Фиалки цветут зимой

Глава 2. Обман

Нас вышла поприветствовать директриса, мадам Дербрук. Я уже виделась с ней, когда мы с сыном впервые приезжали познакомиться с этим заведением. Она мне тогда показалась милой, ну разве что немного высокомерной.

– Добро пожаловать в «Бель-Эйр», – объявила она с таким гонором, будто распахивала перед нами двери курортного отеля.

Я поморщилась: помещение пропиталось запахом моющего средства, в котором не было ровным счетом ничего приятного.

Тоже мне, «Бель-Эйр»[3]… Со свежим воздухом у них тут явно какая-то недоработка.

Мы проследовали за директрисой в столовую, было как раз время полдника.

– Естественно, вы можете, если угодно, принимать пищу у себя в комнате, но еда в столовой – это прекрасная возможность приятно провести время в компании других резидентов.

Я обежала глазами пенсионеров, вяло обмякших на стульях, и мне не показалось, будто они приятно проводят время. Одни угрюмо пялились на меня, не переставая пережевывать фруктовое пюре, другие улыбались во весь зубной протез, а кое-кто шептал что-то на ухо соседке.

Я была главной сенсацией дня.

Я заметила, что в столовой собрались в основном женщины. Один из немногочисленных мужчин, худой и сухой как деревяшка, развернул кверху ладонь и послал мне воздушный поцелуй. Прекрасно: мало того что придется терпеть всех этих полуживых горемык, так еще и отбивайся от заигрываний старого извращенца!

Директриса представила нам дежурную бригаду.

– Вот эти люди будут о вас заботиться, – просюсюкала она на прощание и поспешно вышла. У директрисы в таком заведении наверняка забот хватает.

Сиделка по имени Лили предложила мне фруктовое пюре и печенье. Я мотнула головой в знак отказа.

– Что-то ты все молчишь, – заметил сын.

С тех пор как мы выехали из моего милого дома, я действительно не проронила ни слова. Антуан преодолел более четырехсот восьмидесяти километров лишь для того, чтобы сопровождать меня сюда, и вечером ему предстояла обратная дорога. Я дала себе слово его не тревожить.

Слова застряли глубоко в горле.

Лили проводила нас до комнаты. Мой новый дом площадью двенадцать квадратных метров. Помещение светлое, но тесное. Я окинула взглядом мебель, которая здесь едва помещалась, линолеумный пол и стены, выкрашенные в бежевый цвет, и выдохнула:

– Ах, как тут симпатично!

Медицинская кровать, стоявшая у стены, занимала бо´льшую часть пространства. Она напомнила мне о том, почему я здесь очутилась. Я больше не была Бабулей, женой и матерью, не была мадам Флоран, школьной учительницей, вышедшей на пенсию, не была даже Виолетт, на общественных началах работавшей в местной библиотеке. Я была теперь лишь одной из обитательниц дома престарелых, скрюченной старухой, неспособной передвигаться без помощи ходунков.

Женщиной, которая больше не может жить в собственном доме из соображений безопасности.

Это одна из любимых тем моего сына – безопасность.

«Тебе нельзя больше оставаться в доме одной, – сказал он мне. – Это вопрос безопасности».

А все из-за одного дурацкого несчастного случая. Я хотела нагнуться и опрокинулась набок. Ударилась головой о край раковины, на секунду потеряла сознание, а потом никак не могла подняться. Когда открыла глаза, почувствовала, что лежу в луже ледяной мочи. Ночная рубашка облепила тело, как старая кожа, которую я приготовилась сбросить. Было холодно, стыдно и страшно. Неужели вот так я и окончу свои дни – на полу в кухне, описанная с головы до ног? Обнаружила меня Женевьев, соседка, которая пришла прибраться. Несмотря на мои протесты, она вызвала скорую и сообщила Антуану. Он устроил из этого настоящий переполох, его было не остановить. Необходимо срочно найти «решение», нельзя «рисковать». Он всегда таким был, мой сынок. С самого раннего детства. Серьезный и внимательный к другим, он заодно опасался всех катастроф, которые в любой момент могли свалиться на голову и ему самому.

Вот почему я на него не сержусь. Вот почему согласилась приехать сюда. Он из-за всего беспокоится, а я не хочу ни для кого становиться причиной для беспокойства.

Над кроватью в стене – встроенный шкаф, на нижних полках – книги. Напротив – гардероб из «Икеи» (мой толстяк нормандец ни за что не втиснулся бы в такую крошечную комнатенку) и мой комод, на который поставили новенький телевизор с плоским экраном.

– Нравится? – спросил сын таким дрожащим голосом, будто в него добавили желатина.

Телевизор был сюрпризом, его доставили в то же утро. Сын суетился, открывал чемоданы, вынимал мои безделушки.

– Ты видела, я развесил твои фотографии.

Целая стена была занята снимками, большинство – изображения его самого в разные периоды жизни. Его дочь Леан. Мои правнуки. Сама я была только на двух фото: на одном – с моим дорогим Леоном, а на другом – с котом Репейником на коленях. Обычно я стою по другую сторону объектива.

Антуан сгреб все фотографии, которые нашел у меня дома, и обклеил здесь ими каждый свободный миллиметр стены. Как будто хотел законопатить все щели, чтобы моя жизнь полностью сосредоточилась в этом тесном пространстве.

– Антуан, – сказала я, преодолев спазм в горле. – Посмотри на меня.

Он наконец остановился и, будто спотыкаясь, произнес:

– Мамочка, я понимаю, как это тяжело…

Глаза его стали необыкновенно большими. Он решил, что мне будет здесь лучше, потому что очень за меня беспокоился, а теперь он беспокоился из-за того, что мне может здесь не понравиться.

И вот я сделала то, что делает любая мать, когда хочет успокоить испугавшегося ребенка. Я его обманула.

– Ничего тяжелого в этом нет. Просто новый этап, который нужно пройти. Мне будет здесь очень хорошо.