Филипп Август

Обделенный юный король?

Какой другой более щедрый дар мог получить четырнадцатилетний подросток, нежели королевство Французское? Разве не было оно самым обширным и густонаселенным на Западе? Хотя реки Шельда, Маас, Сона и Рона ограничивали его в общих чертах[26], рубежи к югу от Пиренеев были намного более неопределенными. Каталония, в принципе, все еще входила в состав королевства, несмотря на то что совет Таррагоны в 1180 году постановил больше не упоминать имя короля Франции в своих официальных актах[27]. На исходе XII столетия во Франции проживало примерно 10 миллионов человек, тогда как численность населения королевства Английского не достигала и двух миллионов.

Между тем король Франции был далек от того, чтобы располагать реальной властью над всеми обитателями своего королевства. Формально он правил везде, но распоряжался по-настоящему только в своих графствах Орлеанском и Парижском, которые принадлежали династии Капетингов, а также в областях Лана и Санлиса, составлявших каролингское наследие. Там он был одновременно и графом, и королем, что ставило его в явно двусмысленное положение. Поэтому одна из важнейших реформ Филиппа II будет направлена именно на то, чтобы положить этому конец. Впрочем, даже в своем домене королю приходилось иметь дело с богатыми городами, которые уже получили коммунальные привилегии и пользовались правом самоуправления (Нуайон, Санлис, Суассон, Компьень и т.д.), и в особенности с влиятельными церковными землевладельцами, такими как капитул собора Парижской Богоматери и великие парижские аббатства (Сен-Жермен-де-Пре, Сент-Женевьев, Сен-Виктор), которые ревниво оберегали свою финансовую, административную и юридическую автономию. Однако всюду в пределах домена король мог мобилизовать людей, как из простонародья, так и из своих вассалов, когда имел в них нужду, чтобы совершить какой-нибудь поход.

В большей части его королевства дело обстояло иначе. Конечно, уже миновали те времена, когда владельцы замков стремились самоуправно хозяйничать на малых территориях, включавших в себя каких-нибудь двадцать деревень. В самом деле, уже твердо оформились такие могущественные региональные владения, как герцогство Бургундское, графства Тулузское, Бретонское, Шампанское, Фландрское, Шартрское, Блуаское, Неверское, не говоря уже о герцогствах Нормандском, Аквитанском и графстве Анжу, которыми король Англии владел как вассал французской короны[28]. В пределах своих земель герцоги и графы желали распоряжаться как им вздумается: вершить суд, вводить налоги, издавать законы, собирать войска и вести войну. Они заключали между собой союзы против короля, а когда тот требовал от них военной помощи, торговались с ним по поводу численности своих отрядов.

Хотя нельзя сказать, что страна была раздроблена на мелкие кусочки, юный Филипп все же унаследовал королевство, поделенное между несколькими силами. Однако он не был обделенным королем. Он был самым богатым и могущественным среди магнатов своего королевства. Он владел самым населенным на Западе городом, Парижем, и мог собрать больше рыцарей и пехотинцев, чем его противники[29]. Кроме того, его предки сохранили контроль над многими сеньориями королевства благодаря прево, которых они долгое время назначали по своему усмотрению и которые все больше и больше становились арендаторами у них на службе на короткий промежуток времени (три года)[30]. Филипп располагал верным союзником, Церковью. Доброе согласие с церковнослужителями облегчало использование необходимых для власти социальных категорий, тех, кого можно квалифицировать как интеллектуалов и содержателей госпиталей. Его предшественники, Людовик VI и Людовик VII, показали ему, насколько это важно — извлекать выгоду из демографического подъема и динамичного развития экономики того времени, даруя привилегии переселенцам, распахивавшим целину[31], подавая примеры освобождения от серважа, предоставляя деловым людям возможность распоряжаться в своих городах благодаря коммунальному праву[32]. Наконец, великие феодалы, которые часто смотрели на короля как на свою ровню, все же не могли не признавать за ним определенный престиж, связанный с миропомазанием и коронацией.

Первые месяцы правления

Итак, дар, полученный юным королем Филиппом, не был отравленным. Король Франции и те, кто помогал ему править, имели в запасе большие козыри, но лишь от их ума и способностей зависело, смогут ли они наилучшим образом использовать их в интересах королевской власти, королевства и, если возможно, его обитателей. С главами могущественных феодальных кланов, стремившихся подмять под себя королевскую власть, соперничество обещало быть жестоким. Но вокруг Филиппа уже сплачивались верные сторонники династии Капетингов. Рыцари, епископы и аббаты из пределов домена, то есть из Иль-де-Франса, Орлеана и южных областей Пикардии, образовали прочный блок вокруг юного короля.

Подле него постоянно находился шамбеллан Готье, поступивший на службу к Людовику VII еще в 1151 году. Он открыл Филиппу важные тонкости и секреты государственного управления. Опытный воин и политик, маршал Робер Клеман, который прежде руководил обучением Филиппа, находился при нем и на самом раннем, трудном и рискованном этапе его правления. После смерти маршала, наступившей 10 мая 1181 года, его брат Жиль занял освободившееся место в королевском совете и постепенно приобрел там большое влияние. Ответственный за регалии, то есть за распоряжение к выгоде для короля мирскими доходами аббатств и епископств, временно оставшихся без своих церковных глав, Жиль использовал эту возможность, чтобы в январе 1182 года обеспечить избрание на пост епископа Осерского своему брату Гармунду, аббату Понтиви. Однако уже в августе 1182 года избранный епископ скончался, находясь с миссией в Риме по поручению королевского правительства. Немного времени спустя Жиль был избран настоятелем аббатства Сент-Женевьев. Это первое повышение позволило ему остаться при короле. Второе повышение — избрание епископом Турне — обеспечило ему почетную должность наблюдателя за Фландрией и ее графом. Однако это могло означать и некоторую утрату королевского благоволения, поскольку теперь Жиль находился вдали от двора[33].

Шамбеллан Готье и маршал Робер Клеман были своеобразным наследием Людовика VII, который подготовил окружение для своего преемника, сделав хороший выбор из людей скромного происхождения. Теперь наступала очередь Филиппа II усвоить урок и доказать, что он способен назначать компетентных и верных советников, оказывать им доверие и хорошо их награждать согласно заслугам. Однако он был еще слишком молод, чтобы самостоятельно выбирать и назначать советников.

Среди тех, кто помогал юному королю отстаивать его власть и зачатки государственного единства, нельзя забывать о представителях рода Капетингов. Это значило бы пойти против исторической правды. В самые критические моменты рядом с королем были представители фамилии Дрё: брат Людовика VII, граф Робер де Дрё, и его сыновья — Робер, наследник, Филипп, епископ Бове с 1175 по 1217 год, и Генрих, который стал епископом Орлеанским в 1186 году. Они внушали юному королю, чтобы он не позволял верховодить собой ни графу Фландрскому, ни представителям шампанского клана, которые имели покровительницу и самого эффективного агента влияния в лице собственной матери Филиппа, королевы Адели.

Итак, миропомазание 1 ноября 1179 года дало Франции второго короля, в котором у нее была большая нужда. Разбитый односторонним параличом, Людовик VII всё больше и больше отстранялся от дел. Будучи уже не в силах держать бразды правления, он ожидал смерти, которая наступила 18 сентября 1180 года. Английский хронист Рауль де Дицето явно позволил себе злословить, когда написал, что юный король выкрал у своего отца королевскую печать — ту самую, большую государственную печать, на лицевой стороне которой был изображен король с короной на голове, восседающий на троне, с одним цветком лилии и скипетром в руках, тогда как другая сторона была усеяна цветками лилии. Но разве прежде Людовик VII не дал понять со всей очевидностью, что он желает короновать своего сына и назначает графа Фландрского ему в помощники для управления королевством? Кроме того, печать не являлась личной собственностью короля. Ответственность за нее нес канцлер или, в его отсутствие, хранитель печати. Это разделение функций между королем и сановником, отвечавшим за подлинность официальных актов, было мудрой предосторожностью. Слишком боялись произвольных решений монарха, который мог впасть в безумие или стать жестоким и кровожадным в приступе гнева.

Что же по этому поводу сообщают документальные источники? После смерти канцлера Гуго де Шанфлёри в 1172 году эта должность оставалась вакантной долгое время. Только в 1179 году на нее был назначен Гуго де Пюизе. Когда Филипп был коронован, новый канцлер остался подле него с согласия его отца. Следовательно, юный принц не мог украсть королевскую печать, которая была доверена канцлеру. Не следует также усматривать в присутствии хранителя королевской печати подле Филиппа какой-нибудь знак серьезного недоверия. Таково было общее правило, и новый король должен был ему следовать.

Проверка королевских актов подтверждает спокойный переход власти от отца к сыну. С ноября 1179 года по сентябрь 1180 года несколько документов было составлено от имени двух королей, и корреспонденция, поступавшая из провинции, была адресована, как правило, Людовику VII и его сыну. Между тем, начиная с апреля 1180 года, большая часть официальных актов содержит только имя Филиппа, однако юный король часто ограничивался тем, что подтверждал прежние дарения и постановления своего отца, например, по поводу освобождения королевских сервов в округе Орлеана[34].

Впрочем, миропомазание Филиппа и присутствие подле него канцлера с королевской печатью не были достаточными условиями для того, чтобы обеспечить ему реальную власть. Все источники сходятся в одном: крестный отец короля, граф Фландрский, Филипп Эльзасский, верховодил в правительстве. Людовик VII назначил графа Фландрского опекуном при своем сыне по согласованию с представителями фамилии Дрё и Робером Клеманом, которые больше не желали терпеть удушающего влияния шампанцев. Они придумали это средство, чтобы оттеснить от власти шампанский клан. В связи с этим раздосадованные англичане высказывали опасения, как бы французы не пострадали слишком сильно от тирании графа Фландрского. Адель и ее братья были еще более недовольны.

Королева и некоторые из ее братьев не присутствовали на коронации. Однако после дня Всех Святых 1179 года и в течение нескольких последующих месяцев супруга Людовика VII и Генрих Щедрый, граф Шампанский, время от времени наведывались ко двору. Поэт Конон Бетюнский позволяет почувствовать царившую там ядовитую атмосферу. Этот стихотворец из славного рода, кузен графа Бодуэна де Эно, сопровождал Филиппа Эльзасского в Париже. Но его пикардийский выговор и стихи не нравились королеве и уж тем более жене графа Шампанского, которая, как дочь Алиеноры Аквитанской, отстаивала традиции великой куртуазной поэзии. Королева даже порицала и отчитывала Конона в некоторых случаях[35]. Эти литературные ссоры, которые обрекали на молчание певца-поэта из Артуа, униженного слишком частыми насмешками[36], не мешали тем не менее графу Фландрскому править твердой рукой.

Превосходный администратор, Филипп Эльзасский пользовался солидной репутацией организатора. Приведя к покорности свою знать[37], он предложил фламандским судовладельцам и купцам необходимые порты, осушенные равнины и болота. По возвращении из Святой земли он мог свободно заниматься другими делами. Разве королевская власть не была заинтересована в том, чтобы дать простор для его амбиций? С одной стороны, это позволило бы сдерживать властные притязания шампанцев, а с другой, у графа стало бы меньше поводов к тому, чтобы завязать союзы, опасные для власти Капетингов, и сколотить еще более обширные владения на севере королевства. Правда, граф Фландрский не был настолько самонадеян, чтобы заявиться в Париж с собственной правящей командой или же прибрать к рукам всю королевскую администрацию; поэтому его деятельность не производит впечатления смены правительственного курса.

Появление в правительстве Филиппа Эльзасского не отразилось на методах руководства королевской власти даже после отъезда со двора сенешаля Тибо, графа Шартра и Блуа, который удалился в свои земли в марте 1180 года. Королева Адель присоединилась к нему в том же месяце. Шампанцы наконец поняли, что их присутствие рядом с молодым королем нежелательно. Это стало тем более очевидно к концу 1179 года, когда Этьен де Сансер, брат королевы, составил заговор и поднял вооруженный мятеж против короля Филиппа[38]. Граф Фландрский помог своему крестному сыну победить и доказал свою эффективность в еще одном случае. Ему потребовалось совершить лишь небольшую экспедицию, чтобы прекратить набеги некоторых феодалов, которые разграбили имущество церковных обителей в Берри, долине Соны и окрестных землях[39].

Таким образом, юный король увеличил число «своих друзей» среди церковнослужителей. Одно постановление также способствовало этому результату. Филипп II запретил клясться, поминая всуе имя Божье, будь то в тавернах или при дворе. Если король слышал, что какой-нибудь рыцарь или иной человек богохульствует, то заставлял его выплатить штраф: 10 су в пользу бедных. Виновный отказывался платить или не мог? В этом случае новый король приказывал бросить его в костер или в озеро. Так, по крайней мере, сообщают хронисты, которые хвалят короля за эти жестокие действия[40].

В 1179 году, то есть уже в первый год своего правления, Филипп II принял меры против евреев. Поступил ли он так, чтобы дополнительно угодить Церкви? Ригор дает это понять, но сразу же добавляет, что король желал завладеть золотом, серебром, недвижимым имуществом и землями евреев. Циничное пояснение. Однако эти дополнительные мотивы нисколько не оправдывают несправедливые действия, запятнавшие правление Филиппа И. Хотя Ригор утверждает, что евреи владели половиной Парижа[41], это является большим преувеличением. Когда король в 1183 году принял меры по изгнанию евреев и конфискации их полей, домов, а также синагог, которые он преобразовал в церкви, документы позволяют насчитать лишь 50 конфискованных жилищ[42]. Эти меры сопровождались перенесением коммерческого центра Парижа с острова Ситэ на Крытый рынок (Halles). Тем самым был положен конец монополии евреев на торговлю зерном на рыночной площади, находившейся до этого момента поблизости от собора Парижской Богоматери. Короче, король извлек выгоду из преследования евреев. Он обустроил Париж, обеспечив наилучшие условия для его дальнейшей экспансии, и не заплатил возмещения прежним торговцам, чье имущество он конфисковал. В ходе этой операции он присвоил даже деньги[43].

Не его ли крестный отец, граф Фландрский, правитель очень активного региона, открыл ему глаза на новые богатства, которые приносит торговля? Это было бы слишком просто: обелить память о Филиппе II, сославшись на худой совет, якобы данный ему крестным отцом. На самом деле люди короля уже примерно в 1180 году бросали весьма завистливые взоры на городские богатства, как свидетельствует Вильгельм Бретонец в своем описании сказочных богатств городов Фландрии и Артуа[44]. Нельзя возлагать ответственность на графа Фландрского за все проявления алчности короля, который рано или поздно должен был открыть для себя, как много денег требует деятельность правителя, и испытать искушение взять их там, где их было больше всего, а именно в городах. Однако к концу своей жизни король Филипп стал понимать, что королевство иногда нуждается в деловых людях. Он даже стал оказывать покровительство некоторым евреям: по крайней мере один из них, Дьёдонне де Бре, носил завидный титул «еврей короля» и заведывал в Париже сбором ввозной пошлины на хлеб[45]. Таким образом, Филипп II в некоторой степени возобновил политическое покровительство, которое его отец оказывал евреям. И все же этого недостаточно, чтобы изгладить из исторической памяти те преследования, которым евреи подверглись в первые годы его правления.

Женитьба юного короля на Изабелле де Эно

Филипп Эльзасский сыграл решающую роль в заключении брака между юным королем и своей племянницей, Изабеллой де Эно. Это бесспорно. Однако не он один желал этого союза. Его горячими сторонниками были и представители клана Капетингов — в первую очередь Робер де Дрё с сыновьями. Кроме того, придворные Робер Клеман и шамбеллан Готье видели интерес королевской династии в том, чтобы положить конец опасным планам о создании большого союза между Эно и Шампанью, в который вошли бы земли от берегов Северного моря до самой Шампани включительно.

В 1177 году граф Фландрский назначил наследником своих владений во Фландрии и Артуа графа Эно, Бодуэна V, супруга своей сестры Маргариты, и заставил присягнуть ему на верность баронов и представителей Фландрии, собравшихся в Лилле. Итак, на горизонте стало вырисовываться великое княжество, расположенное одновременно в землях империи и Франции, по обе стороны от реки Шельды. Но граф Эно не удовольствовался лишь надеждами на фламандское наследство. Он и граф Шампанский, Генрих Щедрый, замыслили заключить важные брачные союзы между своими детьми. 13 марта 1179 года Бодуэн встретился с Генрихом в Труа и обязался выдать свою дочь Изабеллу (некоторые хронисты называют ее Елизаветой) замуж за Генриха, наследника графа Шампанского, а своего собственного сына и наследника сочетать браком с Марией, дочерью графа Генриха. Оба отца дали в том клятву.

Разумеется, могло пройти много лет, прежде чем эти планы удалось бы осуществить. Юному Генриху было тринадцать лет, Марии — только три года, Изабелле — девять, а Бодуэну Младшему — восемь. Однако это не мешало созданию опасной коалиции против короля Франции, чей домен в результате мог оказаться почти полностью окруженным владениями шампанского линьяжа (в них входили графства Шампань, Сансер, Блуа и Шартр), владениями графа Фландрского, его супруги и его зятя Бодуэна (Валуа, графства Амьен, Артуа, Фландрия, Эно). Капетинги не пожалели сил, чтобы устранить эту опасность.

Как уже было показано, Людовик VII предложил бразды правления и роль опекуна над своим юным сыном Филиппу Эльзасскому, прежде всего для того, чтобы не дать королевской власти пасть под натиском шампанцев, обуреваемых честолюбивыми амбициями и озабоченных лишь своими собственными интересами. Есть и второе объяснение тому, почему в овчарню пустили еще одного волка: оказавшись между двух угроз, Людовик VII и его советники предпочли ту, которая в качестве побочного положительного эффекта способствовала бы возбуждению ссоры между сторонниками опасного альянса. Кроме того, пока граф Фландрский возглавлял правительство, представители фамилии Дрё и придворные более скромного происхождения могли хранить надежду на то, что им будет позволено остаться подле юного короля, тогда как королева Адель и ее братья обязательно удалили бы от двора тех, кто противился их политическому влиянию. Защитники королевской власти не строили никаких иллюзий. Они принимали как данность то, что магнаты официально доминируют в правительстве, поскольку юный король нуждается в могущественных покровителях, но они оставались подле него, зорко следя и выискивая возможность сыграть на противоречиях между фламандским и шампанским кланами. Королевская женитьба позволила им ввести в эту жестокую и сложную партию новую фигуру — Бодуэна де Эно.

Дабы устранить угрозу заключения брачного союза между Шампанью и Эно, клан Капетингов принял в итоге решение, предложенное графом Фландрским: устроить брак его крестника с его собственной племянницей, Изабеллой де Эно. Для Филиппа Эльзасского забрезжил час триумфа. Разве королева Франции, обязанная ему своей блестящей участью, не послужила бы для него дополнительным козырем при управлении делами королевства, которые стали целью его жизни? Тем не менее существовало серьезное препятствие. Согласится ли Бодуэн де Эно с крушением своих первоначальных замыслов? Ведь ему надлежало отречься от клятвы, связывавшей его с графом Шампанским, в результате чего прекрасное будущее, которое он готовил для своего сына, оказалось бы под угрозой. Бодуэн затягивал переговоры, чтобы извлечь максимум выгод из своего положения отца, у которого домогаются руки его дочери. В пору Рождества 1179 года он встретился в Париже с Людовиком VII, но все еще не принял окончательного решения[46].

Примерно в конце Великого поста 1180 года граф Фландрский и Рауль, граф Клермонский, коннетабль Франции, направились в Моне с делегацией королевских советников, чтобы преодолеть последнее отцовское сопротивление и составить брачный контракт в надежной и должной форме. Как и другие вассалы короля, Рауль де Клермон считал тогда необходимым этот союз, который должен был покончить с политическим преобладанием шампанского клана и предотвратить окружение королевского домена. Переговоры длились три дня и завершились подписанием соглашения.

С большим сожалением граф Эно согласился на то, чтобы Артуа, которое должно было отойти к нему вместе с остальными владениями Филиппа Эльзасского, стало приданым его дочери. Он обещал уступить ей город Аррас, то есть, собственно говоря, всё Артуа, а кроме того, города Сент-Омер и Эден[47]. В условиях соглашения предусматривалась дальнейшая судьба этих владений. Если бы Изабелла родила сына, приданое отошло бы к нему, но если бы этот наследник умер бездетным, Артуа должно было бы вернуться к Бодуэну де Эно. Таким образом, Бодуэн вытребовал гарантию того, что земля, уступленная его дочери, не будет включена в состав королевского домена немедленно. Однако при этом он все равно сильно сокрушался, видя, что богатая провинция уплывает из его рук.

Опасаясь, как бы его шурин не передумал, граф Фландрский поторопил события. Без промедления он увез с собой юную принцессу. Однако понадобились некоторые дополнительные переговоры, и молодому королю пришлось сидеть в одном из залов Амьена, в то время как советники дискутировали по поводу условий его женитьбы. В нетерпении он спрашивал себя, «когда же будет дано ему самому или иному королю Франции воссоздать королевство Французское таким, каким оно было во времена Карла Великого, — во всей его протяженности и могуществе»[48]. Вполне возможно, что подросток, уже весьма озабоченный хорошим исполнением своих королевских обязанностей, действительно произнес эти речи. Он показал бы тем самым, что усвоил данные ему уроки и, желая подражать славному примеру Карла Великого, не собирается ограничиваться только женитьбой на принцессе, в жилах которой текло больше каролингской крови, чем у кого бы то ни было во всей Европе. Сторонники этого союза спешили со свадьбой. Филипп Эльзасский доставил свою племянницу в крепость Бапом. Юный король прибыл туда и женился на Изабелле 29 апреля 1180 года. Это был день триумфа для графа Фландрского.

Его успех, который был также и успехом клана Капетингов, вызвал гневное раздражение у шампанцев. Угрозы с их стороны представлялись опасными. По обычаю следовало короновать королеву вскоре после свадьбы, но не было и речи о том, чтобы провести эту церемонию в Реймсском соборе, поскольку местный архиепископ доводился братом королеве Адели. Поэтому сначала королевское окружение остановило свой выбор на Сансе и объявило днем коронации 18 июня. Однако затем советники осознали опасность такого путешествия, ибо королевский кортеж легко мог стать объектом нападения со стороны графа Сансерского и его братьев. Между тем время поджимало. Разногласия между матерью и сыном не предвещали ничего хорошего. Ее отъезд со двора весной 1180 года совпал с началом решающих переговоров о предстоящем браке. Это еще более обострило ссору между Филиппом и его матерью. Поэтому в спешке было решено провести коронацию 29 мая в пределах знаменитого аббатства Сен-Дени, построенного Сугерием.

В этот день граф Фландрский снова держал королевский меч, тогда как архиепископу Сансскому выпала честь короновать совсем юную королеву, девочку, которой едва исполнилось 10 лет. Ее жених короновался сам вслед за ней. Повторная коронация не была чем-то необычным, но, как правило, ее совершали после смерти прежнего короля, который уже успел один раз короновать сына при своей жизни. Юный Филипп II его советники не стали дожидаться кончины Людовика VII. Они, несомненно, хотели похвалиться коронацией, которая была бы проведена без участия одного из столпов шампанской партии, королевского дяди, архиепископа Гийома Реймсского, и в то же время решительно пресекла бы любые новые споры. Ибо в противниках этого брака недостатка не было, и можно задаться вопросом: сумятица, возникшая в аббатстве в конце церемонии, была вызвана только радостным возбуждением народа, которого спешно созвали из пригородов и деревень, расположенных по соседству с Сен-Дени? Переполох разросся до такой степени, что один рыцарь из королевской охраны решил положить конец крикам и толчее. Давая знак толпе успокоиться, он широко взмахнул своим жезлом и случайно задел три лампады, освещавшие алтарь, возле которого стояли новобрачные. Это было печальным предзнаменованием грядущих событий, однако Ригор пишет, что в пролившемся масле следует видеть обещание славы и почета для короля Филиппа[49].

Рождение идеологии Капетингов?

Этот брак, один из самых оспариваемых за всю историю французских королей, привел к появлению идеологии Капетингов, которая должна была помочь династии утвердиться на троне. Время для этого пришло, ибо пророчество Святого Валерия, в окончательной форме записанное примерно в 1040 году в аббатстве Кап-Орню, доминировавшем над бухтой Соммы (ныне — Сен-Валери-сюр-Сомм), обещало королевскую власть до седьмого колена потомкам Гуго Капета, который в 980 году велел вернуть туда останки вышеназванного святого. Итак, указанный срок теперь заканчивался, и становилось необходимым найти новое обоснование легитимности Капетингов. Случай представился вместе с действиями оппозиции, которая возникла против юного короля и еще более против его супруги.

Озлобленные представители шампанского клана и некоторое количество баронов старались до крайности принизить достоинства юной королевы. Разве не обвиняли они графа Фландрского в том, что он дал своему крестнику жену скромного происхождения и ввел ее во власть? Это верно, что графство Эно было «маленькой страной», как позднее высказался о нем самый знаменитый его хронист Фруассар, и что его площадь существенно уступала площади Шампани. Верно также и то, что граф Эно приносил оммаж епископу Льежскому, и, следовательно, не был прямым вассалом императора, что ставило его на более низкую ступень в феодальной иерархии, но давало ему значительное преимущество — широкую автономию. Шампанцы, уязвленные тем, что Бодуэн без всякого к ним уважения отказался от взятых на себя обязательств, и разгневанные своим отстранением от управления королевством, воспользовались этой сомнительной ситуацией в соответствии с нравами той эпохи. Они направили яростную агрессию против королевы-ребенка, которая, согласно их утверждениям, могла навеки заставить потускнеть династию Капетингов. При этом шампанцы словно забыли, что всего год назад они всячески добивались, чтобы Изабелла была обещана в жены их будущему графу.

Все заинтересованные лица, чьи судьбы были связаны с супругой короля Филиппа, не могли оставить без ответа эти злобные нападки. Однако их доводы были иного свойства. Приближенные Бодуэна, графа Эно, твердо указывали на его независимое положение и богатство[50], но не использовали как аргумент каролингское происхождение Изабеллы. А ведь среди ее предков был Карл Лотарингский — неудачливый соперник Гуго Капета и дядя последнего короля из династии Каролингов, а также Юдифь — правнучка самого Карла Великого и супруга Бодуэна I Фландрского. В конце XII века славное происхождение юной королевы будет бесспорно доказано монастырскими писателями графства Эно[51]. Однако королевское окружение, убежденное в более низком генеалогическом статусе Капетингов, не утверждало, что каролингская кровь Изабеллы должна обеспечить легитимность Капетингов, которые пойдут от короля Филиппа. Такой довод начнет использоваться лишь в правление Людовика VIII и Людовика Святого[52]. А пока сторонники Людовика VII и Филиппа II, стараясь достойно ответить на вызов, брошенный юному королю, его супруге и их потомкам, не использовали генеалогический арсенал и представляли Филиппа как нового Карла Великого и как точку отсчета новой династии. Они умышленно настаивали на разрыве генеалогических звеньев. Карл Великий не был потомком Хлодвига и тем не менее стал основателем новой династии. В свой черед, Гуго Капет, который не был потомком Карла Великого, стал королем и положил начало новому роду правителей. Филипп II собирается поступить так же. Разве не было это правильным ответом на провокационное валерийское пророчество и на нападки против супруги Филиппа? Вовсе не пытаясь заполнять разрывы в генеалогии, сторонники короля, наоборот, акцентировали на них внимание. Предоставив фламандцам и шампанцам спорить насчет более или менее престижного происхождения их графов[53], они предпочитали смотреть в будущее и подчеркивали, что это «гордость — быть Капетингом», согласно формулировке Бернара Гене[54].

Итак, брак Филиппа II стал отправным событием для возвеличивания королевской власти Капетингов, которое будет продолжаться в ходе всего его правления. В пророчестве, которое придумают для него незадолго до его выступления в крестовый поход в 1190 году, он назван «львёнком, который должен возвысить свою династию, победить все королевства на свете, воздвигнуть новые укрепления Иерусалима и восстановить мир». «Львёнок» — подходило ли это имя тому, кого поочередно называли Филиппом Богоданным, Филиппом де Гонессом и даже Филиппом Непричёсанным, — такой лохматой была его шевелюра? В истории не прижилось ни одно из этих наименований, и лишь тому, которое дал Ригор в предисловии к «Деяниям», завершенным в 1206 году, суждено было остаться в веках. Он именует своего короля Августом и дает короткое этимологическое пояснение. Его выбор не был обусловлен только лишь влиянием античной традиции. «Август» происходит в действительности от глагола «augere», что значит «увеличивать», «присоединять». Кроме того, разве Филипп не родился в августе, в пору наполнения зернохранилищ и виноградных давилен? Разве не хотел король вернуть своему государству былую обширность и могущество[55]? Не заявлял он разве об этом намерении, когда ожидал в Амьене свою невесту Изабеллу, которая должна была привнести свою красоту и утонченность в грубый род Капетингов[56]?

Но шампанцы не любили эту юную королеву, благодаря которой граф Фландрский упрочил свое влияние на Филиппа II.

Соперничество между матерью и сыном: смерть Людовика VII

Без английских сообщений мы не знали бы ничего или почти ничего о яростном противостоянии, которое возникло между королевой Аделью и ее сыном. Королевские источники — французские, эннюерские и фламандские — благоразумно хранят об этом молчание, но англичанам эта ссора была слишком выгодна, чтобы они ее замалчивали[57]. Разве она не предоставляла им возможность для вмешательства в дела королевства?

Слабое проявление английского влияния в начале правления Филиппа легко объяснимо. Генрих II опасался нового мятежа со стороны своей супруги и сыновей. Кроме того, если бы он занял позицию, враждебную Изабелле и ее отцу, графу Эно, это могло вызвать неудовольствие у Фридриха Барбароссы и помешать новому примирению между императором и зятем Генриха II, Генрихом Львом, герцогом Баварским, супругом его старшей дочери Матильды, который отстаивал свою независимость[58]. Более того, английский король не мог портить своих отношений с графом Фландрским, ибо считал его союзником и должен был ему покровительствовать, поскольку Филипп Эльзасский был вассалом английского короля за «денежный фьеф» (то есть за денежные выплаты), пожалованный одному из его предков в начале XII столетия. Наконец, брачные проекты, в частности брак его сына Ричарда и Аделаиды, дочери Людовика VII и Констанции Кастильской, побуждали его к некоторой осмотрительности. По правде говоря, Плантагенеты могли, не слишком тревожась, занять выжидательную позицию, поскольку Гуго дю Пюизе, канцлер королевства Французского и сын епископа Даремского, до сих пор поддерживал с ними переписку и не преминул бы уведомить их о моменте, благоприятном для вмешательства. Исходя из этого, Генрих II позволил королю Франции беспрепятственно ссориться со своей матушкой.

Королева Адель неосторожно поддерживала добрые отношения со своими братьями, даже с графом Сансерским, который поднял мятеж в конце 1179 года[59]. По подсказке графа Фландрского и королевских советников, которые больше не могли терпеть такое поведение, юный Филипп в марте 1180 года отдал приказ своим солдатам завладеть замком, где его мать нашла убежище, и выбить оттуда гарнизон. Перед лицом этой угрозы Адель Шампанская бежала и отдалась под покровительство своего брата Тибо, графа Шартра и Блуа. Она не могла уже терпеливо смотреть на то, как ее вместе с братьями отстраняют от власти к выгоде графа Фландрского. Когда сын запретил ей любые контакты, даже письменные, с ее кланом, она предпочла примкнуть к своей шампанской родне и подготовить вместе с ней широкое восстание, первые признаки которого появились уже через некоторое время. В этих условиях решительное вмешательство юного короля становится более понятным.

В начале весны 1180 году шампанцы отправили посольство к Генриху II, дабы просить о помощи. Тщетно. Король Англии упорно сохранял нейтралитет, несмотря на то что его сын, Генрих Младший, настаивал на вооруженном вмешательстве, целью которого было бы восстановление порядка и мира во Франции. Генрих II решил высадиться в своих французских фьефах, но до сих пор не принимал ничью сторону. Впрочем, Филипп II оказывал на него давление, планируя поход в Овернь, один из континентальных фьефов английского короля. Он начал собирать отряды, и к нему присоединились три тысячи пехотинцев, посланных графом Эно, который недавно стал его тестем. Однако поход не состоялся, ибо графы Фландрии и Эно, горячие сторонники мира, организовали встречу между двумя королями и таким образом внесли свой вклад в улаживание ссоры.

Уверившись наконец в благополучной участи своего зятя, герцога Баварского, который уже помирился с императором в июне, король Англии решил вмешаться во французские дела. В начале лета он лично встретился с королем Франции. Будучи его вассалом, Генрих II опустился перед ним на одно колено, а затем успешно унял его гнев против шампанцев и помирил его с матерью. Двадцать восьмого июня он возобновил с юным Филиппом союзный договор, заключенный в 1168 году с Людовиком VII[60]. Выступив в качестве посредника между кланами, которые боролись за власть, Генрих II, таким образом, обеспечил несколько мирных месяцев.

Между тем Людовик VII заканчивал свою жизнь и готовился к смерти — быть может, в одном парижском монастыре. Однако Ригор указывает, что его смерть наступила в королевском дворце на острове Ситэ 19 сентября 1180 года. Его тело доставили в основанное им цистерцианское аббатство Барбо. Королева Адель велела возвести там роскошную гробницу, отделанную золотом, серебром и драгоценными камнями. Текст высеченной на ней эпитафии был обращен к Филиппу II и содержал довольно резкие выражения: «Здесь покоится тот, кого ты пережил, ты наследник его достоинства, ты выкажешь пренебрежение своему роду, если не поддержишь его славного имени».

Восхваляемый за свое благочестие, обвиняемый одним монахом за слишком большое потворствование евреям и оставшийся в памяти по крайней мере как ответственный за потерю Аквитании, Людовик VII скончался, окруженный всеобщим равнодушием. С трудом отыскалось лишь одно уведомление, посланное епископом Орлеанским своему клиру по поводу смерти этого короля[61].

Знатные кланы против короля

Итак, юный Филипп стал единственным королем. Слабым королем, если говорить правду. В течение трех лет феодальные магнаты делали его заложником своих междоусобиц и честолюбивых притязаний. Однако при нем находилась малая группа верных придворных: Робер Клеман (до мая 1181 года), затем его брат Жиль; коннетабль Рауль де Клермон — советник, к которому король больше всего прислушивался после смерти Робера Клемана; канцлер Гуго дю Пюизе и представители клана Дрё. Благодаря их поддержке Филипп II сопротивлялся, избегая наиболее опасных ловушек и лавируя среди многочисленных интриг, которые непрестанно следовали одна за другой. Ситуация становилась все более запутанной, сложной и напряженной. Отныне сразу четверо магнатов желали оказывать преобладающее влияние на королевскую власть. Женитьба короля сделала важной фигурой при королевском дворе отца Изабеллы, Бодуэна, графа Эно. Третейское посредничество Генриха II вернуло ко двору графа Шампанского, что не замедлило вызвать неудовольствие Филиппа Эльзасского, привыкшего за минувший год быть там хозяином. Наконец, король Англии и сам претендовал на то, чтобы при случае диктовать свою волю. Однако он столкнулся с другим мастером политических интриг, графом Эно, который иногда держал в своих руках ключи от ситуации[62]. Зажатый в клещи между своим шурином, Филиппом Эльзасским, и своим зятем, королем Франции, Бодуэн вел очень тонкую игру. Он не мог сердить графа Фландрского, который обещал оставить ему в наследство свои родовые владения, но при этом ему невозможно было забыть, что его дочь является королевой Франции. Ситуация стала еще более сложной, когда он попытался сблизиться с шампанцами, но, как обычно, граф мастерски вышел из своего двусмысленного положения. Он даже ухитрился погасить начало ссоры между Филиппом Эльзасским и Раулем де Куси, которого граф Фландрский, уязвленный утратой прежнего влияния на Филиппа II, обвинил в подстрекательстве против себя.

Ситуация быстро накалялась, ибо граф Фландрский готовился отыграться на короле Франции, виновном, с его точки зрения, в сближении с шампанцами. Используя случай, чтобы отомстить своему крестнику, он помог своему зятю Бодуэну, графу Эно, заключить соглашение с кланом королевы-матери. С этой целью он сопровождал его в ходе поездки в Провен. Четырнадцатого мая 1181 года Бодуэн возобновил договор от 1179 года с Марией Шампанской, недавно овдовевшей супругой графа Генриха. Стороны вновь дали обещание заключить брак между старшим сыном графа Эно, Бодуэном, и Марией, дочерью графини Шампанской. Планировали также обручить Генриха Молодого, нового графа Шампанского, с одной из дочерей графа Эно, Иоландой, которая, таким образом, заменила свою сестру Изабеллу, ставшую королевой Франции[63].

Король Филипп не мог оставить без ответа союз, который вот-вот мог возникнуть. Уже в июле 1181 года он атаковал графа Этьена де Сансера и завладел крепостью Шатийон. Но в том же месяце Филипп Эльзасский затеял поход против Рауля де Куси и призвал к себе на помощь графа Эно, который, однако, сумел успешно погасить ссору между королем и графом Фландрским.

Как бы то ни было, конфликт между крестным и крестником вскоре разгорелся снова. Филипп Эльзасский на этот раз не поладил с Раулем де Клермоном, коннетаблем Франции. Тогда король Франции решил вторгнуться в Валуа, принадлежавшее графу Фландрскому. Последний в ответ совершил нападение на королевский домен и с грабежами дошел до городка Даммартен-ан-Гоэль, находившегося в каких-то двадцати километрах от Парижа, где по этому поводу был великий страх. Граф Фландрский призвал к себе на помощь Генриха Лувенского, яростного врага графа Эно, который, ссылаясь на холод и дождь, вернулся в свое графство в январе 1182 года. В действительности граф Эно не хотел способствовать поражению своего зятя.

Впрочем, в рамках этой хрупкой коалиции шампанцы не предпринимали широких наступательных действий, так как мятежники были согласны между собой лишь в одном пункте: короля Франции нужно ослабить. Опасность для юного короля миновала тем более быстро, что юный Генрих Лувенский, сын герцога Лувенского, которого вскоре станут именовать герцогом Брабантским, напал на графство Эно. В 1184 году граф Эно апеллировал по этому поводу к императору[64], однако тот старался не слишком вмешиваться в это дело. Между тем король Англии тоже предпочитал сохранять нейтралитет, хотя и слал подарки королю Филиппу. В 1183 году он послал ему оленей, ланей и косуль, «которые на судах были доставлены на берег Сены». Эти животные предназначались для большого Венсеннского леса, который король Филипп недавно велел обнести стеной[65]. Следует ли говорить о согласии между венценосными особами? По правде говоря, король Франции намного больше рассчитывал на свою собственную активность и на поддержку своих верных сторонников, нежели на какой-либо союз с другими монархами. Но он не собирался забывать ни печального опыта первых лет своего правления, ни злополучной сложности вассальных связей, переплетенных нерасторжимым образом с родственными узами. Разве его кузены из рода Куси не были родственниками Бодуэна де Эно? И разве не были они также вассалами Филиппа Эльзасского с тех пор, как тот стал графом Вермандуа[66]? Горестные события, которые едва не сделали из юного короля безвластную политическую марионетку, затерянную среди свар крупных феодальных сеньоров, показали ему опасность, которую те представляли для королевской власти. Этот, однако, не помешает ему в дальнейшем использовать против них средства, предоставляемые все теми же феодальными структурами.

Но время для этого еще не пришло, и на тот момент первоочередной задачей Филиппа II было контролировать и сокращать могущественное влияние графа Фландрского. Вопрос о наследовании Вермандуа послужил для этого хорошим предлогом. После кончины Елизаветы, графини Вермандуа, наступившей 26 марта 1183 года, ее муж Филипп Эльзасский оккупировал долину Уазы от Сен-Кантена до Шони, то есть самое сердце Вермандуа. По предложению Бодуэна де Эно и архиепископа Реймсского, Генрих II Плантагенет и его сын Генрих Младший согласились стать мирными посредниками. Примерно на Пасху король Франции и его крестный встретились в местечке Ла-Гранж-Сент-Арнуль, расположенном между Санлисом и Крепи-ан-Валуа. В результате переговоров граф Фландрский сохранил контроль над всеми землями Вермандуа вместе с Сен-Кантеном, Перонном, графством Амьен, Туроттом и Бокеном, а также сюзеренитет над землями Гиз и Валуа в виде залога за тем суммы, которые он уже потратил ради приобретения этих владений.

Однако никто не был по-настоящему удовлетворен. Поскольку Филипп Эльзасский получил наследство своей жены лишь в форме залога, он уже очень скоро был вынужден уступить Валуа своей свояченице, графине де Бомон. С другой стороны, шампанцы жаловались на то, что не получили вообще ничего, а клан Капетингов удивлялся тому, что фламандский властитель сохранил контроль над такими завидными территориями[67].

Не разжигал ли Генрих II эти многочисленные конфликты умышленно, чтобы оставить за собой роль третейского судьи? Возможно, но в любом случае он эту роль вскоре утратил. В окружении французского короля коннетабль Рауль де Клермон повел наступление против графа Фландрского. Он победил, добившись решительного сближения между Филиппом II и шампанцами, которые вместе с королевой Аделью восстановили свое влияние при дворе. Филипп Эльзасский удалился в свои владения. Генрих II, не предвидевший такого поворота событий, ничего не мог ему противопоставить, поскольку был занят подавлением нового мятежа, поднятого его сыном Генрихом, который, однако, умер немного времени спустя, 13 июня 1183 года.

Между тем в 1183 году войско короля Франции вторглось в Берри, чтобы обеспечить местным жителям защиту от грабежей и резни со стороны так называемых коттеро (cottereaux), солдат, оставшихся без дела после отмены похода в Овернь. Филипп II воспользовался этим случаем, чтобы установить мир со своими вассалами. Ведь в том же 1183 году народное движение в области Пюи показало, насколько население южных областей королевства измучено войнами феодальных магнатов, в частности борьбой между королем Арагона и графом Тулузским. Под предводительством одного набожного бедного плотника по имени Дюран, выделявшегося своим истовым почитанием культа Девы Марии, народ и клирики требовали мира. Они его добились и «превратили убийц и воров в честных людей», в особенности благодаря длинным процессиям, в которых миряне, священники и монахи шествовали бок о бок и несли покров Девы Марии, имевший вид белого монашеского одеяния. Это выступление народа против профессиональных воинов и феодальных усобиц было своеобразным призывом к силе, способной обеспечить мир[68]. У юного короля Франции, который вырвался из-под опеки одного крупного вассала лишь для того, чтобы попасть под влияние другой «партии», пока не хватало на это возможностей. Однако уже вскоре король Филипп покажет, что намерен крепко взять власть в свои руки.

Первое самостоятельное решение короля Филиппа? Он защищает свою супругу

Шампанцы снова доминировали. Гийом Белорукий, королевский дядя, архиепископ и кардинал, был теперь самой значительной фигурой при дворе. Его присутствие на заседаниях королевского совета стало настолько необходимым, «что в нем нуждались как в каком-нибудь недремлющем оке». Именно такая формулировка содержалась в письме, которое было отправлено к папе «Луцию III в период между мартом и августом 1184 года. Гийом не смог отправиться в Рим лично, как того требовал папа, и потому Этьен, аббат Сен-Жермен-де-Пре, поехал вместо него. Разумеется, объяснение в деловом послании было написано от имени короля, но легко догадаться, кто продиктовал его на самом деле. Став отныне главой шампанского клана, прелат считал, что ему нельзя покидать королевский двор. Разве в его отсутствие риск утраты влияния не стал бы слишком велик? Угроза не была иллюзорной, ибо граф Фландрский до сих пор не сложил оружия. Примирение короля с шампанцами возбудило в нем гневное негодование. Он готовился взять реванш и при этом очень сильно рассчитывал на графа Эно, отца королевы.

Нисколько больше не медля, шампанцы, которые упрекали Бодуэна за постоянное содействие своему зятю, графу Фландрскому, решили уничтожить саму основу его влияния и крепко взялись за его дочь, королеву Изабеллу. Весной 1184 года их жажда власти вызвала драму в жизни королевской четы. Даже не известив графов Эно и Фландрии, эти «злокозненные советники» решили собрать в Санлисе некий собор, подразумевая под этим собрание, которое должно было выносить решения по религиозным делам и, в данном случае, по вопросам брака. К великому удивлению юной Изабеллы, участники собора вознамерились принять постановление о том, чтобы разлучить ее с мужем, королем Франции. Кто же был сторонником развода? Архиепископ Реймсский, его братья Тибо и Этьен, Генрих Бургундский и Рауль де Клермон. К ним также примкнули некоторые из главных советников короля.

Итак, шампанцы преуспели в том, чтобы объединить вокруг себя союзников самого разного происхождения. Вся их затея имела большое значение, поскольку с устранением юной королевы перед всесильным шампанским кланом исчезло бы последнее препятствие на пути к власти. Кроме того, королева Адель наконец избавилась бы от своего главного кошмара — присутствия подле короля жены, которую она на дух не переносила.

К счастью для Изабеллы, клан Капетингов, вместе Робером де Дрё и его сыновьями, не одобрял идею развода королевской четы, который открыл бы широкое поле деятельности для опасных шампанцев и лишил бы Филиппа 11 всякой возможности маневрировать между интересами магнатов. Король решил последовать их совету и отверг совет «злых»[69]. Это также была и победа Изабеллы, которая не собиралась сдаваться: в свои четырнадцать лет она умело отстаивала свое право на корону и семейное счастье. В день предстоящей разлуки, перед тем как уехать в родные края, она пришла проститься со своим супругом. Тогда Филипп, вероятно из лучших побуждений, предложил ей выбрать нового мужа из его вассалов: «Сударыня, знайте, что вы покидаете меня не по причине вашего злонравия, но лишь потому, что я не могу получить от вас наследника. Если вы хотите себе в супруги какого-нибудь барона из моего королевства, то скажите, и он будет ваш, чего бы мне это ни стоило».

Шокированная его предложением, Изабелла отвергла такую сделку: «Избави Боже, чтобы какой-нибудь смертный возлег на супружеское ложе, которое прежде было вашим».

Не выдержав этих слов и вида заплаканной супруги, король Филипп заверил ее, что она не покинет его никогда[70].

Теперь Изабелле оставалось только сломить своих противников. Решение мужа придало ей силы. В тот самый день, когда должны были объявить о расторжении брака, она сняла с себя красивые наряды, оделась в скромное одеяние и пошла молиться в церкви Санлиса. Просители милостыни и прокаженные толпами стекались к жилищу королевы. При этом они молили Бога поразить ее врагов и испускали такие пронзительные крики, что шампанский клан испугался и отказался от своего замысла[71].

Филипп II Изабелла немного повременили, прежде чем опять воссоединиться, но «в дальнейшем король очень любил свою супругу», которая подарила ему одного сына, Людовика. Не стоит слишком задерживаться на том факте, что Филипп еще помедлил некоторое время, прежде чем исполнить свой супружеский долг после примирения в Санлисе. Вряд ли причиной этого были запреты, препоны или какие-то иные скрытые трудности, связанные с ненавистью королевы Адели к Изабелле. В конце концов, Филиппу было всего 17 лет, а Изабелле — четырнадцать. Разумеется, два подростка уже вступали в близость до Санлиса — в противном случае было бы достаточно постановления об аннуляции брака, и не возникло бы необходимости говорить о разводе. Однако общество той эпохи знало, что слишком ранняя беременность может быть опасной для роженицы и ребенка. Изабелла была еще слишком юной, чтобы ее половые контакты с супругом могли быть частыми[72].

На одной чаше весов качались аргументы, подобранные в пользу развода (отсутствие детей, необходимость решительно отстранить от власти дядю королевы), а на другой — в пользу сохранения брака (взаимное чувство супругов, нежелание допустить к управлению королевством клан королевы-матери). Король Филипп понимал, что противоборствующие придворные группировки все еще рассматривают его как игрушку в своих руках. И вот в этом деле, которое касалось его в первую очередь, он вдруг увидел, что решающее слово — за ним. Не слишком важно, последовал ли Филипп подсказке «добрых советников» или же принял решение спонтанно. Впервые со всей очевидностью он осознал силу своего личного выбора. Все склонились перед его волей. Он защитил свою супругу. Король и королева стали после этого жить как муж и жена. Пятого сентября 1187 года Изабелла подарила ему сына, принца Людовика, что позволило его династии окончательно закрепить за собой престол.

Итак, в 1184 году открылась брешь в безраздельном господстве магнатов при французском дворе. Отныне король знал, что он способен принимать решения, нисколько не обязанный следовать указаниям самого могущественного придворного клана или же советников второго порядка. Разумеется, для восстановления королевской власти во всей ее полноте требовалось много времени. Еще в течение многих лет архиепископ Реймсский, дядя короля, будет находиться при нем и твердо удерживать главенствующее положение в его совете. Однако Филипп уже не заблуждался относительно важности своих собственных решений. Это не означает, что он больше не собирался спрашивать чужого совета. Но теперь он был убежден, что в том случае, когда мнения советников расходятся, окончательный выбор за ним. Более того, уже в 1185 году он задумал овладеть «инструментами власти» и не стал назначать нового канцлера вместо умершего Гуго дю Пюизе. Короче, жестокое испытание, которое он пережил вместе со своей супругой весной 1184 года, показало ему, что он способен на самостоятельные решения и может заставить других, включая магнатов, соглашаться с собой, если четко выразит свою волю.

Обстоятельства помогли королю Филиппу при первом утверждении его личной власти. По правде говоря, чтобы развить этого успех, требовалось еще много времени, терпения и искусных маневров. В следующем году король не раз подтвердит свою политическую квалификацию. Исходя из этого, можно ли усмотреть в его угрозе отослать Изабеллу на родину некий шантаж по отношению к Бодуэну де Эно, шантаж, имевший целью вынудить графа решительным образом встать в ряды королевских сторонников? Не обнаруживает ли это в юном Филиппе рано появившуюся способность вести безжалостную, жестокую двойную игру, подобно тому, как какой-нибудь великий талант может проигрывать в уме сложные комбинации? Нет, этого еще не было в 1184 году, и Филиппу придется пройти через несколько печальных опытов, прежде чем он сможет выработать очень сложную политическую стратегию.

С другой стороны, не позволяет ли столь быстрая перемена в поведении увидеть в Филиппе человека непостоянного, боязливого, подверженного чужому влиянию? Нет, это значило бы пренебречь его конечным решением, которое он уже не будет пересматривать и последствия которого были велики. Однако в этом деле, как и во многих других, он показал себя человеком беспокойным. Он оставался таковым всю свою жизнь. Тем не менее благодаря твердой воле и решительности он преодолевал это беспокойство, которое таким образом становилось дополнительным козырем в делах управления людьми и государством, ибо оно позволяло ему предвидеть различные последствия тех решений, которые ему надлежало принять. Взвесив все «за» и «против», он мог решать с полным знанием дела. Короче, его тревожная настороженность удачно сочеталась с другой стороной его характера — импульсивностью, которая, в противном случае, могла бы иметь опасные и мрачные последствия. Властное руководство, которое он отныне желал взять на себя, должно было сопровождаться более твердым самообладанием и упорной целеустремленностью. Нетрудно догадаться, какие неудобства были с этим связаны. Силой сдерживая свою порывистость, король Филипп собирался затвориться в себе, укрыться за настоящим панцирем и воздвигнуть между собой и другими людьми непреодолимый барьер. Он часто старался прятать свой внутренний мир от других, превращаясь тем самым в загадочного короля, мотивы поведения которого иногда очень трудно ухватить и понять.