Физрук-8: назад в СССР

Глава 6

— Опять он!

— Кто? — спросил я, не оборачиваясь.

— Пусть русалку отдаст! — пробормотал во сне лжеклассик.

Похоже, он не притворялся, а действительно спал.

— Да Стропилин этот твой! — злобно пробормотал Коленкин. — Гони ты его, Санек! Чего он сует нос не в свои дела⁈

Я все-таки оглянулся. К нашему столику опять приближался Кеша. И в самом деле послать его, что ли, куда подальше? Он, конечно, набивался ко мне в ассистенты, но мало ли кто о чем мечтает? Правда, меня смущало два обстоятельства — уж очень уверенное сегодня у него выражение лица, а вот Митрофаныч его явно боится. Лицо — что! За него бывшего комсомольского деятеля всегда пощупать можно, а вот непонятный страх «автомобильного бога» иное дело. Выходит, директор СТО знает о Стропилине что-то такое, чего не знаю я.

— Он все еще здесь? — презрительно осведомился Кеша, указывая пальцем на Третьяковского?

— Слушай, чего ты к нему привязался? — не выдержал я. — И вообще — надоел! Вали отсюда, пока цел!

Стропилин обратил на мои слова ноль внимания.

— А письмецо превратилось в горстку пепла, не правда ли, гражданин Коленкин? — спросил он, обращаясь к ошеломленному директору городской СТО.

Тот судорожно дернул головой, соглашаясь и бормоча:

— Так неужто это ты… вы…

— Да, это мое письмо, специальным образом обработанное, — кивнул Кеша. — Так что мы еще посмотрим, кто отсюда уберется?

Это он уже в мой огород метнул камешек.

— Ты не понял, братан, — откликнулся я. — Мне насрать на твои игры, но ты сунулся на мою делянку и твои дешевые понты здесь не канают.

— Это ты им можешь голову дурить, чувак! — огрызнулся Стропилин. — Я-то знаю, кто ты на самом деле?

Рука моя сработала рефлекторно. Еще мгновение и это дешевый понтярщик снес бы в элитном кабаке пару столов, но в запястье мое кто-то вцепился железной хваткой. Я бы и вцепившегося стряхнул сейчас, как пушинку, но увидел вымученную улыбку лжеписателя, который сделал вид, что ухватился за мою конечность, чтобы подняться. Митрофаныч наблюдал за этой сценкой в полном обалдении, а наглый Иннокентий — с насмешкой. Я помог Третьяковскому подняться.

— Проводи меня до дому, дружище, — попросил он заплетающимся языком и взглядом показал — не спорь.

— Ладно, пойдем! — пробурчал я.

— Саня-Саня-Саня! — принялся канючить «автомобильный бог». — Куда ты! Погоди!

— Ни на что не соглашайся и ничего не подписывай, — напутствовал я его. — Это дешевый фраер — не более.

Директор СТО сник, а — Стропилин лишь хмыкнул. Я подхватил Графа под руку, довел до его до гардероба. Мы оделись и вышли из кабака.

— Вон те «Жигули»! — сказал мой спутник, указывая на скромную машинку, приткнувшуюся неподалеку от «Мерседеса». — Только за руль сядешь ты. Я и сюда-то еле доехал.

И он кинул мне ключи. Усадив его на пассажирское место, я занял водительское. Вывел «копейку» со двора.

— Я же вижу, что тебе хреново, — сказал я. — Зачем ты удрал из больницы?

— Хотел тебе показать истинное лице Стропилина.

— Да, лицо у него сегодня занимательное, — проговорил я. — А повадки по-прежнему — шакальи.

— Ты верно описал его сущность, — проговорил лжеклассик. — Он и есть шакал.

— Ты что — давно его знаешь?

— Прилично. Ты думаешь, он твой ровесник? Как бы не так. Он лет на десять старше. Боле того — он даже не твой друг детства Стропилин, Иннокентий Васильевич. Тот живет по-прежнему в Тюмени и ведать не ведает о своем литейском двойнике.

— Вот это уж действительно — охренеть! Кто же он на самом деле?..

— Не торопи, я все тебе расскажу и даже — очень художественно, в лицах и картинах… Я же все-таки — писатель, хоть и не настоящий… Кстати, а куда это ты меня везешь?

— Как — куда? К тебе домой, в Крапивин Дол!

— Нет, там я загнусь с гарантией… Вези меня лучше в «Загородный», к Стеше… По пути я буду рассказывать… Было это лет пять назад… Я тогда ни о каком КГБ и не помышлял… А был, ну скажем, свободным философом… Кстати, в СССР занятие не поощряемое… Жил я тогда в Москве. И вот однажды весенним утром я почувствовал, что предстоящий день чреват неприятностями, которые повлекут кардинальную перемену в моей судьбе…

…Неприятности ожидали меня в конце липовой аллеи, сдержанно шумевшей намокшими кронами. Морщились свежие лужи на дорожке. Арбузный уголок солнца высунулся из-за туч. На лаковом капоте черного лимузина, преградившего мне путь, не было ни капли, да и широкие заграничные шины были сухи и чисты, словно их только что поменяли. На всех четырех колесах сразу.

— Третьяковский, Евграф Евграфович?

Плоское равнодушное лицо. Оттопыренные уши. Глаза как две стеклянные, неровно пришитые пуговицы. В углу толстогубого рта изжеванная беломора. Что ему «Мальборо» или, там, «Кэмела» забугорного не достается из конфиската? А может он патриот? Второй, почти невидимый за затененным лобовым стеклом, остался за рулем. Отважные ребята. Бойцы. Впрочем, ерунда. Я застенчиво переступил в своих стариковских ботиках с калошами с ноги на ногу и, как бы невзначай, переложил трость в левую руку.

— С кем имею честь?

— Капитан Жихарев. Комитет государственной безопасности.

— Ага, — озадаченно проговорил я. — Ну и чем могу…

— Вам придется проехать с нами.

— Простите, не могли бы вы показать документик?

Едва уловимый жест, и в воздухе мелькнули красными крылышками «корочки».

— Благодарю, — сделал я церемонный поклон, — а теперь я хотел бы увидеть постановление о…

— В постанолении нет необходимости… Ведь это ненадолго, просто поговорить, ну может — задать некоторые вопросы.

— Ну что ж, — сказал рассудительно я, — если только поговорить, то можно и без ордера…

В стекляшках капитана Жихарева что-то блеснуло. Было видно, что он колеблется, и это внутреннее колебание неожиданно передалось его ледащему, с виду, телу. Неловко откачнувшись, он поспешно ухватился за никелированную ручку задней дверцы, будто боялся упасть.

— П-прошу!

Отказаться от такого приглашения, разумеется, было невозможно, поэтому я медленно, словно бы сохраняя стариковское достоинство, полез в кожаное нутро салона. Жихарев сел рядом с водителем, сердито хлопнув дверцей, и велел трогать. Переваливаясь, как гигантская утка, автомобиль пополз вдоль мощеной мокрым скользким гравием аллеи, чудом не задевая широкими бортами стволы деревьев. Я без всякого интереса смотрел по сторонам, лишь изредка поглядывая на крепкий стриженый затылок Жихарева

Даже если капитан врал, и меня все-таки арестовали, боятся мне, было совершенно нечего. Сейчас не тридцать седьмой год и даже не сорок девятый. Вот тогда меня арестовывали по-настоящему, без церемоний. Хлесткий удар по зубам. Завернутые назад, до хруста в суставах, руки. Мат в четыре этажа — эхом сквозь лестничные пролеты. А потом, изматывающий конвейер допросов, методический мордобой и, наконец, расстрел, который в последний момент почему-то отменили… Аллея кончилась и, диковинный в наших краях, автомобиль набрал скорость. За стеклами потянулись унылые, крытые толем, стрехи рабочего поселка. Скоро переезд, а после него, почти сразу, начнется черная стрела проспекта, и так до самой площади, где и стоит этот их модерновый особняк.

Не доехав до заветной площади каких-нибудь триста метров, лакированный мастодонт, почти не снижая скорости, резко свернул в переулок, где доживали свой век бывшие доходные дома. Когда-то в одном из них я снимал квартиру в три комнаты с ванной и прислугой, и всего за полста рублей в месяц. Теперь в этой квартире ютилось три семьи. Лепнина под потолком обвалилась, у амурчиков, поддерживающих перила балкона, озорные детишки — потомки победившего пролетариата — отбили не только крылышки, но и фиговые листочки, просторная ванная комната вся заставлена каким-то лоханями и завешана вечно не просыхающим бельем. А вот прежде…

Я ладонью, словно сигаретный дым, разогнал сгущающийся призрак минувшего. Мало ли, что тогда было — было, да бельем поросло. Меня начал беспокоить маршрут, которым меня везли два молчаливых стража. Почему сразу не к себе в столь памятные мне купеческие апартаменты, или теперь у них принято беседовать на конспиративных квартирах? А, может быть, они хотят меня завербовать, сделать штатным стукачом дачного поселка? Господи, это даже не смешно. Если бы мне лишь намекнули об этом, я бы разочаровался в наших доблестных органах окончательно. В любом случае, разъяснить эту сову требовалось немедленно.

— Товарищ капитан, — сказал я самым проникновенным голосом, на который способен, — вы случайно киднэпингом не промышляете?

Жихарев нервно обернулся.

— Чем?

— Похищением людей, — охотно объяснил я, — точнее, правда, будет — детей. По-английски…

Жихарев молча выслушал эту мою тираду, не отводя тревожного пуговичного взгляда.

— Нет, — ответил после некоторой паузы, почти испуганно. — Имейте терпение, Евграф Евграфович!

По имени отчеству, а не «гражданин Третьяковский» — хороший признак. Хотя, когда имеешь дело с органами, никакие признаки не следует считать надежными. Взвизгнув шинами, как будто мчался бог весть с какой скоростью, лимузин остановился. Жихарев проворно выбрался со своего места, отворил дверцу «пассажиру». Выставив вперед трость, чтобы капитан госбезопасности не попытался помочь «румяному старичку», я вышел наружу. Неторопливо осмотрелся. И в самом деле — доходный дом. Ступеньки, некогда ведущие вверх, к роскошной двери парадного, а теперь — на полметра ниже мостовой. На двери — утратившей былую роскошь под многими слоями казенной оливковой краски — скромная стеклянная табличка: ГОСПРОМСНАБ, или что-то в этом роде. Не конспиративная квартира, а целое фиктивное учреждение. Что же — масштаб. Впечатляет.

Жихарев уже спешил отворить дверь перед пока не арестованным, и все еще — не гражданином. Новые времена. Вежливость и предупредительность. За дверью — узкий вестибюль, вытертые мраморные ступени лестницы на второй этаж, а на втором этаже — казенный коридор, с выкрашенными все той же оливковой краской панелями. Сухой пыльный воздух. Два ряда обитых дерматином дверей. Некоторые распахнуты, простреливают коридор пулементыми очередями пишущих машинок. Капитан предупредительно двинулся вперед, указывая дорогу. Наконец, решительно открыл одну из дверей. Ничем от прочих не отличающуюся.

— Разрешите, товарищ майор?

Видимо, разрешение последовало. Шаг назад и в сторону, приглашающий жест, выдающий генетическую связь с предками — лакеями или половыми. Я, постукивая палочкой — въевшаяся в кровь привычка изображать старика — прошел в кабинет товарища майора. Ничего не неожиданного — шкафы, сейф, полированный, но ободранный стол, мягкие стулья. Сам майор — выправка, широкие плечи, ручища, проницательный, впрочем, умный взгляд. Седая щеточка усов. Залысины. Цивильный костюм, который изо всех сил старается не выглядеть кителем без погон. Майор поднялся из узкого для него кресла, протянул ладонь, заскорузлую, рабоче-крестьянскую.

— Зорин, Константин Павлович.

— Третьяковский, Евграф Евграфович.

— Прошу вас, садитесь, Евграф Евграфович, — откликнулся майор и уже другим тоном пробурчал подчиненному: — Ты пока свободен, капитан.

Жихарев хрустнул каблуками, испарился, не слышно притворив дверь. Я опустился на предложенный стул, сложил руки горкой на рукояти трости, вопросительно воззрился на майора.

— Может быть чайку? — осведомился тот.

— Не откажусь, — отозвался я и не удержался, ввернул: — Чайку мне в вашем учреждении еще не предлагали.

— Да, да, — рассеянно покивал майор. Поднял трубку одного из трех телефонов. — Раечка, принесите нам чаю. Спасибо.

— Пока суть да дело, Константин Павлович, я хотел бы знать, почему меня задержали?

Морщины на широком лбу майора прижались друг к дружке, словно детишки в грозу.

— Не задержали, а пригласили, Евграф Евграфович.

— Могли бы пригласить повесткой. Я гражданин законопослушный.

— По ряду причин — не могли, — сообщил майор. — Через некоторое время, вы узнаете — почему.

Я поерзал, поудобнее устраиваясь на стуле — мне стало интересно. Вновь бесшумно распахнулась дверь — вошла девушка, видимо, та самая Раечка. Я привычно охватил ее взглядом с головы до ног и привычно разочаровался — не похожа на мою покойную жену. Раечка выставила на стол две чашки на блюдцах, розетку с конфетами, благосклонно выслушала благодарность начальства, и ретировалась.

— Угощайтесь!

Кивнув, я подвинул чашку к себе, бесцельно поболтал ложечкой. Запах был хороший, значит, и чай не из продмага.

— Ну так я слушаю вас, Константин Павлович.

Майор госбезопасности с великокняжеским именем, выложил перед собой пухлую папку — поверх чашки я полюбопытствовал: не мое ли, гражданина Третьяковского, дело? — но не разобрал то, что бы написано на клапане. Ладно, все что мне надо знать, с точки зрения товарища майора, до моего сведения доведут, а то, что не надо — я все равно не узнаю. Зорин делиться со мною чем-то ни было, не спешил. Открыв папку, он мучительно долго листал ее и, наконец, сказал:

— Я предлагаю вам, Евграф Евграфович, сотрудничать с нами.

Мне показалось, что я ослышался. Мне, опытному зэку с двумя отсидками предлагают стать стукачом? Да не рехнулись ли в этом ведомстве часом?

— Вот именно мне⁈ — произнес я вслух. — С моей биографией?

— А что не так с вашей биографией? — спросил Зорин. — Возьмем, например, список ваших профессий… — Он снова полистал папку, которая, оказалась все-таки моим делом. — Актер второго состава в Художественном театре, инженер на строительстве Днепрогэса, редактор газеты «Кузница и пашня», преподаватель физики и истории в школе, препаратор палеонтологической экспедиции, приемщик утильсырья, натурщик во ВХУТЕМАСе… Хорошая советская биография!

— А то, что я, так сказать, подвергался?

— Ну и что? — спросил майор. — Мой отец, например, тоже был арестован в тридцать седьмом и получил пятнашку, это не помешало ему впоследствии выйти в отставку в звании генерал-майора КГБ.

— Тогда вы тем более, должны понимать, что предлагать бывшему зэку стучать — это мягко говоря неосмотрительно…

Зорин покачал головой.

— Боюсь, вы неверно меня поняли, Евграф Евграфович, — сказал он. — Рядовой сексот или, выражаясь вашей терминологией «стукач» Третьяковский нам не нужен. Тем более, что в моем ведомстве таковых не держат.

— Пилюлю пытаешься подсластить, начальник, — с усмешкой произнес я.

— Нет, — ответил он. — Я лишь прошу отнестись к моему предложению серьезно.

— Я постараюсь, но мне нужна дополнительная информация.

— Разумеется. Мы потому к вам и обратились, что вы умеете осмысливать информацию разной сложности и делать из нее удивительные выводы…

— Благодарю, но если можно — ближе к делу.

— Вы знаете о существовании такого города, как Литейск?

— Конечно, — не стал отрицать я. — С некоторого времени там живет мой родной брат-близнец Миний Евграфович. Он считает, что лучше быть литературным классиком в провинции, чем третьеразрядным литератором здесь, в Москве.

— Разумный подход, — сказал майор, от которого не укрылось раздражение в моем голосе. — И нам он более чем на руку.

— Если вы копаете под моего братца, которого я, да, недолюбливаю, то вам я ничем помочь не могу. Родная кровь не водица, какие бы внутри семьи ни возникали разногласия.

— Нет-нет, к вашему брату мое предложение отношения не имеет. Говоря о том, что факт его проживания в Литейске нам на руку, я имел в виду совсем иное.

— Что же?

— Если нам с вами удастся договориться, может понадобиться ваше присутствие в городе, где живет ваш брат.

— Туманно, но допустим.

— Впрочем, не это главное, важнее то, что происходит в самом Литейске.

— А что там происходит?