Философия одного переулка

Глава восьмая: Четверо за столом

«Итак, — начал дядя Фредерик, — мы ничего не значим, потому что ничем не можем управлять». Человек, который встречал их на платформе, Георгий Иванович, отпил из огромной рюмки, зажег сигарету и очень медленно ответил: «Смысл в том, где поставить ударение. Мы не можем управлять, потому что еще не превратились в то, что может или могло бы управлять. Следовательно, мы и не должны этого делать. Каждый учитель учит, как может, а ученик — учится, как может. Но не дело учителя управлять учеником, хотя тот может — то есть для него возможно научиться управлять по крайней мере самим собой. Реально управлять другим — значит быть сознательным орудием, инструментом судьбы другого».

Невысокая, худая и, несомненно, очень красивая девушка по имени Джоанна спросила: «А судьба, она у всех есть, да?» «Никак нет, — рассмеялся Фредерик, — судьба это — название, обозначение определенного уровня сознания; на уровнях более низких — так же как и более высоких — о ней невозможно говорить». «А как я могу знать — могу я управлять или нет?» — неожиданно спросил Ника. Георгий Иванович поднял рюмку и спросил: «Ты знаешь, что я пью?» — «Нет. Но это, наверное, вино или портвейн». Все засмеялись, а Джоанна поцеловала Нику в затылок, отчего у того пот потек со лба прямо ручьем. «Это — арманьяк, — торжествующе произнес Георгий Иванович, — но я не думаю, чтобы тебе было необходимо это знать до того, как я тебя об этом спросил. Теперь же, когда я тебе уже сказал, что я пью, тебе нет более нужды об этом знать, ибо мы уже зафиксировали это как бессознательный, объективный факт, о котором, как о таковом, и говорить больше нечего. Твой же вопрос об управлении относится к тому, что не может быть зафиксировано как бессознательный, объективный факт. Оттого — возможна нужда, или необходимость, в возвращении к нему, в повторении его снова и снова. Делая это, ты будешь фиксировать сознательный факт присутствия в тебе потенции управлений. Но знать — ты не можешь, и в этом «не могу» ты фиксируешь сознательное «могу» и оттого подпадаешь под действие направленное — то есть, управление судьбы. Вопрос, который ты мне задал, надо задавать себе постоянно, и в это время, в момент задавания этого вопроса, ты не должен думать ни о чем другом. Тогда появится первое основание, начальная опора для вспоминания себя (RECOLLECTION — он произнес слово по-английски). И пока ты будешь это делать, никакая сила в мире не сможет превратить тебя в объективный, бессознательный факт, мой маленький лакей!»

Ника: А разве я — лакей?

Г. И.: Отучись спрашивать до того, как успел осознать всю ситуацию разговора, ибо твой вопрос есть пример реакции непонимания, а не попытки понимания. Ты же не спросил меня, что такое арманьяк? Да? Но вернемся к тому, что я пью. Я сказал уже, что к этому не надо возвращаться как к бессознательному факту. Однако каждый бессознательный факт может заиметь смысл. Тогда, скажем, факт, что я пью армамьяк, а не мартель или полиньяк, может быть объяснен мною тебе в смысле сознания и, таким образом, сам превратится в факт сознания. Дальше. Подумай, ты — человек, но глупый, как бессознательная вещь, могущая тем не менее служить какой-то сознательной цели, ну, скажем, как ключ или лопата. Потом что-то происходит, и ты действительно начинаешь понимать, что ты — глупый, как ключ или лопата. Это — твой первый шаг от бессознательной объективности к сознательной субъективности. Шаг, имеющий своим последствием то, что, даже оставаясь еще глупым, ты уже более не можешь служить «разумной цели другого», то есть не можешь быть употребляемым объектом. Это — начало прекращения механической жизни.

Джоанна: А следующий шаг будет переходом от сознательной субъективности к объективности сознания, не правда ли?

Г. И.: Не «будет», а может быть. То есть это может случиться, а может и не случиться. Или это может случиться тогда, а может и «отложиться» до… другого случая. С «объективным идиотом» же ничего не может случиться, даже если тому случится быть талантом или гением. Им все равно, будут отпирать двери или копать землю, а буде на то нужда, употребят его не по прямому назначению. Скажем, лопатой будут взламывать замки, а ключом бить по носу маленьких детей.

Джоанна: А что такое — «другой случай»? Другая реинкарнация — да?

Г. И.: Забудь, Бога ради, о реинкарнации, о метапсихозе, о карме. Эти термины — подножный корм для объективных идиотов. Эти термины могут только начинать употреблять те люди, которые не только перешли от бессознательной объективности к сознательной субъективности, но уже пробуют, пытаются отринуть свою сознательную субъективность и «перескочить» в объективность сознания. Что же касается «другого случая», то он является другим во времени и месте, но для того же, что раньше было субъективным сознанием, не знавшим, что оно — объективное.

Фредерик: Тогда я позволю себе смиренно спросить учителя субъективных идиотов, а что значит «тогда»? Означает ли оно мое «сейчас» и «здесь»?

Г. И.: Да, но это — так, только если сейчас и здесь работает сознание, фиксирующее себя (а не «тебя»!) сейчас и здесь.

Фредерик: Но не могу ли я сделать из этого вывод, что без моего сознания сами «сейчас и здесь» не существуют?

Г. И.: Никак не можешь, ибо, чтобы быть временем и местом твоего сознания, «сейчас и здесь» должны и без твоего сознания существовать как модификации безличностной объективности сознания. Нынешняя одержимость огромного числа людей «временем», «периодом», «историей» привела к тому, что Учители Сознания стали все более и более подчеркивать, усиливать вне-временную сторону сознания. А это, увы, привело к тому, что Учители Времени почти исчезли и знание о времени стало величайшей редкостью.

Джоанна положила мягкую ладонь на Никин мокрый лоб и спросила: «А что станет с этим маленьким хорошеньким моим?»

Ника: Мы едем в Испанию, и я буду учить испанский. Вернее — уже два дня учу. Но, как это я понимаю, то, о чем здесь говорят, уже было мне сказано кем-то.

Г. И.: Ты видишь в этом повторение?

Ника: Нет. Скорее — какое-то «одно», хотя и в разных местах.

Фредерик: Сказано: то — одно, места и тела — многие и разные. Что же остается?

Ника: Я очень устал и не могу отвечать.

Г. И.: Остается время. Время такого именно мышления, как твое и отчасти Фредерика.

Джоанна: Но что же станет с нежнейшим мальчиком?[13]

Г. И.: Что с ним станет? Он был почти подготовлен к этому времени, когда пять дней назад Фредерик вытащил его из того, как маслину из плотно набитой банки.

Джоанна: И его, наверное, будут любить хрупкие французские женщины, вместо русских, широких и крепких.

Фредерик: Боюсь, что им придется подождать немного.

Г. И.: Если они останутся в живых, когда можно будет уже не ждать. Объективные идиоты всех стран еще протестуют против грядущей войны, не замечая, что они сами ее уже давно начали. Война кретинов против кретинов с целью уничтожения как можно большего количества кретинов! — резко Джоанне: — Перестань работать на Дьявола Несознания. Твоя претензия на жалость не скроет твоей боязни мышлении. Что станет с мальчиком? Он станет лицом к лицу с этим временем, а потом оставит его, когда этому наступит срок. Как, полагаю, и остальные беседующие. Нам придется остаться в живых, ибо мы этому времени не принадлежим.

Джоанна: Но я уже его обожаю! И если вы столь странно уверены, что он не пострадает от чего-нибудь страшного и смертельного, то я хочу больше всего, чтобы он не страдал от отсутствия наслаждений[14].

Все засмеялись. Кроме Ники, который не смеялся, даже рассказывая мне об эгом через сорок лет.

Фредерик: Боюсь, что в Бильбао не будет недостатка в наслаждениях и страданиях.

Г. И. (Джоанне): Если ты это — о своем наслаждении, то не переноси это на мальчика. Он сегодня для нас повод для метафизической рефлексии, а не для твоих неотрефлексированных эротических планов. Согласен, эротизм входит в метафизику, но здесь твое чувство никому не интересно, пока оно не будет трансформировано в сознательный факт. Ты же не хочешь этой трансформации оттого, что боишься смерти. И напрасно, ибо тебе, как и мальчику, я уже обещал, что вы оба — выживете, хотя наслаждения при этом я не гарантировал. Фредерик: Страшновато, а? Как перед долгой и трудной хирургической операцией, когда знаешь, через что придется пройти, притом что знаешь, что пройдешь все-таки. Но операция-то — под наркозом, а как проскочить через эпоху?

Г. И.: Нет, это — те, кто не проскочат, те умрут под наркозом массового страха, энтузиазма или злобы. Нам же придется переносить все каждый раз заново, и абсолютно сознательно.

Джоанна: А цена — жизнь?

Г. И.: Цены — нет. Там это не так устроено. Мы не пощажены за наше сознание. Мы пощажены и, независимо от этого, — осознаем.

Фредерик (Джоанне): Ты же не хочешь любить под наркозом?

Джоанна: Хочу. В одной стране — не этой — говорят: любовь знает сама.

Г. И.: А ты не думай, как в одной стране. Тогда каждая секунда эроса будет тобой осознана, как каждая секунда войны.

Джоанна: А это — не медленная ли пытка вместо мгновенной смерти?

Фредерик: Выбирать нам не приходится, раз все дело уже решено, и именно таким образом.

Джоанна: Любовь я так же хорошо знаю, как Георгий Иванович — войну.

Г. И.: Да, в эротике есть свое знание, неизбежное для знающего. Но и в любви, и в войне выбор всегда уже сделан, и тебе остается лишь знание выполнения, осуществления себя самого единственным твоим уникальным образом. Решение может быть банальным, но в его выполнении каждый — исключителен.

Джоанна: Тогда, может быть, лучше ничего не знать о любви вообще?

Г. И.: Напротив, только зная эрос, ты знаешь, что делаешь сам. Любовь относится к сексу, как осознание — к знанию.

Джоанна: Теперь я знаю: в этой компании некому пожаловаться и никто не дает себя жалеть, даже мой маленький красавец.

Г. И.: Твой учитель не знает усталости, но и он — уйдет. Тогда будет твоя очередь держать ответ перед неустанным тренером всех тренеров.[15]

Джоанна: Но если плохая лошадка не хочет учиться, то даже Вечный Тренер устанет и начинает с другой.

Г. И.: Ты всегда находишь нужную дверь, но не знаешь, как ее отворить. Великий Тренер выбирает себе тренеров лошадей, но не самих лошадей. Это — задача тренеров. Учитель обречен учить, даже если нет учеников. Тогда он будет учить стены. Если тренер устанет от своей бездарной лошадки — мир не исчезнет, но не будет больше… скачек. Вместо разных скаковых лошадей будет одно большое стадо безумных животных с оставленной им свободой — одной для всех. Тогда они будут знать всё сами, все, кроме НЕГО, ибо знания СЕБЯ ОН их лишит, покидая их. Но самое страшное в этом будет то, что сами они не узнают и того, что ОН их покинул. С Его уходом уйдут все Его «да» и «нет», «смотри» и «слушай».

Фредерик: Я бы предпочел не знать об этом.

Г. И.: «Не ведают, что творят» означает не ведают Его, ибо без знания о Нем их знание о себе будет продолжаться механически, как механически может длиться секс без любви или война без Судьбы. Только мгновенно вспыхивающее осознание себя, вспоминание себя выносит нас из механически продолжающегося прошлого нашего бытия. В этот момент наш Общий Отец нас ВИДИТ, а в другие… мы не можем знать.

Фредерик: Даже оставленным, я бы хотел остаться в хорошей компании.

Джоанна: О нет, нет! Это прошло и не возвращается. Этого нельзя рассчитать — как в эротике; ты знаешь как и думаешь, что также получится опять, но и это имеет свой закон.

Г. И.: Который действует в обе стороны, ибо любовь хочет не удовлетворения, а движения. Смотри, средний человек хочет всегда выразить себя, вынести что-то из себя и… удовлетвориться, расслабиться, так сказать. А когда не получается, то русский человек говорит «авось потом выйдет», француз — «c'est la vie», а англичанин — «take it easy». А ты не можешь «тейк ит изи», и не потому, что слишком уж тяжело, а просто потому, что там — ничего нет.

Ника: Простите, пожалуйста, но мне кажется, что я схожу с ума.

Фредерик: Здесь это — твое личное дело. Начинай приучаться.

Джоанна: Но много ли осознание любви может добавить к любви?

Г. И.: Сама любовь тоже — осознание. Но до этого надо еще добродить.

Ника: А почему я должен знать о сексе, как о чем-то отличном от любви?

Фредерик: Видите — он совсем еще не устал и не сошел с ума, да, Ника? Но дай подумать: должен ли ты, в самом деле, знать о сексе? Конечно, не должен, но боюсь, что придется. Я чувствую, что ты — хотя и в твоей особенной манере — думаешь о смерти. Но осознание смерти очень близко к осознанию секса. И то, и другое — на нормальном эмпирическом уровне — не может быть отрефлексировано в самом акте, будь то акт смерти или половой акт. Секс в этом смысле аналог смерти, и оттого его необходимо знать.

Г. И.: У англичан есть очень для них типичное выражение: невозможно есть пудинг и одновременно иметь его. Я же полагаю, что это не только возможно, но и — совершенно необходимо. Знающий может (если захочет) наслаждаться любовью и в то же время осознавать ее как определенное состояние сознания. Незнающий — не может. Он будет есть свой пудинг и плакать, что он его не имеет. Секс подготавливает знающего к смерти.