ФБР

Глава 11

Резкая, пульсирующая, невыносимая боль заставила Зиновия Сергеевича открыть глаза. Лучше бы они оставались закрытыми…

Квадратная камера. Достаточно просторная. Металлические стены с пятнами то ли ржавчины, то ли высохшей крови, потолок со светильными плитами и наваленная на бетонный пол солома. Много соломы. Санитарная дырка. Прямоугольная кормушка, разбитая на две части: в одной — вода, во второй — зловонная похлёбка.

Всё тело адски пекло.

— Новый экземпляр получился не совсем таким, каким вы хотели его видеть… — донёсся низкий мужской голос сквозь решётчатое оконце в металлической двери. — Но вы должны понимать, босс, что доставшийся мне материал был нулевым. То, что мне удалось с ним сделать — уже настоящее чудо!

Хлопок, похожий на звук от пощёчины.

— За что?

Ещё один хлопок.

— Он всё же не так плох…

Третья пощёчина.

— Нет, босс, перестаньте меня бить, я на такое не подписывался!

Ещё пощёчина!

— Я вам не зверьё ваше! — возмутился голос.

Разумеется, за этим последовала ещё одна пощёчина.

— Ну, знаете, я могу от вас уйти! Да, захочу — и уйду!

— Но ты этого не захотеть! — донёсся странный голос, уж наверняка принадлежавший чупакабре.

— Эх… кого я обманываю?..

— И что не так с он? — в решётчатом окошке блеснула пара глаз полукровки, больно похожие на свиные, но лишь при условии, что свинья болеет желтухой. — Зачем он лыс?

— Шерсть очень скоро отрастёт, босс, — голос источал благоговейное смирение. — Я сыплю ему в еду нужный комплекс витаминов.

ШЕРСТЬ!!!

Зиновий выставил перед собой руки. Но это не были его руки. Это были бугристые отростки с наборами отвратительных плотных подушечек на пальцах. На всех восьми, мать вашу! КУДА ПОДЕВАЛИСЬ ДВА ПАЛЬЦА?!! Ноги! НОГИ! Коленный сустав был вывернут наизнанку. Они складывались совсем в противоположную сторону! И этот ужас, это гротескное уродство, в которое превратились ступни…

О ГОСПОДИ!!!

Испытывая отвращение, Градов прикоснулся уродливым отростком к лицу. Это было не лицо. ЭТО БЫЛО НЕ ЛИЦО! Шершавые подушечки пробежались по груди лишь для того, чтобы выявить чудовищное отклонение. Грудь выпирала вперёд, подобно клину из мяса, кожи и костей…

И хоть всё тело горело, хоть уродливые конечности очень плохо слушались, всё же Зиновий Сергеевич вскочил с пола и заколотил ненавистными ему кулаками по двери без ручки.

«Что вы со мной сделали, суки, что вы натворили!» — пытался выкрикнуть Зиновий, но его новый рот выплюнул лишь рычание и лай:

— Ррраааввв, у-у-у-ф-ф-ф, гравк, гравк, т-у-у-у-ф, ррровк, гравк!

Это всё слишком нереально. Чудовищный сон душевнобольного, фантазия нерадивого художника, обожравшегося экстази, психоделический кошмар!

Вот только Зиновий прекрасно понимал: это всё происходит с ним. Это всё на самом деле…

— Парень не такой плохой, да, шустрый он, да, — закивал чупакабра по ту сторону двери, пристально вглядываясь свиными глазками в полные злобы и страха глаза Градова. Вернее, того, что осталось от Градова… Человеком это создание назвать при всём желании было невозможно… — Я назвать его Горгорот. Да, это подходящий имя для он.

— Так вы всё-таки довольны моей работой?

Пощёчины не последовало.

Значит, Боно Укротитель Мутантов всё-таки был доволен…

Непредвиденная искра.

Такая крошечная, такая незаметная.

Водород любит искры. Одной достаточно.

Крах дирижабля…

Стенки аэростата догорают, в обломках кабины виднеется изувеченное тело боцмана Родригеса. Жизнь стремительно покидает его. Глаз боцмана сосредоточен на флагштоке. Славный флаг их экспедиции окроплён кровью. Кровью лежащего неподалёку капитана.

— Я так и не увидел надежду, мой капитан Эльмиран, — вместе с кровавой слюной вытекает изо рта Родригеса. — Простите меня…

Счёт времени был потерян. Прошли ли сутки, недели, годы, или лишь часы? Потолок всё время тускло светился — в камере не было дня и ночи. Царили вечные сумерки… Зиновий хотел умереть с голоду, но это оказалось не так просто, как хотелось. Сотни раз он давал себе мысленное слово, что не притронется к еде, будет себе тихонечко лежать у стены, на притоптанной соломе, пока ледяные лапы Забвения не заберут его домой… Увы, когда голод становился нестерпимым, Зиновий терял над собой контроль — что-то звериное, потаённое вырывалось из него, затуманивая рассудок. Зиновий набрасывался на еду и не успокаивался, пока последняя капля похлёбки не оказывалась в желудке.

Шерсть росла невероятно быстро. Колючие щетинки, покрывающие всё тело, превращались в густые, волнистые волосы.

Впервые, когда Градов нащупал длинным и тонким языком свои клыки, он невероятно расстроился. Правда, очень быстро спохватился, ведь их можно было использовать как оружие. С умилением Зиновий Сергеевич мечтал о том, как вцепится этими клыками в шею Боно (или хотя бы одного из его помощников). Пожалуй, мысли о кровавой мести — были единственным утешением для изуродованного Градова. Всегда за этим лжеутешением следовало ещё большее разочарование и тоска — обязательный атрибут лобового столкновения фантазий и реальности.

— Неплохо шерсть отрасти у Горгорот, — как-то произнёс Боно, сверкая жёлтыми глазами в дверную решётку. — Три дня пройти. Он уже должен готов к тренировка.

Помощник что-то буркнул в ответ.

ТРИ ДНЯ! Зиновий здесь всего три долбанных дня!

Три месяца, а то и три года — вот какими эти семьдесят два часа показалось Градову.

Может, так воспринимает время его новое тело?

А может, нужно просто напасть на эту сучью тварь и разорвать на части?

Дверь открылась. В камеру вошёл Боно. Землистокожий упырь с тонкими узловатыми конечностями и невероятно раздутым даже для чупакабры животом. Он стоял сгорбившись, опёршись на чёрную трость с набалдашником из слоновой кости в форме человеческого черепа. Горбатый Укротитель Мутантов выглядел слабым и беззащитным.

— Рррааавк!!! — сорвалось с клыкастой пасти Зиновия Сергеевича, что означало: «Ты умрёшь мучительно!»

Мгновение, второе, искры в глазах, резкая многократная боль по всему телу, судорожная тряска… Зиновий обнаружил себя на полу. Над ним возвышался Боно. Из наконечника трости змеились электрические разряды. Уродливое лицо Укротителя треснуло пополам хищной ухмылкой. Все его желтоватые зубы были заострёнными, как у акулы. Градов никогда не видел такого ни у одного полукровки, с которым доводилось пересекаться раньше. Был ли это результат изощрённой стоматологической работы, либо Боно принадлежал к особому подвиду чупакабр — особо не задумаешься. Ведь электрошок отнюдь не способствует мышлению…

— Ты не понимать ещё, к кому ты попадать, — заговорил чупакабра. — Я Великий и Ужасный Боно! Укротитель Мутантов! Ты теперь мой мутант. И я буду тебя укрощать.

Последовала новая череда электрических разрядов. Они парализовали тело, подпитывая ненависть Градова к Боно. Да что там к Боно? Ко всем этим дагонским тварям и их прихвостням! Так нагло лгать! Так бесчеловечно обманывать! Пускать стариков на байган… Продавать моральным уродам вроде Боно для маниакальных экспериментов, для удовлетворения больной прихоти!

ОНИ ВСЕ ДОЛЖНЫ УМЕРЕТЬ!

ОНИ ПОДЛЫЕ ТВАРИ, НЕДОСТОЙНЫЕ ЖИЗНИ!!

ОНИ РАКОВАЯ ОПУХОЛЬ ЗЕМЛИ!!!

Но лютая звериная ненависть не имела выхода. Она была заточена в клетку. Клетку страха перед металлической тростью, искрящейся парализующими молниями.

— У меня совсем скоро будет выступление, — признался Боно. — А ты ещё ничего не уметь. Я хочу сделать тебя как коронный номер, как гвоздь выступления. Времени совсем нет. Я придумать для тебя небольшой трюк. Дальше будем делать много трюков. Сейчас хватит один. Подняться на ноги!

Градов лежал неподвижно.

— Подняться, мазафака, на ноги! — завопил Боно и ткнул Зиновия искрящейся тростью в бок.

Электрический разряд обжёг сильнее огня. Но Градов продолжал лежать.

— Встать, бич, встать! Ап, мазафака, ап! Встать! — визжал Укротитель, люто награждая мутанта за непослушание сотнями тысяч вольт.

Боль. Чудовищная боль. Жизнь, собственно, и есть сплошная боль. Мы рождаемся с болью. Умираем в мучениях. А время, когда нам кажется, что не больно — лишь иллюзия. Это просто сильная боль на время затихает. Обязательно что-то продолжает болеть. Душа, либо тело — не важно. Оно всё связано. Оно всё болит… То с большей интенсивностью, то с меньшей. Но болит. И избавившись на время от сильной боли, мы попросту принимаем меньшую боль за освобождение…

Что от того, если тело Градова сейчас горит в электрической агонии? Это лишь физическая боль. Боль душевная намного сильнее её. Боль от предательства, от необъятного ужаса, случившегося с ним — куда страшнее… Она настолько невыносима, что хочется её прекратить любым способом. И физическая боль — один из выходов. Оборвать нить жизни — значит оборвать мучения…

— Ты больной ублюдок! — заключил Боно. — Как с такой ублюдок можно работать? Лежи здесь и подыхай!

За спиной Укротителя хлопнула дверь.

Зиновий Сергеевич Горгорот вновь остался один.

«А жаль, — подумал он, продолжая неподвижно лежать на соломе, еле дыша, — ещё бы несколько минут электрической пытки, и этот кошмар мог бы навсегда закончиться…»

Истерзанное током тело начало более менее слушаться Градова лишь через какое-то время. Опять же, невозможно определить, какое — либо час, либо трое суток.

И пусть к двери никто не подходил, а в стенах и потолке сложно различить что-то похожее на видеокамеры — Зиновий буквально затылком чуял, что за ним постоянно наблюдают.

Когда Градов-Горгорот опять смог держаться на своих двоих, Боно вновь пришёл к нему с неприятным визитом.

— Опять на меня пытаться напасть? — ухмыльнулся он.

Градов показал ему очень некультурный жест.

— Вау, хоть чему-то мы учиться! — похвалил Укротитель. — Тогда присесть и руки в стороны!

Градов не шелохнулся, застыв всё в том же некультурном жесте.

— Ты ведь помнить, как больно эта штуковина делать? — Боно направил кончик трости с набалдашником из слоновой кости в форме человеческого черепа на непослушного мутанта.

Градов не пошевелил и мускулом.

— Что ж, я подозревать это, предвидеть тебя, — вздохнул Боно, прогулочным шагом направляясь к Градову. При этом, правда, не сводя с него конца трости. — Ты старый душа. Мы тебя омолодить немного, но твой душа всё такой же старый… Мы дать тебе второй шанс, ты это не хотеть понимать, — он остановился в трёх шагах от неподвижного Зиновия. — Тебя могли сделать консервы для кошечек. Их очень любить мой крылатый обезьян.

Горгорот оскалил пасть в нелепой ухмылке, вывалив набок язык.

— О, тебе есть смешно? — удивился Боно. — Это не есть хорошо, что тебе есть смешно. Ты не понимать ничего. Ты не хотеть жить. Твой старик Градов не хотеть жить. Но ты есть уже не он! Ты — Горгорот! Ты моё творение! Мой генетический эксперимент! Ты хороший получиться! Даже не представлять, насколько…

Тёмно-зелёные глаза Зиновия сверкнули звериным огнём.

— Ты не выполнять команды, как послушный пёсик, — сказал Боно, пятясь к выходу. Что так поразило его в глазах Градова? На какое-то мгновение Зиновию даже показалось, что Укротитель испытал нечто вроде… страха, что ли? — Да, не выполнять… Мы перестараться со звериным материалом… Ты сильно дик. Но я уже придумать для тебя номер. О да, Горгорот, ты будешь мой новый звезда! Да-да-да!

С едва различимым скрипом петель, металлическая дверь захлопнулась.

Зиновий Сергеевич вновь остался один.

Но ненадолго.

Ведь совсем скоро в городе Н состоится незабываемое представление Великого и Ужасного Боно Укротителя Мутантов!

У меня не было желания идти на это чёртово представление. После теракта в здании ОБООП мне вообще ничего не хотелось. К тому же, по городу ползали слухи о каких-то неприятностях в гетто чупакабр. И если не Светка, ради которой я, собственно, купил билеты, то остался бы дома. Порылся в своей скудной библиотеке, может, откопал бы какой-нибудь подзабытый комикс или научно-популярный журнальчик. А куда лучше, позвал бы Вэньг Ли в гости…

Ох, Вэньг, моё ты азиатское чудо!

Светка… Из-за Вэньг я потеряю друга. Единственного за последние годы друга… Хотя и без Ли всё к этому шло. Бутон Светы Соловьёвой распустился. Она уже неоднократно лезла ко мне целоваться. Скоро в штаны полезет. Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает. И я это прекрасно знал с самого начала. Во всём виноват я и только я. Не следовало подавать девчонке напрасных надежд. Сейчас она уже не девчонка. Сейчас она женщина. А я? Я просто негодяй, которому она не интересна как женщина…

Зато мне интересна Вэньг Ли. Очень интересна. Чёрт, я схожу по этой китаяночке с ума!

И почему в жизни ничего не бывает просто и легко? Зачем судьба постоянно ставит нас перед выбором: делай так, либо делай эдак. Хочешь любовницу — теряй друга. Хочешь друга — теряй любовницу. Хочешь друга — а друг не хочет быть другом, хочет быть любовницей…

Я поймал себя на мысли, что уж больно легко впадаю в размышления о своих личных проблемах, отрываясь от недавних ужасающих событий. Пятеро моих коллег мертвы. Свыше десяти — госпитализированы. Счастье многих, что были на заданиях, в противном случае список жертв увеличился бы раз в пять, если не в десять. Начальнику выписали пилюлю прямиком из Министерства. Как это отразится на нас, простых смертных гладиаторах и баранщиках — страшно даже подумать. Дмитрий Александрович очень требовательный человек… И при всём при этом, мне хватает инфантилизма размышлять о своих отношениях с двумя подружками-десятиклассницами!

Я полный кретин!

Хотя… С другой стороны, что от того, если я буду постоянно убиваться? Это вряд ли вернёт с того света коллег. Да и скорому выздоровлению раненых не поспособствует. Хуже здесь будет только мне. Нервные клетки не восстанавливаются, и всё такое. Знаю, звучит жестоко, но, по сути, ни с кем из пострадавших и погибших я не был близок… Да, жалко, да, обидно, да, судьба порой бывает жестока… Но что я могу поделать в этом случае? Вскрыть себе брюхо консервным ножом? У меня ведь есть своя жизнь тоже.

Эгоизм?

А кто не эгоистичен? Последний микроб — и тот существует для того, чтобы удовлетворять свои низменные потребности. Развиваться там, жрать то, что жрут микробы и плодиться с бешеной скоростью. Чем люди лучше микробов? Мы населяем Планету, используем её ресурсы, выжимаем до последней капли всё, что только можем. Оставляем после себя пустыни, бетонные склепы и бесплодные почвы. Но при всём при этом нам хватает наглости размышлять о чём-то лжевозвышенном, считать себя венцом природы, высшим звеном в пищевой цепи. И при первом подходящем случае с высот собственного самолюбия проявлять трусость и страх, высокомерно обличённые в фольгу «сострадания». Интеллект дан человеку зря. Мы попросту не ценим этот дар. Древние люди выжигали целые леса, чтобы было проще охотиться… Мы сейчас делаем подобные вещи гораздо изощрённее, но суть-то остаётся той же! Человек — эгоистичный зверь, живущий по простому правилу, установленному ещё миллиарды лет до его появления: жри и размножайся.

Всё.

Хотя нет, не всё ещё. С появлением дагонцев наивные представления о месте человека в цепи эволюции — изменились в корне…

Вот теперь всё.

Мысли какие-то пессимистичные и несвязные. Оно-то и не мудрено в свете последних событий…

Нет, надо развеяться, а то такими темпами и до шизофрении недалеко. Благо дежурства нет в день представления Укротителя Боно.

Но что-то мне подсказывает — нелёгкой прогулка выйдет. Нутром чую, что это будет последняя наша со Светкой прогулка. Рано или поздно она узнает обо мне и Вэньг Ли, так что… Так что, нечего из себя целку строить, надо самому ей всё рассказать. Во время выступления, либо после него — не важно. Главное поставить перед фактом. А там поглядим. Вдруг Светке это не помешает со мной дружить? Наивно…

Что ли воздухом подышать? Да, хорошая идея.

Последние дни выдались пасмурными. А сегодня небеса окрасились в характерный зелёный цвет. Порядочным гражданам бы дома сидеть. Но я ведь милиционер…

В воздухе повисло напряжение. Ожидание чего-то неизбежного, вот-вот должного произойти. Чего-то масштабного, чего-то серьёзного, вспять меняющего ход жизни. И таинственные исчезновения психокинетических сигналов с наших радаров, резкое изымание сигаретной продукции из продажи, в конце концов, взрыв в нашем здании — это лишь первые птички, имя которым буревестники.

Ноги несли меня по привычному маршруту. Вдоль разбитых дорог, мимо диких кустов полыни. В нагрудном кармане ветровки нашла приют недобитая пачка «Суйен». Рука так и тянулась к ней. Не то, чтобы я боюсь косых взглядов и всё такое… Но сигареты официально запрещены. А я ОБООПовец, как-никак. Посему с публичными сеансами употребления табака пришлось завязать. Приходится прятаться от любопытных глаз, как пацану какому-нибудь!

Может, пора на байган переходить?

Да ладно, я ведь в отрицаловке! Вот просто взять и ни с того ни с сего отказаться от многолетних принципов? Хе! Фе! Бе! Мда…

А вот и мой старый друг — взобравшийся на гранитный зиккурат лысый мужичок в костюме тройке из окислившейся бронзы. Костюм тройка… Что-то крутится в голове… Ах да, Джек Потрошитель, то есть Дядя Афанас! Странный старикашка с козлячей бородкой и усами. Он мне здорово помог с тем амбалом в пустынном переулке. И какая разница между чудаком Афанасом и Владимиром Ильичом Лениным?

ЛЕНИН!

Точно, вспомнил! Да, его так звали. Вождь пролетариата. Любитель прогулок на броневике! Отец русской демократии. Или нет, не так. Это уже не из той оперы, наверное. Странно, если сложить его инициалы, получится зловещее ВИЛ. Именно такова украинская аббревиатура русского ВИЧ. Поражающий нежную плоть наших стран вирус иммунодефицита в обличии переломившего ход истории человека? Картавого лысого коротышки, из уст которого чудовищное слово «расстрелять» звучало так непринужденно, так легко и незамысловато, так по-детски наивно, и в то же время, так по-взрослому убийственно…

Бронзовый истукан всё так же непоколебимо возвышался на гранитном постаменте, сжав опущенной рукой кепку (с определённого угла обзора может показаться, что это не кепка, а фаллос). Мои размышления не беспокоили его. Также его не беспокоили вороны и голуби, использующие его лысину и плечи в качестве общественного сортира. Он стоял там, вне времени и пространства, вне мыслей и идей. Вечное напоминание о зыбкости эпох…

Как его ещё на металлолом не растащили?

Хотя не мудрено — пункты приёма металла давно не такие, как прежде.

Мне чертовски сильно захотелось курить. Лёгкие буквально пульсировали желанием присосаться альвеолами к живительному дыму китайской контрабандной сигареты. Невдалеке с бродячим котом играли дети. Ну, эту игру трудно правильной назвать. Скорее живодёрство с использованием мотка капроновой верёвки, бензиновой зажигалки и стального прутика… Эта забава обещала полностью поглощать детское внимание ещё минут десять, а то и все полчаса (если кот окажется достаточно выносливым). Ввиду этого я достал сигарету и закурил.

Но удовольствие от курения было подмочено воплями бродячего животного и хохотом малолетних садистов. К тому же, не очень-то тут и расслабишься, когда по сторонам всё время косишься, а не идёт ли кто. И этот Ленин, чтоб ему, нависает…

Я принял единственно верное решение — направился домой.

И словно в насмешку, вдалеке засверкали зловещие зигзаги молний, облака треснули громом. На грешную землю хлынули кислотные слёзы небес…

Пришлось выбросить недокуренную сигарету.

Я раскрыл с пояса защитный халат. Тонкая прозрачная материя хорошо защищала, но это не повод оставаться под дождём.

У затёртой двери моей квартирки стояла Вэньг Ли. Она была одета в старый брезентовый халат. Судя по тому, как она в нём утопала, дождевик наверняка принадлежал её отцу. Под капюшоном сверкал хищный взгляд уссурийской тигрицы.

Я без колебаний впустил её, вяло поругав за то, что незачем так рисковать, когда на небе зелёные тучи.

Я завёл её в ванну, бросил халат в таз с водой. Вэньг последовала моему примеру. Не успел я толком насыпать нейтрализатор в таз, как Ли уже сбросила с себя остатки одежды и забралась в душ. Вскоре я присоединился к ней. Молодец, знает, что первым делом нужно делать, когда попал под кислотный дождь. Горячую воду опять не дали и нам пришлось изрядно переохладиться.

Мокрые, дрожащие, покрытые гусиной кожей, мы зашли в спальню.

Я нарыл в шкафу полотенце и принялся растирать им Вэньг. Потом она растирала меня. После Ли увлекла меня в кровать. Мы увязли в простынях, как две пчелы в сиропе.

Мы увязли друг в друге…

— Говард, Вар, я не хочу, чтобы ты дружил с этой дурой Светкой, — вкрадчиво прошептала Вэньг, играясь волосами на моём лобке.

Ну вот, началось. Всё, как я и предполагал! Женщины… Такие предсказуемые! Такие коварные…

— Вэньг, я не вижу проблем в нашей со Светкой дружбе. Мы…

— А я вижу, Говард, я вижу! — она сжала руку, которой теребила волосы на моём лобке. Больно…

— Ай! Ты чего это! Совсем уже из ума выжила?

Вэньг без разговоров вскочила с кровати и принялась одеваться. Я не успел опомниться, как она уже стояла у двери и возилась с замком. Не простой он у меня, замочек-то.

— Как это всё понимать? — я предстал пред ней завёрнутый одеялом а-ля Юлий Цезарь.

Она молчала. Нежное личико избороздили морщинки решительности и злости. Хрупкие пальчики безуспешно воевали с заклинившей дверной собачкой.

Простым нахрапом здесь не победить. Мне пришлось поменять тактику:

— Вэньг, девочка моя, прости, если как-то обидел тебя…

Ну и как у женщин получается так? Сама начала бред говорить. Сама мне всю растительность с интимного места чуть не выкорчевала. И я в конечном счёте виноват! Нет, ну нормально это?

— Да, обидел, Вар, очень сильно, — она повернулась ко мне лицом. И я буду не я, если когда-либо видел более несчастное лицо, чем у Вэньг Ли в тот момент. И, чёрт возьми, врёт ведь всё, играет — знаю прекрасно. Но всё равно ведусь, как пацан молокососовый.

— Я не хотел, — честно признался я.

— Не хотел, но всё равно обидел, — казалось, куда несчастней лицо, так ведь нет, ещё несчастнее сделалось! Мне аж сердце сжало тугим обручем. — Ты, Говард, для меня всё. Моя Вселенная! Мой Микрокосм и Макрокосм! А Света. Эта хитрая лиса, она хочет отнять тебя у меня! Я не отдам! Я буду бороться, я…

Конечно же, тут она разрыдалась. Конечно же, я обнял её. Конечно же, в тот момент я жалел, что знаком со Светкой Соловьёвой. Но с другой стороны, если бы я не дружил с ней, то и с Вэньг никогда бы не познакомился.

Микрокосм и Макрокосм… Откуда она такие матюги знает? Эх, не тому нынче школа молодёжь учит, да-а-алеко не тому.

— Она не знает о нас, Вар. Но когда узнает — не отступится. Она до последнего будет пытаться растоптать наше счастье. Она желает нам зла!

— Солнышко, думаю, ты преувеличиваешь…

— Нет! — Вэньг отстранилась от меня и топнула ножкой. — Это ты ничего не понимаешь, глупый ты! Я знаю, что вы с ней идёте на Укротителя Мутантов. И там она будет к тебе приставать. Будет гладить тебя и целовать твои медовые губы! Нет! Я не вынесу этого! Нет! Нет!

— Хм… Девочка моя, ты всё преувеличиваешь. Я люблю только тебя, — я попытался вновь обнять Вэньг, но она не далась. — Со Светкой у нас никогда ничего не было. И не будет. Мы друзья, и всё здесь. Ну как ты не понимаешь?

— Она подлая змея, — прошипела Вэньг. — Она притворяется твоим другом. На самом деле Соловьёва только и строит планы, как бы залезть тебе в штаны! Я не хочу, чтобы вы вообще виделись. Я не хочу, чтобы вы шли на это представление.

— Но Вэньг, я за билеты четверть месячной зарплаты отвалил.

— Тебе деньги дороже меня? Если так жалко билеты, так возьми меня вместо неё. Что тебе мешает?

Вот подло это…

— Нет, конечно же, нет. В смысле, ты дороже мне всяких денег. Деньги — они вообще фантики разноцветные, не больше. Но я ведь не могу так, Вэньг. Я пообещал Светке, что поведу её на представление. Мы с ней не первый год дружим. Пойми, я привык держать слово. Раз уж пообещал, то хоть сдохну, но его выполню.

— Скажи, что любишь меня, — прошептала Вэньг.

— Я люблю тебя, — не стал лгать я. Мы обнялись и поцеловались. Казалось, этот поцелуй смоет всё напряжение разговора, всю вредоносную спесь негативных эмоций.

Но так лишь казалось.

— Пообещай, что не пойдёшь с ней на представление, — сладко прошептала Вэньг Ли.

Господи, какая она настойчивая! Какой железный характер! Ей после школы прямиком в гладиаторы идти надо!

— Я не могу тебе этого пообещать.

— Тогда иди в жопу, козёл! — прорычала Вэньг и в считанные секунды разобралась с дверным замком. — Я ей всё про нас сегодня расскажу! Позвоню и расскажу!

— Милая… — промямлил я.

Но Вэньг хлопнула дверью.

Закипевшая внутри злость вырвалась наружу. Я опомнился секундами позже. Мои костяшки были сбиты в кровь. Дверца гардероба изуродована…

Хорошо, хоть дождь перестал, ведь Ли забыла у меня брезентовый халат.

Теракт выбил из колеи привычный ритм работы отдела по борьбе с особо опасными преступниками. Но если чего и может парализовать работу доблестного ОБООПа, то уж явно что-нибудь помасштабнее. Взрыв Водородной бомбы, к примеру. Или глобальная утечка хлорциана на додагонских военных складах.

В бывшем член тайного общества Карающий Феникс, а ныне майор-гладиатор — Чан Вэй Кун не поддался паническому настрою. В то время как многие его товарищи не устояли…

В частности, его напарник Говард Закиров. Новоиспечённый старший лейтенант взял внеплановый отпуск, как и некоторые его слабовольные коллеги. И это тогда, когда родному отделу так нужна поддержка, дух товарищества и взаимопомощь! Но если молодому сопляку Говарду подобная слабость простительна, то его взрослых коллег Малыш никогда не простит. Они потеряли авторитет в его глазах.

Время сводить счёты ещё придёт. Сейчас же главное — продолжать бороться, выполнять свой долг: душить гидру преступности, топтать гнид беспредела, стирать в порошок беззаконие, вырезать из тела общества раковую опухоль психокинетии!

По уставу не положено идти в дежурство одному. Но сейчас неуставная ситуация. Форс-мажор. Аврал, как бы сказал один из первых напарников Чана — отставной моряк Златоусов — если был бы жив…

Малыш нарушил устав, в одиночку взяв патрульный флаер и отправившись на дежурство. Смотритель взлётной площадки — седоволосый коротышка Юлий Григорьев — не стал останавливать Чана, хотя ему не составило бы особых усилий дёрнуть за рычаг тревоги. Он лишь вздохнул, причмокнув языком. Отчасти из-за страха перед Малышом, отчасти из-за понимания того, что в уставе написано многое, но, к сожалению, не всё…

Несмотря на то, что в паре патрульных милиционеров управляет флаером баранщик или младший напарник, матёрый гладиатор должен быть всегда готов его подменить. Раз в три года даже устраивается экзамен по вождению. Не сдавший его гладиатор получает штрафные санкции: начиная от банального вычета из заработной платы и кончая жестоким увольнением с занесением выговора в личное дело. Сказать, что Чан Вэй Кун не сдаст экзамен по вождению… Нет, вряд ли. Базовый уровень пилота у него был. Но вот дальше в этом направлении Малыш не продвинулся. Совершить вертикальный взлёт с ровной площадки — это одно. Совсем другое — держать нужную высоту в условиях повышенной облачности и ветрености.

За десять минут полёта с майора сошло десять потов, если не сто. Особенно когда он по ошибке отключил левый двигатель, от неожиданности дёрнул штурвал и тем самым вошёл в неустойчивый штопор. Трудно предположить, что почувствовал Чан в тот момент. Сколько раз он ходил по лезвию смерти… Чтобы погибнуть из-за банальной глупости.

Но трезвый ум сделал своё дело. Вращение остановлено, двигатель запущен, полёт нормализован. «Крылатый Патриот», как ни в чём не бывало, продолжал путь сквозь туманное небо города Н.

Вскоре Чан посадил флаер на первой попавшейся площадке, более-менее годной для приземления. Ею оказалось заброшенное футбольное поле, заросшее бурьяном, крапивой и полынью. Хлопнув дверцей, Чан направился в сторону домов. Он не обратил внимания на ожоги крапивой.

Малыш привык терпеть боль.

С поиском психокинетов в последнее время возникали серьёзные проблемы. Всплеск пришёлся на день теста на совершеннолетие в средних школах. После него радары вновь замолчали.

Чан добрался до улицы «Малая Слободская». Прохожие старались как можно быстрее скрыться с прицела его пронзительных глаз.

Малыш нарушил устав, дав волю эмоциям. Чувства — непозволительная роскошь для адепта тайного общества Карающий Феникс. Но Чан Вэй Кун давно уже не адепт. Он порвал связи с обществом, как последний предатель. Отступник… Но есть ли отступничество — не плясать под дудку Триад? И всё же… Бросить своих братьев феникса в такой тяжёлый момент. Ведь можно было поднять восстание, порвать все сомнительные связи. Но Чан предпочёл убежать прочь, как последний трусливый щенок!

Ну вот, сколько десятков лет ещё должно было пройти, чтобы Чан наконец-то признался себе в этом?

— Ты! — рявкнул Чан. — Да, ты, мальциська! Да, ты!

Пацан, на вид не старше тринадцати лет, вздрогнул. Окровавленные руки тут же исчезли в карманах затёртой гимнастёрки.

— Сто ты делаесь, засранеца!

Чан быстрым шагом направился к гаражам, в укрытии которых промышлял малолетний садист.

— Дяденька милицейский, это не я, это не я! — плаксиво оправдывался пацан.

— Не ты? Ты кому врать будешь, засранеца? Ты кому врать будешь?

— Не я-а-а-а-а-а! — затянул волынку пацан.

Чан остановился в метре от него и остолбенел. Нет, такого он не ожидал увидеть. Издали казалось, что подросток душит кота, вырывающегося, царапающегося, жалобно мяукающего. Так оно и было. Вот только до этого пацан замучил до смерти с две дюжины других бродячих животных. Коты, мелкие собаки, крысы, голуби, вороны, даже воробьи и одна канарейка — куча мёртвых тушек в проёме между заброшенными гаражами, прикрытая с одной стороны забором, с другой — навалом веток и ветоши, который сейчас был разрыт. Молодой садист бережно хранил свой секрет, пряча трупики жертв, каждый раз загребая обратно разрытый навал.

В основном это были крысы.

Едко-сладковатая трупная вонь резала глаза. До слёз. Или это резало сердце понимание, что такие люди существовали и будут существовать? Кайфующие от страданий других. Сегодня это животные. А завтра могут быть и люди…

Из этого тринадцатилетнего ублюдка может вырасти знатный серийный убийца, в лучшем случае — зоофоб, калечащий скот на фермах чупакабр.

— М-а-а-а-м-а-а-а-а! — завопил пацан, аки свинья недорезанная. — Ма-а-а-м-о-о-о-ч-к-а-а-а!

— Вот к ней мы тебя и атведёма, — кивнул Малыш, волоча за ухо визжащего и брыкающегося садиста.

Несмотря на возраст, пацан был выше Чана на голову, и майору для своего же удобства пришлось заставить малолетку согнуться в три погибели, чтобы не лишиться уха. Мало того, садюге пришлось волочиться следом за милиционером. И не прогулочным шагом, а чуть ли не бегом.

Малышу не составило труда выдавить из пацана адрес.

Жил тот в семи кварталах от гаражей. В ветхом одноэтажном домике с зарешёченными окнами. Мать пацана оказалась дома. Работала она ночным сторожем на байгановом складе.

Заплесневелая дверь отворилась со скрипом. Дом выдохнул в Чана и его малолетнего пленника спёртый дух мокрого зверья. В коридоре старого домика, больше похожего на склеп, стояла седоволосая женщина с бледным, недовольным лицом и грязью под ногтями распухших пальцев.

— Что эта сука на этот раз натворила? — словно отплёвывая мокроту, спросила она.

— Простите мою бестактность, мадам, — Малыш поморщился. — Но что это за скрежет и писк?

— Ах, это? — она оглянулась в темноту коридора. — Это мои питомцы. А теперь я могу знать, что натворил мой нерадивый Андрей, товарищ…

— Чан Вэй Кун, майор отдела по борьбе с особо опасными преступниками.

Женщина выпучила на Малыша мутные глаза, уж очень похожие на глаза варёной рыбы. В них плескался страх, граничащий с безумием.

— Да нет, ваш сын не дорос до особо опасного преступника, — успокоил Чан. — Пока ещё не дорос. Вот я и хочу сделать так, чтобы он и не дорос до него… Крысы?

— Что? — ещё больше выпучила глаза женщина.

— Ваши питомцы. Это крысы?

— В основном крыски, да, — кивнула женщина.

— Мадам, можно я зайду?

— Нет, — едва слышно сказала женщина. Её трясло от страха перед этим узкоглазым коротышкой, держащим за ухо её нерадивого сына.

— Почему? — задал риторический вопрос Чан.

— Ммм… м-м-мне нечем вас угостить, — выдавила женщина. Из её полубезумных глаз брызнули слёзы.

Чан лжепонимающе кивнул.

— Где ваш муж?

— Он на работе, этот ублюдок, — словно отплёвывая кровавые слюни, произнесла женщина. — Он пьянь и мразь, я хочу, чтобы он сдох.

— Он бьёт вас?

— Мам, прекрати, мам, хватит, успокойся, ай, — подал было голос пацан, но тут же утих, стоило Чану немного «подкрутить» ухо.

— Нет, конечно же, нет, — опомнилась женщина. Слёзы не переставали течь из её глаз. Казалось, это её постоянное состояние.

— Тогда почему вы его так не любите?

— Кого?

— Своего мужа, мадам.

— Как не люблю? — искренне удивилась женщина. — Я люблю своего мужа!

— В таком случае, почему вы желаете ему смерти? — Чану хотелось прекратить этот разговор ещё на «в основном крыски».

— Он не любит моих питомцев, — при этом лицо женщины сделалось несчастней несчастного. Слёзы усилились, в солидарность с ними из левой ноздри показалась зелёная сопля.

Женщина утёрла слёзы, а затем и сопли тыльной стороной ладони, которую потом вытерла о передник.

— Забирайте его, — Чан отпустил ухо малолетнего садиста, который тут же забежал в дом, оттолкнув мать.

Женщина шлёпнулась спиной о стенку коридора и сползла на пол.

С пола на Чана смотрела, без сомнений, сумасшедшая.

— Увы, ни ему, ни вам, ни вашему мужу я никак не могу помочь, — вздохнул Чан и поплёлся прочь.

Женщина молчала, сверля отрешённым взглядом его спину.

— И да, вы болеете маниакальным собирательством животных, — кинул через плечо Малыш.

— Хотите отведать чаю с крысиным мясом? — любезно поинтересовалась женщина.

— Спасибо, я сыт, — учтиво ответил Чан, прошептав самому себе: — сыт по горло тобой и твоим ублюдком сынком.

На этой шизофренической ноте Малыш решил закончить дежурство. Настроение было ни к чёрту. Красный сектор.

В конце концов, дело Чан Вэй Куна — ловить психокинетов.

Психопатов пусть ловят ребята из других отделов. Нечего вмешиваться в их работу…