Ферштейн, или Всем Звезда

Собаки и люди

Собаки — одна из достопримечательностей любого Севера. Столовая строителей — здание, похожее на огромный сарай, в котором приспособили кухню, поставили столы и кормят целые взвода людей. Возле столовой крутятся собаки, некоторые заходят внутрь, ложатся у дверей. Их десятки. В разномастных и разнокалиберных псинах угадываются предки — лайки, овчарки, спаниели, московские сторожевые и даже таксы. Благодаря одним людям, своим бывшим хозяевам (или хозяевам своих предков), они сироты, — и благодаря другим людям они выживают.

Многие из работников, завтракающих, обедающих и ужинающих, берут по дополнительной порции второго блюда, выносят за пределы столовой, ставят тарелки перед страждущими собаками. У некоторых есть любимцы в псовой когорте, и любимцам достается в особенном порядке.

У Троцкого тоже есть фаворит:

— Уродик, иди ко мне, Уродик! На, кушай, падлочка! — он ставит тарелку с котлетой перед зачуханым трехногим хромоножкой, в котором уже не угадать ни масть, ни породу — искалеченный дворняжка с грязной бородкой.

«Уродик-падлочка» благодарно лижет синюю от наколок ладонь благодетеля и только потом приступает к трапезе. Кушает, не торопится. Знает, что пока он все не съест, Троцкий будет сидеть на корточках рядом, курить, охранять от посягательств других бездомников.

О своем прошлом «наш зэк», как называли Троцкого сожители, практически не рассказывал. Говорят, только один раз объяснил компании, что папа у него был полярный летчик, на Северный полюс с парашютом приземлялся, и что в первый раз «наш зэк» залетел по малолетке, а потом садился уже «за что попало», когда «по случайностям», а когда и «ни за что». Вот и вся история.

Но нашим балагурам много и не надо.

— …А они там, в тюрьмах и на зонах, все благородных кровей, все дети капитана Гранта!

— Лейтенанта Шмидта.

— Ну да, я и говорю… И невиноватые! Все случайно и ни за что. А я вот думаю, что не беспричинно Троцкий к подоконникам неровно дышит. Не иначе, форточником был. Это сейчас разжирел, и потому переквалифицировался в слесаря.

— Что там подоконник. Он и к более высоким конструкциям неравномерный. Я его как-то возле вышки связи подсмотрел. Стоит, гладит железо, курит. А что его гладить? Не баба. И на макушку смотрит, голову задрал, шапка упала. Долго стоял. Непонятно, чего высматривал.

— Автоматчика.

— Не-а. Вот, думает, высоко, с парашютом бы оттуда. Гены!

— А гены и стонут, и плачут, и бьются о борт корабля!

— А мне кажется, он детдомовский.

— Возможно, вон какая фамилия…

— А что фамилия?

— Странная. В детдомах фамилии от балды дают.

— Что странного? Ты на свою лучше обрати внимание. Без смеха не прочитать. Особенно справа налево.

— А у самого-то!

— А что?

— А то, что всякое «оно» кончается на «о»!

— Да?!.. Кстати, у Левы с Могилева тоже на «о». Придет, я ему скажу твою версию!..

— Стоп, беру свои слова обратно!

— То-то же!

Как-то у Троцкого спросили, почему он не читает книг, только газеты.

— Почему не читаю. Читал. «Белый Бим Черное ухо».

— Слышал, — отозвался столичный. — В библиотеке есть. Хвалят. Очередь. По записи. Про собак?

— Как бы так, — ответил Троцкий и, чуть помолчав, добавил: — А так нет. Про людей. И про б…

— О! — удивился один из столичный. — Порнография, что ли?

— Как бы так, — дурачась, «объяснил» за Троцкого другой столичный, — а так нет. Что непонятного!

— Сами вы порно… графья. — устало заметил Троцкий. — Я думал, что в столицах бестолковых… мало.

— О, нет! На душу населения так же, как и здесь.

Троцкий окинул компанию критическим взглядом, буркнул:

— Здесь, походу, больше.