Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

КАНАТИК НА КУРЯТНИКА

«24 июля…. Отчетливо помню солнечное летнее утро в Едимново на Волге, когда, проснувшись, я в очередной раз вскакиваю и сразу спешу на заднее крыльцо дома, как на работу. Мне семь лет, но у меня уже неделю важное и ответ­ственное дело: я плету канатик, чтобы поймать курятника.

(Тем давнишним летним деревенским утром я еще не знаю ничего про свою буду­щую орнитологию, равно как и того, что мой заветный курятник ― это никакой не ку­рятник, а канюк (Buteo buteo), который кур‑то и не ест, а питается мышами. И я кото­рый день подряд одержим разработкой плана поимки загадочного курятника, одного из тех, которых вижу парящими над полями ближе к лесу за деревней.)

Во–первых, курятник ― это очень большая и сильная птица. Я, собственно, ни­когда не держал его в руках и даже не ви­дел близко, но понимаю, что он ― большой и сильный. А как же иначе? Ведь летают они в вышине, на огромной высоте и все равно видны аж до полосок на крыльях, когда сквозь них солнце просвечивает. Ко­нечно, они огромные. А раз так, то и сильные. Потому что все орлы сильные.

Поэтому поймать курятника ― дело сложное. Но я уже придумал как. Я посажу в поле приманку― курицу, привязанную к колышку, разложу вокруг нее большую петлю, замаскирую ее травой; протяну от петли канатик, его тоже замаскирую тра­вой; выкопаю неподалеку на поле яму, сяду в нее, тоже замаскируюсь травой и буду сидеть в засаде, держать в руке кана­тик и ждать–наблюдать, когда курятник кинется сверху на приманку. И вот, когда он вцепится в курицу, я дерну за канатик и быстро затяну петлю на хищных лапах и наконец смогу потрогать руками пестрые перья на сильных орлиных крыльях…

В общем, любому понятно, что канатик во всем этом ― самая важная деталь: не выдержи он, разорвись, и ничего не по­лучится. Поэтому я и плету канатик уже три дня, но работы у меня впереди ― на месяц, а то и на два; может, и не успею за это лето до возвращения домой в Балашиху; тогда следующим летом доплету, а курятни­ки здесь и следующим летом ле­тать будут, и через сто лет, и, наверное, даже через тысячу…

Но торопиться с таким важным делом мне нельзя. Я и не тороплюсь. Я плету так, как настоящий исследователь все де­лает для настоящей экспедиции. Мой канатик, когда будет готов, выдержит и двух орлов сразу. А знаете почему? Потому что я пле­ту его из самого прочного материала, какой сейчас только могут сделать у нас в стране!

Ни у кого в деревне такого материала нет и быть не может, потому что самое проч­ное и лучшее у нас в стране ― это то, что делают для космических ракет. Вы спроси­те, откуда в Едимново то, что делают для ракет? А у меня есть! Потому что Папа только что приехал из Казахстана, где он был в командировке в специальном месте Байконур. Это то самое место, откуда герой Юрий Гагарин полетел в космос. Это кос­модром.

Так вот, когда космический корабль возвращается на землю, он уже не ракета, этот корабль, а круглый шар, который спускается вниз на огромном парашюте. И этот па­рашют прикреплен к этому самому шару, в котором сидит космонавт, специальными ремнями ― стропами. И вот как раз такие стропы Папа и привез из Байконура!

Никто из взрослых стропами этими не интересуется. Они все удивляются другому, что Папа тоже привез оттуда же, ― простой бутылке с коричневой головкой из сургу­ча. Сургуч, если вы не знаете, ― это то самое, что стоит на почте в горя­чей банке с подогревом снизу и на что потом ставят штемпель, когда посылку запечатывают. Он еще, когда застынет, от­ламывается от бумаги крошащейся корочкой, если пальцем подковырнуть. А здесь он на бутылке почему‑то. Необычно. И про саму бутылку гово­рят, что она необыкновенная: «Питьевой спирт».

(Я думаю про все это, когда стою за домом в густой и росистой утренней тени и, ежась от задержавшейся здесь с ночи прохлады, еще даже неумытый, плету канатик, перебирая нити и завязывая их мудреным узлом в рельефную сверхкреп­кую вере­вочку.)

Из‑за этой бутылки собрались все братья к Папе в гости, уселись за столом, слов­но праздник у них какой; говорят Папе: «Ну–у, Шура, удивил ты нас всех! Это ведь надо же, в деревне гвоздей не достать, а для космоса все у нас есть!..»

А Папа так торжественно сургуч с бутылки обколотил аккуратно ножом, открыл ее. Мужики сразу все: мол, дай понюхать! Дай понюхать! Передают бутылку вокруг сто­ла, нюхают по очереди, кто‑то аж зажмурился («Крепчак!»), кто‑то наоборот, мол, надо же, и не пахнет ничем, наверное, сверхчистый! Давай, Шура, разливай по но­жичку!

Все рюмки составили вместе ― разливает Папа. Никогда я такого не видел рань­ше: чтобы что‑то в рюмки разливали так аккуратно, по лезвию наклоненного ножа. Налили, разобрали, подняли, приготовились пить, сидят все молча и торже­ственно. И решили выпить «За космос!», потому что космос ― это лучшее, что есть в нашей стране, и самое главное (я, подсматривающий за происходящим из соседней комна­ты, тоже с этим согласен).

И вот выпили они все и сидят молчат, никто ничего не говорит, держат стопки на весу. И вдруг Валюшка Папе:

― Шур, а ведь это вода…

Дальше я не понял ничего, кроме того, что в бутылку эту какие‑то жулики воды на­лили зачем‑то. А за столом все сидят ошарашенные.

Папа сначала очень расстроился, а потом все решили» махнуть рукой», открыли другие бутылки, простые, из нашего де­ревенского магазина, а потом смеялись весь вечер, рассказывая друг другу за столом одно и то же («А Шурка‑то! По но­жичку, по ножичку!.. Ха–ха! А мы‑то!.. Ха–ха–ха!»)

Стропы для космоса сделаны из самых крепких капроновых ниток. На одной такой нитке можно огромного сома выта­щить. Папа рассказывал, что он видел такое на озере Балхаш (название похоже на Балашиху, правда? «Балашиха» ―- «Балхаш». Но это совсем другое название, и место совсем другое, это тоже в Казахстане, неда­леко от космодрома Байко­нур).

Вот из таких очень крепких ниток я и плету канатик, чтобы ловить курятника. Но чтобы эти нитки получить, надо сначала распустить стропу, что не очень трудно, если сумеешь начать; потом мотаешь себе и мотаешь, накручиваешь нитку на клу­бок, а эта нитка выходит из стропы легко, как по маслу.

Вот из этих ниток я и плету потом канатик специальным морским захватом. Это меня Миша научил ― Валюшкин брат, он служил на флоте. Этот захват одним дви­жением перехватывает сразу три нитки и сплетает их красивым узором; но это не для красоты, а чтобы получился особо крепкий канатик, который я и плету уже четвертый день и еще долго плести буду, потому что за три дня получилось у меня от силы мет­ра полтора; хотя ниток ушло ― тьма. Зато будет очень крепко и ку­рятник ни за что не вырвется.

А курятником он называется потому, что таскает кур. Так Славка говорит. Вооб­ще‑то он не Славка, а «дядя Слава», но его все взрослые зовут «Славка», поэтому и я его про себя тоже «Славка» называю, хотя и обращаюсь к нему «дядя Сла­ва». У него большой чуб и синие глаза как у поэта Есенина (я видел в книжке на картинке голову поэта Есенина).

Так вот, Славка говорит, что сам видел, как курятник утащил от дома курицу. Нале­тел, подхватил ее когтями и унес…

Я представляю, как это могло бы выглядеть: огромный хищный курятник пикирует с неба и хватает курицу… И правиль­но делает. А как же иначе? Ведь он ― дикий хищ­ник!

У него даже цвет хищный. Курятник не гладкий, как домашние куры или гуси или даже как некоторые дикие, но не хищ­ные птицы, ― он пестрый. Это очень особая пе­строта у него, по ней сразу чувствуется, что курятник ― хищник. Перо как найдешь на поле, сразу понятно, что это перо от курятника, и сразу видна в нем небывалая сила и хищность.

Вот доплету канатик до нужной длины, подсторожу курятника на приманку и пой­маю его, чтобы подержать в руках…

А потом отпущу, и он снова полетит высоко–высоко…»