Во II главе мы рассмотрели три центральных философских раздела — метафизику, гносеологию и аксиологию. Не каждый философ отвечает на вопросы, поднимаемые в этих разделах, одинаково. Разные подходы к решению философских проблем приводят к появлению разных философских школ, таких как идеализм, реализм, неосхоластика, прагматизм или экзистенциализм. Эти различия в философских воззрениях приводят к разнообразию в теориях и практике образования. Существует прямая взаимосвязь между основополагающими позициями человека и тем, как он смотрит на такие составляющие педагогической теории, как природа обучаемого, роль преподавателя, приоритеты в программах, наиболее эффективные методы обучения и роль школы в обществе.
В оставшейся части этой книги будет рассмотрена взаимосвязь между философией и образованием. В этой главе такая взаимосвязь будет обсуждаться, исходя из представлений классической философии, в то время как в IV главе та же задача будет решаться во свете современной (неклассической) философии. В V главе будут рассмотрены основные современные образовательные теории, что, на первый взгляд, покажется отклонением от основного принципа построения материала книги. Однако при вторичном рассмотрении будет легко увидеть, что эти теории суть ни что иное, как распространение в сферу образования философских позиций, описанных в III и IV главах. В III части книги тот же подход будет использован для исследования взаимосвязи между христианской философией и образованием.
В двух следующих главах мы будем использовать наименования групп философов, подходящих к основным проблемам философии со сходных позиций. Одни философы будут названы, к примеру, прагматиками, в то время как другие — идеалистами.
Важно, чтобы читатель с самого начала понимал ограничения любого подразделения на группы. Прежде всего, любая система классификации философских школ, в лучшем случае, лишь относительно точна. Ни у кого не должно сложиться мнения, будто бы имена всех философов можно аккуратно разложить по пяти или шести маленьким ящичкам, и при этом между выделенными группами не будет ничего общего. Философские школы могут скорее рассматриваться как области, расположенные в непрерывном пространстве таким образом, что помимо различий между ними отмечаются и совпадения. Поэтому никакая классификация никогда не может удовлетворить всем требованиям.
Во-вторых, слишком большое доверие к классификациям может подменить собой содержательные размышления о значимости как различий между системами, так и отклонений во взглядах философов, отнесенных к одной школе. Стремление извлечь пользу из классификаций скорее свойственно тем, кто находится в начале, нежели тем, кто находится в конце постижения природы философии. В-третьих, следует ясно осознавать, что наименования философских школ — это упрощение сложной области, предпринимаемое с целью дать новичку, постигающему многообразие философских взглядов, возможность от чего-то оттолкнуться.
Несмотря на ограниченность, присущую любым возможным классификациям, они, тем не менее, обладают большой ценностью. Прежде всего, человеческий разум требует подразделения на классы. Оказываясь перед лицом большого объема неупорядоченной информации, он стремится переработать ее путем подразделения на поддающиеся контролю группы, производимое на основе отличительных признаков и подобия. Затем он дает группам имена с тем, чтобы имя или название символически выражало весь набор характеристик и принципов объединения. Таким образом, наименования помогают нам сосредоточить внимание на значимых сторонах и участках изучаемого предмета. Итак, первая функция классификации — служить тем инструментом, с помощью которого мы будем в состоянии охватить разумом всю исследуемую область. Она помогает нам овладеть предметом и прояснить то, что в противном случае оставалось бы для нас в тумане.
Вторая функция классификации состоит в том, чтобы помочь нам осмыслить новый материал на основе того, что нам уже известно. В этой своей функции подразделение на классы не просто не только дает возможность упорядочить систему знаний, но также позволяет обогатить ее и расширить. При правильном использовании классификация служит общим руководством, позволяющим нам осмыслить окружающий нас сложный мир. Вместе с тем, подразделение на классы становится бесполезным, если оно затемняет сложность классифицируемого предмета, служа, таким образом, скорее подменой размышления, нежели инструментом разума.
Классификации приводятся в этой книге с целью помочь начинающим изучать философию образования увидеть то, каким образом основополагающие различия во взглядах на природу реальности, истины и ценностей ведут к различиям в педагогической практике. Понимание этого является узловым моментом курса, поскольку наша главная цель — привести практику образования в согласие с нашими основополагающими воззрениями. К сожалению, среди занимающихся педагогической деятельностью это часто не имеет места, в результате чего их практика слишком часто не приводит к достижению декларируемых целей. Сложилось такое положение дел, когда в среде педагогов поощряется следование модным нововведениям, в результате чего они готовы принять педагогические инновации как панацею, не оценив их с точки зрения своих основополагающих воззрений и желаемых результатов даваемого образования. Это и есть та безудержная деятельность, которая привела к обвинению системы образования в «бессмысленности». Педагоги должны осознать, что всякая педагогическая практика основана на предположениях, определяемых философией, и что различные отправные точки последней могут приводить к различиям в этой практике.
В течение многих столетий философские позиции идеализма оказывали большое влияние на образование. В двадцатом веке идеализм как философия образования имеет меньшее влияние, чем он имел в прошлом. Однако косвенно его идеи по-прежнему пронизывают западную педагогическую мысль.
Современный идеалист Вильям Е. Хокинг заметил, что термин «идея-изм» больше подошел бы для наименования этого направления, нежели термин идеализм.[28] Это, действительно, так, поскольку понятие «идеализм» имеет отношение, скорее, к таким вечным категориям (идеям), как «истина, красота и достоинство», нежели к возвышенному стремлению к совершенству, которое мы имеем в виду, говоря, например: «Она очень идеалистична».
В своей сути идеализм есть постановка во главу угла реальности идей, раздумий, взглядов или сущностей в противоположность упору на материальные объекты и влияния. Идеализм выделяет мышление как то, что предшествует материи, утверждая даже, что разум реален, в то время как материальный мир есть побочный продукт разума.[29] Это прямо противоположно точке зрения материализма, настаивающего на том, что материя реальна, а мышление есть сопутствующее материи явление.
В истории философии принципы идеализма были впервые ясно сформулированы в четвертом веке до рождения Христа Платоном (427-347 гг. до н. э.). Во времена Платона Афинское государство переживало переходный период. Войны с Персией вытолкнули Афины в новый период своей истории. За войнами последовало бурное развитие торговли и коммерции, когда множество иностранцев стало селиться за афинскими стенами, стремясь использовать преимущества этого города для приобретения богатства.
Это раскрытие дверей окружающему миру привело к привнесению во все сферы афинской культуры множества новых идей. Появление новых идей привело к тому, что жители государства начали ставить под сомнение традиционные взгляды и ценности. Кроме того, к этому же времени относится появление новых учителей, софистов. Учение софистов внедряло в сознание людей идеи из области политики и этики, которые были противоположны общепринятым. Установкой софистов был индивидуализм, поскольку они стремились подготовить людей к использованию новых возможностей, открываемых в более коммерциализированном обществе. Их упор на индивидуализм был отходом от общинной культуры прошлого и в таких областях, как представления и ценности, вел к релятивизму.
Философия Платона[30] в большой степени может рассматриваться как реакция на этот поток нового, уничтожающий старую афинскую культуру. Целью Платона стал поиск незыблемой истины. Он и определил истину как то, что совершенно и непреходяще. Очевидно, что мир, с которым мы ежедневно сталкиваемся, постоянно изменяется. Следовательно, истина не может быть найдена в несовершенном и преходящем мире материи.
Платон полагал, что существуют всеобщие истины, с которыми может согласиться всякий из живущих. Например, то, что 5+7=12, всегда было истиной (это априорная истина), является истиной сейчас и останется истиной навсегда. Его точка зрения состоит в том, что всеобщие истины существуют во всех сферах человеческого бытия, включая политику, религию, этику и образование. Чтобы достичь всеобщих истин, Платон вышел за пределы того вечно изменяющегося мира, который познается чувствами, в область мира идей.
Идеализм, с его упором на всеобщую и неизменную Истину, оказал сильнейшее влияние на философскую мысль. Христианская церковь развивалась в мире, пронизанном идеями неоплатонизма, и вскоре она соединила идеализм со своим богословием. Это объединение наиболее ясно было сформулировано в пятом веке Августином (354-430). В новое время идеи идеализма развивались такими мыслителями, как Рене Декарт (1596-1650), Джордж Беркли (1685-1753), Иммануил Кант (1724-1804) и Георг Вильгельм Фредерик Гегель (1770-1831).
Идеалистом, оказавшим, пожалуй, наибольшее влияние на американское образование, является Вильям Т. Харрис (1835-1909), основавший журнал Journal of Speculative Philosophy (Журнал философии разума) и являвшийся энергичным попечителем школ Сент-Луиса в 1870-х годах. Позднее он стал Комиссаром по образованию при правительстве Соединенных штатов. В двадцатом столетии задачу приложения идеализма к современному образованию решали Дж. Дональд Батлер и Герман Х. Хорн.[31] На протяжении всей своей истории идеализм был тесно взаимосвязан с религией, поскольку, как и религия, он помещает в центр рассмотрения духовные и потусторонние аспекты реальности.
Реальность мышления. Наверное, самым простым путем к тому, чтобы достичь понимания метафизики идеализма, является обращение к наиболее влиятельному из идеалистов — Платону. Платон дает краткое изложение идеалистических взглядов на реальность в своей аллегории «Пещера».[32] Представим себе, говорит Платон, группу людей, находящихся в темной пещере и скованных цепями таким образом, что они могут видеть только одну из ее стен. Ни их тела, ни их головы не могут быть повернуты ни вправо, ни влево. За спиной у них находится костер, а между ними и костром — возвышение, по которому проходит тропа. Все, что движется по этой тропе, отбрасывает тени на стену перед их глазами. Скованные люди не могут видеть ни костра, ни движущихся объектов; их взору открыты только тени. Если, говорит Платон, они были прикованы таким образом всю свою жизнь, то разве они не будут считать тени реальностью в самом полном смысле этого слова?
А теперь, продолжает Платон, представим, что с этих людей сняты оковы, и они получают возможность обернуться и увидеть костер и движущиеся объекты. В этом случае им придется обновить свою концепцию реальности с тем, чтобы она соответствовала вновь полученным данным. Затем, после того, как они приспособили свой взгляд к трехмерной действительности, их выводят из пещеры в залитый солнцем красочный мир. Разве они не будут ошеломлены, увидев столь более полную реальность? И разве у этих подавленных ее многогранностью людей не возникнет желания возвратиться в гораздо более поддающийся осмыслению мир пещеры?
Аллегория Платона предполагает, что большинство людей живет в мире, управляемом чувствами — в пещере. Но для Платона этот мир не является миром конечной реальности — для него это только мир теней и образов «реального» мира. Подлинно реальный мир есть мир чистых идей, которые находятся за пределами наших чувств. И соприкоснуться с этим миром конечной реальности можно через интеллект. Постижение этой реальности есть редкий дар, которым обладают лишь немногие из людей. И потому такие люди — мыслители и философы — должны занимать ключевые места в общественной организации, если мы хотим, чтобы в обществе существовал справедливый порядок. В противоположность этим немногим большинство людей живет под управлением своих чувств, находясь, таким образом, в отрыве от подлинной реальности и ведя определенно более низкое существование.
Суммируя, еще раз подчеркнем, что для идеалиста реальность раздвоена — существует видимый мир, постижимый чувствами, и мир конечной реальности, постижимый разумом. Мир разума сосредоточен на идеях, и эти идеи предшествуют и, потому, более существенны, чем фиксируемый нашими чувствами физический мир. То, что идеи предшествуют материальным объектам, утверждает идеалист, может быть проиллюстрировано на примере создания стула. Человек, указывает он, должен прежде представить стул разумом, чтобы затем сделать его и пользоваться им. Таким образом, метафизику идеализма можно определить как мир разума.
Истина как идея. Ключ к пониманию гносеологии идеализма лежит в его метафизике. Поскольку идеалисты ставят во главу угла реальность идей и мышления, мы обнаруживаем, что их теория познания есть, главным образом, деятельность по постижению идей и понятий. Постижение реальности не в восприятии того, что мы видим, слышим или осязаем — это, скорее, схватывание и удержание разумом идеи чего-либо.
Для идеалиста истина расположена в сфере идей. Некоторые из идеалистов постулировали существование Абсолютного Разума или Абсолютной Сущности, мышлению которой и принадлежат все эти идеи. Идеалист-христианин Джордж Беркли ставил знак равенства между Абсолютной Сущностью и Богом. По ходу истории многие религиозные мыслители делали то же отождествление.
Ключевыми понятиями в гносеологии идеализма являются последовательность и согласованность. Идеалисты заинтересованы в построении таких систем истины, которые логичны и внутренне последовательны. Мы знаем, утверждают они, что нечто является истиной, если оно согласуется с гармоничной природой бытия. То, что не согласуется с совершенной структурой бытия, должно быть отброшено как заблуждение. Фредерик Нефф отмечал, что идеализм, по существу, представляет из себя метафизику, и даже его гносеология является метафизикой в том смысле, что он скорее стремится обосновать и оправдать то, что верно с точки зрения его метафизики, нежели использовать опыт и методы познания как основу для формулирования истины.[33]
Истина для идеалиста внутренне присуща самой природе бытия и, потому, первична и в большой степени независима по отношению к опыту. Следовательно, и средства постижения конечного знания не связаны с опытом. В деле обретения или расширения знания идеализм, в зависимости от его разновидности, может опираться на интуицию, на откровение или на способность рассуждать, логически мыслить. Эти методы познания наиболее соответствуют понятию истины как идеи, что является основополагающей гносеологической позицией идеализма.
Ценности из мира идей. Аксиология идеализма прочно привязана к его метафизическим воззрениям. Если то, что в конечном итоге и есть реальность, находится за пределами этого мира, и если есть Абсолютная Сущность, являющаяся прототипом разума, то вселенная, или космос, может рассматриваться с помощью понятий макро- и микрокосма. Следуя этому взгляду, макрокосм может пониматься как мир существования Абсолютного Разума, в то время как окружающий нас мир — все, что воспринимаемо органами чувств, — может мыслиться как микрокосм — тень того, что в конечном итоге реально. Очевидно, что при таком понимании как этические, так и эстетические критерии добра и красоты будут находиться вне человека, будут содержаться в самой природе истинной реальности, будут основаны и утверждены на вечных принципах.
Идеалист понимает нравственную жизнь как жизнь в согласии с совершенной структурой бытия. Если рассматривать Абсолютную Сущность как макрокосм, то индивидуальная человеческая сущность может быть определена как микрокосмическая сущность. В этом случае предназначением индивидуальной сущности является стремление как можно более походить на Абсолютную Сущность. Если Абсолют рассматривается как нечто завершенное, как то или тот, чья нравственность превосходит нравственность всего остального, то есть, как Бог, Который по определению совершенен, и, следовательно, совершенен и в нравственном отношении, то тогда выводом идеализма в отношении нравственного поведения будет предписание подражать Абсолютной Сущности. Человек считается нравственным в том случае, если он живет в согласии со Всеобщим Нравственным Законом, который есть выражение характера Абсолютного. Проблемы начинаются при поисках Нравственного Закона. Для верующих идеалистов это не представляет затруднения, поскольку для них авторитетным источником истины является откровение. Для идеалиста светской ориентации эти поиски, напротив, представляют существенную трудность. Категорический императив Канта[34] можно рассматривать как один из отличных от откровения путей достижения Нравственного Закона.
Эстетика идеализма также может быть охарактеризована с помощью понятий микро- и макрокосма. Красивым для идеалиста является то, что приближается или отражает идеальное. Искусство, стремящееся выразить Абсолютное, будет отнесено идеализмом к категории эстетически приятного. Художник-идеалист стремится отразить в своей работе всеобщие и предельные стороны бытия. Функция различных видов искусства состоит не в буквальном воссоздании мира в наших органах чувств, а в том, чтобы отобразить мир таким, каким он видится Абсолютной Сущности. Искусство, таким образом, — это попытка схватить реальность в ее совершенной форме. С этой точки зрения фотография не может рассматриваться как истинный вид искусства, поскольку она отражает предметы такими, какими мы их видим на опыте. Искусство же, с точки зрения идеалиста, — это идеализация того, что воспринимается органами чувств.
Пользуясь идеалистической метафорой, преподаватель может рассматриваться как микрокосмическая сущность, находящаяся в процессе все более полного уподобления Абсолютной Сущности. В каком-то смысле индивидуальная сущность есть продолжение Абсолютной Сущности, и как таковая, она обладает ее свойствами в их неразвитой форме. С точки зрения мотивации идеалистический учащийся «характеризуется… стремлением к совершенству. Все, что он делает, он делает настолько хорошо, насколько способен… Он устремлен к совершенству, поскольку идеальный человек совершенен».[35]
Во вселенной, реальность которой сосредоточена в идеях и разуме, наиболее важной стороной учащегося видится его интеллект; он (учащийся) является микрокосмическим разумом. Поэтому основные усилия образования должны быть сконцентрированы, прежде всего, на уровне разума, ведь истинное образование может быть достигнуто только при помощи разума. Исходя из этой точки зрения Платон заявлял, что правители совершеннейшего из миров должны быть философами. Почему? Потому, что только им открыт мир предельной реальности, лежащий за пределами того, что воспринимаемо чувствами. Благодаря таким философским воззрениям идеалист концентрирует усилия на развитии разума учащегося.
В основанной на идеях идеализма школе учителю отведена самая решающая роль. Ведь именно учитель служит для учащихся живым примером того, к чему им следует стремиться. Учитель ближе, чем студент, к Абсолютному, поскольку он обладает большим знанием о предельном мире разума. Он больше знает о «реальности» и потому способен быть посредником между микрокосмической сущностью учащегося и макроскосмической Абсолютной Сущностью. Роль учителя — передавать знания о реальности и быть примером этического идеала. Он является для учеников примером для подражания как в интеллектуальной, так и в социальной жизни.
Вопрос о предпочтениях при составлении программ в идеализме решается исходя из его гносеологических положений. Если истина — это идеи, то учебные планы должны быть сконцентрированы вокруг тех предметов, изучая которые, мы приходим в соприкосновение с идеями. Поэтому в основанных на идеализме учебных программах делается упор на изучение гуманитарных предметов. Для многих идеалистов объектом, подлежащим изучению человечеством, является сам человек. История и литература оказываются в центре учебных программ, поскольку именно эти предметы в наибольшей степени помогают учащимся в их поисках идеального общества и идеального человека. Чистая математика также является подходящим предметом, поскольку она основывается на универсальных априорных положениях и вырабатывает методы, пригодные для оперирования с абстракциями.
Слово, будь то записанное или высказанное, образует основу идеалистического метода обучения, поскольку именно через слово идеи передаются от одного разума к другому. Цель этого метода можно определить как усвоение идей. В идеалистической школе центр образовательного процесса располагается где-то поблизости от библиотеки. Именно в библиотеке учащийся приходит в соприкосновение с важнейшими идеями, выработанными человечеством. Учебная аудитория может в каком-то смысле рассматриваться как рабочий орган или как продолжение библиотеки, то есть, как место, в котором книги или идеи также являются центральным объектом внимания. Методика обучения в учебных аудиториях часто предстает как чтение лекций в таком виде, который обеспечивает передачу знаний от преподавателя к учащимся. Кроме того, преподаватель призван развертывать дискуссии, в ходе которых он и его ученики оперируют воспринятыми ими при чтении или слушании лекций идеями, что способствует более ясному пониманию этих идей.
Учитель-идеалист не слишком заинтересован в экскурсии на местную маслобойню или, скажем, в занятиях по автомеханике для старшеклассников, поскольку подобного рода деятельность лежит для него в стороне от истинного смысла жизни — все это скорее имеет отношение к чувственному миру теней, нежели к миру предельной реальности, и потому не может считаться надлежащей «образовательной» деятельностью.[36]
Критики идеализма называли подобного рода обучение опытом построения башни из слоновой кости. Однако, подобная критика не смущает идеалистов, утверждающих, что действительное предназначение школ и университетов — быть местом, где разуму созданы такие условия, в которых он мог бы «размышлять» и «познавать», не испытывая беспокойства из-за преходящих переживаний каждодневной жизни.[37]
Не удивительно обнаружить, что идеализм с его акцентом на идеи прошлого и, особенно, на идеи, связанные с Абсолютным, утверждает консервативную социальную политику. Для идеализма неизменный мир Предельной Действительности имеет высший порядок по сравнению с изменчивым и преходящим миром чувств. Человек, приходящий в итоге своих поисков в соприкосновение с неизменными идеями реальности, должен привести свою жизнь в соответствие с содержанием этой реальности. Для идеалиста роль школы в обществе заключается в сохранении наследия и передаче знаний, приобретенных прошлыми поколениями. Школа не является фактором перемен. Она, скорее, является институтом, поддерживающим status quo.
Реализм, в какой-то мере, возник как реакция против свойственных идеализму абстрактности и оторванности от жизни. Основополагающей посылкой реализма является представление, что объекты, воздействующие на наши органы чувств, существуют сами по себе, совершенно независимо от того, известно ли об их существовании нашему разуму. Фундаментальное различие между идеализмом и реализмом может быть проиллюстрировано на примере дерева, растущего на пустынном острове. Идеалист скажет вам, что это дерево существует только в том случае, если оно есть в чьем-то разуме (включая разум потустороннего существа), или, иными словами, если существует знание о нем. В противоположность этому, реалист придерживается мнения, что независимо от того, думает ли кто-либо или что-либо о дереве, или нет, оно все равно существует — материя независима от сознания.
Ясно выраженный реализм берет свое начало от ученика Платона Аристотеля (384-322 гг. до н. э.). С одной стороны, Аристотель пережил сильное влияние со стороны своего учителя, но с другой, для его мышления оказалось свойственным четкое отличие от идеализма Платона. Аристотель считал, что основными составляющими каждого объекта являются форма и материя. В то время как форму можно отождествить с платоновским понятием идеи, материя может рассматриваться как материальное воплощение любого отдельно взятого и воспринимаемого чувствами объекта. Согласно Аристотелю, форма может существовать и без содержания (например, идея Бога или идея собаки), но материи без формы существовать не может. Аристотель не принижал важность формы или идей. Его радикальный отход от идей своего учителя состоит в убеждении, что лучшее понимание вселенских идей может быть получено через изучение отдельных вещей или материи.
Именно эта сосредоточенность Аристотеля на возможности получения представления о вселенской форме через изучение материальных объектов и привела к тому, что им заложены основы того, что постепенно развилось в современные естественные, гуманитарные и медицинские науки. Аристотель был великим организатором и категоризатором бытия. Даже начинающий обучение в колледже студент встречал, наверное, его имя при знакомстве с историей таких удаленных друг от друга областей, как физика, ботаника, зоология, социология, психология, логика и различные стороны формальной философии. У Аристотеля люди нашли то разумное основание, на котором они воздвигли здание современной науки.
Реализм проложил себе дорогу в современный мир в большой степени благодаря влиянию индуктивного метода Френсиса Бэкона (1561-1626) и представления Джоном Локком (1632-1714) человеческого разума как белого листа бумаги (tabula rasa), на котором отображается окружающий человека мир. Гарри С. Брауди был, возможно, тем человеком, кто в большей степени, чем кто-либо другой, обосновал приложение реализма к современному образованию.[38]
Реальность мира вещей. Для реалиста предельная реальность находится отнюдь не в области разума. Вселенная состоит из движущейся материи, поэтому именно физический мир, в котором живет человек, и составляет реальность. Это есть прямое обращение к миру вещей, функционирующему согласно законам, вмонтированным в саму ткань вселенной. Обширный космос вращается невзирая на человека и его знания. Вселенная чем-то схожа с гигантским механизмом, по отношению к которому человек выступает как в роли зрителя, так и в роли участника. Законы, управляющие космосом, регулируют не только физические процессы, но также и то, что относится к моральной, психологической, социальной, политической и экономической сферам. Другими словами, реалист смотрит на реальность как на совокупность материальных объектов, которые существуют и взаимодействуют в согласии с естественными законами. Реализм в той или иной форме можно найти в философском основании большей части современной науки.
Истина через наблюдение. Гносеология реализма — это подход к миру исходя из здравого смысла, с использованием метода, основанного на чувственном восприятии. В. Е. Хоскинг замечает, что «реализм как склад ума представляет собой склонность держать себя и свои предпочтения за пределами своих суждений о вещах, позволяя объектам реальности говорить самим за себя».[39]
Истина для реалиста — это наблюденный факт. Средством получения знаний являются органы чувств.[40] Реализм пользуется индуктивным методом: он исследует окружающий мир, определяя на основе наблюдений общие принципы его организации. То, каким образом устроен мир, реалист стремится понять, идя по пути его исследования. При этом предполагается, что открытые таким образом естественные законы встроены в саму природу реальности. Они могут рассматриваться как абсолютные, априорные по отношению к нашему опыту знакомства с ними и неизменные. С этой точки зрения существование «Естественного Закона» для реалиста можно рассматривать как нечто, что имеет для него то же значение, что и существование Абсолютного Разума для идеалиста. Оба этих взгляда представляют собой концепции предельной и «внешней» природы истины и реальности. Для подтверждения истины реализм обращается за помощью к теории соответствия, то есть, считает истиной то, что соответствует реальности, постигаемой чувствами при наблюдении окружающего мира.
Ценности из окружающего мира. С точки зрения реализма ценности также вырабатываются в результате наблюдения окружающего мира. Через познание естественного порядка вещей человек приходит к пониманию законов, служащих основанием для этических и эстетических оценок. Полученные таким путем ценности непреходящи, поскольку они взаимосвязаны с устойчиво существующей вселенной, хотя, с точки зрения знаний о них человека, они все время постигаются им все глубже и глубже.
Этическое основание реализма можно определить как естественный закон. В окружающем нас мире, считает реалист, существует закон, устанавливающий нормы нравственности. Все люди осведомлены об этом законе или, по крайней мере, имеют возможность познать его. Точно так же, как закон всемирного тяготения является всеобщим законом физического мира, закон спроса и предложения является законом мира экономики. Именно исходя из представления о нравственном законе Томас Джефферсон говорил о «неотъемлемых правах» человека. Для более ясного определения этих прав человеку следует взирать на окружающий его мир.
Окружающая человека вселенная содержит также и критерии красоты. Красивое произведение искусства, с точки зрения реалиста, — это то произведение, в котором отражены логика и порядок, царящие во вселенной. В каком-то смысле, красота — это воспроизведение, или произведение вновь, разумного устройства окружающего мира, явленное в образах, пропорциях, линиях и форме. В искусстве изображаемый объект должен быть воссоздан как можно ближе к его реальности, постигнутой художником. С этой точки зрения фотография определенно относится к числу видов искусства.
С точки зрения реализма учащийся может рассматриваться как функционирующий организм, способный постигать через свои органы чувств естественный порядок вещей и через это вступать в контакт с «реальностью». Ученик — это тот, кто способен видеть, чувствовать и пробовать. Мир — это «нечто», а ученик — тот, кто способен его познать, пользуясь органами чувств.
Многие реалисты рассматривают учащегося как личность, подчиняющуюся естественным законам и потому не свободную в своем выборе. Обучаемый, утверждают эти представители реализма, откликается на воздействие окружающей его обстановки. Не будет чем-то необычным обнаружить реалистов среди защитников бихевиористской (поведенческой) психологии. В своей крайней форме такой взгляд рассматривает учащегося как часть великой машины вселенной. Этот учащийся может программироваться подобно тому, как программируются компьютеры. Конечно, такое программирование поначалу может и не быть успешным. В этом случае учащемуся должно быть уделено особое внимание, он должен быть дисциплинирован и приведен в такое состояние, которое позволит ему давать надлежащий отклик на обучение.
В том случае, когда учащийся рассматривается как зритель, наблюдающий за работой механизма вселенной, преподаватель рассматривается как наблюдатель, более искушенный в знании управляющих космосом законов. Таким образом, роль учителя состоит в передаче ученику точной информации о реальности, причем, производимой наискорейшим и наибыстрейшим способом. По этой причине личные склонности и индивидуальные черты учителя должны проявляться как можно меньше. Задача учителя — продемонстрировать ученику порядок и законы во вселенной и передать ему факты об устройстве окружающего мира, установленные научным путем.
В соответствии с метафизическими и гносеологическими воззрениями реализма школьная учебная программа должна делать ударение на изучении мира природы, причем на таком изучении, которое подчеркивает свойственную вселенной упорядоченность. В центре программы оказываются естественные науки, поскольку законы природы легче поддаются осмыслению на основе представления о материальном строении мира. Математика также находится в центре внимания составляющего учебную программу реалиста, поскольку она представляет собой замечательный образец упорядоченности. Математика есть точная абстрактная символическая система, построенная для описания законов вселенной.
Реалистический взгляд на вселенную в большой степени сформировал и основную часть известных нам социальных наук с их упором на статистические и другие количественные методы. Реалист включает в учебную программу освоение тех знаний, которые поддаются количественному измерению. Многие из реалистов избрали в качестве своего кредо положение, высказанное в 1918 году Эдвардом Л. Торндайком, заметившим: «Все, что существует, существует в каком-либо количестве. Надлежащее знание о нем подразумевает знание о его количестве так же, как и о его качестве».[42]
Таким образом, учебный план реалистической ориентации основывается на доказуемых фактах и структурных каркасах академических предметов, которые придают этим фактам значение.[43] «Символика информации» (язык и математика) также является важной частью такого учебного плана, поскольку она обеспечивает «введение в академические дисциплины» так же хорошо, как зашифрованная система для передачи собранного знания.[44]
Метод инструкций, характерный для школы, построенной на идеях реализма, тесно взаимосвязан с его гносеологией. Если истина постигается через чувственное восприятие, то и процесс обучения должен быть, в значительной степени, основан на методах, использующих чувства. Именно из этих позиций исходил Ян Амос Коменский, моравский епископ и педагог, ставший знаменитым благодаря своей книге Orbis Pictus (Разукрашенный мир).. Ей он привел в изумление педагогический мир, предложив использовать наглядные пособия — картинки — для обучения детей латинской азбуке. В конце восемнадцатого — начале девятнадцатого веков свойственному реализму методу обучения помог сделать гигантский шаг вперед Иоганн Генрих Песталоцци. Он призвал к проведению в аудиториях наглядных естественнонаучных опытов и демонстраций, поскольку учащиеся лучше усваивают материал, если они могут не только видеть, но и чувствовать, обонять и слышать.
Современный педагог-реалист отдает предпочтение опытам в аудиториях, внеклассным занятиям, а в случаях, когда внеклассные занятия не могут принести пользы или требуют слишком больших затрат времени — использованию аудио- и видеоматериалов. Это не значит, что реалист отрицает ценность знаний, передаваемых символическим языком. Скорее подразумевается то, что символам не придается самостоятельное значение, но они рассматриваются просто как средство представления или передачи знаний об окружающей реальности.
Методика обучения, которой пользуется реалист, обязательно включает в себя формирование представления о господстве фактов, которое ведет к развитию понимания естественных законов. Он заботится о том, чтобы учащиеся получили знания об основных естественных законах. Стремясь к этому, он, большей частью, полагается на индуктивную логику, переходя от отдельных постигнутых на опыте фактов действительности к более общим законам, выводимым на основе этих фактов.
Механистический взгляд на мир, свойственный многим реалистам, побуждает их отдавать предпочтение обучающим автоматам и запрограммированному обучению. Использование машин позволяет быстро и эффективно передать учащемуся огромный объем точной информации об окружающем мире. Концепция использования обучающих машин целиком совместима с идеей, согласно которой, человек — это машина, и его можно программировать. Исходя из этой точки зрения, наилучшим следует считать такое обучение, которое в наибольшей степени лишено субъективизма и дегуманизировано, поскольку люди являются источником ошибок.
Должно быть очевидным, что понимание реализмом роли школы в обществе очень близко к пониманию этой роли идеализмом. Предназначение школы — передавать учащимся знания, установленные теми из людей, которые имеют ясное представление об эмпирическом знании, естественных законах и их функционировании во вселенной. Школа, основанная на философии реализма, ориентирована на сохранение наследия — ее усилия сконцентрированы на передачу достоверно известных фактов.
Схоластика как интеллектуальное течение развилась в Западной Европе между 1050 и 1350 годами. Поначалу местом обитания этого течения были монашеские ордены, но когда в тринадцатом веке появились университеты, схоластика стала доминировать в их учебной программе. Ученые-схоласты были заинтересованы не столько в поисках новой истины, сколько в рациональном обосновании существующей.
Главным событием, стимулировавшим возникновение схоластики, стало появление в христианской Европе сочинений Аристотеля. Для христианского мира средневековья большая часть его наследия была утрачена. Между тем, за пределами христианского мира, там, где господствовал ислам, оно было сохранено. К тем же из сочинений Аристотеля, которые были доступны христианской Европе, относились, в большой степени, с пренебрежением. Средневековые богословие и философия основывались на том синтезе учения Платона и воззрений раннего христианства, которое осуществил Августин.
Однако, в двенадцатом веке в Западной Европе начинают появляться переводы трудов Аристотеля с арабскими и еврейскими комментариями на них. Эти новые идеи далеко не всегда оказывались в гармонии с принятыми христианскими воззрениями; в результате, философия Аристотеля оказалось столь же чуждой средневековому христианство, сколь чуждым оказался христианству девятнадцатого столетия дарвинизм. Вскоре стало очевидным, что эти две системы мышления — средневековое христианство и аристотелизм — нуждаются в гармонизации. Схоластика стремится систематизировать с помощью дедуктивного метода Аристотеля то, что получено через откровение, согласовывая идеи откровения с его философией. В своей сущности, схоластика может рассматриваться как попытка рационализировать богословие, подкрепив веру рассуждением.
Фома Аквинский (1225-1274) явился самым выдающимся ученым-схоластом времен этого кризиса. Результаты его труда были собраны в его Summa Theologica (Сущность теологии). Основной принцип, развиваемый Фомой Аквинским, заключается в том, чтобы получить как можно больше знаний, используя способность человека рассуждать, а затем принять на веру то в этой области, что находится за переделами человеческого понимания. Философия Фомы Аквинского (томизм) принята в настоящее время в качестве официальной философии Римско-католической церкви.
Сущностью схоластики является рационализм. Неосхоластика есть новая, осовремененная форма схоластики, с ударением на и обращением к человеческому разуму. Таким образом, неосхоластика является современной формулировкой традиционной философии.
В педагогической мысли двадцатого столетия неосхоластика представляет из себя философскую точку зрения, имеющую два ответвления. Наиболее важной, с точки зрения учреждения учебных заведений, является религиозная ветвь, формирующая фундамент философии образования Римско-католической церкви. В литературе на эту ветвь ссылаются как на «схоластический реализм», «религиозный реализм» или «экклесиастический (церковный) неотомизм». Ведущим апологетом религиозной неосхоластики является Жак Маритен.
Второе направление, или вторая ветвь, представлена такими авторами, как Мортимер Дж. Эдлер и Роберт М. Хатчинс.[45] Их воззрения часто именуются «рациональным гуманизмом», «классическим реализмом» или «светским неотомизмом». В области образования основополагающие идеи этой группы нашли свое объединенное выражение в логическом обосновании теории перенниализма, которая будет обсуждаться в шестой главе.
Реальность разума (и Бога). Как уже отмечалось выше, среди философов существуют некоторые различия во взглядах на то, к чему следует относить неосхоластику. Такая ситуация существует частью из-за того, что неосхоластика в известной степени перекрывает положения других философских школ, и частью из-за того, что она имеет не один, а два четко проявляющихся источника. Первый из этих источников — Аристотель, заложивший основы реализма, второй — Фома Аквинский, соединивший философию Аристотеля с христианством.
Аристотель заложил основы неосхоластики, выдвинув свою концепцию человека как наделенного разумом животного и разработав дедуктивную логику. Самым важным вопросом, который человек может задать в отношении той или иной вещи, является для Аристотеля вопрос о ее предназначении. Он полагал, что, поскольку человек — это единственное создание, наделенное способностью думать, то и наивысшим предназначением человека является использование этой способности. Аристотель учил также, что вселенная устроена по определенному замыслу, ей свойственен порядок, когда каждое следствие имеет причину. Замысел, порядок и отношения причины и следствия указывают, утверждал он, на Первопричину, или на Вечный Двигатель. Фома отождествил Вечный Двигатель Аристотеля с христианским Богом. Бог, доказывал Фома, есть чистый разум, поэтому и созданная им вселенная также есть разум. Человек как наделенное разумом животное обитает в разумно устроенном мире, устройство которого он в состоянии понять.
Метафизика неосхоластики представляет из себя медаль о двух сторонах. С одной стороны, существует мир природы, доступный постижению разумом. С другой стороны, существует сфера сверхъестественного, проникновение в которую происходит через интуицию, откровение и веру. Ученые имеют дело с природной стороной действительности, в то время как духовная сторона для них недостижима. Неосхоластика рассматривает природу вселенной как перманентную и неизменную.
Истина через рассуждение (и откровение). Если, как утверждает неосхоластика, наделенный способностью к рассуждению человеческий разум естественным образом ориентирован на познание разумного устройства вселенной, то из этого следует, что разум может «схватывать» истину непосредственно, познавая ее интуицией. Интуитивные, или самоочевидные, истины, постулирует неосхоластика, содержатся в аналитических утверждениях. Аналитическое утверждение — это такое утверждение, предикат (то есть, свойство) которого содержится в самом субъекте этого утверждения. Примерами аналитических утверждений могут служить высказывания: «Бог есть благо» или «Две вещи, равные третьей, равны между собой». Подобного рода утверждения, предикаты (свойства) которых могут анализироваться вне их субъектов, не нуждаются в опытной проверке. Нет нужды, например, строить два отрезка, равных третьему, чтобы убедиться, что они получатся равными между собой. Разум открывает, что это истинно; это самоочевидно, и истинность этого подсказана интуицией.
Другого рода истины в неосхоластике содержатся в синтетических утверждениях. Синтетическая истина зависима от нашего опыта. Примером синтетического утверждения может служить высказывание: «Расстояние от Сан-Франциско до Нью-Йорка — 3.224 мили». Синтетические утверждения относятся к области науки, эмпирического опыта. Они требуют опытной проверки, поскольку их предикаты не содержатся в их субъектах. Что же касается аналитических утверждений, то истинность и логичность им внутренне присуща.
В противоположность эмпиризму, неосхоластика придерживается точки зрения, согласно которой аналитические утверждения образуют первичные принципы истины и, потому, имеют высший порядок по отношению к синтетическим утверждениям. Эти самоочевидные утверждения открывают для неосхоластики целую область истины, которая недоступна для науки. Для светского философа — неосхоласта истина познаваема через разум и интуицию. Религиозная ветвь этого философского течения добавляет к этому в качестве источника познания сверхъестественное откровение, позволяющее ограниченным человеческим существам вступать в контакт со всемогущим Богом.
Обе ветви неосхоластики в огромной степени полагаются на возможности разума и дедуктивные формы логики Аристотеля. Тем не менее, не отвергается и индукция, поскольку информация, получаемая через органы чувств, формирует часть исходного материала, используемого в дедуктивных рассуждениях.
Суммируя то, что сказано, следует отметить, что неосхоластика верит в иерархию истины. На низшем уровне человек может полагаться на разум. Это область природы и ее научного познания, область довольно ограниченная. Высший уровень — это область первичных принципов и веры. Две эти области часто перекрывают друг друга, образуя, таким образом, два пути к одной и той же истине. Например, существование Бога — вопрос веры, но, несмотря на это, в своей Summa Theologica Фома выдвинул шесть логических доказательств бытия Бога. Неосхоластика наиболее высоко оценивает те истины, которые логичны, непреходящи и неизменны.
Ценности, соотнесенные со здравым рассуждением. Уже отмечалось, что разум является столпом как для метафизики, так и для гносеологии неосхоластики. Это истинно и в отношении ее этики. Нравственная жизнь — это жизнь в согласии с разумом. Человек в основе своей есть разумное существо, и потому всякое благое деяние управляется разумом. Иногда он попадает под контроль и заблуждается под влиянием воли, желаний и эмоций. Вместе с тем, хороший человек — это такой человек, желания которого согласуются с его разумом; если он знает, что что-то правильно, то он будет так и поступать, поскольку разумно делать добро. Этика неосхоластики может рассматриваться как поступки в согласии с разумом.
Эстетическая теория в неосхоластике не столь ясно определена, как в других философских направлениях. Возможно, дело обстоит так потому, что особое ударение, которое делается на разумную природу человека, прямо противостоит таким его способностям, как воля или эмоции, то есть, тем, которые мы чаще всего связываем с творчеством. Ван Клив Моррис, отмечая врожденную способность человека к творчеству, заключает, что неосхоластика относится к искусству как к «творческой интуиции», чему-то мистическому, покушению интеллекта на области, ему неподвластные», как будто искусство ищет пути разрыва с разумом, как в случае современной живописи и поэзии.[46] Основой такого представления является желание человека придать своему материалу тот замысел, который, согласно Аристотелю, потенциально уже заложен в него. Искусство, таким образом, самоочевидно для художника. Он, скорее, интуитивно улавливает замысел своего произведения, нежели приближается к нему логически, пусть даже он и способен оценить произведение искусства через наслаждение, которое оно доставляет разуму.
Обе ветви неосхоластики едины в свойственных им взаимоотношениях между их философскими положениями и их рекомендациями в сфере образования. Для обоих групп учащийся — это разумное существо, обладающее естественной способностью постигать истину и приобретать знания. Религиозная ветвь неосхоластики рассматривает учащегося также и как духовное существо, способное вступать во взаимоотношения с Богом. На школу возлагается ответственность помочь учащемуся развить эти способности и качества.
Неосхоластика рассматривает умственные способности учащегося исходя из положений психологии способностей. При таком подходе разум наделяется различными качествами и способностями, которые необходимо заботливо развивать. Поэтому, способность размышлять, к примеру, развивается через знакомство с формальной дисциплиной, свойственной предметам, имеющим наибольшую степень логической организации; способность запоминать развивается через задания учить наизусть; такое качество, как воля, развивается через привлечение учащихся к выполнению заданий, требующих высокой степени настойчивости в достижении поставленной цели. Посредством подобных процедур способности и качества развиваются, а воля приводится в подчинение разуму.
С точки зрения неосхоластики учитель должен рассматривается как тот, кто дисциплинирует разум, как человек, обладающий умением развивать мышление, память и силу воли учеников. Инициатива в обучении принадлежит учителю, утверждает неосхоластика, соглашаясь с идеализмом и реализмом. На учителе вместе с другими авторитетами в сфере образования лежит ответственность за принятие решений в отношении того, какие знания необходимы учащемуся. Замечательно, если эти решения гармонируют с увлечениями и любознательностью ребенка, однако в центре устремлений тех, кто занимается образованием, все же находится забота о надлежащем наборе дисциплин, а не об удовлетворении желаний учащихся. Развитый интеллект требует, чтобы упорядоченно развивалось понимание непреходящих и неизменных аспектов действительности.
Церковная неосхоластика смотрит на учителя не только как на человека, дисциплинирующего разум учеников, но и как на их духовного наставника. Он является той личностью, которая знакомит ученика не только со сферой разума, но также и с более важной областью веры.
Светская неосхоластика утверждает, что поскольку человек является разумным существом, приоритет при составлении учебных программ должен отдаваться тем предметам, которые развивают мыслительные способности человека. Следовательно, необходимо приучить разум мыслить, и образование должно быть направлено на оттачивание интеллекта для того, чтобы человек был в состоянии постигнуть Абсолютную Истину вселенной. Сила разума должен быть укреплена и упрочена в расчете на постижение этой Истины.
Отталкиваясь от этой точки зрения, неосхоластика склоняется к тому, что те учебные дисциплины, которым в наибольшей степени свойственна внутренняя логика, лучше подходят для достижения целей образования и потому должны быть помещены в центр учебных программ. Многие светские неосхоластики рассматривают математику как такой подход, при котором человек в наибольшей степени приближается к Чистому Разуму. Она не осквернена беспорядочностью, обычно свойственной человеческим занятиям, и потому в наибольшей степени выражает разумное устройство мира.
В несколько меньшей степени, но также очень важно для развития ума изучение иностранных языков, особенно тех из них, которые отличаются строгой упорядоченностью правил. Поэтому латынь и греческий часто возглавляют рекомендованный список, в то время как менее систематизированные современные языки занимают в этой иерархии менее высокие места. Другими направлениями обучения, также относимыми к чрезвычайно важным, являются логика и труды величайших умов прошлого. Религиозная ветвь неосхоластики, в целом, соглашается со светской, торопясь при этом добавить в программы в качестве дисциплин первостепенной важности систематическое изучение церковных догм и доктрин.
Согласно традициям неосхоластики, изучение учебных предметов должно преследовать две цели: (1) объяснить учащемуся устройство мира и (2) развить его разум для того, чтобы он был в состоянии постигнуть это устройство. Поэтому при составлении учебных программ упор делается на те предметы, которые подчеркивают интеллектуальные и духовные стороны культуры.
Методика обучения, к которой тяготеет неосхоластика, в целом сосредотачивается на укреплении интеллектуальных способностей. Такой взгляд связан с понятием о дисциплине разума. Разум развивается через упражнения мышления и памяти, интенсивность которых зависит от степени упорядоченности, внутренне присущей избранному набору изучаемых дисциплин. Кто-то уподобил развитие интеллекта гимнастике ума. Оно сравнивается с развитием физических способностей организма. Подобно тому, как мускулы нашего тела развиваются в ходе усиленных и регулярных упражнений, разум укрепляется через усердное напряжение ума. Тренировка силы воли, помогающая соглашаться с идеей о необходимости исполнения того, что является естественным требованием, — побочный продукт методики.
Подобно другим видам классической философии неосхоластике свойственна консервативная социальная политика. С точки зрения многих, неосхоластика — это упадочная философия, подходящая к решению современных социальных проблем на основе мышления тринадцатого столетия.
Несмотря на свои различия во взглядах традиционные философии имеют и некоторые общие черты. Каждая из них нацелена, в первую очередь, на метафизику, каждая придерживается той точки зрения, что во вселенной существует объективная и априорная истина, ожидающая своего постижения человеком, и каждая полагает, что и истина и ценности скорее вечны и неизменны, нежели относительны и изменчивы.
И в сфере образования традиционные философии имеют черты сходства, так же, как и различия. Например, каждая из них рассматривает учителя как авторитетное лицо, знающее, в каких знаниях нуждается ученик, каждая разрабатывает программы, основанные на своем представлении об «основательных», достаточно интеллектуально насыщенных предметах, и каждая имеет консервативный взгляд на образование и учебу, считая, что их функция — передавать наследие прошлого нынешним поколениям.
Все эти типы философии оказали влияние на образование двадцатого века. Нет никаких сомнений в том, что традиционные для западного образования книжность и интеллектуализм в огромной степени обусловлены воззрениями, рожденными идеализмом и неосхоластикой. Одной из интереснейших глав в истории образования была борьба реализма против закрепившихся идеализма и неосхоластики, когда стоявшие на позициях реализма педагоги и философы стремились отвоевать в учебном процессе место для чувственного восприятия и естественных наук. Борьба эта началась в восемнадцатом веке, в эпоху Просвещения, а окончательная победа наступила не ранее двадцатого столетия. На последних этапах сражения мощную поддержку реализму оказали идеи дарвинизма. В пятой главе будет показано, что влияние традиционных философий на образование двадцатого столетия проявляется в большой степени через влияние таких направлений, как эссенциализм, перенниализм и бихевиоризм.
При взгляде с позиций христианства оказывается, что каждая из традиционных философий может предложить нечто ценное. Различные разновидности христианства часто относили себя либо к идеализму, либо к неосхоластике, либо к реализму. Например, многие христианские философы и богословы отождествляли Бога с Абсолютным Бытием идеализма, Вечным Двигателем реализма или Чистым Разумом неосхоластики. Кроме того, христианству традиционно было свойственно высоко оценивать понятия этих философских школ об априорных аспектах действительности, а также их убежденность в существовании определенности и постоянства в области знаний и ценностей.
С другой стороны, многих христиан смущают противопоставление духовного и материального в идеализме, а также упор, который идеализм и неосхоластика делают на интеллектуальные, умственные стороны образования в ущерб чувственным и физическим сторонам природы человека. Это особенно неприемлемо для тех из христиан, которые придерживаются библейского взгляда на человека как на единство интеллектуальной, физической и духовной сторон его бытия, и потому настаивают на том, что в образовании между ними должен существовать баланс. Эти христиане считают, что то ударение, которое идеализм и неосхоластика делают на рассудочном, интеллектуальном в природе человека, не обеспечивает основы для практического и материального в образовании. Помимо всего сказанного, некоторые считают, что идеализм не обеспечивает достаточного основания для объяснения существования зла в мире, и что как идеализм, так и неосхоластика склонны обосновывать систему элитного образования для немногих и профессиональной подготовки для большинства в христианской среде, где придерживаются представления о священстве всех верующих.
Другие христиане с сомнением относятся к натуралистическим посылкам в реализме, что кажется им более соответствующим деизму, агностицизму и даже атеизму, нежели христианству с его представлением о личном Боге. Еще более смущающей чертой реализма является для них его склонность к детерминизму, сведению роли человека к минимуму, что связано с его стремлением быть объективным и научным. С их точки зрения, та недостаточная роль, которую реализм отводит свободе воли и человеческому достоинству, делает его антигуманным и несогласующимся с христианским откровением.
В заключение можно сказать, что, наверное, в каждом из этих философских направлений христианин найдет для себя нечто, что покажется ему полезным, истинным или несущим благо. Он, наверное, обнаружит также и то, что не находится в согласии с библейским взглядом.
Задача состоит не в том, чтобы принять одну из этих (или какую-либо другую) философию, но в том, чтобы получить представление о некоторых основополагающих вопросах в отношении бытия и некоторых возможных ответах на эти вопросы. Обладая высокой степенью осведомленности о возможных альтернативных подходах, христианский педагог призван стремиться к формированию собственной философии, могущей не только руководить им в его педагогической практике, но также и обеспечить основу для принятия решений в любой жизненной ситуации.
В главе IV от изучения традиционной философии мы переходим к изучению философии современной. Современные философские системы подходят к решению основополагающих вопросов бытия с иных позиций, и ответы, которые они дают на эти вопросы, расширяют то основание, опираясь на которое христианин может начать формирование своей личной философии.
В III главе дан обзор взаимосвязи между образованием и классическими видами философии — идеализмом, реализмом и неосхоластикой. Уже отмечалось, что различные философские воззрения приводят к различиям в целях и практике образования. В этой главе будет продолжено исследование этой взаимосвязи на примере современных философских подходов — прагматизма и экзистенциализма.
Классические философские системы имеют основополагающее сходство, состоящее в том, что они нацелены в первую очередь на метафизику, на вопрос о том, что же в конечном итоге реально. Столкнувшись с современными философскими направлениями, мы наблюдаем явный сдвиг в иерархии основных философских категорий по степени важности. Этот сдвиг был стимулирован открытиями современной науки.
В течение столетий знания и философские воззрения человечества оставались довольно-таки неизменными. Приобретаемые знания, в целом, не обладали теми количественными или качественными характеристиками, которые создавали бы для общества трудности их приобщения к существующим мировоззрению и ежедневной практике. Однако, в семнадцатом и восемнадцатом веках это постоянство было нарушено. Сначала появились новые научные открытия и теории. Вскоре за ними последовали прорывы в области технологии, открывшие путь для промышленной революции, которая привела к разладу и коренной ломке традиционных для западного мира философских и социальных моделей.
На протяжении девятнадцатого и двадцатого столетий этот процесс увеличения научного знания и степени его влияния на общество продолжал ускоряться, что привело к тому, что многие люди отвергли идею о неизменяемой абсолютной реальности и даже о возможности ее познания. Человеку стало казаться, что как истина, так и наше понятие о ней относительны, что не существует ничего абсолютно несомненного.
Это привело к тому, что современные философские школы стали избегать вопроса о предельной реальности, сосредотачиваясь на релятивистском подходе к истине и ценностям исходя из интересов социальных групп (прагматизм) или индивидуализма (экзистенциализм). В этом отходе от метафизики прагматизм поставил в центр внимания философии гносеологию, в то время как экзистенциализм переместил центр внимания в сферу аксиологии. В дальнейшем будет видно, как этот сдвиг в отношении основного интереса философии привел к коренным изменениям в воззрениях теоретиков образования на природу обучаемого, роль преподавателя, содержание учебных программ, предпочтительные методы обучения и роль образования и школы в обществе.
Прагматизм является американским вкладом в историю философской мысли. О нем стало известно в течение последних ста лет, и он ассоциируется с такими именами, как Чарльз Пирс (1839-1914), Вильям Джеймс (1842-1910) и Джон Дьюи (1859-1952).
Традиционные философские направления были статичными, склонными принимать вещи такими, какие они есть. Однако вторая половина девятнадцатого века стала свидетелем беспрецедентных изменений, по мере того как промышленная революция достигла своего разгара. Индустриализация, урбанизация и миграция огромных масс населения стали главными событиями американской жизни. Стало казаться, что перемены являются главной чертой человеческой жизни. В интеллектуальной сфере получили развитие теории биологического и социального дарвинизма, которые с готовностью принимались людьми, стремящимися как-то осмыслить и взять под контроль происходящие перемены. Прагматизм (называемый также экспериментализмом или инструментализмом) стал реакцией философии на эти явления.
Вильям Джеймс определил прагматизм как «такое отношение, при котором мы отворачиваемся от того, что впереди — от принципов, категорий и предполагаемых потребностей, и поворачиваемся к тому, что сзади — результатам, последствиям, фактам».[47] Прагматизм критикует предшествующие философские системы, которые, как утверждают прагматики, заблуждаются, занимаясь поисками предельных, абсолютных и вечных сущностей. Философы-прагматики подчеркивают, что эмпирическая наука, изменчивый мир с его многочисленными проблемами и природа составляют всю существующую реальность; их вера в науку не позволяет им выйти за пределы этого.
Прагматизм имел интеллектуальных предшественников в лице Гераклита (пятый век до н. э.), постулировавшего всеобщность изменений, и британских эмпириков (семнадцатый и восемнадцатый века), утверждавших, что человек может знать только то, что он постигает через органы чувств. Прагматическая мысль в области образования нашла свое наиболее влиятельное выражение в трудах Дьюи,[48] чьи идеи дали толчок к широкому распространению экспериментирования в теории и практике образования двадцатого столетия.
Воздействие прагматизма на современное образование наиболее широко проявилось через влияние прогрессивистов. Кроме того, как прямо, так и косвенно, прагматизм повлиял на образование через реконструктивизм, футуризм и гуманизм в образовании. Все эти теории будут обсуждаться в шестой главе.
Реальность на основе эксперимента. Некоторые прагматики отрицают даже само существование метафизики в их философской системе. Нет сомнений, что причина этого состоит в том, что традиционная метафизика была, прежде всего, заинтересована в «предельной» и «абсолютной» реальности, существующей за пределами постижения эмпирическим путем. В противоположность этому прагматики утверждают, что если такого рода реальность и существует, для человека она все равно непознаваема. С точки зрения прагматизма материя и разум не являются двумя отделенными друг от друга и независимыми сущностями. Люди могут познавать материальное только через его воздействие на органы чувств и последующее отражение этого воздействия в их разуме. Реальность, таким образом, никогда не может быть оторвана от познающего ее человека.
С точки зрения прагматизма человек живет в том месте, которое описано Платоном как пещера чувственного восприятия. Эта пещера, утверждают они, возможно, и не является всей существующей реальностью, однако, хотим мы этого, или нет, она представляет для нас все, что мы можем иметь. Мы живем в мире, познаваемом на опыте, и лишены возможности узнать, действительно ли истинно и реально то, что, по утверждению других философских школ, лежит за пределами человеческого опыта.
С течением времени меняется человеческий опыт, и вместе с ним изменяется и представление прагматизма о реальности. Его метафизические воззрения не допускают ничего абсолютного, никаких априорных принципов или неизменных естественных законов. Реальность — это не абстрактное «нечто». Скорее, это деловой опыт, которому свойственны постоянные изменения. Как выразился Вильям Джеймс, человек живет в «мире с открытой крышкой». Дьюи, подобно Джеймсу, отвернулся от старых понятий о замкнутом мире с фиксированными пределами и ограниченными возможностями.
Философ-прагматик укажет вам на то, что космологическая реальность претерпела за последние столетия многократные изменения. Например, в течение многих веков представление обо всем существующем мире было сосредоточено вокруг геоцентрической теории, помещавшей в центр Вселенной неподвижную Землю; затем расширение экспериментальных данных позволило Копернику выдвинуть гелиоцентрическую модель космической «реальности»; наконец, последовавшее за этим расширение научных фактов, накопленных в двадцатом столетии, привело к новым взглядам на реальность, основанным на представлении о всеобщей относительности.
Следовательно, утверждают прагматики, реальность не постоянна, не зафиксирована, она претерпевает постоянные перемены по мере того, как расширяется экспериментальное знание человека. То, что «реально» сегодня, может завтра перестать быть реальностью, поскольку реальность может быть отделена от опыта не более, чем материя отъединена от сознания. Мы живем в динамичном, подверженном постоянным изменениям мире, и потому основанные на ограниченном человеческом опыте научные законы следует формулировать скорее на языке вероятности, нежели как абсолютную истину.
Истина как то, что действует, дает результат. Основу прагматизма составляет его подход к гносеологии. Согласно воззрениям прагматиков, знание неотделимо от опыта. Человек обладает скорее активным, склонным к исследованиям, нежели пассивно воспринимающим то, что происходит вокруг, умом. В результате человек не просто воспринимает знание, но он создает его в процессе своего взаимодействия с окружающим миром. Поиск истины является, таким образом, деловым предприятием. Человек воздействует на свое окружение, в результате чего наступают определенные последствия. На этом опыте делового взаимодействия с окружающим миром человек учится.
Наиболее ясное и подробное обсуждение предложенного прагматизмом гносеологического метода превращения опыта в знание дано Дьюи в 1910 году в книге «Как мы мыслим». Согласно Дьюи, рефлективное мышление может рассматриваться как процесс, имеющий пять стадий.[49] На первом этапе человек в ходе своего активного продвижения по жизни встречается с проблемой, то есть с ситуацией, расстраивающей его планы и временно замедляющей его прогресс. Эта ситуация порождает момент остановки движения, когда включается процесс обдумывания, в ходе которого разум начинает сосредоточиваться на возникшей проблеме.
Второй стадией является осмысление того, что на первом этапе вызвало эмоциональный отклик, ставши препятствием в движении. На этой стадии человек предпринимает шаги к тому, чтобы осмыслить ситуацию, постигнуть истинную природу возникшей проблемы.
К третьей стадии относится процесс просмотра всех возможных решений. Человек дает своему разуму свободу предлагать любое потенциально допустимое решение. Эти возможные решения могут быть названы рабочими гипотезами.
Четвертый этап — это мыслительные упражнения, в ходе которых разум анализирует последствия реализации каждого из предложенных на третьем этапе возможных решений. Разум перебирает причины и следствия, стремясь сузить выбор тех решений, которые позволят успешно преодолеть текущее затруднение.
На пятой стадии осуществляется практическая проверка той гипотезы, которая избрана как наиболее разумная, то есть, определяется, действительно ли произойдут предполагаемые последствия. Если опыт использования гипотезы или предложенного решения дает ожидаемый результат, то гипотеза начинает рассматриваться как истина — истина есть то, что «срабатывает». В случае же, если гипотеза не действует, то есть, ее проверка не позволяет преодолеть возникшие затруднения, она считается неподтвержденной и не подпадает под определение истины, даваемое прагматизмом. Если проверка гипотезы не дает ожидаемых результатов, человеку следует вернуться, по крайней мере, к четвертому этапу осмысления проблемы с тем, чтобы искать истину в какой-либо из гипотез, альтернативных первоначально избранной.
В связи с этим очень важно иметь в виду, что с точки зрения прагматизма между знанием и убеждением должно существовать ясное различие. Достоверны ли те убеждения, на которые может претендовать человек, — это его личное дело, но то, о чем он решается говорить как о знании, должно допускать проверку любым беспристрастным и компетентным экспериментатором. Другими словами, убеждения являются личным делом, в то время как знание всегда должно рассматриваться как категория общественная. Прагматики отмечают, что хотя некоторые убеждения и основаны на знании, нет сомнений, что в отношении многих это не так. С точки зрения прагматизма утверждение, претендующее на истину, должно быть выражено на языке «если… то» и допускать проверку с помощью общественного опыта.
Гносеологические воззрения прагматизма не допускают таких понятий как априорные суждения или Абсолютная Истина. Человек существует в постоянно расширяющемся, изменчивом мире повседневного опыта, и то, «что срабатывает» сегодня, завтра может оказаться неподходящим решением. Таким образом, истина относительна, и то, что истинно сегодня, в будущем или в контексте иной ситуации может перестать быть истиной.
Ценности, устанавливаемые обществом. Аксиология прагматизма непосредственно связана с его гносеологией. Ценности точно так же, как истина, оказывается, в конечном итоге, замкнутыми на познающего окружающий мир человека. Ценности относительны, не существует абсолютных принципов, которые мы бы могли раз и навсегда усвоить. По мере смены культур меняются и ценности. Это не означает, что нравственность должна подвергаться ежедневным изменениям, но это значит, что ни одно аксиологическое предписание не может рассматриваться как вечное обязательство.
В сфере этики критерием нравственного поведения, которым оперирует прагматизм, является общественная проверка. Этическим благом признается то, что «дает результат». Однако при этом следует заметить, что так же, как в гносеологии критерием истины является общественная проверка, так и в аксиологии ценность определяется как то, что является благом для общества, а не просто для отдельного человека. Если, например, моя цель состоит в приобретении богатства, то я могу решить, что для меня было бы хорошо стать вором (это способствовало бы достижению моей цели). Поскольку для меня результаты такого решения могут быть вполне удовлетворительными, я могу быть искушаем считать, что поступаю нравственно. Но, утверждают прагматики, то, что срабатывает в отношении отдельного человека, может не срабатывать в отношении общества в целом, поскольку никто не сможет накопить богатство, если все будут воровать. Следовательно, воровство не проходит общественной проверки и не может считаться чем-то добрым или нравственным, поскольку делает цивилизованную жизнь невозможной.
Имея такой взгляд на этику, ранние прагматики смогли дать обоснование последним шести заповедям (относящимся к взаимоотношениям между людьми) иудео-христианского Десятисловия, однако, проигнорировали первые четыре (относящиеся к отношениям между Богом и человеком), поскольку эти последние не поддаются проверке эмпирическим путем. По нескольким причинам это стало узловым моментом их подхода к этике: (1) на этих заповедях основана система нравственности западной цивилизации; (2) нравственное образование традиционно опиралось на иудео-христианскую традицию; (3) общепринятый способ привития нравственности в религиозном контексте был подорван дарвинизмом и библейским критицизмом; и (4) если цивилизации свойственна преемственность, то необходимо было найти какое-то новое основание для нравственности — то, которое могло бы преподаваться в государственных учебных заведениях. Прагматики запустили в обращение аксиологический тест, который, как они думали, сможет решить эту важную социальную проблему.
Из приведенного выше рассуждения отнюдь не следует то, что прагматики отдавали предпочтение таким вещам, как универсальные заповеди и своды моральных законов. Напротив, они отстаивали ту позицию, что личность должна учиться тому, как принимать сложные нравственные решения, основываясь не на жестких предписывающих правилах, а на действии собственного разума, стремясь, таким образом, к лучшему результату, которого только может достичь человек. Таким образом, прагматический метод признает традиционные западные ценности, поскольку они были очищены от своих ненаучных «религиозных» элементов, которые не поддавались проверке опытом. Поэтому для того, чтобы преподавать традиционные этические учения в обществе, которое все в большей степени становится светским, был выработан новый логический метод.
В противовес классическим философским направлениям, которые находят свои эстетические детерминанты за пределами опыта, эстетический критерий для прагматиков лежит именно в области человеческого опыта. Дьюи в своей работе «Искусство опыта» дает общий обзор прагматистскому подходу к эстетике. Способ, которым происходит эстетическая оценка, можно назвать «общественным вкусом». Концепции прекрасного зависят от того, как люди чувствуют то, когда они переживают «эстетический» опыт. Если, как считает автор этой работы, они увидят новый смысл в своей жизни и у них возникнут новые сильные чувства, которые позволят им установить лучший контакт со своими ближними, тогда они столкнулись с истинным искусством. С этой точки зрения, прагматик упраздняет различие между прекрасным и практическим искусством. Обе эти традиционные категории являются частью человеческого опыта и могут привести к правильному эстетическому восприятию.
Говоря об образовании учащихся, с гносеологической точки зрения прагматизма наиболее важно то, что они обладают знаниями. Учащиеся — познающие личности, которые способны использовать свой интеллект для разрешения проблемных ситуаций. Учащиеся познают мир, воздействуя на окружающую среду, которая, в свою очередь, воздействует на них в следствие их поступков.
С точки зрения прагматизма, школьный опыт — это, скорее, часть жизни, чем подготовка к ней. То, как учатся люди в школе, не отличается качественно от того, как они учатся в другое время. В течение дня учащиеся сталкиваются с проблемами, которые заставляют их проходить сквозь «полное действие размышляющего сознания». Как результат, работа их интеллекта стимулирует развитие, и это развитие позволяет им взаимодействовать с изменяющимся миром и адаптироваться в нем. Их идеи в процессе развития становятся инструментами для успешной жизни.
Учителя в понимании прагматика — несколько другое, чем учителя в традиционном смысле слова. Это не просто люди, которые «знают», что понадобится учащимся в будущем, и, таким образом, несут функции передачи этих существенных компонентов знания своим студентам.
Прагматики утверждают, что никто не «знает», в чем будут нуждаться учащиеся, поскольку мы живем в мире, который постоянно меняется. Этот факт, соединенный с идеей о том, что не существует таких вещей, как априорная или абсолютная истины, (а об этом должны знать все учащиеся), меняет роль учителя.
Учителя, с точки зрения прагматизма, могут рассматриваться как коллеги в совместном познавательном процессе. Но это коллеги с опытом и, таким образом, их можно рассматривать как руководителей проекта. Они дают советы и направляют деятельность учащихся, как результат насущных потребностей самих учащихся; они также играют эту роль в контексте и с преимуществами своего, более широкого, опыта. Но, что существенно отметить, из деятельность в учебной группе не вытекает из их собственных насущных потребностей.
Классические философско-педагогические школы ставили предметную сущность в центр педагогического рассмотрения. Предполагалось, что ребенка нужно приспосабливать к структурным требованиям различных разделов учебного плана. Прагматизм отвергает этот подход и помещает на центральное место учащихся с их потребностями и интересами. Содержание же предметов, согласно их мнению, должно подбираться с позиции потребностей учащихся.
Учебный план, согласно мнению Дьюи и других прагматиков, не должен быть втиснут в «прокрустово ложе» академических дисциплин. Скорее, он должен строиться вокруг естественных проблем, которые вырастают из актуальных вопросов и опыта учащихся. Специфические проблемы обучения в одном классе могут отличаться от проблем в другом классе, но идея прагматиков состоит в том, что традиционные школьные предметы (ИЗО, история, математика, чтение и т.д.) могут быть вплетены в такой метод обучения, который использовал бы естественный интерес учащиеся к изучению традиционных материалов, когда они работают над проблемами и вопросами, которые интересуют их в процессе ежедневной деятельности.
Методология, с точки зрения прагматизма, формируется вокруг предоставления учащимся некоторой свободы выбора в поиске обучающих ситуаций, которые будут в наибольшей степени значимы для них. Классная комната (которая рассматривается не просто как место занятий, но и как место, где может происходить та или иная деятельность) понимается как научная лаборатория, где те или иные идеи проверяются с целью увидеть, поддаются ли они верификации.*
Эта процедура, отмечают прагматики, имеет определенные преимущества перед такими видами деятельности, как чтение и аудио-визуальная практика, поскольку более вероятно, что учащийся получит возможность участвовать в непосредственном взаимодействии с окружающей средой. Не секрет, что эта сфера деятельности, а также другие существующие на деле виды опыта взаимодействия с окружающей средой съедают много времени. С другой стороны, они содержат больше мотивации, поскольку они имеют присущий им интерес; и они более значимы, поскольку они вовлекают людей скорее в прямые, чем в косвенные ситуации. Например, человек, человек больше узнает о маслодельни и коровах, сам пойдя в коровник и попробовав саморучно подоить корову, понюхав ее запах и послушав ее мычание, чем неделю будет читать об этом и наблюдать этот процесс по телеэкрану.
Итак, методология прагматизма напрямую связана с его эмпирической гносеологией. Одним из предпочтительных методов прагматизма является метод проекции, который будет описан в шестой главе в процессе рассмотрения прогрессивизма.
Эта эмпирическая методология, следует отметить, не предполагает, что все прагматики против книг, библиотек, музеев и других систематизированных источников знания. Дьюи, например, утверждал, что все обучение «вначале» должно быть «поставлено в рамки обычного жизненного опыта». Несмотря на то, что учащиеся строят и доводят до зрелости фундамент знаний, покоящийся на их опыте, тем не менее, они должны научиться познавать мир и посредством косвенных и логических подходов к тематически систематизированной информации.
Другими словами, ребенок, согласно Дьюи, должен постепенно двигаться от обучения, основанного на прямом опыте, к иным обучающим методам. Эти последние, сменяющие первые, должны быть все более значимыми, так как они построены на фундаменте знаний, основанном на существенных опытах из повседневной жизни.[50]
Социальная политика образования, как ее представляет прагматизм, есть либерализм в том смысле, что прагматики не страшатся социальных перемен. Фактически, они провозглашают, что социальные перемены неизбежны и задача школы в этом отношении — учить молодое поколение управлять этими переменами разумным способом. Цель школы не в том, чтобы заставлять учащиеся заучивать определенную часть содержания, но скорее в том, чтобы учить их учиться, чтобы они могли приспосабливаться к постоянно меняющемуся миру настоящего и будущего. С этой точки зрения, можно заключить, что учебный план школы прагматизма будет более связан с процессом, нежели с содержанием.
Политической позицией прагматизма является демократия. Прагматики видят школу, в идеальном плане, как демократический образ жизни и учебной обстановки, где каждый участвует в процессе принятия решений в ожидании того, что в скором времени он будет участвовать в процессе принятия решений на более высоком общественном уровне.
Общественные и школьные решения в этих рамках оцениваются скорее в свете их социальных последствий, чем в категориях некоторой освященной традиции. Социальные, экономические и политические перемены рассматриваются как позитивные, если они улучшают условия общества.
Классический прагматизм был влиятельной силой в философских кругах (особенно американских) в первой половине двадцатого века, но в 1950-х годах он был вытеснен философским анализом (см. главу 7). Аналитическая философия в течение двадцати пяти — тридцати лет господствовала как ведущее течение, но в последние два десятилетия двадцатого века доминирование аналитической философии стало падать, и началось возрождение влияния прагматизма.
Одной из центральных фигур в этом возрождении был Ричард Рорти, который в 1979 году шокировал своих коллег посланием к Американскому философскому обществу, озаглавленном «Конец философии». С точки зрения Рорти, философия, как в классическом, так и в аналитическом свое виде, умерла. По его мнению, философы не владели специальными знаниями, специальным доступом к знанию или специальными методами выявления знания. Знание, как он его понимает, не основано на идеях, которые полностью соответствовали бы реальности. Такое соответствие — не более, чем иллюзия. В духе Уильяма Джеймса, неопрагматистское философское изложение опирается скорее на соответствующие общественные воззрения, чем на «истины, раз и навсегда принятые как вечные, необходимые и неизменные».[51] Рорти назвал философию скорее длительной беседой о существенных вопросах, чем поиском метафизической или гносеологической определенности. Другими влиятельными неопрагматистами были Хилари Патнэм в Америке и Юрген Хабермас в Германии.
Философы — неопрагматики имеют как внутренние различия, так и сходства, которые вполне гармонируют с классическим прагматизмом. Эти сходства суть следующие:
1. Критичность по отношению ко всем обращениям к абсолютным истинам;
2. Настойчивость в отношении «здорового многообразия опыта, взглядов и вопросов»;
3. Продолжительное акцентирование внимания на нравственной, политической и общественной ответственности;
4. Сильное чувство зыбкости человеческого существования;
5. Обязательность демократических условий;
6. Острая потребность общения на языке, доступном всем социальным классам;
7. Положительная оценка возможностей человеческого поступка, основанного на «реконструкции» философии.[52]
Идеи неопрагматизма имеют прямое влияние в мире образования через некоторое участие постмодернизма (см. главу 5), и особенно через различные демократические программы реформ, выставленные под ширмой критической педагогики (см. главу 6).
Экзистенциализм является одним из самых недавних лиц философской сцены: это продукт почти всего двадцатого века. Во многих отношениях он стоит ближе к литературе и искусству, чем к формальной философии. И это, несомненно, обусловлено тем фактом, что он скорее гораздо глубже затрагивает эмоциональную сферу личности, нежели ее интеллект.
Экзистенциализму, в силу самой его природы, очень сложно, если вообще возможно, дать определение. Уолтер Кауфман, один из наиболее известных американских экзистенциалистов, открывает свою книгу «Экзистенциализм от Достоевского до Сартра» замечанием о том, что экзистенциализм — не философия, а скорее условное обозначение для нескольких самых различных направлений, объединенных протестом против классической философии. Большинство живущих «экзистенциалистов» не признали это имя, и сбитый с толку сторонний наблюдатель мог скоро заключить, что единственным сходством между ними является их взаимное отвращение.[53]
Экзистенциализм не следует рассматривать как «школу» мысли в том самом смысле, в котором мы говорили о четырех других философских направлениях, которые мы рассмотрели. Кауфман определил сущность экзистенциализма как:
1. отказ принадлежать к какой-либо школе мысли;
2. отвержение соответствия философских систем и элементов веры;
3. заметная неудовлетворенность классической философией как поверхностной, академической и далекой от жизни.[54]
Центральной опорой экзистенциализма является индивидуализм. Экзистенциализм не ищет цели во Вселенной. Обладать целью может лишь личность.
Корни экзистенциализма лежат в работах Серена Кьеркегора (1813 — 1855) и Фридриха Ницше (1844-1900). Оба эти философа выступили против имперсонализма и формализма церковного христианства и спекулятивной философии Гегеля. Кьеркегор старался заново оживить христианство изнутри, поднимая значение индивидуальности и роль личного выбора и обязательства. Ницше, напротив, осуждал христианство, провозглашал смерть Бога и возвышал свое видение сверхчеловека.
Особенно влиятельным экзистенциализм стал после Второй мировой войны. Возобновившийся поиск смысла жизни казался особенно решающим в мире, который страдал долгой депрессией и разрывался на части двумя глобальными войнами беспрецедентного размера. Дальнейшим стимулом для возобновления поиска смысла жизни и ее значения в экзистенциализме было дегуманизирующее влияние современной индустриализации. По большому счету, экзистенциализм является бунтом против общества, которое лишает человечество его индивидуальности. Наиболее влиятельными экзистенциалистами в двадцатом столетии стали Карл Ясперс, Г. Марсель, Мартин Хайдеггер, Жан — Поль Сартр и Альбер Камю.
Экзистенциализм занимался, главным образом, философскими вопросами и лишь постольку — поскольку — педагогической практикой. Его относительное молчание по вопросам образования было вызвано, несомненно, тем, что его интересовала скорее конкретная личность, нежели общественные группы. Исключения в таком пренебрежении педагогическими вопросами можно найти в работах таких авторов, как Мартин Бубер, Максин Грин, Джорур Неллер и Ван Клив Моррис.[55]
Экзистенциалисты утверждают, что философия — это не спекулятивная деятельность, которая может быть хладнокровно отделена от таких фундаментальных вопросов бытия, как смерть, жизнь и свобода. Философия, которая основывается главным образом на интеллекте, отвергается ими. Философия должна быть «исполнена страсти» из-за того, что она находится в состоянии возвышенного чувства, которое только одно может открыть высшую реальность. Поэтому Мигель Унамуно может осуждать тех, кто строит философию лишь только своим интеллектом, как «торговцы определениями» и «профессионалы мысли».[56]
Далее, экзистенциализм не является «систематической» философией. В итоге, экзистенциализм не взаимодействует с педагогами с целью установления определенных правил, необходимых для выполнения, или установленных программ. С другой стороны, это не обеспечивает такого духа и отношения, которые могут быть применимы к образованию. Именно с этих позиций мы будем смотреть на философию, лежащую в основе экзистенциализма.
Пусть читатель возьмет на заметку, изучая раздел об экзистенциализме, что экзистенциалисты, главным образом, не излагают свои мысли в категориях метафизики, гносеологии и аксиологии. Тем не менее, все же существует определенная позиция, с которой они выступают. Она состоит в том, что экзистенциалисты выступают против любого анализа. Эта задача выполнена для новичков в философии, которые нуждаются в определенной отправной точке, которая может быть обеспечена данным анализом и классификацией. Обретя эту основу, им легче будет исследовать данный вопрос, осуществлять оценку и сравнения.
Реальность как существование. Индивидуальное существование является центральным пунктом экзистенциалистского видения реальности. Один из способов рассмотреть метафизическую основу экзистенциализма — противопоставить его неосхоластическому положению о том, что сущность предшествует существованию в отношении времени. Например, некоторые неосхоласты смотрели на Бога как на Творца всех вещей — включая людей. Они утверждают, что идея человечества была в Его сознании до того, как Он создал людей.
Экзистенциализм начинается с изменения хронологического порядка в этом тезисе: таким образом существование предшествует сущности. Личность прежде всего существует, а уже потом он или она должны попытаться определить свою сущность. В мире, который не дает ответов, человек сталкивается с такими вопросами, как «Кто я такой?» и «В чем смысл жизни?» Этот акт повседневной жизни является процессом определения человеческой сущности. Идя по жизни, человек выбирает и развивает свои симпатии и антипатии. Именно посредством этой деятельности люди определяют, кто они такие как личности. Через этот процесс человек приходит к пониманию следующей мысли: он есть тот, кем он хотел бы быть. Люди сталкиваются с тем, чего они не могут принять и противостоят абсолютной и неизбежной необходимости осуществления важного выбора.
Центр реальности перемещается в собственное «Я» индивидуальной человеческой личности. Существование является центральным пунктом философии экзистенциализма. Каждый человек сталкивается с неумолимой реальностью жизни, смерти и смысла жизни; и каждый несет ответственность за свою сущность. Человек не имеет внешнего авторитета, на который опирался бы при необходимости, поскольку философские системы рассматриваются как сомнительные версии. Классические философы отказываются от индивидуальной подлинности в пользу логической системы, христианин полагается на Бога, реалист — на природу, а прагматик — на общество. Все это — пути, которыми люди пытаются уйти от пугающей их реальности, где каждый ответствен за собственный выбор. Они переносят человека из критической и первозданной реальности личного существования и собственного смысла в мир без смысла, отделенный от существования.
Жан — Поль Сартр, экзистенциалист — атеист, определил подобное человеческое затруднение следующим образом:
Если человек, как понимает его экзистенциалист, не поддается объяснению, это, во-первых, потому, что он — ничто. Только впоследствии он станет чем-то, и он сам сотворит из себя то, чем он станет. Таким образом, человеческой природы не существует, поскольку не существует Бога, который определил бы ее. Человек является не только тем, кем он себя считает, но также и тем, кем он желает себя видеть после этого выступления против существования. Человек — это не что иное, как то, что он сам из себя делает. Таков первый принцип экзистенциализма.[57]
Некоторые читатели отреагируют на такой взгляд экзистенциалистов, сказав, что он лишен всякого смысла. Однако многим экзистенциалистам эта проблема не угрожает, ибо жизнь для них действительно не имеет разумного смысла — фактически, она даже может быть названа «абсурдом».
Истина как выбор. Личность является центром гносеологии экзистенциализма — не человечество как вид, а конкретные люди как индивидуумы. Вселенная не создает смысла и абсолютных истин. Скорее, сам человек придает смысл таким вещам, как природа. Отметим, например, говорит экзистенциалист, как «законы» природы изменились с течением времени, поскольку в разные времена придавали природе различное значение. Люди желают верить в вечные истины; и, как результат, каждый предпочитает верить в то, во что он сам хочет верить.
Если существование предшествует сущности, тогда сперва существует индивидуальная личность, и лишь затем следуют ею создаваемые идеи. Все познание присуще самому человеку, и лишь только он сам принимает решение о том, что есть истина. Истина, таким образом, может рассматриваться в понятиях экзистенциального выбора, который основан на авторитете личности.
Эта гносеологическая позиция довольно радикально отличается от традиционных гносеологических воззрений. Интересно заметить, что некоторые христианские и еврейские философы и теологи поддержали экзистенциализм.[58] В то же время, следует осознать, что они не являются христианами и иудеями в историческом смысле слова, поскольку они скорее сами стали средоточием власти, чем Бог, Который «где-то там» и Который традиционно придает смысл и телеологическое направление вселенной. Эти современные религиозные философы приняли взгляд, который позволяет им действовать «как будто» вечная власть и реальность Бога имеет смысл. Это оказало влияние на традиционный древнееврейско-христианский взгляд на откровение, который рассматривает откровение как авторитетное слово Божие к человечеству. С религиозной экзистенциалистской точки зрения, Библия может рассматриваться как отчет серий «неожиданных встреч» с Богом. Современные люди, заявляют они, также могут это испытать, и встречи эти могут обладать такой же силой, какой обладали встречи Моисея, Авраама или Павла. Таким образом, значение авторитета Библии модернизировано и (в его традиционном употреблении) упразднено руками религиозных экзистенциалистов.
Ценности, устанавливаемые личностью. Также, как центр традиционной философии лежал в области метафизики, а прагматизма — в области гносеологии, центр философии экзистенциализма находится в области аксиологии. Если экзистенциальная метафизика может быть выражена словом «существование», а ее концепция гносеологии — словом «выбор», то отсюда следует, что основная доля жизнедеятельности и философского интереса должны быть переплетены с аксиологическими интересами личности, которая осуществляет экзистенциальный выбор.
Экзистенциалисты столкнулись со сложной задачей: производить ценности из ничего. Индивидуумы выброшены в жизнь без своего на то согласия, и каждый волен становиться тем, кем желает. Люди ничем не ограничены. Скорее, они «приговорены быть свободными». В силу этой свободы, каждый человек ответствен за свой выбор и поступок. В этом духе, Карл Роджерс отметил, что люди не могут полагаться ни на Библию или пророков, ни на Фрейда или исследование, ни на Божественное откровение или решению других людей.[59] Люди имеют свой личный опыт и осуществляют свой собственный выбор, который и является авторитетным. Люди не должны извиняться за свои поступки. По словам Сартра, ни один человек не имеет «выхода» из своей свободы и ответственности.
В сфере этики нет абсолютных истин, и никто не может определить природу хорошего поведения. Если бы такие вечные истины существовали, жизнь была бы намного проще — все, что человек должен был бы делать — это выполнять эти требования. Эта мука свободы в принятии индивидуальных этических решений рождается от того, что люди должны делать свой собственный выбор и нести ответственность за него. Человек не может опираться на какой-либо источник авторитета, помимо себя самого.
Эта мучительная проблема ответственной свободы ощущается сильнее, когда приходит осознание того, что люди могут делать выбор, который причинит им вред, осуществляясь на практике. Однако, если люди могут делать губительный выбор, они могут также делать и нравственный выбор, который может нейтрализовать потенциально вредные идеи и поступки. Каждый человек имеет огромные возможности улучшить, ухудшить или даже разрушить свое существование.
Жизнь с такого рода ответственностью включает также следование своим решениям, если человек правдив и верен самому себе. Нежелательные последствия для человека, действующего вразрез со своими нравственными убеждениями, не имеют большого значения в глазах экзистенциалиста. Важно действовать, не взирая на последствия. Единственный типично моральный вопрос, поставленный Сартром, — «Что, здесь и сейчас, было бы наименее фальшивой вещью для меня, достойной выбора?»[60] Бездействовать — значит быть безответственным и искать мир, где нет напряжения и мучения. Экзистенциалисты отмечают, что напряжения нет после смерти, но некоторые люди стараются сделать свою жизнь подобной смерти путем избежания конфликта во всех вопросах. Противоположность смерти — жизнь, и жизнь для экзистенциалиста создает определенную степень напряжения, поскольку люди поступают вопреки своим нравственным убеждениям.
Эстетическая точка зрения экзистенциалистов может быть описана как мятеж против общественного стандарта. Каждый индивид является верховным судьей в отношении того, что есть прекрасное. Как и в других областях существования, никто не может принимать решения за других людей. Что красиво для меня — есть красота, и кто может противоречить мне?
Не следует думать, что экзистенциалисты удовлетворены состоянием образования, как это можно заключить из умолчания этих вопросов. Напротив, экзистенциалисты обеспокоены ситуацией, сложившейся в образовании. Они спешат заметить, что большая часть из того, что именуется образованием, ничего из себя не представляет, общественным же мнением управляет пропаганда. Они также утверждают, что большая часть современных путей образования на самом деле ведут в ложном направлении, поскольку готовят студентов к потребительству или ввергают их в обман машинной индустриальной технологии и современной бюрократии. Вместо того, чтобы помочь становлению индивидуальности и творческой личности, кричат экзистенциалисты, образование душит и разрушает эти человеческие качества.
В философии, которая восстает против регламентации личности, нельзя ожидать ничего другого, кроме того, что именно личность будет центром педагогического устремления. Ван Клив Моррис отмечает, что задачей экзистенциалистов в образовании будет помочь личности самостоятельно прийти к полнейшей реализации следующих позиций:
1. Я сам осуществляю выбор, и я не способен избежать выбора своего жизненного пути.
2. Я свободен, и я абсолютно свободен наметить цели своей собственной жизни.
3. Я лично отвечаю за свои свободные решения, реализующиеся в моем образе жизни.[61]
Роль учителя-экзистенциалиста не будет похожа на роль традиционного учителя. Учитель-экзистенциалист — это не тот, кто озабочен главным образом передачей знаний и кто априори имеет «правильные» ответы. Он будет скорее тем, кто желает помочь учащимся исследовать возможные варианты ответов.
Такой учитель будет иметь дело непосредственно с индивидуальностью каждого студента. Учителя — экзистенциалисты будут исходить из того, что не может быть двух похожих студентов и что, в итоге, не может быть двух человек, к которым можно было бы применить одну и ту же систему образования. Экзистенциалисты будут стремиться относиться к каждому студенту скорее по схеме Бубера «Я — Ты», нежели по принципу «Я — Оно». Следовательно, такие учителя будут обращаться со студентом скорее как с личностью, с которой они сами могут установить тождественные отношения, чем с неким «Оно», которое нуждается в управлении извне и наполнением знаниями.
Роль учителя — экзистенциалиста можно охарактеризовать термином «помощник», предложенным Роджерсом. В этой роли учитель будет уважать эмоциональные и иррациональные аспекты личности и стремиться привести студентов к лучшему пониманию самих себя. Такие учителя и юноши, которые вместе с ними столкнутся с вечными вопросами жизни, смерти и смысла бытия, будут исследовать человеческий опыт с различных точек зрения. Познавая этот опыт, и учителя, и ученики будут учиться и разделят свои роли по мере укрепления в осознании того, как им найти себя в этом механизированном мире, который стремится лишить их самостоятельности и индивидуальности.
Учебный план в экзистенциалистской школе с неизбежностью будет открыт к переменам, поскольку экзистенциалистская концепция истины постоянно расширятся и изменяется. С этой точки зрения выбор студентов должен быть решающим фактором в отборе учебного материала. Этот вывод не означает, однако, того, что традиционный учебный материал не найдет места в экзистенциалистском учебном плане. Он скорее показывает гибкость этого плана в противовес традиционной иерархии предметов по степени их значимости.
Экзистенциалисты в целом согласны в том, что основы традиционного образования — такие, как чтение, правописание и арифметика; наука и общественные дисциплины — должны изучаться. Эти так называемые базовые курсы являются основанием познавательных усилий и способности личности к самопознанию. Эти базовые предметы, однако, следует представлять скорее в отношении к эмоциональному развитию учащегося, нежели изолированными от личностного смысла и цели, как это часто бывает в традиционном образовании.
Гуманитарным наукам придается в экзистенциалистском учебном плане огромное значение также потому, что они дают огромную способность проникновения в главнейшие дилеммы человеческого существования. Гуманитарные науки исследуют следующие проблемы: какой выбор осуществляют люди в отношении секса, любви, ненависти, смерти, болезни и других значимых аспектов жизни. Они представляют всеобщий взгляд человечества как с позитивной, так и с негативной позиций, а следовательно, являются приоритетными по отношению к другим наукам в помощи людям понять самих себя.
Экзистенциалистский учебный план широко открыт также и для других дисциплин, помимо обозначенных базовых и гуманитарных наук. Любой предмет, который имеет значение для личности, может быть включен в курс обучения.
Методология для экзистенциалистов предоставляет ряд возможностей. Они принижают единообразие материалов, учебного плана и преподавания и провозглашают, что для учащихся, желающих учиться, должно быть открыто множество возможностей выбора. Эти возможности не должны быть ограничены лишь традиционной школой, но могут иметь место и в альтернативных типах школ или в сфере бизнеса, управления или личных дел. Иван Ильич выдвинул некоторые предложения педагогической вариативности в своей книге «Дешколинизированное общество» (1970), которая была высоко оценена многими экзистенциалистами.
Критерий экзистенциалистской методологии вращается вокруг концепции непринуждения и тех методов, которые помогают каждому студенту найти себя и быть самим собой. Возможно, образцами экзистенциалистской методологии могут быть такие подходы, как книги Карла Роджерса «Свобода учиться» (1969) и А. С. Нейла «Саммерхилл: радикальный подход к детскому воспитанию» (1960).
В целом, экзистенциалисты не касаются социальной политики образования или школы. Их философия делает акцент скорее на индивидуальных, чем на социальных аспектах человеческого существования.
Современные философские школы прагматизма и экзистенциализма, несмотря на свои различия, имеют ряд общих черт. В отличие от традиционных философских школ, они оба отклоняют априорные гносеологические рассуждения и помещают метафизические абсолютные истины и сущности вне достижения человечества. Кроме этого, и прагматизм, и экзистенциализм являются релятивистами в отношении ценностей и истины; и тот, и другой гуманистичны, или человекоцентричны. Основное отличие между прагматизмом и экзистенциализмом состоит в том, что первый основывает свой релятивизм и гуманизм на авторитете общества, в то время как последний подчеркивает роль личности.
В добавление к различиям между современными философскими школами, обсуждавшимися в этой главе, они имеют также сходства в вопросах образования. Например, и прагматизм, и экзистенциализм рассматривают учителя больше как экскурсовода или помощника, чем властную фигуру; оба верят, что учебный план так или иначе должен ставить во главу угла скорее нужды ребенка, чем твердое ядро неизменной «Истины»; оба отклоняют также роль школы как института, предназначенного в первую очередь для передачи знаний прошлого будущим поколениям.
И прагматизм, и экзистенциализм воздействуют на современное образование. Однако прагматизм сыграл здесь намного большую роль. Действительно, прагматизм оказал влияние на каждый аспект современного образования — от архитектуры, переносной классной мебели и функциональных центров до учебных планов на всех уровнях образования, которое было расширено, чтобы вдобавок к академическому началу присовокупить практические и полезные элементы. Многие исследователи отмечают, что прагматизм «трансформировал» школьное образование в США и других странах. Влияние экзистенциализма является более современным и, поэтому, менее драматичным. Несомненно, однако, что движения в альтернативном образовании, педагогическом гуманизме и дешколинизации, которые начались в 1970-х годах, нашли основную долю своих корней в экзистенциализме. В 1990-х годах и прагматизм и экзистенциализм были подвержены оживленному влиянию на образование со стороны постмодернизма. Мы рассмотрим это влияние в пятой главе.
С христианской точки зрения явствует, что и прагматизм, и экзистенциализм имеют некоторые аспекты воззрений и педагогической практики, которые соотносятся с христианской философией и ее педагогическими принципами. Прагматизм, например, спустил философию «на землю», так что она имеет теперь дело с насущными вопросами повседневной жизни. Осуществляя это, прагматизм попытался разрушить дихотомию между академическим формализмом и повседневной жизнью — дихотомию, которая повлекла за собой смерть для живой одухотворенности тех, кто отделил формальные аспекты религиозной веры от своей повседневной деятельности.
Кроме этого, прагматизм возродил союз практического и теоретического в образовании и дал людям такой взгляд на образование, который помогает им рассматривать его скорее как процесс, длящийся всю жизнь, который может иметь место везде, чем процесс, который ограничен специальными институтами (например, школами). Многие христиане рассматривают эти элементы, наряду с другими аспектами прагматизма, как находящиеся в большой гармонии с иудео-христианской мыслью, нежели греческие рамки эталона, адаптированного традиционными философскими школами.
Многие христиане нашли определенные элементы, соответствующие библейскому откровению, и в экзистенциализме. Например, экзистенциализм придает особое значение каждому отчуждению личности от самой себя, друзей, мира вместе с потребностью каждого человека решать основные вопросы существования — жизни, смерти и смысла бытия. Результат этого акцента привел к самооценке, осознанию уникальности каждой индивидуальной личности и ответственности каждого человека за принятие личных решений. Безусловно, эти аспекты экзистенциализма лежат в центре того, на что обращали внимание Иисус, Павел и библейские пророки. В этом смысле, экзистенциалисты не столько дали новую информацию, сколько стимулировали более пристальное внимание и обновленный интерес к старым вопросам и истинам — вопросам и истинам, которые имеют тенденцию подавляться бюрократическим обществом, иерархической церковью и формальными академическими философскими школами.
Следует, однако, отметить: то, что Пол Тиллих справедливо назвал «экзистенциалистскими элементами в ранней христианской теологии»[62] и зрелая экзистенциальная философия — две разные вещи. Историческое христианство возродило экзистенциалистские аспекты категории гуманности, но оно высветило те элементы в философской структуре, в которых реальность является скорее Богоцентричной, нежели человекоцентричной, откровение является скорее авторитетным, нежели просто эмпирическим и относительным, и ценности даны скорее Богом, чем выбраны людьми. Люди в первоначальном христианстве несли огромную ответственность за выбор того, как относиться к «Богу, который существует» и который обращается к человечеству, современное же христианство рассматривает людей как имеющих власть создать Бога в своем воображении или выбрать чтение смысла Его откровения.
Первоначальное христианство основано на существовании трансцендентного Бога и авторитетной точкой природы Его откровения как основы Библии. Многие современные люди, однако, склонны верить, что Библия имеет свои корни скорее в мифе, чем в действительности, и они имеют тенденцию рассматривать ее скорее как порождение сознания людей, чем как Божественное откровение. Вера в истинность Библии стала невозможной для них, и они, таким образом, потеряли основание своей веры. Однако, их чувство беспомощности ведет многих из них к желанию верить в Бога в любом случае. Эта безосновательная вера «христианского экзистенциалиста» уподобляется «прыжку в пустоту». Этот прыжок был предпринят не по причине религиозных убеждений, а по причине отсутствия удовлетворительных альтернатив потребностям людей в безнадежном мире.[63] Нельзя не согласиться с проницательностью Альбера Камю, который определил этот безумный прыжок как «философское самоубийство» людей, которые не могут противостоять абсурду и безнадежности. Истинно существующие люди, отметил он, должны иметь смелость «жить без мольбы» к тому, что находится вне их самих.[64]
Решающей ошибкой во многих христианских оценках экзистенциализма является неспособность разграничить «экзистенциальные элементы» первоначального христианства и экзистенциализм как философию. Первые являются центральными в историческом христианстве, в то время как последний можно рассматривать в отношении своей полной противоположности. Основной трудностью для некоторых христиан в отношении понимания экзистенциализма является то, что религиозные экзистенциалисты часто используют те же слова (например, Бог, создание или искупление), что и традиционное христианство, но с в другом значении. Следовательно, важно скорее исследовать философские корни того или иного автора, нежели получать простое поверхностное знание о какой-либо работе через использование автором отдельных слов.
В целом, христиане нашли прагматизм намного менее привлекательным, чем экзистенциализм. Это, несомненно, обусловлено тем фактом, что прагматизм непримиримо натуралистичен и гуманистичен. Прагматизм с самого начала отклоняет определенное знание о реальности вне чувственного опыта человека. Следовательно, большинство христиан считают его некорректным с точки зрения видения реальности, истины и ценностей.
Религиозные позиции прагматизма показаны Уильямом Джеймсом в его доктрине «воли к вере». Для Джеймса, определенные доктрины являются «удобными», например, доктрина веры в существование Бога. Поскольку эти доктрины «удобны», постольку они и полезны (то есть они работают). Таким образом, именно их полезность и обуславливает их истинность.[65]
Аргумент Джеймса многие христиане рассматривают как нечто изрядно отличающееся от библейского христианства. Христиане вполне готовы согласиться, что вера в Бога удобна; но, заявляют они, она является удобной скорее потому, что Бог существует в своем собственном порядке, чем потому, что идея Бога помогает людям чувствовать себя лучше. Элтон Трублад в своей критике современных философских школ был абсолютно прав, когда писал: «'Я предпочитаю верить' является нехристианским утверждением».[66]
В заключение можно отметить, что современные философские школы могут привести христиан к более глубокому осознанию некоторых аспектов библейского послания, которое было пересмотрено первоначальным христианством в процессе его сращивания с греческой философией. Задача, таким образом, состоит в том, чтобы не принимать всю философскую систему целиком, которая может иметь философские корни, не совместимые с библейским посланием. Каждый христианин должен скорее стремиться использовать эти достижения, предложенные современными философскими школами, для того, чтобы развивать личную философию образования, которая произрастает из христианского взгляда на мир, но обогащается отмеченными достижениями других точек зрения.
Итак, необходимо сделать особое предостережение в отношении изучения философских систем. А именно: не всегда возможно и даже желательно втискивать себя самих или каких-либо философов в маленькие коробочки с этикетками: «идеализм», «реализм» или «экзистенциализм». Эти системы, как уже было отмечено, являются просто обозначениями, избранными с целью помочь вести наше размышление, когда мы соотносим возможные ответы с основными вопросами, с которыми сталкивается человечество на протяжении веков. Шестая глава будет развивать некоторые из этих педагогических направлений традиционных и современных философских школ, как они проявлялись в двадцатом веке. Но прежде чем исследовать этот вопрос, нам нужно обратиться к постмодернизму.
Последняя четверть двадцатого века была временем подъема философского течения, известного как постмодернизм. Сам по себе этот термин проблематичен, потому что зачастую он понимается по-разному.
Одной из возможностей понять термин «постмодернизм» является рассмотрение его как реакции на модернизм.[67] Сутью модернизма было желание понять мир через разум. Основным предположением раннего модернизма было то, что мир является разумным и существующая реальность не может быть познана лишь только человеческим рассудком, но что существует система фиксированных законов, которая объемлет как реальность, так и человеческую мысль наилучшим образом.
В восемнадцатом веке такие люди, как Исаак Ньютон, начали более интенсивно применять рациональный способ мышления к окружающему миру. Это привело к развитию научной мысли, постижение которой, как верили модернисты, было истинным отражением реальности. Девятнадцатый век увидел, как такие ученые, Огюст Конт и Герберт Спенсер распространили научный подход в сфере человеческого общества. Результатом этого было развитие общественных наук.
Современный стиль мышления пришел к убеждению в том, что эти открытия естественных и общественных наук обеспечили человеческое существование определенной истиной, которая олицетворяла, вне сомнения, человеческие представления, которые отражали реальность такой, какой она была. Представлялось, что такое знание является объективным и нейтральным, каким был сам научный метод. Различные факты современного взгляда были использованы в целях сформировать теории (метаистория), объясняющие мир и смысл жизни.
Модернизм также рассматривал знание как благо, присущее самой его природе. Таким образом, открытие этих истин природы дало бы людям возможность контролировать свой мир, в конечном итоге преодолеть человеческие ограничения и даже искоренить те разрушительные проявления зла (такие, как болезни), которые мучили человечество на протяжении всей его письменной истории. Идея перманентного прогресса была, конечно, важным аспектом модернистской схемы мира.
Модернизм, однако, не реализовал эту программу. Наука и технология, например, принесли экологическую деградацию, тоталитаризм и мировые войны с атомным потенциалом, основанном на технологическом знании. Таким образом, как отметил один ученый, «разум и наука не ведут к… утопии».[68]
Ответов было множество. Одним из них было отчаяние экзистенциализма. Другим известным вариантом стал постмодернизм. Постмодернизм, как мы успели уже увидеть, является, по большому счету, отражением современного взгляда на вещи.
В самом начале следует отметить, что постмодернизм не является унифицированным взглядом на мир. Различные сторонники излагают свои собственные теории, которые временами противоречат другим постмодернистским идеям. Однако, несмотря на эти различия, постмодернисты едины в своем отвержении модернизма. Мы отметим другие разделенные идеи ниже, в разделе, озаглавленном «Виды постмодернизма».
Прежде чем двигаться дальше предварительных замечаний о природе постмодернизма, следует отметить, что ученые расходятся в точном определении его значения. Некоторые полагают, что постмодернизм представляет собой новый исторический период, в который входит человечество, в то время как другие рассматривают его как распространение основных базовых концепций, окружающих сам модернизм. Иные понимают постмодернизм как вид переходного периода, когда все старые способы поставлены под вопрос, но уже слышны шаги новой эры. Эта неопределенность отражена в заголовке данной главы, которая рассматривает постмодернизм в его настоящем состоянии развития скорее как импульс или настроение, нежели как хорошо развитую или окончательно оформленную философскую школу. Только время скажет, будет ли иметь этот импульс продолжение. Между тем, постмодернизм поднял существенные вопросы, которые находятся в центре педагогической дискуссии в то время, как мир шагает в двадцать первый век.
Постмодернизм является, главным образом, скорее идеей не философов, а тех ученых, чьи сферы интересов простираются от искусства до литературы и архитектуры. Однако, это не означает, что философы не внесли важного вклада в эту сферу. В истории философии Давид Юм (1711-1776) одним из первых посеял сомнение в вопросе причины и следствия и человеческой способности верно познавать вечный мир. Иммануил Кант (1724-1804) стремился ответить на философию Юма, но закончил провозглашением того, что человеческий разум действительно не может познавать вещи такими, какие они есть, но лишь только интерпретировать вечную реальность в понятиях рассудочных категорий, присутствующих в сознании.
В то время как Юм и Кант заложили основу для постмодернистской структуры сознания, Фридрих Ницше (1844-1900) воплотил эти идеи в жизнь. Согласно Ницше, не существует ни одного основания, на котором покоились бы те или иные воззрения. Истина умерла и люди не имеют другого выбора, кроме как создать свой собственный мир. Таким образом, знание становится человеческим построением, основанном на субъективном использовании языка. Ницше стоит на границах постмодернизма, и несмотря на то, что он жил целое столетие назад, его идеи могут стать «основным направлением».
Кроме идей таких философов, как Кант и Ницше, есть еще три философских течения, оказавших особенно сильное влияние на постмодернизм. Первое среди них — прагматизм. Идея условности знания, неприятие метафизических схем, активная социальная позиция в решении человеческих проблем, а также склонность скорее к социальным, чем просто к индивидуальным вопросам — все эти черты прагматизма нашли свое место в постмодернизме. Такие неопрагматики, как Ричард Рорти, стоят довольно близко к постмодернизму.
Второй философской основой постмодернизма является экзистенциализм. Такие концепции, как формула Жан-Поль Сартра «Я являюсь тем, кем я выбираю быть» подходит не только для того, чтобы укреплять релятивистскую основу постмодернизма, но также и для того, чтобы вовлекать людей в сооружение знания. А сооружение знания, как мы вскоре увидим, стоит в самой основе постмодернистской гносеологии и учебного плана.
Третьей философской точкой зрения, лежащей в основе постмодернизма, является марксистская мысль. Марксистская теория классовой борьбы и экономических формаций наполняет как теорию, так и практику постмодернизма, даже несмотря на то, что постмодернисты отвергают марксистскую схему истории (ее метаисторию). Интерес постмодернизма к вопросам классовой борьбы и экономики станет наиболее очевидным в нашем обсуждении идей Мишеля Фуко в следующем разделе и в разделе о критической педагогики в шестой главе.
Прежде чем двигаться далее от философских корней постмодернизма, необходимо отметить, что данное движение не принимает бихевиоризм (см. главу 6) с его научной объективностью и его технологическим подходом и человеческой инженерией. Постмодернизм отвергает также главным образом позитивистские и объективные позиции философского анализа (см. главу 7). С другой стороны, постмодернистские теоретики положительно отзываются о некоторых аналитических философах в связи с их неравнодушным отношением к языку и пониманием взаимосвязи значений языка.
Один из способов лучше понять постмодернизм — рассмотреть идеи некоторых его ведущих теоретиков. Этот раздел посвящен разбору того весомого вклада, который внесли в постмодернистскую теорию такие ученые, как Ричард Рорти, Жак Деррида, Жан — Франсуа Лиотард и Мишель Фуко.
Мы уже получили некоторое впечатление о Рорти в нашем обсуждении неопрагматизма в четвертой главе. Рорти стоит у истоков современной гносеологии благодаря критике того, что он рассматривает как ее центральную метафору — образа сознания как зеркала реальности. Рорти, как мы уже видели, отвергает этот взгляд с его пониманием истины. Для Рорти, язык и мысль могут быть инструментами для отражения наряду с опытом, но они определенно не дают нам картины реальности. Таким образом, здесь мы сталкиваемся с гносеологическим субъективизмом. Человек может иметь мнения, но не истину. В результате, люди могут и должны поддерживать философскую беседу, даже несмотря на то, что они не способны объективно обосновать свои взгляды.[69]
Этот субъективизм Рорти свойствен также и для работы Деррида. Деррида подверг нападкам то, что он называет «логоцентризмом» Западного общества. Как видит это он, центральная задача философии состоит в понимании логоса или центрального контролирующего разумного принципа вселенной. К сожалению, философы потерпели поражение в этой попытке, потому что они соприкасались скорее не с самой реальностью, а с языком, который, как они думали, представляет эту реальность. Таким образом, все, что они на самом деле имеют — это их сочинения или тексты, а не понимание объективной реальности.
Проблема состоит в том, что и автор, и читатели привносят в текст значения, берущие начало в неповторимом личном опыте. Таким образом, то, что они получают, когда читают текст, является не объективным мнением или даже тем, что, возможно, имел в виду автор, а их собственной интерпретацией, основанной главным образом на бессознательных установках.
То, что необходимо сделать, предполагает Деррида, — это «деконструировать» тексты путем раскрытия этих установок, выраженных такими вещами, как выбор слов, сокрытие смысла в игре слов и т.д. Когда люди раскрывают тексты, они видят, что западная философская позиция тиранизирует, пресекает, исключает или отбрасывает другие позиции.
Деррида отмечает, что вместо того, чтобы просто ограничиваться доминирующей позицией, людям следует стремиться к разнообразию. Это дало поддержку некоторым небольшим группам и феминистам, соединив их с деконструкционалистами в борьбе за равные права.[70]
Третье течение постмодернизма основывается на работе Мишеля Фуко. Фуко исследовал скрытые значения языка. Он предположил, что Западное общество на протяжении веков ошибочно верило, что существует объективное знание, которое ожидает часа своего открытым, что это знание является бесценным и приносит пользу скорее всем людям, нежели просто отдельным классам.
Фуко отклоняет каждую из этих позиций и вводит четвертый тезис, согласно которому социальный аспект знания состоит в том, что его создают те, кто стремится узаконить свою власть, и это знание, исходящее от властей, используется с целью контролировать и подчинять других людей и народы. В такой работе, как «Археология знания»[71] Фуко доказывает концепции, в соответствии с которой безумие есть скорее часть языка, нежели факт, необходимо присущий жизни. Эти языковые формы развиваются людьми и используются с целью контролировать других людей. Однако, в основе они являются скорее человеческим созданием, чем отражением реальности.
Необходимо альтернативное суждение о том, что маргинальные группы могли бы быть освобождены из-под подчинения господствующих классов. Как и следовало ожидать, маргинальные группы (такие, как расовые меньшинства, феминисты, гомосексуалисты) более чем счастливы использовать тезис Фуко о социально-создаваемом знании в качестве оружия в своих попытках изменить существующий порядок вещей.
Последний постмодернистский теоретик, о котором мы поговорим — Жан Франсуа Лиотард. «Я определяю постмодерн, — писал он, как недоверчивость (скептицизм) по отношению к метаистории.[72] Под метаисторией он понимает те основные философско-исторические формы понимания реальности, которые узаконивают существующий порядок вещей, вырабатывая доводы, подтверждающие законность и справедливость этого статус кво. Эта метаистория, заявляет Лиотард, — не реальность, а система мифов, используемая для поддержания общественных отношений в данном обществе. Религиозные философские школы подпадают под управление метаистории и, таким образом, управляются так называемой светской метаисторией. Таким образом, метаистория основана на использовании языка и используются с целью контролировать людей.
ФИЛОСОФЫ, С КОТОРЫМИ МЫ ПОЗНАКОМИЛИСЬ В ДВУХ ПОСЛЕДНИХ ПАРАГРАФАХ, расходятся по многим вопросам, но, как пишет Гари Лэнд,
они заложили философские основы постмодернизма тремя основными тезисами. Во-первых, люди не имеют доступа к реальности и, следовательно, средств для постижения истины не существует. Во-вторых, реальность недоступна, потому что мы являемся пленниками языка, который придает форму нашим мыслям прежде, чем мы можем помыслить, и поэтому мы не можем выразить то, о чем мы думаем. В-третьих, мы создаем реальность посредством языка, и поэтому природа реальности определяется тем, кто имеет власть формировать язык.[73]
Несмотря на тот факт, что теории, о которых мы повествовали, кажутся скорее эзотерическими и оторванными от практических потребностей, они быстро нашли свое место в педагогических дискуссиях. Это случилось потому, что постмодернистские концепции имели дело с такими фундаментальными вопросами, как реальность, знание и социальный контроль — вопросами, которые являются сердцевиной школы и образования. Теперь мы переходим к некоторым педагогическим принципам постмодернизма.
Если постмодернизм как философское мировоззрение есть нечто неустойчивое и изменяющееся, то его педагогический аспект развит еще меньше. Большинство сочинений в этой сфере обращены к социальным аспектам образования, которые будут рассматриваться в шестой главе во время обсуждения критической педагогики, мультикультурализма и феминизма. Настоящий параграф посвящен более общим вопросам постмодернистской концепции образования.
Суть любой постмодернистской педагогической философии включает следующие пункты:
— объективная истина неопределима;
— язык не осуществляет нашего контакта с реальностью;
— язык и смысл бытия созданы обществом;
— метаистория есть социальная конструкция, развивающаяся господствующими классами с целью узаконить свои позиции и привилегии;
— знание — сила;
— школы традиционно функционируют как факторы этой силы для обеспечения социального контроля через манипулирование знанием.
Для постмодернистского подхода к образованию характерны также такие идеи, как
— важность понимания плюрализма различных взглядов,
— потребность людей выслушать чью-либо историю (особенно невыслушанную историю какого-нибудь страдальца),
— важность для противоположных групп выслушать друг друга;
— потребность демократического общения, которое является решающим условием осуществления перемен.
Как было отмечено выше, именно социальная функция школы главным образом приковывает внимание постмодернистских теоретиков образования. Для постмодернистов наибольший педагогический грех состоит в том, чтобы просто передавать дальше накопленные знания прошлого. Вместо того, чтобы быть инструментами сохранения и передачи опыта прошлого, как предполагают традиционные философские направления, школа, в соответствии с мнением прагматиков, должны быть инструментом перемен.
Целью учебного плана с постмодернистской точки зрения, является реконструкция знания как основы для реконструкции более широких областей культуры и ее отношений с властью.[74] Постмодернистская теория учебного плана представляет собой поворот от твердых и устойчивых категорий модернизма относительно содержания учебного материала. Уильям Е. Долл, например, начинает свою книгу о постмодернистском учебном плане с критики тезиса Герберта Спенсера о том, что наука должна формировать основу учебного плана.[75]
Согласно Доллу, «очарование наукой, ее обожествление» давно ушли в прошлое. То, что является научной истиной, в точном значении применимо лишь к классическому литературному образованию. Учебный план и образование в целом, предполагает Долл, проходит через смещение «метапарадигмы». Он считает, что «принципов постмодернистского взгляда на образование множество, но они отнюдь не являются ясными».[76]
С другой стороны, среди постмодернистских теоретиков образования существует общепринятое мнение о том, что образование в будущем не сможет опираться на учебные планы и методы прошлого. Поскольку подготовленный экспертами учебный план современной эры пришел в школы, Джо Л. Кинчелоу предполагает, что в постмодернистском образовании студенты и учителя «должны продуцировать свои собственные знания».[77]
Эта мысль приводит нас к конструктивизму, одному из наиболее развитых аспектов взаимодействия между постмодернизмом и образованием. Джон Захорик отмечает, что эта конструктивистская педагогическая теория основана на трех условиях:
1. «Знания создаются людьми». Это — не набор фактов, концепций или законов, независимых от познающего субъекта и ожидающих своего часа быть открытыми. Скорее, люди сами создают знания, и все, что они знают, создано ими самими. Поскольку это знание может отражать высшую реальность, любое возможное соответствие непознаваемо. «Все, что люди могут знать, является их собственными умозаключениями, совместимыми с другими построениями, которые они могут создать».[78]
2. «Знание является предположительным и ошибочным». Знание никогда не может быть стабильным, поскольку оно является человеческим продуктом, а люди живут в постоянном состоянии перемен. Поэтому человеческие представления, созданные ими самими, являются экспериментальными, неполными и несовершенными, даже несмотря на то, что все они не могут быть несовершенными в равной мере.[79]
3. «Знания вырастают из представлений». Эти представления могут относиться к людям, событиям или объектам. Поскольку такие знания могут быть закодированы в языке, они могут разделяться обществом. Социальное разделение ведет к объединению различных взглядов. Это объединение делает возможным для людей развивать соответственные общественные построения.[80]
Несмотря на то, что Захорик не раскрывает эти три условия, третий пункт сам по себе поднимает два вопроса, близко касающиеся проблем учебного плана, обсуждающихся многими постмодернистскими теоретиками. Первый из них — важность языка как в созидательном, так и в разрушительном аспектах. Постмодернистское образование, давшее постмодернистское философское определение языка, должно помогать учащимся становиться сознательными и самосознательными в том смысле, что язык и предустановки взаимодействуют как в процессе формирования их собственных концепций, так и в раскрытии скрытого смысла в «тексте (ах)» других людей.
Второй вопрос, поднятый Захориком, потенциально опосредующий постмодернистский учебный план, — идея воздействия. Постмодернизм, провозглашающий плюрализм, предполагает широкое культурное воздействие, которое лежит вне идей и ценностей господствующей культуры, на меньшинство и вторичные культуры. Говоря словами Лиотарда, учащиеся должны подвергаться воздействию скорее замечательных личных историй не имеющего публичной власти учителя, чем тех, кто контролирует метаисторию.
Это воздействие и образование, которое является его частью, как видят это постмодернистские теоретики, является не личным, а общим делом. Поэтому С. А. Бауэрс выдвигает идею «реставрации общества»[81] как важнейшую цель образования. Это общество, однако, демократически будет включать как маргиналов, так и тех, кто ныне составляет господствующие группы. Фактически, создание такого общества является сутью постмодернистской философии образования.
Теоретики постмодернистского учебного плана рассматривают его скорее в виде процесса, нежели в виде чего-то статичного. Поэтому Долл пишет, что
учебный план должен рассматриваться не как установка, априори «курс, который необходимо изучить», а как путь личной трансформации. Это изменение объекта внимания и предмета делает больший акцент на самой идущей личности и на эталонах, возникающих в процессе накопления опыта учащимися; меньшее же ударение делается на самом пути изменений, несмотря на то, что ни путь, ни идущие по нему не отделимы друг от друга. Организация и трансформация возникают из самой активности, а не как установка на эту деятельность.[82]
Патрик Слаттери изображает постмодернистский учебный план в виде калейдоскопа. «Калейдоскоп, — отмечает он, — создает постоянно меняющиеся образы, всегда симметричные относительно его самого», тогда как телескоп составляет карту того, что воспринимается как устойчивая и неизменная вселенная. Таким образом, для него учебный план — это калейдоскоп, постоянно меняющийся и становящийся чем-то новым. С другой стороны, они остаются взаимосвязанными. «Постмодернизм провозглашает многовариантное и комплексное понимание каждой конкретной ситуации».[83]
Долл осознает, что постмодернистские замечания относительно учебного плана и методов покажутся странными или даже абсурдными с точки зрения модернизма. Но, отмечает он в русле своего постмодернистского образа мышления, модернистская парадигма «является исторической — продуктом специфического, просвещенчески ориентированного западного менталитета, развивающегося в течение последних трех-четырех столетий». Он уверяет своих читателей в том, что новые способы мышления относительно учебного плана кажутся вполне нормальными и естественными для тех, кто поддерживает заново рождающийся постмодернистский менталитет.[84]
Постмодернистские теоретики образования в целом рассматривают учителей как общественных активистов, которые изменяют устоявшийся порядок вещей, помогая учащимся принимать личную и общественную ответственность за будущее. Генри А. Гирокс утверждает, что в демократической борьбе против расизма, классовых структур и сексизма, учителя должны находиться вне критики существующего социального порядка. Это, отмечает он,
предполагает, что педагоги должны объединиться с другими силами, вовлеченными в общественную борьбу с целью придумывания языков и обеспечения пространства как внутри, так и вне школ, которое дает новые возможности общественным движениям объединиться. Выполняя это, мы можем переосмыслить и переоценить демократию как борьбу за ценности, практику, общественные отношения и предметные позиции, которые расширяют шансы человеческих способностей как основы справедливого социального порядка.[85]
Учитель в понимании постмодернистов должен быть более, чем специалистом бихевиористского образца, который похож на хранилище правильных ответов использованных знаний, поставляемых исследователями. Напротив, постмодернистские учителя являются генераторами знания в условиях постоянной изменчивости педагогического опыта. Учитель должен быть человеком, который способен реагировать на постоянно меняющиеся условия. Таким образом, педагогические потребности учителя вырабатывают скорее «думающего учителя», нежели просто специалиста.[86]
С христианской точки зрения, постмодернизм, как и другие философские школы, которые мы рассмотрели, обеспечивает возможность проникновения в суть бытия. В смысле полезности постмодернизма критика веры западных культур основана на человеческом разуме и научном методе. С эпохи Просвещения западные мыслители возлагали слишком большие надежды на ограниченные способности человеческого разума.
Вторым полезным вкладом постмодернизма является его внимание к социальной этике и индивидуальной и групповой ответственности за общество в целом. Индивидуалистические тенденции, присущие постмодернизму, слишком часто вели к тому, что богатый становится богаче, в то же время пренебрегающие теми слоями мирового сообщества, которые были в потребности и в зависимости от господствующих культур или общественных групп. Постмодернистская социальная концепция определенно размежевывается с библейским посланием.
Третий полезный вклад состоит в признании того, что язык и власть тесно взаимосвязаны. Как отмечает Джеймс Сир, «мы действительно рассказываем "истории", верим в "доктрины", придерживаемся "философий", потому что они дают нам или нашему обществу власть над другими. Публичное применение наших определений безумия действительно помогает людям придерживаться здравого смысла».[87]
В сфере образования постмодернизм приветствует повышение нравственного образования, помощь педагогам более ясно увидеть политические аспекты образования и поощрение помощи учителей студентам в принятии своей социальной ответственности.
Безусловно, не весь педагогический и философский вклад постмодернизма столь весом. Многие ученые, например, отмечают, что отклонение метаистории само по себе уже является метаисторией, то есть определенным взглядом на философскую форму вещей. Во-вторых, несмотря на это отрицание абсолютных истин, постмодернистское исследование угнетения и господства раскрывает его собственную позицию относительно нравственных категорий. Такие понятия, как «демократия», «терпимость» и «справедливость» постоянно подтверждают их ценностные суждения. Постмодернистская литература устанавливает впредь эти концепции не как предпочтительные, но скорее как имеющие оценочный критерий.
Третий пункт критики состоит в том, что многие убеждены в том, что постмодернизм привел общественную систему знания к крайнему абсурду. Джон Р. Серль (Калифорнийский университет Беркли), например, доказывает, что существуют части реального мира, которые «являются только фактами человеческого соглашения». Да, отмечает он, «существуют "объективные" факты в том смысле, что они не являются делом ваших или моих предпочтений, оценок или нравственных отношений». К первой категории он относит такие понятия, как ценность денег, в то время как ко второй — такие факты, как то, что его сестра родилась 14 декабря. Он вполне уверен в том, что «реализм и соответствующая ему концепция являются важнейшими посылками любой здравомыслящей философии, не говоря уже о любой науке».[88]
Основным камнем преткновения между христианством и постмодернизмом является то, что первое основано на Богооткровенных абсолютных истинах, в то время как второй отрицает как концепцию абсолютных истин, так и возможность откровения. С точки зрения постмодернизма, даже «Бог» является общественным продуктом.
Итак, в свете постмодернистского отрицания метаистории, центральное ядро библейской картины является грандиозной метаисторией, которая движется от сотворения мира через воплощение и второе пришествие. Библия обеспечивает как древнейший взгляд на историю, так исчерпывающий современный взгляд. Такие концепции не находят места в постмодернистской схеме вещей. Христианские педагоги, фактически, рассматривают пересказ библейской метаистории как одну из основных причин существования своих школ.[89]
В трех предыдущих главах обсуждаются шесть основных философских точек зрения и их влияние на образование. Такая трактовка до настоящего времени была экстраполяцией того, что философы говорили об образовании. Данная глава будет рассматривать то, что должны были сказать педагоги о своей сфере деятельности в свете философии. Другими словами, в ней пойдет речь о теориях, которые берут проблемы образования за точку отсчета и пытаются их решить, обращаясь к философии.
Теоретики образования, на которых имеются ссылки в этой главе, не формулировали свои теории в терминах философский воззрений (в таких как метафизика, гносеология и аксиология). Это, однако, не означает, что их предложения в сфере образования лишены философского основания. Напротив, эти предложения тщательно пропитаны различными предположениями, хотя и не всегда вполне определенными. Эта глава, в духе этих теоретиков, будет посвящена скорее педагогическим принципам, нежели философским категориям. Рисунок 4 иллюстрирует взаимосвязь между современными теориями образования и их философскими корнями.
(место для таблицы)
Формирование этих теорий было в значительной степени феноменом двадцатого столетия. Многие их атрибуты первоначально существовали неформально, но их детальная разработка вызвала конфликт, который разгорелся с начала 1900-х годов.
Прогрессивизм в образовании был частью обширного социо-политического движения общего реформирования, которое характеризовало жизнь Америки конца 19 — начала 20 столетия. Америка была в состоянии поиска пути урегулирования массового процесса урбанизации и индустриализации. Прогрессивизм в политике был очевиден по карьерам таких лидеров как Роберт Ла Фоллетт и Вудроу Вильсон, которые пытались обуздать власть трестов и монополий и создать в политике практически действующую демократическую систему. На социальной арене прогрессивисты типа Джейн Адамса работали в жилищной сфере, чтобы улучшить благосостояние в Чикаго и других густонаселенных городах. Реформы и попытки реформ различных прогрессивистов были многочисленны, поэтому прогрессивизм в образовании следует рассматривать в более широком контексте их деятельности.
Прогрессивизм — это теория образования,[90] которая возникла как реакция на традиционное образование, которое акцентировало внимание на методах формального наставления, заучивания литературных классиков западной цивилизации. Наибольшее интеллектуальное влияние на основы прогрессивного образования оказали Джон Дьюи, Зигмунд Фрейд и Жан-Жак Руссо. Дьюи сделал свой вклад как философ прагматической школы. Он много написал о философском обосновании образования и попытался подтвердить свои идеи в своей экспериментальной школе в чикагском университете. Поэтому прагматизм можно назвать основным учением, оказавшим влияние на прогрессивные теории образования.
Второе по значению влияние на прогрессивизм в образовании оказала психоаналитическая теория Фрейда. Теория Фрейда поддержала стремление многих прогрессивистов, которые ратовали за свободу самовыражения детей и предоставление им более пространной среды в обучении, в которой дети смогли бы реализовать энергию своих инстинктивных импульсов в творчестве. Третьим по значению влиянием было произведение Руссо «Эмиль» (1762). Эта книга произвела особенное впечатление на тех сторонников прогрессивизма, которые были противниками вмешательства взрослых в установление целей обучения или учебной программы детей. Следует заметить, что крайность прогрессивистов, делающих акцент на ребенке, была более созвучна с идеями Руссо и Фрейда, чем с идеями Дьюи, хотя последнего и обвиняли часто многими критиками прогрессивного образования.
Все эти интеллектуальные влияния в итоге развились в теорию прогрессивного образования благодаря выдающейся группе педагогов, которые также проявили активность в том, чтобы применить свою теорию в школьной практике. Карлетон Вошберн, Виллиам Х. Килпатрик, Харольд Рагг, Джордж С. Каунтс, Боид Х. Боуд, и Джон Чайлдз способствовали развитию различных оттенков прогрессивной мысли. Благодаря их влиянию и энергии, прогрессивная теория образования стала доминирующей теорией в американском образовании с 1920 по 1950 годы.
К середине 50-х годов, когда прогрессивное образование утратило свое организованное существование, оно уже изменило лицо американского образования. Вероятно, одной из причин такой утраты был тот факт, что многие из идей и программ прогрессивизма были приняты, в некоторой степени, бесплатными средними школами, и в результате прогрессивисты, утратив ощущение новизны, стали меньше «кричать» о своей системе. С этой точки зрения получается, что их успех вел к их исчезновению. С другой стороны, нужно признать, что прогрессивная теория в своем окончательном варианте так и не была воплощена в практику в огромном множестве школьных систем. То, что было принято из прогрессивизма, оказалось каплей в море, которая растворилась в других идеях образования эклектического толка.
Прогрессивистов не следует рассматривать как группу, которая была едина во всех теоретических материях. Однако они были объединены в своей оппозиции к некоторым школьным практикам. Аллан Орнстейн заметил, что в общем они осуждали следующее:
1. авторитарность учителя,
2. предпочтение учебников и книжных методов обучения,
3. зубрежка информации и фактического материала,
4. подход 4-х стен, который фактически изолирует образование от социальной реальности, и
5. использование страха или физического наказания как формы дисциплины.[91]
Большим организационным усилием прогрессивизма в образовании была Прогрессивная Педагогическая Ассоциация (1919-1955). Прогрессивное образование нужно рассматривать не только как организованное движение, но и как теорию, если мы рассматриваем не только историю прогрессивизма, но и оказанное им влияние. И в том, и в другом аспекте оно отстаивает суть своих принципов. Многие прогрессивные идеи продолжают жить в концепциях образовательного гуманизма конца 1960-х начала 1970-х годов.
В дополнение можно сказать, что в последние десятилетия двадцатого века некоторым идеям прогрессивизма усилиями неопрагматистов была дана новая жизнь. Это особенно выражается в демократическом желании «помочь детям каждого человека принять участие в создании культуры».[92]
Процесс образования находит происхождение и цель в ребенке. Этот взгляд находится в оппозиции к традиционному подходу к образованию. В традиционной школе все начиналось с вопроса дисциплины в группе, а затем учителя пытались навязать ворох знаний своим ученикам, хотели они того или нет. Прогрессивисты отменили эту модель, поставив ребенка в центр образования. Затем они пытались подобрать учебный план и методы обучения так, чтобы они проистекали из нужд, интересов и инициатив учеников.
В соответствии с теорией прогрессивизма дети имеют природное желание учиться и познавать вещи и явления окружающего мира. У них есть не одно лишь это врожденное желание, но у них также есть определенные нужды, которые должны быть удовлетворены в их жизни. Эти желания и нужды дают детям определенный интерес в изучении тех вещей, которые помогают им решать их проблемы и таким образом осуществлять свои желания.
Поэтому интересы детей является естественной точкой отсчета для приобретения опыта. Это не означает, что интересы детей являются единственным фактором в определении того, что они должны изучать. В конце концов дети не достаточно зрелы и очевидно не смогут определить для себя важные цели. С другой стороны, доктрина, что детский интерес обусловливает то, что дети естественно стремятся противиться всему, что навязано, как они чувствуют, им другими. Поэтому детский интерес должен управляться учителем, который создает среду обучения. В этой среде создавшаяся сила мотивации естественно приведет к желаемым результатам обучения. Учитель использует природные интересы детей, чтобы помочь им получить те навыки, которые будут содействовать им в процессе встречи их текущих нужд и желаний. Это, в свою очередь поможет ученикам развивать способности решения проблем и формировать познавательное хранилище информации необходимое для жизни в обществе.
С точки зрения прогрессивизма, если на первом месте стоит ребенок, то процесс обучения проходит наиболее легко и естественно. Он использует мотивационную силу подлинного интереса ребенка и следовательно помогает ученикам и учителям работать вместе, вместо того, чтобы направлять их один против другого в отношениях соперничества. Это открывает путь для более гуманных отношений в классе и побуждает учителя относиться к детям, учитывая всю их сложность — как индивидуальностей, которые имеют нужды, желания, чувства и свое ко всему отношение.
Ученики скорее активны, чем пассивны. Дети — не пассивные существа, которые только ждут пока учитель нафарширует их головы информацией. Ученики — это динамические существа, которые от природы хотят учиться и они будут учиться, если только эта потребность у них не заблокирована поучением взрослых и различными авторитетами, которые хотят навязать им свою волю и цели. Дьюи отмечал, что «ребенок уже очень активен и вопрос образования — это вопрос оказания влияния на его активность, давая ей направление».[93]
Учитель должен быть советником, путеводителем, спутником, а не авторитарным кабинетным директором. Эта позиция тесно привязана как к прагматизму с его утверждением о постоянной перемене, так и к прогрессивизму с его позицией центрального положения ребенка в обучении. Учитель не может быть традиционным авторитарным раздатчиком необходимой информации. Это правда, так как самая яркая реальность человеческого существования — это перемены. В результате никто не знает форму будущего и необходимую информацию, которая будет нужна в будущем. Таким образом может не быть авторитетного учителя с узким кругозором необходимых знаний.
С другой стороны учителя имеют больше знаний и приобрели гораздо больше опыта, чем их ученики. Это дает им возможность быть путеводителями по территории, по которой они уже прошли, советниками в ситуациях в которых ученики заходят в тупик, и спутниками в тех обстоятельствах, которые новы для них во всегда меняющемся и постоянно развивающемся мире. Они такие же индивидуальности, как и их ученики, и будут учиться вместе с ними, если сами они будут пытаться использовать энергию учеников и искать непосредственные их интересы и инициативу в учебе. Роль учителя должна сводится к тому, чтобы помогать студентам учиться тому, как они должны учиться. Это разовьет их в самостоятельных взрослых людей, способных хорошо ориентироваться в постоянно меняющейся среде.
Школа — это микрокосм большого общества. Школа не должна рассматриваться как такое социальное заведение, которое объемлет в себе целиком весь процесс обучения ребенка. Процессы обучения и воспитания постоянно имеют место в жизни человека. Например, ребенок смотрит как его отец меняет шину. Он учиться на этом опыте, потому что ощущает конкретную нужду, из-за своего любопытства, и из интереса. Так ребенок учится, приобретая опыт. Точно так же он может приобретать опыт в школе, как он это делает в мире. Опыты обучения и воспитания в повседневной жизни не разделены искусственно во временные, пространственные и содержательные отсеки. Поэтому образование, предлагаемое в школах не должно быть искусственно разделено и прерывисто. Изучение родного языка, например, не должно быть отделимо от изучения общественных наук, или школьный звонок не должен прерывать процесса обучения, звеня в определенные промежутки времени. В реальном мире проблемы социальных наук, родной язык, и математика интегрированы в своем использовании, а человек выполняет поставленную задачу, пока не придет к ее завершению или к логически определенному перерыву.
Обучение в школах должно рассматриваться в контексте приобретения людьми всего их опыта в окружающем их мире, потому что самое главное образование — это сама жизнь. Следовательно, образование не должно отличаться от реальной жизни в стенах школы. Данная позиция является отклонением от традиционной, которая рассматривает обучение как период подготовки к жизни — во время, когда умы детей заполняемы информацией, рождается нужда жить реально.
Работа в классе должна быть сконцентрирована более на решении живых проблем, чем на искусственных методах обучения какому-либо предмету. Эта позиция покоится на взглядах прагматистов, которые делают акцент на опыте и решении проблем в рамках гносеологии. Знание, провозглашают прогрессивисты, не приобретаются путем принятия информации как некой абстрактной субстанции, которая каким-то образом передается от учителя к ученику. Знание, утверждают они, — это инструмент достижения опыта.
Суть не в отвержении традиционных школьных предметов, а в отвержении традиционного метода передачи знаний по какому-либо предмету молодому поколению. Прогрессивисты базировали свои подходы к обучению и к составлению учебных программ на проблемах их значимости для учеников. Идя таким путем, они развили проективный метод обучения.
Проективный метод можно проиллюстрировать четвертым классом, который изучает коренных американцев и решает построить деревню. В процессе построения деревни ученики сталкиваются с многими проблемами. Например, они должны решить какими коренными американцами они хотят быть. Эта проблема приводит их в область чтения, а потом к географии и антропологии, так как они обнаружат, что различные племена происходили из различной окружающей среды. Если они решат строить вигвам, у них появится практический опыт в дублении кожи, геометрический опыт в конструировании каркаса, математический опыт, когда они будут делать различные измерения, биологический опыт в принятии решения о том, какие виды дерева будут лучшими для шестов, и опыт письма, когда они будут составлять отчет о своих достижениях.
Из этого короткого и неполного примера видно, что процесс построения деревни поставит перед детьми серии проблем, в решении которых они будут заинтересованы до тех пор, пока желание изучать коренных американцев будет у них на первом месте. Процесс решения таких проблем позволит грамотному учителю провести учеников через толщу традиционной учебной программы практически безболезненным путем. В процессе решения проблем ученики не только изучат факты, но, что более важно, они научатся думать и как использовать свои мысли в мире практического опыта. Проект по времени может укладываться в три дня или в год. Это зависит от того какой это проект, от усердия учеников, и от искусства учителя.
Социальная атмосфера в школе должна быть демократичной и должна побуждать к сотрудничеству. Такая позиция является естественным продуктом прогрессивного убеждения, что школа — это микрокосм общества, и что обучение — это более сама жизнь, чем подготовка к жизни. Школы, утверждают прогрессивисты, полны неестественного соперничества. В мире практической деятельности, если у человека есть проблема, он, как правило, может рассчитывать на помощь своего сотрудника. В школе же детей наказывают за то, что они вертятся, разговаривают или помогают друг другу решить задачу. Традиционное образование ставит чрезмерный акцент на конкуренции, которая является не только социально нездоровой, но также и не эффективной в образовании. Конкуренция может иметь место, если она служит общему благу, однако общество и учение чаще прогрессируют в процессе кооперации.
Демократические формы управления классом и школой также пропагандировались прогрессивистами. Они ревностно поддерживали политическую демократию, и подчеркивали, что дети не могут быть подготовлены к демократической взрослой жизни, если их воспитывали в авторитарных учебных заведениях. Школа должна способствовать самоуправлению, свободомыслию и свободному обсуждению идей, вовлечение учеников и преподавательского состава в процесс обучения и его планирование.
Система прогрессивизма завершила свое существование к середине 50-х годов, но идеи прогрессивистов продолжали ощущаться в самых различных направлениях в образовании, известных под названием гуманизма. Гуманисты переняли большинство принципов прогрессивистов, включая принцип ребенка в центре, не авторитарную роль учителя, активность ученика и его вовлечение в процесс обучения, а также принципы сотрудничества и демократии.
Однако прогрессивизм не единственный источник гуманизма. Стимулом для развития данного движения был также экзистенциализм. В результате гуманизм сделал еще больший акцент на уникальности и неповторимости ребенка, чем делали прогрессивисты, которые думали о детях больше в социальном контексте. Экзистенциалистская деформация в образовательном гуманизме привела к акценту на поиске значения личности в человеческом существовании.
Этот акцент на индивидуальности ребенка в гуманистическом образовании был усилен еще больше третьим взглядом на гуманизм в образовании — взглядом психологов гуманистов и экзистенциалистов. Психологи этого направления представлены такими людьми, как Карл Роджерс, Абрахам Маслоу и Артур Комбс. Эти психологи, вместе со своими коллегами, внесли непосредственный и значительный вклад в гуманистическое образование. Основной их проблемой было помочь ученику стать «гуманизированным» и «самоактуализированным» — то есть помочь индивидуальности ученика раскрыть, стать и развить его подлинное «Я» и весь скрытый потенциал.
Четвертым стимулом для педагогического гуманизма стали романтические критики. Эти писатели появились в условиях социальных беспорядков 60-х годов и характеризовались бурным протестом по отношению к репрессивным, безумным и антигуманным условиям в современных школах. Они утверждали, что школы стали интеллектуально умирающими и психологически деструктивными, так как они преисполнены заорганизованностью и наказаниями, и поэтому в них нет места здоровому человеколюбию и возрастанию. Типичными для этого жанра явились педагогические произведения Джона Холта «Как дети теряют силы» (1964), Герберта Кола «36 детей» (1967), и Джорджа Денисона «Жизнь детей» (1969). Произведения романтических критиков были красноречивыми, колкими и популярными. В силу этого она произвела большое влияние на читающую публику и заложила основу симпатии к экспериментированию в области гуманистического образования.
Данное обсуждение педагогического гуманизма не имеет цели дать детальный анализ всех гуманистических принципов, так как это повлечет за собой необходимость привлечения огромного количества материала, рассматриваемого в тесной связи с прогрессивизмом. Мы остановимся только на гуманистических акцентах и исследуем некоторые из существенных пунктов, через которые гуманисты выразили свои убеждения.
Центральным для гуманистического движения в образовании было желание создать среду обучения, в которой дети свободны от жесткой конкуренции, строгой дисциплины и страха неудачи. Гуманисты хотели уйти от отношений вражды, которые так часты между учениками и учителями, и, с другой стороны, создать взаимоотношения, пропитанные доверием и чувством безопасности. Они были убеждены, что такая атмосфера освободит учеников от разрушительных и поглощающих энергию страхов и позволит освободившейся энергии расходоваться на индивидуальный рост и развитие творчества. Выражая свое отношение к обучению, Холт высказал гуманистический взгляд на человеческую природу. Он писал:
«… дети по природе умные, энергичные, любознательные, имеющие жажду учиться и хорошо учащиеся; их не нужно подкупать и запугивать, чтобы они учились; они лучше всего учатся, когда они счастливы, активны, вовлечены и заинтересованы тем, что они делают; и напротив, они хуже всего учатся, или вообще не учатся, когда им скучно, они запуганы, унижены, и когда им угрожают.»[94]
Короче говоря, гуманисты двигались по направлению от «менталитета заключенного», который прививается в большинстве школ. Они пытались обеспечить среду обучения, которая вела бы к индивидуальному возрастанию. Отсюда следует, что фундаментальная цель обучения для гуманистов была сфокусирована на самоактуализации более, чем на совершенном овладении знаниями, которое заканчивается само в себе. В результате открытость, использование воображения и экспериментирование с фантазией были одобрены, в то время когда на стандартизированное тестирование и массовое обучение посмотрели с недовольством. Гуманисты предложили учителям достигать результата легко, работая индивидуально и в маленьких группах. В соответствии со своими экзистенциальными корнями гуманизм в образовании стремился избежать стадной ориентации современного общества.
Акцент, сделанный гуманистами на индивидуальности, породил множество различных подходов к школьному обучению. Тремя самыми влиятельными из них были: открытый класс, свободная школа и школы без неудач. Они стали широко распространенными альтернативами традиционным подходам к обучению в конце 60-х начале 70-х годов.
Открытый класс — такая форма школьного опыта, которая ставит цель сломать традиционную строгость. Открытый класс — это децентрализованный класс, где парты сдвинуты группами, а пространство распределено по областям изучения. Эти области отделены экранами, книжными шкафами и другими объектами. Такая классная комната должна иметь специально отведенные места для чтения, математики и изобразительного искусства. Каждая область оборудована множеством учебного материала, которым ученики могут пользоваться, манипулировать и использовать для чтения по необходимости. Открытый класс не имеет строгого расписания, что касается как времени так и изучаемого материала. Студенческое сотрудничество и физическая подвижность вполне обеспечены. Учитель и его помощники обычно проводят больше времени с отдельными учениками и маленькими группами, чем с целым классом. Открытый класс старается обеспечить учебную общность, в которой учителя и ученики работают вместе. Кол отмечает, что в открытом классе
роль учителя состоит не в том, чтобы контролировать учеников, а в том, чтобы давать им возможность делать выбор и заниматься тем, что им нравится. В открытом классе ученик действует в соответствии с чувством собственного я, а не делает то, чего от него ожидают. Учитель не должен ожидать одного и того же от всех учеников. Наоборот, преподаватель должен учиться осознавать различия, но это должно выясняться из того, что фактически происходит в классе на протяжении учебного года, а не из предрассудков.[95]
Движение за свободную школу можно рассматривать как выражение протеста общественному образованию, которое не может обеспечить соответствующих условий для гуманистического обучения из-за своих опекунских и идеологических функций.[96] Свободные школы были учреждены неудовлетворенными родителями и учителями, которые хотели избавить своих детей от авторитарной системы с ее акцентами на структурированной учебной программе и на требованиях конформизма.
Свободные школы размещались где только можно: от трущоб до переделанных армейских бараков или конюшен. Даже двух похожих друг на дружку школ нельзя было найти, и каждая имела свое основание на существование. В свободных школах плата за обучение не велика или ее совсем нет, руководство осуществляется совместно при помощи «простых средств с немалой долей вдохновения и энтузиазма и в основном людьми, которые намереваются делать свое дело». Большинство из этих школ совсем маленькие и их уровень смертности очень велик. Многие смогли прожить только один или два года.
Свободные школы взывали к различным социальным группам от белых жителей деревни до черных горожан. «Некоторые, казалось, хотели избежать этого современного конфликта, требующего мужества, в то время как другие продолжали экспериментировать в интегрированном многокультурном, многоязыковом образовании». Все они хотели развить «свободных детей», которые будут смелы и независимы, а также способны иметь дело с постоянно меняющимися сложностями современного мира.[97]
Виллиам Глассер, психиатр, который разработал «терапию реальности», предложил гуманистический подход к образованию в своей книге «Школа без неудач». Глассер полагает, что существует два вида человеческой неудачи: «неудача в любви и неудача в достижении собственной значимости». Школы, как правило, обречены на неудачу, в соответствии с Глассером, потому что они не установили теплых межличностных взаимоотношений, благодаря которым потребность учеников в любви и в чувстве собственной значимости удовлетворяется. Роль школы должна заключаться в обеспечении теплой, ничем не угрожающей среды, в которой данные потребности могут быть удовлетворены. Такая атмосфера создаст благоприятную среду для обучения. В то же самое время Глассер призывает к индивидуальной ответственности каждого ученика, так как ответственность тесно связана с собственной значимостью.[98] «Школа без неудач» предлагает нам понять, как подобные цели могут быть достигнуты.
Открытый класс, свободная школа и школы без неудач — только три из множества вариантов, предлагаемых гуманистами в сфере образования, направленных на то, как гуманизировать школу. Следует также заметить, что многие из предложений гуманистов были применены в начальной школе.
Перенниалистская теория образования возникла как оформленное течение в 1930-х годах в качестве реакции на прогрессивизм, который, как считали перенниалисты, разрушает американскую фабрику мысли своими акцентами в школе на принципах «чадоцентризма» (ребенок в центре педагогического процесса), актуальности знаний и их использовании в настоящем. Современный перенниализм в общем составляет массовую оппозицию прогрессивизму.[99]
Для перенниаласта постоянство, несмотря на значительные социальные и политические перемены, является более реальным, чем концепция перемен прагматиков. Перенниалисты отстаивают возвращение к абсолюту и сосредотачиваются на идеях человеческой культуры, освященных веками — тех идеях, которые доказали свою обоснованность и полезность, выдержав испытание временем. Перенниализм подчеркивает важность ума, рациональности, и огромной работы интеллектуального прошлого. Ранний перенниализм был ожившей формой традиционного, классического образования, для которого были более характерны теоретические формулировки, потому что теперь он имел видимого и сильного врага — педагогический прогрессивизм.
Ключом к пониманию протеста перенниалистов может быть концепция либерального образования. Либеральное образование в классической традиции вращалось вокруг тех исследований, которые делали людей свободными и по-настоящему гуманными и составляло оппозицию обучению, которое требовало от людей выполнять специальные, единственно правильные действия в мире работы. В греческом мире люди были разделены на две группы — те, которые работали, и те, которые думали. Тогда верили, что те, кто работает исполняли, по существу, животную функцию, так как они полагались на силу своих мышц. С другой стороны, те, кто думали, использовали ярко выраженную человеческую способность мыслить. Люди последней группы были свободными и их главной функцией было управление. Так как они были свободными, им было нужно образование, которое развивало бы их человеческую — рациональную — способность. Поэтому образование концентрировалось на умственном аспекте человеческой природы и основывалось на самых влиятельных идеях западной культуры. Обучение для последующей работы не рассматривалось как задача образования, и в результате практически всегда получалось посредством ученичества, а не в школе. Формальное обучение в школе было оставлено, чтобы обратить свое внимание на развитие свободной или либеральной личности. Таким образом, либеральное искусство формировало учебный план в духе традиционного образования.
Образовательная традиция либерального искусства перекочевала из Греции в Рим, а из Рима в христианскую Европу. До самого окончания 19-го и начала 20-го столетия она представляла основную линию в образовании Европы и Соединенных Штатов. Рост промышленности, однако, принес новые проблемы и изменения в образование. Машины освободили большое количество людей от необходимости быть «рабами» и обеспечили материальную базу, которая дала им возможность принять участие в привилегиях обучения, которые некогда предназначались только для руководящих классов. Традиционное образование, тем не менее, не привлекало на свою сторону многих людей, которые вышли из сословия рабочего класса, и казалось для них не значительным.
Прогрессивисты предприняли попытку сделать образование более значимым для новых масс в школах. Но к 1930-м годам традиционалисты были готовы оказать сопротивление тому, что, как они считали, является угрозой анти-интеллектуализма в американских школах. Их базовая позиция состояла в том, что машины могут сделать для каждого современного человека то, что рабство делало, для небольшой группы счастливчиков в Афинах. Поэтому в демократическом обществе все люди могут быть свободными и участвовать в управлении. Таким образом, всем людям необходимо либеральное образование, с тем, чтобы они могли думать и общаться, вместо того, чтобы просто обучаться обычной работе для животного существования.[100]
Двумя наиболее влиятельными представителями перенниализма были Роберт Мэйнард Хатчинз и Мортимер Адлер, которые вели свою кампанию из университета в Чикаго, где Хатчинз стал ректором в 1929 году в возрасте тридцати лет. Оба они были активными преподавателями и писателями и на протяжении более пятидесяти лет стремились склонить общественное мнение в пользу перенниализма.
Хатчинз и Адлер внесли огромный вклад в учение перенниализма, предприняв издание массивного собрания, озаглавленного «Великая книга западного мира». Это собрание состоит приблизительно из ста работ Запада и содержит лучшее из идей и мыслей.
Позиция образовательного перенниализма нашла свое полнейшее осуществление в колледже святого Иоанна в Анаполисе, Мэрилэнд, где президент Стрингфеллоу Барр провел исследование основных трудов, предлагаемых в качестве учебников на степень бакалавра. Конец 80-х годов стал свидетелем сильнейшего роста влияния перенниализма в сфере высшего образования благодаря книге Аллана Блума «Закрытие американского разума», ставшей бестселлером (1987).
Философские корни перенниализма уходят в неосхоластику. Следовательно, он в основном полагается на идеи Аристотеля. Перенниализм в Америке в основном ассоциировался со светским образованием, хотя неосхоластика и стала известна благодаря трудам Фомы Аквинского, также как и благодаря трудам Аристотеля. Римско- католическая теория образования имеет много схожего со светским направлением перенниализма, однако она делает сильный акцент на духовных, богословских идеях, а также на идеях Фомы Аквинского. Церковная отрасли перенниализма представлена также трудами Жака Маритэна.
Вплоть до начала 1980-х годов перенниализм имел хорошо рекомендацию в средней школе, а особенно в колледже. Роль начального образования виделась в обеспечении учеников инструментами, которые они в последствии могли бы использовать для изучения и понимания либеральной традиции. В 1982 году появилась публикация «Пайдейский проект», в которой группа, возглавляемая Адлером, утвердила повестку дня и программу, непосредственно предназначенную для «базовой школы», то есть для первых двенадцати лет образования в Америке. Поскольку Пайдейская группа воплотила в жизнь некоторые догадки Джона Дьюи, открытия педагогической психологии и нужды современного общества, рекомендации группы Адлера гармонировали с традиционными перенниалистскими задачами и целями.[101]
Люди — это разумные животные. Как отмечалось раньше, перенниалисты предполагают, что люди в основной массе разделяют с животным миром многие желания, радости и проблемы. Собаки, например, любят ездить в машинах, могут возить грузы и выполнять другие виды работ, и получать удовольствие, насыщаясь едой, которая была приготовлена для людей. В этом смысле люди и животные имеют много общего. Отличает человека от всех животных тот факт, что только человек имеет интеллект. Это наиболее уникальная и наиболее ценная характеристика человечества. Аристотель утверждал, что «человек — это разумное животное», и перенниалисты разделяют эту точку зрения. Следовательно, их взгляд на образование сосредоточен на проблеме развития рационального аспекта человека. Хатчинз отмечал, что «для того, чтобы стать человеком, необходимо лишь одно — рациональное обучение».[102] Люди развивают свой разум, поэтому они могут использовать рациональное начало, чтобы управлять своими желаниями и страстями.
Природа человека универсальна, поэтому образование должно быть одинаковым для каждого. Один из важнейших фактов, говорящих в пользу рациональной природы человечества — это то, что эту идею исповедовали выдающиеся люди всех периодов человеческой истории. Если люди — это разумные животные, и если все люди одинаковые в этом отношении, то, следовательно, все люди должны обучаться одинаково. По этому поводу Хатчинз писал:
"Каждый человек имеет назначение быть человеком. Функции гражданина или субъекта могут различаться в зависимости от общества. Система обучения, адаптация, или основные потребности — все это моет быть различным в зависимости от общества. Но назначение человека быть человеком одинаково в любом возрасте и в каждом обществе, так как оно проистекает из природы человека. Цель системы образования одинакова в любом возрасте, в любом обществе, где таковая может существовать: она в том, чтобы улучшить человека как человека."[103]
Знания универсальны, поэтому существуют определенные базовые предметы, которым нужно обучать всех людей . Если бы знания не были одинаковы везде, ученые люди не смогли бы найти согласие в чем-либо. Люди могут иметь различные мнения, но когда они соглашаются, мнения становятся знанием. Система образования должна иметь дело со знанием, а не с мнением, потому что знание ведет людей к вечной истине и знакомит ученика с неизменностью мира. Хатчинз выдвигает идею единообразия учебной программы. Он пишет: «Образование предполагает обучение. Обучение предполагает знание. Знание — это истина. Истина везде одинакова. Следовательно, образование должно быть везде одинаковым».[104]
Образование, утверждали перенниалисты в противовес прогрессивистам, не должно приспосабливать человека к миру, но скорее приспосабливать его к истине. Учебная программа не должна быть сосредоточенна на непосредственных интересах учеников, на том, что кажется важным в данный момент, или на том, в чем имеет нужду определенное общество в определенное время и место. Профессиональное обучение также не может быть функцией образования. Школа должна сосредоточиться на воспитании интеллекта, для того чтобы охватить и понять необходимую и вечную истину, которая определяет соотношение с ролью индивидуума в человеческом обществе. Эта всеобщая база знаний поможет людям понять друг друга, подготовит их к общению и установлению более удовлетворительного социального порядка.
Суть предмета, а не ребенок должна стоять в центре усилий образования. Многие перенниалисты согласны с тем, что система образования должна знакомить ученика с вечной истиной, и поэтому считают, что учебная программа должна включать в себя языки, историю, математику, естественные науки, философию и изобразительное искусство.
Центральное место в изучении для перенниализма отводится тем предметам, которые дисциплинируют ум. Сложные умственные упражнения, такие как чтение, письмо, выполнение упражнений, механическое запоминание и вычисления являются самыми важными в обучении и дисциплинировании интеллекта. Эрудиция является также важной для рассудка. Поэтому упражнения в грамматике, логике, риторике также являются обязательным. Эти дисциплины могут показаться в некоторой степени безвкусными для среднего ученика, однако это даже является преимуществом, так как воля развивается тогда, когда ученики упорно выполняют трудные интеллектуальные задачи. Внешне усиленное дисциплинирование ума помогает детям, приобрести внутреннюю силу воли, которая понадобится в будущем, когда они столкнуться с трудностями взрослой жизни, и когда уже не будет рядом того, кто будет побуждать их выполнять неприятные обязанности.
Величайшей заслугой прошлого является накопленный багаж знаний и мудрости, который выдержал испытание временем и является полезным в наши дни. Великие труды Хатчинза, Адлера и все то, что связанно с колледжом святого Иоанна, стало широкой дорогой, идя по которой перенниализм приобрел широкое признание, хотя и не все лидеры этого движения поддерживали данный курс. Те, кто одобряет данный подход, утверждают, что изучение работ ведущих умов, вошедших в историю, являются лучшими средствами контакта с величайшими идеями человечества и с развитием интеллекта в этой связи.
Величие книги состоит в том, что она получила статус классической. Классическая работа признается любым возрастом, поэтому является доминирующей над работами более низкого культурного уровня. Те работы, которые принадлежат к этой категории, выдержали испытание временем. Так как эти книги ценились в разные столетия, различными цивилизациями и культурами, они должны содержать большое количество истины. Если это предположение обоснованно, утверждают перенниалисты, то изучение таких работ необходимо. Адлер отмечал, что чтение великих книг предназначено
"не для антикварных целей и имеет не археологический или филологический интерес…. Скорее, эти книги нужно читать, потому что они также современны сегодня, как тогда, когда они были написаны, и потому что проблемы, с которыми они связанны и идеи, которые они представляют, не подвержены влиянию законов бесконечного и постоянного прогресса."[105]
Акцент на чтении оригинальных трудов противостоит эссенциалистской традиции в образовании, которая возвысила учебник как преимущественный путь передачи материала школьного предмета. Хатчинз утверждал: «Учебники вероятно изданы более для того, чтобы привести в упадок американскую интеллигенцию одним махом. Если ученик должен узнать о Цицероне, Мильтоне, Галилео Галилее, или об Адаме Смите, почему бы ему не прочитать то, что они написали?»[106] Те перенниалисты, которые не отдают предпочтение изучению великих книг, отстаивают ту точку зрения, что для того, чтобы овладеть знаниями, нужно использовать современные источники великих идей. Тем не менее, они убеждены, что ученики скорее находят общий язык непосредственно с великими мыслителями, чем с приготовленной к употреблению пищей для ума, содержащейся в учебниках.
Обучение — это скорее подготовка к жизни, чем к реальной жизненной ситуации. По своей природе школа — это искусственная организация, в которой незрелые умы знакомятся с величайшими достижениями человечества. Школа не является и не может быть микрокосмом общества, как считают прогрессивисты. Человеческая жизнь, в полном смысле этих слов, может быть прожита только после того, как рациональная часть человека будет развита. Школа — это специальная организация, которая имеет цель выполнить эту важнейшую миссию. Она не может иметь ничего общего с такими вещами, как профессиональные и развлекательные аспекты человеческой жизни. Последние имеют место в человеческой жизни, но лежат вне сферы деятельности заведений образования.
Вторая реакция на прогрессивизм в образовании также возникла в 1930-е годы под знаменем эссенциализма. Эссенциалисты соглашались с перенниалистами, что практика прогрессивизма в образовании является слишком мягкой, так как в своих попытках сделать образование безболезненным предприятием прогрессивисты отошли от серьезной проблемы соединения с основами образования, такими как овладение инструментами знаний и конкретными фактами. С другой стороны, подход перенниалистов оказался слишком аристократическим для многих американцев и некоторые обозреватели отозвались о нем, как о подходе, полном антидемократических идеалов.
Эссенциалисты, в отличие от прогрессивистов и перенниалистов, не имели единой философской базы. Основами философского учения эссенциализма стали идеализм и реализм. В добавок эссенциалистская традиция содержала также большое количество «заботливых граждан», которые считали, что школа погибла, и что нужно вернуться к более жесткой дисциплине и вернуть изучение базовых основ.
Эссенциализм формирует основное направление популярной педагогической мысли в большинстве стран, включая Соединенные Штаты. Это консервативная позиция, которая в результате больше других соответствует функции школы передавать проверенные факты и истину, чем с нововведениями и педагогической изощренностью.
С 1930-х эссенциалисты приложили множество усилий, чтобы уберечь американское общество от подхода «образование для жизни», школы, имеющей в центре интересы ребенка и ухудшения образования в Соединенных Штатах. В 1938 году значительным шагом была организация Эссенциалистского Коммитета по развитию американского образования под руководством Вильяма Бэгли, Исаака Кандела и Фредерика Брида.
Вторая значительная организация эссенциаластов была сформированна в 1950 году и имела название Совет Базового Образования. Лидирующим представителем этой группы были Мортимер Смит и Артур Бестор. Общую позицию Совета можно увидеть по заголовкам главных работ Бестора об образовании — «Педагогическая пустошь: отступление от учения в наших общественных школах» (1953) и «Восстановление учения: программа реабилетации невыполненного обещания в американском образовании» (1955).
Замечание Бестора, что «люди, которые составили законопроект нашей конституции не были научены выполнять задание входить в кабинет мэра или в окружную тюрьму» является показательным для критики эссенциалистов в адрес прогрессивизма и его вклада в американское образование.[107] Совет Базового Образования был обеспокоен не только ухудшением американского общественного образования, но также был скептически настроен относительно ценности формальных педагогических дисциплин в лице профессиональных специалистов в сфере образования.
Другим влиятельным представителем эссенциализма был Адмирал Химан Риковер, отец атомной подводной лодки, который сожалел о том, что в Америке ощущается недостаток развитых умов. Он порекомендовал ввести в систему образования США педагогические элементы европейского типа, например Голландии или России, так, чтобы американская молодежь к выпуску из школы имела бы хорошее базовое образование и была бы соответственно подготовлена к изучению интенсивного и сурового курса профессиональной и технической подготовки.
Запуск спутника в 1957 году придал вес кампании эссенциалистов, так как многие американцы рассматривали Советский успех, как показатель того, что американская образовательная система отстает. В результате в конце 50-х — начале 60-х годов появилось большое количество программ, включающих пересмотр учебных планов.
В конце продолжительных педагогических реформ в 60-х годах наблюдалось мощное движение по гуманизации школ в соответствии с прогрессивным образом действий. Предсказуемая реакция педагогического гуманизма на эту новую волну была новым призывом вернуться к основам, призывом, который был всецело прогрессивным на протяжении 1970-х годов.
К началу 1980-х американское правительство охватил ужас. В 1983 национальная комиссия по уровню образования оценила американское образование и издала отчет озаглавленный: «Нация на грани риска». Отчет предупреждал о том, что «педагогические основы нашего общества находятся в состоянии разрухи из-за усиливающегося потока посредственности, который угрожает нашему будущему, как народу, так и государству».[108] Отчет призывал вернуться снова к «Пяти Новым Основам», которые включали бы стандарт минимума для школьного образования: четыре гола английского, три года математики, три года естественных наук, три года социальных наук, и полгода компьютерной подготовки. Также рекомендовалось два года иностранного языка для учеников, идущих в колледж.[109]
Доклад «Нация на грани риска» послужил стимулом для некоторых других работ, в которых делался акцент на необходимости возврата к обучению основным предметам и практическим навыкам в школах. Среди них работа министерства по образованию в колледжах «Академическая подготовка для колледжа» (1983) и отчет аттестационной комиссии по проблеме образования для экономического роста, озаглавленный «Действие для безупречности» (1983).[110]
Кроме толчка в 70-х и начале 80-х годов, направленного на то, чтобы вернуться к академическим основам, правое крыло американского протестантизма предложило вернуть основы основ — религию — в школьную программу. Разочарованные правилами Верховного Суда против чтения Библии и молитвенной практики в бесплатных средних школах и шокированные моральным разложением американской культуры в 1960-х лидеры фундаменталистов, такие как Джерри Фэлвелл и Тим ЛаХэйе выступили не только за то, чтобы вернуть чтение, письмо и арифметику в школу, но особенно за то, чтобы вернуть религию в недра образования. Они рассматривали гуманизм в образовании как угрозу, которая блекнет в сравнении с опасностью, которая крылась в ее философском основании: «светском гуманизме».
Развязка была не только в возвращении религии в общественные школы, но также в создании тысяч христианских школ консервативными протестантскими группами, теми, которые традиционно поддерживали систему образования. К началу 80-х годов новая волна христианских школ стала возможно одним из самых быстрорастущих секторов американского образования.[111]
Эссенциализм жив и здоров в конце 90-х годов. В 1996 году Е. Д. Хирш опубликовал книгу «Школы, в которых мы нуждаемся. Почему у нас их нет?» В ней он пишет, что Соединенные Штаты имеют «наилучшую систему высшего образования», но «наихудшую из всех развитых стран систему бесплатного среднего образования». Вместе с Бестором и Риковером Хирш видит причину катострофы К-12 в основах учения прогрессивистов и гуманистов. «Большинство современных реформ, — отмечает он, — являются повторением или переформулировкой давно неудавшейся романтики и антинаучных предложений, которые исходили из Колледжа Учителей (дом педагогического прогрессивизма) Колумбийского университета в 10-х, 20-х и 30-х годах нашего столетия».[112]
Хирш выразил суть своих взглядов в 1987 году в своем труде «Культурная грамотность. Вот, что нужно каждому американцу». «Чтобы быть культурно грамотным, — пишет он в этой книге, — нужно иметь основы знаний, необходимых для того, чтобы преуспеть в современном мире». С тех пор он изменил свою терминологию. Вместо «культурной грамотности» он сказал «ядро знаний», так как слово «культурный» некоторых смущало. Чтобы сделать свою программу действующей, Хирш заложил основы ядра знаний и издал серию книг в качестве руководства для начальной школы. К 1996 году были изданы шесть томов из «Серии ядра знаний» под названием «Что нужно знать вашим первоклассникам». Около ста школ приняли его основные принципы к концу 90-х годов.[113]
Эссенциализм, как и другие теории, не сумел удержать всех своих сторонников в полном согласии относительно наилучшего курса для школ. Однако все они сходятся на некоторых основных принципах.
Основная задача школы — обучать базовым знаниям. Для эссенциалистов центром образования является обучение базовым искусствам и предметам, которые, благодаря своим особенностям прививать мастерство, готовят учеников к жизни в цивилизованном обществе. Начальная школа, по утверждению эссенциалистов, должна сосредоточить свое внимание на школьной программе, которая разработана для того, чтобы культивировать развитие основных инструментальных навыков грамотности и овладение арифметическими вычислениями. Поэтому делается акцент на трех основных необходимых предметах: чтении, письме и математике. Программа средней школы должна иметь своей целью развитие знаний по истории, математике, естественным наукам, родному языку, литературе и иностранным языкам. Программа эссенциалистов предполагает, что незначительные занятия, такие как танцы чечеткой и плетение корзин, не являются делом школы. Целью школы должно быть обучение всей молодежи твердым основам фундаментальных знаний.
Эссенциалисты нетерпимы к тому факту, что многие выпускники школы являются практически неграмотными, и что большое количество первокурсников в колледже нуждаются в элементарных знаниях по английскому языку. Школы, утверждают они, слишком долго угождали прихотям учеников. Это превратило образование в фарс. Дети нуждаются в том, чтобы узнать мир таким, какой он есть на самом деле, вступив в поединок с основами базовых предметов.
Учение — это тяжелая работа, требующая дисциплины. Изучение тех вещей, которые являются необходимыми, не может быть соотнесено только с интересом ребенка. Хотя метод решения практических задач в обучении, предлагаемый прогрессивистами, часто успешен, следует признать, что не все предметы и не весь учебный материал может быть втиснут в рамки конкретных задач и проектов. В большей своей части его следует усваивать при помощи таких методов, как запоминание и упражнение. Непосредственные потребности ребенка не так важны, как более отдаленные цели. Усилие более важно, чем интерес, хотя интерес может служить мотивационной силой всякий раз, когда оно очевидно. Для многих учеников характерно то, что их интерес развивается тогда, когда они прилагают достаточное количество усилий, необходимых для того, чтобы понять суть изучаемого предмета.
Дети, как взрослые, легко уклоняются от заданий, которые требуют усилий. Поэтому им необходимо дисциплинировать себя, чтобы сконцентрировать свое внимание на задании, находящемся под рукой. Многие ученики, тем не менее, не имеют этой способности и поэтому нуждаются в помощи учителя, который может тактично организовать внешнюю поддержку, помогающую им в том, чтобы приступить к тяжелой работе и выполнить требующееся задание.
Учитель является источником авторитета для класса. Эссенциалисты утверждают, что учитель не является соучеником или экскурсоводом. Наоборот, учитель — это тот, кто знает то, что ученики должны знать. Он хорошо знаком с логическим порядком знаний своего предмета и с тем, как их нужно преподнести. В добавок учитель является представителем взрослого общества и занимает положение, требующее уважения. Если уважение со стороны учеников не наблюдается, учитель имеет право и обязанность применить дисциплинарные меры, которые создадут атмосферу, обеспечивающую порядок для обучения.
В нашей дискуссии об эссенциализме и перенниализме стало видно, что эти две консервативные теории имеют много общего. Кристофер Лукас выразил их схожесть следующими словами:
Во-первых, традиционалисты и консерваторы различных убеждений согласны в том, что соображения о технократической полезности и эффективности должны быть подчинены высшим интеллектуальным, духовным и нравственным целям общего образования. Во-вторых, эссенциалисты и перенниалисты сходятся в том, что проблема образования состоит в передаче и усвоении определенного количества материала изучаемых предметов, тех, которые соединяют в себе основы социально-культурного наследия. В-третьих, обе группы признавали кардинальную важность усилия, дисциплины и самоконтроля в учебном процессе в оппозицию самопотворствующему удовлетворению сиюминутнвх потребностей и мимолетных интересов. В-четвертых, консерваторы сходятся в одобрении идеи преемственности учебного плана: основания академического уровня либерального образования заложены в систематическом, спланированном и последовательном преподавании элементарных знаний и навыков, начиная с чтения, письма и математики в начальной школе и продолжаясь введением в основы школьных предметов на уровне средней школы.[114]
Несмотря на то, что между эссенциализмом и перенниализмом много общего, все же существуют важные различия, которые и делают их двумя различными педагогическими теориями. Эти различия были суммированны и кратко изложены Джорджем Кнеллером. Основной момент различия, по Кнеллеру, — это то, что эссенциализм не настолько всецело интеллектуален, как перенниализм. Эссенциализм меньше исследует так называемые вечные истины и больше нацелен на приспособление учеников к их физической и социальной среде.
Второе отличие между двумя этими направлениями состоит в том, что эссенциализм более склонен включать позитивные достижения прогрессивизма в педагогическую методику. Третья область различий состоит в различном их отношении к великому наследию прошлого. Перенниалисты уделяли гораздо больше внимания этим работам, считая их выражением универсальных и вечных достижений человечества. Эссенциалисты, с другой стороны, рассматривают великие труды прошлого как один из многих возможных источников изучения сегодняшних проблем.[115]
Четвертый момент, который не был рассмотрен Кнеллером, однако способный помочь читателю лучше понять различия между этими двумя теориями, состоит в том, что самые энергичные усилия перенниализма были традиционно направлены на высшее образование, в то время как действия эссенциалистов были преимущественно связаны с начальным и средним уровнями.
1930-е годы были десятилетием кризиса. Всемирная депрессия экономически искалечила капиталистические страны. В Европе и Азии начал поднимать голову тоталитаризм, а социальные беспорядки становились все более яркой чертой Америки. Некоторым современникам даже казалось, что демократия в Соединенных Штатах находится на смертном одре. Эти очевидцы отмечали, что депрессия 30-х годов выражалась не в недостатке пищи или материальных благ. Этого всего было множество. Эта депрессия была точно названа голодом среди изобилия. Проблема Америки заключалась больше в распространении товаров и продуктов питания, чем в их производстве. В начале 30-х бизнес-сектор был частично парализован, а политики оказались беспомощными перед лицом массовой экономической катострофы.
В этих условиях Джордж Каунтс разработал поразительный подход к образованию, произнеся несколько провокационных вещей, которые в 1932 году были опубликованы в печати под заголовком «Осмелиться ли школа создать новый социальный порядок?» Каунтс взывал к педагогам с тем, чтобы они оставили свою рабскую психологию с целью преднамеренного завоевания власти, а затем помогли бы создать новый социальный порядок, основанный на коллективной экономической системе и демократических политических принципах. Он призывал педагогов организовать такую систему во всей сфере образования, от детского сада до университета и использовать ее власть в интересах больших масс людей.[116]
Эта позиция представляла собой полное изменение традиционной роли школы от простой передатчицы культуры до лидирующего органа социальных реформ. 30-е годы стали свидетелями появления группы «Передовые мыслители», возникшей вокруг Каунтса и Харольда Рагга в Колледже Учителей Колумбийского Университета. Их идеи в основном представляли из себя развитие социальных аспектов прогрессивных идей Дьюи. Философской базой реконструкционизма является прагматизм.
В послевоенный период благодаря работам Теодора Брамелда произошел новый всплеск идей реконструкционизма. Одними из самых влиятельных его работ являются: «Образцы педагогической философии» (1950), «Вперед к обновленной философии образования» (1956), и «Образование как сила» (1965).
Мировое сообщество находится в состоянии кризиса, и современная цивилизация погибнет, если современные формы деятельности не будут изменены. Проблемы перенаселения, загрязнения окружающей среды, ограниченных природных ресурсов, глобальная неравномерность их распределения, ядерная экспансия, расизм, национализм, а также грубое и безответственное использование технологии угрожают нашему современному мировому порядку и уничтожат его, если только не будут предприняты меры по изменению ситуации в ближайшие сроки. Эти проблемы, отмечают реконструкционисты, сопряжены с трудностями, вызванными современным тоталитаризмом, утратой новым обществом ценностей гуманизма, и возросшим невежеством среди населения мира. Короче говоря, мир столкнулся лицом к лицу с экономическими, военными и социальными проблемами, не имеющими прецедента. Эти проблемы имеют такую значимость, что больше ими пренебрегать нельзя.
Единственным эффективным решением мировых проблем является создание планетарного мирового порядка. Так как эти проблемы актуальны в мировом масштабе, соответственным должно быть и их решение. Всеобщее сотрудничество всех стран — единственная надежда для растущего населения мира, живущего в мире, ограниченном временем своего существования и запасом невосстановимых природных ресурсов. Технологическая эра привела к мировой взаимозависимости и к мощному развитию науки. С другой стороны, мы страдаем от культурной отсталости в процессе приспособления к новому мировому порядку. Мы пытаемся жить в эпоху космического корабля с системой ценностей и политическим менталитетом, сформированным в эпоху кабриолетов.
Реконструкционисты утверждают, что человечество сейчас живет в таком мировом обществе, в котором технические возможности способны разделаться со всеми материальными нуждами всех людей. Такое «утопическое» общество возможно построить только тогда, когда интернациональное общество, находясь в условиях сотрудничества, перейдет от стадии озабоченности производством и борьбой за материальные блага к стадии, в которой потребности и интересы человека будут поставлены на первое место. В таком мире люди смогут стать более человечными а не замыкаться на самих себе.
Правильное образование может стать наибольшей действующей силой в реконструировании общественного порядка. Школы, которые выражают господствующие социальные ценности, утверждают реконструкционисты, способны лишь передавать социальные, экономические и политические пороки, которые в настоящее время тревожат человеческое общество. Задача переориентирования роли образования необходима, из-за того, что человечество сейчас находится на грани самоуничтожения.
Критики социального реконструкционизма считают, что Брамельд и его коллеги выражают слишком много уверенности в силе учителей и других педагогов, считая, что именно они действуют в качестве инструмента социальных перемен. Реконструкционисты отвечают, что существует только единственная альтернатива социальному преобразованию — это всемирный хаос и окончательное исчезновение человеческой цивилизации. По их мнению, либо образование станет инструментом, который помешает острой необходимости социальных перемен и, таким образом воспрепятствует переменам, либо оно будет использовано в качестве фактора положительного и правильного перехода общества в будущее.[117]
Реконструкционисты не считают, что школа в одиночку способна произвести социальные перемены. Однако они рассматривают школу в качестве фактора, который затрагивает жизнь всего общества, так как касается его детей в течение их наиболее впечатлительного периода жизни. Именно поэтому она может стать первоначальным механизмом проникновения в социальные проблемы и самым главным зачинщиком социальных перемен.
Методы преподавания должны базироваться на демократических принципах, в основе которых лежит природный интеллект большинства, направленный на признание наиболее действенных решений мировых проблем и на их непосредственное разрешение. Реконструкционисты, как и деятели других ответвлений прогрессивного движения, едины в своем взгляде на демократию, как наилучшую политическую систему. Поэтому так важно, чтобы демократические методы были использованы в классе: тем самым ученики приобретут возможность в последствии выбирать наилучшую из различных социальных, политических и экономических систем.
Брамельд использует термин «оправдываемое пристрастие» для описания позиции учителей относительно спорных учебных вопросов. Исповедуя такую позицию, учителя предлагают открытое повествование, которое либо согласуется, либо не согласуется с их собственной позицией. Они также представляют альтернативные позиции настолько беспристрастно, насколько это возможно. С другой стороны, учителя не должны скрывать своих убеждений. Они должны не только выражать, но и защищать свои пристрастия публично. Кроме этого, учителя должны прилагать все усилия, чтобы их взгляды были приняты наиболее многочисленным большинством. Похоже, реконструкционисты предполагают, что все это настолько очевидно, что большинство согласится не только с проблемами, но и с их предлагаемыми разрешениями, если только свободный и демократический диалог будет позволен. Некоторые ученые отмечали, что реконструкционизм во многом полагается на веру в рассудок и добрую волю человечества — в то, что некоторые назвали утопической верой.
Если школьное образование призвано сыграть роль в разрешении социальных проблем мирового кризиса, то школа должна учить для того, чтобы осуществить социальные перемены. «Учителя, — пишет Каунтс, — должны сознательно достигать власти, а затем одержать самую великую победу».[118] Образование должно пробудить в учениках осознание социальных проблем и включить их в активную работу по их разрешению. Социальное сознание будет пробуждено тогда, когда ученики будут побуждаемы исследовать status quo, а также противоречивые вопросы религии, общества, экономики, политики и образования. Критическое исследование и обсуждение поможет ученикам увидеть несправедливость и неконструктивность многих аспектов современной системы. Это также поможет им создать альтернативы традиционной мудрости.
Такие социальные науки как антропология, экономика, социология, политология и психология оказывают помощь в формировании оснований учебного плана, которые реконструкционисты используют, чтобы определить наиболее противоречивые, конфликтные и несостоятельные области проблем. Роль образования заключается в том, чтобы раскрыть области проблем человеческой культуры и прийти к наиболее универсальному консенсусу по вопросу первоначальных целей, способных направлять человечество в процессе реконструирования мировой культуры. Идеальное мировое общество реконструкционизма должно быть «под контролем большинства людей, которые являются верховными вершителями своих собственных судеб».[119]
В 1970 году Алвин Тоффлер, в ответ на молниеносно распространяющуюся эпидемию знаний и технологии, разработал новую систему теории образования, которую он изложил в своем бестселлере «Будущий шок». «То, что считается сегодня образованием, даже в наших лучших школах и колледжах, — утверждает Тоффлер — является безнадежным анахронизмом».[120] Он отмечал, что школы по старинке работают по методикам и теориям индустриальной эру, тогда как уже общество вошло в период супериндустриализма. В результате школы обучают молодежь с опорой на прошлое, в то время, как она живет в мире, претерпевающем постоянные и быстрые изменения. Тоффлер отмечал, что
наши школы больше смотрят в спину умирающей системе, чем в лицо возникающему новому обществу. Они прилагают громадные усилия к тому, чтобы вывести «индустриального человека». Людей учат выживать в системе, которая умрет скорее, чем они в нее попадут.
Чтобы помочь избежать будущего шока, мы должны создать супериндустриальную систему образования. А чтобы сделать это, мы должны искать наши цели и методы не в прошлом, а в будущем.[121]
Тоффлер подчеркивал потребность в системе образования, способной «породить последовательные альтернативные образы будущего», чтобы ученики и учителя могли иметь то, на что направить свое внимание в педагогическом процессе.[122] Ученики должны исследовать возможные, вероятные и предпочтительные варианты будущего, так как они изучают будущее человеческого общества, и получают знания и опыт, которые должны привести к светлому будущему.[123]
В начале 90-х годов Тоффлер все еще настаивал на футуристическом образовании, а также на пересмотре и переоформлении системы преподавания. Он рассматривал образование в свете новой информационной технологии.
Наша общественная система образования во многом устарела. Точно так же, как и в случае со средствами массовой информации, образование потребует распространения новых каналов и сильного увеличения программного разнообразия. Система большого выбора вынуждена будет заменить систему малого выбора, если школы будут готовить людей к достойной жизни, соответствующей новому обществу третьей волны, в котором экономическая продуктивность приобретает все большее значение.[124]
Футуристы, в отличии от реконструкционистов, не так настойчивы в том, что школы должны вызывать социальные перемены. Цель футуристов — помочь подготовить людей, способных реагировать на перемены и делать разумный выбор, так как человечество движется в будущее, которое имеет более, чем одну возможную форму. Для того, чтобы сделать это, футуристы, как и реконструкционисты, должны критически исследовать имеющийся социальный, политический и экономический порядок.
Харольд Шейн описал учебную программу футуристов. Она касается несправедливостей, противоречий и проблем существующего мирового порядка.[125] Акценты учебного плана и виды педагогической деятельности, которые он предлагает, очень похожи на те, которые выдвигают реконструкционисты. Представляются одинаковыми и результаты обоих систем — развивать «предпочтительное будущее» через образование. С этой точки зрения футуризм можно рассматривать как расширенный и модифицированный реконструкционизм.
Педагогическое движение, тесно связанное с реконструкционизмом и менее тесно связанное с футуризмом, известно под названием критической педагогики. В добавок к своему реконструкционистскому наследию, критическая педагогика основывается на ряде идей некоторых других теоретических движений. Одно из них — школа социальной и политической мысли, известная как франкфуртская школа или критическая теория. Возникшая в Германии в 1930-х годах, франкфуртская школа объединила идеи социальной теории и философии, в целях прекращения всех форм господства путем трансформации общества. Критические теоретики приняли марксистскую критику капитализма и оставались преданными многим центральным положениям Просвещения.
Особенно сильное влияние на развитие критической педагогики оказала третья мировая образовательная программа освобождения и развития. Эта программа строится на революционной теории образования, которая призвана внести изменения в мировую культуру, в пользу здорового будущего путем обучения низших классов их политическим, социальным и экономическим правам и возможностям. «Педагогика униженных» (1970) Пауло Фрейра заняла центральное место в этом движении. Воистину революционная теория образования, эта педагогическая позиция тесно связана с различными движениями либерального богословия слаборазвитых государств и ущемленных меньшинств развитых стран.[126] Фрейер оказал огромное влияние на критическую педагогику.
Другое сильное влияние на формирование критической педагогики оказали идеи постмодернизма. Их взгляды на субъективное знание и знание как силу сделали много для того, чтобы сформировать повестку дня критической педагогики. Вооруженной законами постмодернизма, ей не нужно большого воображения, чтобы увидеть, что для ее сторонников старыми врагами здорового образования являются теории, выдвинутые эссенциалистами, перенниалистами и бихевиористами.
«Критическая педагогика, утверждает Питер Мак Ларен, — фундаментально связана с пониманием взаимоотношений между властью и знанием». Понимание это важно потому, что учебная программа — это более, чем программа обучения, утверждают теоретики критической педагогики. «Более того, оно представляет введение в особенную форму жизни и служит для частичной подготовки учеников к позициям господства или подчинения в существующем обществе». Таким образом, учебная программа должна рассматриваться в качестве формы «культурной политики».[127]
Традиционной функцией школ было социальное воспроизведение, сохранение и воспроизведение социальных и экономических взаимоотношений и принципов, необходимых для подкрепления существующей экономической и классовой структуры. В духе реконструкционистов теоретики критической педагогики предлагают школе играть революционную роль. Школы должны вести к созданию более справедливого общества. Или, как говорит Мак Ларен, «традиция критической педагогики… представляет подход к обучению, призывающий дать учащимся свободу действий изменять мировой социальный порядок в интересах справедливости и равенства».[128]
Нейтральная школа, утверждают теоретики критической педагогики, — это разрушительны миф. Этот миф пренебрегает
социальной природой знаний и познания. Он пренебрегает тем фактом, что одна из самых важных задач власти в постсовременном мире состоит в том, чтобы определить значение знания и установить, какое знание является наиболее важным. Без критического подхода знание несет с собой угнетение цветного населения, бедных и женщин.[129]
Один из таких педагогических критиков, Генри Гирукс, полагает, что общество нуждается в «новых формах знания» и «новых пространствах, в которых знание может иметь место». Он отмечает, что
критическая педагогика, как культурная и политическая деятельность, указывает на необходимость начала борьбы за производство и создание системы знания в рамках более широкой попытки создания общественной категории граждан, которые будут претворять задачу власти в своей жизни и особенно в условиях производства и приобретения знаний…. Опорой данной концепции является такое образование, которое прививает ученикам знания, умения и привычки изучения истории таким образом, чтобы уметь пересматривать подлинность фактов в соответствии с интересами современных форм жизни, являющихся более демократическими и более справедливыми.[130]
Мультикультурное образование заняло выгодную позицию в школах во второй половине двадцатого столетия. В то время, когда одни рассматривали мультикультурализм как осведомленность и оценку различных позиций, другие видели в нем революционную силу.
Только гораздо позже мультикультурализм объединился с идеями критической педагогики. Заголовок книги Кристин Слитер «Мультикультурное образование как социальная деятельность» делает эту связь очевиднее. Она утверждает, что мультикультурное образование должно быть «осознанно, как форма сопротивления господствующим методам обучения, и практически превосходству белых».[131]
Зпщитники мультикультурализма отмечают, что в прошлом меньшинство молчало, потому что группы, составляющие большинство, контролировали институты культурного производства, такие как школы, музеи, университеты и издательства. Группы, представляющие меньшинство, в прошлом общались в основном друг с другом. Но те времена прошли. Мультикультурализм — это воззвание к меньшинству говорить свободно, так, чтобы его голос стал частью всеобщего наследия. Кроме того, мультикультурное образование — это шаг в сторону исправления социальных, экономических и политических несправедливостей прошлого.
В некотором смысле образовательный феминизм также является предметом критической педагогики. В конце концов, женщины и все, что их касается никогда не имели равноправного голоса в обществе, где господствуют мужчины. Феминизм не только создал такие новшества в учебной программе, как женские дисциплины, но и увеличил количество женщин в системе образования.
Так как феминизм в образовании касается таких моментов, как представительство и власть, он также имеет более сложную и тонкую позицию своей стратегии. Некоторые защитники феминизма, например, утверждали, что опыт, ценности, ответственности и деятельность женщин, должны быть интегрированы в школьную программу. В подобном духе Нел Ноддингз в своем труде «Вызов заботе в школах» заявляет о необходимости перестройки образования на основе нравственной заботы, исходящей из женского материнского опыта и феминистского сознания.[132] Короче говоря, защитники феминизма остро осознают роль межличностных взаимоотношений, эстетики и эмоций в процессе приобретения знаний в школе, а также хотят видеть эти идеи воплощенными в большую часть опыта образования.
Огромной силой в образовании со середины двадцатого столетия был бихевиоризм. Бихевиоризм, с одной стороны — это чисто психологическая теория, но с другой стороны, он раздвинул границы традиционных психологических интересов и превратился во вполне самостоятельную теорию образования. Как подход к образованию, его приветствовали те «современные» индивиды, которые высоко ценят научную методологию и «объективность», а также исчезающий сектор делового общества, которое ценит видимые и немедленные результаты, эффективность и экономию.
Бихевиоризм имеет несколько идеологических корней. Один из них — это философский реализм. Как и положено реализму, бихевиоризм сосредоточен на законах природы. Человечество, с точки зрения бихевиористов, является частью природы, и в результате действует по законам природы. Реальность у бихевиористов зависит от человеческого сознания. Задачей бихевиоризма является рассмотрение живых организмов, включая людей, для того, чтобы раскрыть законы поведения. После того, как эти законы будут раскрыты, они обеспечат основу технологии поведения.
Вторым корнем бихевиоризма является позитивизм.[133] В своем выступлении позитивисты должны были прийти к тому, что описывал Огюст Конт (1798-1857) в «позитивном» знании. Конт разделил историю человечества на три эпохи, каждая из которых характеризовалась определенным образом мышления. Самая примитивная эпоха — теологическая, в которой все вещи истолковывались в свете их отношений с духами и богами. Средний период — метафизический, в котором события объяснялись явлениями, причинами и внутренними принципами. Наивысший период — позитивный. На этой последней ступени люди не пытаются выйти за пределы фактов, доступных наблюдению и измерению. Конт пытался создать науку об обществе, и бихевиористы строили уже на его платформе. Они не признавали явления, чувства и внутренние причины, которые не могут быть измерены.[134] Эмпирическое подтверждение является центральным в методологии бихевиоризма.
Третий исторический корень бихевиоризма — материализм. Материализм, сокращенный до своих основ, является теорией, которую фактически можно объяснить законами материи и движения. Он представляет открытое отвержение убеждений касательно ума, духа и сознания. Это, как они утверждают, рудименты донаучной эры.
Русский физиолог Иван Павлов (1849-1936) создал платформу бихевиористской психологии, благодаря своим исследованиям рефлекторной реакции. Павлов отмечал, что можно обусловить выделение слюны у собак звонком, если собаки предварительно натренированны ассоциировать звук звонка с подачей пищи.
Отец современного бихевиоризма Джон Уотсон (1878-1958), следуя примеру Павлова, утверждал, что поведение человека — это следствие условных рефлексов. Уотсон постулировал, что психология должна прекратить изучать мысли и чувства человека, а начала изучать то, что люди делают. Для Уотсона среда является первоначальным фактором, формирующим поведение. Он считал, что если среда ребенка может быть контролируема, то можно создать любого ребенка таким, каким требуется.
Наиболее влиятельным бихевиористом был Б. Ф. Скиннер. Работа Скиннера находилась в центре борьбы бихевиоризма в образовании в таких областях как, изменение поведения, обучающие машины и программное обучение. Одними из наиболее влиятельных работ Скиннера были: «Наука и человеческое поведение» (1953), «Вне свободы и чувства достоинства» (1971), и «Уолден два» (1948). Похоже, его утопический роман об обществе с управляемым поведением, «Уолден два» принес его идеям больше популярности, чем все остальные его труды.
Личность Скиннера стала эпицентром противостояния, потому что он отрекся от свободы и достоинства, которые традиционно приписывались людям, и казалось, пытался показать, что некоторые должны решать то, как жить остальным. Это, утверждают критики, послужило толчком для ужасного произведения Джорджа Оруэлла «1984». Скиннер, тем не менее, отмечает что наше поведение обусловлено средой, и что имеет больше смысла использовать законы поведения, чтобы выработать такое поведение людей, чтобы увеличить возможность человечества выжить в сложную техническую эпоху, чем позволить этим законам действовать вслепую.
Из этого краткого обзора основ бихевиоризма должно быть понятно, что он глубоко пронизан данными естественных наук. Бихевиористы надеются развивать «науку» человечества. «Бихевиоризм, — тем не менее отмечает Скиннер, — это не наука человеческого поведения, — это философия этой науки».[135] Заявление Скинера выдвигает на передний план тот факт, что не существует наук без философского основания — основания, которое формирует и ограничивает их потенциальные открытия. По этому поводу важно заметить, что христианские учителя осмыслят основания любой из указанных выше теорий перед тем, как решаться применить эти теории в своей профессиональной практике.
Человеческие существа — это высокоразвитые животные, которые учатся тем же путем, что и все животные. Для бихевиористов человечество не стоит над природой и не находится вне ее. Люди не являются существами, которые могут иметь отношения со сверхъестественным Существом (Богом). Человечество является скорее частью природы. Согласно Скиннеру, «небольшая часть вселенной содержится внутри каждого из нас. Нет никакой причины полагать, что она имеет особенный физический статус из-за того, что там находится».[136] Люди не имеют какого-либо особенного достоинства или свободы. Человек, безусловно, весьма сложный природный организм, однако он все-таки является частью животного царства. Бихевиоризм до мозга костей эволюционная теория, и эта позиция устанавливает рамки для изучения им психологии.
Задачей бихевиористической психологии является изучение законов поведения. Эти законы являются точно такими же и для животных. Ученый может, таким образом, открыть много законов человеческой природы, изучая поведение менее сложных существ, таких как крысы и голуби. Более того, ученые могут усовершенствовать техники обучения благодаря экспериментам над животными. Эти техники вполне могут быть применены по отношению к человеку.
Образование — это процесс техники поведения. С точки зрения бихевиоризма, люди запрограммированы средой на определенные действия. Они получают награду, когда их образ действий один, и получают наказание, когда он другой. Те действия, благодаря которым он получает награду, имеют тенденцию повторяться, в то время как те, которые получают наказание, имеют тенденцию гаситься. Процесс позитивной и негативной награды (подкрепления) формирует или программирует человека вести себя тем или иным образом. Следовательно, поведением можно управлять путем манипулирования подкреплениями среды. Задачей образования является создание определенных условий среды, которые способствуют желаемому поведению. Поэтому школа и другие учебные заведения рассматриваются в качестве институтов формирования культуры.
Скиннер и другие бихевиористы утверждают, что обуславливание средой и программирование всегда являлись частью обучения и воспитания. То, к чему они взывают — это более осознанное использование законов обучения для управления людьми, чтобы жизненный уровень и шансы выжить были увеличены.[137]
Роль учителя — создать эффективную для обучения среду. Скиннер и другие бихевиористы на протяжении многих лет настаивали на тщательном пересмотре школьной практики. Самой главной составляющей, отсутствующей во многих школах, утверждает Скиннер, является позитивное подкрепление. Традиционное образование имело тенденцию использовать отвратительные формы воспитания, такие как телесные наказания, брань, дополнительное домашнее задание, принудительный труд, лишение поощрений, контрольные работы, разработанные для того, чтобы выявить незнание учеников. В результате ученики, чтобы получить положительное подкрепление, должны были изучать методы, помогающие им избегать им неприятных ситуаций: они начинали мечтать становились агрессивными и, наконец, уходили из школы.
Скиннера заявил, что сама жизнь учит учеников, преподнося им последствия их действий. Задачей учителя является организация такой среды обучения, которая обеспечит положительное подкрепление желаемым действиям учеников. Неподкрепленные действия в контролируемой среде, с течением времени угаснут.
Харольд Озмон и Сэм Кравер описали методику изменения поведения в обычном классе следующим образом:
(1) Установить желаемый результат, какие нужно произвести изменения, и как он будет оцениваться; (2) создать предпочтительную среду путем устранения нежелательных раздражителей, которые могут осложнять обучение; (3) избрать соответствующие подкрепления для демонстрации желаемого поведения; (4) начать формировать желаемое поведение путем использования необходимых для него подкреплений; (5) стоит показать пример желаемого поведения, и сразу уменьшается количество необходимых подкреплений; (6) оценить результаты для дальнейшего развития.[138]
Из данного резюме можно увидеть, что цели поведения и соответствующее использование положительных подкреплений являются центральными для эффективной среды обучения в учении, предложенном бихевиористами. Чтобы помочь учителю в сложной задаче сохранения подкрепляющей среды, Скиннер и другие ученые разработали программные учебники и другие материалы, в которых учебный материал разбит на маленькие шаги для того, чтобы ученики получали положительное подкрепление, когда они заканчивают каждый шаг успешно. Подкрепление имеет место часто, потому что шаги, следующие один за другим в процессе обучения, настолько малы, насколько это возможно. Обучающие машины и компьютерное обучение одобряется бихевиористами, как способное помочь учителю организовать процесс последовательного обучения.
Эффективность, экономия, аккуратность и объективность являются центральными ценностными характеристиками в образовании. Эти ценности происходят как из философской ориентации бихевиоризма, так и из целей делового общества, с которым школа сосуществует в современной культуре. Техники бихевиоризма с большой долей успеха применялись в таких сферах бизнеса, как системный менеджмент, реклама и торговля. Это привело к сращиванию огромного сектора делового общества с бихевиористской психологией в понимании того, что школы и индивидуальные педагоги имеют на себе ответственность. Это движение имело целью зафиксировать ответственность за результаты обучения и за то, что дети изучают, и построить на ней дальнейшее обучение. Такое понимание стимулировало интерес в применении техник менеджмента и других направлений деловой сферы в школьном обучении.
Критики бихевиоризма отмечали, что его подход к образованию базируется на примитивном понимании процесса обучения и на ложной посылке, объединяющей обучение и манипуляции в образовании. Они полагают, что успех возможен только тогда, когда рекламные техники не будут применяться в обучении детей.
К 1970 году западный мир стал свидетелем продолжающихся около 2500 лет попыток реформ в образовании и особенно интенсивных попыток, продолжающихся 150 лет, благодаря которым школа стала доступной для масс. 1970 год стал свидетелем предложения, которое было шагом от простых реформ к революции в образовании. Это движение было начато публикацией: «Дешколинизированное общество» Ивана Иллича. Его подход к социальному устройству основывался на отвержении всякого рода заведений и учреждений. Мотивом его оппозиции было то, что учреждения монополизировали все услуги и возможности и установили косные и дорогие пути, которые единственно были способны удовлетворить основные человеческие потребности.
Иллич считал школьную систему основным врагом своего видения хорошей жизни, так как она учила молодежь смотреть на установленную систему образования как на идеал.
Таким образом ученика учат путать обучение с преподаванием, образование с переходом из класса в класс, профессиональную пригодность с дипломом, и возможность сказать что-то новое со скоростью. Его воображение учат принимать форму вместо содержания. Лечение путается с охраной здоровья, социальная работа с улучшением жизни общества, охрана полиции с безопасностью, военное равновесие с национальной безопасностью, мышиную возню с продуктивной работой.[140]
Предложение дешколинизации призывает к дезорганизации школы и отмене законов принудительного образования. Вместо них Иллич и его коллеги предлагают систему расписок и учительских субсидий, при помощи которых фонды образования будут направлены прямо к тем, кому они предназначены, и они сами решат то, как их расходовать при попытке приобрести часть образования в свою собственность.
Правильная система образования, по Илличу
должна иметь три цели: она должна обеспечивать всех, кто хочет учиться доступом к имеющимся в наличии источникам в любой момент их жизни; уполномочить всех, кто хочет поделиться тем, что он знает найти тех, кто хочет учиться у них; и, наконец, снабдить всех тех, кто желает представить свои труды обществу, чтобы дать их мыслям возможность стать известными.[141]
Чтобы помочь людям стать образованными в дешколинизированном обществе, Иллич предлагает то, что он называет четырьмя «учебными паутинами», или «сетками образования», которые помогут обучаемым найти контакт с обучающими, другими обучаемыми и средствами обучения. Он представляет эти сети в виде справочных служб по объектам образования, обмену опытом, поиску контактов, и справочных служб для учителей в широком смысле.[142]
Иллич и его коллеги рассматривают предложение дешколинизации в качестве ответа на общественные проблемы образования и социальную несправедливость. Критики данного предложения рассматривать его как замок из песка, а Иллича как мистика.
К 1990-м годам предложение дешколинизации не получило широкой популярности. Тем не менее, о нем было упомянуто в нашей дискуссии, так как оно все-таки представляет некую альтернативу и может быть в будущем сподобится воскреснуть.
Теории образования, обсуждаемые в этой главе, отличаются от философских учений, представленных с 3 по 5 главу, в том смысле, что эти теории были порождены проблемами образования в большей степени, чем чисто философскими изысканиями. Поэтому теоретики не говорили с нами на языке философии, хотя их теории были построены на метафизических, гносеологических и аксиологических воззрениях. Одна из функций изучения философии образования состоит в том, чтобы повысить уровень подготовки педагогов в сфере философских предпосылок теорий образования, и снабдить их концептуальными инструментами для того, чтобы развивать эти теории. Только через осознание философского смысла этих теорий христианские педагоги смогут сравнить их с христианским мировоззрением и будут в состоянии применить те аспекты из них, которые находятся в гармонии с христианством, и использовать их как строительный материал для развития христианской философии образования.
Современные теории образования изменили форму образования за последнее столетие. Она находится на таком теоретическом уровне, на котором ведется война за образования как в литературе, так и в школах. Эти теории породили многочисленные педагогические эксперименты и литературу, имеющие цель достичь как широкой, так и профессиональной аудитории.
В борьбе теоретиков центральной была прогрессивная позиция. Альфред Норт Уайтхед однажды заметил, что вся философия практически делится по своему отношению к Платону — философы либо равнялись, в некотором смысле, на Платона, либо восставали против него. Точно такое же заявление можно сделать относительно теорий образования. Прогрессивизм служил стимулом и катализатором для согласных и не согласных с его основными предположениями и педагогическими практиками. Этот катализатор дал возможность сформулировать современные теории в эру, когда педагогические диспуты проникли из одинокой академической сферы в общественную прессу. Основные моменты, с которыми столкнулись теоретики, приковали интерес и энтузиазм к педагогическим идеям, а также к экспериментированию среди многочисленных слоев читающей публики.
В этом резюме мы не будем анализировать каждую из этих теорий в свете христианского мировоззрения, поскольку кое-что из этого уже было сделано в критике философских корней, из которых эти теории выросли. Однако есть одно важное замечание, которое нужно сделать: с христианской точки зрения большинство теорий образования было построено на неадекватном видении человеческой природы и социального положения человечества. Бихевиорально-ориентированные теоретики рассматривали человека как высокоразвитое и эволюционирующее животное, в то время как во многих прогрессивно-гуманистических подходах человеческая природа виделась внутренне хорошей, если она будет раскрыта без чрезмерного вмешательства внешних сил. При этом не учитывалась извращенность человеческой природы, а также результаты падения и греха.
Большинство теорий утверждали, что человечество потенциально способно решить свои проблемы, если педагоги установят «соответственную» социальную и педагогическую среду. Натуралистические и антропоцентрические предпосылки бросили вызов христианскому мировоззрению, которое утверждает, что Бог, а не люди, решит проблемы этого мира.
Вероятно в корне этой проблемы лежит широко распространенная концепция, согласно которой настоящее состояние общества и человеческой природы нормально. В противовес этому христианская позиция утверждает, что настоящий мировой порядок и состояние необновленного (в христианских терминах) человека является ненормальным и имеет потребность в изменении и обновлении. Короче говоря, христианство считает, в отличие от большинства социальных теорий, что человечество не способно решить свои собственные проблемы, не зависимо от того, как сформирована педагогическая и социальная среда. Библия утверждает, что Бог вмешается в историю человечества во второй раз, чтобы спасти человечество от самого себя. Это откровение наряду с более общим взглядом на социальные проблемы и на состояние человеческой природы должно быть принято к сведению эволюционными теориями образования, а также в поиске пути развития христианской перспективы.
Вы, вероятно, заметили, что каждая из этих теорий имеет что сказать относительно трех вещей: человечества, образования и общества. Именно такое понимание, включая тот факт, что многие идеалы и практики этих теорий кореллируют с нашим повседневным опытом, сделало теории образования основными силами в происходящем диалоге об обучении и воспитании. Тем не менее, эти теории настолько правдивы, насколько правдивы их базовые позиции. Поэтому, если их предположения правильны, то они проливают свет на жизнеспособную практику христианского образования.
Частью задачи христианского педагога является развитие основ этих теорий в свете христианской философии, а также построение собственной педагогической теории, используя, где это необходимо, открытия философов и теоретиков образования. Данный вывод не означает полную адаптацию какой-либо теории, но скорее построение теории христианского образования на позициях христианской философии. В части 3 будет представлена одна из попыток решения этой задачи. Однако перед тем, как перейти к христианскому образованию, мы сначала рассмотрим уникальную роль аналитической философии в образовании.
Аналитическая философия в ее чистой форме может рассматриваться как мятеж против традиционных целей и методов философии. Это не школа философии, а скорее способ философствования. Этот способ господствовал во многих философских работах англоговорящих стран с середины до последних десятилетий двадцатого века. Как результат, многие философы — педагоги как в США, так и в Великобритании находились под влиянием аналитической философии и педагогики.
Аналитическое движение в педагогической философии достигло пика своего влияния в 1960-х и 1970-х годах, а в 1980-х годах, столкнувшись с новыми философскими направлениями, оно начало терять основу своего влияния. По причине своего бывшего господства и того факта, что аналитический метод все еще занимает огромное место в философском образовании, важно, чтобы студенты, занимающиеся в этой области, познакомились с аналитическим мышлением и методологией, чтобы увидеть как положительные, так и отрицательные стороны аналитической философии.
Настоящая глава будет первым исследованием аналитической философии в свете ее исторического становления. Затем мы коснемся ряда разновидностей в этой сфере, которые появились в 1980-е и 1990-е годы.
Аналитическое движение в философии, в отличие от таких направлений, как идеализм и прагматизм, не претендует быть систематической философской школой. Он не заинтересован в формулировании метафизических, гносеологический или аксиологических выводов. Проблемы прошлого, провозгласили аналитики, были на самом деле не проблемами высшей реальности, истины и ценностей, а скорее проблемами, связанными с путаницей в языке и смысле слов.
Неточность в использовании языка и неясность значений стоит в центре философской неразберихи. Источник многих философских проблем ведет свое происхождение из так называемого «загрязнения» языка.
Философы-аналитики, таким образом, отвернулись от спекулятивной, предписывающей и синтезирующей роли философии. Они отказались развивать философские теории.[143] Общим знаменателем аналитиков, которые имели серьезные расхождения друг с другом, была логическая критика языка и способа, которым язык может ввести в заблуждение. Их традиционная тема может быть описана как «очищение». Цель аналитической философии кратко выражена Людвигом Витгенштейном:
Философия имеет целью логическое очищение мыслей.
Философия — не доктрина, а деятельность.
Философская работа состоит, по существу, в разъяснении.
Философия выливается не в «философские выводы», а скорее в очищение выводов.
Без философии мысли как были, так и остаются туманными и неопределенными: поэтому ее задача — сделать их ясными и придать им четкие очертания.[144]
Гениальное знание, проповедуемое большинством аналитиков, является скорее делом науки, нежели философии. Истинная роль философии — критическое очищение.
В этом смысле, аналитическая философия имеет историю, которая восходит к древним грекам. Например, Сократ стремился к тому, чтобы понятия и выводы были поняты правильно, а Аристотель проявлял интерес к точному определению слов, которые он использовал. С другой стороны, это движение является феноменом двадцатого века.
Различие между анализом образца двадцатого века и использованием анализа в прошлом лучше всего, наверное, изобразить в категориях средств и целей. Для философов до двадцатого века анализ был средством очищения языка, и именно в этом смысле могут пониматься их философские позиции. Они более всего стремились к точному использованию языка в порядке, которым они могли достичь цели в принятии важнейших заявлений относительно реальности и истины.
Аналитики рассматривают точное использование языка (в той мере, в какой это касается философии), как цель саму по себе. Они стремятся скорее не делать выводов, а интересуются прояснением точного значения выводов, сделанных другими.
Исторические корни современного анализа восходят к лингвистическому анализу а позитивизму. Лингвистический анализ развивался в Англии в начале двадцатого века. Мощным толчком к его развитию послужила работа Бертрана Рассела и Альфреда Норта Уайтхеда «Принципы математики», которая была опубликована в трех выпусках между 1910 и 1914 годами. Рассел и Уайтхед ввели логический язык в математику. Их идея состояла в том, что математика владела ясностью и логикой, которые, к сожалению, не находили применения в обыденном использовании языка.
Другой англичанин, Джордж Эдвард Мур, полемизируя с Уайтхедом и Расселом, заявил, что анализ обычного языка и здравого смысла в большей степени, чем анализ научно-математического языка, должен быть центральным пунктом лингвистического анализа.
Человеком, который оказал самое существенное влияние на аналитическое движение, был Людвиг Витгенштейн, который в начале двадцатых годов опубликовал свой «Логико-философский трактат». В молодости Витгенштейн находился под влиянием Рассела, своего учителя; его же работа, в свою очередь, оказала влияние на позитивистских философов Венского кружка.
Вторым главным корнем современного философского анализа был позитивизм. Французские позитивисты девятнадцатого века, возглавляемые Огюстом Контом, придерживались позиции, согласно которой знание должно основываться на чувственном восприятии и исследованиях объективной науки. Позитивизм, таким образом, ограничивал знание утверждением наблюдаемых фактов и своих взаимоотношений, и отклонял метафизический взгляд на мир и взгляд, содержащий элементы, которые не могли быть проверены эмпирически. Это негативное отношение к любой реальности, лежащей вне человеческих чувств, оказало влияние на многие современные направления мысли, включая прагматизм, бихевиоризм, научный натурализм и аналитическое движение.
Позитивизм стал общим наименованием для группы ученых двадцатого века, известных как Венский кружок. Эта группа состояла, главным образом, из математиков и символических логиков, которые интересовались философией. Венский кружок рассматривал философию как логику науки, и их учение стало известно как логический позитивизм.
Основной целью этой группы было нахождение терминологической и концептуальной системы, общей для всех наук. Это увело их от возможной критики аргументов традиционной философии, а также от изучения языка частных наук и анализа в целом в надежде найти универсальный язык науки.
Позитивисты всех мастей полагают, что люди могут достичь нейтралитета в своих исследованиях. Как отмечалось выше, они провозгласили также принцип строгой эмпирической верификации. Существенная слабость в их позиции привела позже к такому усердному рвению к верификации, что они стали отклонять любое непроверенное предположение. Со временем это воплотилось в умаление позитивизма, поскольку некоторые фундаментальные положения науки сами по себе были непроверенными тем способом верификации, который предлагали позитивисты.
Следует также отметить, что аналитическая философия является общим понятием, которое содержит в себе ряд различных точек зрения, которые именуются логическим позитивизмом, логическим эмпиризмом, лингвистическим анализом, логическим атомизмом и оксфордским анализом.
Таким образом, очевидно, что роль аналитической философии в образовании радикально отличается от отношений между образованием и философскими«школами». «Было время, — отмечает Р. С. Петерс, ведущий философ-аналитик, — когда считалось само собой разумеющимся, что философия образования заключается в формулировании установок, которые руководили бы педагогической практикой и формировали организацию школ».[145] Иными словами, функция философии образования традиционно состояла в том (также она описывается и в этой книге), чтобы развивать и описывать педагогические цели и практику, которые уже созданы, а также гармонировать с философской позицией, основанной на определенном взгляде на природу, реальность, истину и ценности. Этот подход, как видно, противоречит позиции Витгенштейна, который в самом начале своей деятельности заявил, что все метафизические утверждения являются «нонсенсом».
В чем же состоят ценность, польза и функция философии образовании для аналитиков, можем мы теперь спросить. Ответ на этот вопрос дал нам Петерс, который говорит, что одним из главнейших назначений философа-аналитика является подведение «установок для образования… под аналитическую гильотину».[146] В сущности, Петерс и его коллеги утверждают, что роль философии образования заключается не в том, чтобы развивать новые педагогические «измы» или идеологию, а в том, чтобы помогать понимать значение нашей существующей идеологии. Это принесет пользу студентам, родителям, учителям, администраторам, да и общество в целом будет более внимательно относиться к педагогическому процессу.
Аналитики утверждают, что многие педагогические проблемы являются по существу языковыми проблемами. Следовательно, если мы сможем разрешить последние, мы окажемся в более выгодной позиции, чтобы распутать и педагогические проблемы.
Таким образом, аналитики полагают, что многие педагогические утверждения являются нонсенсом. Самуэль Шерми на простом примере, в духе аналитической методологии, проиллюстрировал эту позицию.
Аналитикам следует обратить внимание на такие типичные заявления, как «Учителя должны обеспечивать получение реального жизненного опыта своим учащимся» или «учебный план должен основываться на ситуациях из жизни». Во-первых, эти высказывания должны быть предписаниями, которые скорее следует выполнять. Во-вторых, такие понятия, как «реальный жизненный опыт» и «жизнеподобный» сами по себе нуждаются в более детальном определении своего значения. Понятие «жизнь» есть описание всех возможных форм деятельности человеческого бытия. Одним из видов такой деятельности могут быть спряжение глаголов. Несмотря на то, что это утверждение используется довольно часто, спрягаемые глаголы в этом случае не подразумеваются, поскольку грамматические упражнения не ассоциируются с «жизненностью». Но если грамматика — часть жизни, почему тогда она не включается в это определение?[147]
Согласно Шерми, тип заявлений, подобный процитированному выше, является примером наиболее частой подмены точных терминов двусмысленными эмоциональными лозунгами. К сожалению, образование буквально усеяно неточными заявлениями и лозунгами, поэтому философы-аналитики видят главную свою задачу в очищении языка, концепций и целей.
Из приведенной иллюстрации видно, что использование анализа может решить ряд проблем путем очищения, показывая, что определенные утверждения или предписания бессмысленны, или по крайней мере, вводят в заблуждение. В определенном смысле, это негативная функция. С другой стороны, разрешаемые проблемы, которые являются псевдопроблемами, могут сослужить хорошую службу, если у учителей найдется время уделить им внимание. «До тех пор, пока у учителей нет потребности беспокоиться об этой важной проблеме — в данном случае, об «обеспечении» «жизнеподобного» опыта — до тех пор они будут задаваться вопросами, которые на самом деле имеют смысл».[148]
Простота приведенного выше примера не должна восприниматься как типичная аналитическая процедура. Он был взят именно из-за своей краткости и простоты. «Осуществление» или чтение аналитической философии является строгим, скрупулезным и скучным делом, которое довольно быстро утомило бы многих людей. Некоторым это покажется невыгодным предприятием, но только не философам-аналитикам, которые говорят, что без огромной доли строгих усилий и точности невозможен никакой прогресс в научной и математической сферах.
Философы-аналитики интересовались не только выяснением образовательной пользы языка, но также выяснением того, какие понятийные средства используются педагогом, процесс их применения, их главные устремления и цели. Типичный вводный учебник в философию образования сосредоточивает внимание на анализе «концепции образования», «концепции воспитания», «педоцентрической концепции» и других концепциях, включая «цели», «культуру», «учебный план», «либеральное образование», «обучение», «суждение о ценностях», «ценности», «мораль», «свобода и власть».[149] За исключением вводной главы, этот список исчерпывает содержание книги объемом 300 страниц. Этот перечень приведен в надежде, что читатель почувствует разницу между подходом, рассматриваемом в аналитическом введении и обзорным подходом, применяемым в книге «Философия и образование» и во многих других неаналитических исследованиях.
Аналитики не только избегали давать предписания относительно того, что следует и чего не следует делать учащимся и учителям, но они также избегали каких-либо определенных высказываний о ценностях в отношении этой деятельности. Например, давайте предположим, что руководство школы дало следующее указание: учащиеся начальной школы должны читать Максимилиана до шестого класса. В этом случае, традиционная функция философа-аналитика состоит не в том, чтобы высказать свое мнение по вопросу, необходимо ли ребенку читать Максимилиана. Функция философа-аналитика состоит в том, чтобы рассмотреть требования, касающиеся качеств такой деятельности. Вместо того, чтобы говорить, что ребенку следует читать, размышлять или учить, аналитик проверяет, что имеется в виду под этими понятиями и не предписывает ценностных суждений. Философы-аналитики видят свою задачу в том, чтобы прояснять значение слов посредством анализа.
Аналитики принимали участие в формировании различных моделей обучения, и это помогло педагогам прояснить и упорядочить свои концепции. Эти модели были задуманы с той целью, чтобы помочь педагогам с так называемыми «языковыми играми». Философы-аналитики развивали также теоретические модели для того, чтобы помочь учителям в разрешении частных проблем. Они заметили, что ученые часто строят теоретическую модель до того, как начинают заниматься какой-либо практической деятельностью. Следовательно, утверждают философы-аналитики, то же самое было бы полезным и в обучении. Использование теоретических моделей может прояснить создавшуюся неопределенность и помочь педагогам.
Философский анализ усовершенствовал философию образования, сделав ее более восприимчивой к глубинному смыслу педагогических терминов и добавив точности к изучению педагогики как профессии. Аналитическая критика образования вызвала осознание и критическое отношение, которое должно помочь педагогам остерегаться готовых ответов, лозунгов и клише как решений социальных и педагогических дилемм. Прояснение педагогических идей и утверждений было необходимо в прошлом, и точно также понадобится в будущем, если задача профессионального образования состоит в том, чтобы служить прогрессу, а не быть просто вместилищем неопределенных предложений.
С другой стороны, аналитическая философия в качестве философии образования имеет очевидные слабые места, если анализ рассматривается как единственный осмысленный путь занятий философией. Во-первых, существует распространенная критическая точка зрения, которая заключается в следующем: философский анализ слишком узок и слишком ограничен, чтобы адекватно отвечать сложным требованиям современной жизни, общества и образования. Авраам Каплан писал в этой связи:
Заметьте, как велика ныне озабоченность чисто интеллектуальными целями и нормами — особое внимание обращается на науку, истину, веру, наблюдение и выводы. Но искусство, красота, мораль, политика и религия явно лежат за рамками этого метода, если вообще не за рамками философского интереса… Я не могу не чувствовать: что-то действительно не так с философией в середине двадцатого века, так как она не занимается проблемами войны, революции, национализма, атомной энергии, исследования космоса, или других подобных явлений современности.[150]
Философский анализ со своей попыткой достичь ясности и точности, рассматривается некоторыми как бегство от действительно важных проблем жизни и вечных философских вопросов.
Второй опорой критики в отношении аналитической философии является склонность смешивать философские цели и средства. В своем стремлении к очищению и прояснению он часто прославляет философский техницизм и в определенной степени превращает философа в искусного специалиста. Философа-аналитика следует серьезно спросить не только о том, куда нам следует идти после того, как мы избавимся от нашей неопределенности, но также и о ом, является ли большой ценностью очищение того, что мы делаем, если мы поступаем неверно с самого начала.
Один философ-аналитик, чувствующий эту проблему, отметил, что возможно, «определенная системная неопределенность более желательна, нежели искусственная точность».[151] Каплан также предостерегает нас от причастности к какому-либо обмену между приобретением философской точности и потерей философской мудрости.[152] В отношении смешения целей и средств Джон Уайльд отметил, что человек, смешивающий эти понятия, «подобен человеку, который озабочен песчинками пыли на своих очках и который теряет интерес ко всему тому, что он может видеть сквозь них».[153] Аналитическая философия, если рассматривать ее как единственную модель философии, могла развиться в «нечто большее, чем новую форму схоластики, где, вместо того, чтобы рассуждать о том, сколько ангелов может уместиться на острие булавки, они дискутируют о том, как могут использоваться слова «должен» и «следует».[154]
Мы должны понять, что даже если философы прекратят обсуждать метафизические и аксиологические вопросы, другие ученые, занимающиеся социальными и естественными науками, продолжат изыскания относительно жизни и образования. Нельзя избежать встречи с основными вопросами, очерчивая их таким образом, что они выпадут из философского контекста. Если философы не будут изучать философские проблемы, кто-нибудь другой займется этим. Философия будет развиваться и, следовательно, будут даваться педагогические предписания либо с помощью профессиональных философов, либо без них. Близорукая путаница причин и следствий приводит в никуда, если некоторые посылка выясняются лишь ради самого выяснения. Это скорее негативная, нежели позитивная философская позиция.
Третья опора критики аналитической философии состоит в общем пути приближения у сути философских проблем от кажущейся слепоты к гносеологическим предположениям. С одной стороны, аналитики в целом избегают априорных предположений. С другой стороны, в то время, когда они настаивают на том, что каждый описательный или фактический термин должен подвергаться проверке посредством наблюдения, они принимают ту метафизическую доктрину, которая недалеко отстоит от материализма, реализма и позитивизма. Следовательно, их метафизика и гносеология, сознательно или бессознательно избранная, открыта для критики, исходящей со стороны указанных философских позиций.
Именно в силу подобной близорукости в отношении своих фундаментальных основ, начиная с конца 70-х годов аналитическая философия стала утрачивать свое влияние. На передовых рубежах этого противостояния находились такие ученые — аналитики, как Ричард Рорти, который подверг критике «само понятие "аналитическая философия"». Он утверждал, что идеи, пронизывающие это движение, производят эффект «зеркала», определяя принципы, регулирующие формы реальности.[155]
Ссылка на критику Рорти является деконструктивным подходом постмодернизма к языку, который раскрывает философские и литературные тексты для ряда своих исследователей. В конечной итоге сами цели аналитиков дискредитируют философский анализ. Короче говоря, в философской науке не существует легких путей.
Этот вывод ведет нас к дальнейшему исследованию анализа педагогами и теми, кто знаком с феминистскими вопросами, теми, кто рассматривает научные и мужские установки, пронизывающие аналитическую философию, как инструменты, которыми народ держится в повиновении.[156]
Даже в период наивысшего развития этого движения не все философы-аналитики принимали позицию, которая отождествляла аналитическую философию со всеобщей задачей философии. Многие ведущие аналитики полагали, что они избранны для того, чтобы специализироваться в какой-то одной области философии и что не существует других областей, которые могли бы задавать вопросы иного сорта, чем те, которые ставила аналитическая философия.[157] К сожалению, многие сторонники (особенно ранние защитники) аналитической философии не всегда отражали этот баланс.
Вероятно, наилучшим способом рассмотрения взаимоотношения между общедоступным и аналитическим методами философствования будет объяснение их взаимодополняемости. Аналитик Джонас Ф. Солтис отмечал, что именно слово «тандем» лучше всего выражает сущность взаимоотношения между аналитической и традиционной формами философии.[158] В этом взаимоотношении аналитические эксперты призваны очищать и делать более точными и рациональными пограничные концепции традиционных философских систем. Солтис иллюстрирует эту идею «тандема» на примере следующей аналогии:
Если мы могли бы сопоставить использование анализа с использованием микроскопа (а также хорошим или плохим использованием этого инструмента), тогда мы смогли бы также сопоставить видение мира традиционной философией с использованием астрономом телескопа для исследования вселенной. Эти инструменты созданы для различных целей, и нам следовало бы ожидать различных результатов от их правильного использования. Но полезность одного из этих инструментов не предполагает и не отрицает ценности другого. С другой стороны, не исключена возможность и того, что они могут использоваться вместе или дополнять друг друга. Таким образом, я убежден в том, что несмотря на то, что философском анализе существуют определенные границы, эти границы не настолько узки, как полагают некоторые современные философы в области образования. Другими словами, оба этих подхода не противоречат друг другу. Более того, они могут дополнять друг друга в непрестанной попытке философии концептуализировать и осознать сложный процесс образования с самой доступной позиции.[159]
Критикую философию анализа, постмодернистские и другие авторы предпринимают попытку объединить аналитический и традиционный философские подходы в единый синтетический вариант. Так, принимая постпозитивистскую позицию, Ричард Пратт в своей работе: «Философия образования: две традиции» отмечает, что
философия образования должна иметь корнем больше, чем просто методологию; она требует нормативной основы. Следовательно, несмотря на то, что методологическая основа философии образования подразумевается и является нашей отправной позицией, все же она не является нашей целью или стремлением. То, в чем мы нуждаемся, есть нормативное измерение.[160]
Пратт отмечает также, что «аналитическое и традиционное (то есть классическое) философские направления, несмотря на то, что они воспринимаются как противоположные позиции, составляют социальную реальность нашей повседневной жизни, что делает бесплодными попытки дуализма.[161]
Такой подход, как отметил один ученый аналитик, можно рассматривать как революционный. Он назвал это «нормативным возрождением в постаналитической философии образования».[162]
В заключение можно отметить, что аналитическая философия сама по себе является незавершенной. Некоторые философы — аналитики могут отворачиваться от ряда широких философских проблем, но они тем самым не сводят на нет эти проблемы. Кто-то до сих пор должен принимать умозрительные решения относительно таких вопросов, как природа и судьба человечества, природа истины, если вообще жизнь человеческой цивилизации будет продолжаться. Вне этих решений будут находиться предписания относительно общества и его школ. Людям все еще нужен идеал лучшей жизни и, как результат, шестигранная роль философии, которая включает в себя синтетический, спекулятивный, предписывающий, оценочный, аналитический и проверяющий аспекты. Ни одна из этих функций не может перерасти во всю философию без искажения истинности ответа на важнейшие вопросы человечества.
С христианской точки зрения слабость аналитической философии как единственного способа философствования вполне очевидна. Ее натуралистическая позиция относительно природы истинного знания и ее акцент на эмпирический путь познания, естественно, противоречит христианству, которое основано на сверхъестественном и Божественном откровении. Другой проблемой является стремление аналитиков избежать спекулятивной, предписывающей и синтетической функции философии. Христианское писание, по самой своей природе, фокусируется на умозаключении, предписании и синтезе.
С другой стороны, христиане могут многому научиться у аналитического движения. Например, многие языковые обороты и концепции, используемые христианством, излишни и неточны. Кроме этого, существует множество эмоциональных лозунгов и двусмысленных заявлений, которые ведут к смысловым затруднениям в христианской мысли и христианском общении. Подходы и методы аналитиков необходимы для построения христианской философии образования. Однако эти подходы и методы не должны рассматриваться как цель сама по себе или как полный и окончательный вариант философии. Скорее, это философская деятельность, которая помогает христианским учителям уточнять спекулятивные, предписывающие, оценочные и синтетические аспекты своей философской деятельности. Иными словами, христиане найдут больше общего с постаналитическими философами, нежели с теми, кто представлял это движение прежде.
Вторая часть освещает ответы, предлагаемые рядом выбранных традиционных и современных философских школ, на такие фундаментальные человеческие вопросы, как:
* Что такое реальность?
* Что такое истина?
* Что такое ценность?
Кроме этого, здесь рассматривались взаимоотношения между этими философскими направлениями и образованием. Далее, во второй части исследовались основные теории, развиваемые педагогами, а также освещался вклад аналитической философии и постмодернизма в систему образования. Вторая часть построена на основных философских концепциях, рассматриваемых в первой части, и это обеспечивает определенную преемственность и смычку с третьей частью, где будет освещаться развитие христианской философии образования.
Во второй части было отмечено, что каждая из обсуждавшихся философских школ и теорий имеет определенную ценность для христианского образования, но в образование же время ни одна из них не может являться основой для него. Необходимо также сделать акцент на том, чтобы подвести педагогов к исследованию установок различных философских школ и теорий, а затем сопоставить эти результаты с христианской позицией. Каждая глава содержит конкретный анализ того, как эти философские и педагогические позиции соотносятся с христианской точкой зрения. В этом направлении можно было бы сделать намного больше, но цель этой книги будет достигнута только тогда, когда она подведет читателей к осознанию необходимости критически проанализировать и оценить все философские и педагогические направления в свете христианства. Эта задача является постоянной и существенной.
Однако, помимо этого критического занятия есть и более важная проблема — задача построения положительной философии образования. Цель третьей части как раз и состоит в том, чтобы создать модель для построения философии христианского образования. Эту модель следует также рассматривать в отношении ее истоков, последствий и вклада в систему образования. Эта модель не является совершенной формой философии образования, или даже только формой христианского подхода. Скорее, это стимул к размышлению над возможной формой христианской философии образования.