Ствол этого дерева был сплошь покрыт струйками крови, стекающими в озеро, а ветви увешаны человеческими головами. Стал Хатем разглядывать эти головы, и ему померещилось, будто те ответили ему улыбкой…
«27 января. Здорово, Маркыч! Как оно?
…Почувствовав, что созрел для радикальных перемен, прихожу в кара–калинскую парикмахерскую, сажусь. Парикмахер–туркмен, в воодушевлении от необычного клиента, отодвигает в сторону уже многократно использованную простынку, виртуозно набрасывает мне на шею чистую, извлеченную по такому случаю из тумбочки, и мастерски поигры–вает ножницами, предвкушая клиента, несомненно способного оценить его мастерство!:
― Я Вас слушаю. Как над а?
― Налысо.
Он в первое мгновение не может понять, не ослышался ли.
― Но ведь Вы же рыжый?..
― Ну и что?
Убедившись, что не ослышался, он не скрывает разочарования.
― Нэт, ничего, канэшна… Только, знаэшь, зра ты эта… Ты–та вэдь нэ туркмэн.
― Ну и что?
― Да ничего… Мне‑то ничего… Эта ты будешь лысай хадыть… Ну так как, что ты решыл?
― Налысо!
Он вздыхает, уже безо всякого вдохновения опустив руки и скрестив их на животе.
― Как налыса? Не бывает налыса! Бывает нагола или под машынку! Как нада?..
Я оказался не готов. Подумав секунду и поняв, что не доверяю опасной бритве в руках этого разочарованного черноокого брадобрея, я сделал выбор:
― Под машинку!
С каким же разочарованием и раздражением парикмахер стряхивал потом со зря испорченной свежей простыни мои рыжие патлы!
За полное и неузнаваемое обновление своей внешности, повлекшее за собой удивительный по стойкости эффект глубинного духовного обновления, я заплатил тогда двенадцать копеек…
Поэтому сейчас я скажу тебе так: не складывается жизнь, или, наоборот, обуяла гордыня, или просто хочется встряхнуться ― побрейся наголо или хотя бы постригись под машинку. Поможет при любом раскладе».