Фиолетовое пламя

Глава 1

Миссисипи, 1875 год

Грейс О'Рурк сидела очень прямо — спина застывшая, напряженная, руки в перчатках аккуратно сложены на коленях. Из-под полей своей маленькой серой шляпки она смотрела на проплывающий за окном вагона сельский пейзаж — сочный, зеленый, разомлевший от августовской жары. Они ехали мимо пологих, поросших лесом холмов и крошечных ухоженных участков земли, мимо громадных хлопковых полей, белесо поблескивающих на солнце, ветхих лачуг с покосившимися крышами и когда-то величественных, а теперь полуразрушенных особняков южан-плантаторов с темными глазницами разбитых окон — свидетельством недавней войны. Поезд, пыхтя, шел уже по землям штата Миссисипи. Еще несколько часов — и она на месте. Руки ее невольно сжались.

В сером дорожном костюме Грейс выглядела весьма невзрачно. Легкая пыльца веснушек золотилась на ее обворожительно маленьком, немного вздернутом, типично ирландском носике. Очки в золотой оправе, чудом державшиеся на этом носике, не могли скрыть больших миндалевидных глаз удивительного фиалкового цвета. Губы у нее были полные, сочные, особенно когда она не поджимала их в задумчивости или в раздражении. Шляпка каким-то чудом прикрывала невероятно рыжие волосы; Грейс пришлось потрудиться, чтобы спрятать эту массу буйных, неукротимых кудрей. Брови, дугою выгнувшиеся над уродливыми очками, были рыжевато-золотистые, как и волосы, только чуть-чуть темнее.

Грейс не могла унять тревоги. Она ужасно боялась, как бы что-нибудь не помешало ей и она не потеряла бы работу, ради которой ехала сейчас в Натчез. Благопристойный внешний вид должен был решить дело. Костюм, пусть унылого цвета и немодный, был у нее лучшим и в сочетании с очками, в которых ее глаза вовсе не нуждались, и шляпкой, скрывающей волосы, придавал ей, как она надеялась, приличествующую гувернантке степенность.

— О Боже! — прошептала Грейс, не выдержав напряжения, копившегося в ней последние дни.

Супруги, сидевшие напротив, посмотрели на нее.

Грейс тут же улыбнулась. Багровое лицо мужчины, испещренный прожилками нос являли проницательному взору девушки признаки невоздержанности. Женщина была полная, с печальными глазами и явно нуждалась в помощи — Грейс это сразу почувствовала. Они сели в Нашвилле. Грейс ждала подходящей минуты, чтобы завязать разговор.

— Какой стыд! — сказала она тихо, указывая на величественные руины еще одного поместья.

— Да, вы правы, — ответила женщина.

— Меня зовут Грейс О'Рурк, я из Нью-Йорка, — представилась девушка, улыбаясь и протягивая руку. Она почувствовала легкий укол беспокойства, называя свое настоящее имя, хотя вряд ли кто-нибудь мог бы узнать ее так далеко от дома.

— Я — Марта Граймз, а это мой муж Чарльз. Чарльз глотнул из серебряной, тончайшей работы фляжки и проговорил:

— Мое почтение, мэм.

Грейс кивнула и тут же перевела взгляд на Марту:

— Откуда вы, Марта?

— Вы, наверное, не знаете — это такой маленький городок, Ту-Корнерс, в пятидесяти милях к югу от Нашвилла.

— Нет, не знаю. А для чего вы с мужем едете на Юг?

— Да вот хотим навестить дочку в Натчезе. У нее только-только родился первенец.

— Чудесно. Я тоже еду в Натчез. Я учительница.

— Надеюсь, вы не собираетесь учить черномазых? — спросил Чарльз.

Грейс оцепенела, краска залила ей щеки. «Не отвечай, — приказала она себе. — Молчи». Она сделала вид, что не слышит.

— Один добрый старый друг нашел мне работу в имении Мэлроуз. Место гувернантки.

— Это замечательно! — одобрила Марта. — И сколько же у вас будет ребятишек?

— Всего двое, — ответила Грейс и глубоко вздохнула. Ей просто необыкновенно повезло, что она получила эту работу. Жалованье более чем щедрое, да к нему еще жилье и питание. Она сможет посылать все деньги домой, чтобы помочь больной матери. И ей не придется искать случайных приработков, как это было в Нью-Йорке.

Раньше она была учительницей в нью-йоркской средней школе, но вот уже десять месяцев, как она не работала — с тех самых пор, как ее арестовали.

Грейс была дочерью аболиционистов. Ее отец, Сайэн О'Рурк, добродушный, веселый ирландец, врач по профессии, погиб на Гражданской войне от случайной пули, перевязывая раненого в разгар боя. Он и его жена Дайана были активными членами «Андеграунд рэйлроуд»note 2 и «Ассоциации сторонников отмены рабства». Уже в сороковых годах мать Грейс начала задумываться о роли женщины в обществе. При полной поддержке Сайэна она присутствовала на первом съезде по правам женщин, который был созван в 1848 году и происходил в Сенека-Фолз, в Нью-Йорке. С тех пор она не оставляла пропагандистской и организаторской деятельности. После войны и смерти мужа Дайана О'Рурк посвятила себя борьбе женщин за избирательные права, вступив в «Ассоциацию борьбы за равноправие», а когда та разделилась на два лагеря, осталась в левой «Национальной ассоциации борьбы женщин за избирательное право».

Естественно, Грейс уже с юности включилась в эту борьбу. Еще ребенком она иногда уютно устраивалась у отца на коленях, прижавшись к его груди, пока он покуривал трубку, а в кухне гремели яростные споры аболиционистов и женщин-агитаторов, горячо обсуждавших свои планы. Насколько спокоен и невозмутим был Сайэн, настолько же вспыльчива его жена. Отец вечно подшучивал над Грейс, уверяя, что свои волосы и характер она унаследовала явно не по его линии. Но когда Сайэн начинал говорить — тихо, никогда не повышая голоса, — все умолкали, обращаясь в слух. Это были чудесные времена.

Они жили в маленькой нью-йоркской квартирке, где была всего одна спальня — для родителей. Грейс в своей кроватке спала на кухне. И Сайэн, и Дайана много занимались с ней, и с шести лет Грейс уже жадно читала все, что только попадало ей в руки. В доме всегда было полно брошюр. Сайэн гордился способностями дочери, и оба — и он, и мать — всегда находили время, чтобы ответить на ее вопросы.

А вот деньги у Сайэна О'Рурка водились редко. Большинство его пациентов были слишком бедны и могли расплатиться с ним разве что парой яиц или домашним пирогом. Зато Дайана была прекрасной портнихой и этим ремеслом умудрялась зарабатывать им на жизнь. Грейс с малых лет научилась шить, хоть и ненавидела это занятие; больше всего она любила книги, но знала, что должна помогать матери, и не противилась.

Она еще в юности поняла, что хочет быть учительницей. Отец поначалу удивился.

— Ты это твердо решила, Грейс? — спросил он.

— Па, вспомни, как ты и мама учили меня. Вообрази, что было бы, если б я выросла в одном из этих игрушечных особняков на набережной. Я стала бы какой-нибудь жеманной дурочкой, ведь правда?

Сайэн улыбнулся.

— Но вы научили меня думать, вы открыли мне глаза на мир со всеми его несправедливостями. Как же смогут рабы обрести свободу, как смогут женщины свергнуть тиранию мужчин, если с самого детства не научить их думать, размышлять о том, что они видят и слышат, о том, что им говорят.

Сайэн горячо обнял ее:

— Я горжусь тобой, Грейс.

Ей было тогда двенадцать.

Она хотела учить детей думать самостоятельно, ведь смогли же научить ее этому родители. У семьи была теперь одна цель — наскрести денег на ее учебу. Это оказалось непросто, особенно тяжело стало, когда началась война и отец погиб. В четырнадцать лет Грейс ради приработка устроилась приходящей горничной. После работы шла в класс, училась и еще находила время трудиться рядом с матерью в «Национальной ассоциации борьбы женщин за избирательное право».

Когда ей было восемнадцать, Грейс вместе с матерью впервые побывала на Национальном конгрессе по правам женщин. Впечатление было ошеломляющее, и еще долго после этого голова ее кружилась от восторга. С тех пор она не раз бывала на таких собраниях. Грейс никогда не сомневалась, что пойдет по стопам родителей, организуя, агитируя и обучая других, чтобы победить существующую в этом мире несправедливость.

Ей было двадцать три, когда она наконец получила так нелегко доставшееся ей учительское свидетельство.

Теперь, сидя в поезде, Грейс рассеянно смотрела в окно. Десять месяцев назад она потеряла работу. По требованию владельца магазина мужской галантереи ее арестовали за нарушение порядка. Это был не первый арест. Два года назад она и пять других женщин были арестованы за попытку внести свои фамилии в список избирателей среди толпы потрясенных мужчин и перепуганных, сбитых с толку служащих избирательного участка. В те дни вся Америка следила за показательным судом над Сьюзан Энтони; ей предъявляли те же самые обвинения. Ее признали виновной в нарушении законов о голосовании и присудили к штрафу, но она наотрез отказалась платить и до сих пор ловко уклонялась от уплаты штрафа.

Грейс все еще не могла успокоиться, вспоминая о своем последнем аресте. Это было несправедливо. Да, она ударила этого мужчину, но он хватал ее за самые недозволенные места, — и, будь у нее возможность, она не задумываясь ударила бы его снова! Ей удалось

Выманить из магазина почти всех покупателей, а снаружи две женщины из «Национальной ассоциации…» раздавали листовки, приглашавшие мужчин посетить женское суфражистское собрание — исключительно ради их собственного образования и просвещения. По счастью, ее приговорили только к штрафу, и ей удалось одолжить деньги на уплату. Но слишком поздно — репутация была подорвана. Управление городскими школами уволило ее, и с карьерой учительницы в Нью-Йорке было покончено.

В довершение всего в последние два года Грейс стала замечать, как бледнеет и худеет ее мать, как ради заработка она изнуряет себя непосильным трудом, совсем забывая о своем здоровье. Полгода назад грянул гром — у матери нашли туберкулез.

Грейс просто необходимо было найти работу. Мать нуждалась в особом уходе, в лечении, которое могли предоставить только лучшие больницы города. А в Нью-Йорке Грейс была теперь известна как неукротимая активистка, помешанная на женских правах, и все из-за ее выходок в магазине, вызвавших последний арест. Она не только потеряла место в общественной школе, но, как вскоре обнаружилось, ни одна из частных школ тоже не хотела брать ее на работу. Ей не удалось получить место домашней учительницы. Никто не хотел принимать ее — даже секретаршей.

— Вы замужем, милочка? — спросила Марта, отрывая ее от размышлений.

Грейс подумала о своем добром друге, Аллене Кеннеди.

— Нет.

Она безошибочно прочитала мысли Марты, почувствовав ее жалость: «Бедняжка, так она старая дева!»

Губы Грейс сжались в тоненькую ниточку. Она ненавидела эти слова — «старая дева». Это было самое несправедливое, самое унизительное понятие, яркий пример угнетения женщин мужчинами. И она могла бы быть замужем, если бы захотела. Аллен дважды предлагал ей свою руку.

Аллен.

Милый Аллен пришел ей на выручку, и Грейс крепче прижала к груди сумочку, где лежало его письмо. Аллен тоже был школьным учителем. Они встретились три года назад на общегородском собрании «Ассоциации…». Доклад делала Виктория Вудхел, и Грейс первая подняла руку, когда началось обсуждение. Она была в ярости, хотя и старалась сдерживаться. Сестры Вудхел — по глубокому убеждению Грейс — своей защитой свободной любви наносили непоправимый вред женскому движению. Это отпугивало слишком много потенциальных сторонников. Вместо того чтобы задать Виктории вопрос, Грейс, воспользовавшись случаем, призвала ее к ответу за внесение смуты в движение. Когда собрание закончилось, Аллен разыскал Грейс и познакомился с ней. Он не только соглашался с тем, что пропаганда свободной любви мешает движению, но был против и по нравственным соображениям. Они долго, откровенно беседовали и с тех пор крепко сдружились.

Аллен уехал из Нью-Йорка в прошлом году, до ее последнего ареста; он получил место в одной из новых общественных школ в штате Миссисипи и обучал там детей бывших рабов, недавно получивших свободу. Перед самым отъездом он снова просил ее руки, но Грейс отказала. Аллен нравился ей, и она бесконечно его уважала, но не чувствовала желания выходить за него замуж, хоть он и был самым просвещенным мужчиной из всех, кого она знала. О таком муже могла только мечтать любая женщина. Аллен не понимал, почему она отказывает ему, да Грейс и сама этого не понимала. Она пыталась убедить его и себя, что ей просто не хочется выходить замуж.

Грейс вздохнула и опять взглянула на Марту Граймз. «Зачем цепляться за прошлое, сказала она себе, — когда перед тобой новая, и похоже, благодарная слушательница?»

— Можно я пересяду к вам, Марта? — спросила она, указывая на место Чарльза Граймза, который только что вышел.

Марта охотно согласилась, и Грейс пересела поближе к ней; порывшись в сумочке, вытащила оттуда брошюрку.

— Вы любите читать? — спросила она. Глаза ее загорелись, щеки вспыхнули.

— Конечно, я… — начала Марта, но Грейс уже протягивала ей брошюру.

— Здесь — текст замечательной речи Элизабет Стэнтон! — восторженно воскликнула она. — О браке! О разводе!

Марта пристально, с изумлением посмотрела на Грейс, и девушка выдержала этот взгляд.

— Вы знаете, — Грейс старалась говорить шепотом, — когда мужчины заключают контракт и он им кажется невыгодным, они в большинстве случаев расторгают его и ведут себя, как им вздумается.

Марта прикусила губу, прижимая брошюрку к своей пышной груди.

— Почему только мы, женщины, вынуждены страдать и терпеть? — продолжала Грейс. — Когда ребенок достигает определенного возраста, он перестает подчиняться власти родителей. Отчего ж тогда жена должна вечно подчиняться мужу? Знаете ли вы, что есть страны, где вдову сжигают на погребальном костре вместе с умершим мужем?

Глаза Марты расширились.

— Почему, — голос Грейс взмыл вверх, и пассажиры стали оборачиваться, — все женщины обречены на пожизненное рабство?

— Не знаю, — прошептала Марта. Грейс сжала ее руку.

— Марта, я организую женское общество в Натчезе, если там его еще нет. Пожалуйста, приходите послушать нас. Просто послушать. Я хочу вам помочь.

Она сняла очки и посмотрела Марте прямо в глаза.

— Наверное, у меня не получится, — попробовала отговориться Марта. — Чарльз…

— Ему не обязательно об этом знать, — настаивала Грейс. Марта заморгала, не находя других отговорок.

— Прямо не знаю…

— Я сообщу вам, когда состоится первое собрание, — сказала Грейс, стискивая ее руку. — Мы все тут заодно, Марта. Все мы.