Факел (книга рассказов)

Прощение

Таисия Павловна растила детей одна, поскольку ее муж погиб в начале сорок пятого года. Каково ей приходилось, простому бухгалтеру в маленькой конторе, можно только догадываться. Нищета и вдовьи слезы.

Двое детей — Виктор и Наташа. Отца не помнили вовсе: в сорок первом Виктору было полтора года, а Наташе и вовсе несколько месяцев. Таисия Павловна никогда не жаловалась на свою жизнь, поскольку многие жили примерно так же, но, главное, она выполняла то, что наказал муж, уходя на фронт. Видать, в том духе: береги детей, Тася, и вырасти их настоящими людьми.

Послевоенные и следующие годы Таисия Павловна вспоминала даже и охотно: да, жили бедно, но дружно. И, не поверите, весело. Очень любила Таисия Павловна рассказывать детям про отца и про довоенную жизнь: к примеру, в доме были хлеб и сахар, а мы говорили: есть нечего, и дети недоверчиво ахали. Все свои рассказы Таисия Павловна непременно заканчивала: да, ребята, у вас был очень хороший отец, и я его очень любила.

Да, на стене висела фотография отца, увеличенная с какого-то документа: выпуклый широкий лоб, коротко стрижен, выступающие, чуть блестящие скулы, но главное — глаза, черные, горящие глаза, глядящие тебе точнехонько в душу, как ты от них ни уворачивайся.

Как не любить такого отца: он погиб за родину, недостатков у него не было, и они никогда уже не появятся.

Странно вспомнить, но Таисия Павловна малость даже и ревновала: сын, перед тем как принять какое-то важное решение, долго смотрел на портрет отца, мамочка, потом скажет, я сделал то-то, сыночек, ты бы хоть с мамой посоветовался, все в порядке, мамочка. Я уже посоветовался.

Излишне напоминать, что время себе шло и шло, особых хлопот у Таисии Павловны с детьми, помимо, разумеется, бедности, не было, учились дети хорошо и самостоятельно определились с будущими профессиями.

Наташа стала Натальей Андреевной и учительницей русского языка и литературы (это обязательно вместе — учительница русского языка и русской же литературы).

Виктор закончил строительный институт, сколько положено отработал на дальней стройке, а когда вернулся, стал инструктором райкома комсомола, затем, минуя взрослый райком, его переместили на исполкомовскую работу, и к тому моменту, когда произошла история, о которой, понятно, будет рассказано, он руководил отделом не то по строительству, не то по коммунальному хозяйству. Не такой уж большой начальник, но и не маленький. А средний такой начальник. К тому же, излишне и напоминать, двигался по жизни исключительно самостоятельно.

И на момент, когда вот сейчас все и произойдет — раздастся звонок и войдет незнакомый мужчина в сером плаще, — Виктору было сорок ли один, сорок ли два, Наташе сорок, а их матери лет так под шестьдесят пять.

У Виктора двое детей, жена, трехкомнатная квартира. Таисия Павловна жила со своей дочкой Наташей, ее мужем и дочкой, своей внучкой соответственно, и тоже в трехкомнатной квартире.

Все! Расстановка сил дана. Дети еще не пожилые, но уже взрослые с прочным положением в жизни, мать уже пожилая, но еще не старая, хотя уже восемь лет на пенсии, это дети, надо сказать, настояли, чтоб Таисия Павловна бросила работу, ты в своей жизни наработалась, и свой заслуженный отдых ты заслужила.

Да, вот тут раздался звонок, и вошел пожилой мужчина в сером неновом плаще, в серой же шляпе, худой и сутулый.

То ли случайно в доме был Виктор, то ли его срочно вызвали, когда пришел мужчина в сером неновом плаще, это неважно. Также неважно, где в этот момент находились муж и дочь Наташи, в этой комнате или в двух других (может, на даче были, хотя какая дача: если человек в плаще, значит, осень). Это неважно, поскольку дело касалось только Таисии Павловны и ее детей.

Мужчина вошел в дом, повсматривался, силясь узнать, в лицо Таисии Павловны, внимательно посмотрел на Наташу и Виктора и вот тут тихим дрогнувшим голосом сказал: «Тася, это я». То есть это был ее муж, погибший, как известно, лет тридцать пять назад. Да, можно представить изумление Таисии Павловны. Но, женщина силовольная, она не упала в обморок, а только спросила глухо: «Андрей, ты?» Это что? Это картина известного художника «Не ждали». Девятнадцатый примерно век.

Нет, это даже и странно: вернулся муж, а Таисия Павловна словно бы окаменела, и она не рванулась к мужу в беспамятной радости — вернулся, вернулся, и дети, видя, что мать признала их отца, не бросаются к этому пожилому дяденьке, но молча ждут, что же будет дальше.

Да, а что же будет дальше?

То есть все молча ждут объяснений: чего это ты вдруг живой, чего это столько лет не объявлялся, но главное, чего это ты объявился именно сейчас?

Вот и объяснение. Тася, дети! Я перед вами виноват, и мне нет прощения. Таисия Павловна потом вспоминала, что Андрей глазами что-то искал на полу, видать, заранее сказал себе: приду в бывшую семью и бухнусь на колени, но что-то удержало его, и он не бухнулся.

Я виноват перед вами: я живой, я вас предал, и нет мне прощения.

И этот пожилой незнакомый мужчина рассказал невероятную историю, которой, конечно, быть не могло, но, пожалуй, именно по этой причине она как раз и была. Пожалуй, на войне, как и в жизни, все бывает.

Значит, так. Отец полюбил на фронте другую женщину — связистку ли, медсестру, — это неважно. Да, он ее так полюбил, что ни в коем случае не хотел с ней расставаться. Ладно. Ты не хочешь расставаться с этой женщиной, ладно, но у тебя другая семья, так будь человеком, разведись. Погляди малым детям в глаза — я оставляю вас в эти разоренные годы и ухожу в новую, надеюсь, в счастливую жизнь. Но нет! Нет!

Начальник штаба (или кто там, на войне, оформлял похоронные документы) был его близким другом, и вот отец уговорил его послать семье похоронку. Вскоре начальник штаба погиб (он погиб всерьез), так что и свидетелей подлога не осталось.

А их отец после войны уехал на родину новой жены, где и прожил эти долгие годы.

Нет, правда, невероятная история. Подлянка имела место, потому-то дети не бросились отцу на шею, а жена не прибилась к груди мужа.

Да, можно понять чувства Таисии Павловны, обманутой, брошенной жены, и если б она сказала, уж лучше бы ты погиб в сорок пятом, тоже ее за это не осудишь, но она этого не сказала.

Можно понять и разочарование Виктора: всегда советовался со своим отцом, героем войны с молодым выпуклым лбом и горящими глазами, а он оказался дешевым обманщиком.

И потому Виктор спросил в том духе: почему вы пришли не раньше, когда мы нищенствовали и голодали, почему сейчас?

То есть он обозначил ясное понимание: человек жил себе и жил, и все было у него, видать, неплохо, а ближе к старости, когда стал нуждаться в посторонней помощи, вспомнил про детей: дети, вообще-то говоря, обязаны помогать своему отцу.

— Нет, — сказал отец, — у меня жена и сын, и все в порядке, мне от вас ничего не надо, кроме одного: вы должны знать, что я не убит и предал вас.

Объяснил, почему пришел каяться именно сейчас: год назад перенес инфаркт, и, случись что, я умру с этой тайной. Мне жжет душу. Да, так и сказал — мне жжет душу. Раньше терпел, а вот теперь не выдержал. Хорошо понимает: простить его нельзя, да он и не рассчитывает на прощение, и повторил: у него одно желание, причем нестерпимое, — все рассказать о себе.

Теперь чтоб совсем коротко. Простить нежданного гостя так и не простили, да и он об этом, напомнить надо, и не просил, приглашали ли его чаю попить, спрашивали, есть ли ему где ночевать, — неизвестно. Может, и спрашивали, а он, к примеру, сказал, ему уже сегодня уезжать, и вот он, билет на обратную дорогу.

Потом он пришел на Витебский вокзал, устроился на свободной скамейке, вдруг в сердце как ножом ударило, он лег на скамейку и изготовился умереть.

Но умереть не дали. Кто-то вызвал «скорую», и человека увезли в больницу Костюшко.

Это отец.

Теперь дети. О чем говорили они после ухода отца, сказать затруднительно. Известно только, что они договорились никому ничего не говорить. Все по-прежнему: наш отец геройски погиб в сорок пятом. А кому интересно знать, как было на самом деле? Потому-то и затруднительно сказать, жалели ли они, что не простили отца, более того, отпустили, а если прямо говорить, выперли на улицу. Ну, с Виктором все более-менее понятно: мужчина он строгий и принципиальный, и такой человек предателей не уважает, ему, может, что предатель семьи, что шпион своей родины — все одно, а вот что говорили женщины, догадаться сложновато: все-таки дочь, к тому же учительница как русского языка, так и русской литературы.

А отца их увезли, значит, в Костюшко и поместили в палату, где человек как раз как бы в невесомости между жизнью и смертью. А когда выяснилось, что человек к жизни поближе, его перевели в обычную палату и позвонили Таисии Павловне, мол, ваш бывший муж лежит в такой-то палате, и мы звоним исключительно по его просьбе, поскольку в городе у него, кроме вас, никого нет, а вот второй инфаркт как раз есть.

И Таисия Павловна поехала в эту больницу, и ее Андрей лежал в углу большой палаты, бледный, с почерневшим лицом, но, когда он увидел бывшую свою жену, лицо его вспыхнуло вот именно отчаянной радостью, он даже попытался приподняться, но мешала капельница.

Ну, какие-то, видать, суетливые разговоры, их разве вспомнишь подробно, тем более много лет спустя, — я знал, что ты придешь, так и решил для себя, если придешь, то я хоть как-то прощен и тогда уходить не так страшно, да лежи ты, простила я тебя, ты только не волнуйся, это для сердца неполезно. Видать, как-то вот так.

И она села рядом с его койкой, и она взяла в руки его свободную от капельницы руку, и они тихо разговаривали, сперва, пожалуй, на ощупь, вновь узнавая друг друга, а уж потом торопясь выговориться, законно опасаясь, что вскоре этот разговор прервется навсегда.

И все дни, что Андрей лежал в больнице, Таисия Павловна ездила к нему и выхаживала его.

Потом удивлялась, как быстро были вытеснены годы, что они жили порознь, вот он ушел на войну, и вот он сразу на больничной койке, и чтоб заполнить эти отлетевшие неизвестно куда сорок лет, Таисия Павловна рассказывала, как они жили без него: знаешь, Андрей, у нас очень хорошие дети, они тебя очень любили, и ты для них всегда был примером.

А ты второй-то раз выходила замуж? Что ты, я же очень тебя любила, я даже и представить не могла, что кто-то, помимо тебя, будет со мной рядом. Не поверишь, я даже позабыла, что ты ведь не очень-то любил меня и женился только потому, что я ожидала Виктора, ну да, в памяти остается только хорошее, вот я всю жизнь и вспоминала, что до войны мы жили исключительно дружно и согласно.

А ты-то, ты-то хорошо жил без нас? Да, Тася, врать не буду, я жил хорошо со своей семьей. Да, Тася, все было бы нормально в моей жизни, если б не грех предательства. Ты мне поверь, этот грех жил во мне всегда, но после инфаркта — это я уже говорил. Объяснить не могу, но мне важно было, чтоб ты и дети знали: теперь я ко всему готов, если что-то со мной случится, приедет сын и заберет меня. Я даже доктору наперед заплатил, чтоб он вызвал сына.

Да, радостно, значит, ездила в больницу, сидела с Андреем с утра до вечера, и, что самое странное, потом, много лет спустя, она признавалась, что эти дни и были самые счастливые в ее жизни. У нее как-то получалось, что всего более она любила не того, молодого, с горящими глазами, не послевоенного, какого она не знала вовсе, а бледного, с впалыми щеками и черными подглазьями, и именно этого она будет любить до конца своих дней.

Когда Таисия Павловна в очередной раз поехала к Андрею, ей сказали, что ночью он умер. Пошел в туалет и там рухнул. Сына уже вызвали. Говорим больным, говорим — нельзя вставать, но нет. Да, горе.

Осталось рассказать самую малость. Таисия Павловна скрывала от детей, что ездит в больницу: боялась, что они ее неправильно поймут, и она обидится. И была неправа. Когда Таисия Павловна сказала дочери, что вот вчера умер папа, та обиделась: я бы съездила к нему, я сказал бы, что прощаю его. Может, ему стало бы легче.

Сложнее с Виктором. В новейшие времена он удачно спрыгнул с исполкомовской работы, открыл строительный кооператив, который вскоре перерос в строительный комбинат. Дела у Виктора идут хорошо. И когда мать напоминает, что отца пора бы простить, вон сколько лет прошло, пора мириться, Виктор отвечает: не понимаю, о чем речь, нет у меня никакого отца, мой отец погиб в сорок пятом, защищая мир от гибели, и другого отца у меня не было.

А в самом деле, зачем богатенькому человеку кого-то прощать? Это пусть бедненькие друг друга прощают. А богатенькому человеку никого не надо прощать.