"Фантастика 2025-196". Компиляция. Книги 1-20

Пролог

Я ненавидел своё превращение в прекрасного принца.

Мне бы больше понравилось, если бы красавица полюбила чудовище…

Жан Марэ

Эмбер поскользнулась на крови и упала. Она не вскрикнула: резкие звуки раздражали Бритца. Он обратился стрекозой, накрыл добычу трёхметровым шипастым телом и поволок в угол. Они были у него дома. Пол усеяли разгромленные этажерки, разбитые капсулы с книгами, черепки разбитой посуды из мрамонта и осколки белых ваз. Ковёр восхитительного ворса из имитации барса валялся, сбитый в бесформенную груду. Эмбер сопротивлялась, но в ошейнике рабыни превратиться не могла. И защититься тоже: воды в доме не было, просто ни молекулы, эзер и это предусмотрел. Он продумал вообще всё. Если студень из ненависти хранить в тёмном прохладном месте семьсот девяносто девять дней, пять часов, восемнадцать минут и три секунды, он концентрируется настолько, что супермассивная чёрная месть внутри обретает свой собственный интеллект.

Жвала сомкнулись на горле Эмбер, попробовали крови, но не добили. Рано. Это ещё только прелюдия. А что, если мучить её ровно семьсот девяносто девять дней, пять часов, восемнадцать минут прежде, чем придушить кишками? Три секунды — так уж и быть — он ей простит. Эта мысль его развеселила. Забавно было, что в последний раз Бритц смеялся в это же самое лицо со шрамами там, на дне казематов Кармина. Как они долго не виделись… Она, конечно, успела отрастить волосы. Которым тоже найдётся применение. Он сжал тельце в чёрных лапах и сдавил, разрывая одежду, ломая рёбра. Одно пробилось наружу сквозь кожу и шёлковую кофточку. Когда Эмбер принялась визжать, до или после?.. У Бритца заныли семнадцать зубов, просверленные накануне в бесплатной клинике для ветеранов. Пришлось затолкать в глотку мерзавке-шчере её же косу. Но Эмбер булькнула, откашлялась и опять закричала. Громко! На три голоса, два из которых он прервал собственноручно в красных коридорах. Нет, тише. Волна панического страха швыряла сердце от желудка к горлу. Помилуй, ещё тише. Кто кого убивает, лапочка, ты ничего не перепутала? И Кайнорт, зажав голову шчеры в передних лапах, принялся колотить ею об угол. Он бил, пока затылок не стал месивом цвета вишнёвого варенья. Эзер превратился в человека. Он задыхался. Устал. Но это была приятная усталость. Бритц поднялся и обошёл комнату по кругу, не сводя придирчивого взгляда от своей поделки. А потом упал верхом на тело, изгибавшееся в конвульсиях и пене, и выкинул из рукава любимый керамбит.

Да ну эти цивилизованные штучки. Он будет рвать её прямо так. Зубами. Кайнорт сардонически улыбнулся и, нащупав еле живую артерию на шее Эмбер, провёл языком по клыку. Он никогда раньше не задирал равного с таким упоением. Хотя и не признавал равным никого из пауков до неё. Мясо Эмбер Лау было нежным, как суфле, а кровь — сладкой.

Часть 1 Время разбрасывать. Глава 1. Свет и воздух

Oh girl, we are the same

We are young and lost and so afraid

V. Valo

Доктор Штрембл Шпай, главный врач-психиатр НИИ Современных Технологий Единого Реестра Исследовательской Космической Армии, остановился у пси-блока, чтобы освежить в памяти результаты утренней экспертизы. Шпай был маленький и щуплый брюнет, прыткий и с оживлёнными усиками под стать своему имаго. Наконец он взглянул в белые глаза коллеги, который подавал отчёты один за другим и ждал приговора.

— Ничего из ряда вон.

— Ничего? — изумился коллега. — Да это же ч-чёрт знает что за показатели. Поверьте, я знаю его лучше и дольше.

Но Шпай отмахнулся:

— Он подписал отказ от ваших услуг, Верманд. И я тоже считаю, что вы не вправе…

— Я вам клянусь, у него же все катушки раскатились.

— Это смешно. Какие катушки, минори, вы врач или закройщик?

— Простите. Но статус пациента очевиден и без этих ваших… наших.

— Без психолого-психиатрической экспертизы? — возмутился Шпай. — Вы же сами психиатр, вы учёный. Стыдно.

У Верманда от бессилия ком подкатил к горлу. Ещё минуту назад он был уверен, что спорить тут просто не о чем.

— Пустите меня к нему.

— Он же подписал! — фальцетом отрезал Шпай. — Это нарушение протокола. Вы бы лучше занялись персоналом: тут проверка из Психиатрического Альянса Равнокрылых Аналитиков Насекомьего Объединения Инспекционных Комиссий. А утром кто-то — само собой, из пауков-лаборантов, — забросил крысу в свежую партию крови.

— О.

— Найти и утопить.

— Так ведь крыса же уже.

— Вы меня поняли. Не хватало нам тут бунтарей.

Хлопок дверью едва не стоил Верманду благородного носа.

На сгруженных, испачканных кровью паласах лежал обезображенный труп. Пациент на четвереньках — как зверь, как падальщик, — намеревался выкусить добыче глаз прямо из глазницы, когда вошёл Шпай. Настолько естественными были хищная поза и голодное урчание, что даже цивилизованная одежда на пациенте казалась в тот момент чем-то инородным.

— Продолжим, минори Бритц? — учтиво приподнял брови доктор.

Кайнорт потушил взгляд, без заминки поднялся и смахнул цифровую кровь с губ. Расправил складки рубашки, отряхнул брюки от щепок переломанной резной табуретки, о которую швырял копию Эмбер. Зажав в зубах резинку, собрал отросшие за два года волнистые пряди на затылке и стянул в аккуратную петлю top knot. После бесплатного дантиста он предпочёл дождаться частного парикмахера, чего бы это ни стоило.

— Вернуть здесь всё как было утром? — спросил он ровно.

— Если вам так будет комфортнее беседовать, — радушно развёл руками Шпай. — Чувствуйте себя как дома. При условии, что не будете отвлекаться на труп.

— Да нет. Я уже всё.

Они уселись по разные стороны стеклянного рабочего стола с трещиной посередине. Труп исчез. Только внушительное пятно крови осталось набухать на потолке. Точно над столом, где Шпай раскладывал тесты. Во время диагностики пациенты не управляли обстановкой пси-блока. Они лишь получали возможность увидеть воочию, потрогать и прочувствовать себя изнутри. Сокровенные желания, постыдные страхи, крайние формы безумия оживали в пси-блоке в виде причудливых многомерных голограмм дополненной реальности. Они не могли причинить физического вреда. Правда, немногие опытные психологи умели ненадолго изменить детали. Но в целом комната с поразительной точностью отражала внутреннее состояние пациента и помогала доктору буквально видеть, что творится в чужой голове. В голове Кайнорта Бритца поочерёдно творились то кровоточащий хаос, то серый вакуум.

Доктор гадал, в каких тестах испытуемый наврал нарочно, в каких рефлекторно, какие имитировал, а в каких развлекался. По широким от адреналина зрачкам доктор понял, что Бритц большей частью не здесь и не сейчас.

— Вы сложный клиент, минори, — Шпай избегал слова «пациент» в разговоре тет-а-тет. — Вы знаете, как отвечать, чтобы добиться своего, и в графе оценки мышления мне пришлось ставить прочерк. В начале — пик общего интеллекта и впадина эмоционального. А дальше всё выглядит так, будто у вас вовсе нет личности. Под оболочкой ледяного ума нет вас. Нету! Аbsentia.

Он развернул гигантский по длине профиль многофакторной диагностики, где график результатов был ровный, как линия кардиограммы мертвеца. С потолка на профиль капнула кровь. Две, три капельки. Одна средняя. И большая капля.

— Я не знаю, что сказать, — признался Бритц.

Доктор Шпай кивнул на столешницу:

— На что, по-вашему, похоже это пятно?

— На будущее.

— Чьё? Эмбер Лау?

— Моё. Или Ваше. Не важно. По статистике причиной окончательной смерти половины эзеров является сожжение, другой половины — разрывание тела на куски. С равной долей вероятности после меня останется или пепел, или кровь. А пятьдесят процентов — вероятность довольно высокая. И если откровенно, умирая, я предпочёл бы не рассыпать пепел, а пролить кровь. В ней есть что-то живое.

Он говорил о смерти, о чужой, о собственной, как об искусстве игры на бирже. Не отрываясь от пятна на столе. Провозглашая этот шлепок крови оптимистичным будущим, парадокс которого на первый взгляд нечем было крыть. Потому что доктор тоже был эзером. Тараканом, который закончит кровью или пеплом. Хотя тараканы в среднем жили дольше других насекомых, потому что были очень, очень благоразумны. Он молчал на секунду дольше, чем следовало, и Бритц успел вставить:

— С другой стороны, есть ещё армалюкс. Этот и пепла не оставит.

— А по-моему, любое пятно похоже на жорвела, кситского слизня, — обезоруживающе улыбнулся доктор. — Знаете, даже есть такое расстройство: жорвел-синдром. Встретив эту тварь лишь раз, пациент пугается всякой бесформенной кучи, его тревожат размытые пятна. Да… Да, а почему в пси-блоке исчезло окно?

— Оно нервирует. В тюрьме я отвык от света и воздуха.

А ещё от людей и еды. За всё время с момента освобождения — а шла уже третья неделя — Бритц глотал исключительно кровь и капсулы сбалансированного питания. И только по напоминанию врачей. Его выворачивало от вида нормальной пищи, на которую обычно со слезами на глазах набрасываются пленные. В казематах Бритца кормили насильно через зонд, и теперь он из принципа смотреть не мог в тарелку. Он был тощий, с огрызками крыльев и красными от напряжения глазами, сквозь алебастровую кожу проступали синие и красные сосуды.

— Почему вы именно так выразились — «в тюрьме»? — Шпай откинулся на спинку кресла. — Почему не «в плену»? Разве вы считаете, что заслужили эти два с лишним года мучений?

На стол пролилось ещё крови и шмякнулся кусок сырой печени. Бритц не отзеркалил позу доктора, так и сидел с прямой спиной. Даже поясницу не расслабил. Он уже открыл рот, чтобы ответить, но прижал ладонь ко рту и прикрыл глаза:

— Простите, зубы.

— Ах да. Семнадцать штук разом в перевалочном медпункте. Как же там… «Делаем красиво и больно». А как вы добрались до НИИ?

— Простите?

— Почему вы постоянно извиняетесь? — Шпай предпринял последнюю попытку и перешёл в наступление, наклонившись к столу, но Бритц опять не сменил позы. — Как вы добрались от базы на имперско-карминской границе до этого кабинета? Поподробнее, если не затруднит.

— Гломеридой пограничного ведомства меня доставили из госпиталя в ближайший штаб эзеров на территории Звёздного Альянса, там я получил копию решения трибунала, двух новых рабов от службы соцподдержки…

— Новых?

— Взамен первых, которых я убил во время кормёжки на пограничной базе.

— А. Продолжайте.

— Двух новых рабов и триста зерпий, которые три года назад занял у меня судья, и пересел на попутный астроцит.

— Прямым рейсом добирались?

— С пересадками: за одного раба — на почтовом планетолёте, зайцем на грузопассажирском солнечном паруснике, наконец на нимбулупе от спутника к планете. И знаете что? Зря мы украли у имперцев эту технологию: в нимбулупе страшно тошнит. Всё. А, нет, не всё. Вы же просили «до этого кабинета». — Бритц перевёл дух, потому что уставал пока от необходимости вести беседу. — Дальше отдал рабыню в уплату трансфера на орникоптере от космопорта до города, а там — пешком. Я же понимаю, куда Вы клоните, доктор. По дороге мне пришлось взаимодействовать с людьми, но нет, эксцессов почему-то не случилось. Я бы и рад соврать, но в системе перелётов всюду камеры, и Вы легко перепроверите мои показания.

— Не показания, минори, — поправил Шпай. — Вы не под арестом, это беседа. Диагностическая беседа. И вам положен высший балл по социальной адаптации, ибо сам я не одолел бы и половины пути, имея даже триста тысяч зерпий. А почему вы не воспользовались помощью друзей? В конце концов, Верманда? Зачем это всё?

— Это часть диагностики. Следовало узнать, насколько я дезадаптирован.

— Получается, вы в норме, раз добрались без приключений.

— Вы меня на этом не подловите, — на лице Кайнорта мелькнула и пропала тень улыбки. — Нормальный человек не отправился бы пешком по галактике без гроша.

— А разве не психологи утверждают, что норма — это всё, что не мешает жить среди людей?

Сильнее, чем о собственном дипломе, Кайнорт жалел, что не догадался запороть тест на общий интеллект этим утром. Задания вызвали зачаток энтузиазма, профессионального интереса из прошлой жизни. Но сегодня он понял, что просчитался. Надо было распустить слюни по плечам.

— Мешает. Я же убил двух людей.

— Вы лукавите: речь была о рабах, кажется.

— Но мы в ответе за тех, кого захватили.

— В некотором смысле да, но…

— А я убил их, просто выбрав путь наименьшего сопротивления. Одному прокусил артерию, потому что так быстрее. Вы можете возразить, что я не пил живой крови два года, и потерять берега разок — это нормально. Но. Вторая закричала, и я свернул ей шею. И выпил мёртвую досуха. Меня нужно изолировать, — в его взгляде вспыхнуло безумие или отчаяние, или то и другое вместе. — Если не помочь, то хотя бы оградить от меня внешний мир, понимаете?

— Любая жизнь имеет некоторую ценность. Но мы не помещаем людей в лечебницы за убийство раба. Они хрупкие, их убивают на каждом шагу. Всякое случается.

— Случается с другими, со мной ещё никогда. Я убивал солдат, в основном противника, иногда — своих, чаще нарочно, реже — случайно. Случалось, убивал равных из мести. Не возьмусь утверждать о годах между двадцатью и пятьюдесятью, но после мои рабы умирали естественной смертью, по недосмотру или недоразумению, но никогда — для моего удовольствия. А теперь мне плевать вообще на всех, но я… пока ещё… понимаю, что это неправильно. Или правильно? Не знаю, — его голос садился с непривычки, и Бритц закончил тираду зловещим полушёпотом: — Я ничего не чувствую, не управляю этим, не сопереживаю и не стыжусь. Я психопат, и мне это начинает нравиться.

— Кого вы так боитесь убить?

Зрачки напротив сузились. Шпай дёрнул бровью и полистал личное дело клиента, чтобы не встречаться взглядом с этими белыми, блестящими от бессонницы фонарями.

— А вы заметили, что, когда я назвал имя Эмбер Лау, вы и ухом не повели? Не дрогнул ни один психофизический показатель, — доктор развернул к нему свой планшет. — Не капнуло и крови с потолка. Ни-и-и капельки. Настоящий триггер невозможно игнорировать. Вы реагируете не на Эмбер Лау, а только на мысли о её смерти.

— Не знаю, что на это ответить.

— Я лишь спросил, заметили ли вы.

— Не заметил.

— Прекратите врать, если уж пришли за помощью. Только не извиняйтесь опять! И раз уж мы заговорили о будущем… Вас признали виновным в создании Прайда Сокрушителей, — напомнил доктор, — и в подрыве вторжения армии эзеров на Урьюи. Вы признались и раскаялись?

— Нет. По правде, меня никто и не спрашивал. Выдали материалы дела и приговор. Эзер-сейм заключил, что многочисленные улики подтвердили мою вину.

— Планируете оспаривать решение трибунала?

— Не знаю. Прошло два года, все возможные и невозможные концы давно утеряны.

— Если вознамеритесь подавать апелляцию, запись этой беседы, — доктор постучал ногтем по комму за ухом, — сыграет против вас, минори. Вы без задней мысли называете рабов людьми и приравниваете ценность их жизни к нашей. Это ли не постулаты Прайда Сокрушителей?

— Любой ответ закопает меня, да?

— Я объясню, что происходит. Прайд сослужил отвратительную службу шчерам: последние два года эзер-сейм отлавливает тех немногих, кто сочувствовал сокрушителям, но не выдавал их. Знаете, как их вычисляют? По владению октавиаром и отношению к рабам. Вы меня понимаете? Вас не казнили только потому, что все улики были косвенные. Но я обязан докладывать о подобных оговорках, тем более в вашем случае, но в моей власти списать их на аффект. Если он больше не повторится.

Кайнорт сложил руки на столе и опустил на них голову. Он терпел поражение. И в чём? В попытке упечь себя в психушку. Между ним и доктором с потолка пролился целый стакан крови и следом ещё один. Шпай невозмутимо отряхнулся:

— Трибуналом вас лишили званий, наград, привилегий. Арестовали счета, недвижимость и даже фондовые доли. Вы в списках нон грата всех крупных фирм. На что вы планируете жить, минори Бритц?

— На довольствие, которое положено сумасшедшим в закрытых учреждениях, доктор, — буркнул он, не поднимая головы.

— А представим на секунду, что вы выйдете отсюда свободным человеком?

Бритц взглядом отправил доктору корпускулу неодобрения, которое вырабатывается исключительно при раздражении презрительной железы у высшего сословия:

— Я не раз стартовал в гораздо худших условиях. Минори умеют добывать средства к существованию, работая если не головой, то, на худой конец, лопатой или половой тряпкой. Но настоятельно не рекомендую выпускать меня отсюда. Лет тридцать.

— Кого вы так боитесь убить? — с нажимом повторил Шпай.

— В данный момент — Вас.

— Вы начали показывать зубы — это хороший признак. Альда Хокс указала в сопроводительном письме, что у неё есть для вас работа.

— Вся её работа связана с оружием, — возразил Кайнорт. — А я и без оружия не выдерживаю никакой критики. Вы сами всё видели.

— Сегодня я видел, как вы убивали виртуальную рабыню, зная, что она не настоящая. А вчера — как мой ассистент сдирал с меня кожу. А завтра на этом самом месте лидмейстер будет трахать копию мамочки. Продолжать? Пси-блок занятная штука, минори. Самый чистоплюйский аудитор носа сюда не сунет из страха, что комната вывернет его наизнанку, а я подсмотрю. Вы загрызли шчеру… Вы загрызли шчеру! Да вы тут самый адекватный. Если не считать биполярного расстройства вашей обуви.

Кайнорт поднялся и подошёл к уцелевшему журнальному столику в углу. Налил воды из графина и выпил. Некоторое время он обдумывал, как же это чудн о: свободно встать и налить себе воды. Несвязанными руками. И пить её вот так, холодную и свежую, из стакана, а не получать по гастростомической трубке или внутривенному катетеру. А у Эмбер Лау есть теперь чистая вода? А позволено ли ей пить сколько захочет? Кайнорт кашлянул, подавившись.

— Мне что же, на стол Вам помочиться, чтобы доказать, что я псих?

Шпай, моментально оживившись, одним махом сбросил на пол планшеты и графики и переставил кофейную кружку в самый центр.

— Попробуйте! — горячо подхватил он. — Валяйте, обоссыте мне стол! Ах да, вы использовали более культурный оборот речи для этой выходки… Кстати, почему? А я отвечу: потому что единственный доступный вам хулиганский протест — это деление на ноль в общественном месте. Так?

— Так.

Обессиленный, Бритц опустился на пол и прислонился к стене, не выпуская пустого стакана. Красное пятно переползло за ним по потолку от стола в угол и заплакало кровью на кеды. Кайнорт машинально подставил стакан.

— Вы хороший психиатр. Да… Пожалуйста, можно мне другого?

— Минори Бритц, послушайте, — доктор встал над ним и как по волшебству сменил тон и тембр. — Вы нездоровы, это бесспорно. У вас сильнейшее душевное истощение, и я не знаю, сможете ли вы когда-нибудь вернуться к тому уровню эмоционального развития, который показывали старые тесты. Но этот шок, этот ступор нужно лечить жизнью, а не четырьмя стенами. Лечебница станет для вас гробницей. Вы просто не захотите выбираться из неё.

— Так это же прекрасно.

— Прекрасно — на улице! Среднегодовая температура как в райском предбаннике. Я в первый раз увидал — решил, что умер, должно быть. Здесь двадцать пять часов в сутках и восемь дней в неделе: мечта, а не местечко. Вы хоть успели разглядеть Урьюи? Хоть кусочек того, за что боролись? Такое пространство! А? Нет? Я выпишу вам препараты. Хорошие. Много. Прощайте.

Бритц сидел один без движения какое-то время. За белой стеной, с которой он стёр окно, сиреневые горы хвастались шапками снега, а долину за городом дразнили солнечные зайчики и обнимала радуга. Кайнорт знал, что они там, он чувствовал их, представлял слишком ясно и ненавидел. Кто-то отворил дверь пси-блока. Эзер в белом халате протяжно вздохнул, прошёл в угол и сел на пол бок о бок с пациентом. Что-то звякнуло и чпокнуло.

— Нести чушь — это талант, — Верманд поднял безвольную руку Бритца со стаканом и налил туда вина.

— Я нёс.

— Почему ты убрал труп Эмбер Лау?

— Боюсь трупов.

— Ладно, допустим. Слушай. Выйди отсюда и докажи, что Шпай ошибается. Разорви трёх-четырёх рабов на невольничьем аукционе. Это тут, неподалёку. Будет порча чужого имущества, назначат повторную экспертизу. А уж если эзера убьёшь…

— Вер, я пытаюсь лечь в психушку, чтобы не убивать, а ты предлагаешь мне убивать, чтобы лечь в психушку. Что у тебя было по логике?

— Тройка, — весело ответил Верманд. — Не хочешь убивать — устрой ограбление. Нанеси увечья. Уничтожь произведение искусства, сожги музей. Разбей, взорви, затопи. Мне тебя учить?

— Не обижайся, можно увидеть твою лицензию на этот год?

Рассмеявшись, Верманд поднялся с пола. Они с Кайнортом были похожи, словно одного и того же человека нарисовали разные художники в разные годы уникальным стилем. Весельчак и зануда, гедонист и перфекционист, психиатр и психолог. Стрекоза и муравей. Верманд показал на стол:

— Знаешь, на что похоже это пятно? На то пятно, ну? Когда я хотел тайком отпить из папиного бокала и пролил вино на ковёр. Помнишь?

— Нет. Ты постоянно что-то проливал.

— И когда папа спросил, кто посмел, я дико струсил. Это был чудовищно дорогой ковёр. Папа обводил гостиную взглядом, от которого всем хотелось провалиться сквозь землю. А ты вдруг ляпнул: «Это я». Ты уже в одиннадцать понимал, что тебя любят больше, только пользовался этим неправильно. А дед дал тебе затрещину, усмехнулся и спросил: «Что ж ты, бестолочь, не догадался свалить на горничную?», и за это всыпал тебе ещё. Ну, помнишь?

— Это когда спустя полчаса восторжествовала справедливость.

— Да, только не в том, что меня убила собственная мать, — Верманд говорил о ней словно о вчерашнем дожде, от которого уже успел просохнуть, потому что не был хорошим психиатром, а был лучшим. — Мы же хотели запускать тот фейерверк вместе, но ты весь вечер оттирал ковёр. Получается, тебя спасла твоя смелость, та самая, которая обычно выходила боком. Так вот, смотрю я на это пятно и думаю: ублюдочный Шпай прав. Тебе надо наружу. А я добавлю: надо идти до конца. Найди Эмбер Лау.

— Вер! Я пытаюсь! Лечь! В психушку! Чтобы не…

— Найди Эмбер Лау, — брат повысил голос, перебивая, — сразись на равных, победи или проиграй, но поставь точку.

Кайнорт опрокинул вино залпом. Опрометчиво. Это было Шмелье руж. Призрак прошлого коснулся Бритца, игриво проведя ладонью от плеча к плечу и вниз по пуговкам рубашки.

— Ну. Уж. Нет.

— Тогда не представляю, сколько трупов ты оставишь на своём пути, прежде чем вернёшься к норме. Но запирать тебя я не буду.

— Предатель.

— Смею ли я надеяться, что выкуплю назад твоё расположение подарком в миллион зерпий на первое время?

— Сам найдёшь ошибку в своём предложении? Тысячу зерпий давай. За урок логики.

Кайнорт закрыл глаза. Стены комнаты посерели. Погас свет. Один за другим исчезли обломки мебели и сбитые ковры, стёрлись следы смертельной драки, рассосалась кровь. Верманд отсчитал тысячу зерпий наличкой и затронул то, на что, строго говоря, следовало наложить табу:

— Мне жаль Марраду, Кай.

— И мне жаль Марраду.

Слишком быстро ответил. Слишком ровно.

Верманд оставил брата наедине с пустым стаканом в пустой комнате. Она приняла вид серой коробки с неподвижным пациентом, живым и мёртвым одновременно. Верманд даже постучал по индикаторам пси-блока, проверяя, не сломался ли тот под воздействием Кайнорта. Как многие другие вещи и люди.

— А, это опять вы! — Шпай поймал его за рукав в коридоре. — Нашли виноватого? В утренней крысе.

— Это был я.

— То есть? Вы это что это, из этих⁈

— Да нет же! Там… — он потёр виски, нагоняя крови к височно-теменному стыку, отвечающему за враньё. — Это вышло… случайно, понимаете, крыса… сбежала из клетки, а я открыл холодильник с кровью, а она такая бежала-бежала, и…

— Чёрт знает что, доктор Бритц, я лишаю вас годовой премии.

Шпай махнул на него планшетами и ушёл. Выдыхая, Верманд услыхал смешок своей ассистентки:

— Не догадались свалить на лаборанта-шчера?

Кайнорт сидел в сквере Психиатрической Ассамблеи Научных Изысканий Катастрофических Аффектов с длинным списком медикаментов. Пенелопа обещала, что мигом достанет всё. Через час она примчалась с целым аптечным складом наперевес. Капсулы следовало помещать в специальные вестулы, сродни чипам, в которых хранилась одежда эзеров, и по утрам крепить к позвоночнику. Дозы поступали в кровь в течение дня.

— Ты уверен, что всё это тебе нужно? — спросила Пенелопа, глядя на разнообразие цвета и форм препаратов.

— В крайнем случае выложу из таблеток мозаичный пол.

Вокруг было столько света, что темнело в глазах, и столько воздуха, что он обжигал лёгкие. После двух лет в подвале у Бритца развилась агорафобия. Он не мог смотреть на этот тёплый и свежий рай, который теперь принадлежал эзерам. Ему принадлежал. Его мечты сбылись, планета оказалась восхитительнее, чем в докладах разведчиков. В сквере росли спиральные пальмы с люминесцентными воздушными корнями. За углом был парк с паутиной узких прогулочных дорожек и тёмная аллея, над которой смыкались пёстрые кроны. Вдалеке высились многоэтажки делового центра, и лентикулярные облака делили небоскрёбы надвое. В ультрамариновое небо взлетали электромеханические птицы с пассажирами в брюхе, парили на невидимых энергопроводах, иногда отцеплялись, чтобы спланировать вниз, а потом поднимались снова. Пауки, которым позволяли свободно передвигаться в пределах городов, где сосредоточились насекомые, были исключительно чьими-то ши. Остальных шчеров расселили по гетто и резервациям подальше от центров новой власти. Так решили на первое время, чтобы усилить контроль и не допустить мятежей, и первое время растянулось на пару лет. А месяца два назад эзеры разжились пленным имперским адмиралом и вскоре обменяли его на Кайнорта. Эзер-сейм был против выкупа опального маршала, но ассамблея минори продавила именно эту сделку. Минори своих не бросали. Даже предателей. Положение фигуранта дела о госизмене было немногим лучше, чем у раба. Раб мог получить еду в обмен на кровь. Свободному человеку для этого приходилось ехать на собеседование в отдел продаж.

Кайнорт накинул капюшон и провёл кончиком пальца по брови, затемняя терапевтические линзы. Он также снизил цветность и сузил границы поля зрения. И сосредоточился на звуке фонтана: на вершине его сидел гипсовый паук, у которого откололи две лапы. Но он всё равно не стал похож на жука. Пульс чуть-чуть успокоился. На выходе из сквера полуслепой от линз Бритц столкнулся с чьей-то ши, и пока девушка рассыпалась в извинениях, ему казалось, что он сам вот-вот упадёт в обморок. Теперь он мог измерять расстояния на Урьюи в панических атаках.

Кайнорт развернул комм и поискал два адреса на карте. Тот, по которому его ждали на собеседование, и тот, по которому его уже никто не ждал. До первого было три панических приступа, до второго всего один. Но это был адрес Ёрля Ежа — а он умер. Старик резко сдал после Кармина. Одряхлел, растаял. Несмотря на поддержку Пенелопы, Круса и Верманда и на все старания доктора Изи, Ёж не дожил всего месяц до возвращения Кайнорта. Серое ничто заворочалось внутри у Бритца, пробрало до мурашек, и он вызвал орникоптер до первого адреса.

Он не позволил Пенелопе добросить его, словно инвалида.

— Я прилетел сюда за тридевять галактик, моя дорогая.

— Но это не то же самое. В космосе нет открытых пространств.

Это была правда. Неделю Бритц провёл в консервных банках одиночных кают, в душных полутёмных шлюзах. Вот и весь секрет успеха. Но у него был ещё один. И он возразил Пенелопе так:

— Уж если Эмбер Лау на своих худеньких, как у оленёнка, ножках добралась из бункера в Гранай через пустыню, скитаясь в темноте и пепельных бурях, то неужели Кайнорт Бритц не доберётся на такси в другой конец города?

— Эмбер круче тебя, — равнодушно парировала Пенелопа.

Кайнорт не обиделся, но всё-таки отправился один. Водителем был шчер с набухшим пластырем на шее. Голодный эзер почуял смесь из запахов крови, анестетика и антисептика и задёрнул сетчатую шторку между собой и пауком. Он рассудил, что неразумно убивать водителя прямо в воздухе, пока не отросли свои крылья. С этой логикой тоже было что-то не так, но какая разница, если она сохранила сразу две жизни?

Глава 2 Рабы на галетах

На сотом этаже небоскрёба фирмы Galettensklaven на окраине города Миргизы в лифт к Бритцу зашла рабыня. Шчерам запрещалось смотреть в глаза эзерам без разрешения.

— Мне приказано вас проводить, — поклонилась она не глядя.

Рабыня осталась у самой двери, отвернулась и уставилась на свои туфли. Кайнорт заметил, что ключи в её руке торчат между пальцами. Судя по всему, она привыкла брать их так прежде, чем вызывать лифт. Прозрачная кабинка повезла их наверх, потом вперёд, назад, по кругу и снова наверх, но уже по спирали. Мимо громадных пищевых принтеров, разнокалиберных труб и чанов. Двухметровые мухи сновали над горстками рабов в серых комбинезонах. По стёклам и потолку ползали роботы-курьеры с яркими упаковками готовой продукции. Шарфик девушки промок от пота, хотя эзер не двигался в дальнем углу. Эта ши наверняка знала о формальном праве защищаться от любого, кроме хозяина, и тех, кому приспичило после инкарнации. Но не могла не знать и реального положения дел, когда слово эзера перевешивало многократно. Кто станет проверять, если таракан заявит, что инкарнировал пять минут назад? Но готовность выколоть глаза любому не берётся из ниоткуда. Такая безысходная отчаянность подтолкнула Бритца припомнить её голос. Он шагнул ближе и, выпростав чёрную лапищу над плечом рабыни, остановил лифт. В нос ударил чужой адреналин. Бритц перехватил взметнувшуюся руку:

— Язава, я думал, что подписал вольные на весь домен ещё на Кармине.

— Минори Бритц! — забавно, с каким облегчением прозвучала его фамилия. — А я вас чуть не пырнула.

— Ты притащила привычку быть настороже с той же войны, что и я свою скорость реакции. Плохо выглядишь, просто ужас.

— И вы. А зачем вы здесь?

— А ты?

Она расслабила плечи, встала ближе и спрятала «оружие» в кармашек.

— Чтобы ноги не протянуть. У нас большая семья в отшельфе. Вы же перекрыли там все коммуникации, зарезали всякую возможность честно работать, вот им и пришлось опять продать меня в город. Ши с образованием здесь платят в арахмах. Я им пересылаю. Эзерглёсс я хорошо знаю, а до войны выучилась на перспективного технолога. Теперь вот, видите, пригодилось. И рабыней я уже была… — стало ясно, что именно послужило решающим аргументом, чтобы выбор пал на Язаву.

Они поехали выше. Почему-то, когда Язава перестала бояться эзера рядом, тот почувствовал, что, кажется, наверное, возможно, хотя не точно, но вроде как не смог бы её убить ни при каких обстоятельствах. Но заставил себя проиграть этот сценарий в голове. Трижды. Пока сам не вспотел.

— Язава, посторонись! — в кабинку ворвался круглолицый эзер с пузом лунного диаметра. — Минори Бритц, я фервольт-анвербеншеф Звейг, приятно познакомиться.

Кайнорт понятия не имел, что из сказанного имя, а что должность этого не по фигуре энергичного менеджера с крыльями комнатной мухи. Они покатили наискосок над залом, который занимал три этажа в высоту.

— Наш завод, — начал экскурсию Звейг, — занимает лидирующие позиции в производстве полнорационных кормов для рабов. Сухих и консервированных.

Скелет аристократа напротив сверкнул идеальными резцами:

— Это мне подходит.

— У вас внушительное резюме, минори Бритц. Почему вы выбрали именно нашу компанию?

Кайнорт набрал побольше воздуха:

— Я мечтаю продавать, — признался он с такой страстью, словно звал фервольт-анвербеншефа замуж. — А ваш завод занимает лидирующие позиции в производстве полнорационных кормов для рабов сухих и консервированных.

Язава за спиной хозяина опустила голову ниже, чтобы улыбнуться. Звейг продолжал, небрежно и заученно:

— Каково было ваше самое крупное достижение на последнем месте?

«Серьёзно? Я добыл для тебя этот небоскрёб, этого мало?»

— Я сохранил чувство юмора, — с самым мрачным выражением признался Бритц.

— Здесь оно вам пригодится. Чего вы ждёте от этой работы?

«Пятьсот зерпий в месяц и повода изрезать тебе язык списком вопросов для собеседования…»

— Общения с людьми.

— Идеальный кандидат. Я покажу вам наше производство. Прошу наружу!

Звейг заметил, что Язава отстала на шаг дальше обычного, и выдернул её из лифта за ошейник при помощи электролассо. Пешеходная лента покатила их мимо конвейера. От склизких куч на нём так разило, что Бритц предпочёл бы ибрионские жабры вместо носа.

— Мы заключили контракт с мусоросортировочной станцией. Теперь все органические отходы поступают прямиком в наш цех. Здесь, — лунное пузо обернулось вокруг своей оси, — они стерилизуются, а после сыплются в дробилку, в парилку, в сушилку и — на ваш стол!

Он вручил новенькую консервную банку Бритцу, ожидая, видимо, что он тут же начнёт из неё есть.

— Прошу прощения, на их стол, — рассмеялся Звейг. — В ассортименте нашей фирмы корм для домашних и фермерских рабов, для рабов с аллергией на лактозу, для кастрированных, беременных, стариков с чувствительным пищеварением и даже детский мелкодисперсный корм без кожуры. Уже спустя год после открытия Galettensklaven смертность рабов в Миргизе, согласно отчётам крематориев, снизилась вдвое.

Они лавировали между прыткими мини-ботами, которые ездили по полу, развозя и раскладывая по коробкам упаковки с кормом.

— А дальше цех лакомств. Сюда-то нам и нужен галет-феркойфер, менеджер по продажам снеков для ши. Мы выпускаем печенье из овощных очистков, витаминизированные жаберные дольки, жмых с таурином и засахаренную требуху. Вот. Очень полезно для повышения железа в крови.

Звейг достал из заднего кармана горсть пупырчатых шариков и бросил под ноги Язаве. Та принялась подбирать их, покрываясь пятнами под взглядом бывшего хозяина.

— Но в отходах почти нет белка, — засомневался Бритц, которого семьсот девяносто девять дней кормили мелкодисперсным дерьмом.

— Вы проницательны. Мы добавляем секретный ингредиент. Вы его обязательно узнаете, если успешно пройдёте испытательный срок. Но сначала вас примут на должность альгенферкойфера.

— Э…

— Я покажу.

Звейг подвёл кандидата к табло, на котором светились ступени головокружительного карьерного роста фирмы Galettensklaven. В самом низу напротив альгенферкойфера горела пиктограмма водорослей. Довольная креветка на второй ступени соответствовала гешефтгарнелю. Через год стабильного перевыполнения плана продаж Кайнорту выпадал шанс подняться на ступень рядом с медузой-шваммляйтером.

— А всего через пять лет вас повысят до обергаупткребса галет-бюро, — Звейг указал на пиктограмму рачка на вершине планктонной пирамиды. — Пройдёмте в мой кабинет. Язава, сними-ка шарфик. Я скоро закончу.

Все стены в кабинете фервольт-анвербеншефа, безмерные плечи которого облегал пиджак с напылением металлик, занимали дипломы и похвальные грамоты за вклад в корпоративную культуру фирмы.

— Здесь указано, что вы сменили десятки мест, а последние два года вообще нигде не работали, — цокал Звейг, листая резюме объёмом в повесть. — В чём ваше преимущество перед другими кандидатами?

— В творческом подходе к продажам, господин фервольт-анвербеншеф.

— И где же вы его применяли, например?

— Ну, я как-то торговал складными крименганами для скрытого ношения. И бандиты, чтобы выбить скидку, жаловались, что оружие недостаточно малогабаритно для своей цены. По правде, я был с ними совершенно согласен, но идти на поводу не в моих правилах. Тогда я написал на входе в лавку, что если ствол крименгана в сложенном виде длиннее члена покупателя, то мы продадим его за триста зерпий. А если короче, то за пятьсот, что было даже чуть выше старой цены. И знаете, жалобы прекратились, а все крименганы ушли за пятьсот.

— Хм! — Звейг разразился смехом. — Я впечатлён! Но, видите ли, Galettensklaven — дело семейное, и владельцы традиционно отдают предпочтение мухам. К тому же, у нас ограничены квоты на найм минори. Мне нужно убедиться, что вы нам действительно подходите.

При этом он достал из нагрудного кармашка фирменную винтажную авторучку.

— Видите эти дипломы? Я отбираю только самых способных. Поэтому, — он отвинтил колпачок и вытряхнул стержень, — я усложню вам задачу. Продайте мне эту ручку.

— Это моя любимая часть.

Дальше Язава смогла воочию наблюдать скорость реакции, о которой говорил Бритц. Через три секунды Звейг был примотан широким скотчем к изголовью кресла, причём ленты накрепко залепили ему нос и рот крест-накрест. А Кайнорт крутил в пальцах ручку без стержня:

— У Вас примерно минута, чтобы я успел провести трахеотомию в антисанитарных условиях. Итак, ручка? Или смерть от острой асфиксии?

Звейг краснел под скотчем, выпускал крылья и возил руками и лапами под столешницей в поисках кнопки вызова охраны. Пытался сдирать ленты с носа и рта… Но блестящие от пота ладони не слушались. Язава вжалась в стену с дипломами и закусила свой шарфик, чтобы не закричать. Звейг силился превратиться целиком, но мешали ужас и гипоксия, тогда попробовал встать, но не смог оторваться от кресла и только упал вместе с ним под стол.

Бритц ждал с дружелюбной улыбкой лучшего продавца месяца. Фервольт-анвербеншеф, уже фиолетовый, начал хлестать себя по пиджаку. Наконец оттуда выпал бумажник. Монетки раскатились по полу. Тогда острым концом корпуса ручки Кайнорт пробил Звейгу горло и протолкнул трубку в трахею. Послышался свистящий вдох, наружу брызнула кровь. Звейг со скотчем на лице хватался за кресло и судорожно всасывал ещё спасительного кислорода. Его мало поступало через ручку, но достаточно, чтобы дожить до охраны. Бритц поднял с пола монетку в ползерпии — примерную цену авторучки — и поместил себе в карман.

— Вызови охрану, — бросил он Язаве на октавиаре, — а то не получишь засахаренной требухи.

И покинул кабинет.

По правилам хорошего тона, если ты нашкодил на средних этажах, бежать нужно наверх. Кайнорт лежал навзничь на крыше небоскрёба фирмы Galettensklaven и грелся в косых лучах. Первым делом он вдумчиво перечитал список своих медикаментов: это оказались в основном витамины. Значит, это он сам по себе был такой опасный идиот. Ветер, прорываясь кое-где сквозь силовые бортики, ломал крылья о технические трубы и антенны, солнце утопилось в облаках на уровне двухсотого этажа. На закате тучи напоминали море артериальной крови. Бритц почувствовал, что уже готов, и распечатал конверт с письмом от Ёрля. Бумажным почему-то. Последним и единственным, которое тот передал через Пенелопу два месяца назад.

'Дорогой Кай!

Я умер. Ничего не мог с собою поделать. Болел от горя. А умер от счастья, когда узнал, что эзер-сейм готовится тебя вытащить.

Могу представить, какой бардак сейчас у тебя в голове. Да ещё этот трибунал. Показания мои даже к делу не приложили. Бывший раб! Твой приспешник! Пенелопе и Крусу, кроме слепой верности тебе, предъявить было попросту нечего. Пусть будут судьи все прокляты.

Почему, ты думаешь, я пишу на бумаге, словно дикий ксит? Чтобы не перехватили в сейме. Там же с ума посходили с отловом пособников Прайда. На обороте письма — банковский чек-ключ на предъявителя. Предъявлять роботу. Я всё сделал в обход людей, нет им теперь веры. В ячейке два миллиона зерпий гексагональными кристаллами, они нынче самая твёрдая валюта. Так меня щедро наградили за доставку Тритеофрена в гущу боя. Только ведь это всё ты. А мне ничего не надо от них.

Живи уж, пожалуйста, долго теперь. Урьюи поразила даже меня, а мы-то с тобой навидались всяких планет. Но я пойму, если ты не захочешь здесь оставаться.

Теперь о ребёнке. Мне сказали, это мальчик. У тебя сын, Кай!'

В этот миг ветер чуть не вырвал письмо из рук Бритца. Он резко поднялся на ноги. Кровь в висках и круги перед глазами не давали дальше разобрать почерк Ежа. Бритц перечитал последние три фразы много-много раз, прежде чем смог опять сосредоточиться на том, что они реальны.

'Его спасла из грота Эмбер Лау. Видишь, хотел зачеркнуть, но подумал, она имеет право, чтоб ты знал. Да, чёрная вдова рискнула в последнюю ночь. Так что если найдёшь её, чтобы отомстить за Марраду и второго близнеца — убей быстро, не мучай. Ладно уж?

Мне, конечно, не дали усыновить эзера. Пенелопе с Крусом тоже. Не положено, сказали, ребёнок минори, особая ценность. Я успел только назвать его. Миаш. Помню, тебе нравилось это имя. Так и записали, а потом увезли в интернат.

Пока суд да дело, его кидали из рук в руки по приютам. И когда Верманд наконец перебрался на Урьюи, след уж затерялся. Такой здесь был поначалу хаос! Они думали, перевезут семьи с астероидов и станут жить на всём готовеньком. Как бы не так. Шчеры в первый год давали жару. После их бунтов здесь много детишек посиротело, и пауков, и насекомых.

Я взял обещание с Альды Хокс, что она разберётся, разыщет нужный адрес. Спроси с неё. И обязательно побывай у Миаша, Кай. Он тебя оживит'.

Подписи и прощальных слов не было. Вместо них к письму была подколота длинная седая игла с ежиного хребта.

Кайнорт потрогал горячие щёки и перечитал:

«Он тебя оживит».

Со стороны конуры технического выхода раздался сдержанный всхлип. Кайнорт заглянул туда: у силового бортика на крыше сидел шчер. Немолодой, тёмные волосы поседели на висках и на шее. В расхристанном рабочем комбинезоне и ошейнике, на котором мигала батарейка. Шчер плакал, обхватив колени. Впрочем, после всего увиденного Бритц полагал, что на заводе Galettensklaven такая картина в порядке вещей.

Альда Хокс ответила так скоро, будто сидела и ждала его звонка.

— А, да, был у Ёрля с собой кулёк с Кармина, — она не включила видео, а судя по звуку, что-то уплетала за обе щеки. — То ли мальчик, то ли девочка, чёрт его знает. Меня замордовали на том трибунале, сместили с поста лидмейстера за потерю половины флота. Как думаешь, до кулька ли мне было?

— Но Вы хотя бы знаете, куда его определили?

— Я слышала, брат нанял тебе адвокатов. Ты собрался апеллировать?

И тут Кайнорт копчиком почувствовал, что надо ответить уверенным:

— Да.

— Норти, мать твою, — в голосе Хокс послышалось страдание всех шершней на свете. — Я только-только выбила должность посла на Бране. Если твоё дело направят на доследование… ты уничтожишь мою карьеру.

— А трибунал уничтожил мою.

— Послушай. Мне дали неделю. Семь дней, чтобы принести чью-то голову. Поставь себя на моё место! Виновность Инфера звучала как бред, как попытка свалить на того, кого и след простыл.

— Я знаю, где он может быть. Притащить его Вам за шкирку?

— Поздно, Норти. Так он и признался теперь. Или тебе поверят на слово? Ты же вечно пёкся о его репутации вместо своей! Сам виноват. И в каком свете ты меня выставишь? Я раскрыла по горячим следам. А ты как бы… как бы уже и наказание понёс, понимаешь? Готовый кейс для трибунала, готовый ответ избирателям. Большинству, которое недолюбливает аристократов. И что мне было делать? Эзер-сейм требовал шкуру виновного или мою.

— Я понял. Альда, всё нормально, я отзову адвокатов и подпишу всё, что захотите. Никаких проблем. Только если Вам известно, где ребёнок…

Комм пискнул и загрузил изображение. В воздухе перед Бритцем возникла Хокс в пеньюаре со шлейфом и полумаской электронного пластификатора на лице. Она опять исправляла свой прямой, как штангенциркуль, нос.

— Просто подумала, что в любом случае сейчас выгляжу лучше тебя, — и она не ошиблась. — Значит, так, Верманд прошерстил все приюты, пока не сдался. Все, кроме одного. Это закрытый, маленький какой-то частный пансион, его держит дамочка из минори. Я там не была, но мой информатор клянётся: личинка осела у них. Можно считать, мы договорились?

— Конечно.

— И ещё. Меня назначили послом на Брану, мне там нужен преданный помощник из своих. Должность мелкая, но с перспективой и лицензией на убийства.

— Хотите держать меня при себе, чтобы я вдруг не дал ход апелляции за Вашей спиной, несмотря на то, что психопатов опасно подпускать к оружию?

— Да.

— Вы восхитительны, госпожа. Я согласен.

— Пришлёшь отказ от претензий к суду, скину тебе адрес. Да, причёска — чистый секс. Пока.

Мерно гудели бортики, принимая на себя мощь поднебесных ветров. Они были односторонние для экономии: пропускали только «туда». Следующие несколько минут Кайнорт строчил заявления. Эта сделка была едва ли надёжнее мыльного пузыря. Альда требовала плату вперёд, не давая никаких гарантий. А если даже и не лгала, то сама полагалась на бог весть какого информатора. Но в чём она была права, так это в отношении Кайнорта к репутации. Он отказывался от недоброго имени, денег, без которых прекрасно обходился два года, да от себя самого с потрохами. Взамен шанса найти сына.

Получив адрес, Бритц направился было к лифту, но опять услышал рыдания. Что-то не дало просто пройти мимо. Шчер сидел слишком близко к краю над багровыми облаками. Он заметил Кайнорта и встал рывком:

— Не смейте или прыгну! Я не вернусь туда. Шваммляйтер заметил, что меня нет, и бил с брелока током, пока батарейка не села. Или, может, руки у него отсохли. А мне уже всё равно.

— Вижу, Вы опытный шантажист, раз пугаете эзера самоубийством.

— Тогда буду драться. Что, страшно теперь, дрищ?

— Страшно — это дослужиться до обергаупткребса галет-бюро вашего, — ответил Бритц.

Шчер сжимал и разжимал кулаки, пока не убедился, что эзер не собирается хватать его сию секунду и волочь назад в цех. Он провёл ладонями по опухшему от слёз лицу, по шее, на которой не осталось живого места, и посмотрел вниз.

— Не замечал, как красива Миргиза, пока вы её не отобрали. Уж лучше бы сожгли, ей-ей. А раньше я был тут владельцем: да, это был мой небоскрёб и мой завод. Я жизнь на него положил! Это я ходил в блестящем костюме.

— Угадаю, вы здесь не мусор по консервам закатывали.

— Мы делали детское питание, — возмутился шчер. — Высококлассные заменители молока, укрепляющие смеси для недоношенных. Гипоаллергенные кашки. Кашки! А теперь! Если бы только мусор! Если бы!.. Они заключили два контракта. Не один. Одними очистками не добиться нужного баланса белков и жиров.

Шчер поднял лицо к небу, чтобы проглотить новые слёзы. Облака внизу порвались и открыли вид на пригород Миргизы.

— А, секретный ингредиент. Второй контракт с канализацией, раз мух сюда так и тянет? — предположил Бритц.

— С похоронной службой.

— Ого, — брови Кайнорта скакнули вверх.

— А вы что думали, что правда снизилась смертность среди рабов⁈ — шчер окинул руками планету с высоты трёхсот этажей. — Оказывается, вот что: нас кормят трупами наших близких. Как там… «В дробилку — в сушилку — и к вам на стол!»

Шчер приложил ладонь ко рту, подавляя приступ рвоты. А Кайнорт посмотрел на комм и решил, что в приют всё равно уже поздно.

— Для эзеров переработка тел — нормальная практика, — сказал он. — Разумеется, это следовало указывать на упаковке, но…

— Издеваетесь! Вот возьму и расскажу всем.

— Вот я узнал, и что? Подозреваю, фирма скрывает это не столько от насекомых. Сколько от вас. Но бунтами вы сделаете себе только хуже.

— Я больше не могу, — прошептал шчер. — Не могу больше. Я жену два года не видел. Может, я её… уже съел?

Шчер обернулся к Бритцу и опять сник. Кому он жаловался? Но странный холодный эзер говорил на октавиаре, так может быть, поэтому паук впервые откровенничал с врагом.

— Знаете, было время, когда я бы Вас отговорил, — признался Кайнорт. — Но полчаса назад мне самому хотелось прыгнуть. Кажется, всё, на что я способен теперь, это подтолкнуть. Вам хочется услышать, что станет лучше, стоит только вернуться в цех и ещё чуточку потерпеть. Или что есть какой-то смысл в этой новой жизни, только перестань трепыхаться. Как в зыбучем песке. Или что Вы принесёте больше пользы, пока живы. Но Вы только закатаете больше банок со скорлупой и старушками. И через год вернётесь на эту крышу, только здесь уже не будет меня, чтобы обезболить уход.

— Вы очень точно подметили. Нам же постоянно твердят: свыкнетесь. Но есть разница между тем, когда людей хватают дома и волокут на другую планету, и тем, когда ты вдруг у себя дома — раб. Где-то там далеко — новый мир, в котором ты допускаешь начало новой жизни. А здесь… Всё, что было твоим миром, поедом едят, как термиты. Это как если твою женщину насилуют на твоих глазах! А тебе говорят: свыкнетесь… Нет, я так больше не могу.

Бритц молчал. Шчер покивал сам себе и закончил с твёрдой злобой:

— А если прыгну — кто-то и меня потом съест.

— Шчер съест. А если передумаете — эзер.

— Спасибо! Спасибо, вы помогли мне сделать выбор.

Он вскочил на парапет, шагнул сквозь силовой бортик, и многоэтажный ветрище сорвал его с крыши, как потерянный шарфик. Шчер падал в кучевое море без крика.

— Пожалуйста, конечно, — пробормотал Кайнорт и закурил у бортика. Рабочий день закончился.

Он был уже в орникоптере далеко от небоскрёба, когда пискнул комм:

«Минори Бритц! Поздравляем, вы с треском прошли стресс-интервью. Предлагаем вам должность фервольт-анвербеншефа с зарплатой от тысячи зерпий в неделю (бонусы, страховка и корпоративные ши) взамен скоропостижно уволенного господина Звейга. По всем вопросам…»

Дочитывать он не стал и ответил:

«Купите мой стержень для ручки».

Глава 3 Урок, не предусмотренный расписанием

На другом краю Миргизы двух-трёхэтажные домики толклись без просветов и соревновались между собой в миниатюрности, цветении садовых люминесцентов и постоянстве надписей «Тараканы, убирайтесь вон!» мелом по забору. К чести тараканов, мел стирали каждую ночь. К чести пауков, надписи возникали на прежнем месте, как пятна крови в замке с привидением.

В частном пансионе минори Олеа в тупике Аргиопы, дом 7, просыпались с первыми лучами. Двенадцать гнёздышек должны были опустеть к четырём утра и ни секундой позже. Иначе — аэрографеновые розги. Минори Олеа гордилась хрестоматийным воспитанием чистокровных аристократов буквально с пелёнок. Её воспитанникам было от года до семи: в пансионе жили сироты до первой линьки, пока им ещё не требовалась кровь. В год они бывали величиной с раскрытую ладонь, а к семи вырастали впятеро. Но до тех пор занимали мало места, скромно питались, не снашивали горы одёжек, не стаптывали обуви, не болтали, не кричали и не приставали с вопросами. Потому что ещё не умели превращаться в человека и говорить вслух. Хозяйка была похожа на сушёную цикаду в своём неизменном тёмно-зелёном платье и с такой тонкой талией, что обзавидовались бы осы. Худобу Олеа подчёркивал мачтовый рост. На желтоватом пергаменте лица особенно выделялся нос: с двумя горбинками, длиной чуть ниже верхней губы. Ещё немного, и он коснулся бы вздёрнутого подбородка.

Утро начиналось с дюжины одинаковых ванночек с водой, специально охлаждённой до температуры ниже нуля. На рассвете лучшие представители породы должны были успеть умыться прежде, чем от их прикосновений вода кристаллизуется и станет льдом. К ванночкам подпускали строго в порядке иерархии ветвей минори. Первыми летели протагоны-пчёлы, их было всего две в пансионе, медоносная и шмель. После них мылись дейтерагоны: стрекозы и разные шелкопряды. Затем — цикады и сверчки из ветви триагонов. И последними купались бескрылые ульторы. Муравьи. Им, парадоксально, везло больше остальных, потому что вода нередко успевала нагреться до комнатной температуры. Минори Олеа ходила вдоль ванночек, шуршала матовыми юбками, окунала дрожащих малышей в лёд и повторяла ежеутреннее назидание, что истинные аристократы должны быть скоры и выносливы.

Потом был завтрак. Те, кто имел крылья, звенели по полу золотыми цепочками, привязанными к задней лапке. Детей надлежало оберегать, направлять и контролировать, поэтому няни-минори при каждом удобном случае нажимали на брелок, и намагниченная цепочка свободным концом цеплялась к браслету или поясу взрослого.

За завтраком подавали скромные белковые шарики, сбрызнутые глюкозой. Минори Олеа в этот час по обыкновению внушала воспитанникам, что истинные аристократы должны быть сдержанны во всём, начиная с еды и заканчивая воздухом вокруг. А если ты не сыт ощущением собственного превосходства, то какой же из тебя минори.

Занятия с гувернёрами длились без перерыва до самого ужина, который накрывался на закате. На жалобное жужжание директриса отвечала неизменным контрмонологом об истинных аристократах, кои должны быть в первую очередь всесторонне образованны и воспитанны. А уже потом всё остальное. На «всё остальное» у малышей было полчаса в день, когда на прогулке няни монотонно зачитывали им научно-популярные очерки на дипломатическом, бранианском, немножко на ибрионском и даже на октавиаре. Минори Олеа взяла на себя смелость обучать подопечных языку вероятного противника и наречию рабов. Потому что истинный аристократ должен быть на шаг впереди тех, кто его ненавидит.

Этим утром минори Олеа сама вывела на прогулку малышей триагонов. К её талии крепились три золотые цепочки. Рядом по траве скакали два примерных сверчка, а над шляпкой директрисы порхала цикада. Цепочки деликатно звякали. В конце аллеи щёлкнул замок, и Олеа по-солдатски резко растрясла зелёные юбки. Явился посетитель.

— А, минори Бритц! Это вы, — она растянула губы, отчего верхняя уползла под нос, и изобразила книксен. — Я получила ваше письмо уже ночью, но мы очень рады. Добро пожаловать.

Абсолютно все в ассамблее знали Бритца как великого предателя, но соблюдение формального почтения низшей ветви к высшей было вшито в гены минори.

— Доброе утро. У вас здесь чудесный тупичок.

— Прежде формальность. Мы ведь не можем полагаться только на имя и дату рождения. Будьте добры… — Олеа протянула ему капсулу мини-тестера ДНК.

Бритц сжал капсулу и почувствовал слабый укол. Прозрачная полость наполнилась кровью наполовину. Олеа забрала тестер, намотала на запястье цепочку и, притянув к себе цикаду, уколола ей лапку. Другая половина капсулы наполнилась белой гемолимфой.

— Что ж! — оживилась директриса и развернула в воздухе отчёт мини-тестера. — Вне всяких сомнений, вы отец Миаша.

Она открепила с пояса золотую цепочку и вручила Кайнорту цикаду, словно воздушный шарик на ниточке.

— Так какие у вас на него планы?

— Сказать по правде… — тянул Бритц, с большим трудом расставляя слова в нужном порядке, — … я сейчас не готов взять на себя такую ответственность, минори Олеа. Я узнал о сыне меньше суток назад. И в некотором роде не располагаю возможностью, а в некотором даже представляю опасность.

Не признаваться же, в самом деле, что нельзя доверять ребёнка папаше-психопаше. Накануне выяснилось, что такого не только к паукам нельзя подпускать, но и к эзерам. Теперь он в самом деле не собирался задерживаться на Урьюи дольше, чем потребует оформление опекунства на брата.

— Я лишь хотел проверить, что с Миашем всё в порядке, и оставить средства для достойного содержания в пансионе, пока он не подрастёт.

— Понимаю, минори, — поклонилась Олеа. — Прошу в дом. Проясним финансовую сторону вопроса.

Они шли по тенистым дорожкам из кварцевой гальки и лунного камня. Листья кустарника по периметру садика испускали слабый розоватый, а кора — голубоватый свет. Всё-таки Урьюи даже в самых диких тупиках была волшебна. За углом послышалось жужжание. Наперерез Бритцу и Олеа летел шерстяной комок, цепочка тянула его вниз и звенела по гальке. А за комком вприпрыжку, роняя брелоки, торопилась молоденькая няня.

— Юфи, стой! Юфьелле! Минори Олеа, ну она опять, опять!

Миаш вырвал конец своей цепочки из руки Бритца и полетел следом за Юфи. Он изловил конец её шнурка в кустах. И оба они, покорные как по волшебству, вернулись назад. Няня выхватила у Миаша поводок. И так рванула на себя, что шерстяной комок покатился по дорожке, как меховой мяч, взлетел и уцепился за колено Кайнорта. Это оказалась обыкновенная пчела.

— Простите, это наша головная боль, — спохватилась Олеа, оторвала пчелу от брючины гостя и швырнула няне. — Она умственно отсталая. Может и укусить.

— Какая… пушистая.

— Прямо шмель! Только с Миашем и ладит, примерно его возраста. Бедняжка вообще-то. Её подкинули без сопроводительных документов.

Пчела выделывала восьмёрки в воздухе над няней, а та держала цепочку двумя руками.

— На вид обычный ребёнок.

— Она глухонемая. Если и усваивает уроки, то нам об этом неизвестно. Знаете, не будь Юфи пчелой, протагоном минори, я бы не стала и связываться… Да и Миаш этот ваш — мальчик очень бойкий и беспокойный, — Олеа многозначительно высморкалась в зелёный платок. — Я бы даже сказала, хулиган.

— Ему ведь только два.

— Да, и к нему пришлось приставить двух гувернёров, а на будущий год, боюсь, и тремя не обойдёмся. Прошу в холл и направо.

В холле цикада уселась на подставленную руку. Миаш Бритц занимал всё предплечье отца. Он был зелёный, как платье Олеа, и с ободранными по краям крылышками. Одно никак не складывалось и торчало, словно у помятого бумажного самолётика. Кайнорт поправил его, уложив как следует. Крыло было атласным на ощупь. Любопытные усики Миаша пощекотали рукав отца, забрались в карман жилета и обследовали электронную сигарету.

— Гиперактивный и непослушный ребёнок, — продолжала Олеа, провожая их в гостиную пансиона. — Хотя тесты обнаружили высокий интеллект для его возраста. Сообразительный сорванец. Но не без странностей. Вы знаете, он…

Директриса делала свою работу: набивала цену. Бритц слушал невнимательно, потому что и так планировал оставить здесь всё, что имел, да ещё миллион Верманда в придачу, если тот не передумал. Он рассеянно ждал, как далеко зайдёт Олеа, распинаясь о трудностях воспитательной работы с отпрыском двух ненормальных. В разгар беседы ему на кед заползла пушистая пчела. За ней по полу тянулись внутренности какого-то электроприбора.

— Ой, Юфи, — улыбнулся Кайнорт, а пчела принялась мусолить его шнурки. Ворс у девочки был яркий и богатый, но местами свалялся, а на полосках не хватало клочков.

— Минори Олеа, ну она опять, опять! И ещё сломала уборщика!

Пчелу дёрнули за цепочку.

— Дорогуша, в пятый карцер, будьте любезны, — прощебетала директриса. — Ещё раз прошу нас извинить, минори Бритц.

— Сколько же у вас всего карцеров?

— По одному на воспитанника. Но вы ведь не считаете меня извергом? Это всего лишь чулан, и мы не оставляем их без ужина слишком часто. Согласитесь, минори не были бы столь изысканны и утончённы, если бы не знали чулана и розги. Нас нельзя баловать. Если почва слишком питательна, деревце пустит все соки в листья и погибнет при первых морозах.

— Не думал, что есть связь между толщиной розги и утончённостью натуры.

— Никто ещё не упрекал Олеа! А ведь я держала пансион ещё на Эзерминори. Но если вы не хотите оставлять Миаша на моё попечение, подпишите отказ от родительских прав. Многие минори испытывают трудности с деторождением. Я мигом… пристрою его в дом без чулана.

— Не обижайтесь, бесценная Олеа, — Бритц перехватил Миаша на руки и подался ближе к директрисе. — Мне нужно время, чтобы подготовить деньги. Скажем, дней десять. Я улечу кое-что уладить и вернусь, чтобы заключить договор. На два миллиона для начала. Идёт?

Её как подожгли:

— Да! То есть как вам будет угодно, минори Бритц.

— А могу я взглянуть на личное дело Юфьелле? Из профессионального интереса.

— Ерунда. Там пара строк. Имя, вес. Пометка от акушера и всё. Даже фамилии нет.

— А экспертиза? Тесты? Осмотр у психиатра? Вы сказали, у неё проблемы.

— Проблема Юфьелле в том, что она ни с кем не идёт на контакт, — отрезала Олеа. — И абсолютно неуправляема. Дерётся, не даётся грумеру, рвётся за забор. Развинтила всех роботов-полотёров. Вероятно, отклик тяжёлых родов. Хорошо, что Миаш останется здесь: они не разлей вода и, по крайней мере, он не даст ей удрать и попасть под орникоптер. Юфьелле никого не слушает, а значит, не слышит. Я исчерпывающе разъяснила?

— Исчерпывающе, — кивнул Бритц. — Спасибо. До свидания.

На обратном пути через садик доносилось жалобное:

— Минори Олеа, ну она опять, опять!

Уладить упомянутое «кое-что» Кайнорт так скоро не планировал. Ладно бы ещё через год, когда набрался бы сил. Но понял, что всего через десять дней он уже будет не вправе так собой рисковать.

— А мной, значит, можно! — протестовал Нахель и мерил бар полутораметровыми шажищами. — Неспроста мне почудилось, как только вы вошли сюда, что за мной явилась Смерть. Туда не летают. Не. Летают.

За Нахелем, то есть за его бокалом, летала рыжая барная тучка, подливала ему токсидрового дождя и сыпала крупный град, чтобы охладить напиток.

— Я же не прошу тебя садиться на планетоид. Повисишь на орбите. Пожалуйста.

— О как! Вашим пожалуйстом и будем гранитные кольца разгонять. Нормально.

Нахель обиделся и сел, отвернувшись и тряся сапогом. Кайнорт жестом подозвал зелёную тучку и попросил повторить стрихито. Над его бокалом взвился шейкер: крошечный смерч из мятного рома и орешков чилибухи. Планетоид О/28–85 состоял из комка диаметром в тысячу километров и узких колец, нет, КОЛЕЦ из гранитной крошки, которые занимали собой всю систему. Смотрелось так, будто вокруг солнца летает гигантская пластинка. Местная звезда потихоньку пожирала кольца, но это только добавляло проблем пилотам. Кайнорт задумчиво изучал бар сквозь бокал:

— Заметь, я же тебя не шантажирую выкриком фамилии на весь бар.

— Пф-ф, — фыркнули за столиком с целым небом разноцветных тучек. — Поздновато опомнились. Он продул её уж с полгода тому, вроде Рыжему Шишу. Эй, Нахель Пшолл, твоё здоровье!

— А по матери? — уточнил Бритц.

Нахель взвился:

— Почему я, а не Крус? Он ведь тоже пилотирует!

— Крус занят, он шпионит за императором. Да он ещё проболтается Пенелопе, Пенелопа нажалуется Верманду, а Верманда хватит удар ещё до того, как Крус размажет нас о кольца. А ты, Нахель, лучший пилот во вселенной.

— Потому что я, не побоюсь этого слова, трус.

— В лучшем смысле.

Окатив бар и барные тучки, нового лидмейстера, старого лидмейстера, ассамблею, налоги и напоследок вообще всех в Миргизе, кроме собственной мамы, целым глоссарием неописуемой брани, Нахель отобрал у Кайнорта стрихито и решительно опрокинул в себя.

— Заключим сделку. Слышал, вы согласились работать с Альдой в кротовой норе. Вот что, привезите мне оттуда бранианскую кошку.

— Кого? — не поверил Бритц. — Ты хоть знаешь, как оно выглядит?

— Нет. Но кошки милые на всех планетах, где они водятся.

— Кошки кошкам рознь. А если она величиной с бизувия и рыгает кислотой?

— Ну, маленького котёночка.

Бритц вздохнул и заказал ещё стрихито. Это был, может быть, последний шанс, чтобы славно надраться и славно умереть, но близилась полночь, а он всё ещё был трезв.

— Договорились, Нахель, но убирать за ним будешь сам.

— Ладно, поехали. А чего вы забыли на О/28–85?

— Месть, — лицо Кайнорта осталось спокойным и серьёзным.

Через семьдесят часов Нахель оседлал орбиту вокруг О/28–85.

— Топлива хватит пару дней всего провисеть, минори, а потом если что, не обессудьте.

Кайнорт активировал хромосфен и настроил челнок на спуск.

Ветры на планетоиде носились неимоверные. Пучки острой, как ежи, травы царапали редкие камни. Стелились по земле плоские змеи, а если встречались, немедленно поедали друг друга. Атмосфера на одну седьмую состояла из кислорода и на шесть седьмых из инертных газов и всякой дряни. И почти вся она умещалась в гигантской рытвине метеоритного кратера, куда её сбивало с поверхности. Жизни в рытвине было немного. Она то появлялась, то исчезала, не успевая толком эволюционировать. Об этом месте не слыхали уважаемые граждане. Не знали беглые рабы, даже разбойники. Только двое до этого дня.

И один из них стоял посреди пустоши, наблюдая, как садится челнок.

Слишком долго он осторожничал. Прятался среди плоских змей и ждал подходящего момента для возвращения в Прайд. И вот ты подумай, из карминского ада выпустили дьявола. Жаль, в самом деле жаль, он не хотел его убивать. Бритц — идиот. В одиночку на Контриция Прайда, он ведь не всерьёз? После того, как два года не пил крови, был манекеном для отработки ударов, ходил под себя и питался через трубочку? Инфер вколол себе ещё антигипоксидной сыворотки, чтобы переполнить кровь кислородом. Фигура в сером хромосфене спрыгнула с трапа и направилась навстречу хромосфену чёрному.

— Кайнорт, остановись! Смотри, я безоружен!

Он показал глоустер и бросил на землю. Но Бритц молча бросился вперёд, и двое покатились в овраг. Клубок из серо-чёрных туманов давил желеобразных червей и слизней в жухлых колючках. Визжали керамбиты, снаряды шоркали по складкам хромосфена, хрустели рёбра. Инфер пнул противника в грудь и выиграл секунду для второй попытки:

— Кайнорт, я не хочу тебя убивать! Ты ослаб и не можешь драться как прежде!

Серая Смерть кувыркнулась, поднимаясь на ноги, и набросилась с новой силой. Берграй прострелил ему фильтр и оторвал половину маски-черепа. Но с половинчатой гравитацией О/28–85 у Бритца оказалось преимущество в прыжках перед тем, кто провёл здесь два года.

— Перестань! — рычал Берграй. — Твоему хромосфену конец, ну! Давай поговорим! Как близкие лю…

Инфер увёл горло от лезвия и понял наконец, что Бритц явился убить или умереть, но без болтовни. И что дурь и ненависть заменили ему крылья и мускулы. Тогда Берграй превратился в осу и ужалил.

Спустя минуту Кайнорт, содрогаясь в конвульсиях, зубами откупорил узкий футляр и вытряхнул длинную седую иглу. Подарок Ёрля. Бритц отсчитал рёбра и вонзил её Берграю в сердце, а кончик отломил и выбросил. Инфер лежал со свёрнутой шеей.

Бритц упал рядом, животом на камни, по которым струились черви и змеи, и лежал так целые сутки. В жаре и ознобе, в корчах и приступах хриплого крика от чудовищной боли, в бреду гипоксии и тумане земляничных снов, пока организм, ещё не забывший вкуса ботулатте, не победил яд осы-палача.

Берграй ошибся: Кайнорт явился не убить или умереть. Просто. Убить. И оставить инкарнировать и подыхать раз за разом веки вечные. Это и была — месть.

В холодном кабинете минори Олеа, где свет давал лишь один тусклый сателлюкс, поздний посетитель казался привидением. Директриса поёжилась. Десять дней назад этот взгляд напротив не был таким неуютным и колким.

— Вы нездоровы, минори Бритц? — вырвалось у неё. — К чему этот полуночный визит?

— Я хочу забрать Миаша.

— В каком смысле забрать? То есть насовсем?

— Насовсем. Видите ли, рано утром я покидаю Урьюи по долгу службы.

Только теперь Олеа разглядела, что Бритц подстрижен по-новому, на строгий военный манер.

— Но мы так не договаривались, — директриса занервничала и прибрала волосы, распушённые ото сна. — Тогда надлежит собрать документы… Есть правила!

— Вам не о чем беспокоиться, минори Олеа. Вот. Медкарта, автобиография, выписка из банка, заявление, копия заявления, копия копии, — Бритц жестом посылал файлы на комм директрисы. — Справка с места работы.

— Но она оформлена послезавтрашним днём.

— Потому что я приступаю послезавтра, — улыбнулся Кайнорт и выкинул в воздух ещё лист: — А это заключение психолого-психиатрической экспертизы. Там написано: «Здоров». Но это формальности.

— Это-то я вижу, — пробормотала Олеа.

— И Юфьелле я тоже хочу забрать.

— Её⁈ Зачем вам глухонемая пчела?

— Хочу преподать им с Миашем особенный урок, единственный, которого нет в Вашем расписании.

— Это какой же?

— О том, что минори своих не бросают.

Директриса потупила взгляд. Вообще она… могла понять. Если бы не ходатайство ассамблеи, Кайнорт Бритц до сих пор валялся бы прикованный к кирпичам казематов Граная. Минори не бросали своих, на этом зиждилось их величие. Олеа сцепила пальцы в замок и вздохнула:

— Вы поймите, пчела… С ними тяжело. Пчёлы ведь умирают, если ужалят.

— Я знаю.

— С Юфьелле уже был один такой эпизод. Укус пчелы — всегда переполох. Драчливая девочка… Досталось от неё щедрому благодетелю пансиона, кузену моему, триагону.

— У вас ещё много благодетелей, минори Олеа, — возразил Бритц, — а инкарнаций у эзера до второй линьки только три. Юфи будет лучше под моим присмотром.

— Но пчёлы относятся к протагонам, эта ветвь аристократии выше, чем ваша. Мне нужно время, чтобы всё устроить, и…

— И три миллиона зерпий.

— Что?..

— Ой, что я говорю… или три миллиона зерпий, — улыбнулся призрак, рассыпая в воздухе цветные виртуальные чеки. — Это четыреста новых золотых поводков, триста тысяч ванночек со льдом или сто миллионов розог. Скажем, я буду вашим новым кузеном-благодетелем.

Целую минуту нос минори Олеа покрывался аристократичной испариной. Неизвестно, в какие ценности директриса мысленно переводила последние сбережения династии Бритц, но всё-таки сдалась и приказала готовить детей к отъезду.

— Вы их избалуете, — шёпотом причитала она, поднимаясь с Кайнортом в детскую. — Вы их избалуете и пустите на ветер всю мою работу.

— Не волнуйтесь, минори Олеа, я сниму дом с двумя чуланами. Даже с тремя.

Через час два сонных малыша жмурились на заднем сиденье орникоптера. Кайнорту пришлось выпустить все лапы, чтобы удерживать взволнованных детей. Они в жизни ещё толком не видели ничего, кроме сада в тупике Аргиопы, дом 7, и теперь расползались по салону. Крус то и дело оборачивался. Он был традиционно небрит.

— Два, Кай? Сразу два? У них там что, какая-то акция?

— Смотри, пожалуйста, на дорогу.

— А она правда глухонемая?

— Да.

— Да⁈

— И да и нет, — туманно ответил Бритц. — Это редкий дефект. Случается, что их имаго общаются на частоте, недоступной большинству насекомых. Я, например, слышу Юфи, а она меня нет. После первой линьки она тоже будет слышать, но только в обличии человека.

— Допустим. Но зачем ты тащишь их с собой?

— Я сто лет назад уже оставил сына дома на Эзерминори. Всего на неделю с дедушкой, чтобы слетать за рабами, что могло случиться?

Действительно, что? Кроме карательной миссии Железного Аспида.

— Жаль, — посочувствовал Крус. — Мне повезло. Наша семья тогда кочевала по военным базам в других системах, а у Пенни по научным спутникам. А Верманд не может за ними приглядеть?

Кайнорт представил, как Миаш стрекочет с заката до рассвета, а Юфи молчаливо и сосредоточенно развинчивает и трепанирует всю технику в доме названого дяди.

— Во-первых, я не могу взваливать на него сразу двоих. Верманд и так работает в дурдоме. А во-вторых, зная его везение, Урьюи разнесёт на кусочки, лишь только я закрою за собой дверь.

— Но Брана… это ведь другая галактика. Это кротовина и чёрт вообще знает какая дыра. Там хоть установлены хроноэквайлеры?

— Да, время они синхронизируют. Всё будет хорошо, Крус. Главное, не подпускать ко мне диастимагов.

Под стрекот цикады на коленях и с пчелой на плече, Кайнорт откинулся назад и закрыл глаза. Он так устал, что на мгновение подумал, что умирает, и даже не нашёл сил, чтобы испугаться. К нему на сиденье что-то упало.

— Держи, это твой старый комм, — разбудил его Крус. — Ты забыл его в каюте тогда. Ещё работает. Там поначалу приходили какие-то сообщения, а потом всё. Если что, я не читал.

Кайнорт машинально сбросил банковскую чепуху и перестал дышать:

813 дней назад, 00:00:

«если ты вдруг вернёшься: это была я»

806 дней назад, 02:13:

«мне очень жаль»

805 дней назад, 03:25:

«ОЧЕНЬ ОЧЕНЬ ОЧЕНЬ ОЧЕНЬ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ!»

776 дней назад, 05:15:

«страшно ибольно»

Её стиль. Не фразы толком, а обрывочный концентрат терзаний, которые не поместились в объём одной девчонки и плеснули через край на экран его комма. И почему четвёртое — тоже ему? Через два месяца после Кармина, почему? Чёрное холодное ничто опять заворочалось внутри, и Кайнорта затошнило. Он вычислил, что ему писала Эмбер, ещё в тот вечер на Кармине, когда пил Шмелье руж и показывал карминскую фигурку. Он отправил сообщение, а у неё блеснул комм. Она слишком нервничала, чтобы заметить, что он заметил.

— Крус?

— А?

— Помнишь, после нападения имперцев на Эзерминори я просил тебя пошпионить за его величеством?

— Ну.

— Приоритет этой задачи временно понижен. Есть кое-что поважнее. Догадываешься, почему я просил тебя приехать без Пенелопы?

— Хочешь, чтобы я нашёл Эмбер Лау.

— Да.

Орникоптер оторвался от проводов и спланировал к гостинице, где жил Бритц. Крус обернулся и терпеливо ждал, когда тот продолжит.

— Говорят, у неё хватило дури вернуться на Урьюи, — помолчав, сказал Кайнорт. — Я буду компенсировать все твои расходы на то, чтобы стать её тенью.

— Понял. Не говорить Пенелопе?

— Не говори.

— Понял. Куда высылать данные?

— Никуда. Хранить на видном месте под небезопасным паролем.

— А теперь не понял.

— Если я сам попрошу Пенелопу спрятать от меня Эмбер, она не воспримет угрозу всерьёз, — Кайнорт говорил через силу, будто наперекор желанию. — А если обнаружит, что ты ведёшь слежку, испугается и сделает всё возможное, чтобы мы с чёрной вдовой никогда не встретились. Я не могу надеяться на тебя одного. Дело не в способностях, просто тот, кто прячет, должен быть мотивирован сильнее того, кто ищет. А ты первым делом спокойно спросил, куда высылать данные.

— Я же не знал.

— Только имей в виду: если об этом разговоре узнает Пенелопа, и я доберусь до Эмбер раньше неё, Пенелопа будет несчастна, а тебя загложет чувство вины.

— А если она заставит меня прекратить?

— Не заставит, — возразил Кайнорт. — Чтобы хорошо прятать, нужно хорошо искать. Пенелопа попросит тебя помогать ей, а ты не упирайся долго.

— Понял. Ты играешь нами против себя.

— Причём в поддавки.

— А если паучиха сама тебя ищет? А если случайно столкнётесь?

— Посмотри мне в глаза, Крус. Видишь? Это пробелы в моих планах.

Он удалил её сообщения наутро. Если Эмбер и правда вернулась домой, тогда она — самый сильный и потрясающий из его врагов. Ведь её ужас был ужаснее, чем его, потому что, когда случился Кармин, ей не было и двадцати. Но надо же, выбралась, дала сдачи. И сохранила рассудок, хотя за последнее он не ручался. Кайнорт вспоминал об этом всякий раз, как ему резали крылья наживую, чтобы продать. Имя паучихи стало анестетиком. Так неужели Эмбер сильнее? Нет. Нет, они станут вровень. Кайнорт знал, что эта мысль способна вытащить его из любой пропасти.

А пока он бежал с Урьюи, которую вырвал у пауков с корнем, с мясом. И прятался в самую глубокую нору. Потому что не мог вынести столько чужого света и воздуха.

Глава 4 М

+ четыре с половиной года

Вогнутую арену переполнили вопли. Это была даже не чаша, а целый кратер из шлифованного до зеркальной скользкости металла, залитый визгом восхищения, страстным гиканьем, улюлюканьем и дымом, который валил из ВИП-ложи. Зрители перекрикивали комментаторов, судей давно оттеснили или раздавили насмерть. Адреналин и звериное исступление висели в воздухе душным одеялом. Едва ли гладиаторы могли разобрать звук ударов противника по своей собственной башке. Финал чемпионата города Эксиполь по боям шиборгов переломил кульминацию.

— Это конец! Крушитель Тарантулов удерживает Сольпугало на люке с генератором спрайтов! — гремел комментатор, зависнув вниз головой под куполом арены. — Это гибель всех систем!

Кроме скользкого пола на крупных чемпионатах использовали препятствия и скрытые ловушки, чтобы добавить непредсказуемости. Ловушки не наносили смертельного ущерба, но мешали противникам. Тут и там из-под арены плевала плазма, полыхали молнии-джеты, а в брюхо и ноги стрекало током. Если шиборг попадал на люк синих спрайтов, молнии на время парализовали их орудия. Как будто этого было мало, в финальных боях в чашу выпускали робота-паяца. Он катался по арене и плевался липкими полимерами. Покрытые трещинами визоры гладиаторов давно забрызгала кровь, залил карбеновый клей. Ориентироваться помогали только команды операторов. Объявили конец приёма ставок.

Крушитель Тарантулов был пауком-ассасином. Гипертрофированные хелицеры достигали трёх метров в длину и хватали противника, как кулинарные щипцы, которыми ворочают котлеты на противне. Но козырем был уникальный микропортрон. Переделанный из имперского флотского телепортатора, он отбрасывал противника на два-три метра одним касанием, и зрители бились в экстазе. К тому же, Крушитель носил броню из циркониевых наношариков в ячеистом силумине. Шарики вибрировали при попытке распилить броню, и резаки затуплялись тем скорее, чем настойчивее старались. На этот раз противник использовал точечные удары. Но броня Крушителя прогибалась упруго, словно мячик, и с каждым ударом копила заряд для своих орудий. Паука-ассасина стало невозможно пробить, а за выстрелы из боевых орудий, как известно, снимали очки. Преимущество Сольпугала заключалось в тяжёлом брюхе, на которое водрузили чуть не полуметровую броню, и внушительных вибриссах по всему телу, для которых в броне высверлили специальные отверстия. Волоски обеспечивали меткость и великолепно чувствовали приближение ловушки или паяца. Противник и без оригинальных орудий был хорош. В самом начале боя это показалось заявкой на победу. Но очень скоро вибриссы поломались и обгорели. Сольпугало был осторожен, но Крушитель Тарантулов дождался его первой ошибки и теперь просто не давал сойти с электроловушки. Непомерно длинные и мощные хелицеры, уродливые в жизни, на арене не давали противнику ни вырваться, ни дотянуться до Крушителя. Сольпугалу обесточило все приводы. Без них он был просто готовая консервная банка, которую бери и телепортируй к краю. Десять раз смять пространство — и победа.

Немногочисленные фанаты из тех, кто поставил на Сольпугало, бросали свои купоны друг в друга, рвали их и покидали зал. Сольпугало сделал последнюю попытку активировать гидропривод, его оператор в отчаянии лупил по планшету в надежде перезагрузить всё разом или, может быть, даже прыгал на нём. И вместо удара по Крушителю Сольпугало выпустил осколочный заряд по ВИП-ложе. Бортик не выдержал. Сразу четверо эзеров повалились навзничь, посыпались зубы, потекла кровь. Именно из-за таких рисков билеты в ложу стоили непомерных денег. Инкарнируя наутро, клиенты приходили в восторг от прошедшего вечера. Все орудия Сольпугала погасли. Комментатор подначивал:

— И круг победителя, а ну-ка! Кру-ши-тель! Кру-ши-тель!

Телепортируя груз, словно пиная мячик, паук-ассасин начал обходить арену и с каждым новым витком приближался к краю. У бортика появился паяц. Крушителю пришлось зайти на лишний виток. У самого края он отправил Сольпугало прямиком в лужу карбенового клея. Паяц тут же плюнул ещё. Крушитель попытался оторвать противника при помощи микропортрона. Раз, два — но Сольпугало встрял намертво. На третий раз…

…микропортрон дал осечку и выкинул за борт Крушителя Тарантулов.

— Какая ф-ф-фатальная ошибка! — в комментаторе умер великий артист, а может, даже два. — Рискнуть использовать ненадёжный телепортатор, ну как же так! Нет же ничего лучше старой доброй пули с «кротовой пылью»! Но это была достойная и впечатляющая попытка, как ж-ж-жаль!

Зал, целый час производивший мегаватты воплей, которыми при желании можно было осветить целый город, мигом заткнулся. Внезапная тишина ударила по слуху ещё сильнее, чем шум. Крушитель, весь в паутине и карбеновом клее, как в силках, даже не понял, что проиграл, и вертелся на спине в ВИП-ложе.

На экраны крупным планом вывели Скути, хозяина шиборга. Он хватался за голову руками и лапами. Ловил ртом перенасыщенный потом воздух. Его спина дымилась, лицо покрылось белыми пятнами. Если можно было бы умереть от позора, он умер бы сию минуту. Зрители шептались:

— Что… что произошло?

— Что это было?

— Это всё?

— Как это вообще?

— И-и-и-и-и новый чемпион Эксиполя — Сольпугало!!! — проорал комментатор.

А где-то на улице слышались первые визги эзеров, не дождавшихся конца. Визги нарастали, и те, кто бросал на пол купоны, ринулись обратно в зал, чтобы шарить по полу среди таких же несчастных счастливчиков. Им наступали на руки, началась потасовка. Оператор Крушителя Тарантулов убирался восвояси, расталкивая видеосателлюксы и живых репортёров. В одного он даже плюнул. В другого запустил микрофоном со словами «Я его тебе в зад засуну, только подойди ещё!». На пороге тренерской он сорвал с себя бейдж участника и растоптал с таким наслаждением и яростью, что до журналистов наконец дошло, что значит «Без комментариев!». Дверь раздевалки грохнула так мощно, что внутри упал железный шкафчик. Минуту ещё постояв без движения для верности, Скути повернулся к столу.

— Восхитительно, — прошептал он. — Восхитительно, блестяще, потрясающе и великолепно.

Говорить громче он боялся. Не столько из-за возможной прослушки, сколько от неловкости. Он испытывал какой-то сосущий пиетет перед той, которая сидела на краешке подоконника. Скути казалось, что заговори он вслух, и вместе с роковой чародейкой исчезнет этот день, и этот бой. И его деньги.

— Приятель уже забрал выигрыш. Вот, это твоя доля, М.

Комм пискнул, пересылая деньги на браслет из чёрной кожи. Женщина балансировала на кромке узкого подоконника, словно птичка, так мало места ей было нужно, чтобы усидеть. Но её изящные плечи в чёрном полупальто, чёрная юбка ниже колен, облегавшая узкие бёдра, и немыслимо длинные ноги наводили на фантазии о змеях. Тех, что замирают на ветках и ждут, чтобы кинуться, когда придёт время. Стройные ноги были обуты в демонически чёрные туфли на сапфировых шпильках. От них при ходьбе у любопытных сверкало в глазах. Такими каблуками можно было штопать раны или убивать. Ноги так казались ещё длиннее, хотя это сложно вообразить. Для Скути она назвалась М. Эзер понимал почему, и сам не пожелал бы знать больше, чем она сообщила. Так можно было воображать, что мошенничества и не было. Случайность. И всё. Ведь никакой М вовсе не существует.

Она кивнула. Чёрная матовая шляпка сидела на махагоновом каре. Лицо М закрывала вуаль из листа нуарелии, алливейского чуда. Лицо под ней виднелось еле-еле, но было невозможным для опознания. Скути, тайком наклонясь, уловил только по-детски острый подбородок, красивые губы и тонкий шрам. Это был такой шрам, по которому хотелось провести своими губами. Скути покраснел. Сквозь нуарелию смотрели серые глаза. Он поставил бы выигрыш, что серые! Одежда, грация и превосходные манеры с покушением на высший свет: вот какова была М. При первой встрече он уверенно назвал её минори. А много позже разглядел седую прядь. И худобу городских шчер, калории которых сжигали нервы.

— Слушай, какие-то головорезы рыщут по частным мехатроникам, особенно по шчерам. Наследила, что ли? Или, может, разозлила таких же, как мы, умников. В общем, кто-то что-то где-то нюхает. Так ты поосторожней там.

— Спасибо за предупреждение, Скути. Прощай, я больше не работаю анонимно, — голос лился дымчатый и холодный, как ртуть.

— Как распорядишься деньгами? Сумма внушительная для…

Чуть было не сказал «для шчеры», но прикусил язык. Скути хотел, чтобы она поскорее ушла, как хотят, чтобы змея поскорее выползла из твоей кухни, но боятся задеть.

— Куплю карамелек.

— Не хочешь говорить, дело твоё. Хоть бы спасибо ска… а, ты сказала. Да только твоё спасибо как шпилькой в глаз. Думал, хоть выигрыш тебя разморозит.

— Ты плут. Лучше бы нанял меня для выигрыша.

— Когда чек за победу перевесит сумму по ставке, тогда и будем выигрывать, — возразил эзер. — Но уж теперь-то я возьму настоящего робототехника. Без обид.

— К тому же ты эзер, — добавила она.

— И? Мы вас уж год как освободили, даже уж полтора тому. Это мы теперь по рукам и лапам опутаны. Зарплату вам плати, страховку, взносы, налоги. Рук не хватает, все поразбежались по отшельфам, а туда не сунешься. Дом сам убирай, роботы стоят как три раба. Хитиновый банк так прижал, хоть петлю одевай.

Она прошла мимо, унося аромат коньячного бисквита и засахаренной сливы. По наблюдениям Скути, шчеры обыкновенно были чем-то похожи на свои имаго. Но эзер никак не мог подобрать к М подходящий образ, на ум приходили только насекомые. Оса-помпилида. Или чёрный парусник. Или ядовитая данаида.

Он захотел открыть перед нею дверь, но не успел. М толкнула рычажок рукой в чёрной перчатке и бросила на чистом эзерглёссе:

— «Надевай».

Сапфировые каблуки звенели по мрамонту. М ступала легко, будто на крыльях, но за спиной развевалась лишь кокетка пальто. Её назвали минори дальше по коридору, изобразили реверанс на выходе и без слов уступили свободный орникоптер, хотя очередь на выезд начиналась в ложе у арены. Снаружи стадион был оформлен иммерсивными экранами, и в миг, когда в толпу прямо с крыши нырнул чёрный вуалехвост, М растворилась в кляксе его плавника и пропала.

М — потому что Эмбер. Участвуя в бесстыжих проделках, я потратила все буквы алфавита и оставила «М» напоследок, чтобы после уже не возвращаться к плутовству. В прошлой жизни я мечтала делать роботов, а теперь подстраивала на заказ досадные ошибки, которые выстреливали на такой-то секунде такого-то раунда. Напрасно я обвиняла Скути. Для победы мне сильно недоставало образования. Я по-прежнему была хороша в изготовлении брони, но в финальном бою важнее нападение. В новом сезоне у Скути кончились деньги, и он нанял лучшего из худших. Мы снабдили Крушителя Тарантулов координатором от краденого имперского минипорта, но сделать из него убедительное оружие я бы не смогла, да и Скути, к счастью, заказывал то, что должно сломаться. Это было делом времени. Нестабильный микропортрон в лучшем случае отбрасывал тяжёлого противника на пару метров и только. Но, как и все имперские штучки, он так впечатлил зрителей, что ставили только на нас. Я постаралась на славу, чтобы увеличить вероятность ошибки орудия. К нашей досаде, оно держалось целых двадцать ударов. Мы уже боялись, что получим сто тысяч призовых вместо двухсот по ставке.

В орникоптере я сняла туфли и коснулась скрытого датчика. Сапфировая шпилька сверкнула на прощание и со вспышкой исчезла в подошве, а колодка приняла форму балетки. Обычной лодочки из тех, которые носили шчеры. Шляпка с больной головы отправилась в сумку. Меня путали с минори. И просто с эзерами. Меня знали как обыкновенную шчеру и как диастимага. Я никого и никогда не разубеждала. Запутать след легче, если свидетели путают показания.

— Эмула, ты не дома разве? — голос домовладелицы кусал меня за ухо через наушник. — Тут к тебе клиенты, трутся у мастерской.

— Клиенты?

— Я ведь просила не назначать тараканам после девяти, у нас приличный квартал!

— Простите, тётя Рунанна, я больше не буду, — я приложила усилия, чтобы выровнять голос. — Будьте любезны, передайте господам, что я в отшельфе. Да, у сестры. В Черновдовьем, да. Пусть оставят заявку, я потом… сама.

Кто-то. Что-то. Где-то. Проболтался. Хотелось в ароматный душ, но возвращаться в мастерскую я не стала, конечно. А вышла на станции пригородных воларбусов и взяла билет до отшельфа Златопрядный. После двадцати фокусов со ставками искать меня могли десятки таких же махинаторов. Было ещё кое-что. Это пахло паранойей, но царапало как песчинка в чулке. Ведь знала, что использовать идеи с Кармина опасно, но раз — Скути пришёл от неё в восторг, два — мы нарядили Крушителя Тарантулов в сварочные башмаки, и три — к моему порогу явились гости. Обычно эзеры не выстраивались в очередь с заказами к самоучке из неблагополучного района. Разве что за её шкурой. Мою пустили бы на подделки модных туфель.

Перед прибытием воларбуса я вывернула пальто потёртой подкладкой наружу и растормошила юбку. Опустила край до земли, разделила плотный облегающий габардин на три свободных слоя попроще. Перчатки комом полетели в мусор. Что я не могла ненавидеть в тараканьих новшествах, так это иммерсивные панели на транспорте. Орникоптер выглядел как колибри в ярком цифровом оперении, и она дышала, трепетала, а на стоянке чистила пёрышки. А воларбус на пути к морю переоделся в чешую водяного змея.

Черновдовий отшельф находился ближе к Эксиполю, но в Златопрядном, где скалистые берега резали гавань, жила Злайя. Воларбусы — безмоторные полупоезда на колёсах — ходили только до ближайшего хутора-дикоимья. Там было наспех когда-то проложено энергополотно. Оно и заряжало воларбус, а вне дороги они были просто телегами. Раньше из Златопрядного выбирались морем вдоль линии берега, но эзеры запретили ходить по воде к городу. По земле добирались почти целую ночь.

«Остановка „Дикоимье Кыштля“, стоянка четыре секунды, — летел вдоль кресел голографический контролёр. — Пи-ип. Следующая остановка — „Дикоимье Вшитля“».

Я стряхнула сон и потёрла глаза. В стекле воларбуса отражалось лицо фальшивой минори. На виске отпечаталась оконная рама, на щеке — складки рукава. Мне помахали, поймав взгляд в стекле:

— Привет, Эмбер, — приятель, спохватившись, подавился буквой «б» и проглотил остальное.

— Привет, Онджамин. Опять сдавал кровь?

— Что, так уж и видно?

— Видно — не то слово.

— Злайе только не говори.

— Она медик.

— Она ветеринар.

Я только покачала головой. Худые, бледные, до и после смен, шчеры всё равно везли последние силы в город. Онджамин работал агротехником в отшельфе, но близилась зима, и траты росли, а до сбора урожая был ещё месяц.

— Цену токенов на путешествия опять подняли, — Онджамин присел рядом. — Я сдал-то стаканчик всего, чтобы долг отдать. Злайе пришлось заказать переноску-токамак для какой-то зверюги. Рассчитывал, что сразу устроюсь. А теперь вообще ни в чём не уверен.

— Тут стаканчик, там стаканчик.

— Кровь до сих пор самая прибыльная сделка, — равнодушно сказал приятель. — И для неё не нужно получать визу на пребывание в городе.

— Это они нарочно так сделали. За квалифицированный труд платят меньше, чем андроидам. Уж лучше у магнума выпросить подработку.

Онджамин только закатил глаза:

— Невозможно стало на Джио работать, самодур и злой как чёрт. Тараканьё не лучше, но и не хуже. — Он оглянулся, но другие пассажиры дремали. — Наши, кто уехал в город, не вернулись. Вот и ты же прижилась?

— Ну привет, я ведь не кровь сдаю. Кто едет в Эксиполь и думает прожить на донорстве, быстро понимают, что кровь — не лёгкие деньги. Знаю я таких, которые всё, что заработали, отдают реаниматологу, а потом обратно в отшельф. Это если примут ещё, а то и совестно, вот и не возвращаются. Перебиваются нелегалами до первой проверки. Или в бордель.

— Да я не понимаю, что ли? Я на собеседование ездил. Контролёром ботов на склад. Только визу мне дали на три часа всего. На собеседования всегда на три часа дают визу в город. Приехал в офис, а мне на стойке: ждите. Через полчаса: ждите. А потом спускаюсь к стойке опять, а собеседование, говорят, перенесли. На вечер. Я говорю, у меня виза закончится через час, а они: нам очень жаль, и прямо я вижу, как им жаль, аж головы не поднимают. — Онджамин глотнул из термоса и вздохнул. — Попросил перенести, говорят, обнуляйте заявку и заново в очередь. А я эту месяц отстоял! И вот как быть? Сдал кровь в автомате. Злой поехал на станцию. Или надо было рискнуть и дождаться, не на лбу же у меня написано, что виза кончилась?

— Хорошо, что не стал ждать, Онджамин. Все визы отслеживаются роботами через турникеты на станции воларбусов. Даже те, кто пешком из города уходит или даже на воланере летит, им нужно сначала на турникете визу отметить. Иначе на год блокируют.

— Обложили, сил нет.

Я кивнула и отвела взгляд. Это я когда-то чинила турникет за сто зерпий. Хотя если бы и не я, то кто-то другой, какая разница кто?

— Ничего, второй раз на три дня оформляй заявку, должны дать. Как законопослушному. А если устроишься, на полгода дадут.

Так досадно стало, что финал чемпионата был не вчера. Онджамину не пришлось бы сдавать кровь. Я достала наличные пластинки.

— Вот. Закажешь батарей для жилых комплексов.

— Это мне?

— Это отшельфу.

— Да ты что! — он пересчитал зерпии, прикрывая их воротником. — Да тут лет на сто!

— Свой дом можешь не греть, если гордый. Мой согрей. Но учти, я Злайю тогда заберу к себе и выдавать буду по средам и субботам за токены.

Просверлив меня синими глазами, приятель спрятал деньги подальше. Он понимал, что надо взять, ведь зима — не шутки. А я своя, и дело тут не в гордости. Их диастимаг забросил дела после контузии, и седьмой год Онджамин Оак был за старшего.

— Эмбер… Ладно, не хочу знать, как они тебе достались. Но как я объясню людям?

— А я как?

«Остановка „Дикоимье Вшитля“, стоянка четыре секунды», — прервали нас.

Выскочили уже на ходу и по лодыжки утонули в тёплом песке. На меня в отшельфе смотрели косо за то, что работала на эзеров. Среди эзеров. Хотя удавалось пока скрывать от своих, что мастерская принимает заказы только у пауков. На самом деле за полудохлую технику шчеров я не брала денег, а жила только за счёт насекомых.

До Златопрядного было час пешком прогулочным шагом. Уже пахло солью и амброй, чувствовалось море. Мы сняли обувь и грели пятки по-утреннему тёплой тропинкой. Дальше начинались норковые луга, они были словно мех на ощупь, и я не стала надевать туфли. Приезжая в отшельф, я радовалась его свободным просторам, как ребёнок на каникулах, и возможности одичать хоть на пару дней.

— Ну, скажи что выхлопотал дотацию на развитие отшельфа, — предложила я.

— Но её ведь так и не приняли. Сейм отложил.

— А кто об этом знает? Я только вам со Злайей рассказываю городские новости. Эзеры выслуживаются перед империей, поэтому в передовицах только популистские предложения от ассамблеи.

— Ты великий враль, Эмбер Лау, — поддел Онджамин и заметно повеселел.

— Знаю.

Он мне нравился, дельный Онджамин ни дня с начала вторжения не дал Злайе отчаяться, бросить любимое дело. Она ни разу не сдавала кровь. Теперь вот крутился, ездил в город, чего раньше добропорядочный шчер и помыслить не мог. Но полезные навыки наших мужчин оказались не нужны насекомым. Их технологии ушли далеко вперёд. Зато они охотно нанимали женщин из тех немногих, кто учился перспективным наукам. Злайю с её опережающей ветеринарией оторвали бы с руками или даже переучили на фельдшера, но Онджамин не пустил бы жену в город. Да она бы и сама не поехала. Во-первых, как же без неё в отшельфе зверофермы? А во-вторых, они с мужем хотели ребёнка. И хотя с нас уже год как сняли ошейники, но только вдали от насекомых безопасно было растить детей.

Не описать словами, что такое отшельф. Сойдя с норковой травы, мы шли по плантациям. Первыми росли молокабовые деревья. Издалека они напоминали мёртвый лес, но молокабы не разменивались на листву, а всю силу отдавали сочным и сытным белковым ягодам, которые густо покрывали ствол и нижние ветки. Между ветками плавали птички-снырковки. Их скользящий, текучий полёт иначе и не назовёшь: не птахи, а лесные рыбки. За плантацией лежали поля пишпелий. Их округлые бутоны, полные икры, висели над сливными каналами, такими чистыми, что там росли кораллы. Спелые пишпелии лопались и выпускали в воду живых мальков. А те плыли по каналам прямо на рыбную ферму. Над холмами планировали тяжёлые кунабулоптеры с культиваторами на носу и другие машины для работы в поле. В городе невидимые провода простых орникоптеров давно изолировали силовыми рукавами, чтобы не ранить крылатых эзеров. В отшельфах жили только пауки, они всё оставили как было.

— Всё хочу дойти до Пропащего оврага, — призналась я.

— Ты уж седьмой год так говоришь, а чего же всё не дойдёшь?

— Дойду.

— Смотри, Джио его разровнять собирается. Тоже седьмой год, вот и думай, кто из вас скорее успеет.

Показались жилые дома. В гористых отшельфах шчеры не строились на фундаментах и не копали глобоворотов, а использовали скалы, занимали холмы и обживали всякие дебри, какие создавала природа. Дома в Златопрядном были похожи на высокотехнологичные ласточкины гнёзда или термитники (шчеры ненавидели это сравнение теперь) с лабиринтами ходов и целыми микрорайонами внутри. Снаружи утёсы сверкали панорамными балконами из фотохромного стекла, жидкокристаллическими куполами залов и солнечными батареями, вверх по скалам носились элеваторы, чистильщики, ремонтные автоматы, роботы с доставкой из закусочных. А мастерские, торговые склады и павильоны, фабрики и лаборатории ютились внизу, на предгорье. Долина приподнимала нарядный кринолин лугов, и под ним, словно под толстым широким ковром, работали шчеры. Дополнительный свет поступал из искусно вырезанных люков прямо посреди разнотравья, и цветы склонялись к окнам, чтобы посмотреть на нас. Если в городе и до эзеров не церемонились с природой и гнули её под себя, то в отшельфах прогибались под природу, но она отвечала добром стократно. Это ценили даже насекомые. Они не совались в отшельфы с самого начала, а теперь покупали там свежее мясо, морских гадов, специи, узорчатые ткани, овощи и фрукты. И даже чистую воду. Раз в неделю в Златопрядный прилетали грузовые воланеры и скупали добро по грабительским ценам. Но и шчеры получали возможность раздобыть и приспособить их высокие технологии. Те и другие ненавидели друг друга и расплачивались виртуально.

Онджамин отправился заказывать накопители для жилых комплексов, чтобы зарядить энергоблоки на зиму. В равнинных отшельфах из таких блоков строили дома целиком, а здесь обшивали изнутри. Они заряжались лет на пять-десять и давали свет, тепло, связь и всё, что требовало энергии. Но аккумуляторами эзеров их можно было обеспечить электричеством на целый век вперёд. Насекомые, для которых сто лет ничего не стоили, прогадали с ценой. А может, им было всё равно.

Глава 5 Битый пиксель

Злайя нашлась в ветеринарной клинике, посреди кабинета с воющими, каркающими, лающими, свистящими, чирикающими клетками и одной наглухо застёгнутой переноской в углу. Как только я ступила на порог, переноска зарычала. Она делала так третий месяц. И я третий месяц не решалась спросить, что там внутри: у меня уже был печальный опыт с одним мешком. Склоняясь над огнеупорным столом, Злайя раскладывала ветки молокабы. Злайя чем-то напоминала Язаву, такая же серьёзная, русоволосая и крепкая, она не выносила ни суеты, ни безделья.

— Ты посреди недели, Эмбер? Гнались за тобой? — пошутила она и приподняла лицевой щиток рабочей маски. — А чего это Онджамин не показывается? Я знаю, что вернулся. Небось кровь опять сдал?

— Он…

— Опилки мне дай скорее.

Просьба избавила от необходимости покрывать беднягу Онджамина. Я нашла мешочек с обыкновенными древесными опилками и ждала у стола, гадая, следовало ли и мне облачиться во что-то огнеупорное. Злайя водрузила на стол небольшой металлический цилиндр и откинула крышку.

— Позавчера привезли токамак, — пояснила она. — А то бы и не выжил.

— Кто?

— Сейчас сама увидишь.

Она запустила руки в переноску-токамак и с осторожностью уранового шахтёра достала оттуда тельце, бархатистый комочек размером с кулак. Он не шевелился, пока Злайя опускала его на ветки молокабы. Комок лежал на них, как на маленьком ритуальном кострище. Я уже отогнала эту мысль, а Злайя зачерпнула опилок из мешка, щедро посыпала ими тельце, оглядела… и… подожгла!

— Я думала, мы пообедаем в кафе! — вырвалось у меня. — А не прямо тут.

— Ха-ха, смотри, как бы он сам тобой не пообедал.

Зверёк в огне зашевелился, подтянул затлевшие ветки и встал на них, как новорождённый жеребёнок. Чихнул и послал в нас клубок сажи и пепла. Невероятно: жалкий комочек в центре костра дрожал и вертелся на обугленных ножках. А потом затопал по столу. Пламя металось по столешнице. Злайя натянула силовые перчатки, взяла зверька прямо вместе с ветками и опилками и перенесла в токамак. Потом открыла какой-то пузырёк, встряхнула и передала мне:

— Будь другом, сделай лёгкую воду, а? Только не переборщи, мне пар не нужен.

Я сняла городское кольцо, блокирующее диастимагию, взяла пузырёк и через секунду вернула Злайе. Вода в верхней части поделилась на короткие отрицательно заряженные цепочки по четыре молекулы. Злайя отлила половину из пузырька в токамак поверх огня. И захлопнула крышку прежде, чем кабинет разнесло бы взрывом. Тороидальная камера с магнитными катушками надёжно запирала пламя в своём поле и поддерживала плазму часами. Стало тихо. Злайя удовлетворённо улыбалась и поглаживала токамак.

— Это фламморигама.

— Была, — уточнила я.

— Они живут на Острове-с-Приветом, горят на ветках игниевой сильвесты. Те способны тлеть годами. Но здесь не растут. Фламморигамы — плазменная форма жизни. Тот комочек был сердцем, а его тело — всегда костёр. Представляешь, стадо взрослых фламморигам выглядит как лесной пожар.

— Так вот зачем тебе токамак. Он позволяет фламморигаме жить без игниевой… как?

— Игниевой сильвесты. Жить и не поджечь тут всё, — добавила Злайя. — Фламморигам запрещено вывозить с острова, но что остановит тараканов? Этого держал у себя какой-то эксцентричный чиновник, потом уехал или пропал, что ли. Зверёк чуть не спалил дом! И слуги не нашли ничего лучше, как подбросить его нам.

— На Остров-с-Приветом никто в своём уме не сунется, — согласилась я.

— Естественно. Малыша привезли в огнеупорном контейнере, по пути он истратил топливо и чуть не умер. А я подсовывала ему веточки днём и ночью, потому что даже каменный уголь он не умеет встраивать в тело. И вот: пришлось купить токамак. Онджамин зря продал кровь, но ругать я его не стану. Я бы сама лучше продала стакан-другой, чем погубить фламморигаму.

Она подключила токамак к системе вентиляции, чтобы отводить дым. Кабинет тоже пропах костром, но вдоль стен тянулись трубки с мицелием, и воздух, проходя по ним, оставлял токсины в грибнице. Потом Злайя с лаборантами собирали грибные тела и вытягивали из них яд для лекарственных препаратов. Готовая химлаборатория и превосходный кондиционер. Мы прошли мимо рычащей переноски и отправились на поздний завтрак. Любимый ресторанчик умещался на краю утёса, нависшего низко-низко над широкой рекой. Она текла по краю обрыва, а за его бортиком, ещё на ступень ниже, начиналось море. Мы сидели словно на вершине исполинской водяной лестницы и пили пряный лиловый чай, тронутый сахарной пудрой. Когда с ним было покончено, я достала пачку зерпий, уникальные номера на которых можно было использовать и при виртуальных платежах.

— А я тут привезла вам премиальных немножко. Обменять на арахмы не успела, правда.

— Немножко? Я не могу столько взять.

— Это грязные деньги, Злайя, бери, — злорадно пошутила я. — Считай это сделкой с совестью: я отдала эзерам Тритеофрен, а теперь отдаю шчерам их деньги. Так пойдёт?

— Ну, раз так, то пойдёт, — подумав, усмехнулась Злайя. — В больницу отдам, там сестра Онджамина как-нибудь оформит.

Подали искусственные ляжки кузнечиков с овощами. Дымка над рекой дразнила аппетит радужными бликами. Радужными как в начале конца на Кармине. Я одёрнула рукава, чтобы прикрыть мурашки, и подставила лицо солнцу.

— Говоришь, что ни в чём не нуждаешься, но не выводишь шрамы, — проворчала Злайя. — Ты должна потратиться на лицо в следующий раз.

— У меня есть деньги. Я не хочу.

— Знаешь, тогда, когда ещё ничего не случилось… никто, конечно, тебе не говорил, но ты была одной из тех девчонок, на которых взглянешь и думаешь: вот бы мне её волосы, фигуру, мозги и лицо. И лицо, Эмбер. Я хочу, чтобы тебе опять все завидовали.

Она была всего на два года меня старше и даже на полголовы ниже, но иногда очень напоминала маму. И тоже знала обо мне всё. Всё. А я чувствовала на себе весь груз ещё не прожитых веков, отмеренных диастимагу, и заботилась в ответ, как о родной сестре.

— Один эзер сказал, что шрамы меня не портят.

— Эзеры не знали тебя без них, — спорила Злайя.

— А я не помню себя без них. Шрамы — это я. Новая смелая и пуленепробиваемая я. Когда мне страшно или больно, я смотрюсь в зеркало и вспоминаю, как бежала от чуйки-многоножки.

— И почти убежала.

— Почти, — согласилась я. — Но довольно-таки далеко.

— Ты романтик, а я практик. Шрамы приметные, а он на свободе. Вот что я ещё думаю, — продолжала Злайя. — Нас не могли освободить без санкции минори. А это значит, он тоже ставил подпись. Вдруг он на Урьюи? А эта Пенелопа — она вроде улетела? Кто спрячет тебя, если вдруг?

А вот это я зря ей рассказала. Да, Пенелопа с Крусом отложили личинку и нанялись на Роркс. В Миргизе, где они жили, было небезопасно с детьми с тех пор, как сняли ошейники. Я осталась сама по себе. Но бояться без перерыва невозможно, а если страх заставляет бежать, то осторожность превращается в обыкновенную трусость.

— Не накручивай, — пробурчала я. — Подписям полтора года. Ты даже не представляешь возможности Кайнорта Бритца: нет, останься он здесь, горы бы свернул, чтобы напялить мой труп на шпиль ассамблеи.

Мы молча доели эрзац кузнечиков, в мыслях продолжая препираться. К заливу подтянулись низкие слоистые облака с редкими барашками, и над морем возникло будто бы ещё одно. Волны так плескали в утёс, что лизали тучи. Я знала: Злайя обязательно спросит, почему я не живу здесь. По узкой полоске речного берега растянулся караван хортупотамов, стальных крабов-садоводов. Они носили на спине овощные грядки и клумбы. Эти шли вслед за солнцем из Кыштли во Вшитлю и на полпути завернули к нам, чтобы полить рассаду. На столик рядом грохнулся рюкзак. Отчаянная долговязая выдра с флюоресцентно-зелёными волосами плюхнулась рядом. Дочка магнума Джио явилась такая разъярённая, что казалось, она будет кидаться едой. Хотя бояться следовало не печёных сверчков под сыром, а диастимагии суида в исполнении великолепной Бубонны.

— Я держу себя в руках, — громко произнесла она, чтобы успокоить нас, и закурила.

— Отец узнал, что ты опять в город ездила? — посочувствовала я.

— Ага.

— Не успела вернуться до рассвета?

— И не собиралась! — взорвалась Бубонна. — С ним же невозможно! Отдельно жить? Здесь? А где работать? Вон Злайя меня звала, так я же неспособная к учёбе. Хортупотамов пасти, что ли? И от земли воротит, не моё до тошноты. Пшолл обещал устроить танцовщицей в Эксиполе…

— Пшолл?

— Ну, там, жук один. Не важно. Просто знакомый. — Она шмыгнула и закурила новую. — Так вот, он обещал устроить на непыльную, а в клубе у его приятеля мне от ворот поворот: не берут шчер. Нет, главное, шчеров берут, а шчер — нет! А⁈ Чуть им там весь «Тессераптор» не разнесла. Это клуб то есть.

— Ты сняла кольцо при эзерах? — не поняла Злайя.

— Для суидов нет колец, — вытаращилась на неё Бубонна, — мы в городе под запретом вообще. И Пшолл себе нос из-за меня разбил, так что с ним мы тоже разругались… В общем, полный абзац. А тут ещё папенций мне выволочку. Ненавижу.

Она отвернулась от моря и послала неприличный жест в сторону сияющей скалы магнума. А потом набросилась на печёных сверчков. Их готовили здесь только для неё, в обход новым правилам, которые запрещали шчерам есть насекомых. Повар пораскинул и решил, что новая власть — там, а вспыльчивая заноза Бубонна — вот она. Татуированной с ног до головы Бубонне, поэтессе и художнице, и до войны приходилось туго в практичном отшельфе. Сферы услуг и развлечений пришли в окончательный упадок с приходом эзеров, и шчерам творческого склада пришлось совсем туго. Жизнь потихоньку выравнивалась, но я уже не раз слышала, что магнум Джио в последние годы стал невыносим.

— Слышала — «Тессераптор»? — заиграла бровью Злайя. — «Четырёхкрылый».

— Смеёшься? Семьсот тысяч видов насекомых имеют четыре крыла.

— Всё равно. Чего все рвутся в этот Эксиполь? Там ты человек второго сорта. Перебирайся сюда насовсем.

— Джио её не пустит, — вмешалась Бубонна, успевая жевать и отрывисто говорить между затяжками. — У него бзик. То есть бзики. Он не выносит других диастимагов в своём отшельфе. Это раз. А ещё она из рода Лау, один из которых профукал Тритеофрен, а второй удрал на Алливею. Без обид. Это два и три. А ещё она шесть лет жила в городе, путалась с эзерами и…

— Я не путалась с эзерами.

— Ну, зналась, — безразлично поправилась она. — Для папенция тот, кто ездил в Эксиполь по трёхчасовой визе, уже наполовину таракан. Это сколько у нас, четыре? Ты сможешь остаться, только если станешь примулой. Вот тогда тебе и магнум не указ.

Я не ответила. Бубонна за соседним столиком погрузилась в свой завтрак и перестала обращать на нас внимание. Злайя давно умыла руки насчёт меня и примулы и просто молча ела личиночную тарталетку. Нет, я не стремилась управлять, вдохновлять, гонять клеврей и быть в центре внимания. Реальной властью в отшельфе обладали только магнумы. В Эксиполе, среди равнодушных эзеров, я была сама по себе. Кольцо аквадроу защищало эзеров от меня, а меня от них, и худой мир вполне нас устраивал. Мало ли какого сорта человеком меня считали насекомые? Это была моя планета, мой город и моя мастерская в нём. Самое страшное, объясняла я Злайе, примулам не до мехатроники, а доступ к передовой робототехнике — в городе. И к сапфировым туфлям тоже. Да, я полюбила красивую обувь и особенно шпильки, которым не место на пашнях отшельфа. Но сильнее всего желание связываться с примулой отбивал ритуал. Претендентке приходилось доказывать перед магнумом и людьми, что она достойна. Давался один шанс. Ритуал был красив, не слишком опасен (так и говорили, «не слишком»), но унизителен. При одном взгляде на зеркальные воды Ухлур-реки, дно которой устилали самоцветы, хотелось бежать в Пропащий овраг. Однажды я подробно прочла о ритуале и поставила точку.

— Задела тебя Бубонна? — пробормотала Злайя, вглядываясь в мои сжатые губы. — Джио самодур, ты же не виновата, что твой дядька и все, кого он сподвиг бежать с Урьюи, так и прижились на Алливее. А какие речи толкали! Да мы… да мы создадим фронт диастимагов, мы ударим, когда они не будут ждать, мы всех освободим… Их и отпустили. Но уж конечно, хотят ли бессмертные гореть за нас? Разве что сумасшедшие вроде Джио да тебя, да ещё… которых по пальцам пересчитать.

— Бубонна… умеет она коротко и без обиняков. Да, я вместе со всеми ждала дядю Лешью и Волкаша с ответным ударом. А теперь знаешь что? Я больше не хочу войны. Только не здесь. Мы только дышать начинаем, и опять? Не будет лёгкого пути, злодеев побьют только другие злодеи. Я их видела. Я тоже им была. Мы согнули злодея силой, но нельзя поставить его на колени не испачкав руки. Можешь мне верить, я поставила. И что натворила потом? И если опять война, достанется не только тем, кто виноват, не по адресу, а всем подряд. Прайд Сокрушителей взять: они своих не пожалели, а нас пожалеют? Об имперских методах вообще молчу. Может, и лучше, что нас просто оставили в покое.

— Думаешь, уживёмся?

— Там, в небе — до чёрта планет, где расы ненавидят друг друга!

Злайя выпрямилась, как на колу, и завертела головой, но Бубонна уже ушла, и мою ересь никто не слышал.

— Ты пацифист, — грустно улыбнулась Злайя.

— Злостный.

— Битый пиксель на экране фильма о войне. Только ты не говори так ни с кем, слышишь? Дойдёт до Джио — он тебя со свету сживёт.

— Молчу. Но скажи, что ты не такая. Я хочу, чтобы ты спокойно вырастила здесь детей. И чтобы, может быть, когда-нибудь и я.

— Отболело? — тихонько спросила она.

— Шесть лет прошло.

— Я думаю… ты прости, но я думаю, хорошо, что личинка погибла.

Я кивнула на автомате. Этот разговор я никогда не поддерживала.

— Ты… Ты и сейчас уверена, что правильно сделала? Пойти наперекор примуле… Оставить ребёнка от него… Даже не ребёнка, личинку.

— Да.

Тем вечером я пешком, сняв опять туфли, пришла по норковой траве прямо в Пропащий овраг. Там был покой, живой покой. Ни ветерка, ни звука, ни движения. Только запах земли, воды и лесных ягод. В это время года солнце, едва зайдя за горизонт, возвращалось назад и, словно подумав, снова катилось спать. Этим чудом мы были обязаны особенности прохождения Урьюи своего перигелия, когда скорость полёта вокруг солнца превышала скорость вращения планеты. И хотя это не время поворачивало вспять, но мысли вернулись на шесть лет назад.

Через два месяца после возвращения с Кармина я потеряла сознание прямо на улице, по пути из лавки домой. Я жила в Крестовичном отшельфе под присмотром кузенов, сыновей дяди Лешью. Тогда ещё наши верили, что Лешью Лау соберёт тыловой фронт, и все шишки за поражение доставались мне. Хотя бы эзеры с диастимагами не связывались. Только ошейник с диаблокатором надели и под страхом смерти запретили появляться в городах. Но кровь брали со всех одинаково. Никаких поблажек. Поэтому я была уверена, что обморок от истощения, и очень удивилась, увидев у своей постели примулу отшельфа. Она сидела при всём параде, раскинув юбки, палантин и бусы по креслу напротив.

— Это бывает, Эмбер, — заботливо подалась ко мне примула. — Тебя никто не винит, он, конечно, изнасиловал. Эзеры животные. Но иногда… очень редко… беременность происходит. Лежи! Эмбер!

Я так резко вскочила, что упала опять. Очнувшись, обрадовалась было, что это кошмарный сон или голодный бред, но примула сидела там же, только к ней присоединились доктор и кузены. У меня отнялись руки и ноги, высох язык.

— Срок, к сожалению, слишком большой для аборта, — продолжала примула. — Сейчас доктор не располагает возможностью проводить операции. Ты должна пообещать, что до дня родов не попытаешься сама избавиться от плода. Это опасно. Пообещай!

— Ладно, — одними губами произнесла я.

— Остался месяц. Никто не узнает: беременность личинкой не видно снаружи. А после мы всё уладим. Сожжём ублюдка вместе с плацентой и закопаем пепел. И ты забудешь об этом, будто ничего и не было. Всё поняла?

— Да…

— А пока, чтобы не вызвать кривотолки этими обмороками или ещё чем, кузены проводят тебя в мой глобоворот и будут присматривать до срока. Ни ногой из комнаты! Если в отшельфе узнают, что ты понесла от таракана — брюхо вспорют! И на весь род позор.

Ночь я лежала, как покойник, с открытыми глазами, уставившись в одну точку. А утром, под конвоем двух кузенов, шла по узкому мосту над пропастью к месту заточения. Мост был из стекла с магнетронным напылением, а под ним собрался туман. И казалось, что мы идём по воздуху, прямо по облакам. Глобоворот примулы вращался в центре густого поля голубых позабудок, которое издалека можно было принять за море. Странно, память смыла краски с тех дней, только позабудки я запомнила. Остальное, как монохромный фильм на обожжённой плёнке, порвалось, смялось и растеряло детали. Меня заперли в комнате без острых предметов. А на третью ночь, когда глобоворот повернулся моей комнаткой к звёздам, я вскрыла замки косточкой бюстгальтера, выбралась через окно, смяла голубые позабудки и убежала по облакам прочь. На границе отшельфа я остановилась у рощи молодых деревьев. Это было наше кладбище. В специальный контейнер с телом по традиции бросали одно какое-то семечко. Когда оно прорастало, то можно было навести комм, и специальное приложение, с точностью определяя, чьё дерево, создавало голографию живого человека рядом. Для мамы, папы и Чиджи просто посадили семечки, да и они едва проклюнулись, но я попрощалась с каждым.

Какой-то добрый малый вёз рефрижераторы с кровью в город Каракурск, подкинул и меня. По пути трясло и тошнило. Да ещё оказалось, что Каракурск по велению эзеров переименовали в Таракас. Плана у меня не было никакого совершенно. Только утаённый от кузенов и примулы потёртый полис Бритца. Тот самый, который он дал мне перед боем шиборгов на Кармине. Я добралась до ближайшей больницы и свалилась от боли прямо на стойке в приёмном. О, как они забегали после осмотра! Акушера и хирурга не нашлось в поздний час, но доктор на другом континенте согласился провести операцию дистанционно через робота. Доктор был порядком пьян, и когда робот лязгнул скальпелями, я подумала вдруг, что меня просто выпотрошат и выбросят, как одноразовую упаковку из-под личинки. Игла наркоза впилась в вену, и я успела только набрать на комме:

«страшно ибольно»

И пропала. А очнувшись, видела серый кулёк без признаков жизни. И слышала разговоры где-то в ватном тумане. Говорили с доктором на другом конце. Что личинка родилась раньше срока и, конечно, не выжила. Кулёк небрежно завернули в пелёнку, убрали в контейнер и унесли. Вечером того же дня меня, ещё толком не отошедшую от шока и наркоза, выгнали из больницы.

В городе магам нельзя было оставаться, только чудом врачи не вызвали полицию. Забыли, наверное, ведь не каждый день пауки рожают насекомых. Пойти было некуда, о возвращении в отшельф не могло быть и речи. Но в городах прижились нелегалы: диастимаги-бумеранги, беглые ши и просто бродяги, что жили тут до вторжения. Они прятались от военной полиции эзеров где угодно, кроме настоящих домов. На свалках, в опорах виадуков, в корпусах выброшенных на берег кораблей и потерпевших крушение самолётах. Меня приютила семья из битого орникоптера. Он свалился с обрыва и застрял прямо посередине между склонами глубокого оврага. Ветер качал орникоптер, но пятеро детишек спокойно грызли свои лепёшки. Предложили и мне. Сказали, из муки и глины, и что все нелегалы так питаются. Я отказалась в первый день. Потом ела.

Через неделю удалось связаться с Пенелопой, она долго трясла меня, ругала и кормила. О личинке я говорить не стала. Зачем? Всё было кончено, только лишний раз мучить себя и Пенелопу. Она сказала:

— Меня сюда распределили, будешь моей ши.

— Нет, — испугалась я. — Слишком близко к Крестовичному. Меня выкрадут и выдадут кузенам, а это…

— Ясно. Знаешь что? — задумалась Пенелопа. — Вспомни, где ты до войны мечтала побывать. Ну? Назови любой город, я устрою тебя где захочешь. Но придётся скрывать, что ты диастимаг. Ошейник я заменю на обычный.

Я думала недолго и назвала город Октаполь.

— Только теперь он зовётся Эксиполь, — поправила рыжая. — «Восемь» поменяли на «шесть».

Оттуда было рукой подать до Златопрядного и до Злайи. Пенелопе я не сказала ни об отшельфе, ни о подруге, решила сохранить их в тайне, если придётся ещё куда-то бежать.

— Будешь жить при мастерской у моего приятеля, — наставляла Пенелопа. — Он порядочный и крови у мелких не пьёт. Фанатик мехатроники. Кстати, когда ты сбежала из ущелья возле Пика Сольпуг, Кай так и подумал, что ты, наверно, вернёшься сюда рано или поздно. Не останешься на Кармине. Он бросил триста тысяч на счёт техуниверситета до востребования. Для тебя. Я дам тебе код-ключ, выучишься дистанционно по любой программе, когда устроишься в Эксиполе.

Она уже пересылала мне код, когда я остановила её, сжав запястье:

— Пенелопа, я не возьму его денег.

— Эмбер, не надо сгоряча.

— Нет, ну пойми. Он оставил их до того, как я убила Марраду. Нет, теперь я не могу. Я сама как-нибудь.

— Понимаю. Но деньги так и будут лежать там, так что… Поговорим об этом как-нибудь потом. Собирайся, летим в Эксиполь. Всё у тебя будет хорошо, Эмбер.

Я не сразу поняла, почему горят щёки, пока не дотронулась и не почувствовала слёзы. Пенелопа молча протянула мне салфетки и зеркало. Честно говоря, мы обе плакали всю дорогу. И вот, потеряв ребёнка, я решила оставить себе шрамы.

На рассвете, когда туманы потекли с гор прямо в море, я покинула Златопрядный, ещё укрытый тюлем цветастой дымки, и села на воларбус до Эксиполя. С собой у меня был подарок от Злайи. Крошечный флорариум с замкнутой экосистемой из минералов и трав Крестовичного отшельфа. Злайя ведь тоже была родом оттуда и увезла с собой кусочек дома. Чтобы теперь отщипнуть капельку и мне.

Глава 6 Закрытый клуб для тех, кто

В добропорядочном городе, в презентабельном квартале, на благопристойной улице, в приличном с виду клубе был возмутительный зал. По стенам тёк медиа-ликвор, в неоновой ряби которого плавали человеческие сердца. Вопиющего натурализма. С прожилками пульсирующих вен, оборванными артериями и лёгочными стволами. Это был зал терпимости или, как называли его гости клуба, «ателье-борделье». Хозяин пожелал развеять иллюзии о плотской любви. Никаких соплей и кружев, объяснил он. Клиенты покупают мясо. Хозяин был страшный циник, но имел кучу других недостатков, которые терялись на фоне друг друга.

Тем вечером зал закрыли для посещений. На разбросанных полукругом пуфах — кожаных, вельветовых, меховых — сидели труженики древнейшей профессии с блокнотами в лапках. Господа полусвета и дамы полутьмы. Блудные дщери антигравитационного поведения. Одних вызвали за час до заступления на смену, других настойчиво задержали после. На подиум поднялся солдафон грузовой модели в крошечных старомодных очках. Удивительно, но очки ему очень шли.

— Я надолго вас не задержу, леди.

— Люди, — поправил жеманный интеллигент.

— Заткнись, овод, сосалки нет, а язык без костей! — огрызнулась соседка на пуфе из пунцового вельвета. Лектор деликатно прокашлялся:

— Меня зовут Пшолл. Нахель Пшолл. И раз уж мой магазинчик…

— Ха-ха!

— Заззу, да заткнись!

— А вы не сын госпожи Пляцке из Скарабихи? — пискнула душечка в мехах.

— Э… — смутился Нахель и поправил очки. — И раж уз… раз уж мой магазинчик торгует интимными аксессуарами, в этот раз шеф разрешил провести для вас презентацию марки «Кибердизельпанк». Вот какие у вас, к примеру, затруднения с гостями?

Для затруднений в ателье-борделье пользовали термины физиологические, и сонные пуфики не сразу поняли, чего от них требуется. Первой сообразила низкоголосая фея в кожаном бикини с заклёпками:

— Паучих они хотят. Чуть ли не каждый пятый. А мы «не располагаем», — протянула она, устало передразнивая шефа.

— Правильно! И я знаю, что увеличит ваш доход на двадцать процентов.

— Паучиха? — обрадовалась душечка в мехах.

— Лучше!

— Две паучихи?

— Высшее образование, — буркнул жеманный интеллигент Заззу.

Нахель жестом подозвал летучую платформу, и на подиум выплыла стойка для демонстрации. Зрители подались вперёд. На вешалке сверкали ремни с изящными пряжками и тонкие портупеи.

— Будьте так любезны, — Пшолл пригласил томного ангела в пеньюаре.

Девушка смело поднялась и тряхнула комариными крылышками. Нахель закрепил на ней ремень, на вид тяжёлый для неженки, и коснулся пряжки. Из ремня выскочили восемь серых лап и задёргались, имитируя движения паука. Дама ойкнула и прижала кулачки к груди. В зале присвистнули.

— Как настоящие, а? — Пшолл обошёл девушку вокруг, любуясь работой. — К каждой модели в наборе идёт ошейник, браслеты или кляп на выбор. Кто ещё хочет попробовать?

В арсенале магазинчика оказались вдовьи лапы из чёрной кожи, голографические хелицеры, чипы-вестулы с имитацией ворса птицееда и даже паутина из медиа-ликвора.

— И скорпионий хвост, — закончил Нахель. — Для утех с госпожой. Хвост на пневматическом приводе с плёткой на конце вместо иглы.

Хвост примерил интеллигент с имаго овода. Эти мохнатые мухи были изгоями среди эзеров. Словно отдельную касту неприкасаемых, оводов презирали за то, что те не имели ротового аппарата. Они не могли питаться после превращения и получали только консервированную кровь. Из-за этого их человеческие тела были слабыми, хилыми, а имаго линяли позже, чем у других. Оводы получали кровяные пособия, талоны и скидки от эзер-сейма, потому что не могли охотиться или содержать ши. После освобождения шчеров сейм уже не мог позволить тратить бюджет на оводов, и тем пришлось уж совсем несладко. Заззу, худосочный зеленоватый паренёк, похожий на больного эльфа, прислуживал во всех залах и не гнушался клиентов любого пола, а о его личных предпочтениях никто не имел понятия. Неудивительно, что скорпионий хвост прибавил ему уверенности.

— Эй, овод, поосторожней с плёткой, — одёрнула его фея в коже и заклёпках. — Слушайте, я не надену это на себя. Притворяться грязной паучихой не в моём амплуе.

— Уж лучше, чем твоё имаго, горбатка, — огрызнулся Заззу.

— Чё щас сказал⁈

Заклёпочница превратилась. Чудовищные выросты на её спине заставили других взвизгнуть и отпрянуть. Шипастые шары из хитина, гребни и рога на них были до того уродливы, что комариха в пеньюаре сбежала с подиума и спряталась за пуфик. А Заззу не растерялся и принялся лупить горбатку хвостом на приводе. Завязалась драка, обычное дело в пересменок. Нахель оказался не готов. К тому же госпожа Пляцке воспитала сына в почтении к дамам, и он бегал вокруг с вежливыми увещеваниями, уклоняясь то от хвоста, то от шипов горбатки, и получал и тем, и другими. Дверь в зал приоткрылась, заглянул охранник:

— Господин Пшолл! Там эта ваша кошка…

Нахель бросил свору мух и выскочил в холл. Мимо промчался белый с подпалинами зверь с жирной котлетой в зубах. Он оставлял за собой коричневые горошинки, но добычу не отпускал. Трое гостей клуба, вооружившись десертными ножами, пытались окружить зверя, но не тут-то было. Зверь сделал круг и боднул мужика. Нахель растопырил пальцы и пошёл на кошку:

— Чивойт, кс-кс-кс!

Она с разбегу прыгнула на руки к хозяину. Не будь Нахель размером с гардероб, не удержал бы питомца, но он даже не покачнулся. Гости пошли на него с ножами.

— Ребят, остыньте, — охранник нахмурился. — Иначе я буду вынужден применить силу.

— Остынем, только рога ему завяжем!

На этих словах мужик ткнул себя ножом для масла в плечо и уставился на свою руку. Двое других схватили себя за уши и, подбежав к пунш-боллу, окунулись головой в напиток. Когда пузыри стали мелкими, охранник ослабил влияние:

— Господа, ведь я вас предупреждал. В клубе запрещено драться.

Он был суидом. Нахель стоял поодаль и держался за фингал одной рукой, а под мышкой сжимал разъярённого Чивойта. Тот жевал рубленую котлету, тряс бородой, урчал и таращил на гостей прямоугольные зрачки. Наконец хозяин поставил его на четыре копытца.

— Чего это у вас? — из барного зала выбежала старшая официантка.

— Чивойт.

— Чего-чего?

— Бранианская кошка.

— Странная какая-то! Да она тут везде… фу, — сморщилась официантка, глядя на коричневый горох на полу.

— Это он с испугу. Извини, ягодка, я всё уберу.

Чивойт шмыгнул и смылся куда-то, а Нахель потёр фингал. У него назрели вопросы к Кайнорту Бритцу, который подарил ему котёночка безоаровой породы. Он был такой хорошенький с висячими ушками полтора года назад, а вымахал в бодливого бородатого ублюдка. Нет, мышей он ловил. Но котлеты с чужих тарелок и плюхи за это ловил гораздо чаще.

Тем временем через барный зал пробирался строго одетый господин. Он видел, как два гостя купались в пунше, а широкоплечий амбал вдруг разбил на себе очки, и держался подальше от пунш-боллов. Костюм-тройка из серого твида и кожаные броги никак не терпели винных пятен. На пути господина прямо по воздуху текла река. Серебристый вихрь мчался и огибал весь зал, и в его потоке крутились разноцветные пузыри напитков. Бармен-аквадроу, пританцовывая, запускал в реку новые сферы с коктейлями, а официантка в костюме русалки носилась внутри потока над головами гостей, выделывала кульбиты и посылала к столикам нужные пузыри. Гости протыкали их соломинками и пили. Многие носили сверкающие VR-шлемы в виде золотых, серебряных и зеркальных голов невиданных зверей с пастями, рогами и бивнями. На левитронных подиумах крутились нагие танцовщицы, обсыпанные сладкой пудрой.

Господин в костюме оттолкнул летящую сферу с зелёным стрихито и нырнул в потайной коридорчик. Звуки клуба приглушились, коридор со стенами из иммерсивных водопадов покато вёл его вниз. Когда шум клуба сменил мерный плеск водопада, навстречу господину выползло стальное чудище. Господин замер. Многоножка с хлыстом на хвосте зацокала вокруг, обвила ботинки, обнюхала гостя и пропустила к двери в конце коридора.

В уютном кабинете пахло мускусом, на массажном столе отдыхал хозяин клуба. Стройная нимфа с копной верёвочных косичек ниже ягодиц, склоняясь к спине хозяина вполоборота, старательно разминала ему плечи. Вошедшему гостю нимфа внимания не уделила, опрыскала ладони ароматным маслом и продолжила, спускаясь отточенными движениями вниз по позвоночнику лежащего. Одна рука у массажистки была кибернетической, стальные пальчики оставляли белые следы на татуировке шефа и красные на светлой коже. Кроме чёрного паука, слишком похожего на живого, спину и плечи хозяина обвивали языки пламени цвета запёкшейся крови. Нимфа управлялась с мышцами с мастерством доктора. Её шеф был живым пособием для скульптора: резко отточенные мускулы, не слишком накачанные, но рельефные, катались под тонкой породистой кожей. Была видна каждая, развитая в смертельных атаках, помнящая муки поражения и боль победы. Тело не героя, но солдата, оно было бы идеальным, если бы его худощавый хозяин нагулял аппетит. Господин в сером деликатно кашлянул:

— Минори Бритц? — он смущался наготы массажистки, но та осталась невозмутима.

— Добрый вечер, господин лидмейстер Жуайнифер. Что бы я ни нарушил, обещаю заплатить и продолжать в том же духе.

Кайнорт мурлыкнул приветствие и лежал, отвернув голову к стене, и гостю ничего не оставалось, как говорить с его затылком.

— Э… Вовсе вы ничего не нарушили. То есть ничего такого за что бы вы уже не судились и не получали штрафы. Но я здесь по другому делу. Вы… позволите присесть?

Не успел он закончить фразу, как кресло само толкнуло его под колени. Лидмейстер Жуайнифер был избран совсем недавно. В обыкновенном древесном клопе, зелёном щитнике, ещё крепко сидело почтение к минори, и он нервничал. Учуяв кортизол гостя, Бритц повернулся к нему наконец. С самой учтивой из своих улыбок он дал знак нимфе, что она свободна, и соскочил со стола. Десятки мускулов, развитых не более, но и не менее, чем для убийства людей голыми руками, пришли в движение. Кеды не произвели ни звука на паркете. Массажистка подала ему неестественно белую рубашку. Когда нимфа повернулась другим боком, не тем, которым стояла, склонившись над столом, лидмейстер обомлел. Вся левая половина девушки была стальной, с системой мигающих плат, кибермодулями и бионическими суставами. Она оказалась андроидом.

— Я заварю Вам ромашку, — Бритц аккуратно закатал рукава.

С минуты на минуту в его клубе начиналось вечернее шоу, а нервный клоп мог всё испортить. Уж он-то знал. Если другие эзеры на нервах выпускали дым из-под лопаток, то эти… Сами они называли аромат «коньячным», но Кайнорт прекрасно представлял себе коньяк, от самопального до марочного. После умбрапсихологии и обуви лучше всего он разбирался в алкоголе. Оружие было четвёртым пунктом. Клопов даже не призывали в армию, осталось загадкой, как Жуайнифер смог заполучить кресло лидмейстера.

— Что такое «ромашка»?

— Цветы с Браны. О, они безобидны, — поспешил заверить хозяин, добавив себе под нос что-то нечленораздельное вроде: «…в микроскопических дозах».

— И каков их эффект?

— Природный афродизиак, — соврал Бритц.

Первое правило успокоения: ни слова об успокоительных. Лидмейстер принял из его рук фарфоровую пиалку. Тонкую, как лепесток нуарелии. Некоторое время он пил, наблюдая за Бритцем. Тот скрупулёзно избавлялся от чайного пакетика, и это было лучше любого клубного шоу. За сумасшедшими вообще интересно наблюдать, полагал лидмейстер, это вам не какая-нибудь вода, или огонь, или приватный танец. Сначала Кайнорт оторвал бирочку и бросил в контейнер для пластика. Потом отстриг нитку. Она отправилась к отходам из тканых материалов. Затем к металлу полетела скрепочка, предварительно разогнутая кончиком керамбита. В эту минуту лидмейстер забыл, что чай надо проглотить, и держал его во рту, потому что Бритц развернул мокрый пакетик и, высыпав ромашку в бачок растительных отходов с автокомпостным отделением, привычным движением запустил сам пакетик в коробочку с целлюлозой. На всё у него ушло меньше минуты в позе иерарха на церемониале коронации, никак не меньше.

— Минори Бритц, у меня есть для вас работа.

— Как своевременно! — моментально обрадовался Кайнорт. — Четыре с половиной года назад, когда мне не хватало на проезд из квартала в квартал, сейм высек меня скоропалительным приговором и разрешил устроиться на фабрику собачьего дерьма.

— Я сожа…

— А теперь, когда только штрафы за суида-нелегала в моём клубе покрывают зарплату лидмейстера почти целиком, Вы предлагаете мне работу. Какого, соблаговолите дозволить нижайше поинтересоваться, хрена?

Жуайнифер закусил нижнюю губу. Он знал Бритца до вторжения эзеров на Урьюи, ещё перквизитором на астероидах. Серьёзного, собранного детектива с манерами великосветского сноба. Кайнорт Бритц был тем, кто либо держит язык за зубами, либо говорит строго по делу, либо иронизирует так тонко, что бриться можно. А теперь — приехали: какого, мол, хрена? И эти глаза, они точно раньше не сверкали так. Что это, эволюция минори или свет безумия?

— Минори Бритц, мне жаль, что четыре года назад… понимаете, я тогда был простым клерком. Я был не вправе возражать. Но я ни на секунду не поверил, что вы могли…

— Ах, сегодня у кого ни спроси, никто не верил, — перебил Кайнорт, намекая андроиду, чтобы та исчезла из поля зрения. — Надо же, какое волшебство. Только на моём приговоре все сорок подписей. Я лучше на императора поработаю.

Лидмейстер вздрогнул: сзади его плеч коснулись тонкие пальчики. Нимфа разминала его напряжённую шею. Странное ощущение после чая с ромашкой не давало выпустить испуг на волю. Бранианская отрава расслабила пахучие железы клопа. Массаж был приятный, натуральный райский, но прохладная сталь на плече слева ощущалась как угроза. Нимфа совершенно точно знала, как сделать хорошо. Или больно. По спине Жуайнифера побежали мурашки.

— Я обращаюсь не в интересах эзер-сейма.

— Нет, — отмахнулся Бритц. — Видите ли, в свободное от разврата время я занят сортировкой мусора.

— Мне нужен частный сыщик, минори Бритц. Скажите, что лучший перквизитор ассамблеи не скучает по прежней работе, и я уйду. Только не врите.

— А если я просто попрошу уйти, Вы не уйдёте, господин лидмейстер? Вас не изгнать таким заклинанием?

В прохладной издёвке умный Жуайнифер прочёл раздражение. Он надавил на больное, впрочем, за этим он сюда и явился. Лидмейстер показал коробку, пластиковый бокс со стороной чуть длиннее ладони, в безликой почтовой обёртке. Бритц хранил молчание, облокотившись на массажный стол. Жуайнифер выдержал паузу и счёл тишину разрешением продолжить:

— Вот: эта посылка пришла три дня назад, и с тех пор я не нахожу себе места. Мне позвонили с таможни из-за мистики с регистрацией. Платёжный терминал на ленте сортировки выбирает коробки без чека и отправляет в камеры хранения. А эту пропустил с отметкой контактной оплаты. Но никто её не трогал! В зале сортировки только роботы. А из всех отметок на коробке только это:

'Господину лидмейстеру, Эксиполь,

от Аббенезера Кута'.

— Мне объяснили так: это не ошибка аппарата. Посылка сама себя оплатила. Ставлю кресло лидмейстера, что там палец или ухо Абба Кута, секретаря эзер-сейма. Думаю, палец. Он, кажется, палец подносил к терминалу, значит, в нём чип. Абб пропал недавно, ну, не то чтобы криминально пропал, но взял отпуск и на связь не выходит. Я взял коробку в супермаркет, и она сработала на кассе, а в чеке было имя Кута! И, кроме того, мы приятельствовали, я точно знаю, он не любил своё полное имя.

— Но мог использовать его для почты.

— Он его ненавидел, — отрезал Жуайнифер. — Он документы сейма подписывал коротким. Ну, в самом деле, Бритц, думаете, я идиот?

Кайнорт ничего не думал, а взял коробку и вскрыл. А потом достал из ящичка спрей-перчатки и попрыскал на руки, чтобы достать содержимое посылки. Жуайнифер наблюдал в крайнем напряжении. Он не скрывал очарования отработанными движениями сыщика, к привычкам которого не применимо прошедшее время. Под почтовой обёрткой оказалась шкатулка из простого тёмного камня. Бритц подцепил замочек булавкой и вскрыл ею шкатулку быстрее, чем иные управляются с ключом.

— Ну, и что? — пробормотал он. — Какие-то камни. Осколки известняка, кальцита, например, или обожжённого мрамонта… на первый взгляд, того же самого минерала, из которого вырезана шкатулка. Это похоже на сувенир. Скорее уж на чёртов палец, а не на палец Абба Кута.

Лидмейстер поёрзал в кресле, но нимфа сжала его плечо, отвела назад до хруста и продолжила массаж. А ромашка опять блокировала импульс пахучих желёз. Жуайнифер сидел с застывшим лицом, будто не знал, какое выражение лучше отразит его ошарашенность содержимым посылки. То ли досада, то ли выдох облегчения.

— Но ведь оплата же прошла.

— Вы настаиваете, что чип Абба Кута в одном из этих минералов? — помог ему Бритц.

— Да! Но где сам Абб? На звонки не отвечает. И как чип попал в камень? И самое главное, как Абб или кто-то ещё умудрился его вытащить, не повредив? Финансовые чипы мгновенно выходят из строя вне организма, так задумал банк, и достать их без специального оборудования невозможно.

— А если копию чипа перенесли на решётку минерала? Похитители бывают очень изобретательны.

— Понимаете, при оплате чип срабатывает в тандеме с ДНК владельца, это как двухфакторная идентификация: вот человек, а вот его деньги. На чипе личные данные не хранятся, это гарантия банка. То есть в одиночку чип переведёт деньги, но информация о том, кто заплатил, потеряется.

— Я помню, магазин выдал чек на его имя, — нахмурился Кайнорт. — А если копировать и личные данные тоже?

— Нет, перенести их на известняк невозможно, даже на кристаллический, — возразил Жуайнифер. — Понадобился бы по меньшей мере сапфир.

Он добавил, что накануне был у Аббенезера Кута. Без толку. Слуги приходили со своими ключами, прибирались только в отсутствие хозяина. И понятия не имели, когда в последний раз он был дома. А система космопортов удаляла данные частных вылетов каждые три дня. Бритц слушал его и вертел в пальцах куски минерала.

— Господин Жуайнифер, — он вернул камень в шкатулку и поймал взгляд лидмейстера, — Вы, наверное, готовились к тому, что я спрошу. А я, наверное, пожалею, что узнаю. Но всё-таки почему Вы не отправились с этим в полицию?

— Скажите, вы знали Абба Кута?

— Немного.

— Откуда?

— Не помню.

Лидмейстер залез во внутренний карман и передал Бритцу белую карточку.

— Вам знаком этот пропуск? Кут состоит в «Закрытом клубе для тех, кто». Посылка пришла извне системы. Я так и не распутал клубок её передвижений. А вдруг прямо оттуда?

— С Зимары? Вы в клубе?

— Был недолго. Вы тогда служили на Бране, и мы не пересеклись. Но вскоре я покончил с… этим. Зимара — не то, что вносят в биографию, когда баллотируются на высокий пост. Если обратиться в полицию, они начнут ворошить пристрастия Абба с сотворения мира, тогда его членство в таком клубе обязательно вскроется, начнут выяснять других игроков, донимать, привлекать. У меня достаточно недоброжелателей, а шеф полиции Эксиполя недавно проиграл мне выборы. Он долго не унимался… Помните, как мне пришлось доказывать, что я не украл деньги на избирательную кампанию, а получил в наследство дядюшкин алмаз? Думаете, какую версию пропажи он теперь сделает генеральной? Я опасаюсь отставки или шантажа.

— Господин Жуайнифер… — Бритц говорил спокойно и примирительно, как и подобает с высокопоставленными параноиками. — Посылка не пойми с чем, из ниоткуда. Абб Кут может быть в астробаре, в желудке у жорвела. В запое. Вы приплетаете Зимару только потому, что стесняетесь прошлого. Я уверен, в биографии Кута было кое-что похуже охоты на маньяков. Он ведёт довольно беспорядочную жизнь.

— Вы правы, он эксцентричный авантюрист, каких поискать. Сподвиг меня на вылазку к Острову-с-Приветом, за игниевым пеплом. Хотел продавать его как панацею среди дикарей. Может, правда улетел куда-нибудь… Но я хочу убедиться, что его пропажа не связана с Зимарой. Посылка эта… неспроста.

Бритц чувствовал настырные щупальца интересного дела, эти липучие присоски головоломок и не мог припомнить, чтобы когда-нибудь умел им противостоять.

— Не буду врать, я страшно скучаю по перквизиции, — признался он. — Ещё вчера взялся бы за дело, хотя бы из солидарности с клубом. Я и Вам симпатизирую за острый ум и потрясающую фантазию. Но у моих детей на носу первая линька. А это значит, им скоро понадобится кровь, и они вернутся из алливейского пансиона. Мне некогда ввязываться в тайные расследования.

— Позвольте хотя бы оставить шкатулку у вас? Вдруг передумаете?

— Заберите. Нет. Не передумаю.

Жуайнифер с тяжёлым вздохом поднялся, покрутил плечами и шеей, которые не хрустели больше. Он забрал шкатулку, но обернулся у двери:

— А эта… она же андроид?

— Это Ингла. Бранианский секс-бот на списании.

— И как, хороша в этом деле?

— На пять из десяти, — живо улыбнулся Бритц, закрывая за ним.

Прошла минута в тишине. А потом вошёл Нахель и с ним бранианская кошка. Пшолл держал в руках шкатулку лидмейстера:

— На пороге у тебя валялась, твоя?

— Нахель ты подбираешь с пола коробки? — отругал его Бритц. — А если там бомба?

— А если там деньги?

Кайнорт принялся заваривать новую ромашку, уже себе. Чивойт поточил копытца о кресло, забрался в него, стал линять и вылизывать себе бороду. Нахель развалился на диване со шкатулкой в руках. Они с Кайнортом уже года полтора были не разлей вода. Жук-плавунец заходил в кабинет как к себе домой, звал Бритца на «ты», а Ингла старательно мяла его плечи. Среди суперспособностей Кайнорта были закадычные друзья и товарищи, которые непостижимым образом заводились у него сами собой, невзирая на обстоятельства места, времени и действия. Он поведал Нахелю печали лидмейстера, и жук предложил дать осколки камушков Ингле.

— У неё же в пальчиках ультразвук, рентген и прочая, и прочая…

— Хм, — сказал Кайнорт. — Ингла, подойди.

Он дал ей камни. Ингла провела ладонью по осколкам. Потом вернулась к самому крупному и задержалась на нём.

— Здесь чип, я чувствую токи, — сказала она и лизнула камень. А потом запихала в рот и стала катать от щеки к щеке, глядя в потолок. При этом у неё вибрировал язык. — Вокрух цыпа хто-то мяфкое. Неофнорофное. А снаруфи камень. Беф профлойки вохдуха, беф треффин.

— Неоднородное, мягкое. Хм, — повторил Бритц.

— Не могу опрефелить, хто именно. Мофет, фряфка. Я фюфтвую волокна.

— Фряфка?

— Ф-р-я-ф-к-а. Фряфка, ткань. Или нет, влафное. Мармелаф. Не жнаю. Маво данных. Нифкий жаряд бафареи.

Она вынула камень из-за щеки, вернула в шкатулку и удалилась заряжаться до утра.

— Распилим его? — предложил Нахель.

— Нет, — Бритц захлопнул шкатулку и отодвинул от себя подальше. — Нет.

— Почему?

— Это может оказаться интересным. А всё, что мне интересно, обычно смертельно опасно. Да, Чивойт?

— Ме-е, — сказала бранианская кошка.

Глава 7 Кофе — это она

В доме, где я снимала квартирку под мастерскую, было три входа. Один для жильцов, второй для меня и моих клиентов шчеров, а третий — парадный. Несложно догадаться, для кого. Я сидела на окне и полировала каблуки. А по парадным ступеням, приподняв брезгливо юбки, поднималась маленькая женщина. На пороге она прижала сумочку к груди и коротко звякнула в видеофон. Было опять слишком поздно для визита насекомых, и домовладелица Рунанна, должно быть, записала себе на лбу напоминание устроить мне наутро выволочку. Я вздохнула и пошла открывать.

— Эмула, да? — женщина оглянулась и перешагнула порог осторожно, будто на нём лежала змея. — Мне вас рекомендовали. Вы делаете климатиссы?

— Да, это моё изобретение.

— Я хочу купить один кулон. Это быстро?

— Мигом. Давайте я потушу верхний свет.

— Вы очень любезны.

Она боялась быть замеченной в гетто. Сторонилась окна, но постоянно вытягивала шею, чтобы выглянуть на улицу. Конечно, эзеры тоже бывали бедны. Не так, как шчеры в нашем квартале, но многие не могли себе позволить дорогие побрякушки. Бывало, клиенты жаловались, что на пути ко мне их посмел остановить патруль, приняв издалека за пауков, которым теперь дозволили модно одеваться. Я собирала климатисс, синоптический кулон, а женщина с любопытством осматривала причудливые аппараты на полках. Мастерская занимала одну комнату, поэтому в ней было как в часовом магазине. Всё тикало, щёлкало, мигало и пахло моторным маслом. Неисправный крименган выстреливал холостыми в потолок. Люцерверы, имперские светильники-горностаи, охотились на бранианские сателлюксы. Они не знали, что война кончилась. Иногда будильник на столе издавал писк и наливал в пиалу то чай, то кофе. Это мой бот-барабашка его тестировал: забирался внутрь и включал. Пока что будильник перебарщивал с кипятком. Не видел края пиалки, и чай выливался на стол, а со стола в высокотехнологичный полиметаллический гидроприёмник. В оцинкованное ведро. Я уж, грешным делом, думала продавать ведро в комплекте с будильником.

— Готово.

Я покачала перед клиенткой кулоном с сумерками внутри. Это была небольшая, размером с монетку, прозрачная бабочка из толстого стекла. Женщина выбрала с пыльно-розовой поляризацией, под сумочку. Внутри климатисса жило небо. Этим вечером ясное, сизое, с крапинками первых звёзд.

— А как посмотреть погоду на завтра?

— Проведите пальцем по краю, — показала я. — Только легонько и коротко, а то на неделю вперёд покажет.

Откликаясь на прикосновение, небо внутри посветлело, подкрашенные розовым облака закружились в кулоне, потемнели до малинового, и в стекло изнутри забили капельки. В глубине сверкнуло.

— В туман климатисс клубится, как живая сахарная вата, — мне стало жаль, что на другой день не ожидалось тумана, чтобы показать. — С вас пятьдесят зерпий.

— Благодарю. Да, и вот ещё… — женщина уже развернулась к двери, но передумала, опять прошла к столу и выложила на него пакет. — Я вижу, вы имеете представление о конфиденциальности. Тут… знакомая моя одна… просила при случае заняться её приборчиком. Что-то барахлит. Деньги я оставлю наперёд.

— Несрочный ремонт мелкой техники тридцать зерпий, — предупредила я, косясь на продолговатый пакет.

— Я дам вам пятьдесят, сдачи не надо.

Пакет забеспокоил меня сильнее. Но делать нечего, я выпроводила клиентку и вернулась к столу. Если в пакете оружие, мне следовало взять сто зерпий сверху.

— Мультик? — позвала я бота-барабашку. — Проверь, что там.

Мультик — карминская блесклявка с вживлённым чипом искина — выбрался из будильника и заполз в пакет. Он проникал в любые приборы, словно сопливая электромедуза. Через минуту пакет зажужжал, дёрнулся и задымился. Барабашка торопливо покинул место преступления и забрался обратно в будильник.

А из пакета выкатился обычный фаллоимитатор. Я устала за эту рабочую неделю. Слишком устала.

— Мультик, ты за главного! Мне надо проветриться.

Настроение потребовало брусничного пальто из кашемира. До комендантского часа оставалось ещё немного времени. Ночью Эксиполь нравился мне больше. Фонарей в нашем гетто не полагалось, поэтому не было видно табличек с предписаниями, куда нельзя и куда следует ходить паукам, разграничительных линий для пешеходов разных рас. Я цокала сапфирами по изогнутому кверху бульвару, но в темноте дорога казалась прямой. Шчеры и небогатые эзеры поселились в новых кварталах, широкими арками поднимавшихся над городским партером. Это стало возможным, когда при помощи своих гравинад насекомые возвели эти гигантские полукольца. Там мы жили вниз головой, но никто внутри этого, конечно, не замечал. Разве что под ногами было небо, а вверху — аллеи, парки, деловые центры. Там, на земле, обитал средний класс. Зато на внешней стороне жилых арок росли узкие лесочки из ламбаньяна с переливчатой кроной и вспышная люминока, сверкающая трава, по которой было так здорово гулять на закате. Были в Эксиполе и парящие элитные кварталы-острова для летающих эзеров. Туда попадали на крыльях либо на орникоптерах, но предпочитали всё-таки своим первым способом, чтобы покрасоваться и чтобы ни в коем случае внизу не подумали, что ты летишь в гости.

— Стоять, — гавкнул патрульный. — Ты пересекла двойную сплошную между расовыми маршрутами. Это у тебя что? Сними перчатки.

Я подчинилась. Инспектор прищурился, достал приборчик для проверки заряда моего кольца, а его напарник почесал кобуру:

— Куда направилась?

— Гулять.

— Смотри у меня, чтоб без токенов под шлагбаумы не лезла.

— Хорошо, инспектор, — кивнула я. — Не буду.

— Разрешение на работу.

— Вот, пожалуйста.

Они вдвоём разглядывали карточку, просвечивали её и гнули, надеясь, что разрешение просрочено или подделано.

— Что в сумке?

— Токены, чтобы не лезть под шлагбаумы.

— Шутница. Выверни карманы.

— У меня нет карманов, инспектор. Я могу идти?

Они протянули мне одноразовые стаканчики:

— На, подогрей нам кофе и свободна.

Я протянула палец. Инспектор охнул и выронил стакан. Пластик треснул от резкого расширения: кофе превратился в кусок чёрного льда.

— Ты охренела, ты что наделала?

— Не справилась с диастимагией, — я пожала плечами, будто это было обычным делом. — Могу попробовать на втором стакане, но может выйти наоборот.

— Вали отсюда, — патрульный швырнул мне карточку.

Они проводили меня взглядом до конца арки. Патруль побаивался магов. Суидам был запрещён въезд в города, бумерангов не трогали по понятным причинам, а об аквадроу ходили слухи, что мы можем вскипятить чужую кровь. Слухи эти распространяли сами шчеры. Конечно, кровь я вскипятить не могла, но разве стала бы отрицать? На пути в партер Эксиполя я дважды бросала пропускные токены в щели шлагбаумов. Моей целью был живописный сквер, освещённый воздушными корнями фарамангровых грабов. Мне приглянулась кофейня. К скверу вёл пышно засаженный галогенуевым кустарником бульвар и ажурный кованый мостик. У его начала стоял вендинговый автомат для продажи супертокенов. Фишек, которые позволяли паукам пройти в лучшие зоны города. Стоимость супертокенов должна была отбивать шчерам желание совать нос в обитель насекомых. Автоматы не принимали арахмы, чтобы уж наверняка отогнать заезжих из отшельфа. Щель проглотила сто зерпий и выкинула один золотой токен.

На другом конце моста ждал сюрприз. Шлагбаум и ещё один приёмник супертокенов. Я вздохнула и порылась в сумке. Автомат забрал ещё сто зерпий — последние свободные деньги в этом месяце, который только начался… Крякнул, что произошла техническая неполадка, и предложил попробовать ещё. Но зерпии не вернул.

— Ну, ты, недобитая слот-машина, — зашипела я, хлопнула по экрану, и дежурный сателлюкс ринулся навстречу из-под моста, чтобы прогнать нарушителя.

Тогда я постояла. Подумала… И пролезла под шлагбаумом. В сквере не было ни патруля, ни надоедливых сателлюксов. Обеспеченные эзеры не допускали лишней полицейской швали болтаться у себя перед носом. Вокруг кофейни росли галогенуи, лантерник, а позади виднелся славный дворик с верандой. Поколебавшись, я натянула вуаль пониже и направилась к парадному входу. Старую табличку «С рабами нельзя!» заменили на послевоенную «Шчеров не обслуживаем». Изнутри доносилась живая музыка. Что ж. Сегодня клиентка дала мне на двадцать зерпий больше, так что их решено было прокутить. Заставить тараканов обслуживать паучиху, а в конце вечера выпустить хелицеры и посмотреть на лицо управляющего. Пока я фантазировала, навстречу вышел швейцар.

— Добрый вечер, госпожа минори, позвольте принять у вас пальто?

— Что будет угодно госпоже минори? — подоспел официант.

— Ботулатте на чёрной вдове, пожалуйста.

— Изысканный выбор, что-нибудь ещё?

Что-нибудь ещё стоило сколько-нибудь ещё, поэтому я наклонила голову и, обворожительно улыбаясь, покачала головой:

— Сперва подождём, выживу ли я после ботулатте.

Они оба делано хохотнули, а я прошла в зал и положила шляпку на стол. В свете янтарных бра никто не замечал седые волоски у меня в кудрях. Смущённый эзер подал крошечную пиалу с чёрной лужицей кофе, покрытой паутинным облачком с капельками жжёного сахара. И, поклонившись до самой столешницы, попятился восвояси. Я пригубила собственный яд. Теоретически это было невозможно, но сердце пропустило удар и кольнуло под ребро. Они перепутали яд? Я провела тыльной стороной ладони по влажному лбу и сидела, прислушиваясь к собственному дыханию. Музыка затихала и усиливалась в такт моему пульсу, мимо летали официанты в чёрно-белом. Пригубила ещё. Приятное онемение на кончике языка и больше ничего. Только взгляд почему-то бегал по кофейне, пока не остановился на столиках в другом конце зала. Это было такое чувство… Словно ты увидел что-то мельком, но не понял, что именно. А мозг уже успел встревожиться. Так бывает, когда читаешь книгу, а на краю поля зрения по стене ползёт таракан. Ты вздрагиваешь прежде, чем сообразишь, почему. Так и ко мне сначала приполз ужас. И настойчиво крутилась в голове реклама «Рю Мизл». Их обувь нельзя было просто взять и купить. Ни за какие деньги мира. Фирма рассылала именные приглашения в коробке с белой парой. Счастливчик мог принять подарок и просто носить белые… кеды, например. Почему я сказала «кеды»? Ведь я их даже не носила. Так вот, а самым блеском был визит в «Рю Мизл» в белой паре, лишь обладателю которой позволяли купить чёрную классику. А ещё можно было обменять нетронутую белую на хорошую скидку, поэтому те, кто оставлял обе пары, считались полубогами транжирства и роскоши.

К чему я всё это…

Удар мизинцем об угол. Голым мизинцем с размаху. Острая, щемящая боль между пальцами от пореза бумагой. Вот чем была эта встреча. В конце зала под столиком виднелись чёрный «Рю Мизл» на левой и белый на правой ноге. Я боялась поднять взгляд выше, как смертельно больные боятся взглянуть в анализ крови. Ладно. Я вспотела от кончиков пальцев до краешка верхней губы. Это был он. Не смотрел на меня, должно быть, не заметил ещё.

Главное, не шевелиться.

Строчил что-то в комм, отставив чашку, сиял официантке, опять строчил… Никогда не видела, чтобы он так жизнерадостно улыбался. Думала, не умел. А ведь на Кармине я не выпускала его из виду. Похудел, черты стали жёстче, ямочки глубже. На отпущенных по-граждански волнах, прямо на макушке, качнулся завиток. В другой вселенной, не имеющей ничего общего с реальностью, я нашла бы это… не знаю. Милым? На контрасте с тем, кого я оставила в казематах, он казался слишком нормальным. По крайней мере, издалека. Стараясь не совершать резких движений, я потянулась к шляпке, чтобы удрать и больше не появляться в городском партере. В Эксиполе жили сто миллионов эзеров, а на Урьюи почти миллиард, как же так могло случиться, что мы выбрали одну и ту же кофейню в одну и ту же пятницу? Это было ужасно и смешно одновременно.

— Прекрасная минори, комплимент от гостя за пятым столиком, — промурлыкал управляющий и поставил рядом с моим ботулатте крошечную тарелочку с пирожным. — Ромовый бисквит с пралине из сладко-солёной карамели.

И удалился. Я уставилась на тарелочку. Всё-таки это было ужасно гораздо сильнее, чем смешно. Глазурь из белого шоколада на тарталетке в форме сердца. И крапинка гранатового зёрнышка в центре. Моя жизнь таяла, как пар над ботулатте. Переборов себя, я вскинула глаза и приготовилась дать отпор белоснежному взгляду… но Кайнорт любезничал с управляющим и сверкал ему тридцатью тремя. Тем временем его пирожное с карамельным пралине приговорило меня к смерти в лучшем наряде на славном заднем дворике кофейни, из которой будет доноситься живая сарабанда.

Злость выместила страх. В конце концов, бояться было глупо. Я ведь готовилась к этому шесть с половиной лет. Я, может быть, нарочно перед сном читала криминальные сводки, чтобы memini mori. А на смену злости пришла горечь. На внутренней стороне отложного воротника брусничного пальто (на самом деле любого из моих пальто) пряталась капсула с быстродействующим ядом. В этот раз он постарается, чтобы долго и больно. А я не позволю. Под столом, на ощупь, я набрала и отправила сообщение. Он никогда не смотрит на комм вовремя. Он увидит, когда всё уже будет кончено.

Я только на секунду опустила взгляд, а он уже исчез. Полчаса я сидела и смотрела на дно пустой пиалы.

— Счёт, пожалуйста, — попросила наконец, нетвёрдо вставая на каблуки.

— Он уже оплачен, минори.

«Кем?» — чуть не сглупила я, но стадия торга была уже пройдена.

Ноги так дрожали, что захотелось снять туфли и идти босиком. Или бежать. К своему удивлению, я оказалась сильнее. Зал расплывался, музыка пульсировала, но я прошла мимо столиков и ни разу не сбилась.

Кайнорт ждал в гардеробной, придерживая брусничное пальто. Жаль стало Мультика в мастерской. Жаль Злайю… Я подошла и позволила накинуть на себя пальто. Нырнула в рукава и вспомнила, как телят на бойне загоняют в узкий коридор, чтобы там оглушить и перерезать горло. Кайнорт задержал тёплые руки на моих плечах, на секунду сжал добычу бережно. И встал ближе, вдыхая запах моих волос. А я — кофе, цитруса и… он добавил амбры в мою честь.

— Ты прожила хорошую жизнь, — первое этим дымчатым баритоном за столько лет.

Швейцар распахнул дверь, и я замешкалась, уверенная, что мне не позволят выйти первой. Но Бритц легонько подтолкнул меня в спину. Секунда форы, когда ещё можно было побороться за жизнь, обернувшись вдовой и дав дёру, пропала задаром. Стрекоза быстрее паука.

На улице похолодало. Кольцо с диаблокатором легко соскользнуло с замёрзшего пальца. Но мост и речной канал были слишком далеко. Тогда я поискала взглядом источник воды поближе: фонтан, лужа, хоть что-нибудь. Ничего. Кайнорт взял меня под руку. Щёлкнул сигаретой и выдохнул дым в небо. Выдохнул с облегчением победителя, который покончил с семейством Лау. Я спросила:

— На задний двор?

— У нас одинаковый вкус на обувь, на кофе и на смерть.

За кофейней пахло пряной росой и цветами вспышной люминоки. Рука эзера на моём плече жгла сквозь кашемир. Мы шли в ногу и смотрелись, должно быть, цивилизованной, восхитительной парой сумасшедших. Позади кофейни стоял питьевой фонтанчик.

Вода в нём была перекрыта.

Я сделала вид, что поправляю воротник на ветру, и зацепила капсулу зубами. Язык уже пощипывало, когда Бритц рывком развернул меня к себе и, схватив за горло, тряхнул вниз. Капсула скатилась с языка и шлёпнулась в траву.

— Нет, Эмбер, быстро не будет!

— Ну и отлично! — прорычала я и удивилась не своему, звериному голосу.

Туфли полетели в люминоку, пальто взорвалось клочьями — чёрное тело раздулось на три метра одновременно с превращением Бритца. Я отступила под защиту корней фарамангра, а стрекоза раздраконила воздух крыльями. Какой же был стыд с этим ядом! Я почувствовала себя слабой дурой.

' Тринадцать секунд, и ты сдалась', — звенел насмешливый голос на карминском льду.

Тринадцать секунд, и я уже кусала капсулу. Кайнорт Бритц действовал на меня как парализующий газ, и я цепенела. Но теперь он захотел поиграть с едой. Вытряхнув капсулу, он будто пропустил сквозь меня разряд дефибриллятора, и я очнулась. Злая, дикая, азартная. Мы сцепились в хитиновый клубок, смяли клумбу и раскатились по колючим кустам. Бритц расцарапал мне лапы, а я порвала ему крыло. Кувыркнувшись в кустах, я бросилась к мосту в конце сквера, но хвост подсёк мне лапы. Мы схватились опять. Он делал всё, чтобы не пустить меня к воде. И больше не совершал ошибок, убирая крылья, если падал на спину. Мы валялись по мостовой, взлетали и падали. Разметали столики на летней веранде. Придя в себя от шока, я нашла наконец воду. Бокалы с коктейлями разбились о голову стрекозы, обожгли фасеточные глазищи. Какой-то прохожий ахнул, где-то взвизгнули. Патрульный сателлюкс пережевала мясорубка крыльев. Второй раздавила я. Надежды на полицию догорели в кустах.

Я вспомнила про хелицеры. Но только укусив Бритца, я поняла, как серьёзно он настроен. Я цапнула его за лапу. Он отшвырнул меня, взлетел на крышу веранды и моментально отгрыз раненую ногу сам. Откусил её жвалами прежде, чем яд проник в тело. Это было так жутко, так быстро и ловко, будто он давно готовился, а может, даже репетировал.

— Пс-с-сих-х-х, — прошипела я.

Отбросив идею добраться к каналу, я прижалась вдовьим брюхом к мостовой. Пока Бритц облетал сквер, чтобы напасть по новой, я пыталась почувствовать водопровод или стоки. Найти, где они ближе к поверхности. Шарила восемью лапами. И послала кипяток из прорыва прямо в эзера, лишь только он зашёл в охотничье пике.

На траву свалился человек. Кипяток остыл в полёте, но обжёг его всё равно. Мокрый, грязный, с воспалёнными глазами и кожей, он поднялся в искрах люминоки и достал керамбит. После прорыва трубы я тоже не смогла удержать имаго. И выглядела не лучше. Я устала до невозможности, лёгкие горели, рвались на вдохе. Но оружия у меня не было. Собрав последние силы, я захлестнула Бритца из той же трубы, но её уже где-то перекрыли, и водяного смерча не вышло. Только водяная пощёчина. Он поднялся снова. С голыми руками против Кайнорта шансы мои устремились туда, куда отправляется игрек на графике функции y=1/x. Я подскажу. Эффективнее было только задушить саму себя ему назло. Я уклонилась от его броска, но подсечка отправила меня в канаву. На моё счастье там была лужа. Я закрутила её грязную воду. Пыталась заморозить, но керамбит разбивал едва схваченный лёд. Дважды лезвие было возле моего горла. Но он тоже устал, он только что отгрыз лапу наживую, и я всё же улучила момент. Цепляясь за воздушные корни фарамангра, словно за волосы древесной феи, я выкарабкалась из канавы и босиком побежала к мосту. Cзади вибрировал воздух. Я бросилась ещё скорее. В голые пятки впивались камешки. В конце аллеи Кайнорт нагнал меня и, сцапав чёрными лапами, швырнул в траву. В небо полетела искристая пыльца люминоки. Я не могла пошевелиться от ветра, который поднимали крылья стрекозы. Бритц обращался в человека: обожжённые фасеты — в белые радужки, а жвалы — в ликующий оскал с кровью на дёснах.

— Иди ко мне, Эмбер, — он уселся на меня, дыша хрипло и тяжело. — Я сделаю из тебя прикроватный коврик…

Левой рукой он прижал меня за горло к земле. Правой подтащил мою сброшенную туфлю. Направил сапфировую шпильку мне в глаз и от души размахнулся:

— … лягу на него и умру.

Шпилька полетела в лицо. Я не успела зажмуриться. Сверкнуло, вспыхнуло.

В сквер спланировал орникоптер.

— Кай! — позвали его. — Можно тебя на минуточку?

Он поднялся с травы и посмотрел на туфлю в своей руке. Коснулся вестулы на шее, меняя костюм на чистый, и откинул занавесь воздушных корней.

— Вы испортили мне вечер.

— У нас дело государственной важности, — сказали из орникоптера.

— А у меня дело всей жизни.

Он шёл к орникоптеру с туфлей и задумчиво щёлкал сапфировой шпилькой, то убирая её в подошву, то выбрасывая, словно выкидной нож. Вдалеке, на другом конце ажурного моста, чёрная тень сломала шлагбаум и метнулась прочь.

— Садись, — поторопили его. — У нас с собой отличный кофе.

— Кофе — это она, — поправил Кайнорт.

На его комме светилось сообщение:

«ты красивый, когда убиваешь»

Мир сиял белым, и сквозь эту вспышку проступал пульс. Свет рассеивался, и я поняла, что это мои ноги шлёпают по дороге. Я бежала из сквера без оглядки. Бежала, бежала… Сначала на восьми, потом на двух. И остановилась только на скате арки моего квартала. Там привалилась к какому-то забору, поднесла руки к лицу и долго пыталась понять, на месте ли мои глаза. Ужас, ужас, какой я пережила у-ж-а-с.

Но шок отступал, и к полуночи я добралась в гетто. Рыжий свет и угольные тучи виднелись издалека. Это был огонь. Я опять побежала. В моём проулке суетились спасатели, пожарные ворочали технику для тушения. Мастерская горела! Парадный вход раскурочил жар, вывеска скукожилась в огне, шторы плавились вместе с рамами. Чёрное нутро мастерской изрыгало пепел, плевалось копотью.

— Отойти всем, балка надломилась! — гаркнул пожарный.

Жар опалил мне ресницы, и пухлые руки домовладелицы Рунанны сцапали меня за плечи, оттаскивая с угольных руин:

— Ничего там не осталось, только пятки обожжёшь!

— Вы видели, вы видели, как всё началось?

— А то! Крутились опять тараканы у парадного, а потом как рванёт! Другие квартиры уцелели, но я тебе больше не сдам ни одной. Возвращайся в отшельф.

Зла. Я была зла и опустошена и плакала среди закопчённых, как я, зевак. Сосед выводил с подземной стоянки тропоцикл от пожара подальше. Он увидел меня и принёс оцинкованное ведро. Моё ведро с чаем из будильника.

— Вот, только и спасли.

На дне светилась блесклявка. Мультик спрятался в ведре, когда начался пожар. Я опустила руку в чай и достала барабашку.

— Спасибо, Ивай. — Я сжимала Мультика и пыталась придумать, что же мне теперь делать. — Слушай, Ивай, можешь ты меня выручить?

— Ну как же нет-то, конечно выручу. Ты же мне всю технику перебрала-починила.

— Отвези меня в Златопрядный. У меня, правда, немного с собой денег. Но на топливо туда-сюда хватит.

— Ой, далеко… — Ивай сходил к жене и отпросился. — Ладно, поехали.

Я переоделась в вестулу с тёплым комбинезоном, застегнула Мультика в кармане и приготовилась к пяти часам верхом на тропоцикле, который сама же недавно и чинила. Чёрт. Я молилась, чтобы мы просто доехали.

Глава 8 Мал клоп, да

В салоне частного орникоптера чихал Бритц. Зажатый между двумя братьями шмелями, он вежливо прижимал запястье к носу и исполнял кроткое «чпх», слышное разве что микробам. Его донимала аллергия. Шмели выпускали густой ворс прямо сквозь одежду и кичились полосатыми шубами, лишь только задует ветерок. Все протерагоны третьей линьки этим баловались. Хуже были только бабочки из дейтерагона. С этих вечно сыпалась пыльца, как бы невзначай напоминая всем вокруг, что они тут не последней паршивости. Из всех минори только муравьи заявляли, что не в имаго счастье. В руке, в которую не чихал, Бритц всё ещё сжимал туфлю. Под чистым хлопком и гуанако страшно саднила обваренная кипятком кожа, плясали звёзды от удара о землю. Повезло, что упал в траву. Он чуял, что очень скоро его начнёт трясти, глушить, ломать от произошедшего, но эта волна ещё только собиралась за горизонтом. Обострившимися инстинктами он чувствовал её накаты. Это в Эмбер эмоции будили жизнь. А в Бритце — только энтропию и хаос. Он в этой драке выбросил из себя столько бесов, а Эмбер забрала их всех. И смылась.

— Мы знали, что ты нам не откажешь, — один из братьев подал ему ароматную пиалу. Йона. Или Йола. Только у протагонов близнецы случались оба крылатыми.

— В чём? Вы пока предложили мне только кофе.

— Слушай, есть то, что нельзя доверить штатным перквизиторам. Мы бы не хотели разжигать конфликт с заповедной резервацией Острова-с-Приветом. Конечно, и ты не лучший вариант… Но хоть Жуайнифер уже ввёл тебя в курс дела.

— Уже на том спасибо, что не заливаете салон сиропом, какой я потрясающий сыщик.

— Кай, ну, мы же не пошлые подхалимы, — улыбнулся Йола или Йона. — Давай так: прокатимся до места, ты понюхаешь, и если возьмёшься — кинем тебе сахарную косточку.

— Вы её у меня только что из жвал вырвали.

— А, эту бабочку-то? — оживился Йона или Йола. — Я не разглядел, это ведь бабочка была? Ты любишь бабочек. Сомневаюсь только, стоило ли пользовать её прямо на клумбе, но чёрт вас разберёт, стрекоз. Да и ты без труда её найдёшь, туфелька-то осталась.

Кайнорт потёр уже расчёсанный нос и не ответил. У него слезились глаза, першило в горле. Близнецы шмели Йона и Йола в кругу приятелей, в число которых входил и Кайнорт, звались братьями Йо-Йо. С тех пор, как пару лет назад они удачно вложились в добычу алмазов, братья превратились в главную культурную достопримечательность ассамблеи. Оба носили тренчкоты с помпезными фалдами в пол, а на голове — бритые виски и косу-колосок, которая плелась от самого лба и заканчивалась на макушке петлёй с хохолком. Йо носил усы, а Йо бородку, и Кайнорт ни за что не взялся бы различить, кто есть кто.

Там, где орникоптер отцепился от проводов, был не слишком роскошный квартал. Но чрезвычайно респектабельный. Здесь обитали высочайшего ручательства слуги народа. Заборов не было, только живые изгороди. Ни шчера, ни следа шчера, ни духа шчера. Эзеры спланировали у белого особняка. Это были чьи-то личные апартаменты, префекты сейма не афишировали домашние адреса.

— Лучше надень это, — шмель дал Кайнорту респиратор. — Там труп.

— Я не брезгливый.

— Ты даже не представляешь.

Не успели они и шагу ступить, как Бритц замер в стойке голодной ищейки:

— Жертва — лидмейстер, — отметил он на автомате и только потом удивился: — Ого. Жертва лидмейстер?

— Мы и забыли, что у тебя…

— … такой нос, — отметили Йо-Йо. — И такой холодный способ подачи крайнего изумления.

— Он убит?

— Нет. Он убит.

Этот нажим в интонации значил, что инкарнация невозможна, и Кайнорт на секунду даже позабыл об Эмбер. Лидмейстер Жуайнифер… Бритц был груб при последней встрече, но никогда бы не пожелал, чтобы всего через день… Охрана пропустила их в дом по праву протагонов ассамблеи. Внутри запах стоял такой, что глаза защипало. Кайнорт поспешил надеть респиратор, но содержимое клоповьих желёз уже пропитало его до мозга костей. Братья втянули ворс, чтобы не пропахли шубы. Без барского меха они стали стройнее и будто шире в плечах. Под ворсом прятались безупречно пошитые костюмы с алмазными нитями швов и шахтушевые кашне, которые можно было продеть через кольцо, такие они были тонкие.

Ничего особенного в кабинете Жуайнифера на первый взгляд не нашлось. Кайнорт огляделся налитым кровью глазом: на пушистом ковре были разбросаны крупные какие-то булыжники. Синие с прожилками. Расколотые на части размером от булавочной головки до кулака. Будто рядом стояла статуя или ваза, или садовая горгулья, и теперь валялась разбитая.

— Что ты об этом скажешь? — спросил Йо.

Кайнорт поддёрнул брюки и опустился на ковёр, подсвечивая себе фонариком на комме. Ни крови, ни отпечатков на камнях не было. Бритц чуть ли не облизал каждый осколок от стены до стены кабинета. Шмели наблюдали за ним, вжимаясь в камин, чтобы не мешать.

— Скажу, что это не натуральная альпака.

— А об осколках?

— Я уже видел такие, — поднялся Кайнорт. — Вернее, там был известняк, а тут… лазурит, кажется. И не удивлюсь, если одним из этих камушков можно оплатить бандероль.

— Знаешь, что внутри?

— Судя по всему, вы тоже, давайте хором на счёт «три».

— Кай, умоляю. — Йона и Йола, не сговариваясь, достали шёлковые салфетки и промокнули один — лоб, другой — шею. — Нам не до шуток.

— Ладно, там лидмейстер Жуайнифер.

— Вот же… — и шмели хором выругались настолько же грязно, насколько чисто оделись.

Йона или Йола снял со стены над камином кситскую фотонную саблю, положил крупный булыжник на стол лидмейстера и замахнулся. Сабля вошла в лазурит, и на ботинки эзерам брызнула кровь. Она разлилась по столу, по полу — из сердцевины камня. Внутри, будто в пирожном с начинкой, оказался кусок черепа с волосами и глазным яблоком.

— Мы думали, это просто… Что это миф, — сказал Йо, вешая саблю обратно, пока другой Йо брезгливо разглядывал содержимое булыжника. — Всё произошло на наших глазах. Мы с Жуайнифером были на видеосвязи. Он рассказывал о подвижках в поисках Абба Кута, а мы над ним подтрунивали.

— Я тоже был недостаточно внимателен к его тревоге.

— Потому что Жуайнифер известный паникёр, нам, пожалуй, не стоит себя винить. Прямо во время разговора ему принесли почту. Письма и бандероль. Он продолжал болтать про Кута и вскрыл пакет.

— Что там было, мы не видели, руку он держал вот так, прямо за камерой сателлюкса, — другой Йо показал на себе позу лидмейстера. — И вдруг… Впрочем, посмотри сам. Секунду, мы сохранили этот момент.

Йона и Йола развернули видео пошире и нашли нужный момент так скоро, будто сотню раз его пересмотрели. Жуайнифер в домашнем костюме и с рукой в почтовом пакете ходил взад-вперёд по кабинету. Сателлюкс метался за ним. Лидмейстер шелестел пакетом и нервно говорил:

«…а кому это понравится? А Кут… Думаю, он пожадничал, и вот, пожалуйста. В общем, я оставил шкатулку у Бритца… — лидмейстер удивлённо посмотрел на что-то в своей руке. Потом взгляд его на миг скакнул вниз, вверх и опять вниз. — Это что…»

Камера видеосателлюкса крутанулась, прыгнула под потолок и прервала связь. Йо-Йо разделили последние две секунды по кадрам. Их было немного, пять тысяч на две секунды. На замедленном воспроизведении Кайнорт увидел, как тело Жуайнифера рвётся на куски, покрывается коркой лазурита и разлетается во все стороны. Один осколок летит прямо в камеру. И всё.

— После вечерней почты он отпустил слуг, потому что утром собирался улетать на неделю. Он при нас попрощался с камердинером. Так что уверены, никто здесь после взрыва ничего не трогал. Да если бы Жуайнифер не был на связи, никто бы целую неделю не знал, что он мёртв! Пока не хватились бы и не обследовали камни.

— Вы нашли остатки бандероли? — спросил Кайнорт.

— Только конверт. Вон он там, так и лежит на столе. Но мы же не ищейки, думали, ты найдёшь. Наше дело — не топтать место преступления.

— Молодцы.

Бритц встал точно там, где Жуайнифер держал бандероль. И опустился на пол. Он уцепился за кое-что. Перед взрывом взгляд лидмейстера прыгал так, будто из руки что-то упало. Или высыпалось. Но ковёр из поддельной альпаки был чист. Разве что тёмная капелька чувствовалась под пальцами. Но она совершенно не пахла. Тыльной стороной ладони Кайнорт погладил ворс. Он не был уверен, но в одном месте ковёр показался чуть влажным. Йона или Йола вздохнул:

— Ужасная смерть для бессмертного. Каждый кусочек Жуайнифера тщательно упакован, запечатан в вакуумный футляр. Они не будут разлагаться целую вечность. Но и не инкарнируют. Потому что выковырять их из камушков и сложить вместе нереально.

— Что это за оружие? — нехотя поднялся с ковра Бритц. — Оно же противоречит какому-нибудь закону физики. Просто не может не противоречить, хотя я умбрапсихолог и утверждать не берусь. Но это же материя из ничего. Новая диастимагия?

— Мы уже обсудили это по дороге в сквер. Думаем, дело в шамахтоне.

— В чём?

— Это феномен на Острове-с-Приветом. Там в общине поклоняются какой-то древней… твари не твари, интраядерной хтони, отсюда и название. То ли электромагнитная, то ли плазменная форма жизни. Поди-ка изучи… Шамахтон — причина, по которой остров с самого вторжения оставался неприкасаем. Военные туда сунулись раз, получили силовые бури, гром и молнии и оставили общину в покое. Что нам, в самом деле, мало целой планеты? Но некоторым же неймётся.

— Аббенезер и Жуайнифер вместе были на этом острове, — вспомнил Бритц.

— Многие туда летят в обход закона о резервации, чтобы набрать какого-то лечебного пепла. Но главное-то Жуайнифер утаил, да? Они выкрали священное животное островитян, детёныша фламморигамы.

— Да, речь была только про пепел.

— Фламморигамы его и производят. Эти двое не придумали ничего лучше, чем стащить сразу фабрику по производству пепла. Только, кажется, без деревьев с острова ничего у них не вышло, и зверь остался у Абба. Кай, мы думаем, оба они получили бандероли с Острова-с-Приветом, это ближайший источник несусветных странностей, да и мотив налицо. И будут ещё жертвы. Ездили они, по-моему, целой компанией шишек из сейма. Это месть за фламморигаму. Привет с острова настиг Абба где-то в отпуске, а Жуайнифера прямо здесь.

Кайнорт только кивнул и снял бесполезный респиратор. Чувствуя себя клопом, он достал из кабинетной морозилки лидмейстера две банки с кровью и приложил к вискам. Волна была уже рядом. Уже трясло берег.

— Полиция обязательно этим займётся, — продолжал Йо. — Но они пошлют на остров спецагентов с оружейной лавкой за пазухой, устроят маленький пшик в масштабах системы и огромный бдыщ в масштабах Урьюи. Нет, тут надо ювелирно. Если за местью Аббу и Жуайниферу стоят конкретные люди, надо это выяснить. Островитяне агрессивны к официалам, а ты съезди как частное лицо. К тому же репутация предателя эзеров… ну, понимаешь, сыграет в твою пользу там.

— Думаете, я успею представиться, прежде чем они разорвут меня на булыжники?

— Ты от природы обаятелен.

— Я просил без сиропа, Йо.

— Съезди, Кай. Распутай, и ассамблея вернёт тебе прежнее место перквизитора.

— Это щедрое обещание. — Кайнорт катал по лицу и шее ледяные банки. — А вы обладаете этой властью?

— Обижаешь.

Кровь в банках подтаяла, и Кайнорт глотнул прямо из обеих. Его бы сейчас воля, вылил бы остатки себе на лицо и за шиворот. В ушах шумело. Эзеры вышли на улицу, где божественный аромат оказался обычным городским воздухом. Йо-Йо снова распушились.

— У тебя неделя… ладно, плюс дня три, потому что по возвращении из командировки Жуайнифер должен был погостить у нас. То есть до следующих выходных его никто не хватится. Да, а тебя куда сейчас вернуть, на клумбу?

— Спасибо, я сам доберусь, — Бритц опять исполнил «чпх», виртуозный в своей кротости. Кажется, во времена его детства минори даже чихать учили по этикету.

Он ушёл пешком с туфлей в руке. Шмели не переспросили, берётся ли Кайнорт за дело. Но он ведь не сказал нет, а все знали: когда Зверобой не хочет — он так и говорит.

— А он отгрыз себе лапу.

— Что⁈

— Да. Жвалами, — я помахала руками, скрещивая и разводя их, чтобы показать, как это было.

Мы со Злайей бродили по ухоженным тропинкам предгорья. Был разгар осенней ярмарки в Златопрядном. Шчеры разбросали всюду разрисованные в национальные цвета палатки с флагами отшельфа, а внутри хвалились урожаем. По традиции из овощей собирали мелкие одноразовые игрушки, бытовые приборы вроде сырного тостера, который сам припекал сыр к хлебу, или тыквенной кашеварки. Из фруктов вырезывали картины, панно, портреты на заказ. Шили цветочные платья. Рыбам вживляли киберчипы и заставляли выделывать трюки на потеху детям. С рыбой это я придумала в прошлом году. Селёдка выпрыгивала из воды и ловила мошкару на лету. Джио разрешил, потому что это выглядело патриотично.

Два дня после пожара я не могла прийти в себя. Трясло и выворачивало наизнанку, на меня падало небо, вселенную тянуло в коллапс, миры взрывались, материя аннигилировала. И всё это в глухом молчании. Наверное, легче было бы рыдать, прерываясь на странный смех. Но казалось, что если из меня вырвется хоть звук, хоть слезинка, то всё, чем я склеивала себя шесть лет, рассыплется, и Эмбер Лау развалится на звонкие черепки. Для истерики не хватило ни сил, ни опыта. Злайя и Онджамин боялись моего молчания. В их взглядах читалась борьба с «мы же тебе говорили, что когда-нибудь этим закончится», но победила дружба. Когда меня прорвало, я говорила и говорила о драке. Потому что даже встреча в кофейне, леденящая самые мелкие капилляры, меркла перед потерей мастерской. Исцарапанные пятки и синяк на колене заживали. Тумаки, насколько я могла припомнить, достались исключительно чёрной вдове. Но о мастерской я и думать не могла. Дело жизни, дело новой надежды превратилось в пепел. Я потеряла работу, дом, инструменты, механизмы, изобретения… и целый город вместе с ними.

— Так думаешь, это не Бритц её поджёг?

— У него алиби, — буркнула я.

— Подослал кого-нибудь?

— Не его стиль, Злайя. Это кто-нибудь из тех, кто прознал про махинации со ставками на шиборгов. Меня ведь предупреждали.

— Ох, м-да, — она стойко сдержалась, чтобы не напомнить, что была одной из тех доброжелателей, которых не слушают. — Всё-то тебе не жилось. Лучше бы на свидания ходила.

— В пятницу меня угостили бисквитом с карамельным пралине, оплатили счёт, помогли с пальто и секунд сорок выгуливали под ручку в роскошном сквере. Это считается?

— М-да. А потом пустили шпильку в глаз. Эмбер, у тебя вообще был кто-нибудь, кроме него?

— Нет.

— Но ты хоть пыталась? Шесть лет в городе. Ну, честно.

— Пыталась, — я честно кивнула. — Я что же, неживая?

— И?

— Мне никто не понравился.

— А у тебя всё нормально? За шесть лет я бы уже по потолку бегала, а не ждала любовь всей жизни, чтобы просто снять напряжение.

Будто она знала, о чём говорит, замужняя по большой любви, первой и единственной. От этого разговора мурашки ползли. Злайя никогда об этом прямо не спрашивала, всё надеялась, что я хоть что-то (кого-то), да утаиваю, но пришлось её разочаровать. Уж ей-то я бы рассказала первой.

— Моя дражайшая Злайя, — озорно улыбнулась я, — в век телепортов и звездолётов неужели для снятия напряжения требуется исключительно целый живой организм? Моему либидо не пойдёт на пользу тот, кто плохо целуется, несмешно шутит или невкусно пахнет.

Без шуток, я пыталась. Много. Терпеливо. В конце концов, большой город, свободные вечера и деньги располагали к желаниям. Всё было не то. И со мной было нелегко. Я не выносила касаний, если меня саму страшно не тянуло коснуться. Так, чтобы… прямо чтобы до боли невмоготу. И чем сильнее я пыталась что-то где-то с кем-то… тем лишь скорее понимала, что очередной «он» — был просто не моим источником электричества. И зачем он тогда, злилась я. Не зная откуда, я совершенно точно представляла, что должна почувствовать, если он — это он. Для всего остального давно изобрели эрзацы на любой вкус.

— Ну, — приобняла меня Злайя, — тогда повезло, что у тебя есть целая вечность, чтобы задирать планку.

Местный доктор, который осматривал мои ссадины и выдавал успокоительное, уже донёс магнуму, что городской занозе некуда возвращаться. Злайя и Онджамин горячо заявили, что готовы пойти на конфликт с диастимагом, чтобы оставить меня у себя. Но я бы им не позволила. Ни портить отношения с Джио, ни делать из аквадроу беспомощную сироту. Накануне вечером Джио прислал ко мне клеврею с велением явиться в октанон магнума. Октанон был на скалистом пике Аранея, и большинство смертных наблюдали его только издалека. Онджамин рассказывал, что обитель диастимага раньше возвышалась над отшельфом, царапая облака, но в первые дни вторжения эзеры обстреляли октаноны, которые посмели сопротивляться. Таких было немного. Большинство магов покинули Урьюи, а регулярной армии в отшельфах не держали. На фоне дезертиров, перебежчиков и покладистых городских властей блистали такие, как Джио. Всего лишь бумеранг, он дрался так, что восхитились даже те, кто ненавидел его за тяжёлый характер. Может, он и не улетел-то из желания идти наперекор всему, и дрался от избытка нерастраченной жестокости, и не отступал из принципа не признавать ошибок. Какая уже была разница? Он был хорош. Но потерпел поражение. Насекомые оставили его в живых контуженным, сломанным, разбитым. Но вскоре приняли решение дать отшельфам относительную свободу и занять города.

Уже через пару лет подвиг Джио был единственным, за что его ещё терпели. Шчеры вообще не любили менять порядки. Для них даже новая стрижка была чем-то вроде вызова. Я видела магнума мельком, но знала только то, что обсуждали за его спиной. Джио не любил… людей в целом. Как и люди его. Злые языки шептались, что его не взяли на Алливею свои же. Но злые языки и обо мне говорили невесть что. У Джио была стайка клеврей и винные закрома, в компании которых он проводил немало времени. Иногда он скучал и обрушивался как снег на голову, отдавал указания — в основном те, что запрещали что-нибудь.

К октанону магнума вёл традиционный стеклянный мост. Дорога не для слабонервных, так тщательно отполированная, что трудно было даже найти, где её начало. На середине у меня заныло под ложечкой. Джио был настоящий древний маг. А я… прямо сейчас казалось, что я так, случайная. Вода слушалась плохо, выкидывала фокусы. Я управляла ей как барьяшек звездолётом. Машина могла не отреагировать на танец на приборной панели или при неаккуратном шмыге разнести всё вокруг. Так и вода: я давала ей не силу, а жизнь, и она не подчинялась, а озорничала.

Джио стоял у дальнего окна в полупустой и длинной приёмной. Свет давали редкие бойницы высотой от пола до потолка и шириной с ладонь. Гибкие тела клеврей обвивали подиум, словно змеи. В воздухе чувствовался аромат их омытых нектаром тел, клубился дым кальянов, играли винные пары.

— Здравствуй, магнум Джио, — я коротко присела на пороге приёмной и склонила голову. — Безграничной бесконечности твоему вечному процветанию.

— Чувствуешь?

— Что?

Джио отвернулся от бойницы и откинул густые, до пола, смоляные волосы. Все диастимаги носили такие. Все, кроме меня. Он отдал бокал клеврее и пошёл ко мне. Свет бойниц играл в полах его плаща. Он с утра до вечера разгуливал по октанону в лучших на свете шелках или надел их ради меня? Джио подошёл ближе, чем полагалось по протоколу. Я знала эти протоколы, мой папа был магнумом.

— Чувствуешь, как душно стало? — понизил голос Джио. — Здесь нет места для двух диастимагов, Эмбер.

— Я не посмела бы с тобой конкурировать. Только жить, как добрые соседи…

— Даже не заикайся, — остановил меня Джио.

Он был долговяз и болезненно бледен, даже измождён, что не удивительно при его образе жизни. Список вредных привычек мелким почерком, говорили в отшельфе, был длиннее стеклянного моста. Без синяков и надутых бессонницей вен магнум был бы красив, как муза виноделов. Но небрит, высокомерен и развратен от чёрных обсидианов глаз до подножья пика Аранея. Я вздохнула. Меньше всего хотелось препираться. Я ценила подвиг Джио не меньше остальных и надеялась лишь перебороть этот позыв отказывать всем из вредности. Настроилась быть вежливой, сговорчивой и мягкой.

— Магнум Джио, я знаю, тебе есть в чём упрекать магов в целом и… Лау в частности. Но я пришла в твой отшельф одна, без рода и фамилии. Позволь мне просто жить здесь, ни во что не вмешиваясь. Мне не нужна власть, мне безразлично влияние, мне нет дела до твоей политики. Я буду работать на ферме и вносить посильный вклад в процветание отшельфа. Хочешь, я… да только прикажи, я не буду использовать магию, по правде, я этого сама не люблю.

— Нет. Ничего не выйдет.

— Джио, но почему? Почему? Если дело в папе, то он сделал всё возможное, он не предатель, — мой голос срывался. — Ведь и ты когда-то из шкуры вылез, но проиграл!

— Не повышай голос, иначе я выброшу тебя из бойницы. Пойдём, я объясню.

Со вспотевшими ладонями я прошла за магнумом к стеллажам с наваленными на них керамоцистами книг и документов, древними бумагами, планшетами и обрывками чертежей от руки. Кое-где на полках плесневели винные бокалы и бутылки. Джио взглядом выгнал клеврей. Потом взял керамоцисту и запустил содержимое. В воздухе между нами повис портрет.

— Твой дядя Лешью Лау. Ты хорошо его знала?

— Нет. Он не был близок нам.

— Думала, дело в твоём отце? Лешью — эччер.

— Кто? — не поняла я.

— Эччеры и шэзеры — плоды соития насекомого и паука. Первые получают имаго шчера, вторые облик эзера.

Он развернул портрет в полный рост. За спиной того, кого я называла дядей Лешью, блестели…

— Крылья? — шарахнулась я. — Но он же диастимаг, он, он один из сильнейших магов Урьюи, он настоящий шчер!

— О, полукровки всегда очень талантливы, — ухмыльнулся Джио. — Эччеры получают крылья и магию, шэзеры паутину и способность инкарнировать. Твоя прабабка была минори. Удивлена? Вина налить? Нет? В те времена тараканы, бывало, похищали шчеров, а потом развлекались с ними. С поколениями влияние их генов угасает, и ты уже натуральная шчера, но в роду Лау всё ещё плещется их кровь, все вы прокляты, Эмбер. Но даже это не самое страшное.

Он порылся на стеллаже, отодвинул кресло, и вдруг под столом нашлась другая керамоциста. Меня уже слабо держали ноги, зря, может быть, я отказалась от вина. Магнум поднял на меня свои чёрные угли:

— Лешью Лау не скучал на Алливее. Думала, он собирает армию освобождения? Он двинулся на почве величия и создавал супероружие, чтобы ударить по… нет, по эзерам, но — догадаешься куда?

— По Урьюи?

— Ха-ха, да. Но его убили. — Джио бросил керамоцисту обратно под стол. — Вот повезло. Слушай, Эмбер. Ничего против тебя не имею. Ты красива и вроде покладиста, я мог бы сжалиться и взять тебя клевреей. Наливала бы мне вино и подавала бы… других клеврей на растерзание. Но рано или поздно правда о тараканьей крови всплывёт в отшельфе. Тебе не дадут здесь жить. Но я вижу два пути. Первый — стать моей супругой. Только этот статус смог бы защитить тебя от толпы, когда придёт время.

— Джио… ты же понимаешь, что… нет. Нет. Я тебя совсем не знаю. Ты меня тоже. Я не хочу в твой…

Я чуть было не сказала «гарем». Только слепой не понимал, в каких отношениях магнум Златопрядного состоит с клевреями. Джио улыбнулся, кивая. Если его и задел прямой отказ, то он сумел это скрыть. На самом деле я подозревала, что видимое облегчение на его лице — не ширма. Брак — это определённо не то, что он сам хотел бы выкинуть под занавес своих причуд. Союз диастимагов накладывал неимоверную кучу обязательств и переворачивал жизнь обоих. Даже фиктивный брак как минимум предполагал список обязательств, который один мог составить конкуренцию со списком пороков Джио.

— Тогда ритуал. Я не властен приказывать примуле. Ты сможешь остаться против моей воли.

— Джио, пожалуйста…

— Тогда уходи. Здесь нет места для Эм-без-рода-и-фамилии.

Я долго молчала, а потом тяжело опустилась в кресло и уронила голову на руки.

— Ухлур-река смоет всю скверну, что ты набралась, пока была рабыней у тараканов. — Джио накрутил мой локон на палец, стряхнул, как мерзкого червя, и отошёл к окну. — Вымоет грязь из крови рода Лау. Ни минутой раньше я не пущу тебя в отшельф.

— Согласна. Я стану примулой.

— Не торопись. Ещё нужно доказать, что ты достойна. Я прикажу Бубонне подготовить всё для ритуала.

Он позвал клеврей и жестом приказал им проводить меня вон.

Злайя пришла в ярость, конечно. И в недоумение от правды о Лешью Лау. Всю ночь она переубеждала меня принять первое предложение Джио.

— И подложить ему ядовитую игловицу во сне. Это ведь сработало бы против бумеранга?

— Он это не всерьёз, — возражала я. — Ты бы видела, как он смотрит. Из-за дядьки я для него гнус, гадина. Он бы не пустил меня ночевать и у порога: именно из страха, что я подброшу ему ядовитую игловицу или ещё какую змею. И нет, я не уверена, что это бы сработало без отражения. А мне дороги мои руки и ноги. Я попытаю счастья в реке. Не самый же я пропащий диастимаг! То есть смею на это надеяться.

— Может, респиракву возьмёшь?

— Нельзя.

— Респираква маленькая, сунешь в нос — не заметят.

— Узнают прибор по пузырькам. Аквадроу же без пузырей дышат. Лучше дай мне какого-нибудь снотворного сейчас.

— У меня только для мелкого рогатого скота, — всхлипнула Злайя, совсем расклеиваясь.

— Пойдёт. Неси.

Утром Злайю не пустили на берег Ухлур-реки. Туда пускали только диастимагов, бабрахманов — ритуальных жрецов с барабанами — и клеврей. На рассвете подруга простилась со мной в Пропащем овраге и стояла на его краю, пока я не скрылась из виду. Ухлур-река была неглубоким горным ручьём. Таким кристально прозрачным, что если бы на дне лежала книга, её можно было бы прочесть с берега. Это и было место поединка с природой для претенденток-аквадроу.

— Ты войдёшь в священные воды Ухлур-реки и ляжешь на дно, вот здесь, — показал Джио. — И на третий восход я приду за тобой, чтобы объявить примулой. Или вытащить утопленницу гарпуном.

Бабрахманы, напичканные чем-то или в глубокой медитации, должны были бить в барабаны трое суток. А я в это время…

— … останешься неподвижна, — продолжал магнум. — Клевреи выложат на твоём теле узоры из самоцветов, и если к третьему восходу ни один не скатится на дно, а ты останешься жива…

— Я прочитала, от этого ещё никто не умирал.

— М-м, но это я так, на всякий случай уточняю. Если останешься жива, станешь примулой.

— Я готова.

Моя мастерская была уничтожена. Меня преследовали банда махинаторов и Кайнорт Бритц. Все сбережения сгорели, а принять от Злайи деньги — большие деньги — на новую жизнь я бы не смогла. Я рискнула, но была неосторожна и проиграла городу. А сам город проиграла Кайнорту. Но после всего, что я пережила на Кармине, перетерпеть трое суток в холодном ручье без движения, без сна и на пределе диастимагии не казалось чем-то непреодолимым. В конце концов, я ночевала в дерьме. Неужели в воде не переночую?

Без лишних слов я скинула одежду. Джио поджал губы, ожидая, может быть, колебаний или просьбы отвернуться. Рассвет упал на шрамы. Давно выбеленные доктором Изи, но всё равно яркие и заметные рубцы. Пусть смотрит, решила я. Пусть знает, через что прошли рабыни эзеров, пленницы, которых он презрел. Думал, мы валялись по нежным постелям, а не по пескам и ржавчине. Думал, что одним солдатам досталось в этой войне. И что раз я носила сапфировые шпильки и чулки со стрелками, то и внутри была как ломкое суфле. А может, ничего он и не думал вовсе. По лицу Джио тем утром нельзя было разобрать ровным счётом ничего. Настоящий магнум. Папа тоже так умел. Все политики учатся этому со временем.

Камни в ручье оказались скользкие и гладкие. Вода ледяная. От волнения я позабыла заставить течение согреть себя и поняла, что вода не подчинится, пока я не подчиню себе нервы. Я легла на дно Ухлур-реки лицом к небу. До поверхности оставалось метра полтора воды. Редкие песчинки кварца и золота взболтнуло и унесло течением. Мне было страшно до колик. В эту самую секунду идеи получше ритуала посыпались одна за другой. Я бы даже передумала. Если бы накануне Джио не вёл себя как упырь. Клевреи вошли в ручей, опустились на колени и принялись подбирать со дна самоцветы. Бирюзу, гематиты, сердолик, топазы. Янтарь… Клевреи проворно укладывали камушки на моём теле, следуя древним узорам. Скоро самоцветы покрыли кожу от линии волос на лбу до самых лодыжек. Джио бесстрастно наблюдал за церемонией. Его бледное лицо рябило, искажалось водой. Я прикрыла глаза и сосредоточилась на пульсе, пока клевреи искали ещё места на моём теле, где можно было устроить последний авантюрин. Наконец он лёг в ямку на горле, и я смогла вдохнуть. Вода подчинилась без фокусов.

Клевреи вышли из ручья, и Джио подал сигнал бабрахманам. Жрецы надели капюшоны и взялись за тонкие палочки с шариками хрусталя на концах. Вода почти перекрывала звуки речной долины, но вибрация чувствовалась и на дне. Натянутая кожа барабанов была усыпана камушками, такими же, как на мне. С каждым ударом хрусталиков они ритмично подпрыгивали, и вот — самоцветы взлетали со скоростью, на которой глаз уже не улавливал их движения. Казалось, что камушки парят над барабанами.

Полюбовавшись на волшебство бабрахманов, Джио взглянул на меня и указал на солнце. Оно только-только оторвалось от долины. Ритуал начался. У меня снова от волнения сбилось дыхание. Я втянула ручей ноздрями, в глаза бросилась кровь. Но я укротила приступ паники, выпустив воду изо рта. Никто не увидел этой секунды страшного смятения: клевреи спешили за магнумом прочь. Все покидали ручей на трое суток. Когда они ушли, и остались только солнце и ритм бабрахманов, мне удалось немного себя согреть. Вода смилостивилась и, огибая меня, грелась до температуры моего тела, иначе можно было умереть от переохлаждения. Оставалось только надеяться на сговорчивость Ухлур-реки на протяжении целых трёх дней. И на чашечку утреннего ботулатте у Злайи. Потому что я знала наперёд: если провалюсь в сон, то захлебнусь. И тогда Джио придёт с гарпуном.

Первый день испытания начался с отчётливой мысли, что я не хочу. Быть. Здесь.

Глава 9 Выдох

Верманд прыснул так, что тучка с его курарчелло отлетела и пролила коктейль на пол. Они с Кайнортом сидели одни в пустом баре клуба «Тессераптор», где за пару часов до открытия было тихо, чисто и спокойно.

— То есть ты, — стал строгим Верманд. — В своей лучшей форме. Дрался с ней полчаса. Откусил… не перебивай. Откусил себе лапу. И говоришь, что тебе полегчало. Так?

— Я не буду это комментировать.

— Не нужно было позволять ей обращаться. Почему упустил момент?

— Если бы она не обратилась, эксперимент закончился бы, не успев начаться. Какая же это была бы терапевтическая психодрама?

— Стоп. Ты всё сделал не так, — отругал его брат. — Когда я говорил: «Найди, сразись и поставь точку», я имел в виду драку Кайнорта Бритца и Эмбер Лау. А не балет на траве. Ты — самец стрекозы. А чёрная вдова — не Эмбер Лау. Шчеры — не пауки, а люди, способные превращаться в пауков, и это не просто слова. Превращаясь, расы, подобные шчерам, будто смотрят на себя извне. Это ты дрался в истинном облике. С её альтер эго. Это ты выбрал поле брани, где вы оказались в одной весовой категории. Нужно было не дать ей обратиться, чтобы самец стрекозы отомстил Эмбер Лау. Тогда всё закончилось бы слишком скоро, да. Но идеально.

— Вер, какая разница, если мне помогло?

Брат долго сверлил его белые глаза своими точно такими же и сказал спокойно:

— Допустим. И что ты теперь чувствуешь?

— Я… покажу. На примере одного блюда.

— Спасибо, хоть не споёшь, — хохотнул Верманд. — Ты готовить умеешь?

— С этим справится и ребёнок.

Он зажал сигарету в зубах и подошёл к кухонной части бара. Верманд откинулся в кресле с бокалом в руке и вооружился улыбкой, готовый внимать. Кайнорт выложил на стол кусок свежего стейка и мясницкий топор.

— Я понял, — разочарованно отмахнулся брат.

— Нет, не понял. Для начала поставим вариться лапшу до полуготовности, — Кайнорт водрузил на столешницу гору посуды и столовые приборы от венчика до ножа для фруктов. — А пока она кипит, в небольшом сотейнике пассеруем стебли папоротника и спаржевые грибы. Дадим им подружиться и… добавим веточки бензилика. Лучше порвать их прямо руками. Икру бриветки перетрём через мелкое сито. Вот так. Икорный рассол не выливаем, нам он ещё пригодится. Тем временем отделим вишни от косточек и замочим в молоке с орехами-я-не-знаю-как-их-звать. Томить под крышкой на слабом огне пять минут. Затем тщательно взбить до лёгкого загустения. Можно добавить гренки.

На плите теснились уже три кастрюльки. Кайнорт выудил четвёртую и грохнул на варочную поверхность.

— Тушки болотных рачков избавляем от панцирей, щедро фаршируем сыром и заливаем икорным рассолом. Припустим капельку… и посыплем вялеными томатами. Жарим до золотистой корочки.

На плите зашкварчало. Верманд допил курарчелло и, не закрывая рта, заказал у тучки ещё. Кайнорта несло на третьей космической:

— Тем временем лапша готова. Пусть немного остынет, а мы разделим бриветок на волокна и обдадим кипятком. В зажарку из рачков и рассола добавим нашу пасту с орехами и молоком, процеженный бульон из-под папоротника, ну и чернила каракатицы для цвета… на глазок… По ножу вливаем сливки. Ой, я забыл про яйца.

Он метнулся за ними к холодильнику, разбил десяток и, отделив желтки от белков, первые отправил в бульон, а для вторых не нашёл подходящей посуды и выпил сырыми. Откупорил десятилетнего Шмелье руж, пипеткой отмерил три капли и с аккуратностью ядерного физика влил в какую-то кастрюльку.

— Приступим к финалу. Нам понадобится рукав для запекания. Поместим в него лапшу, жаренные в рассоле тушки рачков и молочно-ореховую крем-пасту. Приправим по вкусу, — он всыпал по пять столовых ложек соли и перца, понюхал, всыпал ещё по пять и порылся в кармане. — Украсим щепотью гаек, горсткой шестерён или пучком медной проволоки. И плотно завяжем.

Он бросил рукав, набитый половиной недельного запаса кухни «Тессераптора», в печку.

— Тушим на сильном огне.

И провернул ручку до максимума. Сквозь рукав для запекания прошли разряды молний, в дверцу грохнуло, вспыхнуло, из щелей повалил дым, чёрно-зелёный смрад заполнил барный зал. Кайнорт похлопал себя по карманам и обнаружил, что на каком-то из этапов сигарета тоже упала в лапшу. Он взял полотенце и достал противень, полный углей.

— Вот, — ткнул он им в брата. — При подаче украсить микрозеленью петрушки. Это, Верманд, то, что я чувствую.

— А мясо и тесак?

— А, это. Это то, что чувствует она.

Он бросил поднос на стол. Потом открыл окна и запустил вытяжку. Следующие несколько минут они пили молча, пока Верманд не заглянул брату в бокал:

— А почему у тебя там чай?

— Дети вчера прилетели. Преждевременная линька. На этой неделе всё навалилось: братья Йо-Йо, Миаш спит с мочалкой и кактусом, Юфи болтает на алливейском. Хоть разорвись. Я обещал слетать на Остров-с-Приветом, но так и не подступился.

— Один туда не летай. Тебе нужен толковый диастимаг.

Их прервал звонок. Пришли две шчеры по заказу из агентства. В штате «Тессераптора» не было доноров, но гостям их можно было привести с собой, а хозяин, нуждаясь в живой крови, заказывал в специальном агентстве. Девушки обольстительно улыбнулись и скинули с плеч палантины. Верманд потянул к себе рыженькую, та обрызгала себе шею криоспреем и устроилась на коленях у муравья. Она выглядела ухоженной, здоровой и вкусно пахла. Верманд подозревал, что в донорском агентстве шчерам платили больше, чем ему в НИИ. Он выпустил жвала и привычно ласкал девушку, пока пил её кровь.

Кайнорт отступил в тень и пригласил другую на диван. Он так и знал, что брат оставит ему эту. Тоньше, белее и с шоколадными косами. Шчера села, куда было приказано. Закинула ногу на ногу, распылила спрей и раскинула руки по высокой спинке дивана. Она уже прознала: крови хозяин клуба забирал много. Действия криоспрея едва хватало, чтобы закончить кормёжку. Но если не умрёшь — будет десять выходных подряд. Бритц не спешил. Он дождался, когда брат напьётся сам и скажет:

— Пей, я присмотрю.

В последнее время Бритц старался не оставаться один на один с донорами. Верманд должен был остановить брата, если тот увлечётся. Чтобы не убил опять: не выпил досуха, не порезал глубоко. А то бывали уже случаи. Кайнорт даже не стал обходить диван, чтобы сохранить подобие границы между собой и девушкой. Он наклонился, и шчера не успела опомниться, как вниз по салфетке вдруг потекла её кровь. Эзер опирался на спинку и не хватал шчеру лапами, не царапал и не ласкал. Хозяин клуба редко превращал обед в нечто большее, чем автоматическое поглощение крови. Очень редко. И только не с девушками, похожими на эту. Он едва начал, но в глазах поплыли круги, зашумело в ушах, и…

— Чёрт, — Кайнорт оторвался от испачканной кровью шеи. Шчера под ним начала сползать по спинке дивана, закатила глаза.

— Ох, Кай, это я виноват, — бормотал Верманд, пока они вдвоём укладывали бессознательное тело вдоль дивана. — Не уследил. Но ты пил секунд двадцать-тридцать, за это время нельзя навредить. И с тех пор, как инкарнировал на Алливее, ты же не убивал их больше, так?

— Наверное, им просто везло. Не знаю.

— Ты только сам не уходи в ступор. Эй. Сосчитай факториал девяти.

Вторая шчера уже несла набор гемостатических салфеток, обычные не помогали при порезах стрекозиными жвалами. Из холла выглянул Нахель. Втроём они быстро остановили кровь, и шчеру оставили поспать на диване. Чивойт крутился под ногами и под шумок стащил мясо. Кайнорт сказал мрачно:

— Триста шестьдесят две тысячи восемьсот восемьдесят.

— Он ни при чём, — хмыкнул Пшолл и поправил плед на шчере. — Дура. Я видел её за клубом, накачалась наркотой. Нарочно или перепутала с антикоагулянтом. Вот её и прижало тут.

Верманд достал фонарик и рассмотрел зрачки спящей. Кольнул карманным анализатором.

— Нахель прав. Кай, ты хотел остаться трезвым, но от судьбы не уйдёшь. Всё-таки хлебнул бяки с её кровью.

— Прекрасно. Теперь у меня две фобии.

Кайнорт упал в кресло для гостей. Сиденье было покрыто медиа-ликвором. Из фиолетового слоя под эзером выскользнули руки: погладили ему спину, помяли плечи и загривок. Когда навязчиво добрались до ширинки, Кайнорт хлопнул по рукам. Они мигом исчезли. Тем временем бранианского кота под столом тошнило мясом.

— Слушай, помнишь Бубонну? — вдруг спросил Нахель, и Кайнорт уточнил:

— Суидку, которая навела здесь суету?

— Да, такую забудешь.

— Это очень на тебя похоже, Нахель, — поддел Верманд. — Вертишь головой при переходе из бара в бордель, а потом заводишь суида.

— Мы просто приятели. Им в отшельф подкинули горящую зверюгу. Я помогал Бубонне добыть переноску-токамак. Она не знает названия зверюги, но по описанию это фламмори-как-то там твоя. Только Бубонна скрывает, где живёт, у них магнум какой-то дикий бумеранг. Но от одежды пахнет… солёной водой, йодом. В общем, морем. Ну, и наверняка далеко-то отсюда не потащили тварь. В какой-нибудь ближайший отшельф и подкинули. Думаю, в Черновдовий или Златопрядный. Скорее в Златопрядный, да, это один из немногих отшельфов, которым до сих пор управляет диастимаг.

— Вернусь в перквизицию, возьму тебя напарником, — похвалил Кайнорт, и Нахель покраснел:

— В сыск? Да не, там дедукция нужна. Только я не поеду, не подставляй меня перед Бубонной.

— Один управлюсь.

Чивойт свернулся в свободном кресле калачиком и умывался копытцем. Фиолетовые руки медиа-ликвора чесали его за ушком. А когда тронули рога, бранианский кот извернулся и цапнул. Легонько, чтобы знали своё место.

Ненависть отшельфа к эзерам забиралась Бритцу под кожу, но он не мог не залюбоваться Златопрядным. И горы с зефирными облаками, и раскатистое море. И трава настолько мягкая, что так и уводило в неё с тропинки. Осенним полуднем краски были ярче и свежее, чем всегда. Именно такую Урьюи Кайнорт рисовал когда-то Альде Хокс, соблазняя её на поиски Тритеофрена. Именно такая Урьюи когда-то соблазнила и его. Здесь было столько кислорода, что казалось, он мог бы прожить тут без чужой крови.

Ярмарка на предгорье встретила его разухабистым конкурсом, кто сильнее вдарит битой по чучелу таракана. Дальше дети топтали надувных жуков, натоптавший больше всех получал свистульку. Дурацкое положение было здесь у Бритца. Представитель расы победителей, хозяев нового мира, но убьют его тут — и за шкуру предателя не вступится ни эзер-сейм, ни ассамблея. Конечно, Верманд настаивал на открытом визите без почестей. Но вряд ли эзер снискал бы расположение шчера, открыв дверь с ноги. Кайнорт положился на свои сильные стороны. Кротость, вежливость и заботу о репутации собеседника. Он оставил орникоптер далеко за отшельфом, пришёл пешком в простой и неброской одежде, чтобы не испортить людям праздник. Даже надел и затемнил линзы. Его политический реверанс грубо прервали на кульминации. У опоры стеклянного моста рослый паук схватил его за шкирку и встряхнул:

— Разрешение, бродяга!

— Разве октанон магнума Джио не открыт для страждущих без исключения? — наивно спросил Кайнорт и поправил сбитый капюшон.

— Никаких исключений. Без специального приглашения в октанон нельзя. Вставай в очередь из страждущих.

— Но дело касается финансов, а большие деньги отлагательства не терпят.

— Тогда лети, — усмехнулся паук, не подозревая в бродяге эзера. Насекомые не распинались перед охраной, а валились на отшельф как снег в июле, если уж им так было нужно.

— Лететь? Я боюсь, магнуму это не понравится.

— Тоже мне. Ему не нравятся даже те, кому назначено. Мост закрыт. Санитарный день.

— Ладно.

Кайнорт всё ещё не передумал быть вежливым. Вернулся через рынок обратно, спустился в овраг и полем пишпелий добрался к отвесной скале октанона. Там, прежде убедившись, что никто его не видит, расправил крылья и взлетел.

Он шагнул в спальню магнума с балкона, и клевреи взвизгнули, бросаясь с тахты врассыпную. Высота лоджии равнялась с горным пиком, над которым катилось солнце. Магнум поднялся с ложа и взялся за «рейморт» среднего калибра, который хранил у изголовья.

— Прошу прощения, магнум Джио, — наклонил голову Бритц, показывая, что руки его пусты. — Но на мосту санитарный день, а просьба моя горит. И это не оборот речи.

— Да ты кто такой?

Гость вышел на свет и снял затемнение с линз. Он стоял не так уж близко к Джио, но чувствовал запах креплёного вина в его дыхании. Вокруг постели магнума были расставлены причудливых форм свечи. Нагие тела без голов, хвостатые джинны и черти с тремя пастями, ночные кошмары из воска чёрного, молочного, рыжего. Одни чадили, другие отдавали тёплые ароматы и белый дымок.

— Магнум Джио, не зовите охрану. Шчерам лучше не знать, кого Вы принимаете у себя тайком. Я пришёл, чтобы предложить сделку.

— То, что эзеры подразумевают под сделкой, в наших кодексах значится как грабёж.

— Это ничего не будет Вам стоить, разве что головной боли. Здесь в отшельфе находится детёныш фламморигамы. Я хочу его купить.

— Нет. Фламморигама уже была в частной коллекции, ничего хорошего из этого не вышло. Теперь ты хочешь его замучить?

— Зверь украден с Острова-с-Приветом. Минори только хотят вернуть его общине, чтобы избежать проблем с резервацией.

Джио обошёл комнату и голыми руками подправил что-то на размягчённой горением свече. Он посмотрел на то, что вышло, задумчиво смял воск и принялся лепить джинна с начала.

— Мне не до сделок, — объявил он. — Одна особа претендует на статус примулы Златопрядного отшельфа. Прямо сейчас она лежит на дне Ухлур-реки. Мои мысли заняты её успехом, а распорядок дня подчинён тревогам за её жизнь. Она стойко держится. По окончании ритуала, если он увенчается успехом, у меня и вовсе не будет свободного времени. Впрочем… если до рассвета с её тела упадёт хоть камушек — испытание будет провалено. Тогда скорби моей не будет предела и… возможно… я найду утешение в беседах с тобой.

— Скользко. Тонко. Но я в это не играю, — разочарованно сказал Бритц. — Минори не вмешиваются в дела отшельфов.

— Почему бы минори не перестать лицемерить и признать, что вы уже вмешались! Не из-за ваших ли игр, в которые ты не играешь, с отшельфов сосут кровяной налог? Я отдам фламморигаму, если и ты окажешь мне услугу, которая ничего не будет тебе стоить.

В памяти Бритца всплыли разговоры с Уитмасом Лау. Только теперь это он попал в замкнутый круг, а древнее чучело ставило его логику раком. Кайнорт на секунду увидел в Джио собственного двойника из недавнего прошлого, где вместо хорошего психиатра он выбрал винный погреб. Но. В конце концов, что ему какая-то шчера в воде?

Шчера. В воде.

— Как Вы сказали… на дне?.. — сипло спросил Кайнорт, оглушённый догадкой.

— Она аквадроу. Они прекрасно дышат там, где неглубоко. Но если тебе нужно самооправдание, то она — худшее, что может случиться со Златопрядным. Девочка упорная… но недостойная по крови. Одного камушка будет достаточно. Но вообще — поступай как знаешь. Ухлур-река всё смоет.

Улыбка мага отразилась на лице эзера. Через секунду двое скрепили сделку рукопожатием, и Бритц упал с лоджии октанона. У земли расправил крылья, только чтобы не разбиться, и завернул в расщелину. Пришлось спешиться ненадолго. Он едва себя сдерживал, чтобы не задымиться от возбуждения, пока шнырял между ярмарочными палатками и сливался с толпой. Накинул капюшон и бежал вприпрыжку через площади, вдоль улочек, по плантациям, пока в лёгких не стало жечь. Лететь можно было уже на границе грядок с пишпелиями. За ними он обратился стрекозой и со взрывом восторга взмыл над пустошью. Так стремительно он не летал, даже когда на кону стояла жизнь. Нет, теперь на кону стояла смерть, а Эмбер Лау было некуда деваться, и всё-таки он спешил. Второй шанс судьба давала только счастливчикам, а третий — последним идиотам. Кайнорт Бритц точно знал: идиот он далеко не из последних. И теперь, на территории Эмбер, всё будет честно.

Ухлур-река, которая в отшельфе билась о камни и пороги, в долине текла ровно и спокойно. Чувствовались инфразвуки ритуальных барабанов. Джио расписал ему правила. Прервать испытание было делом взмаха крыла под поверхностью, говорил магнум. Полсотни тысяч глазных фасеток искали Эмбер в прозрачных водах. И нашли.

Бритц начал обращаться ещё в воздухе. Он едва не забыл, как работать крыльями, и чудом не упал прямо в ручей. Должно быть, шчера издали почувствовала стрекозу: вибрация колыхала накидки на бабрахманах, трогала норковую осоку на берегу. Диастимаг не могла не почувствовать. И Кайнорт опять восхитился её выдержкой: думать о смерти — и не бежать. Течение билось в унисон с пульсом Эмбер. Быстрее и быстрее, но шчера была неподвижна. Джио обманывал себя: Эмбер Лау была достойна большего, чем целый отшельф. Она была достойна мира, который только мог окинуть взгляд.

Тело казалось фантастическим, выходящим за пределы чувственного понимания в белой, голубой и мятной акварели Ухлур-реки. Кудри змеями клубились у лица, глаза сверкали самоцветами. Они на секунду блеснули сильнее, но вода тотчас смыла слёзы. Эмбер изменилась с тех пор, как он видел её в своей каюте на Кармине: вытянулась, фигура стала совсем взрослой. Худоба оленёнка стала точёной стройностью поджарой кошки. Хотя и он изменился тоже. Больше внутренне, но и внешне это было видно. Зеркало воды отразило серийного убийцу за миг до броска.

Конечно, я видела. Он приземлился на бархатные мхи и ступал по норковой осоке, туда, где над ручьём качались бутоны диких пишпелий с икринками. В тех, что тяжелели над самой водой, были уже мальки. От колыхания воздуха бутоны лопнули, и рыбки плюхнулись в ручей. Я моргнула. Хотя это было довольно страшно, ведь стрекозы хватают добычу так быстро, что моргнуть не успеешь.

Пятеро бабрахманов не шелохнулись, палочки с хрусталиками продолжали трепетать. Драгоценные камушки парили над барабанами, сверкали на солнце. Кайнорт знал, что я вижу. Всё вижу из-под воды. Как улыбается. Как достаёт керамбиты. Как идёт мимо жрецов и касается их капюшонов сзади лезвиями. Бритц взмахнул над барабаном, но камушки не упали: он успел между кадрами. И ступил в священные воды Ухлур-реки. Самоцветы на моём теле задрожали. Он перережет мне горло, не уронив ни камушка. Я стану примулой посмертно.

Глаза эзера сверкали, как битые стёкла. Бритц опустился в ручей, став на колени — снова на колени передо мной — и подался вперёд. Он лёг на воду, поднырнул, но не потревожил течения. Крылья распахнулись под зеркалом Ухлур-реки. Мы не закрывали глаза. Он был в моей власти, а я во власти своей стихии. И он и я здесь могли убить мгновенно, вопрос был в том, кто первый. Кайнорт подбирался с осторожностью кошки в серванте.

Керамбиты легли на камни рядом, и самоцветы на скулах затряслись сильнее. Ниточки льда протянулись от самого дна к его лицу. Я предупреждала: только сделай мне больно, и заморожу тебя целиком, всю реку до скалы Аранея заморожу. Или вскипячу. Или выброшу к чёртовой матери. Ему было всё равно. Кайнорт отвёл мне со лба волосы кончиком лезвия. Он будто ещё не решил, с чего начать резать, но вдруг захотел с лица. Бритц не касался моего тела, но я чувствовала его тепло сквозь воду от шеи до пальцев на ногах. Ледяные нити, морозные верёвки росли и множились, он ломал их, приближаясь, но самоцветы оставались на месте. Он оставит мой великолепный труп на дне.

Кожа на лице эзера покрылась сеточкой ледяных узоров, как зимой на стекле. Мороз подобрался к глазам, и он закрыл их. И я закрыла. Керамбит щекотал кожу, и там, где он касался моих лица и шеи, нарастал лёд. Это было… что?.. Кайнорт поцеловал меня в висок, и на виске хрустнула корочка. Коснулся переносицы губами. Я перестала дышать и растрачивала диастимагию на кружево из ледяных нитей, уже не соображая, что происходит. Лезвие на моей шее, губы на моей шее… и лёд в ответ. Я сотворила целый узорчатый кокон. И когда язык эзера приласкал мой, хелицеры с хрустом ударили в ледяной ошейник. Он придумал это только сейчас? Миллион и один способ поцеловать шчеру и не умереть, он изобретал их на ходу или в свободное от убийств время? Хелицеры бились в ледяном плену, самоцветы дрожали и не падали, мы целовались в Ухлур-реке… и я отвечала с терзающей нежностью, потому что священные воды смывали всё.

Та вспышка, когда каблук летел мне в глаз. У нас был один вкус на смерть и на обувь. Я думала, он случайно тогда. Врала себе, что случайно. Кайнорт открыл глаза и, поймав мой взгляд, поцеловал снова. Спокойно, без надрыва и противостояния, в доказательство трезвого ума и твёрдой памяти, а не триумфального безумия от предчувствия победы. И дёрнул ледяные нити. У него закончился кислород.

Я отпустила. Он промолчал мне всё, что хотел.

Кайнорт уходил, чтобы выдохнуть. Выдохнуть эти шесть с половиной лет. И меня. Но мы проглотили два конца одной лески, и на каждом был крючок. Леска оборвалась, а крючки остались. Он скользнул над поверхностью и взлетел обратно в мир звуков и запахов. Ни один самоцвет не скатился с узора. Я видела, как Бритц над ручьём обернулся стрекозой и гигантскими зигзагами метнулся прочь. Бабрахманы стучали. Солнце катилось за холмы. Прекрасно: он выдохнул, а я? А я?

Словно бизувий, который катит шар из барахла бедуинов вверх по бархану, я катила в гору свою ненавистную ненависть. Но теряла равновесие, как только её пытались у меня отнять. Злодей вручил мне этот объятый огнём комок, но забирать не имел права. В праве Бритца было убить меня или раздуть новые угли. Но не оставлять на подступе к вершине одну, с пустыми руками. С этим светом, которого слишком много, и воздухом, которым больно дышать одной! Оглянуться и обнаружить, что теперь-то вверх легче, чем вниз, но ни там ни там у меня больше никого нет.

Или может быть… кто-нибудь поднимется с другой стороны?

Я закрыла глаза и попросила воду: милая, у меня нет больше сил, ну имей совесть, не топи меня сегодня. Кажется, новую жизнь и всё остальное полагалось начинать с дыхания. Вдох и долгий выдох… Ручей смывал прегрешения и уносил всё, что было. А что было? Ничего не было. Ничего. Этого. Не было.

Далеко от берега Ухлур-реки Бритц с размаху приземлился в норковую траву. Упал на четвереньки и зарылся пальцами в белый песок у корней. И сделал то, что никогда ещё не делал: долго и непечатно ругался на трёх языках вперемешку. Он был сырой и злой. А теперь ещё и грязный. В груди вертелся кол с гвоздями. Надо было возвращаться в отшельф, но лететь не хотелось. Переодеваться в сухое не хотелось. И даже курить не хотелось тоже. Разбить бы себе голову о чёрные скалы октанона, но дома Юфи и Миаш. Или казнить надутые головы пишпелий, пока не затупятся керамбиты, но разве цветы виноваты, что кто-то на пустыре — придурок? Пёс с ней. С карьерой в перквизиции. Пёс с ней, с жизнью Эмбер Лау. Но зачем он целовал этот свет, когда злодею полагалось хорониться во тьме? Зачем ему эти гвозди на каждом вдохе, иглы на выдохе?

Мокрые рукава липли к запястьям. Семь лет назад, когда Альда Хокс собирала данные о Кармине, кто-то привёз ей оттуда карминский скальп. Маррада выпросила у сестры моток красных волос и сплела браслеты. Она подарила их Кайнорту перед последней войной. Сама завязала на удачу. Маррада. Маррада, которая измучила, которая душила, которая тянула вниз. Он носил браслеты не снимая, не потерял в карминском плену, увёз на Брану. Потом забыл о них, шнурки просто были частью него, как кожа или волосы. В Ухлур-реке они вдруг попались на глаза, когда его рука отводила волосы со лба Эмбер. И обожгли руки. Теперь он подцеплял шнурки керамбитом и один за другим бросал на землю. Пытался не торопиться, думать, что же он творит. Но так старался, что порезал кожу на предплечьях.

Так было тяжело… И ведь это он уже умирал. А если бы нет?

Настал вечер, и Кайнорт уселся под молокабовое дерево, чтобы посмотреть, пережил ли его комм купание в Ухлур-реке. Неожиданно тот запустил приложение, реагируя на что-то. Кайнорт подскочил на месте: прямо из молокабы вышел призрак женщины оттенка «сепия».

— Кладбище Златопрядного отшельфа желает вам долгих лет здоровья, — кивнула женщина.

— Э…

— Для получения справки нажмите «1». Для вызова умершего родственника назовите имя и номер дерева. Для поиска умершего свяжитесь с дежурным администратором социальной сети. Для выхода в корневую папку нажмите «0».

Кайнорт посмотрел на комм, потом на призрака, опять на комм и вспомнил, что кладбища в отшельфах снабжали памятниками-искинами. Но никогда бы не подумал, что у них тут кол-центр и социальная сеть. Он набрал единицу. Справочный призрак вышел из куста напротив. Он выглядел довольно пожилым синеватым шчером. Кайнорт решил попытать удачу с тем, кто, вероятно, умер до вторжения и не знал, что эзеров положено гнать поганой метлой.

— Скажите, а Вы хорошо зна… ли этот отшельф?

— Я прожил в нём сто семьдесят счастливых лет, — поклонился призрак.

— Простите, если мой вопрос Вас заденет, но сколько лет Вы уже мертвы?

— Девяносто пять лет, три месяца и два дня. Но память справочных призраков пополняется с каждым новым тысячным захоронением. Что вам угодно? Вы не похожи на шчера из здешних мест.

— Я хотел бы знать… — Кайнорт всё ещё не верил, что стоит в сырых штанах и говорит с мёртвыми, и не мог подобрать ни подходящих слов, ни пригодной мины. — Где в Златопрядном можно было бы сохранить что-то очень ценное и опасное?

— Если вы хотите ограбить отшельф, молодой человек, я буду вынужден сообщить в полицию, — предостерёг старик. — А также внести данные о правонарушении в память всех ваших почивших родных до минус седьмого колена. Они будут стыдить вас при каждом посещении веки вечные.

— Ограбить? Напротив! — поспешил соврать Бритц. — У меня есть редкий зверь. Я хочу отдать его на сохранение, требуется самое надёжное место.

Старик потускнел и замигал.

— По состоянию на прошлый похоронный период самое надёжное место для животных в Златопрядном — ветеринарный репозиторий на звероферме. Это вверх по агросопкам, налево к акридарию, опять налево, ещё раз налево.

— Спасибо, — Кайнорт узнал, что хотел, и собирался уже отключить злосчастное приложение. Оно реагировало на все деревья и кусты вокруг, и оттуда выходили новые призраки. Это было как минимум неуютно. Вместо этого он попал в корневую папку, и рядом с молокабой опять появилась первая женщина.

— Вы хотели поговорить с кем-то ещё?

— Я… нет, я… да, Вы говорили о поиске умерших. Вы не могли бы найти для меня Уитмаса Лау?

Ему захотелось проглотить свой язык. За каким дьяволом ему понадобился Уитмас? Что он ему скажет? Бритц надеялся, ему ответят, что на Урьюи нет такого захоронения. Женщина кивнула и стала мерцать в странном ритме, будто набирала номер.

— Ожидайте, — а через минуту сообщила: — Файлы, которые вы запросили, заблокированы родственником первого колена. Вот всё, что мне удалось найти по запросу «Лау». Приятного поминания.

Она исчезла в молокабе, и прямо оттуда — видимо, из того же канала — вышел Чиджи. Откровенно, Кайнорт оказался не готов. У него встали дыбом волосы по всему телу. Он присел, чтобы оказаться вровень, потому что ноги у него всё равно подгибались. Мальчик улыбался и не узнавал эзера. Он был словно живой, только чуть-чуть серый и прозрачный.

— Здравствуйте! — прощебетал он. — А я думал, Эмбер. Почему она не пришла?

— Привет, Чиджи. Как ты?

Это была копия куда лучше, чем другие призраки. Видно, над его программой хорошо поработали. Наверняка сестра. А может, и Пенелопа заодно с нею.

— Ну, я умер. А так нормально. А с Эмбер что? Она уже вторые выходные не приходит. Мама говорит: придёт-придёт, а её всё нет и нет… А почему вы плачете? Она там что, она там не умерла тоже? Если умерла, тогда пусть её поскорее оцифруют, а то мы скучаем.

Кайнорт молчал с пыльною ладонью на лице. Махнул на слёзы, на песок в солёных ресницах, на колючий комок и пытался выровнять дыхание, прийти… даже пусть не в норму, хотя бы в себя, потому что уже не помнил, когда был в норме. Он потратил целую минуту, чтобы просто справиться с речью:

— Она придёт, Чиджи, — сказал он, подумав, что у мальчика в чужом канале не так много времени, и не стоит тратить его даром. — Эмбер не умерла, с ней всё будет хорошо. Просто немного занята.

— Ладно. Она делает роботов, только пока не очень получается.

— Лучше, чем у меня, во всяком случае, — немного нервно улыбнулся Бритц. — Её мехатроника спасла мир.

— Да? Тогда не говорите ей, что я так сказал, ладно? Я бы тоже хотел жить с Эмбер в городе. Ну, если бы не умер. И увидеть бой шиборгов. Вот она обещала рассказать, кто победил в чемпионате Эксиполя, а сама не пришла. А у нас на кладбище никто не смотрит шиборгов.

Бритц моментально нашёл новости за прошлую пятницу:

— «Крушитель вёл два раунда, но в третьем победил Сольпугало», — прочитал он вслух.

— Эх, — дёрнул носом призрак Чиджи. — Да как так-то?

— Загрузить тебе видео боя?

— Поднесите комм к мигающей кнопке. Ага. Спасибо большое. А вообще, хорошо, что она вас прислала, — он кивнул и добавил по-детски строго: — Только пусть в другой раз сама придёт.

— Конечно, Чиджи. Обязательно.

— Ну, я пошёл. Тут канал перегружен. До свиданья.

Чиджи пропал в молокабе, не дожидаясь ответа. Что это было? Откуда у него это приложение? Впрочем, Миаш играл с его коммом накануне, это многое объясняло. Кайнорт проверил сообщения от Верманда, который остался с племянниками, и убедился, что хоть у них всё хорошо. Брат прислал видео, на котором дети раскрашивали нейросхемы очаговых поражений мозга из методички НИИ по психопатологии. Бритц пошёл к отшельфу пешком. Раскидывал белый песок сырыми кедами и делал короткий вдох и длинный выдох. Надо было выветрить из головы Ухлур-реку и кладбище хоть на час-другой, чтобы поймать баланс. Иначе ему не выжить, не говоря уже о том, чтобы выкрасть фламморигаму. То, что придётся это сделать, он понял ещё в октаноне, как только догадался, кто лежит на дне. Он прилетел к ручью просто посмотреть. Но всё, естественно, пошло вразрез с планом.

Глава 10 Либеллула во фритюре

Вверх, налево, опять налево, ещё раз налево.

Кайнорт посмотрел на округлые бока почти конической сопки и решил, что направо будет быстрее. Агросопка — искусственный вулкан, густо размежёванный под фермы, — высилась на берегу моря. Вулканный комплекс давал энергию, грел воду, питал почву. Вместо ограждения у подножья сопки густо рос свинцовый бамбук. По верхушке бамбукового частокола гуляло электричество. Кайнорт оценил высоту и перемахнул бамбук на крыльях.

Насекомые — обычные насекомые, не трёхметровые негодяи — составляли основу мясного рациона шчеров. Теперь приходилось выкручиваться. В загонах агросопки паслась молочная тля, рядами стояли ульи. Специально обученные муравьи ростом Бритцу до колена катили разноцветные яйца на еду. Яйца есть разрешалось. Снаружи на сопке не работали шчеры, только кунабулоптеры на дистанционном управлении рыли, пололи, окучивали, да хортупотамы носили свои грядки между зверинцами. Настало время вечернего кормления, и к хортупотамам потянулись черви и шелкопряды. Автоматы останавливались у изгороди, и насекомые забирались в кормушки. Под защитной сеткой ползали жужжалы, которых стригли на густой мех, пушистые кокетки и волнянки с грубым ворсом для ковра и шёлковые гусеницы.

Метеонубисы, умные гидростанции, собирали компактные тучки для полива. Кайнорт крался вдоль загонов и кормовых гряд. Над ним пронеслась тучка и, плеснув эзеру за шиворот, поднялась выше. Она несла дождь влаголюбивым мокрицам.

Ветеринарный репозиторий находился в середине склона. Эзера, конечно, не пустили бы через дверь, парадные входы для насекомых остались в городе. Зато труба вытяжки вблизи оказалась достаточно широкой для стрекозы. Бритц на секунду представил, какая, должно быть, быстрая выйдет смерть, если внутри собрались ядовитые миазмы или пышет огонь. И передумал. Он припал к грядке с пузатыми овощами, рыжими трюквами, и по-пластунски добрался к техническому входу, где элеватор принимал собранные трюквы. Всю дорогу тучка упорно поливала его спину. Чтобы лучше рос, может быть. Где-то позади урчал кунабулоптер с манипулятором для сбора урожая, но машина была ещё далеко. Внутрь комплекса вела лента с железными лапами и чашами, а высоко над техническим входом было открытое слуховое окошко. Бритц убедился, что он один на склоне, подпрыгнул и взлетел.

На уровне окошка его вдруг сильно обожгло. Невидимые провода кунабулоптеров охватывали склоны. Их не изолировали в отшельфе. Обожжённый и парализованный, эзер упал с высоты второго этажа на грядки с трюквами, покатился без сознания. Он пришёл в себя почти сразу, но не мог пошевелиться от боли и шока. А навстречу ему поднимался кунабулоптер. Он рыл землю лапищами, когтищами и бросал овощи в измельчитель, а оттуда — в дробилку и мялку. Мелкие, кривые и гнилые трюквы отправлялись в мешковатый кузов. Тело всё ещё плохо слушалось Кайнорта. Он пополз между трюквами, едва загребая одной рукой и ногой, но машина весело свистела ближе и ближе. Земля присыпала эзера, ковш копнул прямо под ним и — забросил в кузов. Сверху посыпались овощи, и Бритц получил трюквой по голове. Кузов кунабулоптера трясло и вертело. Почва под эзером сыпалась вниз, чтобы сквозь решётку вернуться на грядки. Кайнорт полез, расталкивая трюквы, но сверху падали ещё. Новые спелые бочки больно ударяли по рукам и спине, в лицо и в затылок. Он растерял верх и низ, глаза забила сырая земля. Карабкался, но проваливался. Когда он почувствовал решётку кузова, рукав кунабулоптера покатил его прямо на элеватор. Ох. Печальный опыт императора Эммерхейса по проникновению в секретные архивы на Бране ничему, кажется, не научил Бритца. Правда, Эммерхейса тогда остановил Бритц, а теперь Бритца — трюквы? Позор. Лапища манипулятора выхватила его из туннеля вместе с гроздью овощей и сжала так, что в глазах лопнули сосуды. Воздух выбило из лёгких… И он отключился.

Его кто-то жевал. Кайнорт тяжело перекатился со спины на живот и стряхнул с себя двух или трёх пастушьих муравьёв. Они посмели жевать его крылья! Бритц зажёг сателлюкс. Помятый, побитый, грязный, он валялся в каком-то подвале. Сателлюкс осветил вонючую кучу гнилых трюкв.

— Ну потрясающе, — пробормотал эзер, шатко собирая себя на четвереньки. — Меня приняли за гнильё.

И свалили в хранилище на корм скотине вместе с другими овощами, которые оказались слишком плохи для супа-пюре. По крайней мере, теперь Бритц был уверен, что продукция отшельфа на полках супермаркетов была наивысшего качества. Подвальчик не заперли. В самом деле, гнилые трюквы обычно не пытались укатиться сами. Он проковылял в коридор по тухлой кожуре и оказался в хозяйственном блоке. На стене коридора нашлась схема помещений. Кайнорт водил по ней пальцем, не вполне ещё соображая.

— Наверх… Направо, то есть налево. Ещё раз наверх — и налево, то есть направо.

В коридорах раздавались шаги, смех. Работники зверофермы заканчивали смену. Кайнорт накинул капюшон, убедился, что не дымит крыльями, и осторожно прокрался мимо самокатных тележек с трюквами более свежими, чем башка эзера. А в другой комнате галдели дети. Бритц даже потряс головой, чтобы выгнать из ушей землю и воду: нет, действительно, его преследовал детский смех. Это был этаж разработок. Вдоль стен висели узкие рефрижераторы, установки с охлаждающим гелем кислотных цветов. Галдёж послышался прямо за дверью. Бритц судорожно поискал глазами, куда бы спрятаться. Он совсем не был похож на ботаника.

Спустя минуту в зал ввалилась ватага шчерят. Они были в рабочих халатах с закатанными рукавами, края подметали пол. Следом, пытаясь утихомирить группу натуралистов, вошёл пожилой шчер.

— А это, дети, экспериментальный мясной цех, — объявил он. — Ничего не трогать! Как вам уже известно, насекомые запретили нам питаться им подобными, но кто из вас не любит жареные ляжки кузнечиков или канапе с личинкой?

Шчерята дружно загалдели, наперебой перечисляя, чьи крылышки и хвостики они ещё любят погрызть. Экскурсовод показал им ряд здоровенных приборов:

— Здесь мы производим искусственное мясо насекомых. Это матрицы из натянутых волокон паутинного шёлка, они поступают в пищевой биопринтер. А вот сюда — я сказал, руки убрали! — помещается клеточная культура.

— От живых насекомых?

— Да, но мы берём совсем чуть-чуть стволовых клеток, насекомому это абсолютно ничего не стоит. Добавляем необходимые белки и микроэлементы, обогащаем витаминами, убираем лишние жиры… — перечислял шчер и показывал капсулы с разноцветным содержимым. — Принтер наращивает клетки на матрицу, которая имитирует структуру мяса — и стейк готов.

— А целиком он саранчу напечатает?

— И целиком тоже. Подойдите к рефрижераторам: здесь у нас искусственно выращенные тараканы, а тут — ваши излюбленные сверчки. К сожалению, много в город мы их продавать не можем. Едим сами.

— Почему?

— Насекомые не едят насекомых, — напомнил экскурсовод.

— Глядите! — воскликнула девочка в самом широком халате.

Шчер удивлённо вскинул брови. В большом рефрижераторе в криогель была утоплена чёрная стрекоза. Такая огромная, что крылья едва умещались за стеклом.

— А это… Похоже, какая-то новая шутка наших лаборантов. Разумеется, такие особи нежизнеспособны и ничего не чувствуют. Это просто мясо в форме стрекозы. Я вам покажу.

Шчер распахнул рефрижератор, погрузил руки в криогель и достал гибкий чёрный хвост. Вооружившись кулинарными щипцами, он отрезал кончик, а хвост вернул в криогель и захлопнул дверцу.

— Кому либеллулу во фритюре? — весело объявил шчер и опустил хвост в кипящее масло. Запахло изумительно и аппетитно. Дети толкались рядом, каждому хотелось попробовать либеллулу. Через пять минут от кончика хвоста не осталось и следа. Шчерята облизывали масленые пальцы.

— А теперь — хотите взглянуть на акридарий саранчи-мутанта? У наших бройлеров по восемь аппетитных ляжек, — похвастался экскурсовод. — Когда приходит время, мы отрезаем лишние, не убивая саранчу. И отпускаем её на волю.

— Я! Я! Мы хотим в акридарий!

Свет погас, дверь хлопнула. Широкий рефрижератор открылся изнутри. Из ядовито-зелёного геля выпала трёхметровая стрекоза и полуобернулась Кайнортом. Он катался по полу под чаном с кипящим маслом, хватаясь за объеденный хвост и жалея, что отбросил первую мысль: перерезать вошедших к чёртовой матери. Но почему-то холодильный гель показался остроумнее. Когда боль поутихла, он полежал ещё на полу, чтобы отойти от холода.

Он нашёл репозиторий в следующем зале. В загонах, клетях, мешках что-то урчало, рычало, мычало. Кайнорт видел фламморигам только на изображениях со спутника. Гигантских самовоспламеняющихся деревьев, похожих на шагающие костры. Как выглядел детёныш? Бритц потрогал все закрытые шкафы, огнеупорные на вид, и дёрнул ручку ящика, дверца которого показалась тёплой. Завыла сирена. Эзер взлетел под потолок, и в зал ворвалась охрана. Четыре сольпуги и фрин ползли по стенам и окружали нарушителя. Тот попытался прорваться к выходу, но сольпуги набросили ловчую сеть из липкой паутины. Кайнорт увяз. Фрин крючковатыми педипальпами катал его по полу, пакуя в паутину слой за слоем.

— Задержали нарушителя! — доложили кому-то. — Вынюхивал редких зверей, как и предупреждал магнум.

Шчер подошёл и склонился над ним. Усталое лицо с опаской вглядывалось в лазутчика.

— Вы кто такой?

— Потерялся на экскурсии.

— У него белые глаза! — крикнул фрин, который его упаковал. — В эзеров стрелять на поражение, приказ Джио!

— Здесь я приказываю, — рявкнул начальник. — Что значит — магнум предупреждал?

Секундная заминка спасла Кайнорту жизнь. Кувыркнувшись вперёд, он повалил фрина и позволил другим увидеть, как близко лезвия керамбитов примкнули к горлу:

— Моя скучная половина понимает, что убивать нехорошо. Но весёлая часто берёт верх.

Фрин силился вжаться в пол, чтобы не упираться шеей прямо в ножи.

— Ты больше не можешь безнаказанно резать направо и налево, Кайнорт Бритц, — в затылок ему упёрся ствол крименгана. Это был Джио. — Я тебя узнал.

— И ждал здесь, потому что ритуал продолжается?

— Считаю до трёх десятых. Отпусти охранника.

Эзер убрал лезвие, нырнул назад между ногами Джио и услышал на бегу:

— Стреляй!

Бритц успел откатиться под клетки с лающими тварями. Диастимаг пальнул туда, но не попал. Кайнорт в ответ замахнулся керамбитом, но вовремя вспомнил, что магнум — бумеранг. Тогда он метнулся к какой-то двери, пробираясь ползком вдоль железных клеток. Дверь поддалась. Кайнорт захлопнул её за собой. Он оказался в основании широкой трубы, обернулся стрекозой и взмыл вверх. Не объяснять же охране, что магнум — сам чёрт почище эзера. Так ему и поверили. Оставалось уносить ноги. Перквизиция уж точно не стоила жизни.

Мелкая титановая сеть. На верхушке трубы была сеть. Ячейки густо перекрывали небо.

А внизу щёлкнул замок: его заперли внутри. Труба была пуста… Труба была пуста? Откуда она вообще вела, и зачем её установили здесь? Бритц обыскал весь закуток. Пощупал кирпичи на грубой кладке стен трубы. Нашёл только заблудшую блесклявку. И дверь, облицованную изнутри титаном. На ней была выдавлена — выдавлена! — надпись: «Осторожно, пар!». Тогда Кайнорт посмотрел себе под ноги и понял, что дело труба. Туф, шлак и кварц. Россыпь стеклянных шариков. Звероферма питалась энергией магмы. Рядом шумело море и, скорее всего, под сопкой был слой воды. Трубы строились над местами вывода лишних паров и газов. Магма поднималась, кипятила воду, и та прорывалась сквозь земляной пол трубы потоком огненно горячего пара.

— Оставьте его там, — громко приказал Джио. — Выхлоп через три часа. Утром соскребём припёку с кирпичей.

— Нельзя, ведь он минори, — спорил кто-то. — Насекомые за него шкуры со всего отшельфа сдерут!

— Перестань, Онджамин. Никто за него не впряжётся. Это Кайнорт Бритц, предатель, изгой. Он пришёл убить примулу.

Выбить титановую дверь нечего было и мечтать. Кайнорт подлетел к сетке и зазубренной серединой керамбита принялся пилить ячейки. Упирался объеденным хвостом в кирпичи и терпел. Спустя, наверное, полчаса ему удалось отпилить первую перемычку. А через час он услышал, как кто-то скребётся у двери, и слетел вниз.

— Эй, Бритц! — голос был женский, злой и взволнованный. — Если ты только тронул Эмбер, я спущу пар прямо сейчас!

— Я был на Ухлур-реке! — крикнул Кайнорт через дверь. — Я уже был там и не навредил Эмбер.

На двери включился экран, сквозь который лаборанты наблюдали за готовностью выхлопа. Кайнорт увидел миниатюрную девушку с косой-колоском. Смуглую, миловидную. Напряжённую от туфелек до веснушек. Она явно боялась Зверобоя даже через дверь толщиной с ладонь. Отстранилась, прижимая кулаки к груди. На форменном комбезе висел бейдж: «Злайя Оак, ветеринар».

— Лживая гнида. Магнум сказал, ты пришёл её убить. Уж если б ты только успел добраться…

— Магнум Джио хотел, чтобы я прервал ритуал в обмен на детёныша фламморигамы. Можешь проверить Эмбер: яшма на её правой щеке, янтарь на левой, я могу нарисовать точное расположение камней на её теле, и все самоцветы на месте. Я был в воде, Злайя, но не сделал ничего плохого.

— Я поверю во что угодно о магнуме, но не в то, что Эмбер будет в безопасности, пока ты жив. Обычно я помогаю диким зверям. Даже самым опасным. Но тебя я своими руками на волю не выпущу, Бритц.

— Понимаю, — он отступил от двери, обдумывая её слова. — Если ты боишься только за Эмбер, можешь запереть меня в холодильнике до утра, и пусть тогда она сама решит мою судьбу. И тебе не придётся соучаствовать в убийстве.

Злайя опустила взгляд и долго молчала. Кайнорт пытался высмотреть в её лице борьбу или сомнение, но шчера могла бы посостязаться с ним в хладнокровии. Ветеринары слишком часто умерщвляли безнадёжных зверей. Она сказала:

— Хитришь. Ты ведь её знаешь, Эмбер добра сверх разумного. Почему она не убила тебя в реке? Она опять решит твою судьбу неправильно. Ты же из неё всю кровь выпил, Бритц, а она всё называет тебя по имени. Ты не заслужил её жалости. Я добавлю элемент невероятности, так будет справедливо.

— Элемент невероятности?

— Я подброшу монетку. Если тебе невероятно повезёт, пусть утром Эмбер решает. А не повезёт тебе — значит, повезёт ей, и я уж как-нибудь договорюсь с совестью. Пожертвую приюту, возьму бездомную зверюшку или стану вегетарианкой.

Она отключила дверной экран. Зазвенела монетка. Бритц чувствовал, что его подташнивает.

— И что выпало?

Злайя не ответила. Дверь не открылась. Кайнорт взлетел опять и прицепился лапами к решётке. Вечерняя тучка пролетела над трубой и выжала дождь ему в лицо. Осталось пилить ещё на одну перемычку меньше.

Бутоны пишпелий закачались над Ухлур-рекой. Кто-то ступал по мху на берегу. Я увидела гигантского телифона, мощные, как клешни, педипальпы и плоское чёрное тело. А после хлопка — искажённое рябью и страхом лицо Бубонны. Ей одной из отшельфа можно было приходить к реке после начала ритуала. Бубонна заговорила что-то быстро и взволнованно. Я прочла по губам и жестам:

«…слышишь? Ну, подкрути громкость-то!»

Никогда ещё так не делала, не слушала кого-то с берега, лёжа в воде. Звук словно ударялся о поверхность реки и таял. Вышло не сразу. Сказывалась растрата сил. Всё, чего я хотела, это дотянуть до рассвета, выбраться и упасть в кровать. Бубонну переполняли эмоции:

«…за тобой приглядывала, вижу — стрекоза из воды фьють! Думала, ты уже труп, но раз барабаны бьют, значит, нормально… и я побежала к нашим. А Злайя говорит, Онджамин и Джио поймали эзера! А эзер говорит… тут вообще кино: эзер говорит, это папенций, жвалы ему в жало, натравил его на тебя!»

Стоп. СТОП. Джио натравил⁈

«…а я, представь, эзера сбить пыталась в воздухе, когда от воды отлетел подальше. Суида кручу на полную, другой бы уже от хвоста до башки сам себя съел, а ему параллельно! Слышишь? Вообще никакой реакции!»

Ещё бы, Волкаш был ему хорошим учителем…

Ну Джио. Ну сволочь.

«…немножко осталось. Держу за тебя кулачки!»

Бубонна показала два кукиша и убежала. Я заглушила внешние звуки и слушала ритм негодования в собственной голове. И ждала рассвета. Чтобы ни у кого и мысли не возникло, что я сдалась, проиграла. А я-то всё думала, как Бритц нашёл меня в Ухлур-реке? Кто навёл его так точно? Впрочем, если Бубонна и ошибалась… я теряла мало. Город уже не пугал меня, как три дня назад. Небо из чёрного стало фиолетовым. И синим. Скоро цвет уже с натяжкой можно было назвать голубым. Над водой носились птички-снырковки и ловили ранних мушек. На рассвете река остыла до ломоты в костях. Самоцветы над мембранами заплясали выше: бабрахманы приветствовали солнце. Оно ползло… а я уже знала, что не будет мне жизни в Златопрядном. Магнум не даст. А ведь примула не может бросить отшельф, и никто другой не станет примулой, пока прежняя жива. Я буду жить в новом страхе, лишь только избавилась от первого.

Солнце ползло…

И вода завертелась, барашки покатились к берегу. Самоцветы упали с лица, шеи, с груди. Бабрахманы очнулись, скинули капюшоны. Но диск белого золота показался только наполовину. Камушки посыпались на мембраны. Я вышла навстречу жрецам из воды, белая, как солнце, в кровоподтёках от драгоценностей, за трое суток измучивших кожу. Сверкнула ртутью, подёрнутой слезами и водою… обратилась вдовой и сбежала, прервав ритуал. Вдалеке дрогнула сопка. Трубы, как драконовы горла, выпустили клубы огненного пара.

Сопка дрогнула. Бритц вдохнул и зажмурился, когда зашипело. Прижался к решётке, на которой успел отогнуть перемычек тридцать из трёхсот. Дёрнул в последний раз изо всех сил, но только разорвал кожу на пальцах. Голова пролезала, плечи нет. Дрожь земли накатывала, кругом шипело сильнее. Внизу завизжали зуммеры, система контроля оповестила:

«Перегрузка на уровне ветеринарного репозитория! Перенаправление в ручном режиме прошло успешно».

Трубы на склоне выпустили пар с избытком напора, словно из пушек. Все трубы, кроме той, где сидел Бритц. Злайя Оак… Ну красотка. Перенаправила пар. Кайнорта затрясло от облегчения. Сил пилить решётку не осталось, крылья подвели, лапы соскользнули с кирпичей, и эзер скатился вниз. Прямо перед ним по кварцу и шлаку ползла блесклявка. Забралась ему на кед и пощупала брючину. Он видел её на стене, но только теперь удивился. Откуда здесь взялась карминская блесклявка? Ещё один элемент невероятности. Бритц вспомнил, как их можно использовать, если повезёт.

Он не собирался ждать Эмбер. В этом не было смысла. Она отпустит его с миром и будет сомневаться до конца своих дней. Как ни странно это звучало, но честный человек на его месте сбежал бы. Пусть засунет свою жалейку себе в шляпку (разумеется, всего несколько минут назад, когда Бритц ещё висел на сетке, он ни за что бы не осмелился так думать, просто потому, что только и мечтал, как бы она пришла поскорее). Но они попрощались в Ухлур-реке, хватит. Кайнорт взял блесклявку и прилепил на дверь там, где на другой стороне мог быть замок. Блесклявка исчезла в щели. Пошуршала внутри. Через минуту дверь щёлкнула и открылась. Бритц вылетел в пустые коридоры и сбежал в окно. Перпендикулярные прямые пересеклись раз, обогнули мир и встретились опять, но для новой встречи пришлось бы изобрести новую геометрию.

Глава 11 Элементы невероятности

Сойдя с холма, я нашла Онджамина, Злайю и Бубонну. Они ждали рассвета неподалёку от реки. Трое схватили меня и накинули пледы, потому что тонкое платье пропиталось и быстро намокло.

— Ты чё? — накинулась Бубонна. — Ты чё вылезла, мать, солнце только на половину диска показалось! Ты прервала ритуал! Ты чё!

— Я не буду примулой. Не буду править там, где магнум продаёт меня эзерам.

— Давай, растирайся скорее, ты как ледышка!

— Где это чучело? — мои зубы стучали от злости и холода.

— Мы оставили эзера в паровой трубе ждать рассвета.

— Я о другом чучеле. Подожди… В трубе⁈

Ведь пар выбросило на моих глазах. Я уронила пледы с плеч и гулко втянула воздух.

— Я боялась именно такой реакции, — гробовым тоном сказала Злайя.

О, она не заслужила этого. Злайя, моя милая Злайя всё делала правильно, на её месте я поступила бы так же. Мне вспомнилась палатка, пропахшая медикаментами. Игла в потной ладошке. И мысль, что если Бритц умрёт, мне станет лучше. Легче. Злайя подняла и отряхнула плед, опять укутала меня:

— Я перенаправила пар на другие трубы. Но не подумай, не по своей воле. Я подбросила монетку.

— Монетку?..

— Ему просто повезло, а потом ещё удалось сбежать. Теперь у тебя две проблемы…

— Одна! Мне надо к Джио.

— Только не делай глупостей, он бумеранг.

— Знаю! Не волнуйся, столько боли, сколько я смогу, ему не вытерпеть.

Дальше я хотела сказать что-то ещё, но свалилась на руки Онджамину. Три дня без сна и на пределе сил… Я себя переоценила. Друзья отнесли меня, безвольную мокрую тряпку, спать.

В октанон я попала к ночи, когда очнулась, выспалась, а Злайя залечила мои синяки и согрела. Я пообещала ей вести себя благоразумно. В конце концов, ей самой хотелось выцарапать Джио глаза. Магнум был спокоен, пьян, укутан ароматным дымом и клевреями:

— Ты не прошла испытание. Убирайся из моего отшельфа.

— Скажи, дорого ты продал меня, Джио? Я знаю про сделку с Бритцем.

— Слишком дерзко даже для примулы. Но ты опасный политик, раз дождалась рассвета. Не проигрыш, да? Прилюдный отказ, чтобы зашептались. А доказать сможешь?

— Даже не собираюсь. Достаточно слухов среди тех, кто тебя ненавидит. Звёзд не хватит, чтобы пересчитать. А те, кто не поверит, захотят поверить.

— И что? Испортила мне настроение — и что? И всё?

Он улыбнулся и погладил загорелое плечо клевреи. Действительно, люди узнают, и что? Власть магнума — как маятник. Раскачивай сильнее, и получишь в лоб.

— За что ты со мной так, Джио? Мы могли на пару приносить пользу отшельфу.

— Мне такой напарник не нужен, — он подлил себе вина и полюбовался закатом сквозь бокал. — Твоя стихия принимает форму сосуда, Эмбер. А ты? Слишком дорого обошлось бы делить с тобой отшельф. Ты не пара даже своей магии аквадроу.

Бокал в руке Джио треснул, магнум стряхнул осколки с коленей и рассмеялся. Страшно, так, что клевреи вздрогнули.

— Даже рюмку не в силах вскипятить, Лау. Это проклятие Уитмаса: того, кто спрятался первым.

Я вышла вон. Ради Злайи, которой обещала остаться невредимой. Но постояла за дверью и всё-таки вернулась, чтобы договорить. Джио, опустившись на пол, подбирал осколки.

— Ты не остался бы у власти, будь живы мои родные, — с вызовом прошипела я. — Лежал бы под руинами октанона, а Ухлур-река крутилась бы в небе с ледяным куполом. Твоя Бубонна чахла бы на грязных астероидах и училась пережимать вены раз в три дня. Так что скажи Уитмасу… скажи папе… спаси…

И осеклась. Мой взгляд упал на ладонь магнума. Джио, перехватив его, позеленел. И замер. Я молчала. Через секунду диастимаг кивнул клевреям:

— Оставьте нас!

Девушки благоговейно засеменили прочь из зала. Джио откинул волосы, и стало видно, как сильно он побледнел.

— Спасибо я должен сказать, да, Эмбер? — он развернул ко мне обожжённые ладони. — Разве что тебе. За то, что позволила выгнать свидетелей.

— Ты не маг.

— Я не маг. На самом деле вино обожгло меня, а тебе — хоть бы что.

— Но… Люди же… они знают тебя не одно поколение!

— Больше не маг. Я растратил силу. Знаю, считается, это невозможно. Диастимины встраиваются в митохондрии, становятся частью каждой клетки. Но когда пришли эзеры… Нас бросили почти все диастимаги, я один остался среди этого хаоса. У противостояния тараканам была неимоверная цена. Есть инъекции диануклидов… Они бомбардируют митохондрии и выжимают силу до эссенции такой концентрации, что я отражал удары гравинад. Но сломал обмен диастиминов. Зато мы отстояли наши фермы. Что бы мы ели сейчас, где бы жили, если бы я не попытался? Видела, во что они превратили отшельф твоего отца? Видела, как теперь его там ненавидят? И тебя заодно.

— Мы тоже сражались на Кармине!

— Им плевать, где вы были! — воскликнул Джио. — Они знают только, что вас не было дома. Чтобы защитить. О Тритеофрене слышали единицы, да вы и его не удержали.

Магнум шагал из конца в конец зала и подметал его плащом:

— А со мной теперь что? Я смертен, Эмбер, я уже седьмой год старею.

— Брось, Джио. Ты получил силу когда… в семнадцать, говорят? Прошло неполных семь лет, фактически ты моложе меня.

— Это пока! Пока не бросается в глаза, а измождение списывают на алкоголизм. Не знаю, сколько мне осталось, прежде чем они поймут и… растопчут.

Я честно старалась уложить в голове его страшную тайну и тайный страх. Но магнум казался только безумнее.

— Джио, люди живут по триста лет, если не заливают в себя дрянь целыми сутками.

— И вянут почти двести из них, — ядовито отрезал магнум. — Ты не знаешь, что такое бессмертие, Эмбер. Пока ещё не знаешь, не успела прочувствовать. Тебе двадцать пять. Вот когда переживёшь родных, проводишь близких, когда твоих врагов пронесут мимо, дряхлых, на кладбище… тогда ты поймёшь, что значит жить вечно. Почувствуешь разницу. Ты ещё не боишься конца, потому что пока он для тебя — что-то естественное.

— Брось. Урьюи войдёт в состав империи, и к твоим услугам будет ещё сотня способов выжить. Джио, в нашем мире смерти боятся только отважные. Те, кто выходят из комнаты… пропахшей вином и клевреями.

— Не трать красноречие, сейчас это ни к чему. Моё время уйдёт скорее, чем ты обо мне вспомнишь в следующий раз, — улыбнулся он. — Но пока я не собираюсь делиться властью с магами. Я не против тебя, Эмбер. Я против всех диастимагов. А теперь, если хочешь, иди и расскажи всем.

По правде, это заманчиво звучало. Один мешок с трупом научил меня жалеть только тех, кому это идёт на пользу. Но в случае с магнумом я просто не хотела связываться. Недоставало нажить ещё одного помешанного врага.

— Чего ты наобещал Бритцу взамен моего провала? Отдай это мне.

Джио ушёл куда-то и вернулся с токамаком:

— Он хотел это. Забирай и уходи отсюда. Лучше, конечно, навсегда.

— Буду приходить, когда захочу, Джио, — возразила я. — Но постараюсь не попадаться на глаза.

Гувернантка-оса задремала на солнышке. В парящих кварталах Эксиполя было всё, что душе угодно. Кроме других детей или детских развлечений. Накануне Миаш свесился с края квартала и разглядывал городской партер, а потом подговорил Юфи выпросить у гувернантки прогулку внизу. На крыльях они втроём спустились в парк, посреди которого цвело пышное дерево с витым стволом и золотыми листьями. Его-то и высмотрел глазастый Миаш. Для детей Урьюи была в новинку. Первые два года проведя в закрытом пансионе, а после три года на Бране, последние полтора они жили на планете разумных растений, вдали от перипетий с отменой рабства и других политических скачков. Благоприятный климат Алливеи ускорил первую линьку. Теперь дети учились жить в новом доме, в новом теле с новыми аппетитами.

Среди фонтанов и вспышной люминоки было пусто в это время дня. Миаш карабкался на золотое дерево, а Юфи в ладошках носила воду из фонтана к клумбе. Их одевали в белое, как полагалось младшим детям минори, в рубашку и платье с жемчужными пуговками и серебряными пряжками. Юфи разлила воду на туфельки и уставилась в конец аллеи. Там маячили фигурки шчерят. Фигурки переглянулись и пошли к витому дереву. Их волосы были тёмные, как калёные каштаны, а глаза сверкали авантюрином. В городе работало много шчеров, у них появлялись дети, а кто-то перевозил с собой из отшельфа. Естество брало верх над людьми, несмотря на обстановку.

— Слезай! — гаркнул старший мальчик Миашу. — Это лучезарный ламбаньян, символ шчеров. Или не понимаешь на октавиаре, варвар?

Подошедшие были едва ли старше девяти. Миаш смерил их взглядом из-под пушистых ресниц и спросил:

— Почему вам можно, а мне нельзя? Я видел вас на дереве.

— Потому что у кого акцент, тому от говна процент. Вы и так всё отнимаете! Не трогай ламбаньян, он только наш, понял?

Миаш слетел с ветки. Мальчики невольно отступили на шаг. Шчеры не умели превращаться лет до пятнадцати, а то и дольше. Их настораживали такие фокусы.

— Зато я могу прийти позже. А у вас будет комендантский час.

— Вота тебе, — ему дали понюхать кукиш. — Мы будем сторожить до самой ночи.

— А я дам тебе в глаз, и сразу стемнеет!

— Миаш, папа запретил повторять грубости за дядей Нахелем, — шепнула Юфи на эзерглёссе и подёргала его за рукав.

— А дядя Верманд разрешил!

Шчерята замахали на Юфи:

— Уйди, жучка!

— Не трогай её! — вскипел Миаш, загородив сестру.

— Пусть руки покажет! Она рвала люминоку, а её мой папа здесь сажал!

— Ничего я не рвала, — пролепетала Юфи и попятилась. — Я её поливала.

Старший мальчик оттолкнул Миаша и схватил Юфи за шиворот. Он дёрнул её к себе, но мгновенно отпустил, и девочка упала. Мальчик стоял, уставившись себе на руку. Потом его взгляд скользнул от ладони к Юфи:

— Это… как? Ты же не умеешь!..

Юфи пощупала шею. Она распахнула воротник и взвизгнула. С дальнего конца парка к ним уже летела оса-гувернантка. Миаш катался в люминоке с двумя шчерами. Юфи отряхивала воротник, но только сильнее размазывала паутину. Прижав руки к платью, она вертелась на месте, потому что боялась бросить Миаша под деревом. Шчеры завидели летящую взрослую осу и бросились врассыпную. Гувернантка сначала кинулась к Миашу: он поднимался с разбитым носом, и на белую рубашку брызгала кровь. Но ничего, он был зол, но цел. Женщина обернулась к Юфи. Та стояла белее своего платья и тряслась от страха. Её шею и ладошки опутали блестящие клубы паутины.

Кайнорту позвонили, едва в клубе началась вечерняя программа. Он сразу и не понял, о чём сбивчиво толкует гувернантка, но приехал домой. Его встретил Миаш в слезах.

— Минори Бритц, — зашептала гувернантка, — я ничего не понимаю. Мы гуляли в партере, дети повздорили с пауками, ну, местными детками. Простите, было так спокойно, я задремала… Юфи толкнули. Ничего серьёзного, но она так испугалась. Эти мальчики… кто-то испачкал её паутиной. Я хотела почистить ей платьице дома, но она с порога убежала в комнату и заперлась изнутри. Я не решилась взламывать замки, минори Бритц, чтобы не давить на ребёнка, но она не отвечает, и мы решили позвонить вам…

— Я слышу, как она там плачет, — ревел Миаш. — И даже меня не пускает! Пап!

— Посидите пока в северной чайной оба.

Кайнорт взял запасной ключ и отпер детскую. Он был спокоен, потому что предполагал, что впечатлительной Юфи придётся нелегко: сменить за одну неделю дом, планету, внешность, язык. Но к такому оказался не готов.

От порога до балкона детскую затянула шёлковая паутина. Серебристые пучки опутали ручки шкафов, кресла, игрушки. Слой тенёт лежал на ковре, а под ним шевелились заводные машинки.

— Юфи? — тихо позвал её Бритц.

В углу, под самым потолком, был соткан толстый кокон из паутины, и в нём плакала Юфи. Кайнорт вскочил на стул, на стол, чтобы не штормить крыльями, и разодрал паутину. Девочка свалилась ему в руки. Они спустились на ковёр, Бритц поднёс дочь к окну и открыл, впуская воздух сумерек. Клочки шёлка полетели на улицу.

— Это всё я… — скрипнула Юфи, держась за воротничок и оттягивая ткань, из-под которой к её пальчикам липли новые нити. — Она из меня лезет. Я что… паук?

Так быстро Кайнорту давно не приходилось выкручиваться. Он не видел детей вживую полтора года, да ещё инкарнировал, прежде чем оставить их на Алливее. Хорошо ещё, что Юфи теперь говорила и слышала.

— Нет, малыш, просто ты такой крутой эзер, который умеет делать паутину.

— Она гадкая.

— Нет, паутина — это шёлк. Ну, почти, только прочнее. Смотри, какой красивый и крепкий.

Юфи отвернулась и спрятала лицо в папиной жилетке. Похоже, она не видела в паутине ничего красивого. Паутину делали пауки, а пауки в тот день разбили нос её брату.

— Она всё лезет и лезет. Я в ней задохнусь!

— Лезет, потому что ты разволновалась, Юфи, а мы сейчас умоемся, и она перестанет. Ладно? Вот, приложи сюда мишку, он тебя полечит.

— Это котик. А я точно не паук?

— А если даже и паук? — как можно легче улыбнулся Бритц и подумал, что мог бы провалиться под землю дважды, под парящий квартал и под городской партер заодно. — Паутину мы соберём и отдадим кругопрядам, они соткут для тебя шёлковый шарфик.

— И Миашу?

— И Миашу. Пожалуй, тут и на соседей хватит.

Им удалось прекратить выделение паутины и оборвать с ключиц последние нити. Кайнорт сходил за тёплым чаем, но любопытных не пустил.

— Можно я расскажу Миашу? — жалобно шепнула Юфи.

— Да, Миашу придётся сказать. Попозже. И дяде Верманду, конечно, тем более, он врач. Но пока больше никому. Договорились?

— А вы с Миашем… не будете меня любить, если вдруг я всё-таки паук?

Кайнорт забрал у неё пустую пиалку и взял девочку на руки. Она была такая лёгкая и цеплялась ножками, как обезьянка, а носом уткнулась в шею. Бритц поднёс её к окну, одной рукой смахнул с него слой паутины и пустил ещё света в комнату.

— Юфьелле, можешь обмотать нас хоть слюной жорвела, всё равно ты будешь нашей самой любимой девочкой.

Он ходил с ней по затянутой тенётами комнате, пока сердечко не перестало строчить пулемётом. Юфи заснула у него на руках в кресле, и Кайнорт выудил комм. Он написал Верманду:

«срочно срочно срочно нужен ДНК-тестер. СРОЧНО»

«какой? для кого?»

«парно-параллельный капсульный на отцовство. не спрашивай. вези тестер»

«Кай, дело к ночи, а у меня вообще-то есть личная жизнь»

«вот и посмотришь, к чему она приводит. тестер вези»

Спустя час Верманд сидел у брата и смотрел, как тот молча откупоривает варфаром. И наполняет пол-литровый бокал до краёв. Такой объём мог свалить Нахеля. Но прямо сейчас были те самые время и место, где пол-литра вишнёвого варфарома пришлись как нельзя кстати. Верманд рассматривал клочок паутины из комнаты Юфи.

— Надо же, такая на вес золота. Лучше, чем у кругопряда-нефилы. А ты уверен, что помнишь точно?

— Вер. Я помню, с кем сплю.

— Невероятно. То есть невероятно, что ты ткнул пальцем в небо. И попал. То есть не в том смысле ткнул. Хотя и в том — тоже. Но попал во всех смыслах.

— Заткнись-заткнись-заткнись.

— Нет, поразительно. С научной точки зрения. А ты давай, пей.

Кайнорт не успел коснуться бокала, как у него пискнул комм. Это был звонок, не сообщение. Он посмотрел на экран и издал звуки такие, что Верманд не понял сразу, рыдает тот или смеётся. Это был нервный смех, кажется, переходящий в кашель. Он не смог ответить с первого раза. Звонок прекратился сам.

— Кай, знаешь, а если спросить у неё прямо? Аккуратно, разумеется.

— Как об этом можно спросить аккуратно?

— Ты прав. Представляю, какое это было потрясение. Хватит с неё. Такое незачем ворошить при сложившихся обстоятельствах. Ладно бы ещё эччер, а то…

Зазвонили опять. Кайнорт поставил бокал на место, так и не донеся до рта. Он выслушал, спросил только: «Твой труп?», принял ответ и отключился. Дал запрос пеленгатору.

— Спасибо, Вер. Ну, я пойду.

— Куда? Ты же у себя дома.

— Нет, я в шоке, Вер. Я в шоке.

Он оставил нетронутый варфаром и ушёл на ночь глядя.

Глава 12 Леди будет мясо

На другой день после разговора с Джио я отправилась в Эксиполь. Злайя показала, как обращаться с токамаком, как кормить зверя и не обжечься. Я решила сама продать фламморигаму Бритцу. Через посредника или анонимно. Если уж ради неё он полез в трубу, то на выручку от сделки я смогла бы устроиться в городе заново. Легче всего было взять деньги у Джио, вроде как за молчание. Но он бы просто разорил бюджет отшельфа. Разумеется, Кайнорт мог просто выследить меня и отнять токамак. Поэтому лично встречаться с ним я не собиралась. Но и не опасалась уже, что он будет искать меня нарочно. Нет. Больше не будет. Для начала токамак следовало где-то спрятать, и лучшим местом была моя бедная мастерская. Потому что в ней стоял несгораемый шкаф. Деньги я тем злополучным вечером спрятать поленилась, положила их на шкаф… поэтому деньги сгорели, а шкаф нет.

Мне удалось проскочить в подъезд мимо домовладелицы. Дверь опечатали пожарные, но Мультик вскрыл замок. Я нырнула под оградительные ленты и вдохнула гарь, вонь оплавленного пластика, смрад потрескавшейся резины. Стёкол не было, но эти запахи не могли выветриться ни за неделю, ни, может быть, даже за год. На чёрном столе растеклась грязно-розовая лужа: фаллоимитатор той дамы, которая оплатила ремонт и, увы, уже не чаяла получить прибор назад. Я поставила токамак на пол, открыла по инструкции. Веточки на дне зашевелились, наружу высунулся обугленный носик. Фламморигама оголодала, огонь еле теплился.

— Потерпи, сейчас я тебя покормлю.

Я закинула в токамак хворост молокабы. Сжечь зверь тут уже ничего не мог, так что я не боялась и приготовила лёгкую воду. С ней фламморигама лучше усваивала непривычный корм. В прихожей скрипнула дверь, кто-то вошёл. Я спохватилась и захлопнула токамак. Вода осталась на полу. В комнату вошёл бравый долгоногий эзер в полицейской форме:

— Отдел превентификации преступлений, оставайтесь на месте!

Я подняла руки:

— Офицер, в чём дело? Это моя мастерская.

— Обезличенный арестный ордер. Руки за голову!

— Что происходит? — я подчинилась, но не могла поверить, что это правда со мной. — Превентификация?

— Наши искины вычислили, что с вероятностью пятьдесят пять процентов здесь в ближайшее время случится насильственная смерть эзера. Вы арестованы до выяснения обстоятельств.

— Это же абсурд, пятьдесят пять процентов, а я тут при чём? Может, это меня убьют с вероятностью сорок пять.

— Мы выясним это в течение четырнадцати рабочих дней, — дежурно бормотал эзер, продолжая лазать по моим карманам. — Увы, счёт не в вашу пользу, леди. И если бы речь шла о смерти шчера, я бы должен был отреагировать при вероятности гибели от девяноста процентов и выше.

— По… подождите… Бред какой-то…

Мультик, испугавшись обыска, перебрался из моего кармана в рукав и щекотал, отчего я подозрительно дёргалась. А ещё кусала губы и соображала, что же делать теперь с токамаком и голодной фламморигамой внутри, пока буду в отделении. Две недели!

— Вы проникли за оградительную ленту, — продолжал офицер. — Я должен провести обыск.

— Но тут же всё сгорело.

— Что в этом сейфе?

— Да ерунда какая-то. Не помню.

В несгораемом шкафу, наречённом сейфом, лежал нейтрокль. Точно такой же, каким я пыталась убить Бритца в каюте его гломериды. Тогда. Я собрала этот по заказу одного гангстера, который так и не вернулся, а теперь надеялась, что офицер примет его за… да хоть за игрушку. Он забрал у меня ключ и достал нейтрокль из шкафа. Покрутил задумчиво:

— Это что?

— Фейерверк.

— А почему в сейфе?

— Ну… чтобы детки не заиграли. Техника безопасности.

Эзер упаковал нейтрокль в пакет и со словами «Разберёмся потом» сунул за пазуху.

— А это что за чемодан? — кивнул на токамак.

И, не дожидаясь ответа, грохнул его на стол и резко откинул крышку. Ему в лицо дохнуло жаром, облизало погоны огнём. Фламморигама внутри ела веточки молокабы.

— Твою мать! — воскликнул офицер и щедро окатил костёр из банки с лёгкой водой.

В ту же секунду я отскочила к стене, а из токамака в эзера так пыхнуло, что его отбросило на пол. Голова, плечи и грудь затлели, как солома, а следом — от удара или жара — в его внутреннем кармане лопнул нейтрокль. Офицер затрясся, вены на руках и обожжённом лице надулись, почернели и лопнули. Оттуда завился чёрный дымок. Он валил из рукавов, из ботинок, тлели волосы… Порошок распространялся по телу, по всем артериям и капиллярам. Через минуту офицер скукожился, но продолжал трястись. Это была жуть из тех, что прибавляют седых волос. Я никогда раньше не видела, даже не предполагала, как на самом деле действует нейтрокль. Закусив кулаки, чтобы не закричать, я по стенке пробралась в прихожую и свернулась у двери. Труп. В моей комнате дёргался труп, который, по всей вероятности, уже не мог инкарнировать. В этом и был смысл нейтрокля. Какое чудовищное стечение несчастных случаев! Разумеется, офицера будут искать. Разумеется, в квартале, где он патрулировал этим вечером. И как только узнают, что на пожарище сорвали печать, сразу найдут. И… конец. Надо было избавиться от трупа. Трупа. Бр-р-р-р-р. Шуршание в комнате не прекращалось: эзер был мёртв и дёргался от множественных взрывов внутри тела. Я заткнула уши, чтобы выйти из оцепенения и начать соображать. Вот была бы специальная анонимная служба, которая просто приезжала бы и помогала спрятать труп. Не задавала бы лишних вопросов и брала бы не дорого, потому что не имела бы ни принципов, ни совести. Идея пришла моментально. Писать сообщение было некогда, и я позвонила. Всё равно руки так дрожали, что цифры набрать я ещё могла, а текст — точно нет. На том конце не ответили с первого раза. Я набрала ещё. Сигнал был принят, но там молчали. Я поняла, что меня слушают, и выпалила:

— Кай, мне нужна твоя помощь.

Он всё ещё молчал. Но не отключался, может, ожидая подробностей, и я понизила голос до шёпота:

— Мне надо спрятать труп.

— Твой труп? — спросил он спокойно.

— Нет. То есть мой. То есть он у меня в мастерской. Тут недоразу…

Он отключился. Это звучало как «нет». Но комм начал мигать: сигнал пеленговали. Пока мы с Бритцем говорили (если это можно было так назвать), тело в комнате перестало шуршать. Я подумала, что выдержу наедине с тихим трупом. Но не смогла и спустя минут пятнадцать выбралась из квартиры. Во дворе дома было выколи глаз. Шли минуты, но в квартале висела тишина. С чего я взяла, что он вообще приедет? Что приедет сам, а не вызовет полицию? Опять запаниковала и не просчитала риски. Тогда я решила пойти вдоль шоссе, чтобы уж если приедет полиция, то я бы не светилась на месте преступления, а могла убежать. Сняла туфли и несла в руке, чтобы не цокать на весь квартал.

Неровный скудный свет поступал только из городского партера. Я успела заметить орникоптер, который сорвался с проводов и нырнул во мглу гетто. Водитель поздно увидел меня, заскрежетал по дороге, высек искры в развороте. И остановился точно нос к моему носу. Я подняла руку к лицу и наткнулась на погашенные фары. В кромешной тьме хлопнула дверца, и в моё ухо спросили:

— Где твой труп?

— У меня дома, — я назвала точный адрес. — Я там… просто не могу оставаться.

— Садись в оптер.

— Только не в полицию. Я его не убивала.

— Оно само. Садись в оптер.

Я послушалась, нащупала дверцу и забралась в салон. Кайнорт сел рядом, даже не взглянув на меня, испуганно обнявшую леопардовые туфли. Через минуту мы были на месте, и Бритц аккуратно ступал по горелым половицам. Белым кедом по плавленым ящикам, чёрным по треснувшим экранам. Я босиком семенила следом. Изуродованный эзер лежал посреди комнаты. Мне стало плохо. О-о-очень плохо. Хорошо, что звуков в подъезде не слышалось, у соседей не горел свет. Никто ничего не видел.

— Он же не инкарнирует? — шепнула я.

Кайнорт пожал плечами:

— А это что было?

— Нейтрокль.

— А, нейтрокль — это такая забавная безделушка, которую хранят под подушкой? — поддел он, внимательно шаря по трупу. — После такого — вряд ли.

— Это не я. Он…

— Ноги или плечи?

— В смысле?

— За ноги или за плечи возьмёшь комиссара Вибрисса?

Глядя, как меня передёргивает, он переступил труп и сам взялся за плечи. Мы вынесли офицера, причём я пятилась с туфлями под мышкой, глядя куда угодно, кроме как на тело. Выйдя во двор, Бритц остановился и тряхнул горелой головой трупа из стороны в сторону, чтобы разглядеть свои кеды под ней:

— Ну вот. Теперь у меня один чёрный и один грязный.

Комиссар Вибрисс оказался тяжёл даже для двоих. Мы устроили передышку рядом с орникоптером, и я вернулась в квартиру, чтобы забрать токамак.

— А это что, косметичка? — буркнул Кайнорт.

— Почти. Кай, а если всё-таки инкарнирует? Ведь получается, мы его сейчас убьём. Может… я подумала, может, всё-таки не надо? Оставим его здесь, и будь что будет.

— За хранение нейтрокля будешь сидеть лет тридцать, а если докажут нападение на офицера, даже не представляю, я не умею до стольких считать.

Мы опять взялись за труп.

— Он не сделал ничего плохого, если так рассудить. Просто выполнял свою работу, — задыхаясь от тяжести, бормотала я. — Знаешь, он из отдела… превентификации. Впервые о таком слышу. Сказал, что здесь с высокой вероятностью могут убить эзера.

— Какой полезный отдел. Не то что синоптики.

— Это смешно, но стыдно.

— Эмбер. Мне тяжело, — выдохнул Бритц, намекая, что центр тяжести трупа находится ближе к нему. — Иди.

Мы свалили полицейского в багажник. Кайнорт пристально посмотрел на растрёпанную меня:

— У меня нет больше той власти и прежних связей, чтобы вытаскивать тебя из тюрьмы. А убийство полицейского — это казнь. В прошлый раз ты была не в восторге, помнишь? Садись. Поехали.

Мы взлетели. Я не спрашивала куда, далеко ли, каков план. Съёжилась и смотрела на отражение в полированном стекле. Там виднелись кресла светлой кожи и огоньки приборной панели. И рука Бритца на штурвале: с хвостами татуировок, которые выглядывали из-под закатанного рукава. Раньше их не было. И воспалённых царапин на месте браслетов не было тоже. На его профиль не хватило сил взглянуть, опасалась встретиться взглядом. Но в Ухлур-реке я видела: на горле тоже вились узоры. По крайней мере, с ним было легко попирать закон. Я не хотела говорить — он молчал. Становилось невмоготу — растормаживал элементарными вопросами. Не холодно? Пристегнулась ли? Надо ли воды? Нет. Да. Нет. Кварталы шчеров закончились, в лицо ударил свет фарамангровых аллей и небоскрёбов, которые никогда не спят. На границе города Кайнорт вырулил с шоссе, спустя метров двести мы приземлились на шасси и поехали. Мелькнула загородная подсобная зона.

— У тебя хорошая подруга. — Бритц опять почувствовал, что меня трясёт. — Очень хорошая.

— Злайя? Ты это серьёзно? Ну да, она лучшая.

— Я думал, ты стала примулой.

— Нет.

— Правильно. В городе, я смотрю, у тебя занятия поинтереснее.

«Сектор переработки органики» — приветствовал билборд. Скудный свет давали кусты галогенуя по краям полигона. Сектор был пуст, присыпан чёрным песком и не пах ничем совершенно.

— Надень туфли, — скомандовал Бритц.

Один каблук подгибался при ходьбе, но я пошла на цыпочках, лишь бы не касаться полигона кожей. Органический мусор здесь поедала обжорливая пескумбрия. Ступив на песок, Кайнорт присел и погрузил в него пальцы. Поводил рукой в пыли и задержал руку. Чуть ли не на каждом квадратном метре полигона горели таблички, что так делать нельзя. Наконец он выдернул руку из песка. С кончиков его пальцев соскользнула колючая рыба, оцарапала, плюхнулась наземь и мигом ушла в песок. Кайнорт достал белоснежный платок и вытер кровь.

— Твои ноги, мои плечи, — напомнил он и уточнил: — Не подумай лишнего. Я про труп.

— Раздевать будем?

— Всё-таки подумала про ноги на плечах?

— Пескумбрии… оставят обрывки.

— Тебе это и нужно. Всё должно выглядеть как несчастный случай. Кто-то проник в зону полигона. Сигнал получил офицер Вибрисс. Явился по вызову — и его переработали на совесть. Дело закрыто. Уж в этом можешь мне доверять, я мог бы прятать трупы за деньги. То есть я прятал трупы за деньги.

— Да, ты не спросил про оплату.

— Потом.

Он подогнал оптер поближе к месту, где кишели взволнованные кровью пескумбрии. Вдвоём мы уложили тело на песок. Бритц снял с полицейского перчатки, бросил рядом, расстегнул на нём китель. Перекатил со спины на живот и, взяв за волосы, впечатал лицом поглубже. Так сажали трюквы в грядку, как он лицо и руки комиссара — в песок.

— Ты уже так делал?

— Я вообще-то здесь всего полтора года. Думаешь, это подходящий срок для меня, чтобы убить пару-тройку офицеров полиции?

— Очень хладнокровно для импровизации.

Он хмыкнул, не отрываясь от трупа:

— А это тебе спасибо.

Тело дёрнулось. Потом ещё. На секунду показалось, что эзер жив, но кокона ведь не было. Его трясло то мелкой, то крупной дрожью. Пескумбрии поедали его снизу, кусали живот и лицо, тыкались в голую кожу. Рвали истлевший китель, жевали перчатки. Прибывали новые и новые пескумбрии. Кайнорт отступил от трупа, давая знак, что пора уходить. Я взяла себя в руки и забралась в орникоптер.

Мы покидали полигон, и уже на развороте увидели, что от тела остались обрывки формы и тёмное пятно на песке.

— Вот, — я достала токамак с заднего сиденья и показала Бритцу. — Это фламморигама.

Кайнорт едва заметно кивнул, я увидела в отражении. Метров через пятьсот он затормозил:

— Эмбер, в этой модели ведь не убирается каблук?

Я приподняла пятку.

— Ч-чёрт…

Леопардовый каблук остался на полигоне. Бритц развернул оптер так резко, что я заскользила и стукнулась о стекло. И только тогда поверила, что эзер правда хочет помочь.

Он приказал ждать в орникоптере. Спустя полчаса дверца распахнулась, в кабину швырнули каблук, следом, не касаясь руля, на сиденье упал Бритц и локтем закрыл дверь. Его руки были в крови.

— Дай салфетки, — он подбородком указал на бардачок.

Пока он приводил себя в порядок, я подавала одну за другой гемостатические салфетки. Хорошо, что крови я не боялась. Кое-где пескумбрии содрали верхний слой кожи вместе с частью татуировок.

— Спасибо, что помог.

Он не ответил.

Я понятия не имела, куда меня везут. Просто ехала. С комком окровавленных салфеток в руке.

— Эмбер? Ты повторяешь «труп» третий квартал подряд.

— От слова «труп» воняет…

— А-а. М-м, — согласился Бритц. — Продолжай и принюхаешься.

— Я боюсь трупов. И мертвецов боюсь — они звучат как что-то потустороннее и неестественно живое. «Мертвец» — тот, кто придёт за мной… «Покойник»… где-то рядом с мертвецом ходит. «Тело»? Слишком многозначно. К нему надо обязательно добавить «мёртвое», чтобы уточнить, и тогда мы возвращаемся к мертвецу. «Останки»… нет, останки — это когда уже кости. Как мне называть трупы, если они так ко мне и тянутся?

— Называй по имени, если знаешь, — предложил Бритц. — Этого звали Латибай Вибрисс. Между прочим, latibulum на одном из мёртвых языков — «тайник» или «оболочка». Так что Латибай, можно сказать, исполнил сакральное предназначение. Залез, куда не следует, и стал… оболочкой.

— Романтика.

— Да, я монструозно романтичен. В позапрошлом году вспорол одной девчонке живот, потом трахнул, пока ещё была жива, а после свернул ей шею.

Окровавленные салфетки упали мне в ноги.

— Останови… Пожалуйста, останови. Выпусти меня, Кай.

Он припарковал орникоптер и разблокировал двери. Я вышла на дорогу с каблуком в руке. Оптер взвизгнул и взлетел под провода, а я пошла куда глаза глядят. Район был приличный на первый взгляд, но хотелось забраться подальше от галогена и люминесценции ночного Эксиполя и просто… подышать, подумать. Спустилась под виадук, села на какие-то рельсы и положила голову на колени. Не прошло и десяти минут. Сзади кто-то мягко ступал по гравийному склону. Бритц присел на рельс рядом.

— Её звали Чесс. Всё так и было. Но был ещё и контекст. Просто…

— Не объясняй, я понимаю. Хочешь, чтобы я держалась подальше.

— Да. Ты мне как бритва на языке. Мой психиатр… что ты так смотришь?

— Завидую, — промямлила я. — Мне бы тоже не помешал психиатр.

— Он спрашивал, почему я искал тебя столько лет и не нашёл. Дело в чудовищах. Ты не хотела меня встретить, поэтому не стала чудовищем. А я стал, поэтому не хотел тебя встретить.

Насчёт меня он крепко ошибался. Я стала чудовищем на потолке его каюты, когда смотрела на него и больше не видела мамину смерть. Я видела в нём врага, противника, убийцу. Всё что угодно, но больше не это. И вот он вернулся, как будто почуял. Так звери чуют своих.

— Если я — бритва. Тогда зачем пришёл?

— Не устоял перед словом «труп».

— Нет, зачем ты сейчас пришёл сюда? — я ткнула в рельс.

— Я подумал, ничто так не сближает двоих, как избавление от трупа третьего.

Он стал виновен, кроме прочего, в моей первой улыбке за много дней. Вдалеке навязчиво мигала вывеска какой-то забегаловки.

— Пойдём выпьем? — предложил Кайнорт.

— Что?

— Ну, не знаю, что ты предпочитаешь в это время суток.

— Это был не вопрос. А выражение крайнего недоумения в языках вроде октавиара.

— Эмбер, просто пойдём в бар. Обострим чувство вина.

В одном он был прав: мне не хотелось, но не помешало бы выпить. Я встала немного неуклюже из-за того, что на одной ноге не хватало каблука. Кайнорт протянул мне что-то. Мою чёрную туфлю с сапфировой шпилькой:

— Каблук той же высоты, если меня не подводит глазомер.

— Мне идти в разных?

— Можно подумать, обычно ты ходишь в одинаковых, — поспорил он. — Туфли всегда разные, одна правая, другая левая.

Эзер присел и переобул мою левую ступню в чёрную шпильку. Вообще-то, туфли правда очень ничего смотрелись вместе. Как пятнистый леопард и чёрная пантера. Я потопталась на месте:

— В пару к чёрной подошла бы монохромная змея.

— Вступим в империю рептилоидов Ибриона — будешь носить змею, — согласился Бритц.

Бар назывался «Таракалья». Удивительно, но запрещающей таблички для шчеров не было. И даже лаконичного знака, перечёркивающего кружок с восемью лапками. Владелец ограничился припиской мелом от руки: «Просьба шчерам и эзерам иметь совесть и во время драки не превращаться». За стойкой бармен протирал бокалы.

— Что леди предпочитает пить?

— Мою кровь, — вставил Бритц, пока я разворачивала винную карту.

— Лиловый чай из позабудок.

— Леди очень остроумна, — Кайнорт отобрал у меня карту. — Леди громадный бокал «Джин Крайт», можете накрошить туда позабудок. А на закуску мяса, — он наклонился к бармену с такой улыбкой, что попроси он даже скальп хозяина, тот не посмел бы отказать: — Стейк из Anax imperator, натурального выпаса, пожалуйста.

— Чёрный рынок — плюс 200 % к чеку, минори, — предупредил бармен.

— А мне какое-нибудь ваше самое несусветное пойло.

— Тогда кобравицу. Что-нибудь из арахнидов на закуску?

— Арахис.

Кайнорт облокотился на стойку и тёр глаза. На заискивающую улыбку для бармена он, по всей видимости, растратил последнюю батарейку. Я сидела нога на ногу и разглядывала свою леопардово-чёрную пару. И чёрно-белую напротив.

— В последний раз, когда я пила с эзером, меня дёрнули током.

— Он больше не будет.

Бритц не уточнил кто. И почему больше не будет. Я всё поняла и глотнула холодного «Джин Крайт».

— Почему…

— Зачем…

Он жестом уступил мне вопрос.

— Почему тебя зовут предателем? Ты сильнее всех жаждал усидеть на двух стульях: чтобы и вашим и нашим. Это совсем не вяжется с жертвой Прайда Сокрушителей. Зачем бы Контрицию понадобилось так хотеть заполучить Тритеофрен?

— Никого из обвинителей не было на Кармине. А показания моих рабов только усугубили дело. Впрочем, они хотели как лучше.

— Но у вас не принято не быть ублюдком с рабами, так?

— Это восприняли как основное доказательство, — кивнул Бритц. — Зачем ты притащила в город фламморигаму? Не планировала же ты заранее кого-нибудь поджарить и расплатиться зверем за услуги негодяя.

Принесли стейк, и Кайнорт пододвинул мне тарелку. Вместо ножа подали шпажку, которая цепляла кусочек, стоило только воткнуть её в мясо. Если бы шпажку делала я, она бы, наверное, отрезала и язык клиента тоже.

— Я хотела продать зверя тебе, не напрямую, конечно. Видел, что стало с мастерской? Мне нужны были деньги на новую жизнь в городе. Магнум, который заказывает примул убийцам, плохой сосед по отшельфу.

— Хм.

— Но уж чего теперь. Всё уже. Забирай так.

«Джин Крайт» был головокружительный, Anax imperator на шпажке — тоже. Про кобравицу в стакане у Кайнорта нельзя было сказать ничего определённого, кроме того, что она горела зелёным пламенем между глотками. И отражалась в его глазах.

— Не сомневаюсь, что к утру у тебя уже будет новый план захвата города, поэтому предложу сейчас, пока ты ещё плохо соображаешь. Мне нужна твоя помощь. Давай заключим сделку.

— Подожди, мне надо ещё выпить, — сказала я в надежде, что именно этот глоток свалит меня под барную стойку. — В последний раз, когда я заключила сомнительную сделку с эзером, мне устроили пожар.

— Мне нужно вернуть фламморигаму на Остров-с-Приветом и задать общине несколько неудобных вопросов. Если согласишься полететь со мной, я повышу шанс получить ответы. В резервации благоволят диастимагам. Проси взамен что угодно.

А ведь он мог бы шантажировать меня трупом Латибая Вибрисса бесконечно.

— Жильё на первое время, — начала я. — В квартале шчеров у меня катастрофическая репутация.

— Любые апартаменты, любой район.

— И помощь с работой, чтобы оплатить квартиру.

— Я знаю, где нужны сомнительные мехатроники.

— И немного денег.

— Деньги, круглосуточная помощь в сокрытии улик и трупов и медицинская страховка. По рукам?

— По рукам.

Он оплатил счёт, забрал моё пальто и отвернул лацканы:

— А что, разве здесь нет капсулы?

— Пальто новое. После вторжения городские шчеры часто подшивали яд. На случай, если шестилапый ублюдок затащит в тёмную аллею. Чтобы не мучиться. Смерть — самый идиотский, но самый эффективный способ протеста, когда на тебе ошейник. Я никогда не считала это выходом, но подшила капсулу, когда улетела Пенелопа. Потому что всё что угодно лучше, чем смерть, и только ты можешь быть хуже смерти. По той же причине я никогда не слушала музыку на ходу. Рабство отменили, а тёмные аллеи остались.

Орникоптер был припаркован за виадуком. Но автопилот не откликнулся на запуск. Кайнорт нагнулся под приборную доску, пошарил там рукой и вытащил Мультика. Когда он успел сбежать из моего рукава? Бот-барабашка искрился и освещал салон.

— Мультик, — шепнула я, — как тебе не совестно…

— Эта штука выпустила меня из трубы. Но сожгла чип автопилота. Все твои изобретения уравновешивают порядок и энтропию вселенной?

— Да, я из тех, кто не может поставить вещь на полку, не уронив что-то другое. Я олицетворение баланса. Я всё привожу… к нулю.

От духа «Джин Крайта» и кобравицы в орникоптере запотели стёкла. Бритц вылез и выпустил крылья. Потряс, расправляя. Так сразу они не послушались.

— У таксистов комендантский час, — объяснил он. — В такие моменты понимаешь абсурдность своих законов.

— А пьяный ты летаешь ровно?

— Нет.

Я сунула Мультика в карман и взялась за токамак покрепче. Бритц курил, разложив крылья на орникоптере.

— Только не думай, что я совсем не понимаю. Император Эммерхейс уничтожил мою семью. И дом. А недавно на Бране мы сражались рука об руку. Но там мы хоть мир спасали… Так что, если утром ты протрезвеешь и передумаешь — ну и ладно.

— Хорошо, — сказала я, встала прямо напротив Кайнорта и поймала белые радужки своими серыми. — Знаешь, в чём я правда хороша, даже лучше, чем ты — в избавлении от трупов, так это в нарушении обещаний. Папа отдал мне Тритеофрен в обмен на клятву убить тебя. Он увидел тогда… это я потом уже поняла, папа увидел, как я падаю в эту пропасть, и что только так смогу себя вытащить. Я пообещала. В этой клятве было прекрасно всё, особенно то, что это ты не дал мне её выполнить. Дважды, в каюте и в кофейне. Но в Ухлур-реке ты заставил меня саму выбирать, с каким камнем я выплыву, а с каким нет. И я выбрала то, что невозможно, нельзя, неправильно, — так и чувствовала, что обязательно заплачу этим вечером, и слёзы выбрали худший момент. — Теперь я не могу смотреть в глаза их цифровым призракам. Я должна убить тебя, чтобы прийти к ним с чистой совестью и сказать… что теперь не могу смотреть в глаза… себе. Парадоксальный тупик.

— Я не знал про клятву. Умирать я не хочу, Эмбер, но готов отменить сделку прямо сейчас. И совершить акт финансового насилия в пользу твоего счёта в качестве отступных за неиспользованный нейтрокль. Тот, первый.

— Дай я х-хоть протрезвею, — разозлилась я и тыльной стороной ладоней вытерла слёзы насухо. — Дело же не в деньгах. Просто идея с островом кажется увлекательной. Сейчас, после «Джин Крайта».

— Тогда ты знаешь, что делать.

Я знала, что делать. Нужно было пропустить руки ему за спину, прижаться крепко к тёплому свежему хлопку и всеми силами избегать мысли о глаголе «обнять». Он изменился на ощупь.

— Ты очень похудел.

Кайнорт опустил голову и выдохнул дым мне в лицо. Случайно… кажется. Потому что кобравица была действительно несусветным пойлом. Нотки жжёного миндаля и хмеля с ореховой горчинкой забрались мне в рот и в ноздри, лизнули щёки, опутали волосы.

— А ты прекрасна.

— Да, а… мы, собственно, куда?

Он так рванул в небо, что я чуть не уронила токамак. Кайнорт не соврал: после бара он летел неровно и дёргано, да ещё хвост был какой-то обкусанный. Я надеялась, что он подбросит меня до недорогой гостиницы в не самом худом районе, но мы сели, не снижаясь. Это был парящий квартал минори. Не сомневалась, что у Бритца полным полно свободных комнат, и спорить не стала. После того, как он не сообразил заткнуть поток откровений пьяной женщины, которым меня разразило у орникоптера, я вообще боялась лишний раз открыть рот. К тому же, ещё один полёт сытный стейк в моём желудке мог просто не пережить. Я разулась в тихом холле. Из коридора на нас молча глядели две пары ярких серых камушков. Кайнорт устало прислонился к стене, снимая кеды.

— Миаш, не бойся, — позвал он, и мальчик вышел на свет. — Это та Эмбер, которая спасла тебе жизнь.

— Привет, — шепнула я.

Я бы напугала ребёнка, если бы опять расплакалась. Так это его я тогда вытащила из грота! Исчезли все сомнения в сделке. Стоило согласиться хотя бы затем, чтобы своими глазами увидеть, как из обыкновенного комочка вырос… Миаш. Он обнимал большой кактус.

— Я не боюсь, пап, это Юфи боится, а я не боюсь.

Он полез в кармашек пижамы и протянул мне ладошку. Я машинально взяла с неё карамельку и положила за щёку. Мальчик был вылитый Бритц: ангел с чертами волчонка и взглядом степного кота. Следом за карамелькой из того же кармана он выудил ещё живого, но очень мятого червяка.

— А зачем тебе кактус, малыш?

Миаш покраснел, расправил крылышки и порхнул в темноту. Вторая кудрявая головка мигом скрылась за дверью.

— А, это, — пробормотал Бритц, — он спит со всякой ерундой.

Он прошёл в гостиную и устало упал на диван размером с кунабулоптер.

— Как, впрочем, и я, — добавил он, вытянул ноги в белых носках на журнальный столик и закрыл глаза.

Тихая женщина в форме прислуги показала гостевую спальню, принесла графин с минеральной водой и удалилась, спросив только, какие температуру и влажность я предпочитаю.

Я ещё долго лежала без сна и взвешивала камни на душе: какой тяжелее, разбитое сердце или чувство вины? Под утро пришёл элегантный ответ. Он заключался в том, что не существует такой проблемы, которую нельзя было бы решить при помощи чуда.

Глава 13 Беги. Замри. Умри

— Откройте мне баночку.

Тёплые пальцы аккуратно убрали мне волосы с лица, и я проснулась. Сквозь мои кудри заглядывала девочка. От неё пахло тёплой булкой и немножко мёдом. Она убедилась, что я уже не сплю, и повторила:

— Откройте мне баночку. Комнатный медиа-ликвор не работает, когда папа дома, а он занят, а дядя Верманд ещё не приехал.

Как с таким голоском живут на свете? На вид ей было лет шесть. Светло-серые глаза и волнистые, до пояса, локоны цвета русого перламутра. Кто-то похожий на странного мишку в руке. И как, эзер сказал, её звали? Или нет, он… кажется, ничего о ней не говорил. «Джин Крайт» оставил в моей голове только имя Миаша, пряный дым сигареты и чёрно-леопардовый дуэт. Девочка протягивала мне банку с весёлым паучком и надписью: «Эритрошка». Я села на постели и щёлкнула язычком банки. Девочка зажала странного мишку под мышкой и кинула в дырку соломинку. Из банки ей на платье брызнули капельки крови, и она стала похожа на маленького вампира.

— Ой.

Мы улыбнулись вместе, она смущённо, я невольно.

— Как тебя зовут? Я Эмбер.

— Юфьелле Бритц, — девочка исполнила книксен и накапала на пол. — А вы какую кровь пьёте на завтрак? Я принесу вам тоже баночку.

— Я шчера, ты только не пугайся.

Мне показалась на удивление знакомой эта красивая малышка. Она ничуть не боялась незнакомой взрослой шчеры дома.

— Неправда, у вас глаза как у минори.

— Смотри-ка.

Я выделила паутину из подключичных желёз и показала Юфьелле. Малышка отставила баночку на прикроватный столик, моментально закапав и его тоже. Она посмотрела на паутину и зачем-то крепко прижала игрушку к груди.

— Ой… Простите…

— Юфи!

В комнату заглянул Миаш, посмотрел на разбрызганную кровь и надулся.

— Юфи, тебя папа зовёт.

— Я нечаянно… Я починю. Я только хотела, чтобы кофеварка делала и какао тоже.

— Папа сказал, её уже не починишь. Он на террасе. У вас сегодня до-бемоль мажор.

Девочка скривилась и дунула через соломинку в банку. Её губы стали вишнёвыми от крови.

— А я уже хроматические гаммы учу, — она вежливо перешла на октавиар и подбирала слова с забавным акцентом. — Хуже них только вши из деепричастий. А папа тоже ненавидит сольфеджио.

И горы. Я вспомнила. Сольфеджио и горы. Миаш вынул белый платочек, присел и стал вытирать кровь с пола. Он буркнул:

— Все ненавидят. Но мы должны поступить в гимназию. Иди, Юфи, а то нас не возьмут в один класс. Я-то уже доминантсептаккорды учу.

— Зато я двумями руками играю! — пискнула Юфи уже из коридора.

— Двумя, — серьёзно и очень тихо поправил Миаш. — Это она нечаянно, она только в прошлый четверг, после обеда, говорить стала.

Его вниманием завладела кровь на прикроватном столике. Миаш посмотрел на первый платок, изрядно испачканный красным, и стал вынимать из кармашка мелочи и складывать на пол. Вчерашний червяк, листья ламбаньяна, карамелька. И Мультик, который улизнул под кровать, улучив момент. Потом настала очередь другого кармашка, и я рассмеялась. Лицо Миаша посветлело: он выудил второй белый платок и принялся вытирать столик. Сосредоточенно и ловко, как маленький, но хорошо воспитанный шпион. В нём было много от Кайнорта, так дотошно заметавшего следы накануне.

В арсенале моих вестул нашёлся мягкий брючный костюм. Я шла босиком на звуки гипнотического эублефона, тембры которого ни с чем не спутать, но коридоры были устроены так, что музыка разносилась по всей квартире. Апартаменты занимали весь верхний этаж целиком, сквозняки тепло лизали мне ноги. Здесь не помешали бы указатели. Кайнорт сидел на террасе за инструментом спиной к выходу, что удивительно для убийцы, особенно когда дома ночует другая убийца. У него на коленях устроилась Юфи, и отец брал её пальчики и водил ими по клавишам эублефона. Это был тонкий, изогнутый по краям тачборд в виде хвоста змеи или ящерицы, его продолговатые сенсоры откликались на прикосновение, движения вверх-вниз, вправо и влево. Древние пианино, многократно усложнённые, теперь стали эублефонами с колоссальной библиотекой звуков и вариациями движений от вибрирующего покалывания до мучительного скольжения в глиссандо. У Юфи выходила неровная и простая мелодия, но звучание пробирало до гусиной кожи. Я замерла прямо за порогом, наблюдая одним глазком из тени коридора. Юфи закончила упражнение. Они говорили тихо, но мой слух мог соперничать с молекулярным нюхом Бритца.

— Пап, ну всё уже?

— У тебя ладошки вспотели. Иди переоденься к завтраку.

— Там очень красивая… Эрбр…

— Эмбер.

— Она твоя ши?

— Моя жи.

— А покажи, как играют выпускники?

Юфи примерно сложила руки на платье, а Кайнорт пробежал пальцами по сенсорам. Инструмент передал столько сложных граней, будто испугался, что его хотят продать, и вложил в перелив аккордов всю гармонию, на какую был способен. Это длилось только секунды три. Но я так воображать не умела, как он играл.

— Примерно так. Только лучше.

Юфи соскочила с его колен. Она пронеслась мимо, и я не удержалась. Коснулась перламутровых кудряшек. Девочка ойкнула, превратилась в пушистую пчелу и зажужжала прочь. Бритц не оборачивался. Я переступила порог и замерла опять. Косяк врезался мне в затылок.

— Ты знаешь, я протрезвела и хорошо подумала.

— Да, я тоже протрезвел. Абсолютно с тобой согласен. Дверь за собой захлопни. Да, я там распорядился насчёт чая из этих… лиловых позабудок. Пойдёшь мимо кухни — возьми на дорогу. А я позабуду про ту кофейню в сквере, правда, очень вероятно, что меня туда и так больше не пустят.

— Что? Я про туфли. Им нечего делать на Острове-с-Приветом. Мне нужны… не знаю, кеды?

— Неприличная сумма у тебя на счету, уходи, пожалуйста, — с нажимом попросил он.

Бритц, казалось, мог часами выравнивать партитуры на пюпитре спиной ко мне.

— Я не буду взваливать на себя чувство признательности Зверобою только затем, чтобы ему стало легче. И ты всерьёз думаешь, что токамак с углями — адекватная плата за сокрытие убийства?

— Вещь стоит ровно столько, сколько некто готов за неё отдать, ни больше ни меньше. Фламморигама — залог моей карьеры. Она чуть не стоила мне жизни.

— Ну а мне она ничего не стоила, — с раздражением возразила я. — Сгонять на остров, чтобы обеспечить себе будущее? Это самые лёгкие деньги, которые мне только доставались, и я хочу их заработать.

— Ты пользуешься тем, что мне больно ворочать языком и шеей сегодня? Мы с тобой на острове — это провал.

— Это удача. Два антагониста, не переживающих, если другого покрошат аборигены, отличные напарники. У нас нет слабостей командного духа. В случае чего им не на что будет надавить.

Он повернулся во вращающемся кресле. Если существовали гипотетические лампы антисвета, при включении которых комната погружалась бы во тьму, то их экспериментальный прототип глядел мне в лицо.

— Ты что, читала мои методички? — и после паузы добавил: — Тебе нужно подобрать оружие.

— Но… ты же планировал задавать вопросы.

— Неудобные вопросы. И ты с приветом похлеще, чем остров.

Кайнорт повёл меня одному ему известными коридорами. Остановившись в закутке среди одинаковых на вид дверей, он пискнул ключом и распахнул одну.

— Угощайся.

Я с опаской шагнула внутрь. В прохладной и светлой комнате была арматека. Оружейный храм, а не склад. Слева направо на стеллажах, всевозможных консолях, штативах и специальных подставках располагались пушки: от миниатюрной, которая умещалась в ладонь, до драконоборческой. Ступая босыми ногами вдоль стеллажей и застеклённых панелей, как в музее, я наконец встала у стены, где скрестились лезвия трёх кинжалов.

— Я бы хотела армалюкс.

— Эмбер, если бы у меня был армалюкс, неужели я кормил бы пескумбрий своими пальцами? — проворчал Бритц. — Он на дне карминской реки.

— Тогда вот этот, — я не разбиралась и просто выбрала не самый большой, но самый дерзкий на вид.

— Попробуй. Это новый глоустер. Офицерская реновация.

Я думала, эзер скажет, что такая пушка не по мне, или хмыкнет и вручит детскую пукалку, но он просто снял глоустер с подставки. Я взяла оружие. Тяжёлое, как топор. Перехватив в две руки, приставила его к голове Бритца и услышала высоковольтный свист в контроллере импульса. Оружие пришло в готовность.

— Чувствуешь себя лучше? — Кайнорт не отвёл ствола от виска и, в общем-то, не удивился.

— Да, мне лучше.

— При выстреле в упор болл сожжёт тебе кисть из-за преждевременного разрыва оболочки от удара о мою височную кость и выплеска плазмы, — одним пальцем зацепив ствол, он завёл его себе под нижнюю челюсть. — Лучше метить под язык. Мозги взлетят, вкусно запахнет жареным.

— А как ты себя чувствуешь?

— Нормально. У тебя кишка… м-м, изящна. Ты же хорошая девочка, каноническая незамарайка, которой нужно одобрение мамы и папы, чтобы начать как надо, и магия случая, чтобы закончить правильно.

— Ты козёл.

Незамарайка. Он выдумал оскорбление на октавиаре лично для меня. Дверь распахнулась настежь:

— А я кричу-кричу, а мне никто не отзы… вается, — закончил Нахель, округлил глаза и вскинул глоустер попроще моего. — Едрить твою, Бритц!

Кайнорт отреагировал рефлекторно, даже не меняясь в лице. Толкнул меня в сторону. И сию же секунду над моим ухом прогудел заряд Нахеля, разбил стеллаж, а мой болл взорвался под потолком. Сверху, как фейерверк, посыпались ошмётки бетона, тлен и пепел.

— Да, Эмбер. У нас нет слабостей командного духа.

Бритц вернул реновационный офицерский глоустер на место и сунул в мою одеревеневшую ладонь стержень, похожий на ручку. Или на сигарету, да, на такую, как у него.

— Это тучканчик. Кнопка на торце выпускает клубок электродыма. Хватает на пятерых.

— Выбрал то, чем она не сможет нас убить? — проворчал Нахель, запихивая ствол в кобуру.

— Умоляю. Коль скоро Эмбер Лау взбредёт в голову, она посомневается, потом ещё посомневается, а потом зарежет тебя точилкой для карандашей. Мы летим разговаривать. Оружие не должно выглядеть как оружие.

— Я тогда «кротовой пыли» у тебя отсыплю, моя закончилась.

Кайнорт выключил свет и приказал следовать за ним.

— Так ты за нас теперь? — недоверчиво уточнил Нахель.

— Нет. Я за деньги.

На Кармине он бросил меня на стёклах, стоило Берграю рявкнуть: «Пшёл отсюда, Нахель». Да, я ещё злилась.

Коридор привёл в чайную. Не хватало одного стула, и Миаш моментально встал с пиалой в руке, уступая место взрослым. «Эти мелочи, мелочи, мелочи…» — вспомнилось мне. Их так не отточишь с гувернёром. Они не могли быть только лишь результатом хорошего воспитания. Юфи вела себя как счастливый непосредственный ребёнок, а предупредительная вежливость, сдержанность Миаша шли явно от природы. Как у отца, который пропускал даму вперёд даже на казни. Впрочем, нетрудно было предположить, что у детей разные матери. Я кивнула Юфи и пригласила её к себе на ручки. Она не возражала. Кайнорт тоже. Он только подвинул ко мне свой ботулатте и посмотрел настолько выразительно, что я поняла без слов. Выпустила хелицеры и, под взглядом округлённых детских глаз, накапала яду в кофе. Под столом вертелся косматый зверь, стучал рогами, и дети по очереди тайком совали ему мясо из сэндвичей. Нахель подзывал его на кс-кс-кс. Я оторвалась от пиалы с лиловым чаем:

— Это же не ко…

— Только попробуй, — процедил Бритц, пихая меня коленом под столом. — И я расскажу ему про вчерашних пескумбрий.

— А когда папа достроит одонат, мы заведём пасучью собаку! — пощекотала меня кудряшками Юфи, оборачиваясь.

— Какую?

— Ну, пасучью.

— Пастушью, — поправил Миаш с максимальной серьёзностью.

Мы отправлялись немедленно. В холле Кайнорт вручил мне обувную коробку с логотипом «Рю Мизл». Я открыла. Пара чёрных. Бритц сорвал этикетку:

— Сядут по ноге.

А уже на выходе мы столкнулись с эзером, которого я охарактеризовала бы как добрую, но не слишком точную копию Кайнорта. Скульптурный этюд, которому забыли взволновать волосы и ткнуть в щёки.

— Госпожа Лау, я полагаю? — кивнул он. — Верманд Бритц, доктор медицины, психиатр. Насмотрелся ваших трупов в пси-блоках. У вас чрезвычайно яркий внутренний мир. Будете живы некоторое время, кабинет посттравматической реабилитации к вашим услугам.

Я трясла его руку и не находилась, что на это ответить. Миаш тоже протянул мне тёплую ладошку и исполнил на удивление крепкое рукопожатие. Юфи чмокнула отца, после поймала мой взгляд. Я присела поцеловать её в носик. Нежная бусинка пахла тёплым мёдом, а Юфи клюнула меня в подбородок. Бранианская некошка и Верманд остались с детьми.

К вечеру Нахель рассчитывал доставить нас на Остров-с-Приветом.

Никакой общественный транспорт до Острова-с-Приветом не летал, не плавал. На гломериде, по словам Нахеля, нельзя было надеяться добраться даже до творожистых туманов. Нечто… или некто сбивал и топил машины эзеров. И он арендовал маленький шчерский тарталёт, который умел приводняться и лавировать в узких заливах. Мы летели над зеркальным ультрамарином. Мне и токамаку отвели всё заднее сиденье, откуда я пять часов наблюдала море, два затылка, слушала рок вперемешку с ноктюрнами и солдатские байки. В полдень Кайнорт приглушил музыку. Нахель основательно подготовился и проводил ликбез:

— Значит, что я выяснил про остров. С приветом он был всегда, сколько его помнят. Пытались там на заре ядерной энергетики проводить испытания — покатились аномальные цунами, подводные извержения. А лет… пятьсот назад шчеры стали высылать туда политзаключённых, вроде как в колонию-поселение. Остров был дикий и чудаковатый, но люди как-то прижились, возвращаться не захотели. Среди политических были опальные учёные. Интеллигенты основали общину, но по сути это научная база. Иногда они пускают чужих… надёжных с виду, как Жуайнифер или диастимаги. Власти следят только, чтобы они там не делали оружия массового поражения. Но им это и незачем. Они не нападают первыми. Только защищаются.

— Что-то отводит даже удары с орбиты, — припомнила я. — Это похоже на рецептор боли. Остров даёт сдачи, если в него колют, или бьют, или пугают, и спит дальше.

— Полезных ископаемых там всё равно нет, так что и пауки, и мы просто оставили его в покое.

— А пепел фламморигамы?

— Типичное священное животное, — хмыкнул Нахель. — Община приписывает чудодейственные свойства всему, от её огня до фекалий. Я тут порылся, пепел изучали на добровольцах, ни светиться, ни летать они не стали, силы не прибавилось. Ума тоже. Раны, болезни он никакие не лечит, так что Аббенезер Кут просчитался.

— Но ведь островитяне и сами учёные.

— Одичали. Немудрено в такой дыре. Да, а ещё сто лет назад туда начали спихивать больных мутикулой. Как там… мутикулярный чуврит. От него умирают в долгих корчах, и остров решили использовать как резервацию. Для доживающих. Не знаю, как это понравилось одичавшим академикам из общины.

Прививки от мутикулы начали делать лет тридцать назад. Я понятия не имела, как выглядит болезнь, а эзеры ею вообще не болели. Нахель запустил морские карты. На экранах развернулись изображения острова со спутника. Флажок «Община» горел на прыщике мыса с краю пруда, объятого кольцом полуострова, который выпирал в большое озеро и примыкал ко внутреннему краю второго скалистого полуострова, окружённого кольцом лиманов, и только перемычкой касавшегося внешнего, резного и разлапистого берегового кольца, за которым чернело море.

— Дорога на остров тоже с приветом. Внешние берега обрывистые, изрезаны заливчиками, везде извилистые щели… скалы какие-то витые. Вон, одни кружева! А пологие бухты заболочены илом. И туман по краям всё равно что творог.

— Я же не зря отдал тебе штурвал, — сказал Бритц. — Йо-Йо сказали, что на севере поспокойнее волны, широкая гавань, и есть маяк.

— Зачем островитянам маяк, если они не любят гостей? — спросила я.

— Это хороший вопрос, Эмбер. Может, сами выходят в море. Может, временами туман окутывает остров целиком, и маяк нужен как ориентир. Не знаю. Но эти двое вернулись живыми. Община настроена к пришельцам без пиетета, но и не враждебна. Не открыто враждебна. Правда, Жуайнифер и Абб испортили нам репутацию окончательно. Поэтому проверьте хромосфен и вот, возьмите эфы.

Не оборачиваясь, он протянул мне тонкую золотую пластинку, изогнутую наподобие улитки. Бритц за три часа не удостоил меня взглядом, так что мой полёт проходил в полном комфорте. Пластинка была меньше ладони. Я увидела, как Нахель лепит её за ухо, и повторила за ним.

— Это телекоординаторы, — объяснил Кайнорт. — Эфы помогают быстро и слаженно реагировать на опасность. Предупреждают ступор у новичков и другие ошибки. У меня мажорная эфа, я отдаю приказы. Ваши приборы реагируют на четыре мысленные команды. «Замри», «Беги», «Ложись» и «Стреляй». Конечно, этого мало, есть продвинутые эфы, но для сложных нужна тренировка.

— А «Беги» подразделяется на «Вправо» и «Влево»?

— В экстренной ситуации тот, кого нужно скоординировать, с высокой долей вероятности перепутает право и лево. Это лишняя информация для обработки, а ты должна не думать, а делать. Так что просто «Беги». Сама сообразишь куда. Предпочтительнее от пуль и от меня, чем навстречу. Просто наверняка опасность сконцентрируется вокруг меня. Так что тут тебе повезло. Просто сделаешь, что обычно.

— Как это происходит? — я представила, как эзер подчиняет моё тело своей воле, словно марионетку. — Я услышу голос в своей голове? Или отключусь и стану куклой?

— Не бойся, такие чудеса им не под силу. А голос или картинка — в зависимости от ведущей сенсорной системы. Формируется образ действия. Но ты поймёшь, что это оно. Если будут выполнены два условия.

— Какие?

Не успел этот вопрос сорваться с губ, как в потоке моих мыслей мелькнул плавник идеи. Такой разумной и своевременной, что мне вдруг показалось, если я не прилягу, то произойдёт что-то ужасное. И неуверенно, медленно растянулась на сиденье.

— Хватит! — страшнее всего было оттого, что это действие подчинилось мне, моему решению. — Я… я поняла.

Кайнорт обернулся, наблюдая, как я неловко поднимаюсь.

— Это не насилие, ты можешь не слушаться. Команда не имеет приоритета над твоей волей. Просто первая мысль, в критической ситуации она будет маяком. Её эффект достигается за счёт желания выжить и доверия к решениям босса.

— Неправда. Я тебе не доверяю.

— Это точная наука, Эмбер. Хочешь ещё полежать?

Я промолчала и стала наблюдать. Бритц натянул перчатки. Я видела такие на Кармине. Обычная с виду тонкая коричневая кожа, глубокие раструбы. И стёклышки на кончиках пальцев. Они управляли ловчей плазмосетью, которая до выброса выглядела как моток спутанных нитей и умещалась на запястье. Обычный браслет, фенечка из мулине. Потом потряс чем-то в плоской коробчонке. Открыл, достал чёрное кольцо с микроскопическим рубином и надел на перчатку. В коробчонке остались несколько металлических шариков, какие крутятся в подшипниках. Во мне боролись желание не попасть в ситуацию, когда пришлось бы использовать оружие, и любопытство, что же это за штука и каков её эффект.

Пальцы Нахеля на правой руке унизывали перстни. Вместе они смотрелись как самый дорогой в мире кастет. А ещё он припрятал мешочек «кротовой пыли», хотя ею было довольно рискованно пользоваться, и я надеялась, что до этого не дойдёт. Нахель повёл тарталёт на снижение, и мы окунулись в туман. Чёрная земля впереди и острия скал будто парили на комках сладкой ваты или взбитых сливок. Ближе к берегу туман и впрямь напоминал зернистый творог, а море внизу встретилось с водой другой плотности и солёности, образовав резкую границу синего и мутно-серого. На вершине самой высокой скалы блестел огонёк маяка. Мне показалось, ещё минуту назад его там не было. Нахель пустил тарталёт по приборам, но непрерывно корректировал курс. Мимо в сливках проносились обрывистые берега, иглистые гребни и хребты. Так продолжалось долго, но через час туман рассеялся, и мы зашли в гавань. Тарталёт вырулил к берегу и замолк. На мокрой гальке было пусто и тихо. Нахель снял очки и аккуратно, двумя пальцами, сложил их в замшевый платочек и убрал в карман на случай мордобоя. Кайнорт первым выскочил на берег, чтобы осмотреться, а Нахель обернулся ко мне:

— Я помню, как бросил тебя у разбитого эквилибринта. Мне очень стыдно. Я полетел за Кайнортом, но он не успел.

— Угу. Ты стал храбрее с тех пор?

— Кажется, да.

Нахель взял токамак, и мы пошли, оскальзываясь на гальке. В полукруглой бухте качались пришвартованные моторные лодки, целые и дырявые, а на ровных склонах скал впереди сверкали стёкла окон. Их было немного, может, пара десятков. На пустой равнине свистел ветер. За галечным пляжем росла серая трава: короткий жёсткий ёршик, как махровое полотенце. Я непрерывно ощупывала свои мысли и наконец предложила:

— Допустим, я могу не слушаться. Тогда почему бы тебе не приказать мне выстрелить? В тебя.

— Так ты же выстрелишь.

— Так у меня же кишка изящная.

— Оправдаешь внешним влиянием и выстрелишь. — Бритц озадаченно поглядел себе под ноги. — Что-то тут как-то… качает вроде.

Признаться, мне тоже так казалось. Поначалу я думала, что с дороги кружилась голова. Нахель взобрался на бугорок и подпрыгнул. Почва под ним плавно ушла вниз, а рядом вздулся другой бугор. Тот соединился с третьим, а нас подбросило. Нахелю понравилось, и он подпрыгнул выше. Травянистая волна докатилась до самых скал.

— Водяной матрас, — усмехнулся Кайнорт. — Здесь под слой травы забирается море, вода смешивается с землёй, илом, и получается болото. Эмбер, ты можешь управлять болотом?

— Нет.

— Я знал одного аквадроу, он мог.

— Слишком густая жижа, потолок для моих сил. Вот, выходит только потрясти. Могу укачать противника, чтобы его стошнило.

— Это и я умею, — вздохнул Бритц. — Причём ничуть себя не утруждая.

Мы пошли по взволнованному болотному матрасу. Там, где сквозь трещины на поверхность брызгала затхлая жижа, лезли какие-то жирные щупальца. Они были толстые, чёрные. И мерзкие. Лизали нам кеды и убирались восвояси. Бритц вдруг остановился, преграждая мне путь. Никто не заметил когда, но маяк погас.

— Это не окна! — воскликнул Нахель.

Огоньки, которые мы издали приняли за отблески стёкол жилых домов, катились вниз по склонам. Это были пауки. Десять, двадцать шчеров, смазанные какой-то лёгкой зеркальной бронёй. Я подчинилась первой мысли и замерла. Бритц открыл коробочку. Металлические шарики разлетелись по долине и пропали.

— Что-то они не похожи на делегацию с хлебом и солью.

Через секунду в метре от нас из-под земли прыснула жижа. Что-то впилось в траву. Возле Нахеля в бугре торчал острый веер. Пули раскрывались в полёте: с такими было удобно метиться на шатком болотном матрасе. Засвистели новые. Они завибрировали в воздухе, сначала мелко-мелко, потом сильнее. Да так, что мы втроём не удержались на ногах. Нахель взлетел, но воздух рассекли новые вееры. Их вихри уронили жука на спину, царапнули жёсткое крыло. Нахель благоразумно обернулся человеком и поднял руки. Нас настоятельно предупреждали. Волны покатились от скалы к нам, но самой разумной мыслью всё ещё было оставаться на месте. Кайнорт не прятал пустые руки, Нахель шевелил пальцами в перстнях, а я выполняла два условия: просто хотела жить и доверяла боссу. Пауки обернулись людьми и пошли походкой моряков, привычных к качке. Они были в стёганых кожаных жилетах и ботинках на толстенной подошве. Впереди шёл мужчина с кособоким горбом на спине. Подойдя ближе, он посыпал чем-то траву впереди, и в ложбине между буграми разлилась плазменная лужа, которая отделила нас от них.

— Мотыльки прилетели на свет, я погасил фонарь, — доложил шчер в комм и обратился к нам. — Вам мало одной фламморигамы, пришли ещё за одной?

— Нет. Мы хотим вернуть зверя, — я подала голос первой на правах диастимага. — Ассамблея минори сожалеет о случившемся. Мы можем поговорить с главой общины?

— Нет. В прошлый раз мы оказали неосмотрительное гостеприимство одному таракану, магнум приказал не пускать вас дальше болота.

— Я аквадроу, а не таракан. И ведь это были не мы. А ваша фламморигама жива, я хорошо о ней заботилась.

— Те двое, что выкрали зверя, вскоре были найдены убитыми, — объяснил Кайнорт. — Это кидает подозрение на остров. Эзеры не тронули никого из общины, а убийства аннулируют закон о неприкосновенности резервации. Одна из жертв — лидмейстер эзер-сейма. Вам повезло, что прислали только нас, а не ордер на арест.

Мне стало не по себе: разглядывая остальных шчеров, я замечала опухоли на шеях, оттягивающие жилеты горбы, столб уродливой голени. Симптомы мутикулярного чуврита, как с картинки из энциклопедии. Если это и были сосланные доживать, они вовсе не походили на умирающих в корчах. Паук широко улыбнулся:

— Пусть присылают. Остров рад гостям в погонах, в море ещё много места для штабелей из потопленных гломерид. Отдайте мне фламморигаму и можете быть свободны. Мы не будем препятствовать, раз уж вы сами вернули украденное.

— Я боюсь, этот бестолковый спор затянется, потому что на вас графен, а на нас хромосфен. Мы не хотим препираться, но готовы настаивать на разговоре с магнумом, пока вам не надоест. Вы хотите выслужиться, я тоже.

— Вас трое с пустыми руками, — напомнил шчер. — Мы закатаем вас в болото быстрее, чем настанет прилив. Давай зверя.

Горбатый шчер протянул руку к Нахелю. Тот убрал токамак за спину. Тогда паук пересёк тлеющую лужу и попытался достать переноску. Из кастета Нахеля прыснули осколки. Камни в перстнях растрескались и полетели в лицо шчеру. На его щеке блеснули занозы и потекла кровь.

— Царапаешься как баба, — процедил шчер и выстрелил веером в упор. Сизый дымок хромосфена отреагировал быстрее пуль. Веера взлетели разом отовсюду, но все отскочили и посыпались на траву. Мой хромосфен отбил три или четыре пули. Когда дымок рассеялся, я снова почувствовала себя голой перед крименганами шчеров. Этот хромосфен был гражданский, он пропитывал одежду невидимым слоем. Кайнорт наблюдал за суетой и не двигался. Битва броней могла продолжаться долго. Шчеры разлили новые лужи огня перед собой, и Бритц предостерёг горбатого:

— Посмотри на своё плечо. И может быть, мы не начнём стрелять.

Шчер попытался стряхнуть красную точку с жилетки. Луч из рубина в кольце эзера пометил шестерых.

— Оружие заряжено с той минуты, как мы высадились. Пули наведены. Первые шесть только ранят. Вертитесь сколько угодно, они достанут вас в радиусе трёх километров.

Те, кто обнаружил на себе метки, принялись искать источники выстрелов по буграм. Из-за спин остальных взлетели раскалённые кольца диаметром чуть шире головы. Нахель сообразил мигом: вытащил карманный электрохлыст и сбил два огненных обруча, но ещё четыре метнулись к нам и попытались нанизаться на шеи. «Ложись», — раздалось в голове моим собственным голосом. Я упала на бугор. Один обруч врезался в траву рядом, зашипел и пропал в сырой земле. Нахель обронил токамак, но тут же накрыл его собой. Его хлыст отцепился от рукояти и, почуяв свободу, хлестнул шчера, который собрался запустить ещё два обруча. «Беги», — мелькнула новая идея, отличная и своевременная, и я понеслась к берегу. Впереди на гальку высыпали ещё пятеро шчеров. Они перекрыли мне путь к тарталёту. Начинался прилив. Позади них бились волны, и я взметнула воду на подъёме. Волна обогнула пятерых и ударила в меня. Я упала, мир утонул в соли и песке.

— На каждого аквадроу, который гуляет с тараканами, найдётся ещё один, верный шчерам, — издевался паук с кривым опухшим глазом, пока меня рвало водой на гальку.

Он был старше и опытней. Отразил ещё волну, кипяток окатил мне спину, только хромосфен и уберёг. Я выцарапала тучканчик и зажала в ладони. Шчер взял меня за шкирку и поднял с колен. Я подумала… сама подумала, что пора стрелять, и щёлкнула кнопкой. Чёрное облако окутало шчера, и когда в ответ он закрутил водяной смерч, его закоротило непрерывными разрядами. Внутри бился аквадроу, заложник своей силы. Пока его трясло, я опять рванула к тарталёту. Но меня нагнал жгучий обруч и, пожужжав над головой, схватил за шею. Хромосфен не давал ему задушить, но двое с берега потащили меня назад, на болотный матрас. Я выпустила ещё два облака и уронила тучканчик. На смену тем, кто бился в тучках, подбежали другие и потащили снова. Бросили в лужу плазмы. Хромосфен трещал от такой температуры, но держался. Я видела, как несколько шчеров упали и катались, обхватывали себя руками. Они так и не нашли источник выстрелов, и металлические шарики пробили им плечи.

— Другие шесть наведены в лоб, — предупредил Бритц горбатого паука.

— Только посмей. Нимб над девчонкой.

Горбатый стоя зажимал простреленную ключицу. Нити плазмосети с запястья эзера уже закутали в сеть четверых и прижали их к земле. Но свободных и здоровых пауков вокруг осталось ещё десять. А лужа подо мной ширилась. Я стояла на коленях в огне. Нимб опять завис надо мной, готовый впиться в горло при малейшем движении. А хромосфен трещал громче и уже вряд ли мог справиться и с лужей, и с удавкой.

— Вы дураки? — удивился Бритц. — Она шчера. Жареная вкуснее пахнет.

Он воспользовался секундой, пока шчеры переглядывались, и метнулся ко мне. Послышался свист веерных пуль, удары, лязг, визг. Пауки к этому времени разлили столько луж, что вокруг всё горело, да так, что я зажмурилась. Схватка то приближалась, то отдалялась. А я не могла выбраться из лужи. Нимб метил в глаза и ловил макушку, чтобы пролезть на шею. Хромосфен гудел и растрещался на всё болото. Нахель вдалеке сцепился хлыстом с тремя шчерами, Бритца сбивали вибрацией вееров. Я почувствовала жар плазмы и вскрикнула. Было горячо. Страшно. Ещё секунда, и хромосфен лоп…

— Забирай.

Что? Что забирать? Кто это сказал?

Меня выбило из лужи. Кто-то сцапал за волосы. Горбатый шчер встряхнул меня, ударил в лицо, чтобы убедиться в отказе хромосфена, и вернул нимб к моей макушке. Другой шчер держал наш токамак.

«Замри»

— Вы получили фламморигаму. Я отозвал пули, — в ладонь Кайнорту, словно мушки, вернулись шарики. — Отпусти шчеру.

— Это романтично, конечно. Но она убила нашего аквадроу, и мы заберём её в качестве компенсации.

Шчер обернулся пауком-охотником, схватил меня в педипальпы и пустился бежать. Я видела, как Бритц поймал сетью нимб, который вился надо мной, и сеть мгновенно порвалась. Они с Нахелем обернулись и полетели вдогонку, но шчеры отстреливались, и веера рассекали воздух. Эзеры взлетали и сразу падали и не могли быстро подняться на взволнованном болоте. Меня уносили на скалы. Выше, выше. Дважды я обращалась вдовой и выворачивалась из педипальп, но меня подхватывали другие. Впереди маячила расщелина. Слишком узкая для крыльев. Стрекоза и жук не поспевали… Я укусила паука. И покатилась в расщелину.

В темноте я почувствовала жжение. Показалось, что ранена горячим кинжалом, но начала содрогаться от боли в животе. Мышцы сводило сильнее, я не могла разогнуться. Над щелью мелькнули крылья Нахеля. Эзеры, конечно, догоняли свой токамак. Я каталась в судорогах сама по себе. Я кричала, и скала эхом множила крик. Меня выворачивало в пыль раз за разом. Руки… лапы… вдруг сцапали меня и потащили наружу. Всасывать воздух стало почти невозможно, пальцы свело на чужих плечах.

— Кай… я укусила…

— Эмбер, ты ранена?

— Укус-с-сила бумеранга… — только и смогла прохрипеть, и меня опять стошнило, на этот раз кровью. Вдохнуть сама уже не смогла. Воздух в меня вбивали силой.

Глава 14 Пепельная нежить

Во всём этом был один плюс: хелицеры Эмбер не кусали в ответ на искусственное дыхание. Кайнорт обнаружил это выдохе на третьем, а до этого даже не задумывался. Это никуда не годилось, ведь реанимирующий первым делом должен заботиться о себе, иначе крышка обоим. Бритц выдохнул новую порцию жизни, и у него осталось четыре секунды, чтобы вдохнуть и выдохнуть самому, сделать новый вдох и параллельно выцарапать из аптечки миорелаксант. Нахель умчался за шчерами и потерял связь. А Бритцу надо было снять спазмы у Эмбер, потому что её диафрагму свело судорогой. Она дрожала и металась до посинения. Выдох для Эмбер, вдох для себя, выдох, вдох для Эмбер, выдох для Эмбер… И укол наконец. Кайнорта уже мутило от гипервентиляции, но шчера чуть-чуть расслабилась и задышала сама. Кое-как, поверхностно, зато стабильно. Она лежала вся сырая от пота и очень горячая.

— Служба спасения шчеров. Все наши операторы заняты, оставайтесь на связи.

«Парам-пам-пам», — заиграло на линии. Он набрал другой номер.

— Служба спасения, что у вас случилось? — в скорой для эзеров голос был живой.

— Шчера, чёрная вдова, двадцать пять, аквадроу, — выпалил Бритц. — Укусила бумеранга.

— Мы специализируемся на эзерах. Звоните в их службу.

— Там занято. Мы на острове, пожалуйста, у неё мало времени.

— Минуточку, я переведу вас на оператора из отделения токсикологии.

Через минуту Кайнорт повторил всё то же самое другому эзеру.

— У вашего бумеранга есть аллергия на яд каракурта?

— Я не знаю. Проблема не у бумеранга, это отражённое отравление.

— Ясно. Минуточку, я переведу вас на узкого специалиста.

Пока там играла музыка, Бритц опять попробовал первый номер. В службе для шчеров ответил другой механический голос:

«На канале профилактика. Мы соединим вас с оператором, когда на ближайшей линии закончится комендантский час».

Бритц отключил их совсем и вернулся к эзерам:

— Отделение физиологии диастимагов, опишите симптомы укушенной, — устало спросили у него.

— Сильные судороги по всему телу, рвота, жар, повышенное потоотделение, тахикардия… дыхательный паралич я снял релаксантом.

— Хорошо. Есть у вас антидот?

— Для эзеров. Но…

— Ни в коем случае, для эзеров не подойдёт. У шчеров другой обмен нейромедиаторов. Минуточку, я свяжусь с неврологом и переключу вас.

Когда через две минуты всё ещё никто не ответил, Кайнорт позвонил тому, чей номер не набирал лет сто, и это в буквальном смысле.

— Кайнорт? — прохрипели спросонья. — Два часа ночи. Надеюсь, ты при смерти, а лучше, если вся ассамблея!

— Дядя Нулис, у меня тут шчера, чёрная вдова, укусила бумеранга.

— Пошёл ты со своей шчерой! Нашёл, когда вспомнить, что дядька патологоанатом.

Не обращая внимания на ругань, Бритц перечислил симптомы. На том конце слышалось только шумное дыхание недовольной, но какой-никакой родственной души, на которую была последняя надежда. Дядя Нулис проворчал:

— Дрянь дело, похоже, у этого бумеранга аллергия на яд каракурта. Иначе шчера сама обезвредила бы яд, но похоже, ей не дают диастимины. Её обмен веществ обманули, она травит себя, но не блокирует токсин. Когда действие миорелаксанта закончится, сразу влупи ещё, иначе риск нового паралича. И так до нескольких суток. Но непрерывными уколами ты её быстрее убьёшь. Нужна искусственная вентиляция и поддержка всех систем в стационаре, пока яд не рассосётся.

— У меня всё равно нет больше релаксанта. Мы на Острове-с-Приветом.

— Вот же тебя занесло. Вообще-то… помог бы антитоксин. Был уже такой случай. Организм подумает, что это обычное отравление, и начнёт сопротивляться, — дядя замолчал, и Кайнорт испугался:

— Только не вешай меня на линии!

— Взгляни правде в глаза. Ты чёрт знает где. Если рядом нет кого-то с антитоксином в крови, она всё равно умрёт. Ты ничего с этим не поделаешь. Усыпи.

— У меня резистентность к её яду, — начал соображать Кайнорт. — Четыре года на ботулатте с ним. Моя кровь подойдёт?

Дядя Нулис хмыкал и ворчал что-то себе под нос. Потом зашуршал, видимо, поднимаясь с постели.

— Когда ты сделал укол?

— Минут пятнадцать назад.

— У тебя четыре часа до нового приступа. Кровь свернётся, нужна плазма. Есть под рукой что-нибудь стеклянное? Слушай сюда.

Он продиктовал порядок действий. Кайнорт отключился и набрал своей крови в шприц. Подтащил тряпицу с очками Нахеля, которые тот обронил, и разбил камнем. В тряпице остались осколки закалённого стекла. Примерно такие, какие надо. Всё это время пиявки лизали Эмбер, а она сотрясалась в мелких судорогах. Бритц высыпал осколки в шприц и начал встряхивать. Дядя сказал, потребуется минут двадцать, чтобы отделить эритроциты. Это было легко, Бритца и так трясло вместе с кровью. Через положенное время на осколках осели красные сгустки. Он перезвонил.

— Теперь сунь ей этот шприц за пазуху на полчасика, пока у неё всё равно гипертермия. Так свернутся остатки фибрина. Потом перенеси в холодный отсек аптечки часа на три-четыре. Сыворотка соберётся наверху. Тебе нужно три миллилитра. В вену попадёшь?

— Да.

— И да, я кое-что полистал об этом острове. Ленивые пиявки.

— Тут их полно, так и лезут к ней.

— Чуют дрожь. Не мешай им, — посоветовал дядя. — Дай доступ к оголённым участкам тела, они сосут энергию гидролиза. Делают жертву вялой, расслабленной. Только не давай утащить в болото. Пиявки снимут лишнее напряжение и боль от спазмов.

— Спасибо.

— Удачи. До связи. Ещё лет через сто.

Кайнорт закатал одежду, освободив лодыжки и запястья Эмбер, приподнял ткань на животе. На рёбрах уже появились синяки от конвульсий. Чёрные щупальца осмелели и поползли по коже. Выглядело жутковато. Полчаса длились миллион лет, но когда Бритц переложил шприц в холодильную камеру, Эмбер очнулась. Она не пыталась стряхнуть пиявок, только дрожала и стонала. Бессильные руки, как плети, раскинулись по серой траве.

— Зверя им отдал… — прошептала она.

— Нет, зверя я оставил себе.

— Смеш… но…

Пиявка обмотала ей шею, и Кайнорт занёс керамбит, чтобы срезать гадину.

— Не трогай… мне так… лучше.

— Она же тебя задушит.

— Нет! Не трогай. Мне больно, не трогай!

Он послушался, но не спускал с неё глаз. Пиявка оставила засосы, а Эмбер вдохнула шумно, но глубоко, вскоре успокоилась и заснула. Оставалось три часа до укола. Ленивые пиявки не убивали: им было лень, да и совершенно незачем лишаться пищи. Но их приползло уже так много, что скользкие щупальца пробирались в рукава и под одежду. Кайнорт вытер холодный пот со лба и шеи. Воротник промок целиком. Он подвинулся ближе к Эмбер, уложил свою голову ей на живот, между пиявками, и стал смотреть в небо. Лужи давно погасли. По равнине свистел ветер, соревновался с прибоем, кто сильнее ударит в скалы. А под затылком неровно билась брюшная аорта. Бритц долго лежал так, потому что хотел чувствовать, что она жива, каждую чёртову секунду. Чёрные щупальца шевелились рядом, трогали горло эзера. Они расслабляли, но лишь настолько, чтобы выдержать эти три часа ничего не предпринимая. Просто в ожидании. Когда настало время, он поднялся, набрал холодной сыворотки в новый шприц и попал в вену со второго раза. Прогнал пиявок и принёс из тарталёта плед, чтобы укрыть Эмбер. Жар спадал, кожа принимала оттенок живой шчеры, теперь её нужно было согреть.

— Кай, я не догнал токамак! — примчался Нахель, волоча за собой шчера. — А что с ней?

— Ранена. Спит.

— Зато я поймал другого. Эта гавань — обманка, община-то на другой стороне острова. В смысле, община тех, с кем можно иметь дело. Вот он знает где.

Бритц покачал головой:

— Мы возвращаемся домой, как только она проснётся.

— Что, даже не поговоришь с ним? Я что, зря тащил? Пока время есть.

В лапище Нахеля дёргался побитый шчер с опухшей голенью. Он плевался кровью и зубами, но между этим играл желваками и молчал. Это был один из тех, кто бросил Эмбер в лужу с плазмой.

— Разве что пока время есть, — пробормотал Бритц.

— Пытать будешь?

— Разговаривать, — он нехорошо улыбнулся. — Я же психолог.

Душераздирающие вопли. Идеально для будильника, если дома закончился кофе. С такими можно обойтись без контрастного душа. С удовлетворением живодёра я попыталась повернуться с боку на бок в тёплом коконе, чтобы проспать ещё сутки, но обнаружила, что это дьявольски больно. Так больно всем мышцам сразу, что застонала. Так было только раз, однажды в школе, когда мне захотелось доказать всем, что Лау — не сопливые золотые детки, я пробежала не девчачью половину благотворительного забега, а весь. Тогда я затемпературила из-за обширного миозита. Теперь всё было ещё хуже: болели даже веки, которые я не решилась открыть, но боль уходила, как только я переставала шевелиться. Вопли прекратились, и стал слышен прибой.

— Секундочку, — сказали тихо, и кто-то зашагал ко мне по камушкам. — Я забыл сделать укол.

Это прозвучало словно маньяк отвлёкся от второй жертвы, чтобы навестить первую. За секунду до испуга в меня ворвались воспоминания о том, что случилось. И подо мной явно был не разделочный стол, а сиденье открытого тарталёта. Я решила не насиловать веки и осталась неподвижной. Укол — значит, укол. Рядом прогнулось сиденье, и я скривилась, так больно стукнуло изнутри в затылок. Запахло антисептиком, в плечо кольнул шприц-пистолет. Рука откинула плед, ткань сырой толстовки и провела мне по животу. И закутала опять.

— Что, судороги опять? — раздался голос Нахеля.

— Нет. Это обезболивающее, — ответил Бритц совсем рядом и промял сиденье сильнее, склоняясь ко мне: — Следующие двадцать пять часов тебе будет приемлемо. Скоро домой.

Я побоялась кивнуть, вдруг укол ещё не подействовал? В горле першило от многократных приступов рвоты. Кажется, он увидел, что я пытаюсь разлепить губы, смочил их ватным тампоном и коснулся соломинкой. О, как хотелось пить. И спать. Я заснула под вопли, которые меня совершенно не тревожили. Это были не вопли Кайнорта и уж точно не Нахеля, и я заснула без угрызений.

Не знаю, сколько прошло, но новый звук был похож на протяжные хрипы. Я рискнула повернуть голову. В ушах шевелилась вата, но боль не прострелила как в первый раз. Её вообще не было, даже когда я попыталась привстать на локте. Я лежала в тарталёте, переодетая в чистую спортивную пару и сухие носки, завёрнутая в изотермический плед, и в распахнутую дверцу наблюдала берег. На большом валуне курил Бритц. Интересно, что было бы, перепутай он сигарету с тучканчиком, который я обронила. Ему разорвало бы пасть? Его рукава были в брызгах крови. Конечно, в чужой. Нахель с питательным батончиком в лапище ходил туда-сюда вдоль берега и пинал гальку.

— У меня желудок слабый, — пожаловался он и укусил батончик. — Ты закончил наконец?

— Не знаю.

— Кто же так пытает? Уж я видел многое. Но это похоже на расправу.

— У меня мало опыта. Всё время норовлю пережать.

— Дай ему… дойти… до конца…

Так хрипела бесформенная куча у ног Бритца. Она тряслась и надсадно смеялась. Галька вокруг была вся в крови, клочках волос, тряпок и в каком-то пепле. Этим пеплом была вымазана табакерка шчера, которую Кайнорт, должно быть, выбил у него из карманов. Эзер выглядел так, будто устал мучить. Впервые в жизни. Он выглядел разочарованным и озадаченным одновременно. Выдохнул, убрал сигарету, поднялся и достал керамбит.

— Ладно, нам пора. Эмбер, тебе лучше?

— Лучше, чем ему, — я поразилась, насколько нормально зазвучал мой голос после всего.

— Эй, я думал, мы возьмём его с собой в Эксиполь, — сказал Нахель

— Если он у меня не заговорил, Йо-Йо его тем более не заставят. И я ему верю, пожалуй. Он ничего не знает, и среди их оружия уж точно нет того, чем убили лидмейстера.

— А если оно в общине?

— Идите-идите… — сипел шчер и щупал раны переломанными, опухшими пальцами. — Шамахтон разорвёт вас на кусочки…

Кайнорт колебался. Он посмотрел на меня, вдаль на чёрные скалы, по которым катились туманы, опять на меня.

— Нет, домой. У меня не было в планах рваться на кусочки, это уже не моя компетенция. Я только покажу Эмбер, насколько она не права.

— В чём? — спросила я.

— В том, что я, может быть, маловероятно, но как будто ещё не безнадёжен. Так что смотри.

— Не надо, — у меня опять свело живот. — Кай, оставь его, раз всё равно не нужен.

— И не зажмуривайся.

Он словно по себе и мне… по нам с ним резанул, а не по горлу шчера. Ему в лицо брызнуло.

— Поняла? Раз и навсе… эй… это… как?

Бритц застыл, я резко села. Нахель выронил батончик. По виду Бритца, если я не ошибалась, можно было судить, что он страшно обескуражен. Я удивилась этому даже сильнее, чем происходящему на залитой кровью гальке. Шчер хватался за свой затылок и пытался вернуть на место голову, которую откинуло назад на ровно отрезанных мышцах и трахее, словно крышку его табакерки. Но он совершенно точно ещё не умер.

— Я в это больше не играю, — открестился бледный Нахель, отступая к тарталёту.

— Нет, подожди. Так не может быть.

Грудь шчера не вздымалась. Уже синий, он приподнял себя за волосы и… сел. Дёрнулся, будто хотел вдохнуть. А потом рукой откинул голову в сторону, раскрывая жуткую рану. Всосал воздух и приложил голову на место. Он потратил этот вдох на сиплое кудахтанье и повторил процедуру. Он смеялся над нами. Мне опять стало плохо. Кажется, нам всем стало.

— Так не может быть, — повторял Кайнорт и наворачивал третий круг возле шчера. До меня дошло:

— Пепел! Пепел фламморигамы.

Вот зачем он был нужен. Той рукой, которой шчер не придерживал голову, он сгрёб чёрный порошок с гальки и размазал по расхристанной груди. Он перестал дрожать и расслабился, словно получил дозу. Я не могла больше выносить его способ дыхания. Самой вдруг стало не хватать воздуха. Встала, взяла аптечку и, подойдя ближе, подала ему эластичный бинт:

— На, примотай как-нибудь.

— Погода портится, пора отчаливать, — пробормотал Бритц. — Нахель, закинь эту нежить в грузовой отсек, придётся взять его с собой. Он упомянул шамахтона, значит, что-то всё-таки знает.

— Славно, что ты вспомнил об этом сейчас, а ведь мог уже и горло перерезать!

— Нахель. Я не понял. Ты тоже припас пепла, чтобы гулять по краю моего терпения?

Шчер был лёгок и так занят своей головой, что Нахель справился в одиночку. Я ни в чём не возражала. Вата в ушах и слабость действовали как смирительная рубашка. И, в конце концов, я сама настояла на полёте, из-за меня они упустили токамак, а теперь ещё Бритц был на взводе из-за того, что его демонстрация собственной безнадёжности не удалась. Когда он приказал не зажмуриваться, я поверила, что, если только посмею, он вставит спички мне в глаза. Конечно, может быть, и нет. Но это прозвучало именно так. Его интонации, как эублефон, иногда вмещали гораздо больше, чем какие-то девятьсот тысяч слов октавиара. Теперь он молчал, играя кадыком. И мне совершенно не хотелось спорить, даже, к моему стыду, ради жизни пленника в грузовом отсеке. Тарталёт качало сильнее, чем когда мы заходили в гавань. Мой медальон-климатисс, в котором вертелся сгусток воды и грозовой тучи, обещал апокалипсический шторм уже через час. Нас подбрасывало на волнах, но предстояло вылавировать между кружевами скал, прежде чем тарталёт мог разогнаться и взлететь.

— Не могу вырулить! — с досадой ударил по штурвалу Нахель. — Нас относит налево, вдоль береговой линии!

Мы вышли только за первый ряд зубцов, торчавших из тумана, и огибали остров. Это вместо того, чтобы преодолеть второй ряд, а всего я насчитала их пять на пути сюда. Туман раздуло порывом, и показались голые утёсы, где берега поднимались резко, как небоскрёбы. Всё, чего добился рулевой, это недолгого притормаживания, только лишь чтобы нас не разбило об эти скалы на полном ходу. Но развернуться не удалось, нас крутило на месте. Нахель ругался на эзерглёссе.

— Ты жук-плавунец, — не разжимая зубов, чтобы не прикусить язык, напомнила я. — Тебе-то чего бояться?

— Финансовой кабалы за потопленный тарталёт!

— А ты чего сидишь сложа руки? — обернулся Кайнорт. Он опять был мертвецки спокоен, словно растратил годовой запас эмоций на берегу, а за новым предстояло идти в ассамблею.

— Я?

— Ты же управляешь водой, ну.

— Хорошо. Мне нужен обзор.

Он настроил внешние мониторы по всем фронтам, и мы оказались посреди стихии, как в шаре для грызунов. Конечно, ни один диастимаг не мог сладить с океанским штормом. Но я попыталась усмирить волну прямо под нами, и тарталёт перестало трясти. Мы уже не рисковали перевернуться, но ещё не могли встать на курс. Здесь бесилось какое-то течение, даже виднелся водораздел. Мутно-жёлтая река упорно разворачивала нас носом к острову. На четвёртом ряду зубастых скал остался последний угол острого утёса, и Нахель напряг все силы, чтобы оторваться. Уйти в открытое море. Я тоже вцепилась в неподатливое течение, и мы вырулили. Но на взлёте в тарталёт попала молния, он брыкнул и опять рухнул на пузо. Потолок дал мне затрещину.

Сзади в грузовом отсеке пинался шчер, и я на всякий случай пересела на краешек сиденья. Я торчала между эзерами, вцепившись в их подлокотники и почти касаясь плечами их плеч. Бритц по просьбе Нахеля перенастраивал один прибор за другим, но те стабильно отказывали, стоило ему взяться за следующий. Связь со спутниками прерывалась, пока бушевал шторм. Сквозь побитые о скалы двери салон заливало солёной водой. Через пять минут мы уже не понимали, где нас полощет. Где скалы, а где тучи. С перепугу я предотвратила такую волну, что минуту пялилась на свои дрожащие пальцы.

— Может, нам вернуться, раз море так настойчиво? Дождёмся, пока шторм стихнет.

— Нас и так несёт к берегу, проблема в том, что штормы здесь могут продолжаться неделями. А я не могу получить данные со спутника с актуальным прогнозом.

— Так может…

— Эмбер, на пол, на пол! — скомандовал Нахель.

Я нырнула под сиденье за секунду до удара днищем о риф. И предложила оттуда, дивясь, как жалобно зазвучал мой голос:

— Может, с берега получится поймать сигнал?

— Видимо, нам больше ничего не остаётся, — согласился Бритц и заглянул в моё убежище. — Поможешь причалить?

Я села, пристегнулась и сосредоточилась на воде вокруг наших турбин. Удивительно, но как только мы сдались, вода стала послушнее. Словно до этого она подчинялась мне наперекор власти Острова-с-Приветом, а теперь приказы слились в консонансе. Мы легко прошли третий и второй ряды горбатых челюстей прибрежных скал. Под пузом тарталёта заскребло, он накренился. И застрял. До берега оставалось метров сто. Я придала мощи новой волне, и нас вынесло на косу. Но следом ударила вторая волна. Море дало нам пинка, и мы втроём вывалились на мокрый песок.

— Великолепно, Эмбер, — отряхивался Бритц. — Это круче, чем три дня валяться на дне Ухлур-реки. Кстати, а как ты ходила в туалет?

Не дожидаясь ответа, которого, разумеется, и так не последовало бы, он открыл грузовой отсек. Тарталёт засел в песок под углом, и шчер просто выкатился наружу. Я удержала пару накатов воды, пока мы все не оказались на безопасном расстоянии от шторма. Бритц летал с утёса на утёс в поисках устойчивого сигнала. Я попыталась показать ему прогноз климатисса, но он ни в какую не принимал медальон всерьёз. Что ж, он был в своём праве промокнуть до нитки. Хлестал дождь вперемешку с песчаным ветром, и мы с Нахелем укрылись в гроте. Там лежали валуны, покрытые мхом и лишайником, значит, прилив так далеко не забирался.

— Эй, нежить, — Нахель обнаружил, что пленник прячется за валуном неподалёку. — А что там насчёт шамахтона? Уж не его ли рук дело — этот шторм?

Шчер молчал. Он походил на театрального чёрта: невысокий, лохматый и очень смуглый. С горбинкой на носу и тонкими чертами, даже приятными, если бы не грязь и гримасы. К сожалению, впервые я обратила на него внимание, только когда он швырнул меня в лужу плазмы и пнул при попытке встать. А после — когда уже был на моём месте. Эластичный бинт не давал его голове запрокинуться, и он только мотал ею в сторону, засасывая воздух сквозь натянутые нити, и кивал, возвращая на место. И всё равно она сидела криво. Нахель кинул в шчера мелкой ракушкой.

— Слушай, ты, манекен для краш-теста. Мы могли оставить тебя в тарталёте, пока грузовой отсек не превратился бы в аквариум. Раз уж ты не можешь сдохнуть и молчишь всё равно. Но знаешь, зачем он тебя выпустил? Нет? — Я невольно повернулась к Бритцу, который мок на берегу, и, поймав его взгляд на секунду, подумала, что в данный момент он тоже вряд ли знает, но Нахель умел заинтриговать. — Это открывает для плохого парня уйму возможностей попрактиковаться и отвести дух. Так что лучше поговорить с хорошим, правда?

— Шторм как шторм, — буркнул шчер. — Шамахтону Урьюи неподвластны стихии так далеко за пределами инкубатора.

— А ты сам-то видал его? А то я уже склоняюсь к версии, что никакого шамахтона не существует.

Шчер огрызнулся булькающим шёпотом:

— Не видал! Урьюи даёт запал фламморигамам, а те разрешают забирать пепел. Всё!

— Подожди, я запутался, Урьюи — так зовут шамахтона? Как планету?

— Она и есть планета, — устало бормотал шчер. — Они же ядро. Хтонь из ядра… Их всегда так зовут.

— Так, а пепел… он всё-таки лечит?

— Ты посмотри на него, — тихо вмешалась я. — Какое там «лечит», он же располосован до самых позвонков, а раны… не знаю, ну, посмотри.

Когда я только проснулась на другом берегу, пленник был одним большим увечьем, набухшим и пылающим. Теперь краснота прошла, но раны не затянулись. Не успели… и уже больше не могли. Шчер заметил, что я его рассматриваю. Прищурился и отчеканил:

— Пепел продлевает наш век.

— Так он из вас ходячих мертвецов делает? — хмыкнул Нахель. — Ты так и будешь теперь башку откидывать, чтобы набрать воздуха?

В ответ ему в лоб прилетела та же самая ракушка, а шчер забился за валун подальше и остался там. Переживать. Мне тоже захотелось дать Нахелю в лоб. Ливень обернулся моросью, и Бритц слетел с утёса. С его анорака продолжало лить, как из тучи. Он достал из кармана отсыревший батончик, последний мокрый паёк, встряхнул и бросил мне.

— Нам повезло. Через пять часов шторм уйдёт дальше на север. Нахель, а где шчер?

— Вон там. Он говорит, их шамахтона зовут Урьюи, и что он… она — ядро, но конкретно я ничего не понял.

— Кстати. Нас прибило прямо туда, где, ты показывал, и лежит короткий путь к общине.

— Если я не займусь тарталётом, мы не улетим через пять часов, — категорически отказался Нахель. — Пробило малый грузовой отсек, в батареи попала соль, там ремонта часа на два-три.

— Так оставайтесь с Эмбер тут, а я прогуляюсь с этим.

Я попыталась быстро проглотить кусок батончика и подавилась:

— Подожди, кхе, Кайнорт, кх-хе! В общину пускают только диастимагов, а ты даже не шчер.

— Ну, не пустят, так вернусь ни с чем. Попытка не пытка.

— Ты не похож на коммивояжёра. «Не пустят» на языке крименгана — это в лоб.

Нахель махнул и ушёл чинить тарталёт. Бритц задумчиво бродил по гроту: вытоптал на песке чёртову вилку, невозможный треугольник и начал невозможный куб, но запутался и бросил. А потом сел. Сидел, молча смотрел в туман. Достал сигарету, покрутил в пальцах и убрал в карман. И меня проняло:

— Ладно, пошли.

— Я тебя никуда не звал.

— Берега патрулируют. Ты слышал — им нужен диастимаг? Мне лучше прогуляться, чем тут отсвечивать пять часов. Логично?

— Логично. Но неразумно.

— Почему?

Он вздохнул и потёр грудь под ключицей, как будто от меня его дёргала невралгия.

— Потому что… Эмбер, потому что единственный из двадцати, кого ты цапнула, оказался не просто бумерангом, а с аллергией на твой яд. Потому что из двух тысяч кофеен Эксиполя ты выбрала именно эту, чтобы попробовать ботулатте. Потому что при вероятности в одну сотую тебе хватило одного раза с… ладно, в общем.

— Прости, одного раза с чем?

— Ни с чем! Тобой можно города брать: катапультировать в осаду и подождать, пока врагу просто не повезёт. Очевидно, ни логика, ни математика на тебя не распространяются.

Мои ногти врезались в ладони, а зубы в кончик языка, и колоссальным напряжением моей воли вихор Бритца на затылке остался при нём.

— Сам ты неудачник. Беспрецедентное предложение действует только пять секунд.

Кайнорт подождал ровно пять. Потом взглядом смахнул меня с пути, зашёл за валун и сел напротив пленника. На галечном берегу его действия напоминали хаотичную расправу, а теперь он собрался и сосредоточился. Зафиксировал цель. Я сглотнула комок, вспомнив, где и откуда я наблюдала эту битву множества граней одного конфликта. Сверху, с балки в бойлерной глобоворота на Кармине. Когда Бритц вот так же расслабленно говорил с папой, с Уитмасом, натянутым как струна. Во взгляде пленника, как тогда в папином, тоже чувствовался страх перед тем, кто прикидывается нейтралитетом. Они только начали, а меня уже парализовало.

— Как твоё имя?

— Гюэль.

— Значит, так. Гюэль. В общину мы идём — просто задавать вопросы. Если ты проведёшь нас, будешь свободен.

— Разбежались. У нас крысам, — он провёл большим пальцем поперёк горла.

— А тебе уже не всё равно?

Шчер замолчал и забился глубже между валунами. Эзер наклонился к самой щели, и его капюшон стал похож на змеиный, а голос ушёл в инфразвук:

— Пепел не лечит. И смерть не придёт на выручку. Такой простор для моей тёмной стороны. Ты никогда не мечтал о живой кукле, которую можно бесконечно мучить за все обиды, что причинили те, кто сильнее, умнее? Кукла страдает, но никогда не умрёт. Я просто разрежу тебя вдоль от подбородка до грудины и вытащу язык наружу, чтобы он свисал до пупа, — он показал, как в точности свисал бы, и керамбит оставил белый след на коже шчера. — И завяжу узлом. Это называют галстуком, но жертвы слишком быстро истекают кровью, и никто не успевает на бал. Только не ты, правда? А ещё за пять часов, пока я скучаю, можно снять с тебя кожу. Полосками толщиной с мои шнурки. Знаешь, дочка научила меня плести фенечки… ты не поверишь, это так увлека…

— Заткнись! Ты больной!

— Я исследователь, — похвастался он зубами стоимостью, должно быть, в миллион. — А если тебе отрезать голову, ты будешь носить её под мышкой?

— Хватит, — прошипел Гюэль и зажал уши ладонями. — Хватит, садист и урод, хватит! Здесь… до общины час ходу… вы увидите купол инкубатора, как только выйдем за скалы. Сможете проверить, туда ли я веду. Только у шлагбаума вы меня отпустите. Мне всё равно нельзя дальше… И меня сын ждёт.

— Конечно. Хорошо.

Кайнорт обернулся, подошёл и зачем-то пощупал мне лоб. И протянул салфетку. Я вытерла лицо машинально: салфетка стала вся мокрая.

Гюэль встал, размял окоченелые жилы, растряс поломанные кости под кожей, как в мешке. И поплёлся в лабиринт щелей между скалами.

Глава 15 Чуврилий Курган

Бритц отцепил свою вестулу с хромосфеном и отдал мне. Жаль, у нас не было запасной брони, потому что Нахеля ни в коем случае нельзя было оставлять на берегу без защиты. Поэтому Кайнорт просто поддел футболку потолще и защёлкнул воротник на куртке.

— Что? — он поймал мой скептический взгляд и похлопал себя по сердцу. — Я переложил куски Жуайнифера и Кута в нагрудный карман. Они будут моей бронёй.

— В твоём случае я бы насыпала их, что ли, в шапку… из вольфрама.

Мне досталась не такая впечатляющая улыбка, как Гюэлю. Я шла за ними и, придерживая края капюшона, пыталась нащупать свои мысли в клочках ваты, которая забивала уши и голову. То, что говорил Бритц, когда манипулировал, в подавляющей массе звучало мерзко. Начиная от того, как вкусно пахнет жареная шчера, до… Хотя сегодня этим можно было и закончить. За всё время я уяснила о Зверобое две взаимоисключающие вещи: во-первых, что парадоксально для умбрапсихолога, он почти никогда не врал. По крайней мере, я не помнила такого случая и только из осторожности добавила «почти». Во-вторых, его слова следовало делить на… не знаю, на шесть, хотя бы по количеству лап. Потому что — спасибо Злайе — я знала, что корень языка у шчеров находится в глотке, и «до пупа» он бы точно не достал. Значит, Бритц вряд ли когда-нибудь проделывал это сам. Точнее, вряд ли со шчерами.

— Всё равно считается, что я тебе показал, — притормозил Кайнорт, чтобы поравняться со мной. — Что безнадёжен.

— Боюсь, остров не дал тебе шанса. Ты провалился.

— Нет. Эй, нет. Не важно, что Гюэль шевелится. Я его убил.

Но я уже вознамерилась его уничтожить за «незамарайку»:

— Я не зажмуривалась, и мои глаза говорят: «Ты провалился».

— Да ты серьёзно? — он откинул мой капюшон и с явным облегчением обнаружил, что я смеюсь над ним.

— Ты его убил, убил. Но вышло слишком иронично, чтобы я усвоила только то, что ты пытался этим преподать. Знаешь, это… как будто ты толкнул супницу, чтобы показать, каков ты мамкин злодей, но уронил её себе на голову. И она застряла на ушах.

— Думаешь, это я вынес урок? — Он потёр кончик уха. — Ладно, я подумаю.

Тем временем я уже открыла рот, но закрыла за ненадобностью. Хотя я знала, что Бритц — штука слишком скользкая, чтобы его можно было проткнуть острым словом, но не рассчитывала на такую уступчивость. В чём его нельзя было упрекнуть, так это в неумении сглаживать многоугольники споров. Он их просто пускал под откос.

— Гюэль, — позвал Бритц. — А из тех, кого шамахтон разорвал на кусочки, ты знал кого-нибудь лично?

— Хотел бы знать парочку. Этих ваших… Выкрали детёныша вожачки, и она слегла… и валялась в гроте три недели. Три недели стая не приходила к шамахтону! Говорят, Урьюи чуть не замёрзла. За это нас отлучили от пепла.

— Вы отвечаете за фламморигам?

— За них и за игниевую сильвесту.

Вот почему они хотели во что бы то ни стало вернуть фламморигаму сами. Из-за гребня последней, расколотой влагой скалы, нам внезапно открылось поле. Оно заросло бутонами, похожими на пишпелии, но головки не клонились к ручейкам, а тянулись к небу. С краю тарахтел старый кунабулоптер, так низко, что винт, вместо которого на современных кунабулоптерах были турбины, ворошил сорняки. Пожилой шчер управлял машиной и не обращал на нас внимания. Он обрезал лишние листья, чтобы не застили свет новым побегам. Бутоны казались неестественно лёгкими по отношению к тонким травянистым стеблям. Гюэль хромал и задел один. Высоко наверху бутоны ударились друг о друга. Один лопнул, и в воздух брызнул серебристый нектар. Что-то заметалось в небе, между стеблями и прямо перед нами. Меня резко дёрнули назад за капюшон. Инопланетянин Кайнорт Бритц никогда не видел…

— Это же поулипелии, — объяснила я. — Урьюи — не тот мир, в котором всё пытается тебя убить.

— Меня не пытается, — согласился эзер.

— Они просто высиживают яйца. В пишпелиях выводятся рыбки, а в поулипелиях птички. Там в стеблях гелий, чтобы поднимать бутон к небу. Мы в детстве сидели и ждали, когда он лопнет, чтобы сразу вдохнуть из стебля, пока гелий не улетучился.

— Зачем?

— Чтобы материться смешным голосом. Ты вообще был ребёнком?

Кайнорт смерил меня таким взглядом, будто в его детстве суровые эзеры вставляли такие стебли в зад жорвелу, чтобы его надуть. Птенцы, только выбравшись из бутона, уже летали. Это были снырковки, они подбирали последние капли нектара. Кунабулоптер ловил стайки сетью и аккуратно помещал в кузов, чтобы отвезти на птицеферму. Мы шли в сумерках из живых серебряных звёзд и мороси сладковатого нектара. Романтику портили только наши напряжённые физиономии. Гюэль резко обернулся. Голова его не успела за разворотом плеч, неестественно дёрнулась, но шчер подмахнул рукой и поставил её на место.

— Здесь Чуврилий Курган. Очень вас прошу… — он кинул умоляющий взгляд на Бритца, — … не делайте им ничего плохого. Обойдём стороной. Им и так непросто.

— А что там?

— Мутикула в последней стадии.

— Сюда приходят умирать? — догадалась я.

— О, вы не знаете, что такое мутикулярный чуврит на самом деле. Никто на свете не знает, кроме нас.

Этой болезни была уже не одна тысяча лет, но я поняла, что он имел в виду. Запущенную, критическую форму мутикулы, до которой раньше просто не доживали. Те шчеры, которые патрулировали берега, были в самом начале пути. Их горбы, волдыри и полипы росли годами. Бабушка говорила, могло пройти до двадцати лет, прежде чем болезнь заставляла человека прорастить внутри себя целую систему корней. Конечно, это убивало органы, и человек умирал. Но здесь ему не давал пепел.

Чуврилий Курган напоминал пирамиду. На её ступенях, покрытых мхом и игольчатыми шарами, похожими на кораллы, смирно сидели люди. А женщина внизу не могла даже сесть из-за горба. Он так сильно выпирал из спины, что она легла и обмахивалась веером. Кто-то пил из термоса, кто-то делал укол шприц-пистолетом, кто-то просто читал или шевелил губами. Молился? Мужчине наверху было совсем плохо. Он вдыхал пепел из резной коробочки. Его рука безвольно лежала на мхе и подёргивалась. На ней… вернее, рядом с ней пульсировала тёмная, опутанная сосудами шишка величиной с голову. Она уже не росла на руке, а отделилась и жила своей жизнью. Пускала свободные корни в мох и оплетала ими ступени.

— Привет, Гюэль, — мужчина приподнялся и помахал нашему провожатому.

— Здравствуй, Воханас. Почти свободен, да?

— А? А чего ты шепчешь?

— Да вот. Допатрулировался.

— А⁈

Гюэль только махнул на него и поплёлся дальше.

— Ничего, это не больно! Слышишь? — догнал нас крик Воханаса. — А из патруля уходи! Бросаетесь на всех, а потом вас режут.

Я почувствовала руку Бритца на своём плече, и его лицо закрыло мне вид на пирамиду. Но перед глазами ещё стояли мох, кораллы и живой волдырь на ступени.

— Тебе плохо? — эзер опять коснулся моего сырого лба и вложил мне в руку воду, но мои пальцы ослабли, и он открыл бутылку сам. — Пойдём назад?

— Да нет, просто… такое зрелище. Пошли отсюда подальше. Пошли, мне правда лучше, когда я иду.

— Вот она, мутикула, — просипел Гюэль.

Вирус заставлял организм растить на себе эти волдыри, и в конце концов они превращались в округлые коралловые полипы. Их целью было не убить, а отделиться и прирасти на кургане, словно на рифе или на садовой горке. Из-за преждевременной смерти носителя вирусу это не удавалось. На Острове-с-Приветом он добирался до финиша, и люди приходили сюда, чтобы освободить его и себя. Я опять обернулась к ступеням.

— Они уйдут отсюда мёртвыми?

— Эти-то давно уж… Вообще-то нам уже привезли вакцину, но на заражённых она не действует. Только на тех, кто уже здесь родился. Они подрастут и уедут, я так думаю.

— Ты говорил, у тебя здесь сын, — вспомнил Кайнорт. — Он заражён?

— Ему пятнадцать. Вакцину привезли десять лет назад, до этого не знали, что тут есть дети. Ему передалось от матери, года в три уже. Я думал, он уедет… жить… Но вот так вот, не срослось.

— А есть какая-то разница… ну, быть живым или… — спросила я.

— Если хочешь знать, я её не чувствую. Разве что, думаю, теперь пепел нужен будет ежедневно, до этого я носил его с собой так, на всякий случай. То же говорят все, кто побывал на кургане. — Гюэль хрюкнул, усмехнувшись. — Но им никто не верит, пока сам не попробует. А эти шары… ну, чуврелии, они красивые, когда каменеют. Может, продавать их на материк, как сувениры?

На горизонте уже блестел купол инкубатора. Мы пересекли перешеек от внешнего кольца острова к внутреннему. На той стороне мутного озера вертелось пять глобоворотов. Жильё заражённых, живых и мёртвых. За аккуратной изгородью шевелился лесной пожар: громадные ветки ломались, гнулись и тлели. Это паслись фламморигамы. Если бы не они, посёлок ничем не отличался бы от обычного отшельфа. Люди занимались своими делами. Работали, смеялись. Дети облепили изгородь, их тянуло посмотреть на чудовищ в огне. Только всюду стояли колонки, и любой мог подойти к фонтанчику, ногой нажать педаль и вдохнуть пепла. Гюэль повёл нас в обход. Я решилась на вопрос, который терзал всю дорогу:

— Разве они не могут брать пепел про запас и ездить на материк?

— Насовсем уехать не смогут, — ответил за шчера Кайнорт. — Если им потребуется работа, придётся проходить медкомиссию. С другой стороны, ни в одной фирме в списке противопоказаний к трудоустройству нет смерти.

То, что Гюэль назвал инкубатором, издалека напоминало что-то среднее между октаноном магнума и лабораторией и смотрелось несколько чуждо посреди дикого острова. Но когда мы оказались на последнем кольце суши между двумя озёрами, синим и голубым, наш провожатый остановился на вполне цивилизованной дороге перед шлагбаумом.

— Дальше сами идите, мне надо домой. Вас там встретят.

— Иди, Гюэль, — отпустил его Бритц.

Недолго думая, мы пролезли под шлагбаумом и прошли метров триста. Нам навстречу вышли шчеры. Четверо в серой униформе выглядели как спецагенты. Без оружия наперевес, но было бы глупо предполагать, что у них его не было вовсе. За ними следовали две взрослые фламморигамы. Одна махнула обугленной веткой, и горелая кора трухой упала на дорогу. Взрослые звери были ростом со строительный кран. Но не пылали, как наш мелкий из токамака, а тлели, теплились. Игниевая сильвеста, чёрные ветки которой больше походили на металл, чем на дерево, отдавала энергию медленно и ровно.

— Вы кто такие? — в голосе мужчины не было агрессии, только волнение. — Цель прибытия в резервацию?

— Я представляю ассамблею минори, меня зовут Кайнорт Бритц, а это Эмбер Лау, аквадроу. Мы прилетели, чтобы задать магнуму несколько вопросов. Только и всего. Двое эзеров, которые украли у вас фламморигаму, убиты. Мы попытались её вернуть, но…

— Детёныша вернул патруль.

— Это мы нашли и привезли его, — сказала я.

— Если так, нам об этом неизвестно. Задавайте свои вопросы здесь. Я могу вас уверить, те двое покинули остров живыми.

— Их убили позже, — объяснил Бритц. — У ассамблеи есть основания полагать, что их смерть, вернее, орудие убийства, связано с шамахтоном.

— Вы заблуждаетесь.

— Я тоже так надеюсь.

— И у нас приказ не пускать эзеров. Мне что с вами делать?

Он отступил и стал спорить с кем-то по рации, а из пекла исполинского кострища взрослой фламморигамы выскочил маленький, покрытый угольками зверёк. Другой агент попытался оградить нас, но зверёк поскакал прямо ко мне и сел на дорогу. Я чувствовала его ровный жар.

— Так вот же он!

— Эй, Пардус? — агент окликнул первого. — Пардус, взгляни-ка, он её, кажется, узнал.

— Я же говорю, — настаивала я, пока детёныш наворачивал круги возле наших кед. — Это мы вернули фламморигаму. И если шамахтон ни при чём, пусть магнум это подтвердит.

— Мы ведь не можем вернуться и сказать, что поговорили через порог, — добавил Бритц. — Речь о смерти лидмейстера. А новому придётся заново подписывать положения о вашей неприкосновенности.

— Хорошо, — сдался Пардус. — Вам действительно лучше переговорить с главным. Только мы предпочитаем называть его не магнум, а профессор. Профессор Скварке. Здесь у нас порядок такой: главный не тот, кто живёт дольше других, а тот, кто всех умнее. Идите за нами.

Нас пропустили вперёд, а фламморигамы разошлись по обе стороны дороги и щипали ветки на пути. Мелкие закидывали в пасть, а крупные забрасывали себе на спину и перестраивали тело так, чтобы новой нашлось место. Встретив этих четверых в сером, я выдохнула. От них так и несло цивилизацией. Нет, оружие патрульных, больных мутикулой, впечатляло, но для меня цивилизация начиналась там, где можно было договориться. Я посмотрела на Бритца. Судя по его выражению, ему тоже нравились те, из чьих уст звучали слова «эзеры», «могу вас уверить» и «профессор».

Новый водоём уже с трудом можно было назвать озером. Скорее прудом. От последнего островного кольца к мысу посреди пруда вело множество мостиков. По одним ходили такие же агенты в сером, по другим шчеры, похожие на учёных, в белых комбинезонах. Почти весь мыс, размером с городскую площадь, занимал сверкающий глобоворот. Нас провели мимо главного входа и приказали ждать у крутой и высокой лестницы. Туда же подоспели пятеро агентов. Я шагнула в сторону, чтобы рассмотреть глобоворот, и узнала звук, с каким наводила глоустер на висок Бритца. Тот молча притянул меня за капюшон ближе, цапнув за ткань двумя пальцами. Это было лишним, но я обошла его и примерно встала у левой ноги. В голове пронеслось: «Замри». А вкупе с явным признаком раздражения, когда он прикрыл глаза на десятую долю секунды дольше, чем обычно, я разобрала это как: «Замри уже наконец». И почему нападение Бритца оборачивалось для некоторых неожиданностью? То, что он на грани членовредительства, всегда было очевидно. Например, он чуточку медленнее моргал. Или чуточку сдержаннее шевелился. Или, например, рядом была я.

На высоте этажа пятого (по меркам городского партера) виднелась бронированная дверь. Пардус за углом ходил пунцовый туда-сюда, путано объясняя в комм, кого и зачем привёл.

— Вы можете войти, — наконец объявил он. — Но в манеж к шамахтону эзера не пустят. Все вопросы пусть задаёт она. Да, и сейчас ступает первая тоже. Эскалатор реагирует на свободные диастимины активных магов.

Ступени лихо скользнули вверх, как только я шагнула на первую. Шчер вспрыгнул на ступеньку позади Бритца:

— Они ползут вниз тем быстрее, чем некто пытается бежать, так что обычный человек не может попасть в инкубатор с этого входа. Или выбраться из него.

— Тогда я взлетел бы.

— Тогда я изрешетил бы вам крылья, — любезно улыбнулся Пардус.

— М-м.

Мы очутились в освещённом аварийкой кулуаре. Агент приказал ждать и пропал, как по волшебству. Я вздохнула. Хотела тихонько. Но мой выдох разнёсся по всем видимым и невидимым проходам, отразился от стен и размножился в тёмной неизвестности. Я знала, что Кайнорт уверен не больше моего, но спросила:

— Думаешь, получится?

— Да, — сказал он, видимо, чтобы я перестала хрустеть костяшками. — Ты всё помнишь?

— Да.

— Всё поняла?

— Да.

— Если он начнёт отпираться, не настаивай.

— Да.

— Ты сможешь связать больше двух слов? Было бы очень кстати.

— Да. Да, смогу.

— Больше двух разных слов, Эмбер.

— Я в порядке, — связала я.

— Встряхнись, пока не поздно.

К нам уже кто-то шёл, шаги разносило по кулуарам. Свет неровно брезжил из дальнего прохода. Сателлюкс. Чтобы не терять времени и не разжимать зубов, я сама залезла во внутренний карман куртки Бритца и достала камни. Стоило коснуться его промокшего воротника, он спрятал руки за спиной.

— Извини, — я смутилась.

— Не хотел спугнуть, вдруг ты собиралась залезть мне в трусы? В качестве компенсации за филармонию.

— Филармонию?

— Кармин. Первая встреча лицом к лицу. Ну, тот спортзал в Кумачовой Веч… — его взгляд заморозил воздух, а моя температура подскочила на градус. — Что, у тебя правда нет отдельного чулана в голове, где слово «филармония» набрасывает на тебя пелену содрогания?

Я зажмурилась, зажала переносицу пальцами, и когда открыла глаза, какой-то тумблер внутри меня щёлкнул. Коридор с шагами был гораздо длиннее, чем показалось вначале. Это было плохо, потому что мы вляпались в этот разговор, и хорошо, потому что… мы вляпались в этот разговор. Он подбросил крови мне в голову.

— Если это ударяет по злодейскому эго, Бритц, то башня моей ненависти так переполнена твоими грехами, что для чулана с филармонией просто не хватило места. И мне-то он зачем? Это же ты потом пожалел. Сам расхламляйся.

— М-м. Нет, не пожалел.

— Ты назвал себя придурком. Правда, на октавиаре. Может быть, ты имел в виду…

— А, пф-ф, — он противно рассмеялся, — есть же разница между «стыдно» и «пожалел». Эмбер, не переоценивай мою порядочность. Злодеи, бывает, делают то, что им не хочется. Но уж будь спокойна: то, что им хочется, делают всегда. За моральными принципами — к… — он запнулся, выбирая, кого поставить в пример, но я бы на его месте вообще не продолжила, — к Волкашу.

Из прохода за спиной Бритца выскочил сателлюкс. Профессор Скварке, который появился следом, был эпически стар и клочковато сед, но глаза в витраже морщин горели такие синие, каким позавидовало бы море. Широкие в полутьме, зрачки были островом в этом море, оставалось лишь надеяться, что учёный без привета. Он был в белом форменном комбезе. Измятом настолько, что это вскоре можно было принять за особенность ткани.

— Профессор Индиг Скварке, — представился он захватывающим басом. — Мне передали, что вы привезли фламморигаму. И какие-то бредни к ней в придачу. Какие ответы вам нужны?

— Мы должны понять, причастен ли шамахтон к смерти грабителей, — сказала я, потому что профессор смотрел прямо на меня.

Индиг Скварке молчал, и я пересказала всё так, как научил Кайнорт. Только не стала добавлять, чем грозит отказ от сотрудничества, потому что всё равно не умела шантажировать с тем же блеском, что Бритц. Кроме того, профессор производил впечатление человека, способного догадаться о возможных последствиях и без этого твиста. Он качался на каблуках и пощипывал бакенбарды. В конце я показала видео, на котором лидмейстера Жуайнифера обволакивает и запечатывает в лазурит. Профессор взглянул на камни у меня в руке и позвал нас за собой в коридор.

— Я никогда прежде не наблюдал такого эффекта и не слышал о подобной смерти, — сказал он на ходу. — Если только это не видеомонтаж. Но полагаю, это вы уже исключили.

— Мы изучили камни, — прошелестел Бритц, и, пока на него не цыкнули, я спросила:

— А шамахтон мог бы… навредить им на расстоянии? Или, может быть, каким-то образом кто-нибудь мог создать оружие на основе этого феномена?

Всё это время профессор мотал головой. Он вывел нас в атриум, где развернулся и поднял палец, чтобы мы вняли:

— По планетарным меркам Урьюи совсем ребёнок. Она может поднять ураган в пределах нескольких километров или сбить гломериду колебаниями газа в стратосфере, да и то — если звездолёт окажется прямо над островом. Даже вода для неё слишком плотная. Всё, на что она способна, это сотрясти нижние слои моря. Однажды это разбудило подводный вулкан, и цунами напугало охотников до приключений. Вот и всё. Но минералы, — он взял осколки кальцита и лазурита, — минералы такие, как эти, ей не под силу. Я даже не представляю, что это за технология. С точки зрения догматов науки это совершенно невозможно, и неудивительно, что ассамблея подумала на шамахтона. Впрочем, вы сами скоро убедитесь…

— А с научной точки зрения — что она за существо?

— Разумная часть ядра. Плазмоид. Внутри него магнитное поле, оно упорядочивает заряженные частицы плазмы. Наши нейронные связи — подобие того, что обеспечивает мыслительный процесс шамахтона. Они живут… — Скварке опять пощипал бакенбарды, подбирая слова, — или, как приверженец доказательной науки и противник журналистских штампов, я бы сказал, водятся внутри планет с магнитным полем. Они его создают. Пока они активны, биосфере не угрожает солнечная радиация.

— Как же так случилось, что о них почти никому не известно?

— Потому что шамахтоны не нашего ума дело, — отмахнулся профессор. — Урьюи открылась нам случайно. Тысячу лет назад сюда упал метеорит. И шамахтона частично выбросило наружу. Выплеснуло, как чай из пиалы. Из-за сдвига тектонических плит она не смогла вернуться обратно. Её зажало. Застряла барышня наполовину там, наполовину тут. И могла замёрзнуть и умереть. Так оно почти и случилось. Вы, наверное, проходили в школе малое глобальное похолодание?

— Наверное. Я не… уверена, — я покосилась на Бритца, который машинально кивал, хотя он-то уж точно не проходил школьный курс географии Урьюи. Вот жук. Профессор, впрочем, спросил только риторически, уверенный, что абсолютно все помнят глобальное похолодание как вчерашний день. И продолжал:

— Из капель её плазмы, которые брызнули на сильвесту, появились фламморигамы. Они согревали Урьюи, а потом сосланные шчеры разработали программу по поддержке популяции фламморигам. Вывели для них идеальную породу сильвесты. Мы продолжаем ждать нового сдвига коры, который, может быть, позволит шамахтону наконец вернуться в ядро. По её словам, она лежала в нём, свернувшись как пружина.

— Постойте, вы сказали… «по её словам»? — опешил Кайнорт.

Профессор посмотрел на него с нескрываемым раздражением человека, который терпеть не может тупых студентов, а мы вдвоём сейчас являли именно таких:

— А кто, по-вашему, должен отвечать на вопросы о шамахтоне? И как, по-вашему, мы узнали её историю? Прочитали в комиксах?

— Мы сможем поговорить с шамахтоном? Прямо с ним? На самом деле?

— С ней. Да, аквадроу сможет, — буркнул Скварке, довольный произведённым на эзера эффектом. — После того, как три недели фламморигамы не приходили, оплакивая детёныша в гроте, Урьюи решила говорить только с активными диастимагами. Она поглощает свободные диастимины из потока, который окружает активного мага, и компенсирует энергию, которую тратит на разговор. Диастимагу это не навредит. А у пассивных такого потока нет, поэтому… поэтому вы останетесь со мной за барьером.

Мы с Кайнортом переглянулись, и восторг с него как рукой сняли:

— Профессор Скварке, Вы точно не скормите её хтонической твари?

— Ещё один намёк на жертвоприношения в храме науки, и я выгоню вас прочь!

— Простите, профессор Скварке, — Бритц опустил ресницы. — Никак не избавлюсь от привычки опираться на предыдущий опыт.

Впрочем, если бы этот вопрос не задал Кайнорт, это обязательно сделала бы я. Очевидно, профессор жил в своём особом замкнутом мире высокой науки, может быть, даже не зная, что была война, и что по берегу разгуливают вооружённые до зубов горбатые зомби. Если он и не кормил хтонь девчонками, то уж точно скармливал ей всё своё время. Он подошёл к одной из дверей, точно такой же, как и другие в атриуме: без петель и ручек. Она выглядела как нацарапанный на стене портал. Скварке приложил ладонь и толкнул от себя:

— Проходите в манеж, сударыня, а мы с вашим пассивно агрессивным другом побеседуем здесь.

На лице Бритца застыло выражение обречённого на растерзание. Я заметила, он не любил людей, которые превосходят его в ехидстве, но которых при этом нельзя просто взять и убить. У его раздражения было только два полюса: сарказм и керамбит. И если Кайнорт терпел поражение в дуэли на колкостях, то невозможность немедленно избавиться от собеседника или, на худой конец, пригрозить, повергала его в уныние. Я позлорадствовала и шагнула в манеж инкубатора.

Глава 16 На всякий случай прощай

Стены, обнимавшие цилиндрической формы зал, покрывала амальгама. Она отражала одну искажённую страхом шчеру. А в центре зиял широкий колодец. И круглая платформа парила посередине. Я полюбопытствовала, вытянув с безопасного расстояния шею, как гусёнок: разлом уходил на такую глубину, что в ней терялся свет потолочных софитов. Через эту бездну перебросился узкий мостик. После секундного колебания я перешла на платформу, и мостик исчез в стене колодца. Платформа завибрировала, статика пощипывала меня сквозь подошвы. Эта малоприятная щекотка, как после онемения, расползалась по всему телу снизу вверх. Из разлома поднялся голубой жгучий парок. Покалывание усилилось, но больно не было. Просто озноб. Мандраж. В кишках заурчало. Наверняка от меня разило адреналином.

Частички пыли в голубом облаке ионизированного газа светились бесформенными сгустками, катались по магнитному полю. Как шаровые молнии. Воздух вокруг меня зашевелился. Получив энергию диастиминов, пылинки начали собираться вместе. Засияли ярче. И в голубом облаке плазмы появилась фигура. Она то распадалась на комочки, то поворачивалась таким образом, что глаз улавливал гештальт, но тотчас терял эту целостность и искал снова. А шамахтон менялся, будто пытался подстроиться под меня. Под определённым углом мешанина хаотичных частичек наконец собралась в объёмное изображение, как на стереокартинке для тренировки аккомодации зрения.

— Человек, — сказала фигура.

Голос был ничем не окрашен. Словно полифония: мужской и женский, детский и зрелый, натуральный и синтетический. Урьюи не обращалась ко мне. Она констатировала факт по результатам анализа и соткала из себя копию того, что наблюдала. Но её рот открывался у основания шеи. И это выглядело не ошибкой, а пренебрежением деталями. Будто шамахтон приготовил модель по черновому списку, где у человека просто должны быть две руки, две ноги, голова и рот. Побросать в кастрюлю, перемешать, варить на медленном огне. «Что ж, — успокаивала я себя, крупно дрожа, — большинству людей сложно в точности срисовать даже бабочку с натуры, не говоря уже о человеке, которого так трясёт». Индиг Скварке назвал шамахтона ребёнком, так что мне ещё повезло, что, изображая меня, она не стала огурцом с четырьмя палками.

— Я Эмбер.

— Я Урьюи.

Камушки чуть не попадали с моей сырой ладони в колодец:

— Я только хотела… показать тебе. Ты знаешь, что это?

И я протянула их ближе. От жарких пальцев шамахтона, этаких плазматических отростков без кисти, к моей руке полетели импульсы молний. Они заплясали у меня на ладони, царапая камень и мои пальцы. На этот раз рот Урьюи раскрылся под рёбрами:

— Человек.

— Что? — удивилась я на вдохе, но секундой позже сообразила: — О, конечно. Правильно. Там внутри останки человека. Скажи, то, что его… заключило в эти минералы, это оружие шамахтона?

— Да.

— Это твоё оружие?

— Нет.

Вот я уже и не знала, что спросить дальше. Урьюи отвечала слишком быстро. Немедленно. Как компьютер, скорость мышления которого многократно превосходила мою. Я буквально не успевала произнести последний звук, как уже получала ответ. Но я, в свою очередь, обдумывала каждое слово. Второго шанса не будет.

— Пожалуйста, взгляни ещё раз. Может быть, это твой… какой-то случайный… побочный эффект?

— Тогда целенаправленный будет ещё сильнее. Я так не умею. Я ещё слаба.

— Профессор Скварке так и сказал. Просто нам важно было услышать от тебя.

— И я никому не делаю больно, — опять почти перебила меня Урьюи. — Это неправильно. Это ведь больно.

Кайнорт Бритц не шевелился и моргал чуть медленнее, чем обычно. Его взгляд скользил по безупречно выбеленной стене и вдоль щели портала в поисках того, за что можно было бы уцепиться. Бросить якорь. Иначе взгляд, словно луч в вакууме, мог метаться туда-сюда бесконечно. Или до тех пор, пока не потеряешь сознание.

— Вам всё ещё нравится на Урьюи? — спас его профессор, в бакенбардах которого мог бросить якорь целый авианосец.

— Боюсь, что да.

— Это очень плохо. Я не верю, что пауки и тараканы уживутся. Эта пружина развернётся рано или поздно, вопьётся в обе стороны.

— Ассамблея делает всё, чтобы не допустить горячей войны.

— Делает всё? То, что вам следовало бы сделать, написано на каждом заборе. Что! Думаете, мы тут в вакууме живём?

Надписей «Тараканы, убирайтесь!» в Эксиполе было даже больше, чем «Паукам вход запрещён». Кайнорт не ответил, его вниманием опять владела щель закрытого портала, в котором исчезла Эмбер. Он коснулся белой стены и почувствовал холодок на границе с дверью. Гулкий бас профессора сотрясал атриум:

— Шамахтоны как дети: если дома порядок, они смирные. Каждая новая война или экологическая катастрофа подают им пример. Что вот это всё — в порядке вещей. Что и ей так можно. Если бы шамахтоны принимали чью-то конкретную сторону, так нет: худо придётся и нашим и вашим. Вот, например, Брана! Может быть, слышали о ней?

Бритц кивнул. Он провёл на Бране три года. Тираны династии Зури утащили планету в гиперпространственный карман, чтобы управлять магнетарными пушками и воевать почти непрерывно. Никто не знал почему, но вскоре флора Браны целиком стала ядовита, а все животные — хищниками. Расплодились аномальные зоны с кровоточащими лесами, температура росла, несмотря на стабильное искусственное солнце. Ад, да и только.

— Её шамахтон, должно быть, пришёл в ярость, — Скварке раздражённо хлопал себя по бокам, не вынимая рук из карманов. — Кому бы такое понравилось?

— Этот портал, он заперт сейчас?

— Что? А, да, разумеется. Некультурно прерывать шамахтона, — резко заметил Скварке. — И профессора, кстати, тоже. Так вот, на Бране…

— А если что-то пойдёт не так? Эмбер Лау несказанно не везёт в последнее время. Она сможет выйти?

— Нет. И уберите руки от портала, ради бозона, это опасно!

— Или позвать на пом…

— Нет, нет и нет. Таймер установлен на полчаса.

Бритц вдохнул на счёт «четыре» и выдохнул на «восемь». В самом деле, а если там всё нормально? Да что значит «если»? Одной силой его фантазии с людьми не случаются неприятности, он проверял неоднократно. Он посмотрел на комм, но не мог вспомнить, сколько было времени, когда она ушла.

— Я думаю, уже достаточно.

— Прошло только пять минут, — возмутился Скварке. — Неужели вопрос жизни и смерти можно прояснить за пять минут?

— Эмбер сообразительная.

— Вот теперь вы мне нравитесь. Ха-ха, о да. Знаете, я впервые такое наблюдаю. Эзера, настолько искренне переживающего за шчеру. Даже стал слышнее акцент, хотя я полагаю, вы так часто болтали на октавиаре, что теперь и на родном говорите с шероховатым прононсом. Так? Вас колют этим в ассамблее? Скажи я, что для разблокировки вам нужно отрезать себе руку, вы бы только уточнили, правую или левую, — он коснулся двери и, толкнув легонько, пошатал её туда-сюда, не открывая. — Смотрите, вы накапали тут крови, пока терзали керамбит. Манеж не заперт, у нас тут не тюрьма. Аквадроу выйдет, когда закончит разговор.

Бритц зажал порез краем рукава. Профессор, в свою очередь, не стал нравиться ему больше даже на чуточку.

— Вы любите доводить опасных зверей, — заметил он.

— Я люблю экспериментировать. А холодные звери — самые опасные. Да, а как там ваш тарталёт?

— Так себе.

— Тогда хорошо, что я послал своих людей. Да не напрягайтесь так, вам не надоело? Это инженеры. Мы лишь должны убедиться, что вы точно улетите и что никто из вас не отвлекает внимание, чтобы выкрасть что-нибудь ценное.

— Вы тоже опираетесь на прошлый опыт?

— Те двое эзеров, — проворчал Скварке и раздражённо провёл пятернёй по седой шевелюре, — они тоже прилетели узнать о шамахтонах. Якобы! Абб Кут, так, если я не ошибаюсь, представился тот, кто задавал вопросы, пока второй забрался в питомник и украл фламморигаму. В конце они встретились на берегу и были таковы.

— Аббенезер Кут интересовался шамахтонами? — переспросил Кайнорт. — Но зачем ему?

— Он сказал, что знает одного… одну, которая спятила и вдруг зачастила на поверхность. Буянила, так скажем. Кут описал планету вкратце… Я сказал, что немудрено шамахтону спятить на планете, где принудительно лечат психопатов и разных помешанных, и посоветовал убираться оттуда, пока не поздно.

— Так. И?

— А он стал выспрашивать, как убить их шамахтона.

Глаза Бритца стали белее стены и ярче сателлюкса. Он словно потянул за ленту, и коробка приготовилась отдать подарок, осталось только открыть:

— И как?

— Никак! — крышка прихлопнула любопытные пальцы. — Взрослого шамахтона не убить ни-как.

— Значит, это всё? — спросила я, получив и так слишком много.

Фигура облетела разлом по кругу и вернулась точно на прежнее место. Она ещё раз вытянула руку, прямо из живота. Вырастила пальцы на одной линии, как расчёску, и пустила молнии от них к моему лазуриту. Внезапно её рот каким-то чудом оказался на лице и даже почти на естественном месте:

— Другой человек привёз кусок человека, запертого в обсидиане. Из другого мира. Твёрдого и холодного, как алмаз. Их шамахтон жесток и очень силён, — Урьюи умолкла, но потом добавила: — Это взрослый шамахтон.

— Почему ты сказала «жестокий»? Он убивает много?

— Он убивает красиво.

— Ты видела, знаешь его?

— Я видела только свои недра и этот зал, — пояснила Урьюи, и я поняла, что могла бы и сама догадаться. — Но ещё помню, как скиталась по вселенной с другими протошамахтонами. Зёрнами. Ищи ответы на безумных планетах. Там, где мало жизни и много боли.

Модель человека рассеялась, сгустки пыли поредели. Жар, который опалил мне ресницы и высушил глаза, наконец ушёл. К моему островку протянулся мост. Я шла, обливаясь потом от макушки до пяток, за ушами чесалось, а капельки щекотали под коленями. Панели вызова работников нигде не было, но, к моему удивлению, дверь поддалась лёгкому толчку. Сквозняк из коридора забрался мне в рукава и за шиворот, меня передёрнуло. После ослепительного шамахтона глаза ещё не привыкли к темноте, и, следуя на запах, как пещерная саламандра, я зарыла нос в складки амбры, табака, кофе и бергамота. На этот раз он не прятал руки.

— Я всё узнала, эти минералы…

— По дороге расскажешь, — он подтолкнул меня, чтобы поспеть за профессором к выходу.

— Представляешь, она уже видела…

— Я сейчас не способен анализировать.

Подойдя к ступеням эскалатора снаружи, Кайнорт отстранил меня и сам попытался шагнуть на первую. Но она толкнулась вверх, возвращая его назад. Он попытался ещё, но лестница возразила с тем же упорством. Охрана внизу переглядывалась, улыбаясь криво. Я спокойно спустилась и придержала для него ступени, просто сев на последнюю. Пылинки плясали в воздухе. Глаза всё норовили найти в них законченную фигуру. Я закрыла их и продолжала сидеть на ступени.

— Это всё, получается, было совершенно не опасно. Вообще. А я так перепугалась. Я так перепугалась…

— Мне разрешили вернуться к берегу на крыльях, если хочешь. Короткой дорогой. Они не будут стрелять.

Я посмотрела на его руки и шею, все в царапинах. Они наполнялись не сукровицей, а белой гемолимфой при движении. Эзер был голоден. А я покрыта соблазнительными ссадинами. По его напряжённой складке над переносицей я поняла, что он и сам не против, если я откажусь.

— Нет, давай длинной, я хочу пройтись. Видишь? Мой климатисс говорит, что буря ещё не улеглась. И да, мне нужно пересказать всё слово в слово, пока не забыла.

— Тогда на, — он протянул мне что-то белое. — У тебя ноги промокли.

Свёрнутые аккуратной улиткой чистые носки. Мне захотелось сказать ему то, что моментально свернуло бы вселенную в такую же улитку. И я не сказала.

На берегу посветлело, но в моём климатиссе ещё не рассосался комочек тучи. Взглянув на мрачного Нахеля, я поняла, кто тут на самом деле портит погоду. Он обошёл тарталёт и похлопал по скособоченной двери:

— Кое-как с ребятами из инкубатора подлатали, но до большой земли не дотянем. Три пятых пути, я так думаю.

— Ладно, преодолеем три пятых, делать нечего, — пожал плечами Бритц. — Я вызову подмогу с материка. А это что?

— Мешочек с пеплом, подобрал ещё на том берегу. Обронил кто-то из патрульных.

— Нахель, загребущий сурок, ты же инкарнируешь, зачем он тебе? — подтрунивал Бритц. — Лучше бы отдал Гюэлю, его отлучили от пепла.

— Ребята из инкубатора сказали, что их уже обратно случили. А мне он — на всякий случай.

Я забралась на сиденье прямо с ногами в сухих носках. Нервы невидимыми струнами натянулись через всю кабину. Нахель молчал и поправлял фантомные очки. Кайнорт терзал комм, но связь появилась, только когда мы вынырнули из последнего ряда прибрежных скал.

— Кай? — изумление пробивалось сквозь треск и другие помехи. — Ты разве не на острове?

— Я оттуда возвращаюсь. Йо, нам нужна ваша помощь.

— Разумеется! Высылай координаты, где вас подхватить, мы вылетаем.

— Спасибо.

— Рады, что ты выбрался! — восторгу на том конце не было предела. — Удалось поговорить с магнумом?

— Да. Подробнее при встрече, но если коротко, резервация здесь ни при чём. Вообще. След всё-таки ведёт на Зимару.

Видео не было из-за слабого сигнала. Абонент умолк и шумно дышал. Сомневался? Размышлял?

— Я бы сам не поверил, — продолжал Бритц, — но мы выяснили это параллельно у двух источников, которым у меня нет оснований не доверять.

После недолгой паузы Йо ответил совершенно убитым голосом:

— Это плохо, Кай. Зимара — это… плохо.

— Почему? Вы хотели отвести подозрения от резервации, чтобы не допустить войны с шамахтоном, это самое главное. Нужно сообщить в сейм, пока они не обнаружили тело Жуайнифера. Хочешь, я этим займусь?

— Отлично! Значит, через три часа. До встречи.

Кайнорт выдохнул и откинулся на сиденье. Их с Нахелем запасы крови смыло из грузового отсека, когда мы ткнулись в мель. Бритц дышал всё чаще, но гемолимфа плохо гоняла кислород. Я представляла, как сильно его тянуло обернуться на мой запах. И сидела тихой мышкой.

Через три часа тарталёт приводнился и встал. В море вокруг не было никого, кроме нас. Я бывала в море, раньше суда из отшельфов то и дело попадались на пути, но эзеры ограничили их передвижение прибрежными акваториями. Меня клонило в сон от качки. Но Кайнорт беспокойно возился, и я невольно слушала его вполуха.

— Почему они сказали, что Зимара — это плохо? — пробормотал Бритц, а Нахель зевнул в ответ. — И так удивились, что я звоню. Будто я должен был…

— Что-то не сходится?

— Наоборот. Сходится слишком логично, если подумать, что общего между Аббом и Жуайнифером.

— Я думал, уже то, что они вместе ездили на Остров-с-Приветом и ловили сумасшедших на Зимаре, довольно-таки сближает двух придурков. Нет?

— Есть ещё кое-что. Аббенезер Кут был геолог, потомственный добытчик алмазов. Он знал, как вычислять кимберлитовые трубки. Никто не звал его на Зимару, по крайней мере, никто не признавался, что звал, он нашёл её сам и просто попросился в наш Клуб. Но за ним не было замечено большой охоты до игры. А взносы платил. Чем он там вообще занимался? Дальше… Жуайнифера год назад никто не принимал всерьёз в гонке за место лидмейстера, помнишь? И вдруг он вваливает громадные деньги в избирательную кампанию, его портреты только из задницы не лезут, он обходит даже начальника полиции. Я помню, Жуайнифер жаловался на попытку обвинения в растрате благотворительного фонда, но всё утряслось, когда он предоставил доказательства, что получил наследство. И чем, ты думаешь? Скакнувшими тогда в цене алмазами. Как вовремя умер никому не известный дальний родственник.

— У тебя кислородное голодание, — рассмеялся Нахель. — Моя матушка любит вязать, а когда под рукой нет вязания, начинает связывать бахрому от портьер. Вот и ты так же.

— Нет, послушай, — настаивал Кайнорт. — А теперь угадай, кто хвастался, что так удачно вложился в добычу алмазов, и теперь имеет личный ангар гломерид и одевается как ибрионские фрейлины?

— Йо-Йо? У них самые вычурные костюмы во всём Эксиполе. Только не понимаю, к чему ты клонишь.

— Алмазы, алмазы, алмазы, Нахель. Четверо состоят в «Закрытом клубе для тех, кто». Четверо за три года, пока я на Бране, поднимаются на добыче алмазов. Шамахтон Урьюи отсылает нас к планете холодной и твёрдой, как…

— Слышите? — встрепенулся Нахель и включил радио. — По звуку — гломерида рядом, это за нами. Приём! Борт тарталёта с острова, на связи Нахель Пшолл. При-ём!

Ответа не последовало, гул нарастал до оглушающего. Дремота слетела с меня в один миг. За секунду до удара Бритц потянулся через салон и щёлкнул моим ремнём безопасности, расцепляя его. В борт что-то врезалось. Нас перевернуло, ударило ещё раз, уже сверху. Тарталёт залило водой.

Что-то большое и тяжёлое давило на днище, погружая тарталёт в море. Приборы погасли, я ничего не видела, только чувствовала, как вода поднимается выше и выше. Двери не поддавались. Я глотнула последнего воздуха, и мир утонул. По моему лицу прокатились чьи-то лапы… Меня отбросило к лобовому стеклу. Разбитому, но недостаточно, чтобы выбраться. Я рванула край стекла на себя. Кто-то рядом делал так же, наши руки вместе резались осколками. Удалось вдохнуть дважды при помощи диастимагии, но тарталёт уходил глубже, и там из-за давления воды я уже не могла дышать. Глаза заволокло мутным, бессознательным ощущением конца. Вдохнула третий раз. Последний. Меня выбросило через лобовое и потащило…

Я много лет проклинала карминский подарок: силу аквадроу. Но теперь если бы не она, я утонула бы в первые пару минут. Не понимая, куда меня волочит, на дно или на воздух, я болтала руками больше из принципа. Давление сжимало грудь. Но вода посветлела наконец, а перед глазами порхнули витражи. Почувствовала жёсткие лапы поперёк себя. А потом вдохнула ещё: мы были у самой поверхности. Бритц вытащил меня и отфыркался. Мы кашляли и осматривались, оба трясясь от холода в каком-то смоге.

— Можешь держаться на воде? — спросил Кайнорт недоверчиво.

— Да!

Он разжал лапы, но мои ноги свело, и меня снова засосало под воду.

— Аквадроу… — разочарованно шепнул Бритц, вылавливая меня под мышки, как мешок с песком.

Он распластал крылья, лёг на воду и уложил меня спиной себе на грудь. Душный смог — всё, что осталось от тарталёта. Дым и ошмётки днища. И колесо шасси болталось на волнах.

— А Нахель? Кай, где Нахель?

— Выкинуло через боковину. Я видел, его унесло сильным течением. Но он жук-плавунец.

— Кто нас потопил? Это ведь было нарочно?

— Нарочно. И я боюсь, Вер и дети в опасности… А до берега нам с тобой на крыльях… часов десять, — я чувствовала, как у него отчаянно крутятся шестерёнки, но всякий новый вариант разбивается о барьер. — И комм повредился на глубине. Мне нужна кровь, Эмбер.

— Ты ещё спрашиваешь…

— Я возьму много.

— Ты ещё спрашиваешь!

— Может быть, слишком много. И я не спрашиваю.

Я молча стучала зубами. Да. Будто у нас был выбор. Ладонь, которую накануне пожал Миаш, потеплела. Бритцу не нужно было оправдываться: мы с ним вечно сходились в приоритетах. Он выпустил жвала:

— На всякий случай прощай.

Из-за переохлаждения я не ощутила порезы над ключицами. Спустя минуту перестала чувствовать вонь смога, воду и себя. Плыла, будто на облаке, страшно хотелось спать. Я даже провалилась на секунду из моря в прихожую Кайнорта, где опять целовала медовый носик Юфи. Только бы он успел… Из последних сил подняла непослушную руку — теперь она весила тонну — и тронула жвала. Но рука плетью соскользнула в воду. Там его пальцы переплелись с моими.

— На всякий случай… — одними губами попрощалась я, и ветер унёс меня в небо.

Глава 17 Он стал храбрее

От солнца ослепли фасеты. От солёной воды в стыках хитиновых сегментов ломило всё тело. Кайнорт неаккуратно приземлился на камни и разжал онемевшие лапы. Десять часов он летел, ориентируясь по звёздам и магнитным полям, дважды сбивался с курса, думал, что уже не вынесет Эмбер, отяжелевшую от воды, и свалится в море. Дважды так и случалось. Но он ни разу не разжал когтей. Правда, Бритц уже не знал, живую ли несёт шчеру, такую тихую и холодную. С трудом превратившись, он, сырой насквозь, принялся искать пульс и дыхание.

Живая. Сине-зелёная от холода и потери крови, в обмороке, но живая. Не прошло и пяти минут, как небо заволокло, и хлестнул ливень. Кайнорт, спотыкаясь, перенёс Эмбер под опору швартовочного пирса. Свой комм он не реанимировал нарочно: как только в Эксиполе засекли бы сигнал Бритца, поняли бы, что он выбрался. Но через три часа после крушения он воспользовался едва подсохшим коммом Эмбер, чтобы на лету позвонить в полицию. Потом принял звонок от Нахеля. Слава богу, тот не утонул. Они условились дождаться друг друга на Шёлковом пирсе, и стрекоза успела быстрее жука-плавунца. Нахеля отнесло далеко от места крушения и долго крутило по разным течениям.

Стоя под пирсом, Кайнорт выслушал синтетические извинения. Верманд опять не ответил, впрочем, в свой выходной он игнорировал входящие от незнакомцев, чтобы не донимали пациенты. А коммы Миаша и Юфи были настроены принимать звонки только от своих. Но не от Эмбер. Это было то, что Бритц наметил исправить первым делом после всего.

Полиция обещала связаться, как только прибудет к нему домой. Но вскоре они с Эмбер столкнулись со стаей каких-то птиц и упали в воду. Пришлось долго ждать, пока просохнет комм. Перезвонить удалось только на берегу:

— Эксиполь, Златки, семь, три, — он назвал домашний адрес. — Я вам звонил уже…

— Да, вы просили проверить апартаменты. Дежурные прокатились туда, им никто не открыл.

— И что? И всё? И они просто ушли?

— Успокойтесь, минори, — с заученным безразличием попросил офицер. — Мы не имеем права вскрывать замки без санкции владельца, если нет серьёзных оснований. Следов взлома не обнаружено. Соседи видели, как ваш брат вчера примерно в то же время вывел детей на прогулку. Они, должно быть, и сегодня так поступили.

— Я хозяин квартиры, просто вскройте её! — Ему не хватало кислорода и безнадёжно промокшей сигареты одновременно, что, конечно, исключало одно другое.

— Минуточку. Тут указано, что вы состоите на учёте у психиатра. Вы не могли бы уточнить, в связи с че…

— В связи с убийством полицейского в состоянии аффекта, — со зловещим спокойствием признался Бритц. — Вы вскроете дверь или мне стать серийным убийцей?

— Не нужно угрожать. Я понимаю, вы обеспокоены. Скажите, вы сильно ударились головой при крушении? Теряли сознание?

— Нет. Нет.

— Хор-рошо. Поднесите камеру к сетчатке глаза и держите ровно. Мы идентифицируем вас.

Он сделал, как просили. Дьявол, в полиции решили, что у звонившего поехала крыша, потому что он так и не сказал чётко, кто и почему угрожает его семье. Даже потрудились навести справки о его прошлом. Но если бы он признался, офицер расхохотался бы и занёс номер в чёрный список после первого же звонка. Потому что ещё вчера Кайнорт бы сам не поверил. И потому что прекрасно знал, как это типично для жертвы крушения: впадать в беспричинное беспокойство и думать, что страшное случилось не с ним, а с кем-то из близких. Этому учили и в полиции.

— Что ж, минори Бритц. Мы пошлём ещё людей. Но это в последний раз.

— Когда? Сколько времени вам потребуется?

Вместо ответа его отключили. Тогда он позвонил в скорую шчеров. Теперь там закончилась профилактика, и ему ответил кто-то живой. Кайнорт рассказал, где они, что они.

— Шёлковый пирс? — оператор-шчер аппетитно хрустел. — Далеко. Всё зависит от того, есть ли у неё полис.

Бритц продиктовал номер, который сам же и оформил для Эмбер. Шчер громко проглотил ланч и икнул:

— Есть такой. Эмбер Лау… Ожидайте.

— Сколько жда…

И вот опять его просто сбросили. Бритц, мокрый до нитки, мотался под дождём по берегу и всматривался то в прибрежное шоссе, то в море. Каждую минуту возвращался к Эмбер, брал её за руку и считал пульс. Пытался привести в чувство. Сколько крови он успел забрать, прежде чем её холодная рука легла ему на жвала? Одновременно с этим он бесконечно набирал Верманда, послал десяток сообщений. Пока батарейки комма Эмбер не осталось на пару вызовов. Дневник погоды показывал, что в тот час, когда брат мог увести детей на прогулку, в их районе шёл дождь. Кайнорт хотел зарыдать, но выдавил только беспомощный стон. Наконец на ультрамариновой глади заблестела чёрная спина.

— Нахель! — Кайнорт замахал ему с берега, и жук подплыл к пирсу.

Нахель выбрался на камни. Потряс потёртыми надкрыльями и отколупал тину. Потом со стоном прополз под пирс, мучительно превращаясь в человека. На вид он потерял в дороге килограммов десять. Но Бритцу было всё равно, он вошёл в режим предотвращения апокалипсиса и вряд ли сознавал, что и сам выглядит как четвёртый всадник его.

— Нахель, я вызвал скорую, дождись их, мне нужно домой! Только не бросай её одну! Сопровождай до больницы и потом в отель! Будь с ней, пока я не выйду на связь!

Нахель только кивал в ответ, но не мог отлепить язык от нёба. Бритц уже начал оборачиваться стрекозой, но вспомнил, что Нахель тоже голоден. И со страшным блеском в глазах пригрозил:

— И не смей пить её крови! Или я тебя убью!

Нахель опять кивнул. Всё-таки Бритц настолько редко орал на кого-то, что сорвал голос уже на второй фразе. Это что-то да значило. Он поспешил успокоить друга:

— Я подкормился… там… присосался к какой-то рыбе.

Вылетев из-под пирса на набережную, Бритц вызвал орникоптер до Эксиполя. В отличие от воларбуса, такси доставляло от моря до города не за пять, а за четыре часа. Кайнорт доплатил за то, чтобы сократить время вдвое. Откинулся в кресле и уставился в потолок. На самом деле он знал, что торопиться бессмысленно: если что-то и случилось, то двенадцать, одиннадцать, ну десять часов назад. После его звонка с новостями о Зимаре. Если не раньше. На что рассчитывали убийцы? Что Кайнорт не получит ответов, высадившись у маяка, или что вообще не вернётся? Случай спас их от того и от другого. Чистый случай.

Но как Бритц мог так беспечно проколоться? Хотя почему же нет. Он прокололся, потому что был минори. А минори не убивали минори. Точка…

— Алло! — офицер перебил ход его мыслей. — Бригада вскрыла дверь.

— Ну!

— Там всё в порядке. Никого нет. Жертв или следов борьбы тоже нет.

— А сколько замков вскрывали?

— Они не уточнили, — смутились на том конце. — В отчёте указано: «Замок». А сколько их там у вас?

— Три! Мы всегда закрываемся на три. Если заперт только автоматический…

— Там правда ничего криминального, — офицер начал раздражаться. — Немного неубрано, но ведь это же дети. И на полу…

Связь пропала. Кайнорт уставился на комм.

— Что на полу⁈

Комм сдох. Неубрано? Это при Миаше-то? Уже у дома Бритц выпрыгнул из оптера на ходу. На стриженом газоне Чивойт ловил птичек. Кто его выпустил? Кайнорт ворвался на свой этаж. Дверь заперта. Он отпер… один замок.

— Верманд!

В холле было темно. И тихо.

Кайнорт разглядывал прихожую, не включая свет. Ему стало страшно. Очень. По коридору были разбросаны…

— Нет…

…камни.

— О… нет…

Он упал на четвереньки, трогая куски чего-то твёрдого, холодного с острыми краями. Нужно было включить свет. Чтобы понять, кто погиб. Бритц зажёг сателлюкс и пожирал взглядом камни. Боясь, что найдёт разные.

Рубины. Только рубины, кроваво-красные, они светились в луче сателлюкса. Чистые, как гранатовый сок. А внутри скомканы тёмные сгустки. Кусков было так много, что хватило бы на рубиновый атлант в полный рост. Кайнорт ползал между драгоценными осколками. Потом всё-таки зажёг больше света. За считанные минуты он проверил все: камни были одинаковые. В крупном булыжнике виднелся клетчатый обрывок. Лацкан пиджака. И юбилейный значок НИИ С. Т. Е. Р. И. К. А. Здесь был только брат. Облегчение подмешалось в боль.

Кайнорт сжал зубы и почти подавил крик. Вырвался только хриплый рык. Он взял один рубин, тот, что со значком. Зажатый в ладони, он краями ранил кожу, до этого изрезанную керамбитом. Бритц сжал сильнее. Кровь потекла, будто из сердцевины рубина, самого твёрдого после алмаза.

Хотелось распугать соседей припадком бешенства, но он ещё не закончил. Он затолкал истерику внутрь, как скомканную газету в старую туфлю. И по стене, цепляясь за банкетку и вешалку, Бритц поднял себя на ноги. Детей не убили. Не убили здесь. Нет, он получил передышку, только и всего. За распахнутой дверью детской, куда не заглянула полиция, в стене застрял тонкий осколок рубина. Как далеко он улетел. Врезался краешком и пригвоздил к стене клочок серо-бурой замши. Здесь стояла Юфи, когда… Рубин убил её мишку. Или котика. В самом углу, в стыке стены и пола, Бритц обнаружил брызги крови. Мало, но похоже, что её не пытались убрать. Это Юфи ранило рубином, которым убило мишку. Или котика.

На пороге её комнаты валялись фирменные раскраски Верманда с изображением спинного мозга в разрезе, рисунки Юфи и цветные карандаши. Бритц поднял один лист машинально. Юфи часто рисовала деревья, вернувшись с Алливеи. Только их и цветы и никогда — людей. На новом рисунке живые фигуры стояли на фоне мрачной башни вроде замка людоеда. «Одонат» — нацарапала Юфи (с двумя исправлениями рукой Миаша). Так дети представляли заново отстроенное родовое поместье. Рядом с одонатом был нарисован высокий эзер с маленькими, как у феи, стрекозиными крылышками, потому что большие не уместились бы на листе. И двое детей с ним, одна с улыбкой до ушей, второй с ровной полоской сжатых губ, как у отца. И косматая тварь на шести ногах с подписью «Собака». А сбоку, как будто подрисованная уже много после, стояла ещё одна взрослая фигура, поменьше первой. С тёмным каре и перечёркнутым царапинами лицом. Она тоже улыбалась.

С рисунком в руке Кайнорт облетел все комнаты в страхе найти ещё камни. Кучки поменьше, другие минералы. В страхе, да, но и в надежде, что Миаш и Юфи, может быть, спрятались в кладовках или на чердаке. Но нет. Ни камней, ни детей. В конце концов Бритц закружился и заплутал в собственной квартире. Он поплёлся в ванную. Там его стошнило морской водой. После умывания стало немного легче. Кайнорт прошёл в арматеку, взял электрокинжал и два глоустера, закинул в позвоночные вестулы последнюю пару хромосфеновых чипов, распечатал новый комм. И вернулся в холл.

Система учёта на двух открытых замках показывала, что в последний раз их отпирали четырнадцать часов назад. Он так и думал: здесь побывали через час после звонка на материк, когда он рассказал о Зимаре. Кайнорт почувствовал, как жжёт веки, потёр глаза и чихнул. Он даже не представлял, что в его состоянии это возможно, но аллергия взяла своё. К косяку прилипло два волоса, чёрный и рыжий.

На улице он вызвал орникоптер по адресу закадычных приятелей.

— Ну куда в сыром-то на сиденье-то? — взмолился водитель, взъерошенный третьей сменой шчер. — Ну… я же только с мойки, ну!

— Простите.

Кайнорт только теперь заметил, на кого похож. В грязном и сыром анораке, с пятнами бурой крови на воротнике. Крови Эмбер Лау. Он мигом сменил барахло на последнее, что нашлось в вестулах из сухого. Перед его глазами возник обрывок картона:

— На, а то теперь чистой жопой — на мокрое.

Бритц подложил картон и сел как надо. Влажная картонка — то, что нужно, когда подожгли хвост. Давно ли баланс Кайнорта превратился в хрупкий эквилибринт? Неужели его обезоружили? Но если так пойдёт дальше, ему не вернуть детей. У них нет ничего, кроме его спокойствия. Ничего сильнее и надёжнее. Они — где-то, где можно верить только в это.

— … вообще не против вежливых тараканов вроде тебя, — водитель умел гонять, как сапсан, и болтать, как языкастый чёрт. — Были бы вы все такие…

О нет, думал Кайнорт, не надо вам всех как я.

— … нормально бы жили, если бы к нам по-человечески, да? А то ночью работать не дают. А тогда когда, если не тогда?

Бритц был рад этой болтовне, он жаждал подумать о чём-нибудь, кроме смерти Верманда. Решил, если выживет, воспользуется самой постыдной своей политической связью и напишет Эйдену Эммерхейсу. Пусть надавит на сейм и отменит комендантский час. И море. Они откроют чёртово море для пауков.

— … потерпеть ещё месяц, а там уже войдём в империю. Сейм заставят пойти на уступки шчерам, уж ты не обессудь. Будем равны. Железный Аспид устроит совместное правительство, как везде. Так, мы на месте. Тебе снижать или крылатый?

— Да.

— Что да?

Бритц отсчитал четырёхзначную сумму ему в кассу.

— О! — опешил шчер, очевидно полагая, что ему вовсе не заплатят после всего, что наболтал по дороге. — Тебе это, удачи там!

Эзер коршуном упал перед небоскрёбом в центре партера. Ему навстречу вышла охрана. Муравьи, их вечно держали в качестве сторожевых псов.

— Специальный пропуск есть?

— Ешьте.

Бритц шагнул к муравьям и воткнул керамбиты им под язык. И взлетел, протащив за головы вверх. Муравьи прорешетили орникоптеры на стоянке из табельных ружей. Бритц стряхнул обоих с лезвий на уровне второго этажа. Он пролетел вдоль небоскрёба до самого шпиля. Минори не убивали минори. Ну так он их и не убил.

Дождь на пирсе перевыполнил месячную норму осадков и прицелился в годовую. Нахель лежал на песке под опорой Шёлкового пирса и боролся со свинцовыми веками. Он не спал почти двое суток, а последние десять часов провёл шныряя наперегонки с течениями и хищными рыбами. Он был мощный парень, но не какой-нибудь дикарь, а взлелеянный цивилизацией и её благами офицер. И считал все эти россказни о временах, когда водяные эзеры совершали кругосветные плавания, только чтобы открывать новые земли, типичными сказками про то, что перевелись нынче богатыри. Дождь только усугублял сонливость. Он опять потёр глаза и посмотрел на Эмбер. Ей-то хорошо, думал Нахель. Спит. Глаза метались под тонкими веками, какие кошмары её терзали? Хорошо, что сон, пусть тревожный, крепко её опутал. Действие того обезболивающего, которое вколол Бритц, уже кончилось, а к старым ранам добавились новые две.

Служба спасения добиралась уже больше часа, и Пшолл решил размяться, чтобы не заснуть. А ещё потому, что от Эмбер Лау пахло кровью. Из-за морской воды раны плохо затягивались, от одежды несло железом. Нахель оголодал до такой степени, что бросился бы даже на запах сырой котлеты. Но он знал, что Кайнорт взял у Эмбер много, почти слишком много, и, может быть, ещё децилитр, и будет уже не почти. Нахель хотел поворчать, куда же реформы, продавленные ассамблеей, прикатили тысячелетние приоритеты эзеров, на которых стояло их величие. Но вспомнил Бубонну. Если бы это она лежала, холодная и серая, он ударил бы любого, кто попытался бы слизнуть хоть капельку её крови. Хотя… Бубонну трудно было представить беззащитной.

На пирс сверху заехал скрипучий муниципальный орникоптер. Белый, с облупленным значком службы спасения шчеров. Не очень-то они торопились шевелиться. Нахель увидел двух санитаров и высунул нос из укрытия. Ливень падал такой стеной, что впору было превратиться в жука и плыть.

— Это вы звонили в скорую? — санитар перекрикивал дождь.

— Сюда!

— Она без сознания?

— Понятия не имею. Кажется, спит… но вам виднее.

Санитары посветили фонариком в глаза Эмбер. Уложили её на носилки, и те сами поднялись над песком. Нахель не спускал глаз с медиков.

— А зачем её привязывать? — удивился Нахель и за секунду до того, как носилки вылетели из-под пирса, сдёрнул с себя сырую толстовку и растянул над головой Эмбер. Он поторопился за санитарами.

— Таков порядок. Может впасть в беспокойство, когда очнётся, навредить себе.

— Так я присмотрю по дороге. Подкинете меня заодно до города.

— Не положено, — устало буркнул шчер. — Только пациент. Спасибо за звонок и всего доброго.

Ему швырнули его толстовку. Нахель рявкнул, сам себе поражаясь:

— Вы как хотите, а я поеду с ней!

Его протест игнорировали. Эмбер на носилках ловко погрузили в орникоптер. Пшолл ухватился за дверцу, но санитар вместо того, чтобы потянуть к себе, резко отпустил. Дверь ударила Нахеля в нос. Санитары ловко запрыгнули на подножки, но Пшолл успел схватить одного за шиворот. В сером ливне он увидел пар, который поднимался прямо из его кулака, сжимавшего комбез санитара на спине. Пар уже сбили тяжёлые капли, но голод обострил зрение Нахеля:

— Ты эзер, твою мать! Эзер из службы спасения шчеров! Что тут происхо…

Над его плечом просвистела пуля. Нахель не выпустил санитара, а прикрылся им и сунул ногу между дверями. Санитар выдал ему резкий хук и вывернулся. Второй выстрелил ещё раз, но не попал из-за того, как густо лил дождь. Из серебристой стены ливня ему в висок прилетел кулак Нахеля, и санитар повалился с подножки.

— Эмбер! — позвал Нахель. — Эмбер, очнись!

Он откинул обе дверцы, локтем сломал комариный нос первого санитара. И протиснулся в салон скорой помощи.

— Эмбер!

На него смотрел блестящий ствол. В упор, да так близко, что Нахелю пришлось скосить глаза. Он видел только дуло. Второй глоустер был направлен под нижнюю челюсть Эмбер Лау. Туда, где мозги делают фейерверк, и потом вкусно пахнет жареным. Глаза Эмбер были открыты. Она боялась и верила… верила, что он стал храбрее.

— Ты меня приятно поразил, Нахель, — низко прокаркала Альда Хокс. — О… чуть не перепутала.

Широким жестом она скрестила руки, меняя стволы местами. И выстрелила из обоих.

На Шёлковом пирсе вспыхнуло. И скоро берег опустел. Дождь заливал открытый рот и ноздри Нахеля, умывал глаза, пока жук лежал на камнях один, раскинув руки. Он какое-то время подёргался под градом капель и приступов агонии. А потом захлебнулся ливнем.

Глава 18 Концентрация жести, несовместимая с курением

Шпиль небоскрёба колол ватные облака. Стёкла панорамных окон были бронированные, но на куполе сэкономили. Бритц расколол его ударом хвоста.

Он свалился в кабинет, усыпал пол и мебель закалёнными осколками. У раскрытого сейфа застыл один из братьев. Кто? Какая разница? С аккуратной бородкой. Второй, усатый, вцепился в подлокотники за столом. Их никто не предупредил, муравьи валялись на стоянке.

— Я бываю идиотом, Йо. Но недолго.

Близнецы синхронно запустили руки под полы изумительных пиджаков. Но Кайнорт ведь захватил два глоустера. И умел вооружаться куда быстрее. Пустые руки Йо-Йо медленно выползли наружу и вверх.

— Где дети?

— Бритц, перестань! Мы понятия не имеем…

Этот пункт допроса Кайнорт предпочитал опускать. Он пригвоздил бородатого Йо к стене рядом с сейфом при помощи электрокинжала. Тонкое лезвие с красным свечением вошло в плечо, как в сливочное масло.

— Где дети?

— С-с… спокойно! — Второй брат вскочил и уронил кресло, пока первый стонал у сейфа. — Успокойся! Так ты их точно не получишь назад!

— Приятно слышать, что они живы. По крайней мере, в вашей легенде для отсрочки.

— Они живы! Давай обсудим!

Бритцу пришлось прострелить ему ладонь, потому что за нервическим жестом пряталось намерение достать кнопку вызова охраны. Йо-Йо угомонились, сжали зубы и умолкли. Кайнорт был не против поторговаться, но на любимых условиях:

— За вразумительный ответ одного из вас я оставлю в живых.

— Месть за брата? Плохая сделка. Ты не остановишься на одном из нас. И учти, если пойдёшь в ассамблею, детям конец. Я повторяю, давай обсудим.

— Месть, Йо? — прохладно переспросил Бритц. — Нет, просто ваш суммарный коэффициент интеллекта превышает мой, и мне завидно. Ну, что?

Братья молчали. У обоих из идеально зачёсанных петелек на затылке выбились волосы. На бритых висках блестел пот. Йо у сейфа схватился за электрокинжал, пытаясь вытащить, но лезвие ударило его током. В награду за попытку он получил разряд из глоустера в другое плечо.

— Кай… Кайнорт… — застонал бородатый. — Дети на пути к Зимаре.

— Давно?

— Нет, мы… долго не знали, куда их девать, и… три часа назад отправили кое с кем. Смерть Верманда… мы только искали твои документы по делу… это была случайность.

— Вы случайно взяли с собой оружие шамахтона? К чаю?

— Мы… носили последний на случай, если придётся избавиться от… тебя.

— Ладно, расскажете по дороге.

Бритц отцепил Йо от стены, толкнул на пол, взял со стола планшет, отдал его одному брату, а второму бросил свой комм:

— А теперь кто быстрее снарядит гломериду в погоню, тот будет жить.

Он следил за усатым Йо, которому достался личный планшет, чтобы тот не вздумал вызвать подкрепление. Это было не слишком честно, потому что другого близнеца почти не слушались пальцы из-за раненых плеч. Естественно, однорукий справился быстрее.

— Отлично, зайки.

— Нет! Нет! — заорал Йо под сейфом, когда Бритц направился к нему с керамбитом.

— Рад за брата?

Йо с бородкой выронил комм. За эти минуты он успел только залить его кровью. И не мог сопротивляться. Тремя секундами позже Бритц повесил язык Йо поверх его же рубашки, как галстук. Жаль, вырванный из глотки, он действительно не достал до пупка. Потом Кайнорт подошёл к усатому Йо и снова обнажил электрокинжал. Шмель вжался в стену, не спуская глаз с оружия. Но он ведь выиграл. Выиграл! Он ведь успел первый. В кабинете было тихо. Слышалось только бульканье крови, стекавшей по галстуку мёртвого брата, да гудение лезвия, подсвеченного красным. Бритц выглядел совершенно нейтральным. Йо не понимал, что происходит:

— Зачем… Почему…

— Два вопроса, на которых вертится мир.

Он применил кинжал. Голова победителя чавкнула, хрустнула и отделилась. Бритц взял её за петельку волос на затылке и, размахнувшись, швырнул через разбитый потолок на улицу. Спустя секунды три он увидел её летящей вниз. А ещё через тридцать секунд на парковке сработала чья-то сигнализация. Естественно, он знал, кто выиграет. Тем более, что вылет частной гломериды братьев Йо-Йо нельзя было оформить с чужого устройства. Да ещё с заблокированной связью.

Вот теперь он уже мог воспользоваться своим коммом. Звонить в полицию больше не имело смысла. Он хотел связаться с ассамблеей минори, но передумал. Братья Йо-Йо были протерагонами, прошлое национального предателя против их власти и влияния не выдерживало никакой конкуренции. К тому же, шмели пригрозили, что их подельник расправится с детьми, если придётся заметать следы. Надо было разбираться самому. Ну, разве что вдвоём с пилотом. Но Нахель не отвечал ещё два часа: до той минуты, пока Бритц не добрался до космопорта и не погрузил мешок для трупов в гломериду, уже готовую к вылету на Зимару.

— Нахель, ты нужен мне в ангаре братьев Шулли, — продиктовал Кайнорт и, выслушав рассеянно ответ, переспросил:

— Что? Где ты инкарни… Что⁈

Нахель ещё рассказывал на том конце, но Бритц уже глотал тьму. Она накрыла его, завернула в кокон. Как удав. Нахель сказал, что их с Эмбер убили. Эмбер убили. Нахель продолжал в подробностях.

…на его глазах.

…выстрелом в упор.

…Альда Хокс.

Он перечислял факты сухо, что было естественно сразу после инкарнации. Каждое новое слово лупило Кайнорта, как мухобойка. Он схватился за приборную панель капитанского мостика. Комм упал, укатился под кресло. Штурвал врезался под дых, жжение от солнечного сплетения разлилось по телу, и наконец связь прекратилась. Бритц дослушал всё. Нахель, в общем-то, имел мало, что объяснить. У Кайнорта остались вопросы. Почему он не убил Альду на Алливее полтора года назад? Зачем потащил Эмбер на остров? Почему никак не мог её отпустить? Зачем ему проклятая Урьюи?

Шок не отпускал. Дети, Эмбер, Верманд. Кайнорт много, много, много раз представлял смерть каждого из них. В отдельности. Это Бритц был готов как-нибудь пережить. Но никогда — всех разом. А ведь у Миаша последняя жизнь, вспомнил он. Юфи тоже израсходовала две инкарнации из трёх возможных до второй линьки, и это только те, которые указали в приюте. Если и дети погибли… На этой мысли ком из горла перекатился в желудок. По крайней мере, он точно знал, что делать тогда. Нет, мстить — только продлять свои мучения. Нет. Если дети мертвы, как только он в этом убедится, не оставит боли ни единой лишней секунды.

Из озноба его бросило в жар, но стало легче. Какой-никакой, а план. Но первым пунктом была далеко не смерть. Вообще-то первым была погоня, но, учитывая безжалостную физиологию, ему пришлось добавить нулевой.

Бритц оторвался от штурвальной панели и упал в кресло пилота, весь сырой от испарины. До приезда Нахеля ещё оставалось время. Часа полтора-два, чтобы провести их с пользой, например, поспать. Нет, он совсем не хотел и не собирался отключаться. Но природа взяла своё.

В потолок каюты вмонтировали мясницкий крюк. Пол напротив него потемнел, но пятна уже состарились. Бурые, рыжие, бордо. Эта шчера была уже не первая здесь. Гломерида ушла в прыжок, и тело Эмбер на крючке колыхнулось. С пальцев наконец соскользнула свежая капля и стала единственной красной на фоне тусклых. Шчеру подвесили нагой, вниз головой, надрезы на болевых точках слабо кровоточили.

— Да выпью я сегодня или нет? — Альда поставила бокал на пол, под пальцы Эмбер. По хрустальной стенке скользнуло ещё две капельки. Тело было уже измучено, заморено, почти обескровлено.

Альда полюбовалась своими ногтями. Длинными, заточенными под клыки, усыпанными алмазной крошкой в две сотых карата, словно сахаром. Она сцапала предплечье Эмбер и вонзила когти. И не отпускала, пока бокал не наполнился. А потом чокнулась с холодным краешком подвздошной кости Эмбер и выпила до дна.

Это была худшая инкарнация бородатого Йо. Прийти в себя и увидеть Кайнорта Бритца — такое и в лучшие времена ударяло по психике.

— Где… мы?..

— Ты.

Йо сперва не понял, что его поправили. А потом вспомнил. Пристёгнутый четырьмя наручниками к кровати, он едва не свернул шею, пока озирался. Ему ещё казалось, что язык так и висит у него на груди и заливает кровью дыхательное горло. Соображалось отвратительно. Но комната была ему знакома. В аквариуме на прикроватном столике отдыхал ручной осьминог. Он сидел на округлом камне, и взгляд Йо, прыгая по знакомой обстановке и своему похитителю, настойчиво возвращался к столику. Осьминог прекрасно себя чувствовал. Он облепил свой булыжник, присосался щупальцами. Бритц из шикарного кресла следил за взглядом Йо, уложив висок на указательный палец и ожидая непонятно чего. Йо в последний раз рассеянно мазнул взглядом по аквариуму. И дёрнулся так, что наручники оставили на голых запястьях и лодыжках резаные раны:

— Йо!

Осьминог нежно обнимал голову брата. Измочаленную до неузнаваемости. На щеках были видны следы присосок, нос сплющен, передние зубы выбиты. Несмотря на инкарнацию, живого Йо стошнило на себя, и первая эмоция — ужас — вернулась рекордно быстро. Бритц удовлетворённо дёрнул уголком губ, но не улыбнулся.

«Ты».

Больше не было никакого «мы».

— Где тело, Кайнорт, где оно⁈

— На работе.

— Нет! Это каюта? Моя каюта? Куда ты меня везёшь?

— Это ты везёшь меня, — напомнил Кайнорт. — На Зимару. Мы догоняем твоего подельника с моими детьми.

Бритц говорил с ним как… как… как психоаналитик. Когда он только свалился им на голову, он был холодный убийца, способный сдерживать эмоции. Теперь он был спокойный маньяк.

— Мог бы поблагодарить: я избавил тебя от скорби по брату, — сказал Кайнорт. — А вот ты меня нет.

— Я не убивал Верманда. Это не я!

— Очень внимательно тебя слушаю.

— Это случайно вышло, — Йо откинулся на атласную подушку и заговорил в потолок. — Ты узнал совсем не то, к чему мы подтолкнули расследование. Когда ты рассказал про Зимару, нам ничего не оставалось, кроме как надёжно заткнуть тебя, а это, сам знаешь, можно сделать только одним способом. А потом мы хотели просто забрать материалы, над которыми ты успел поработать. И вот мы стоим с твоими планшетами и компьютером у тебя в холле, как пара форточников… и заходит Верманд. Это… случайно вышло, Кайнорт. Я уже выдумывал легенду, когда Йо бросил ему… ледышку эту.

— Усатый Йо лучше тебя соображал, — неожиданно рассудил Бритц. — Вы же думали, что утопили меня, неужели Верманд не сопоставил бы мою смерть с проникновением в квартиру?

— Да, но… я правда не хотел. Ты один-то был тяжёлым решением, а Верманд как будто вообще ни при чём… Мы правда думали, у тебя дома никого. Недавно же один жил!

— А у меня просто не все. Не все дома.

Прозвучало прохладно и задумчиво, будто и впрямь на приёме у терапевта. Йо снова покосился на аквариум, где осьминог забирался щупальцами в ноздри брата. Его очень заинтересовали усы над разбитой губой. Живого Йо передёрнуло.

— Тебе это с рук не сойдёт. Убийство минори протагона…

— Моя дочь пчела, Йо, — напомнил Бритц. — Она тоже протагон.

— Поэтому детей и забрали живыми. Они вошли с Вермандом, но испугались и разлетелись по квартире. Мы были терпеливы, Кай. На них пока ни царапины, хотя пацана твоего выловить удалось только на приманку.

— На сестру.

Йо вспотел. Даже инкарнация не делала из безутешных отцов и братьев бездушные машины, а Бритц, который явно не успел бы инкарнировать раньше шмеля, развалился в кресле совершенно безразличный. Впрочем, он же наблюдался у психиатра. Йо ни за что не взялся бы угадать ход его мыслей и действий. Лучше было начать говорить снова, хоть что-нибудь, прежде чем психопата уколет новая идея. Но что говорить?

— Итак, на Зимаре нашли алмазы, — мягко подтолкнул его Кайнорт, заметив, что Йо в некотором затруднении.

— Это Аббенезер Кут нашёл. Мы проследили, чем он занимается вместо игры. До этого никто даже не подозревал. Это случилось года два-три назад.

— С тех пор вы перестали принимать новых членов в Клуб.

— Да, — с хриплым облегчением Йо снова откинулся на подушки. — «Закрытый клуб для тех, кто» стал ещё более закрытым. Чем больше посвящённых, тем выше риск огласки. Кто-нибудь обязательно проболтался бы! Кто-нибудь когда-нибудь кому-нибудь… Там такие жилы, что алмазы мигом упали бы в цене. А в Клубе состояли эзеры не самой кристальной репутации.

— Например, я.

— Например, ты… Рейне Ктырь поставил условие: об алмазах знают только те, кто был на Зимаре в момент обнаружения первой жилы. Всё бы ничего, но эта ледяная хтонь… Жуайнифер уже порвал с нами, когда шамахтон Зимары стала вылезать. Она, бр-р, кошмар что такое. И она оставляла после себя некое вещество. Иглёд. При особой обработке он становится вот этой вот взрывчаткой. Аббенезер Кут повздорил с Рейне, ну и Клуб о нём… позаботился.

— Зачем Рейне Ктырю убивать члена Клуба? Раньше за ним такого не водилось.

— Я-то откуда знаю? — промямлил Йо. — Это было между ним и Рейне. И вдруг — некто посылает его труп Жуайниферу! Тот ковыряется во всём этом, привлекает… тебя. А всем известно, ты, Бритц, крыса пронырливая. И ненадёжная. Ты одиночка, да ещё лоялен к имперцам. Прямо антикоктейль.

— Вы привезли иглёд на Урьюи и послали лидмейстеру ту бандероль? Которая на видео.

Йо кивнул. Кайнорт какое-то время укладывал факты в голове.

— Ладно ещё Кут. Но почему вы пошли на убийство лидмейстера?

— Жуайниферу после выборов стало плевать на алмазы, ему нужна была власть, — огрызнулся Йо. — Он боготворил свою политику, точно как ты — перквизицию. И за себя испугался. Он бы даже предпочёл стереть Клуб с лица Зимары, лишь бы не потерять место в сейме. Искал повода. Узнай он, кто и как убил Кута, и Клубу конец. Чёрт с ним, алмазам конец. Да через сутки там бы высадился десант из полиции, геологов и журналистов! А Жуайнифер был бы герой, и второй срок в кармане. Такое гнездо разворошить… Рейне Ктырь приказал увести расследование куда подальше, лишь бы прочь от Зимары, чего бы это ни стоило. И мы увели. Почти.

— Кто увёз детей?

Шмель, несомненно, ждал этого вопроса. Но тянул, изображая труп на атласных подушках. Кайнорт бросил в его сторону керамбит, и тот разорвал покрывало между ног Йо. Тот дёрнулся и побагровел.

— Тебе не состыковаться с другим кораблём, если на мне останутся следы пыток, — холодно предупредил шмель.

— На мониторах не будет видно, цела ли твоя мошонка.

— Ты серьёзно?

— Йо, — устало улыбнулся Бритц. — Ну дай мне повод. Ну дай.

— Чёрт… Ну, допустим, Альда Хокс. Она вылетела чуть раньше. Мы условились встретиться на Зимаре, как только заметём следы и убедимся, что с тобой покончено. И отправим в утренние СМИ заметку о гибели частного сыщика на Острове-с-Приветом.

— Отправили?

— Уже во всех новостях. Под передовицей о пропаже лидмейстера, который тоже посещал проклятый остров. Люди уловят связь.

— Даже я не справился бы лучше. Я в этом одного не понимаю, Йо. Почему нельзя было просто пригрозить? Мне. Детьми. Вермандом.

— Ты бы так это не оставил. Продолжил бы копать. Мы что, тебя не знали? А следующими жертвами игльда стали бы мы с Йо. Ктырь бы и о нас позаботился. Так что на весах против старых приятелей были уже не одни алмазы, а и наша жизнь.

Кайнорт прогулялся до встроенного бара и достал банку крови. Он слышал, как Йо жадно втянул воздух. После инкарнации жажда была нестерпима. Бритц подошёл к нему с открытой банкой.

— Ты всё-таки что-то не договариваешь.

— Например, что за Йолу тебе не жить.

— А, так ты Йона, — он тонкой струйкой вылил кровь из банки на подушку рядом с Йо. — Теперь я запомню. Или нет.

Шмель взвыл, зубами впиваясь в подушку и высасывая капли. Кайнорт оставил его в компании мёртвой головы и самой безвкусной музыки, какую только нашёл в своих запасах для пыток.

Что-то всё равно не клеилось. С чего это Бритц, один из старейших членов Клуба, вдруг стал ненадёжным? Что натворил Аббенезер Кут, что Рейне Ктырю, бессменному главе Клуба, пришлось о нём «позаботиться»? И неужели Рейне не мог договориться с Кайнортом? Перетянуть его, наконец, на свою сторону. Подкупить. Чушь какая-то. Зачем это всё? Почему?

Нахель заводил гломериду во второй прыжок, а до Зимары коротким путём их осталось ещё три. Меньше суток. Альда Хокс не должна была догадаться о задержке, поэтому Нахель выжимал из двигателей всю мощь, а из себя весь гений пилотирования. По коридорам катались блестящие коричневые комочки из-под Чивойтова хвоста, и Кайнорт сосредоточился на них, чтобы ни о чём больше не думать. Он прошёл мимо рефрижератора с кровью, заглянул в него и закрыл. Прямо сейчас он не хотел, чтобы ему стало лучше физически. Всё его нутро отторгало кровь. В последний раз он пил из Эмбер и хотел как можно дольше остаться наедине с нею… хотя бы так. Нахель доводил настройки приборов до совершенства, рядом крутился Чивойт. Бритцу пришлось дожидаться, пока Пшолл найдёт свою кошку, прежде чем отправиться в полёт. Если бы Нахель не погиб на пирсе, Кайнорт теперь поговорил бы с ним, наверное. Просто так, хоть о чём-нибудь, лишь бы не задумываться о следующей фразе: не манипулировать, не угрожать, не лгать, не допрашивать, не остерегаться, не быть начеку. У него только один остался друг рядом. Но жук-плавунец был холоден, безразличен и сосредоточен на сенсорах. Посмотрев минут пять в богатырскую спину пилота, Бритц клюнул носом и просто ушёл спать.

В душевом отсеке он силком заставил себя привести в порядок всё от кончиков волос до ногтей на ногах. Но машинальные действия плохо справлялись с тревогой, потому что совсем не занимали мозг. А на что-то интеллектуальное не хватало сил. Сейчас Кайнорт не смог бы даже собрать пазл из четырёх элементов. Сам он распадался на тысячу. Отражение в зеркале двоилось и расплывалось. Спать.

Он упал на кровать. И лишь только голова коснулась подушки, Кайнорт…

…проснулся.

Он вздрогнул у себя на диване, белом и топком, как туча посреди гостиной. Ещё немного хмельной после кобравицы, ногами на журнальном столике. Его разбудила Эмбер. Не удержалась, проходя мимо на рассвете, и запустила пальцы ему в волосы. Поправила этот вихор, который вечно не поддавался. Кайнорт перехватил её руку. Тёплую, живую. Тёплую, живую! Какая же она потрясающая. Они только что скормили труп комиссара пескумбриям и пили в «Таракалье», а после Эмбер плакала на стоянке, а после… Господи боже мой, этот сон об острове отшиб последнюю его придурь, чтобы никогда больше не врать ни себе, ни ей. И не мариновать слова, пока они не прокиснут, потому что может стать поздно. И не просто поздно, а вдруг.

— Кай? Я не хотела разбудить, — Эмбер попыталась высвободить руку, хотя не слишком настойчиво. Но Кайнорт отпустил. Хотел обнять, но отпустил.

Может быть, она думала, он хочет её крови. Она никогда больше не должна так подумать о нём. Её крови он не хотел никогда. На крыльях облегчения он перемахнул через спинку дивана и встал так близко к исцарапанному счастью своему, что почуял головокружительную землянику. Серые глаза ещё вглядывались в его белые с опаской. С привычной опаской.

— Эмбер. Я тебя люблю, — он ощутил эффект антигравитации, будто три слова обладали силой заклинания. — Не отвечай, это признание тебя ни к чему не обязывает, я просто хочу, чтобы ты знала. Чтобы не боялась больше. И чтобы просто жила, и у тебя было бы всё хорошо. Я тебя люблю. Не первую, но последнюю.

Эмбер потрогала край диванной спинки и неуверенно прислонилась. Словно ей нужна была опора, чтобы выслушать. Бритц положил ладони на спинку по обе стороны от её бёдер и склонился к косточке на худеньком плече, питаясь одним только теплом, исходившим от кожи, потому что даже касаться её не имел права. Даже дышать на неё. Даже смотреть. Даже если в последний раз. Она ведь не виновата в его желаниях.

— Я подумаю над этим утром, можно? — попросила Эмбер. — По дороге на остров, на больную голову, когда мы окончательно протрезвеем.

Она невзначай повернулась и прижала его голову и губы к своему плечу. Кайнорт не знал, с чем сравнить её кожу на ощупь, может быть, с молочной пенкой на первом глотке.

— Мы не полетим на остров, это опасно и безответственно.

— А как же перквизиция? Не понимаю. Почему?

— Я сдаюсь, — сказал он. — Хочу исчезнуть и прятаться от тебя миллион лет или молча закопать миллион твоих свидетелей, и обязательно каждый раз прощаться навсегда до следующего трупа, или остаться и миллион раз заняться с тобой любовью… я захочу того, чего прикажешь, Эмбер. Может быть, собирать роботов вместе? Что сделает тебя счастливой? Я откликнусь на любое безумие, кроме ещё одной кобравицы, — Кайнорт отстранился и понизил голос до кофейной горечи: — Но на самом деле всего сильнее я хочу, чтобы мы никогда не пересекались. Раньше и теперь. Чтобы хоть один злодей обошёл тебя стороной, и ты бы не знала меня совсем.

Стало тихо. Эмбер порвала нерв между ним и собой и беззвучно плакала, приложив ладонь к губам. Слёзы катились, дрожали, исчезали за тонкими пальцами.

— Как я могу приказать тебе захотеть, Кай? — шёпотом злилась она, а Бритц отвёл её сырую руку от лица, чтобы согреть и дослушать. — Тебя обескровило чувство вины. А я не хочу… так. Так ничего у нас не получится. Ты не дышишь. А я не могу дышать за двоих. То, что ты натворил, надо… есть слово «простить», но оно неверное. Ну, помоги. Не простить. Пере… жить? Пережить.

— Ответственность, любимая, — ласково и горько объяснил Кайнорт. — Она наступает — и уже не важно, чувствую я вину или нет. Помнишь, я дважды стоял перед тобой на коленях, но ни разу не просил прощения. И не буду, потому что да, да, это неправильно, за такое нельзя простить. Я ведь всё это делал нарочно. Сознательно же. Отнял у тебя семью, дом. Даже имя. Я в ответе. И не хочу, чтобы ты, ангел, это простила или забыла. Мне просто бесконечно жаль, что исправить это уже…

— Не в твоих силах.

Кайнорт почувствовал, как покрывается мурашками, и…

…проснулся.

Пару секунд он впитывал коварство произошедшего. Не так страшен сон, в котором жив тот, кого ты потерял. Страшнее — сон, в котором помнишь, что он умер, и это уже переломало тебе кости, но вдруг выясняется, что смерть тебе только приснилась. И что на самом деле всё хорошо. Облегчение захватывает, окрыляет, переполняет жизнью. А потом всё. Опять всё. И ты заливаешься слезами в пустой кровати. Один и в темноте.

«Ты не дышишь».

Кайнорт почувствовал, что его опять тошнит, а мокрое лицо и пальцы немеют. Упал на подушку, и каюта закружилась так сильно, что его затрясло. Все струны и нити внутри него надрывались. В голове расцветала боль, резкая, как экспансивная пуля. Стало трудно дышать. Ватная слабость не давала даже открыть глаза, а когда он попытался, то понял, что почти ничего не видит. Тёмные круги, вспышки и точки. Не было сил поднять комм. Он даже не соображал, где его левая рука. Надо было уловить признаки ещё в коридоре. Теперь осталось только ждать, когда боль перемножится на горе и пересилит сознание. И он провалится в ничто без снов.

После эпохи в тёмном колодце его разбудил свет. Ничего уже не болело, но самочувствие было трупное. Нахель назойливо лез в глаза фонариком. Кайнорт хотел спросить, что он делает у него в каюте, но смог только фыркнуть, как дохлый лис.

— А вот и экспресс-тест готов, — бодро объявил Нахель и показал аптечную пластинку, полную индикаторов. — Смотри-ка, что тут у нас.

«*?№⁈##*», — в первый раз прочитал Кайнорт и прошептал:

— Я беременный?

— Так, ну, интеллект сохранён. Попробуй ещё.

«ьитмниурсокл».

Что ж. Он всё ещё не мог правильно складывать буквы в слова, но и так знал, что с ним было этой ночью. А чего он, собственно, хотел? Хроническая анемия из-за страха пить живую кровь, наплевательское отношение к мигрени, перегрузки в погоне, стресс, стресс, стресс, разъедавший гипоталамус… и курение. Последней каплей стало известие о смерти Эмбер, и вуаля. Спазм сосудов догнал его, перегнал и устроил подсечку. Нахель отошёл на минутку и вернулся со шприц-пистолетом.

— Вообще тут написано, — жук кивнул на виртуальную инструкцию, которая преследовала его по каюте, — что эффективнее инкарнации в твоём случае ничего не придумали, но через два часа мы подлетим к Зимаре. Так что лечись как смертный. Получай укол нейро-чего-то там. И ящик крови, м-м, она у Йо в рефрижераторе превосходного качества.

Кайнорт не почувствовал укола. Только щелчок. Он залил в себя банку крови и лёг было снова, но на фоне глухой полудрёмы опять прогремел Нахель:

— Слушай, знаешь… — он уставился на шприц-пистолет в своей руке. — Тот ствол, из которого Альда выстрелила в Эмбер… всё произошло так быстро, но он… вот точно так же блестел. Прямо как этот. То-то я не мог припомнить модель. А? Чего?

Он склонился над Бритцем, прислушиваясь к шёпоту:

— Вовремя же ты… вспомнил…

— Ну извини! Надо было, конечно, сразу сказать. Вот уж не думал, что ты так распсихуешься из-за Эмбер. Ты вроде как семь лет её искал, чтобы убить.

Глава 19 Альда Хокс плачет

Зимара вертелась не в духе. Покрытая вьюгами шириной с целые континенты, впрочем, как обычно в последние три года. Альда Хокс обошла капитанский мостик по кругу, будто смерч. Она не то чтобы понимала в показаниях приборов лучше робота-пилота или ручного канизоида, но видимость контроля возвращала ей ощущение власти над ситуацией. Из-за снеговой грозы они уже давно не садились в космопорте рядом с клиникой Френа-Маньяна. Пурга и бураны бессистемно гуляли по планете, их перемещения невозможно было спрогнозировать заранее. Гломериды «Закрытого клуба для тех, кто» приземлялись на самой высокой точке Зимары, на истоке древнего ледника, где атмосфера была так разрежена, что гроза не могла расколоть звездолёт. Но вид с мониторов открывался устрашающий. Разгульные ветры лизали горный хребет. Между бесформенными, рваными тучами летали исполинские комки с узловатыми щупальцами и осыпали долины хлопьями снега. Это были небесные медузы, или метеоспруты. В ущелья между обледенелыми скалами били фиолетовые молнии.

Полосатая Стерва нервничала, потому что из-за прошмандовки Лау она отклонилась от намеченного плана. И боялась, что Йо-Йо поставят ей на вид. Девчонка, с которой у Хокс были личные счёты, не входила в планы Клуба. Но, как назло, она попалась аккурат перед отлётом, и Альда едва ли могла упустить такой шанс. Ничего. Йола ей простит. Едва её пилот, робот Сивер, притулился на единственном плоском участке ледника и врезал шасси покрепче, как повернул голову на сто восемьдесят градусов прямо внутри шлема:

— Борт братьев Шулли запрашивает стыковку.

— Уже? Быстро они управились.

— Они ещё на подлёте. Запрос на видеосвязь, госпожа, — робот продолжал поворачивать голову, потому что Альда всё шла вдоль мониторов.

— Соедини. Время ещё есть. Надо поболтать.

Она подумала, что правильно будет предупредить братьев о том, что у неё тут лишний пассажир. Из медиа-ликвора на мониторе для переговоров вытекла фигура шмеля.

— Йо!.. Вы рановато, — с нервически бурной радостью приветствовала Хокс.

— Это всё Йола, гнал, как сорвиголова, — хохотнул Йона. — Придётся тебе подцепить нас, пока буря не уляжется.

— Разумеется. Милости просим.

Она закусила губу, продолжая улыбаться.

— Ты что-то хотела добавить, Альда?

— Я?

— Мне так показалось.

— Нет, Йона. Нет. Просто хотела напомнить о буре, будьте осторожны при стыковке. Ледник хрупок.

Они кивнули друг другу, и Хокс отключилась. Минуту пилот смотрел на неё выжидающе. Он не видел ничего особенного в паузе и в том, что Альда застыла вот так, в неудобной позе посреди мостика. Люди по большей части вели себя странно. Фильтры роботов по отношению к хозяевам были настроены улавливать только угрозу для здоровья. И что касалось обитателей Зимары — только физического здоровья. Иначе робот уже давно перегорел бы, отмечая маркеры ментальной нестабильности вокруг. Хокс очнулась, когда ручной канизоид рядом опустил бульдожью морду и лизнул пятку её туфли.

— Сивер, — обратилась она к пилоту. — Ты сможешь запустить разгонные турбины сразу после стыковки?

— Но мы ведь прикованы к леднику. На то, чтобы отцепить все шасси, уйдёт время.

— Не нужно отцеплять, Сивер. Просто запустить турбины. Они ведь направлены под углом к леднику, так? Прямо под шасси гломериды Йо, когда они встанут.

— Да, но в таком случае камеры стыковочных шлюзов перегреются. Турбинам некуда будет отводить тепло, особенно если к нам вплотную станет второй корабль.

— Оттуда не смогут войти?

Сивер некоторое время сверялся с лётными справочниками и техническими картами гломериды у себя в голове.

— Нет. Жар будет выходить прямо в стык. И велик риск, что лопнет обшивка шлюзовой камеры. Произойдёт разгерметизация, а снаружи минус девяносто и мало кислорода.

— Если обшивка лопнет, сцепка разорвётся?

— Нет, повреждения не коснутся стыковочного агрегата, он тугоплавкий. Мы останемся сцеплены. Шулли рискуют заскользить из-за таяния, но удержатся на леднике за счёт нас.

Альда машинально почесала канизоида между ушами. С бархатных брыл закапала жёлтая слюна и прожгла пол. Идея завести тварь гаже, чем биомеханические многоножки Бритца, уже не казалась ей удачной. Хокс переступила с ноги на ногу, отодвигаясь от кислотной лужицы:

— А принудительно отстыковаться после запуска турбин ты сможешь?

— Как скоро? — уточнил Сивер.

— Не сразу. Мне нужно, чтобы турбины растопили лёд под шасси второй гломериды.

— Это займёт минуту. Но электроника шлюза перегреется быстрее ледника. Дистанционно я не смогу разорвать сцепку.

— А вручную из шлюза? Там же есть рычаг.

— Слишком рискованно, госпожа Хокс, — мгновенно возразил Сивер. — Того, кто попытается, может выбросить наружу. Если замешкается или что-то пойдёт не так.

— М-да. А ты у меня один пилот.

Она принялась крутить эту головоломку дальше. Можно было зайти в шлюзовую камеру на канате и в скафандре. Но, чёрт возьми, они летели в гражданской гломериде с планеты класса М на планету класса P, а вовсе не в боевой на газовую! У них не было скафандров. И планов разгуливать на высоте десяти километров.

— Ты ведь бранианской военной модификации, — уточнила Альда, — и не подчиняешься Второму закону робототехники?

— Нет. Я повинуюсь всем приказам, которые даёт человек.

— Без исключения?

— Без.

— В таком случае, я ожидаю подчинения без проволочек. Ты не будешь задавать вопросы. Не будешь спорить. Не будешь тратить время.

— Разумеется. А в чём дело?

— Я сказала, не будешь задавать вопросы, — отрезала Хокс, щёлкнула канизоиду, и они вдвоём покинули мостик.

Она намеревалась сорвать стыковку, чего бы это ни стоило. Потому что это был не Йона. Не Йона, который знал, что она знает.

Канизоид рысцой бежал у её левого бедра. Наполовину робопёс, наполовину андроид, страж по кличке Стрём стал заменой погибшему Игору. Он не умел так нежно разминать стопы госпожи, как это раньше делал кузнечик, зато был предан и лишён человеческих недостатков. За годы Альда перебрала десяток ассистентов и остановилась на кислотном канизоиде. Тем более, что на Зимару не полагалось брать с собой ни слуг, ни даже рабов. Альда прошла в свою каюту и открыла душевой отсек.

— Тебе повезло, сука, — пробормотала она, заряжая новую капсулу в шприц. — У меня для тебя подарок.

Я очнулась от вспышки в голове и поняла, что дёргаюсь, как эпилептик. Дыхание врывалось со свистом и хрипом. Сердце колотилось на износ, по спине и подбородку текло. Что это было, кровь, моча, пот или всё вместе? Мне было плохо настолько, что хотелось обратно в обморок. Помещение кружилось. Только спустя минуту я поняла, что подвешена вниз головой. Руки были свободны, но затекли и казались не моими. Холодные плечи болтались у лица, а за ними маячила фигура в красном.

— Я заподозрила твой след ещё в позапрошлом бою, — сказала фигура, которую я узнала, но не могла вспомнить. — Фирменная броня, как же. Получала процент, обдуривая шиборгов. Грабила меня, дрянь. И это после того, как утопила мою сестру. Мразь восьмилапая!

Альда… Альда Хокс. Голова раскалывалась, глаза заволокло гноем и плёнкой. Последнее, что я помнила, был салон орникоптера. Я привязана к носилкам, а Хокс целится в меня из глоустера. А потом меняет руки, щелчок — и всё. И вот мне опять что-то вкололи. Какой-то энергококтейль, от которого сознание вбили в тело, которое не могло его вынести. Но Хокс зачем-то это срочно понадобилось. Я пыталась стонать, но ни звука не вырвалось из горла. Хокс кивнула, будто бы я о чём-то уже догадалась, хотя это было не так:

— Да, я. Это я сожгла твой маленький притон с недоделками. Потом мои люди отслеживали твои транзакции, но ты была аккуратна. И вот в службе спасения мелькнул полис на твоё имя. Что ж. Привет. Когда-то я хотела отдать тебя Бритцу. Стрём, развяжи её.

Из-за её спины вышло чудище. Оно поднялось на задние лапы и встало, совсем как человек. Канизоид, жуткий, как бультерьер. Я скосила глаза вниз, который был на самом деле верх, и получила укол боли в глазных орбитах. Канизоид лизнул стяжку на моих синих лодыжках. От его слюны пластик зашипел и лопнул. Я рухнула. Невысоко и прямо на руки, только поэтому не получив новое сотрясение. Альда ногой перевернула меня с живота на спину и брезгливо поморщилась, потому что я испачкалась в крови и чём-то ещё очень противном.

— Но теперь я отдам Бритца тебе.

Я не соображала. Ничего не соображала. Вообще. Остров-с-Приветом, авария, полёт… Как я здесь очутилась? Я с трудом разбирала слова, и Альда, заметив наконец, что я практически неадекватна, отошла к стене. Где-то пискнуло, забурлило, и меня окатило водой. Она лилась отовсюду, струя била меня в судорожные мышцы. Только попытавшись спастись диастимагией от ледяных струй, я поняла, что на мне ошейник с диаблокатором. И почти утонула. Почти. После душа меня затрясло сильнее, и первым ощущением после боли стал дикий холод. Я собралась в комок в углу каюты. Пальцы, которыми тёрла глаза, были бордово-синие, и если бы я их не видела, подумала бы, что их нет. Просто чужие опухшие черви. Не было сил даже бояться. Только сосредоточиться на булькающих хрипах, которые вроде бы означали, что я пока дышу.

Бритц. Она произнесла его фамилию, но я не уловила к чему. Отдать меня ему, его мне? Я только хотела, чтобы он скорее пришёл. Скорее, Кай! Набойки Альды стучали звонче по сырому полу. От каждого её шага внутри меня взрывалась одна вселенная. А потом ударил новый укол.

— Очнись! — рявкнула Хокс. — Знаешь, что самое досадное в вас, восьмилапые твари? Хрупкость. Вас нельзя убить много раз подряд. Нельзя посмаковать как следует. Ты отправишься просто гнить, гнить и сходить с ума. Но перед этим исполнишь мечту.

Она прошипела последнее слово так, будто это была её мечта. Меня наконец перестало колошматить, накатила обыкновенная слабая дрожь. Боль не исчезла, мышцы горели, скворчали, как на сковородке. На меня что-то упало. Какая-то тряпка.

— Одевайся. Стрём, одень её. Ей нужно успеть в шлюз.

Канизоид опустился на четыре лапы и опять стал похож на собаку чуть больше, чем просто на монстра. Стальные шарниры суставов блестели хромом, а статичные куски туловища и хвост обтягивала вельветовая шкура. У него не было губ, только слюнявые брылы около ушей, и пасть будто застыла в оскале. Он приблизился и потянул за ткань. Я так его испугалась, что дёрнула робу к себе и сама просунула голову в ворот. Это оказался какой-то технический комбез. Синтетика мгновенно промокла и прилипла к телу. Пропиталась розовым. Разведённой кровью. Стрём схватил меня зубами за шкирку и поднял на ноги. И держал так, пока ступни не перестали скользить. Он рычал над ухом. Капелька кислотной слюны упала мне за шиворот, зашипела и обожгла. Я вскрикнула. А после канизоид вернулся на четвереньки. Альда Хокс щёлкнула пальцами. Требовала, чтобы мы последовали за ней. Стрём подтолкнул меня в поясницу.

Я тащилась босиком между Альдой и канизоидом по коридорам. Мы шли и шли по гломериде. Хокс сказала, мне нужно в шлюз…

— Сейчас состоится стыковка, — громко объясняла Хокс, не сбавляя шаг. — Как только это произойдёт, я запущу разгонные турбины. А ты, — она резко обернулась, — ты моментально отстыкуешься вручную. Большой рычаг, он там один, не перепутаешь.

— Это опасно, — прошептала я, потому что это понимал даже второгодник.

— Да. Это опасно. Поэтому, дура, ты мне и нужна.

— Я не…

— Сделаешь. Нет ничего проще. Обещаю, тебе понравится.

Она уже снова отвернулась, но в последней фразе чувствовалась улыбка. А я по-прежнему мало соображала. Альда собиралась свести с кем-то счёты, но боялась сама. Это всё, что я поняла. Спорить или отказаться сейчас означало возвращение на крюк в каюту. Энергетик бился в сосудах и тащил меня за ней по коридорам, и риск быть выброшенной наружу — а куда наружу? — пока что казался разумнее сопротивления. А что потом? Потом… это если выдержит перегруженное сердце, которому мало чего осталось гонять по телу. Мы встали перед шлюзом. Хокс посмотрела мне в глаза. Одним я видела гораздо хуже, свет врывался в зрачок бесцеремонно и бил в мозг. Я опять застонала. Подавила позыв к рвоте. Возможно, я пережила кровоизлияние. По моей щеке покатилась слеза. Альда скребнула мне по коже сахарным ногтем, и я увидела, что это не слеза, а кровь. Она прижала ноготь к алым губам и слизнула капельку.

— Минута. Я надеюсь, ты успеешь выбраться. У меня на тебя большие планы на ближайшие лет сто.

И протолкнула меня в шлюз.

Внутри стоял такой крепкий мороз, что его можно было потрогать. Сначала он взбодрил меня, но потом сковал от босых пяток до кончика носа. Стены шлюзовой камеры покрывали панорамные мониторы. И я чуть опять не вскрикнула от увиденного. Мы стояли на белой-белой вершине, посреди метели. Когда вьюга рассеивалась, чтобы завертеться с новой силой, сквозь её рваные крылья мелькали заснеженные или голые скалы. Небо прорезали молнии. Это была настоящая снеговая гроза. Меня пробрало до костного мозга. Колени подкосились, и до блестящего рычага я добиралась ползком.

Вдруг в корпус гломериды глухо ударило. Над самым ухом раздалось прохладное:

«Программа стыковки запущена».

Впереди, за внешним клинкетом, я увидела второй, точно такой же, звездолёт. Стену напротив перекрыла чужая шлюзовая камера. В ней показался незнакомец. Я поднялась и нетвёрдо встала. Просто дёрнуть рычаг и назад. Просто блестящий рычаг. И тут же назад.

«Программа стыковки завершена».

Под ногами грохнуло, и я опять упала. Нас трясло. На стыке шлюзов начала расти оранжевая стена плазмы, незнакомца кто-то оттолкнул… и тогда я увидела его.

— Кай⁈

«Перегрев системы. Срочно покинуть шлюз. Перегрев системы. Срочно покинуть шлюз. Перегрев систе…»

Свет погас, но через секунду сменился на тёмно-красный. В чужом звездолёте за рычаг боролись двое. О клинкет билась тигровая шкура. Пчела? Шмель?

— Кай!!!

Он мелькал с другой стороны, через два объятых жаром монитора, которые уже пошли трещинами. Кайнорт вскинулся и увидел меня, белые фонари вспыхнули. Под полом страшно загудело, а потом раздался гром. Это треснул ледник. Из-под шасси второй гломериды валил пар. Я забыла о рычаге и кинулась открывать шлюз, чтобы впустить Кайнорта. Но отпрянула: между нами пылала рыжая плазма, Кайнорт не мог войти. Боже, если я дёрну блестящий рычаг, как приказано, они соскользнут. Если не дёрну — корпус лопнет, и меня унесёт снеговой грозой. Бритц опять пропал из виду. Я схватилась за голову и впала в ступор. Но уже через секунду Кай повалил мохнатого и подбежал к двери.

Дёрнул свой рычаг. Нет! Ничего не произошло. Он передёрнул его. Ничего. Наверно, их камера нагревалась быстрее: турбины были направлены к ним.

«Стреляй»

«Стреляй»

«Стреляй»

«Стреляй»

«Стреляй»

«Стреляй»

«Стреляй»

К чему эта идея, у меня даже не было оружия! Повинуясь первой разумной мысли, я кинулась к блестящему рычагу и дёрнула. Искажённый болью и плазмой, Кайнорт ухнул вниз. Их гломерида заскользила по растопленной каше. За пелену метели. Прочь с горы…

Сверху валились осколки мониторов. От резкой отстыковки наша гломерида накренилась, и меня швырнуло назад к внутреннему клинкету. Сработала аварийная автоматика, и я вывалилась в коридор. Потеряла сознание на секунду, а потом расслышала едкое:

— Счастлива?

Стрём цапнул меня за шкирку и потащил вслед за Альдой Хокс. Из-за разницы в температурах воздух воспротивился и не хотел забираться в лёгкие. Меня везли на спине по полу, словно шкуру убитой шчеры.

«Поклянись, Эмбер, что выполнишь мою последнюю просьбу». — «Клянусь». — «Ты убьёшь Кайнорта Бритца. Тогда я не прокляну нас за то, что отдали эзерам Урьюи». — «Да, пап. Клянусь».

Кай, милый Кай, не затем я тебя звала. Что я наделала? Слюна канизоида текла мне за шиворот.

«Это не насилие, ты можешь не слушаться. Команда не имеет приоритета над твоей волей».

Расцарапав кожу за ухом, я нашла и отклеила чёртову эфу — и отшвырнула, как мерзкого глиста. Внутри меня кричала каждая клеточка. Каждый атом. Наружу не прорывалось ни звука. Крик утекал сквозь мембраны пузырей параллельных вселенных, в другие миры. Туда, где я была счастлива, что сдержала слово. Должно быть, они существовали. Правильные, возможные, разумные… не то что этот. А может, и нет.

— Нахель, воланеры!

Кайнорт ворвался из раскалённой шлюзовой камеры в коридор, упал и покатился вдоль стены. Тупик шлёпнул его, как тапка таракана. Кусок ледника под ними отвалился, их тащило по крутому склону.

— Нахель!

Бритц не понимал, почему Пшолл ещё не запустил программу сборки воланеров. Ещё дважды скользнув по накренившемуся полу, Бритц вбежал на мостик и нашёл пилота:

— Нас вычислили! — он врезался в подлокотник кресла. — Где шлюпки?

— Йо! Он отцепил их только что! Удрал на одном, а другие выбросил пустыми.

— Да ладно! — только теперь Кайнорт сообразил, что после драки в шлюзе больше не видел шмеля.

— Все три отшвартовал! Впереди обрыв. Я пытаюсь взлететь.

Кайнорт замер, вцепившись в кресло. Теперь ни в коем случае нельзя было мешать Нахелю. А лучше вообще заткнуться. На пилота одна надежда. Внезапно их мощно ударило, и включилась принудительная антигравитация. Их вдвоём подбросило к центру мостика. Спасло жизнь, но только на несколько секунд, потому что гломериду снова шлёпнуло о скалу. Нахель ловко вернулся в кресло и запустил разгонный двигатель.

— Нас крутит! Из эпицентра снеговой грозы не взлететь.

В корпус со всех сторон били молнии.

— А если просто катапультироваться? — предложил Бритц.

— Куда, в шторм на парашюте⁈

— А куда ещё? Уже не взлететь.

— Ну попробуй, чёрт с ним!

Кайнорт метнулся к отсеку с катапультами. Его догнал крик:

— Кай, стой! Стой! Там впереди ступени!

— Что там?

— Громадные гранитные валы! Смотри! Мы разобьёмся о них без корабля.

На геолокационных мониторах из ликвора выпирали скалистые выступы, они начинались у подножья и пропадали глубоко в долине.

— Лучше уж упасть так, — сам себя усмиряя, часто закивал Нахель. — Аварийный антиграв пока работает, он нас спасёт.

После этого их грохнуло о новый выступ, и эзеров опять швырнуло в центр. Нахель попытался вернуться в кресло. Кайнорт выловил его и помог пристегнуться. Сработала привычка: сначала спасай пилота. Хотя на кой им теперь сдался пилот? Теперь уж куда безопаснее было сидеть сложа руки. Днище проскрежетало о мелкий гребень. Бритц не успел пристегнуться, и тут ударило ещё раз, сбоку и сильнее прежнего. От неожиданности Кайнорт прокусил себе язык.

«Отказ системы аварийной антигравитации», — радостно сообщила гломерида.

— Держись! — заорал Нахель. — Корпус лопнул!

Они трещали. На мостик ворвался снег, потянуло могильной свежестью. Бритц так и не пристегнулся. Автоматика его кресла не работала. Заливаясь кровью из прокушенного языка, он натянул ремни вручную. Ударом о новую ступень мостик разломило надвое, и Кайнорта выбросило наружу.

Сначала он расколол наст. Колючий, острый, как стекло. По голове заехало ошмётком корабельной обшивки. Снег поехал, и эзера потащило вместе с ним. Вертело, подбрасывало на ухабах. Он понимал, что надо зацепиться за край, хоть за что-нибудь, но его швырнуло со ступени быстрее, чем он сообразил, где этот… край или что-нибудь. Секунда полёта, и ледяной гранит выбил дух. Кости спас хромосфен. Но дальше пурга валяла уже бессознательный мешок. Он шмякнулся о новую ступень, покатился, упал с нового порога. Хромосфен спасал Кайнорта от переломов ещё пять ступеней. На девятой — последней — броня отказала. Скоростной спуск мешка занял четверть часа, и Бритца швырнуло к подножью. В лощину, где густо рос ледяной кустарник. Его иглы были мертвы.

Альда Хокс плакала. Альда. Хокс. Плакала.

Это случалось примерно так же часто, как Большой взрыв. Здесь, в компании робота и канизоида, она могла пустить слезу, не теряя лицо, но ни разу этим не воспользовалась. До этого дня.

— Госпожа Хокс…

— Заткнись, Сивер! — огрызнулась она. — Я в порядке! Занимайся своим делом!

— Я только хотел сказать, что засёк воланер.

Альда бросилась к мониторам. Как так… Разве с Бритцем не покончено?

— Это Йола Шулли, госпожа.

— Точно он⁈

— Да, он открыл видеодоступ к кабине, он там один. Разрешить стыковку к малому шлюзу?

— Да! Да! — она выкрикнула уже в коридоре.

О да. О да!

Через минуту Альда ждала у малой шлюзовой камеры и переминалась на сломанных каблуках. Перед стыковкой она вытерла слёзы так резко, что расцарапала щёки алмазным когтем. Но они полились опять. Ещё минута, и двое сжимали друг друга крепче и жарче, чем капкан плазмосети.

— Йола… Я думала, что убила тебя.

Они долго целовались у шлюза.

— Я сразу… догадалась… — вздохнула Альда, нехотя отрываясь.

— Но зачем так сложно, моя хорошая? — ласково спросил Йола. — Он был один со мной в шлюзе. Надо было пустить нас. Я подал знак, чтобы ты приготовилась к атаке. Мы бы справились, да ещё втроём с канизоидом.

— Откуда же мне было знать, что он не привёл всю перквизицию? Ты подал знак, что корабль захвачен! Я так это расценила. Ты не представляешь, чего мне стоил этот рычаг!

Она плакала перед ним, не стесняясь. Йола поцеловал её в лоб:

— Ну, ну… молодец, ты всё сделала правильно. Мы же условились. Но ты могла погибнуть в шлюзе, хоть об этом подумала?

— Там… — Альду зазнобило. — Там была шчера. Она моя, моя добыча, это личное. А у неё счёты с Бритцем. Я использовала её.

— Что ж, при иных обстоятельствах я бы тебя отшлёпал. Но теперь от неё можно избавиться. Я выпью её, мне срочно нужна кровь. Приведи.

— Нет, пожалуйста, это будет слишком быстро! Нет, оставь её мне.

Хокс с раннего детства не делала такие большие и жалостливые глаза:

— Умоляю, Йола.

— Ну хорошо, — он примиряюще улыбнулся и растрепал Альде затылок. — Ты была умницей сегодня. Поиграй, но потом избавься, поняла? Нельзя таскать сюда лишних людей, хватит уже того, что мы везём с собой мелких ублюдков. Да, где они? Дай я выброшу их на ледник.

— Йола, постой, это дети. Минори. Один… один из них мой племянник. А вторая протера…

— Бритц убил Йону! Он убил его! Разве я могу спустить ему⁈

— Да кому теперь мстить, Кайнорт мёртв!

Прежний тон Альды Хокс и ть-маршальские нотки подействовали как пощёчина. На виске шмеля заиграла жилка, он покраснел и умолк. Несмотря на то, что простолюдинка повысила голос на минори ветви протерагонов.

— Йола, послушай… послушай же! — Альда положила руки ему на шею. — Что, если он успел сообщить о похищении в перквизицию? Надо припрятать детей, и, если вдруг сюда явится полиция, то мы их спасли. А если нет, убить-то — проще простого! Убить успеется.

— Я об этом не подумал. Я ещё слишком шокирован смертью Йоны. Иногда ты поразительно сообразительна.

— Иногда? — буркнула Альда.

Он заткнул её новым поцелуем, безотказным средством сладкого периода их отношений. Йола подумал недолго и кивнул:

— Снеговая гроза отступает на полюс. Я отвезу детей в старые ангары, а ты избавься от шчеры. Встретимся позже во Френа-Маньяне.

— Поняла. Йола, не сердись. И за рычаг тоже.

— Конечно нет. Приказы Рейне прежде всего, помнишь? — серьёзно сказал он и взял в ладони лицо Альды, чтобы заглянуть в глаза. — На твоём месте я поступил бы так же.

Полосатую Стерву сдавили смешанные чувства. Он поступил бы так же. Отправил бы её в ледяной ад, разбил о гранитные ступени, лишь бы не перечить Ктырю. Она мечтала, чтобы когда-нибудь Йола посвятил её в истинные причины такой преданности. «Закрытому клубу для тех, кто» и его новым правилам.

Глава −20. Конец

Шлейф уходящей на север метели укрыл лощину. Колючий саван оцарапал лицо, и Кайнорт разлепил веки. На ресницах цвёл иней. На таком морозе боли он уже не чувствовал. Это была приятная дрёма перед тем, как заснуть глубоко. Над ним чернело небо и кувыркались метеоспруты. У лица сверкали кристаллы: синие, зелёные в полярном сиянии. Как в калейдоскопе. Кайнорт услышал противное урчание. Рядом. Внутри. Это что, он разве ещё дышал? Скосив глаза, он попытался разглядеть, где лежит. Иглы кристаллов росли неестественно близко. Бритц удивился, но не испугался. Иглы росли прямо из него.

Значит, упал в ледяные кусты, и его проткнуло насквозь. Ужас даже не пошевелился в нём, замёрз. Нервы потеряли эластичность. Кайнорт увидел свою руку, скользнувшую вдоль сосульки. Ощутил только тень холода. Их было несколько, гладких, совершенных. Жестоких, как сталь. Сломать не хватило сил.

«Я не инкарнирую…» — апатично подумал Бритц.

Кокон не справится, если в теле этакие тычки. Хриплое урчание становилось тише, реже. Ещё один метеоспрут проплыл над ним, перебирая щупальцами, и на лицо упали снежинки. Так приятно заиндевели глаза. Кайнорт уже видел узоры: перья и цветы, какие бывают на стёклах. Сморгнуть пожалел, они были такие чудесные.

Рядом зазвенели иглы. Кто-то шёл по полю, ломая сосульки. Если зверь начнёт глодать ноги, думал Бритц, он даже не узнает. Иглы хрустнули совсем близко. Он перестал дышать. Или зверь шёл медленно… или на двух ногах.

Холод пробрался под кожу просто нестерпимый. Такой, что трещали кости. Исчерченная проткнувшими его иглами, замутнённая узором инея, перед Кайнортом выросла ледяная фигура. Непрерывно меняя структуру в движении, она то плавилась, то сверкала новыми гранями. Фигура присела над эзером. Иглы хрустнули и сломались, когда она положила руки ему на плечи. И приблизила своё лицо. Прекрасное, космически безупречное, как алмаз в обрамлении других алмазов.

«Зимара», — догадался Кайнорт. Он не боялся, невозможно стало не пожелать смерти настолько жуткой и завораживающей, как эта. Белая вдова. Он знал только одну ослепительнее. И если не мог умереть на руках у Эмбер Лау, на худой конец, пусть будет эта хтоническая царица.

Тьма уже забирала его, когда шамахтон склонилась ещё ближе. У неё были чёрные глаза, переполненные вязкой, будто ферромагнитной, жидкостью. Она не закрыла их, целуя. Мороз укусил эзера за кончик языка и ворвался в лёгкие. Ферромагнитные слёзы Зимары потекли по его щекам, в уши и в ноздри. Кайнорту показалось, что он сам становится ледяной фигурой. Он был не против. Но вместо этого вдохнул, впервые за эти минуты.

И моментально разочаровался. К нему возвращались боль, страх и другие признаки жизни. Он снова чувствовал колкие снежинки на лице. И жжение на кончиках пальцев. В белой агонии метели Зимара оторвала свои дивные губы от его:

— Ты будешь играть.