Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть вторая

Анджей Пилипюк Святой Николай встречает Деда Мороза[54]

Пришла вот в голову идея собрать несколько рассказов польских писателей-фантастов, в которых действующими лицами были бы святой Николай (по-польски вообще-то он Миколай), Дед Мороз и Санта-Клаус.

Хотя тема, казалось, богатая, удалось найти не так уж и много. И открывает эту праздничную подборку сам Великий Графоман польской фантастики — пан Анджей Пилипюк. Это самый первый опубликованный им рассказ:

Сыпал снег. Мороз трещал. Ниже нуля было градусов с тридцать. К тому же еще дул сильный ветер. В такую погоду хозяин из дома даже собаку не выгонит. Сам тоже не выйдет. Разве что другого выхода нет. Где-то в самой средине Сибири стояла избушка, сложенная из толстенных, неошкуренных бревен. Между бревнами были напиханы тряпки, старые газеты и всякие другие, которые только были под рукой, уплотняющие материалы. На первый взгляд могло показаться, что в избушке никто не живет, тем не менее, из трубы шел дым, а вдоль края крыши свисали сосульки. Такие сосульки появляются лишь тогда, когда в доме топят печь, и тепло, проходящее сквозь крышу, чуточку растапливает снег. Возле избушки стояли сани, популярная в свое время тройка. Из избушки вышел старик с седой бородой. Он поглядел на окружающий лес и вздохнул. Потом достал из кармана шапку. Небольшую такую, красную, в форме миски. Старик надел ее на голову. Теперь он выглядел чуточку достойнее. Из сеней он вытащил наполненный где-то на треть мешок и заботливо уложил его в санях. В сарае за избушкой нашелся посох. В этом году на нем висел маленький колокольчик. Когда-то так уже было. В последнее время все было каким-то текучим. Менялись даже черты стариковского лица. Хорошо еще, что в этом году для саней имелась тройка оленей. Несколько последних лет приходилось удовлетворяться вообще одним. А может, что-то наконец-то шло к лучшему? Неожиданно случилась какая-то перемена. В вечном полумраке тайги появилось яркое световое пятно. Повеяло теплом. Старец неспешно повернул голову. Сияние болезненно действовало на глаза, привыкшие к мерцанию огоньков тонких церковных свечей. Перед старцем появился ангел. У ангела было три пары крыльев, белое одеяние — какая-то смесь греческой туники и римской тоги. На голове копна светлых волос, чуть повыше не столь заметно поблескивал нимб. От всей фигуры ангела исходили сияние и тепло.

— Здрав будь, епископ Николай, — заговорил гость.

Старик усмехнулся и инстинктивно поправил свою шапку. А вот с ней происходило нечто странное. Постепенно она превращалась в самую обычную епископскую митру. Судя по форме — католическую.

— Это ты? — спросил старик, имея в виду превращение головного убора.

— Нет, о достойнейший.

Святой Николай прикрыл глаза.

— Николай…

— Говори, пожалуйста. С чем ты прибываешь?

— Ты же знаешь, что творится?

— Да. Мое существование на земле зависит от веры людей. То, как они меня представляют, определяет мой внешний вид. То, насколько сильно они в меня верят, делает меня более сильным или слабым. Сейчас же я крайне слаб. И чувствую раздвоение.

— Психиатры из ближайшего города определили бы это бессимптомной шизофренией.

— Абсолютно верно. Так с чем ты прибыл?

— Там, на Верху… — ангел уважительно склонился в сторону потемневшего неба. — Там, на Верху, считают, что ты и так уже много сделал. Пора отдохнуть.

— Долго это уже не протянется. Очень скоро я смогу вернуться к вам. Но до тех пор, пока в меня кто-то еще верит, я не имею права его подвести.

— Нынешней ночью может быть невесело.

— Я привык рисковать жизнью в закоулках Константинополя. Так что несколько энкаведистов меня не испугают.

— Будь тогда осторожен.

Николай кивнул. Когда он поднял голову, ангела уже не было. Он свистнул оленям. Те прибежали. Они всегда приходили, хотя старик и не мог сказать: откуда. Вот просто приходили. В этом году выглядели они довольно несчастно. И Николай прикладывал им ладонь к головам, чтобы перелить хоть чуточку собственной силы. У самого него ее было немного, с каждым годом — все меньше. Старик оттер скатившуюся по щеке одинокую слезу. Сегодня вечером, если все пойдет хорошо, он частично восстановит давнюю силу. Если только все пойдет хорошо…

Старец надел на оленей упряжь, проверил пристежки, после чего щелкнул длинным бичом. Животные тронули послушно, хотя и сонно.

— Йа-а-ла! — крикнул старик, стараясь прибавить оленям чуточку бодрости. Постепенно те перешли на рысь. А потом сани поднялись над землей. Правда, потом тут же и упали. Земля тащила вниз. В этой ужасной атеистической стране действие закона всемирного притяжения чувствовалось сильнее, чем где-либо еще. Николай вышел из саней и, проверив полозья, вновь щелкнул бичом. Сани тронулись по снегу и — наконец — тяжело вознеслись в воздух. Где-то там блеснула первая звездочка. Да, это была та самая ночь. Управлять было не надо, сани сами находили дорогу. Всегда именно туда, где он был еще нужен. Николай подлетел к окраине города. Здесь, между кварталами стоял небольшой деревянный домик. Первый, в котором его еще ждали. Когда сани тяжело опали на землю Николай взял мешок и постучал в дверь. Он чувствовал исходящий с той стороны страх. Открывший старику человек держал в руке нож. Он был готов убить, но узнал святого и даже печально улыбнулся.

— Прошу меня простить. Я думал, что это они. Что это уже все.

Николай сделал жест рукой, и сани сделались невидимыми. Он прошел в теплый дом. Вместе с хозяином прошел через темные сени, после чего они вошли в ярко освещенную комнату. Окна были прикрыты черной бумагой. В углу помещения царила маленькая елочка, а над ней висела небольшая иконка. Только при свете Николай смог приглядеться к хозяину.

— А вы изменились, Виссарион Иванович.

— Сильно постарел?

— Нет, не в том дело. Просто в ваших глазах уже нет той давней искорки надежды.

— А надежды и нет. И не будет, пока Сталин жив.

— Могу сообщить вам радостную новость. Осталось несколько месяцев.

Из кухни вышла жена Виссариона, Лариса. Брови ее от изумления запрыгнули наверх.

— Добро пожаловать, святой…

— Приветствую тебя, Лариса.

— А вы изменились. Из года в год у вас разное лицо. Общие черты остаются, но… Или вас много?

— Хорошо было бы. Меня формирует людское воображение. Икон осталось крайне мало. А еще меньше людей в меня верит.

Лариса положила ему голову на плечо.

— Я буду верить вечно. И никогда не забуду тот сочельник в колымских лагерях. Ой, присаживайтесь к столу, пожалуйста.

— Нет, спасибо. Нужно двигать дальше. Несмотря ни на что, немного верующих все же осталось. Я должен погостить у них. А для вас у меня подарки…

— Ну зачем же было тратиться…

Гость впервые за вечер улыбнулся.

— Я же святой Николай, — голос его снизился до шепота, как будто бы сообщал какую-то волшебную тайну. — Я ничего не покупаю в Центральном универмаге. Для вас — сапожки. — Святой вытащил из мешка прелестные замшевые казаки. — Пусть служат вам. Только перед тем, как выходить, вы на них грязи немножко… а то еще прицепятся эти, из НКВД. Как вы поясните, откуда они у вас?

— Спасибо, — шепнула Лариса. В ее глазах стояли слезы.

— А для вас, Виссарион, у меня книжка.

— Дерек Томатов «Путь царей», — прочитал тот на обложке.

— Издали белоэмигранты в Париже. После прочтения немедленно сожгите, поскольку она не должна попасть в нежелательные руки.

— Закопаю в лесу.

— Только осторожно. За нее сразу же пуля в лоб.

— Мне не впервой. Жаль только, что как святой вы не можете доставить огнестрельного оружия.

— И мне жаль. Дети уже спят?

— Да.

— Не будите их.

— Мне бы хотелось, чтобы они увидели тебя, святой Николай. Иначе могут и не поверить…

— Покажусь им через год. Пока же что оставлю для них подарки.

Старец вынул из мешка куклу с фарфоровой головкой и коробку с кубиками. Лариса изумленно разглядывала куклу.

— Какая красивая. Откуда это?

Святой подмигнул ей.

— Еще дореволюционные запасы. Из магазина Елисеевых. Ну что же, к сожалению, мне пора.

— А через год к нам придешь?

— Если еще буду существовать, то приду. Вера горстки людей должна быть очень сильной, чтобы сохранить мне жизнь. — Он заговорщически подмигнул и достал из кармана шубы американскую шоколадку с орехами и пачку алжирских фиников. — Не грустите, — сказал он. — Настанут лучшие времена.

На прощание он еще поцеловал Ларису в лоб и уселся в свои сани. Ветер тут же занес их следы, как будто бы их никогда здесь и не было. Но от святого остались подарки. Горстка вещей из иного мира.

— Помнишь ту ночь? — спросила Лариса. — Ту чудовищную ночь за проволокой.

— Да. Я хотел, чтобы пришел святой Николай и дал нам хлеба. И он пришел. Он ведь настоящий.

— Святой существует столь долго, сколько люди в него верят… Ему следует быть сильнее. Ведь, хотя под другим именем, и на Новый Год…

— Нет — вот этот святой Николай. Дед Мороз — это коммунистическая выдумка. Вера в него не подкрепит нашего приятеля. И подумай, что мы супруги, узлом супружеской присяги соедил нас именно он.

— Так ты считаешь, что через год…

— Придет. Если бы не было святого Николая, не было бы уже никакой надежды.

Они вернулись домой. В их сердцах вновь вспыхнуло подкрепленное чувство.

А святой несся на своих санях по темному и холодному сибирскому небу. Еще одно пятнышко света. Святой снизился. Олени остановились на вертикальной стенке дома.

Через балкон Николай вошел в квартиру. Она была типичной до боли: всего одна комната, кухня и туалет в коридоре были общими. На продавленном кресле дремала старушка. Как только Николай осторожно коснулся ее плеча, она тут же проснулась.

— Ты пришел, — шепнула она.

Зеркало в углу ухватило его отражение. Старушка была католичкой, хотя праздники отмечала в другие сроки. Теперь святой выглядел совершенно иначе. На нем был алый плащ и высокая епископская митра. Мешок был обшит галуном.

— Вечер добрый, Вера Ивановна.

— Вечер добрый, святой. Что привело тебя сюда?

Тот усмехнулся.

— Что, действительно не знаете?

Женщина вытянула руку и коснулась его.

— Выходит, это не сон.

— Не бывает таких снов, которые могли бы повторяться регулярно каждый год.

— Это правда. В 1918 году у меня было желание, чтобы всех большевиков черти забрали. Что-то не спешишь ты.

— Я приношу подарки. Ликвидация общественных строев в мою компетенцию не входит.

— Теперь спросишь, какие у меня другие желания.

— Это правда. Ты же не оставляешь мне писем на подоконнике.

— То было сто лет назад.

— Я помню.

— Милое девятнадцатое столетие. Сделай так, чтобы я увидала его еще разик. Буквально на мгновение.

— Закрой глаза.

Та уселась поудобнее и закрыла веки. Николай положил ей ладонь на лоб. И женщину посетил спокойный, прекрасный сон. В Самаровске[55] было осеннее утро. По улице перед ее домом шел невысокий, красивый на вид мужчина в военной шинели, наброшенной на гражданский костюм. Резко пахла свежая краска и растоптанные на улице конские яблоки.

Николай оставил на столике пачку свечей, несколько коробков спичек, кусок праздничной ветчины, пачку миндаля и тридцать рублей мелочью. Когда он выходил через окно, то чудом не свалился, настолько был слаб. Сани с трудом оторвались от стенки, полет их был нестабильным.

— Через год нужно будет пойти пешком, — сказал святой сам себе.

Где-то далеко-далеко впереди горел слабенький огонек. Николай направил оленей в ту сторону. Небольшая, засыпанная снегом вилла[56] с приличным садом. Святой удивился, потому что никогда раньше тут не был. Когда сани притормозили на покрытой снегом крыше, Николай почувствовал себя исключительно паршиво. Дом обладал очень нехорошей аурой. Старик извлек из кармана тулупа небольшую карту и какое-то время сравнивал ее с окружающей действительностью. Это было его привилегией, поскольку он одарял людей, то с полной уверенностью мог определить, где те проживают. В лунном свете на карте светились кроваво-красные буковки. Дом коменданта трудового лагеря специального назначения[57] Г. И. Воркова. Брови святого взметнулись кверху, но к трубе он подошел. Неожиданно он почувствовал страх: неизвестно, что ждет его там, внизу. Может, ловушка? Но, с другой стороны, энкаведисты в него не верили. Выходит, сюда привело его не сияние коменданта. Старик проник в дом сквозь крышу, хотя давно уже в голову приходили мысли о том, что можно лезть через трубу, Николай старался с ними бороться. Это было никак не русским обычаем. Материализовался он на чердаке, а точнее, в малюсенькой каморке, заполненной старьем. Посреди помещение оставалось какое-то местечко. И вот на нем сидел мальчонка лет, где-то, десяти и читал рассыпающуюся от старости книжку. Услыхав шаги святого, и перепугавшись, он поднял голову; на его лице было видно изумление.

— Ты кто такой? — заикаясь, выдавил он.

— Ты же знаешь? — ответил святой.

— Ты — святой Николай? Самый настоящий, как в этой книжке?

— Да. Я самый настоящий святой Николай. И пришел сегодня, потому что сегодня Сочельник. Наш православный Сочельник.

— Так ведь Дед Мороз приходит только на Новый Год.

— Правильно. Только он — это не я, а я — это не он. Мы словно две стороны одной и той же монеты. Оба мы приносим подарки, но на этом наша похожесть и заканчивается. Я существовал сотни лет. Он появился недавно. Я был рожден из сердечной потребности тех, кто в меня верил. Он же появился из детской жадности.

— А я думал, что ты умер во время революции.

— Я умер множество веков назад, в Византии, где был епископом. Я могу появляться здесь, если кому-то нужен, но так долго, как долго в меня верят. Быть может, уже через год меня и не будет. Все зависит от того, буду ли в воображении людей приносить подарки я или он. Понимаешь?

— Да. Я хочу верить в тебя.

— Это будет труднее, чем тебе кажется. Если через год я не приду, ты обо мне забудешь.

— Нет.

— Я не оставляю следов в пыли. Но так, впрочем, даже и лучше.

— Ты пришел, потому что я прочитал эту книжку, и мне сделалось грустно?

— Я пришел потому, что ты в меня поверил. Если ты перестанешь в меня верить, второй раз сюда я уже не попаду. Ты какой хочешь подарок: материальный или нематериальный?

— А как же подарки могут быть нематериальными?

— Я могу послать тебе добрые сны. Могу сделать так, что твои художественные способности разовьются.

Мальчик задумался.

— Мой отец — очень плохой человек.

— Это так. Хотя бывают гораздо хуже.

— Подари мне книгу, которая называется Библия. Я хочу учиться по ней, как жить.

Николай глянул на лежащую на полу книжку. То была еще дореволюционная книжечка для детей с цветными картинками и морализаторскими рассказиками. Он кивнул и вынул из мешка небольшую Библию в кожаном переплете.

— Не жди, что эта книга ответит на все твои вопросы.

— Я постараюсь ее прочитать и понять. Я ее хорошенько спрячу.

— Веселого Рождества, — шепнул святой.

— Веселого Рождества, — ответил мальчишка, прижимая книгу к себе.

Николай исчез и материализовался уже на крыше. Он напряг память. Как же оно было до революции? Он ездил тогда по земле и стучался в двери домов. Святой вздрогнул. Времена меняются. Он вынул часы, поглядел на циферблат: все так же было несколько минут десятого. Раньше часы ему были не нужны. Эти часы были сделаны из золота, на корпусе была припаяна платиновая монограмма. Непонятно откуда Николай вдруг обрел уверенность, что это часы последнего царя. Святой тряхнул головой, потом потряс часами. Во мраке что-то блеснуло, где-то там, в темноте горел слабенький огонек. Старик щелкнул кнутом, и олени неохотно перешли на рысь. Небольшая, валящаяся мазанка стояла одиноко среди заброшенных железобетонных конструкций на другом конце города. Этого места святой не знал, раньше никогда здесь не был. Он постучал в двери, только никто не открыл. Подумав немного, Николай нажал на дверную ручку и вошел в темноту. Единственный обитатель мазанки валялся на полу, страдая от delirium tremens[58]. На одной из стен красовалась свежайшая, буквально истекающая краской громадная фреска, изображающая глядящего на часы святого Николая. Святой склонился над лежащим и вытащил из его кармана паспорт.

— Кокушев-Мирский, — прочитал он по слогам. — Значит[59], дворянин. Каким же это чудом он сохранился?

Из задумчивости его вырвал грохот нескольких кулаков в дверь. Он не успел шевельнуться, как ворвались вовнутрь. Их было трое, в кожаных пальто, все курили «беломорины» и держали в руках пистолеты с чернеными стволами. Все остановились перед Николаем.

— Ваши документы, гражданин, — потребовал самый главный.

— У меня нет документов. Я — святой Николай.

И он растворился в воздухе у них на глазах.

Эти люди в него не верили, так что видеть его не могли. Трое сотрудников безопасности захлебнулось самыми грязными ругательствами, после чего взялись приводить в чувство лежащего на полу художника. До конца им это сделать не удалось. Когда пьяного вытаскивали за ноги на двор, на мороз и ветер, художник открыл глаза. Святого он заметил, только его замороченный разум этого факта не зарегистрировал. Николай неспешно вышел из мазанки и уселся в сани. Теперь он поднимался вверх, где в темноте кружил ветер. Неужто никто больше не ждет его этой ночью? А потом где-то далеко-далеко заметил слабенькое мерцание. Вот только между Николаем и огоньком среди парковых деревьев что-то таилось. У Николая не было проблем с видением в темноте, но это нечто выглядело словно бесформенное пятно тьмы. Святой никогда раньше ничего подобного не видел вблизи, хотя иногда подобные пятна и перекатывались на самом краю поля его зрения. Ему и не было особо любопытно, кто или что это может быть, вот только объехать это «нечто» он никак не мог. Бывает такое во снах, когда что-то станет у нас на дороге, и куда бы мы ни повернулись, а оно всегда точнехонько перед нами. Сани спускались ровно в то место, словно мотылек, направляющийся к пламени свечи. Когда его средство передвижения коснулось земли и замерло, Николай понял, что вот тут-то его путешествие и закончится. Перед ним, окутанные снежной метелью, стояли иные сани. Запряженные в них олени[60] были гораздо упитаннее, и их было целых четыре. Соскочив в глубокий снег и достав из мешка украшенный нож для бумаги, Николай одним движением отрезал упряжь, освобождая своих животных.

— Бегите, родненькие, — попросил он. Олени стояли, и только лишь после того, как он повторил приказ, исчезли в темноте. А вот те сани, как будто только этого и ждали, подъехали поближе. С них в снег соскочил Дед Мороз. Вообще-то эти оба даже были похожи друг на друга; если бы не кое-какие отличия в одежде, никто бы и не догадался, кто из них кто.

— Ну вот, наконец-то мы и встретились, — сказал Дед Мороз, выбрасывая окурок беломорины на снег.

— Встретились. А почему? Ведь твоя вахта закончилась несколько дней назад. Ты приносишь подарки на Новый Год, а я — на Рождество Христово. На православное Рождество.

— Видишь ли, у товарища Ленина появилась идея торпедировать последнюю линию твоей обороны. С этого времени я стану приносить подарки и за тебя.

Он отпихнул святого в снег, подошел к его саням и, схватив мешок, высыпал его содержимое на дорогу. В свете фонаря заблестели агатовые брошки, деревянные шкатулочки, латунные дорожные иконки, зашелестели листки старых, изданных еще до революции книжек. Дед Мороз презрительно пнул куклу с фарфоровой головой.

— Дешевка старая, — прокомментировал он.

Святой пытался подняться, но очередной пинок свалил его на землю.

— Знаешь, что сейчас модно? — с презрением в голосе спросил Дед Мороз. — Гляди!

Сняв со своих саней мешок и развязав его, он приоткрыл отверстие пошире, чтобы лежащий мог увидеть содержимое: мишки, пластмассовые куклы, танки, деревянные пистолеты…

— Но ведь так же нельзя, — остатком сил прошептал Николай. — Военизированные игрушки пробуждают агрессию…

— И очень хорошо. Никому сейчас не нужны подогретые клёцки, как перед революцией. Мы творим новый народ. Общество, которое разнесет во все стороны мировую революцию, которое будет втаптывать врагов в землю.

Из-за саней вышел мужчина в сером костюме, в натянутой на лысую голову шапке.

— Видишь? — спросил Дед Мороз. — Вот это и есть будущее. Вечно живой Ленин. Ленин и я. А ты уже кончился. Ты никому уже не нужен. Слышишь? Никому.

— Но кое-кому я все-таки нужен…

Дед Мороз вытащил из кармана шубы револьвер. Револьвер был деревянным, но его зарядили всей ненавистью, накопившейся во время многочисленных игр в войнушку. Он прицелился в святого и нажал на курок. Пластмассовая пуля пробила плащ и углубилась в тело. Николай почувствовал душераздирающую боль. Он захрипел.

— Прощайте, товарищ святой Николай, — саркастическим тоном произнес Ленин, громоздясь в сани узурпатора. — Таковы законы естественного отбора. Слабый обязан уйти.

Сани уехали, в темноте осталась лишь куча разбросанных на снегу мелочей. Николай с трудом поднялся с земли и онемевшими пальцами выколупал пулю из-под кафтана. Она была настолько горячей от ненависти, что ошпарила ему руку, так что он выбросил ее подальше в снег. Еще он чувствовал струйку крови, стекающий под одеждой.

— Так ведь мертвого же не убивают, — сказал святой сам себе.

Он сразу же почувствовал себя сильнее, к тому же, в эту ночь следовало выполнить еще задание. И он вышел в путь. Святой шел через лес, выстукивая ногами четкий ритм на укатанном машинами и окаменевшем от мороза снегу. Но дорога была далекая, а он с каждым шагом терял силы, тем не менее, в конце концов, он добрался до небольшой землянки, отдаленной от тракта на приличное расстояние. Это место Николай помнил хорошо, здесь вот уже двагода скрывался парень, дезертир из Красной армии, потому святой постучал в дверь без опасений. Ему открыли. Возле парня стояла босая девушка. Увидав святого, она широко раскрыла глаза.

— Митя!

— Я же говорил тебе, милая, что святой Николай и вправду существует. Проходите, пожалуйста.

Все трое вошли в дом. Здесь горело несколько свечек. В самом дальнем углу висела небольшая иконка. Елочки не было, лишь на кривом столе положили сосновую ветку, украшенную шариками.

— Мир вам, — сказал Николай.

— С этим будет сложно, — усмехнулся Митька. — Позволь, Николай, представить тебе. Это моя девушка, Дарья Ивановна.

— Очень приятно.

— А ты и правда святой Николай? — спросила та.

— Да.

— Ну конечно же — да, — поспешил заверить ее парень. — Сейчас я тебе докажу.

С небольшой полочки он снял рассыпающийся, еще дореволюционный молитвенник и раскрыл его на иллюстрации, изображающей икону святого Николая со Знамением. Девушка побледнела и отступила. На шаг. Лицо гостя медленно, с неким усилием, изменилось сейчас оно было идентично с изображением в книге. Молодой человек захлопнул молитвенник, и лицо святого посткпенно начало принимать предыдущий вид. Оба улыбнулись. Дезертир и гость.

— Вот так оно и выглядит. А у меня для вас подарки.

— Подарки, — изумилась девушка.

— Ведь сегодня же Сочельник.

Он раскрыл мешок, достал изнутри несколько потрепанный паспорт.

— Это вам, — вручил он документ Митьке. — Новый паспорт. И еще кое-что, — подал он ему небольшой золотой ключик. — Москва, улица Некрасова четыре, квартира восемь. На новую жизненную дорогу.

— Что это значит?

— Жилье. Для вас.

— Но ведь я же не…

— Все соседи подтвердят, что там ты живешь уж с десяток лет, пять лет назад родители уехали в Вологду, и ты остался на хозяйстве сам. Ты учишься в политехническом. Зачетная книжка и расписание занятий в шкафчике под радио. Кефир в холодильнике[61].

— Каким же это чудом… — начала было Дарья.

— Это ночь чудесных событий. Пускай она останется в вашей памяти навсегда. В России осталось уже очень мало порядочных людей. Мы обязаны о них заботиться. А для тебя, душенька, покопался он в мешке и вытащил небольшую, красивую грузинскую икону, нарисованную на томпаковоой пластине[62]. — Твоя покровительница. Пускай принесет тебе счастья в работе, потому что о личной жизни беспокоиться тебе нечего, — указал он жестом на бывшего дезертира[63].

— Приди к нам через год, — попросил Митя.

— Боюсь, что уже не смогу. Так мало людей в меня верит. Сила моя слабеет.

— Я с нынешнего дня в тебя верю, — шепнула Дарья. — И буду тебя ждать, даже если ты не придешь.

Святой послал им грустную улыбку и вышел в темноту. Теперь с него свалилось все напряжение этой особенной ночи. Он их одарил. И теперь был всего лишь человеком. Никто его уже не ждал. Лес был пустой и темный. Николай шел вперед. Шел много часов. А потом упал в снег.

Десятого января сего года милицейский патруль на дороге, ведущей из города в заброшенную медную шахту, нашел труп мужчины. Покойник был одет в неполный костюм Деда Мороза, то есть, бархатную шубу (красную), с посохом и с плоской красной шапкой в форме миски. Бороду имел натуральную. Возраст, на вид, лет сто. На теле не найдено каких-либо документов или удостоверений, которые бы позволили идентифицировать личность. Возле покойника лежал мешок с крайне контрреволюционными предметами, то есть, с книжками, изданными еще до введения народной власти, в том числе — часть на тему религиозного суеверия, олеографические портреты последнего царя, дорожные иконы, старинные куклы и т. д. (подробный перечень в приложении). В карманах покойного найдены золотые часы с монограммой последнего царя, ключ от навесного замка и семь рублей двадцать одна копейка мелочью. Часы и деньги хранятся отдельно. Предполагаемая причина смерти — замерзание.