Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

ЧЕРНЫЙ АИСТ

«23 мая. Привет, Андрюня!

…После нескольких дней ходовых маршрутов я в наиболее многообещающих ме­стах обязательно устраиваю сидячие стационарные наблюдения, которые дают со­всем иной, нежели пешеходная работа, материал. Видишь в том же самом месте уже другое, в новом ракурсе. Как сейчас. Сижу, наблюдаю конкретное место, но попутно обозреваю округу в радиусе многих верст. На небе ни облачка. Жарчеет.

Правда, к концу сидения, особенно если оно связано с такими флегматичными объектами, как черный аист, устаешь сильнее, чем при ходьбе. И день прошел, и за­писей, казалось бы, меньше, чем при маршруте, но не отвлечешься ни на что ― сра­зу возникает опасение что‑то пропустить, да и формально получается дырка в на­блюдении. А этот аист или гриф сидит себе, как мумия, без движения час за часом…

Сегодня, правда, было много необычного, так что я трудился на грани фола пооче­редно, а когда обстановка позволяла, ― и одновременно на двух объектах, букваль­но разрываясь на две части. Надиктовал втрое больше, чем обычно, и, все равно, нет удовлетворения, нет желаемой законченности в собранных, пусть и весьма осно­вательных, кусках.

Категорически не хватает своих глаз! Просто отчаяние охватывает. Несколько ред­чайших вещей под руками (что аист, что снегирь), но ведь не раздвоишься! Вот когда самый момент насажать вокруг пяток надежных студентов с подробными инструкция­ми, но… Ни помощников, ни времени, ни аппаратуры, какую хотелось бы иметь, сей­час нет, а жадность на еще не увиденное утихомирить внутри не могу. Семна­дцать часов в день точно работаю, но все равно не хватает.

Просто невозможно ото всего этого оторваться, хоть и понимаю, что блажь. Мало ли кто чего, может быть, никогда нигде не наблюдал…

Всего самому не увидеть и не записать, и уж тем более не понять.

Но я ведь тебе про аиста начал писать.

Так вот, в знойном дружественном Туркестане, как и во всех прочих частях своего некогда обширного ареала (в основ­ном по лесной зоне), этот птиц повсеместно очень скрытен, редок и населяет самые глухие и труднодоступные места.

В Западном Копетдаге его гнезд вообще не находили. Поэтому, наблюдая этих молчаливых элегантных птиц, подолгу без движения стоящих, как в карауле, на ска­лах над гнездом (один из них провел так, стоя на одной ноге, пять часов (!), ― захва­тывающее своим динамизмом зрелище…), я постоянно ощущаю отрадное чувство приобщенности к нетривиальному орнитологическому явлению и к очень интересно­му виду.

Птенцы в гнезде только что вылупились, еще и ползать толком не могут, но гнездо расположено так, что хотя бы его часть всегда в тени, даже в полдень; поэтому детки лежат в тенечке; все «продумано».

Лежат они там, как три белых пуховых комочка с непропорционально–огромными нелепыми шнобелями (в таком воз­расте главное ― питание, поэтому клюв, как са­мый важный и необходимый инструмент, развивается быстрее других орга­нов). Не верится, что через несколько месяцев эти цыплята превратятся в подобных своим родителям огромных экзотиче­ских птиц.

Взрослые аисты, кстати, при всей своей броской внешности, изысканностью и утонченностью поведения не блещут. Ни­как особенно друг с другом не общаются, ограничивая контакты в важные для супругов моменты (смена партнера на гнезде и т. п.) лишь крайне сдержанными, лишенными внешних эмоций ритуальными де­монстрациями ― малозаметными поклонами. Причем выглядит это не как интелли­гентная эле­гантность, а как равнодушие. Такое чувство, что брак у них не по любви, а по биологическому расчету продолжения своего уникального черного аистиного рода. (Может, они даже по имени друг друга не знают?)

При наблюдении за ними не покидает ощущение, что внешним своеобразием Бог наградил, а вот при распределении мозгов и эмоций явно отвлекся на что‑то другое (известно, на что ― на воробьиную мелкоту: все мозги и эмоции доста­лись синич­кам, поползням, воронам, сорокам, галкам, сойкам и прочим их воробьиным родственникам).

Помимо импозантной и загадочной внешности, контрастирующей с обликом всем знакомых белых аистов, черные аисты поражают меня тем, что, паря в восходящем потоке теплого воздуха без единого взмаха крыльев, набирают прямо над гнездом высоту в полтора километра, а потом планируют из поднебесья куда‑то за горизонт.

А когда возвращаются, отрыгивают в гнездо довольно крупную (с ладонь) рыбу, кормят ею птенцов и сами едят, сидя на гнезде. Одна из птиц принесла в зобе за один раз шестнадцать рыбешек. Ловят где‑то далеко на постоянных притоках Сумба­ра (вода должна быть прозрачная, а в самом Сумбаре она мутная). Видеть эту рыбу в прокаленном солнцем скаль­ном пустынном ландшафте весьма духарно…

Ладно, все. Вольно. Привет там Чаче, Ленке и Эммочке».