Фонд последней надежды

Глава 15. ЖЖ. Записки записного краеведа. 27 декабря

«…Ни одного молодого лица в доме Нюты я так и не увидел. Шесть старух и два старика, вот вам и гендерная иллюстрация к демографическому составу моего поколения.

Стол поражал своей скудостью, квартира — запущенностью. Общий разговор всё время — или мне так показалось — крутился вокруг анализов мочи… После „горячего“ — фирменный нютин цыплёнок в жиже картофельного пюре — общество разбилось на группки. Нютины подружки — какие-то соседки и бывшие сотрудницы — были невыразимо скучны. Постукивая скверными протезами и причмокивая натёртыми деснами, они без устали болтали про дачные посадки и пересказывали друг другу свежие серии криминальных сериалов…

Но Нюта! Но Кулбек!

Мне было непривычно видеть бескомпромиссную журналистку Нюту и философа-бессребреника Кулбека эдакими резонёрами, обидчиво жалующимися на размеры пенсий, мнительными, подозрительными и — страшно сказать! — завистливыми?!

Купленный мной дорогой коньяк был незамедлительно спрятан („Что же ты, Ростик, куда нам коньяк с нашей-то гипертонией“), швейцарский шоколад из дьюти-фри также испарился неведомо куда („Не дети же мы, чтоб грызть сладкое“). В результате пришлось пить местную водку самого отвратительного розлива, на сладкое же был подан приторный и несвежий чак-чак…

Нюта, дорогая, прости мне эти злые слова… Но к чему лицемерить? Конечно, мы не молодеем. Не твои морщины, милая, не седина и артрит испугали меня… А мелочное стариковское бухтение да презренные стариковские жадность и неряшество… Ты, Нюта Великолепная, законодательница мод и королева кафе „Лето“ на зоркинском Бродвее, отдавшая молодость джазу и стилягам, а зрелость — бардовским песням и диссидентам, ты, основавшая в лихие 90-е политическую партию пенсионеров… Ах, Нюта, Нюта…

Кулбек тоже не радовал. Чувствовалось, что для него главным поводом к встрече послужило прискорбное пристрастие к алкоголю, а отнюдь не дружеские чувства… Кроме ругани по адресу неблагодарных детей и учеников наш университетский Сократ и Шопенгауэр андеграунда, автор нашумевшей в 70-е пьесы „Без времени“, поставленной в академическом драмтеатре имени Грибоедова и снятой с репертуара на другой день после скандальной премьеры, повторяю, кроме невнятных угроз и жалоб, несчастный старик ничем меня — увы! — не удивил…

Скорбный, негодующий, вернулся я за полночь в Крестьянский дом. Он встретил меня своей всегдашней покойной тишиной. Я совершил обычный вечерний моцион, запил таблетки кефиром, приготовил минводу на ночь и улёгся. Но долго не мог сомкнуть глаз.

Мне не удалось встретиться с директором отеля. Поход в Собор также окончился ничем. Честно говоря, я не смог преодолеть стеснение и заставить себя обратиться к священнику. Весьма недовольный собой, я вернулся в нумер. И узнал от разговорчивой горничной Гали, что в четвёртом нумере — новый…»

Когда она проснулась тем утром, Олега рядом не было. Кто-то сказал ей (кажется, Гамаюныч), что Коршунов уехал с бывшими коллегами — что-то у них там на полигоне случилось. Гулька с Майрой звали её покататься на санках, но она не пошла, отговорившись мигренью. Сидела в номере, бессмысленно рассматривала разворошённую постель, курила. Перед самым отъездом решила всё же прибраться. На желтоватой простыне темнели три смазанных капельки крови. В грудь толкнула болезненная волна.

В автобусе ехала, кажется, вместе с Гулькой. Это она уже неважно помнила. А вот от Фонда её провожал Жорка Непомнящий, на такси отвёз, спасибо ему. Расспросами не доставал. Уже вовсю полыхала голова, знобило. Дверь долго не открывали. Наконец, когда она полезла в потроха к своим крокодилам за ключом, дверной замок щёлкнул. На пороге стояла девочка… Нет… Мальчик? Какое-то существо в огромной пляжной шляпе Веры Ивановны с лентами и виноградными кистями на полях. В асином сарафане с оборванными бретельками. В мужских носках и гигантских солдатских ботинках. Лицо существа было вымазано косметикой, на щеке сидела мушка-злодейка.

— Чё потеряла, па-адруга?

— А-а… Вы кто? — «Может, дверью ошиблась?» — мелькнула абсурдная мысль. — Это какая квартира?

— А хрен его знает… — существо отвернулось и протяжно крикнуло в коридор: — Вла-адик! Тут пришла какая-то… У нас квартира номер какой?

Через минуту в проёме нарисовался пьяный Влад:

— А, это ты?

Ася вошла. Даже сквозь потёкший уже нос шибануло разгульным смогом. Существо, маячившее в дверях кухни, передёрнуло голыми костистыми плечиками, скучно оглядывая Асю с ног до головы.

— Т-ты… К себе иди, — угрюмо сказал Влад, рывками поправляя у зеркала воротничок рубашки.

Она покорно пошла в свою комнату. Всё плыло перед глазами, двоилось, троилось, рябило, как чёртов весёленький ситчик из анекдота… а может, это шторы такие весёленькие были… да, точно, в тёткином доме… В мелкую рябушку — красную с зелёным… и жёлтеньким…

Ася выпила парацетамол, укуталась в плед и отключилась.

Мальдивы! Вот, что Олегу нужно позарез. Два года назад он ездил на эти райские острова, ездил один, произведя накануне запланированный разрыв с тогдашней пассией. Изумительной простоты отдых — одиночное бунгало на круглом, как именинный торт, островке, ослепительный блеск меленького песка, в котором тонут ноги по щиколотку — все там ходят босиком, не заморачиваясь обувкой. Ближайшие соседи — в полукилометре и ни в каком случае не побеспокоят. TV, книжки, бильярд в маленьком баре на пристани. Сказка.

Взял «горящую» путёвку — из-за тараканьего гриппа туристические кампании этой зимой терпели ощутимые убытки. И на следующий день улетел.

Там и Новый год встречу, думал Олег, бродя по дьюти-фри. Без всей этой мишуры, дешёвой помпы, электрических оленей и приторного шампанского. Да! Отлично!

Мадиляна с Райкой жалко, конечно. В одночасье без работы остались. Разводили все вместе эту байду с Космобратьями и эзотериками долго — по очереди наезжали менты, российский консул, мордовороты из местной администрации. Олег ещё сутки проторчал в этом гадючнике — «Еуежае». Нет, не надо было ему оставаться, сел бы в фондовский автобус и уехал в Зоркий — с коньяком, бабами и песнями. Тоже мне, друзья нашлись, нудные придурки. Райка в оконцовке имела наглость подкатиться, типа, бедная-я-бедная-что-мне-теперь-горемычной-делать, может, у тебя, Олежка, в Зорком недельку перекантуюсь? Мадилян скрежетал зубами, но молчал. Олег про себя усмехнулся. Новогодние праздники с Райкой — предел мечтаний. Вежливо увильнул, наврал про путёвку. А когда приехал в город, вдруг подумал — а почему бы, собственно, и не съездить? Фонд всё равно до третьего января закрыт.

Мальдивы были по-прежнему — класс. Тот же песочек, те же бунгало, тот же бирюзово-полосатый Индийский океан. С гидросамолёта Олег оглядывал облюбованный в прошлый раз островок Карамба.

Бунгало на островке были двух типов. Самые дорогие — в лагуне, на сваях: утром проснулся — и ныряй прямо из номера в океан, в светлую, как в аквариуме, водичку, резвись себе в обществе мелких акулок и прочей тропической рыбной мелюзги. Подешевле — домики на пляже, не менее комфортные, со всеми электронными наворотами. Да много ли надо одинокому мужику? Взял пляжный. Их по периметру Карамбы было разбросано десятка три, так что Олег мог при желании разглядеть соседние домики и даже навестить соседей. Но желания не возникло. Особенно, когда стало понятно (по оглушительному детскому визгу), что слева живёт настоящая итальянская семья. Соседки справа, две пожилые немки-лесбиянки, были столь нелюдимы, что даже обедать предпочитали в номере.

На единственном пирсе Карамбы — маленький ресторанчик, где можно раздобыть алкоголь, что уже само по себе достижение цивилизации в этой глубоко мусульманской стране.

Вот интересно, Буркутстан — тоже страна мусульманская, а пьют, как лошади.

От экскурсий на гидросамолете и поездок к ближайшим островам Олег отказался сразу. Прошлых впечатлений вполне хватало. Стоило подумать о дайвинге в окрестностях рифа и ночной рыбалке.

Нет, позже. А пока он вынул из сумки стопку книг, купленных на дорогу в дурацком «Болконском», и погрузился в чтение Уэльбека, Елинек, Мураками и Вебера.