Ферштейн, или Всем Звезда

Всем «звезда»

Следующим вечером в гостиницу пришел связист, мой номинальный сосед по комнате. Худой, выше среднего роста, с шикарной шевелюрой — сноп черных волос, этакий «мягкий ежик». У него были умные внимательные глаза и длинная аристократическая шея с острым кадыком.

Я представил, как по кадыку течет струя водки, «ык-ык»… «бо убью» и так далее. А еще я понял, что все идет к тому, что сегодня-завтра придется признаться в своем каратистском банкротстве. Ничего, переживем, жертвенно подумал я.

Пришедший смотрел на всех немножко испуганно, хотя встретили его как ни в чем не бывало.

Оказывается, сегодня, в рабочее время, к нему на узел связи зашел Белорус и просил не обижаться, уверял, что никто на него зла не держит, и у них уже никто никого пить не заставляет. Возвращайся, мол, чтобы по-человечески. Что ты как неродной.

Парень, видимо, поверил, раз пришел. И даже принес на общий стол две бутылки коньяка «Белый аист», чего от него не ожидали.

— Только я пить не буду! — категорически предупредил он.

Какой базар, чувак, да с таким гостинцем тебе все прощается, даже наперед!

Похохотали, накрывая на стол.

Пили. Связист пил кофе, тоже принесенный им, настоящий растворимый, целая банка. Смотрел загадочно, все больше смелел, даже принимал участие в разговоре.

— Сегодня какой-то праздник! — восклицал Белорус, разводя ручищами, иногда покровительственно приобнимал связиста.

— Дружба, фройншафт! — поддерживал его Троцкий.

— А вот если бы ты, чувак, анекдотов пару рассказал бы для полного счастья, — заявил Белорус, когда все пьющие уже «нормальненько» захмелели. — Я знаю, вы, связисты, все новости первыми узнаете. Вон, когда про Афганистан объявили, так я только к обеду…

— Загадку хотите? — перебил связист, улыбаясь. — Лучше анекдота. Катарсис гарантирую.

— Давай! — воскликнула банда хором.

Хоть с катарсисом, хоть с катарактой.

— Ну-ка, все вместе, уши развесьте, — объявил всеобщее внимание Троцкий и закурил беломорину.

Связист вынул из красивой пачки «Филип Моррис» красивую сигарету, вид его был совершенно невинным, но при этом загадочно изящным.

— Загадка из трех частей, — начал он. — Ключевое слово — «звезда». Меняйте его на более подходящее и соответствующее, вы меня понимаете.

— Ну? — Белорус нетерпеливо заерзал в предвкушении интересного. — Гони катар или как его там!

— Понятно, интеллигент, — включился Троцкий, — рифму «звезде» знаем. Называл бы своим словом.

— Убеждения не позволяют, — отмахнулся связист, лучисто улыбнувшись. — Итак, товарищи, первая загадка: «Всем езда — одному звезда!» Что это?

Давай, не тяни, все равно не угадаем, сдаемся.

Связист недолго томил, быстро выдал разгадку:

— «Свадьба за городом!»

Пошарил по карманам, вынул спички, хотя к его сигарете полагалась бы зажигалка.

Все посмеялись: точно, «звезда»-то одна, а желающих много. Кто-то предположил: а вдруг жених перепьет, ну и так далее. Пока еще не очень смешно. Ладно, давай вторую загадку.

— «Одному езда — всем звезда!» — возвестил следующую загадуху рассказчик, криво ухмыльнувшись и обведя слушателей заблестевшим взглядом.

Та же реакция: давай отгадку!

Связист мял сигарету, как будто в его пальцах был не «Филип Моррис», а «Иван Беломорис». Наконец сделался торжественным и победно изрек:

— «Муж уехал в северную командировку».

Чиркнул спичкой о коробок.

Загорелся, затрепетал огонек.

Взрыв хохота как-то резковато оборвался, все стали посматривать друг на друга, закряхтел Троцкий, Белорус сказал без улыбки:

— Смешно.

Связист прикуривал долго, как моряк на ветру, горящая спичка в подрагивающих дланьках, сложенных лодочкой, пол-лица закрыто от зрителей. Одни глаза. Прикурил, разжал ладошки, пыхнул, заволокло лицо благородным дымом. Сказал сдавленно, на выдохе:

— Третья: «Всем езда — всем звезда!»

— Ну? — Белорус был угрюм.

Связист выдержал паузу, отхлебнул из кружки, сказал, глядя в потолок:

— «Вертолет разбился».

Сейчас уже никто не смеялся, все только улыбались, кто как. Кто криво, кто кисло.

Но совершенно неожиданно засмеялся Связист. Точнее, не засмеялся — хохотнул коротко, и замолчал. Загасил сигарету, недокуренную и до половины.

Балерун неуверенно поднялся, вышел из-за стола и, покачиваясь, направился в ванную. Все затихли. Вскоре оттуда донесся шум воды и какие-то ухающие звуки. Когда я понял, что это плачет человек, у меня тело покрылось мурашками.

Белорус казался спокойным и трезвым. Тихо обратился к связисту:

— За «конину» благодарствуем, конечно.

Взял в огромную ладонь пустую бутылку из-под коньяка, вгляделся в этикетку, проговорил слова из песни:

— Белый аист летит. Над Полесьем. Над тихим жнивьем.

Наконец, выдал в адрес притихшего связиста, при этом посматривая на меня:

— Ты, если что, заходи. Помыться, там, переодеться… Ты же здесь прописан.

Связист поднялся, ушел в свою комнату, вскоре показался оттуда с большой сумкой.

— Я вообще-то за вещами приходил, мне другое койко-место дают.

Все понимающе покивали. Кто-то сказал: жаль. Потом хлопнула дверь.

— Что с ним? — спросил я у компании, кивая в сторону ванной.

— У него жена балеринка, — ответил Писарчук.