Факел (книга рассказов)

Вторая попытка

Ангелина Васильевна колотилась всю жизнь, что рыбка об лед. Крутилась, что белка в колесе. И пахала, что папакарла. Это неважно, как кто — белка, рыбка или папакарла. Важно, что именно крутилась и пахала, вот именно колотилась.

Да и как иначе, если медсестра с двумя детьми. Тут надо сказать, что вертелась и пахала она не только в наиновейшие времена, но и во все прежние. Потому что медики во все времена были нищебродами. А тем более одна и с двумя детьми.

Словом, с профессией Ангелины Васильевны все ясно. Теперь о ее жизни. Вот почему Ангелина Васильевна одна. Ну, почему двое детей, это понятно — была замужем. А почему одна? Когда деткам было шесть и восемь, муж испарился. Нет, он был, раз двое детей, но испарился. Токарь на двадцать четвертом заводе, но пил. Что характерно, токарь был хороший, но пил. Теперь уже не уточнить, он ли сбежал, Ангелина ли Васильевна его выперла, — много лет прошло, и все скрыто в толще времени. Она говорила, что именно выперла, но есть сомнение: уж больно Ангелина Васильевна была сердита на мужа.

До того сердита, что слышать о нем не хотела и детям запретила встречаться с отцом. Ну, выполняли они ее приказ или нет, сказать трудно.

Да, а муж ее вскоре после того, как жена, будем считать так, выперла его, женился на другой, да на образованной — на завпочте, правда, чуть его старше, и уехал из Фонарева. И живет у второй жены вон уже сколько лет. Но что характерно, как второй раз женился, так сразу завязал. То есть, уверяют, ни граммулечки.

Вот, видать, Ангелину Васильевну всего более сердило — что он сразу завязал. То есть когда жил с ней и с родными детьми, то закладывал о-хо-хо, а как ушел к другой и образованной, к завпочте, то ни граммулечки.

Нет, от отцовского долга не отказывался и платил по закону, но, понятно, только до восемнадцати лет. Потом ку-ку — отцовский долг исполнил. Да, но для всех людей и после восемнадцати время бежит. А для этого как раз есть родная мама, чтоб колотиться и вертеться, как белка, как рыбка и даже как папакарла. Сперва по отдельности, а как пришли наиновейшие времена, то и как вместе взятые.

Да, и что характерно, детей ведь надо не только кормить и одевать, но и учить. Значит, так. Пока дети подрастали и учились, Ангелина Васильевна была медсестрой поликлиники. Ну, с утра и до вечера — это понятно. Вечерами же ходила по домам — а во все времена были люди, которые согласны платить за то, чтоб ты пришла в удобное для них время, да уколола небольно, да перед уколом ручки сполоснула.

Как только дети выучились, время стало подкатывать к пенсии, ну, понятно, считала, семь лет осталось, пять, ох и заживу, работа плюс пенсия, ой-е-ей. Но тут подошли наиновейшие времена, и цены засвистели, все понятно. И надо было что-то придумывать. А что ты, интересно знать, придумаешь, если тридцать лет отпахала медсестрой. Директором магазина станешь, ларек откроешь? Что придумаешь?

Ну, искала, где чуть больше платят, и, понятное дело, нашла. Отделение в больнице. Оттуда как раз молоденькие сестры разбегаться начали — все больше в торговлю. Работать сутками, но платят ночные. Причем Ангелина Васильевна устроилась на отделение, где ночные платят не половинные, а все сто процентов.

И если ты не начальник, то за просто так ничего не дают, и если уж ночные на все сто, то это, пожалуй, такое отделение, где ночью не очень-то разоспишься. Пожалуй, что так.

И в таком вот отделении Ангелина Васильевна дежурила по десять и даже двенадцать суток в месяц. И что-то еще прихватывала на дежурстве, а, говорила, за санитарку — за пустые слезки никто теперь работать не хочет. А в свободное время по-прежнему ходила по домам — уколы делала.

Это только так говорят, мол, русская женщина — что лошадь, мол, сколько ни нагрузи ее, она потянет, да если клок сена впереди, да если ее кнутом постегивать.

Но это только так говорят. Если гнать без передышки, она однажды обязательно рухнет.

Но сперва о детях.

Сын и дочь. Старшенькая — дочь, младшенький, соответственно, сын.

Дочка с детства мечтала — буду учительницей в младших классах. То ли первая ее учительница была хорошая, и девочка говорила, буду, как Ольга Николаевна или, там, Мария Андреевна, то ли как раз наоборот, и девочка говорила, фигушки вам, уж я буду хорошей учительницей, не то что Ольга Николаевна или, там, Мария Андреевна. Это как раз неважно. Важно, что хотела стать учительницей в младших классах, закончила соответственный институт и учила маленьких детей. И на момент, когда рухнула Ангелина Васильевна, ей было двадцать восемь лет. Но не замужем. Хотя это ее вопрос и закрыть его может она сама, но только не мать.

Теперь сынуля. Он закончил электронный техникум, отдудел армию, а потом устроился в электронную лабораторию при закрытом «ящике». То есть все своим путем и все по специальностям. На момент, когда заболела Ангелина Васильевна, ему было двадцать шесть.

Все нормально, так? Нет, не так. Потому что жизнь Ангелины Васильевны напоминала вот именно клок сена перед лошадью. Ну, вот скоро и облегчение будет, вот шажок, и вот еще один, и станет легче: выучу деток, они начнут зарабатывать, тем более впереди посверкивает пенсия, я буду получать законно-пенсионные, помаленьку работать — да и как без работы — и потихоньку поживать. Тем более жизнь впереди еще долгая, успею отдохнуть.

Но не получилось.

Нет, там годик-другой был сносной жизни — это когда дочь начала работать, а сын служил в армии.

Ну а потом засвистели цены, и это ясно, какие денежки в школе и в закрытом «ящике». Да, особенно в закрытом «ящике»: все из него начали разбегаться, а сын остался, мол, а кем я могу быть, не в мафию же подаваться, не в ларек и не в вышибалы. А с дочерью и вовсе все понятно, не ее же, в самом деле, вина, что учителей за тьфу не считают и дают такие смешные денежки. А молодая ведь женщина, надо одеваться, иначе и вовсе замуж не выйдет.

И только Ангелина Васильевна подумает: вот еще малость напрягусь, и будет передышка, но, увы, нет — сын вдруг женился. Ну да, не станешь ведь говорить сыну, фигли же ты женишься, если себя-то прокормить не можешь, он тебе ответит, а у меня, к примеру, любовь. Правда, отселился к жене.

Только ты скажешь себе, ну все, вот она, долгожданная пенсия, уж теперь-то я отдохну, но нет — у сына дите малое появилось. Ну да, когда женился, это какая-никакая, а свадьба, а когда дите появилось, то это ведь внук родной, и надо помочь — коляска, там, прочее первое обмундирование.

Ладно, еще годик повламываю, а уж там-то точно отдохну. Ну что поделаешь, если дети без тебя никак. Ладно, еще годик.

Но нет, надорвалась.

Однажды после дежурства сидела в комнатке для сестер, ой, девочки, что-то мне нехорошо и даже плохо, и что-то такое тоска и грудь давит.

В общем, чтоб не тянуть резину и сказать коротко, — инфаркт.

Да, боли прошли быстро, но она лежала, поскольку вставать запретили. Лежала и все время маялась, что же теперь будет, как без меня детки проживут. Нет, подохнуть, оно, может, и неплохо, но, во-первых, неохота и рано — да что такое, пятьдесят шесть всего, а во-вторых, на что детки хоронить ее будут, ведь накоплений никаких и, значит, подыхать никак нельзя. Нет, правда, это даже и смешно, странные соображения у женщины, словно бы это от нее зависит — крутиться на земле или уже утихомириться, но под землею.

И еще: как дальше детки будут без ее трудовых заработков. Вламывать — здоровьишко не позволит, значит, жить на пенсию, а она известно какая у медсестер.

В таких вот соображениях она месяц в своей больнице и прокантовалась. А потом подкатила путевка в санаторий, ну да, двадцать четыре дня, полностью забесплатно, Репино, сердечный санаторий.

Вообще-то говоря, вот теперь вся история и начинается. А до этого была так, пристрелка, расстановка сил перед второй попыткой.

Хоть Ангелина Васильевна уже помаленьку ходила, отвезли ее в санаторий на машине. Ехала она и думала, это только передышка, а так-то жизнь на скаку не остановишь, даже если видишь, что летит она в пропасть.

Но успокаивала себя простым соображением: путевка совсем бесплатная, двадцать четыре дня на всем готовеньком, а пенсия идет, и по больничному сто процентов, кое-что, глядишь, и скопится, и можно будет купить дочке новые сапоги.

Да, но неожиданно ей в санатории понравилось.

Первое: стоял сентябрь, теплый и солнечный, и за весь месяц не было ни одного дождя.

Второе: сестрички и доктора были ласковые, что даже ее, опытную медсестру, удивляло.

Третье: палаты всего на двух человек, ну и так далее, так и далее — считать устанешь.

Забегая вперед, Ангелине Васильевне так там понравилось, что потом она подробно всем рассказывала, как ее лечили, и мало кто ей верил, что вот в наши дни и забесплатно такое бывает.

Ну, к примеру, еда. Это не то что в больничке: какой кашкой тарелку помажут, то и поклюешь и спасибочки скажешь. Твердо — нет! Ты хозяин своей судьбы и выбираешь, что завтра покушаешь на первое и что на второе. И каждый день фрукты. Яблоки, там, груши. А один раз, не поверите, бананы давали. И еще один раз по две мандаринины.

И ее сразу начали учить ходить. Нет, она и сама умела и потихоньку бродила у залива, но ее учили ходить по науке, сегодня ты делаешь столько-то шагов и с такой-то скоростью, и сразу посчитаем, как сердце твое неверное бьется.

Но всего более поразили Ангелину Васильевну процедуры. Хоть и опытная медичка и кое-что повидала, но там прямо-таки чудеса.

Пример. Большая комната, даже зало, покрытое ковром. Большие окна, представьте себе, выходят в сосновый лес. А между окнами раковина такая на красивой ножке, и из нее музыка плывет: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан» и другие красивые песни. Да, а при этом, главное, самые разные запахи. Сегодня, к примеру, мята, завтра лаванда, послезавтра кориандр (это растение такое, запах, как у кинзы), и ты утопаешь в мягком кресле и, прикрыв глаза, дышишь мятой.

Еще пример. Тоже под музыку и тоже в мягком кресле и, прикрыв глаза, дышишь мятой.

Еще пример. Тоже под музыку и тоже в мягком кресле ты дремлешь, а приятный мужской голос уверяет тебя, что ты уже вовсе здорова и даже что-то такое веселенькая.

Да, и от всего этого Ангелина Васильевна малость обалдела. Ну, словно бы она большая начальница, а не простая медсестра из Фонарева. И что характерно, ведь все на халяву.

Приятно ей было, но и обидно. Всю жизнь она обо всех заботилась, а о ней буквально никто. И она бродила по берегу залива и думала, вот почему о человеке начинают заботиться, когда его сердце уже надорвалось, почему не прежде? Что знала она в жизни, помимо невпроворотного труда и, разумеется, любви к своим деткам? Она и мужской любви не знала, помимо, конечно, мужа, но и то лишь в самые первые годы, а это было так давно, что и не вспомнить. Да и не надо, ради бога, хотя и обидно. И никого, помимо мужа. Да и не надо. Ради бога. Хотя и обидно.

Это первое.

Теперь второе. Ну, привычная забота, как она далее будет жить с надорванным сердцем. Вернее, как будут жить дети теперь, когда она не сможет рвать себе жилы и участвовать в дальнейших скачках. И не было ответа.

А на десятый день, хорошо помнит, вот что с ней случилось. Она стояла у залива и смотрела на большой валун. Да, а залив был ровный, что стекло, и уже начали опускаться сумерки. Да, а на валуне сидела чайка, и Ангелина Васильвена смотрела на нее, а также — одномоментно — вдаль, на падающее в залив солнце, и вдруг, ни с того ни с сего, в голове мелькнуло несколько слов, да таких складных, что Ангелина Васильевна повторила их вслух: «А ну вас всех в задницу» (то есть последнее слово было короче и точнее). И еще раз, уже уверенно и твердо, повторила: «А ну вас всех в задницу». И это относилось не к заливу, не к валуну и не к чайке, но исключительно и конкретно к родным детям.

А что толку, так-то разобраться, рвать жилы в оставшейся на донышке жизни, ну, надорвусь совсем и улечу на небушко, разве им будет легче? Пусть сами крутятся, как могут, а уж я доскриплю оставшееся, заботясь только о себе.

То есть, если сказать коротко, она внезапно почувствовала себя вольным человеком. Я от вас не завишу, вот и вы от меня не зависьте. И будем крутиться порознь. Вы как знаете, а я как смогу. Да, вольный человек, хотя и с надорванным сердцем, это конечно.

Когда Ангелина Васильевна пришла в палату, соседка ее прихорашивалась на танцы. Соседке этой было лет шестьдесят, уже перенесла два инфаркта. Один раз она приезжала сюда бесплатно, и ей так понравилось, что раза три-четыре приезжает за свой счет. Цена за лечение уму-непостижная, однако у нее хорошие, но богатенькие дети. Соседка и раньше звала Ангелину Васильевну на танцы, позвала и сейчас. Не пойму, какие могут быть танцы после инфаркта. А нормальные, здесь почти все после инфаркта, ходят же. Пойдем. А пойдем!

А чего там! Любопытно все-таки на людей посмотреть и музыку послушать, и Ангелина Васильевна надела что получше — блузку белую с розовой вышивкой на груди, юбку зауженную, сравнительно модную — за дочкой донашивает.

И они пошли. Нет, не танцевать, какие там танцы в пятьдесят шесть лет, она и не помнила, когда в последний раз танцевала, нет, только глянуть на постороннее веселье.

Да, а зал там был очень какой-то красивый. Большой, на стенах картины висят, но главное — пол, он паркетный, натертый, и ты прямо-таки скользишь по нему, да, это уже не зало, но исключительно зал.

Да, и помостик невысокий, и с него поют певица и певец. Оркестрика нет, он, видать, записался раньше, но певица и певец пели по-настоящему, вот именно в этот текущий момент.

Забегая вперед, можно коротко сказать — Ангелине Васильевне на танцах понравилось. И даже очень понравилось.

Первое. Зря она боялась идти, мол, пенсионерка должна на печи сидеть. Но увидела, что в этом зале она чуть не самая молодая женщина. Даже и подумала, э-э, да я еще ничего себе. И это надо подтвердить: Ангелина Васильевна еще ничего себе. Нераскормленная, почти стройненькая, морщин не так много, и они не такие уж глубокие, а седых волос почти нет. Нет, она еще ничего себе. Все правильно — свеженькая пенсионерка.

Второе. Не было быстрых танцев. Все больше танго и бальные. Но какие! Ангелина Васильевна даже забыла, что такие танцы существуют, «Конькобежцы», там, «Венгерский», в последний раз Ангелина Васильевна танцевала их в пионерском лагере. Когда певица торжественно объявила: «Конькобежцы!» — люди бросились в центр зала.

Ангелина Васильевна удивленно посмотрела на соседку, чему это они радуются, и та объяснила, что человек пятнадцать-двадцать — постоянные люди на танцах, все они когда-то здесь лечились, и теперь в танцевальные дни — по средам и субботам — приезжают, чтоб, значит, встретиться друг с другом и повеселиться.

Эти люди выделялись вот чем: они вели себя вольнее всех прочих и одеты были помоднее. То есть они к танцам специально готовились — одежду взяли у дочек и даже внучек. Такое то есть сочетание: люди весело танцуют, одежды у них сравнительно модные, а лица старенькие. Что характерно, все хорошо танцевали, но это уж тренировка.

Больше всех Ангелине Васильевне понравился тоненький стройный мужчина. Росточка небольшого, в темных брюках и легком белом свитерке. Подросток с белой густой гривой. Спинка прямая, голова вскинута. А как он прищелкивал каблуками, как вбрасывал кверху руку в «Венгерском танце». Лет семидесяти так пяти. Все называли его, кажется, Володей. Нет, пожалуй, абсолютно и исключительно верно — Володей.

Да, а там было принято, кто кого хочет, тот того и приглашает, хоть мужчина женщину, хоть женщина мужчину. Ну, Ангелина Васильевна, понятно, никого не приглашала — давно не танцевала да и не так воспитана.

А ее, это да, приглашали постоянно. Так что в конце вечера еще раз подумала, а я ничего себе, нет, правда, так и подумала, а я еще ничего себе.

Как бы по новой училась танцевать, сперва робко, спотыкаясь, а потом ничего, пошло. Да, пошло. Впервые за много лет ей в этот вечер было именно что весело, и по средам и субботам до конца лечения Ангелина Васильевна ходила на танцы.

Все понятно, красивый зал, натертый блестящий паркет, люди весело танцуют, и все это означает, что жизнь на самом-то деле продолжается, с тобой ли, без тебя, но продолжается, и все-таки, не будем хорохориться, лучше с тобой, чем без тебя.

Эти люди, что ездят на танцы, они ведь не в лучшем положении — все постарше Ангелины Васильевны, и все перенесли по одному и по два инфаркта, а Володя даже три. Но как прямо спинку держит, но как голова вскинута и как, значит, каблуками щелкает.

И он нравился Ангелине Васильевне все больше и больше. Нет, а правда, чего унывать, сколько отпущено, столько и отпущено, и уныние, если разобраться подробно, большой грех, оно-то, главным образом, и уносит людей прочь от этой земли.

И она все ждала, когда Володя пригласит ее на танец, и когда пригласил — слегка щелкнул каблуками, голову уронил на грудь, — она так разволновалась, что поначалу не могла попасть в такт музыке, и чуть даже взмокли ладони, и лицу стало жарко.

Словно бы она все в своей жизни проходит впервые, ну да, первый бал, и впервые мужчина пригласил ее на танец, и ладони взмокли, а лицу стало жарко.

Новенькая, спросил он, она кивнула, и он одобрительно посмотрел на нее. Двигался легко, почти даже невесомо. Ласковый голос, темные веселые глаза, густые седые брови. Замечательно потанцевали. После танца слегка сжал руку, усадил, щелкнул каблуками, уронил голову на грудь.

Ну да, первый бал, первое приглашение, первое пожатие руки — признательность, и намек, и надежда на дальнейшее знакомство.

В оставшееся время по средам, значит, и субботам Ангелина Васильевна ходила на танцы, и когда уезжала из санатория (что характерно, не сама уезжала, но на машине, больница привезла, больница и увозит, такой порядок), подумала, а ведь эти двадцать четыре дня и были лучшими в моей жизни, то есть все совпало: впервые не она обо всех заботилась, а все заботились о ней, и на всем готовеньком, и за всю смену не было ни одного дождя, к тому же ходила на танцы и даже была веселенькой.

Понятно, ей хотелось, чтоб это состояние длилось и далее, и она сказала себе, девочки, даже и постарше меня, ездят на танцы, буду ездить и я — а хоть что-то ждешь приятное.

Да, но ведь что оказалось? Оказалось, что время по-разному ползет, когда человек в унынии и когда он весел. Когда ты каждый день берешь с боем и не знаешь, хватит ли денег до получки и потому надрываешься в тревоге, время ползет медленно, спотыкаясь на каждой колдобине. Но что характерно, когда время уже пройдет и ты кинешь взгляд в прошедшую жизнь, то невесело ахаешь, да куда же это жизнь подевалась, как же незаметно она просквозила, но каждое мгновение, напомнить, при этом ползет медленно, спотыкаясь, значит, на каждой колдобине. То не слишком сложно Ангелина Васильевна хватила, нет?

Когда же ты весел, все как раз наоборот: время летит навылет, ты его не замечаешь, и когда оглянешься, ух ты, скажешь, позади меня не выжженная тоской пустыня, но ух ты, сад весенний, и там вон цветочки, и там травка, и на веточках птички поют. Клянусь этой травкой, и этими садами, и осенью птичек, к примеру, соловьев на этих ветках, жизнь моя прошла не зря.

После санатория жизнь полетела очень уж резво.

Ангелина Васильевна сдержала данное себе слово, и больше она не надрывалась. Отсидела на больничном, сколько позволили, а потом оказалась перед выбором: взять инвалидность и сидеть дома или все же помаленьку работать.

Она ушла из отделения, где надорвалась, в процедурный кабинет поликлиники. Нет, не уставала. Всего три дня в неделю — с двух и до восьми. Никогда не была такой свободной. Ходить по домам для приработка уколами бросила. Пенсийки и процедурного кабинета на одного человека, тем более неизбалованного предыдущей жизнью, хватало.

Вот именно что на одного человека.

Потому что дети оказались сообразительными: Сивку крутые горки укатали, и впредь рассчитывать можно не на Сивку, но исключительно на себя.

Нет, на детей Ангелина Васильевна не обижалась — они навещали ее и в больнице, и в санатории, а вот понятливость их хвалила.

Значит, так. Сын получал копеечки в своей лаборатории, но работу любил и в ожидании лучших времен не хотел ее менять. Да, а становиться вышибалой или мафиозником он не хотел. Да, но жить-то надо не только что в будущем, но прямо-таки и сейчас. Словом, сын закончил соответствующие курсы и стал милиционером. Что ему там платили, сказать трудно, но обходился без материнской помощи. Ну что там рассуждать, любимая работа, нелюбимая работа, если жить маленько надо, тем более с малолетним дитем.

Теперь его сестра. Уж она-то, точно, ничего не умела делать, помимо учить младшеклассников. Да, но она вышла замуж.

Тут история даже трогательная. Она нравилась одному военному человеку, точнее, моряку и даже капитану какого-то ранга. При этом ученому человеку — кандидату тоже каких-то наук. Да, а у этого ученого капитана четыре года назад умерла жена. А дочь Ангелины Васильевны была первой учительницей сына этого военного моряка, и сын и отец очень хорошо относились к учительнице, и отец несколько раз звал ее замуж. А она вроде того, что не больно-то я его люблю, да, человек он хороший и обеспеченный, но не больно-то я его люблю.

А когда заболела мать, она, видать, подумала, а чего ждать, годы-то идут и исключительно не в мою пользу, человек он хороший, к тому же обеспеченный, да я еще и своего ребеночка успею завести и уж его-то я буду любить, это точно. Ну, так, не так она думала, сказать трудно, а только она вышла замуж и отселилась от матери.

И Ангелина Васильевна осталась одна в двухкомнатной квартире. Конечно, она по-прежнему любила детей и внука, она ходила к ним в гости и делала подарки, но теперь это было совсем другое дело: есть свободная денежка, можно что-то купить внуку, ну, там, костюмчик или игрушку, а нет, так уж нет. То есть свободный выбор.

А по средам и субботам Ангелина Васильевна ездила в санаторий на танцы. Да, это далеко, это два с лишним часа в один конец, но на любимое занятие люди и побольше тратят. Или вот, она читала в книжках и видела в кино, люди на свидание даже в другие города летают. И Ангелина Васильевна с нетерпением ждала прихода среды или субботы, она надевала лучшие свои вещи, она днем перед танцами отсыпалась, чтоб выглядеть посвежее.

Сама признавалась, в девичестве не очень-то на танцы ходила, только на вечера в училище, куда приглашались ребята из мореходки, и теперь вроде того что она добирала то, что не добрала в молодости.

Нетерпеливое, значит, ожидание вечера, где музыка, танцы, встреча с друзьями.

Да, встреча с друзьями. После нескольких ее приездов постоянные люди поняли, что она теперь с ними, и были этому рады. Они держались вместе, человек пятнадцать-двадцать, и вот эти поездки на танцы и были, видать, главным развлечением в их жизни, а может, и главным дело в оставшейся жизни.

У всех дети, внуки, у некоторых и правнуки, и эти приезды в санаторий означали, а мы еще ничего себе, сердце, выходит, покуда бьется, ну да, если я могу выдержать не только танго, но и «Венгерский танец», и я буду приезжать, покуда ноги носят, а если не приеду, вы все поймете и молча и без грусти попрощаетесь со мной и простите мое дезертирство — оно ведь не по моей воле.

И они перезванивались, ну как дела, все такое, не нужно ли лекарство, оно у нас подешевле, и будешь ли сегодня, а как же, иначе вы подумаете черт знает что, а не хотелось бы, поскольку сама чувствую — рано и потому несправедливо.

Нет, не нужно понимать так, что вот Ангелина Васильевна в пожилые годы стала попрыгуньей, и ей поставили новенькое, что пятак, сердце, нет, жизнь прошлась по ее сердцу и поставила печать: проверено! мины есть! нет, все как положено, то сердце поднывает, то оно колотится порезвее, чем хотелось бы, но, во-первых, имеются лекарства, а, во-вторых, у человека есть воля и желание жить далее.

И когда Ангелина Васильевна ехала в электричке, она радовалась, что увидит Володю и будет с ним танцевать, и волновалась. Все понятно, очередное свидание, совместное кружение, пожатие руки, и легкий прилив крови к лицу, и приятное тепло в груди.

В жизни текущей, мимолетной у них были дети, внуки, болезни, а вот в этой жизни, по средам и субботам, в их главной жизни, они были веселы, здоровы, молоды. И что характерно, их главная жизнь — четыре часа в неделю — была важнее и, конечно же, интересней жизни текущей.

И еще: получалось вроде того, что предыдущая жизнь была и не жизнью вовсе, но лишь подготовкой к жизни новой, словно то была лишь первая, черновая попытка, а сейчас идет попытка вторая и главная, и она будет всегда.

И всегда, к примеру, Ангелина Васильевна будет волноваться, танцуя с Володей. Тем более он приглашал ее все чаще и чаще, что и понятно — со временем Ангелина Васильевна стала танцевать лучше всех.

Разумеется, состав приезжающих на танцы людей не был постоянным, кто-то к ним прибивался, кто-то убывал, а как же, это и есть жизнь, и если человек два-три раза не приезжал, все молча понимали, что больше никогда его не увидят. И ничего с этим не поделаешь, жизнь продолжается, кто-то приходит и кто-то уходит, потери здесь неизбежны, и Ангелина Васильевна даже допускала предположение, что однажды исчезнет Володя, и она заранее горевала, что поделаешь, в жизни приходится терять и любовь, и с жизнью не поспоришь, вот это верно, но ведь она продолжается, и покуда человек жив, он весел и волен.

Или же наоборот, покуда человек весел и волен, он жив.

Что, в общем-то, если внимательно разобраться, одно и тоже.