Вновь лучезарный парадиз
Весны, явив себя в цветах
И радости, запел, запах,
И я сирвенте верный тон
Задам, встревожив Арагон,
Поскольку в ней
Гнуснейшего из королей[121]
Хотел бы набросать эскиз:
Он трус, наемник, блюдолиз.
Начавший снизу рухнет вниз,
Как в заключительных строках
Лэ[122] — очутясь на рубежах
Исходных: вновь он втащит трон
В Карлат[123], хоть во главе колонн
В Тир путь прямей;
Но разве соблазнит трофей
Того, кто даже в легкий бриз
Не поплывет за ближний мыс?
Прованс на волоске повис,
Там носят Санчо на руках,
Пока король как на дрожжах
Толстеет, въехав в Руссильон,
Где Джауфре[124] всех прав лишен;
Тулузой всей
За ложь он был гоним взашей,
И всякий, кто держался близ
Него, довольно быстро скис.
В Кастилии Кастрохерис,
Дворец в Толедо — есть размах
У короля[125], но лучше б страх
Нагнал на Барселонца[126] он,
Ему чинящего урон;
По мне, честней
Король мошенников, чем сей
Владыка, чей любой маркиз
Ведет дела из-за кулис.
Король Рамирес[127] мог на бис
Взять Арагон да, жаль, зачах;
Наваррцем добрым хват Монах
И позже был бы побежден,
Когда бы тот в борьбе сторон
Взял курс верней;
Лазури золотой ценней,
И тот, кто свой смирил каприз,
Достойней короля подлиз.
Поскольку речи пленного напор
Не свойствен, как и речи тех, кто хвор,
Пусть песнь утешно вступит в разговор.
Друзьям, не шлющим выкупа, позор!
Мне из-за тех, кто на дары не скор,
Быть две зимы в плену.
Пусть знает каждый в Англии сеньор,
В Анжу, в Гаскони, словом, весь мой двор,
Что я их безотказный кредитор,
Что мной тюремный отперт бы запор
И нищим был, скажу им не в укор, —
А я еще в плену.
У пленных и у мертвых, искони
Известно, нет ни друга, ни родни.
Я брошен. Злата и сребра ни-ни,
Все ждут. Но будут — даже извини
Я их — обвинены они одни,
Коль я умру в плену.
Сеньор мой[133] вверг страну в раздор, сродни
Чему раздор в душе. Меж нас грызни
Не должно быть, по слову клятв: они
Обоими давались в оны дни.
Но вырвусь скоро я из западни,
Не век мне быть в плену.
Длиннее дни, алей рассвет,
Нежнее пенье птицы дальней,
Май наступил — спешу я вслед
За сладостной любовью дальней.
Желаньем я раздавлен, смят,
И мне милее зимний хлад,
Чем пенье птиц и маков поле.
Я верой в господа согрет —
И встречусь я с любовью дальней.
Но после блага жду я бед,
Ведь благо — это призрак дальний.
Стать пилигримом буду рад,
Чтоб на меня был брошен взгляд,
Прекраснейший в земной юдоли.
Услышать на мольбу в ответ
Жду, что готов приют мне дальний;
Я мог бы, если б не запрет,
Быть рядом с ней и в дали дальней;
Польются наши речи в лад
И близь и даль соединят,
Даря усладу после боли.
Печаль и радость тех бесед
Храню в разлуке с дамой дальней,
Хотя и нет таких примет,
Что я отправлюсь в край тот дальний:
Меж нами тысячи лежат
Шагов, дорог, земель, преград...
Да будет все по божьей воле!
Даю безбрачия обет,
Коль не увижусь с дамой дальней,
Ее милей и краше нет
Ни в ближней нам земле, ни в дальней.
Достоинств куртуазных клад
Сокрыт в ней — в честь ее я рад
У сарацинов жить в неволе.
С творцом, создавшим тьму и свет,
Любви не позабывшим дальней,
Я в сердце заключил завет,
Чтоб дал свиданье с дамой дальней,
Чтоб стали комната и сад
Роскошней каменных палат
Того, кто ныне на престоле.
Мой только тот правдив портрет,
Где я стремлюсь к любови дальней.
Сравню ль восторги всех побед
С усладою любови дальней?
Но стать горчайшей из утрат —
Ибо я крестным был заклят[136] —
Ей предстоит. О злая доля!
О сладость горькая утрат!
Будь крестный мой врагом заклят:
Страсть без ответа — что за доля!