Фонд последней надежды

Глава 9. ЖЖ. Записки записного краеведа. Все еще 23 декабря

«…Этот длинный день никак не хотел кончаться. Соседка моя куда-то ушла. Я погулял немного по городу, принарядившемуся в преддверии Нового года, полюбовался на ледовые домики в Сосновом парке, обвешанные елочной мишурой и канителью, обвитые весело мигающими разноцветными лампочками, послушал звонкий детский смех… Сердце отпустило.

…Волею судеб в конце жизни я оказался в чужой стране. Смешно — ведь, получается, родился и жил я тоже — в чужой… Провидение наградило меня замечательной и нежно любимой супругой Анечкой, Анной Дмитриевной, пятый год пребывающей на небесах вследствие запущенного диабета, под каблучком которой я провёл молодость и зрелость в родном Зорком. Дети, тихие семейные радости, прогулки в парке, редкие выезды на природу в сопровождении немногих друзей, приличная преподавательская работа в архитектурном вузе, предвкушаемая счастливая старость на маленькой дачке, что смотрит двумя окошками в зелёное ущелье — это и была моя жизнь.

Правда, моё хобби… Анечка, царство ей небесное, весьма его не одобряла. Да и то сказать, львиная доля моей зарплаты, немаленькой по советским временам, уходила на приобретение книг. Эти очереди за талонами на макулатуру… Эти подпольные книжные рынки… Полиэтиленовые скатерти-самобранки на снегу, у двух железных ланей в глубине Соснового парка, на которых раскинулась вся дефицитная русская и зарубежная классика, приправленная перчиком зарубежного детектива, лавровым листом сайнс-фикшен, присыпанная сахарной пудрой детских сказок и приключений… Я нечасто бывал на книжном рынке, у меня были свои каналы. Пара известных в городе книжных барыг, десяток прирученных „Птичьим молоком“ продавщиц из книжных магазинов… Анечка, бывало, плакала: детей хоть пожалей, на машину никак скопить не можем, дачу не достроили, стыдно от соседей: всю квартиру этой дрянью забил! И правда — в нашей скромной „центровской“ двухкомнатной (Анечке дали на работе) книги были везде. На лоджии, на антресолях, на холодильнике, в югославской стенке (Анечка год в мебельной очереди отмечалась), даже в туалете, извините меня, собственноручно прибил шесть полок под военную историю… Отличные были книжки. Да… Не в пример нынешним — хоть и с яркими обложками, да серой мутью под ними. Ого, кажется, начинаю брюзжать?!

Признаться, я всегда числил себя по разряду хомо легенс. И детки мои выросли умненькие, начитанные, что, к удивлению Анечки, не помешало Ване и Тане сделать замечательные карьеры. Оба в срок и удачно создали семьи, родили нам общим счётом троих внуков… Необременительная работа, дача, домашняя наливочка по вечерам, „Одиссея капитана Блада“, гулянья с внуками… Ах… Всё это закончилось в одночасье…

Первый удар я получил в 1997-м, когда моя должность срочно понадобилась ректору — как поговаривали злые языки в нашем институте, для обустройства племянника. Меня срочно проводили на пенсию. В пятьдесят семь лет найти работу непросто, и я безропотно взвалил на себя все заботы по домашнему хозяйству. К тому времени Танюша с мужем уже эмигрировали в Канаду, увезли с собой старшего внука Пашеньку.

Ванечкина жена Ирма, сама из поволжских немцев, тоже начала поговаривать об отъезде (её семья перебралась из Зоркого в Мюнхен в начале 90-х). Но Аня упёрлась: внуков, Санечку и Полиньку, не отпущу! Вот после моей смерти делайте, что хотите… И как в воду глядела.

В 1998-м её тоже „ушли“ на пенсию, а каково было ей оказаться дома после сорокалетней карьеры стоматолога? И тут… Начала моя Анечка читать. Да как — запоем! Иной раз чайник за целый день не поставит, я пельмешек вечерком сварю, вот и сыты оба. Через какое-то время стала она прихварывать, как будто ждали болезни проклятые этой её пенсии, набросились на мою бедную, как шакалы. И вот мы сначала ей палочку купили, следом костыль… Умирала тяжело, мучилась, год лежала… А что — медицина… Сами знаете… В общем, не стало вскоре моей Анечки, души светлой, безгрешной.

А уж после продали квартиру, дачу, подхватились — и в Европы. Страшно было уезжать, бросать родню, друзей, но оставаться одному, без работы, детей, внуков, было куда страшнее…

И только об одном жалею и тоскую неотступно, еженощно, до слёз, до кровавой сердечной боли — по книжечкам своим, по всей моей бестолковой, безалаберной, бесценной библиотеке, томик к томику собранной. У которой и вправду не оказалось цены. Отчаявшись продать, пытался пристроить ее, как щенка, в приличные руки — никто не брал. Никому оказалось не нужно это советское библионаследие, безвозмездный дар навечно отъехавших в иные измерения…

И я… Я… Я её бросил. Оставил свои книжечки в проданном уже доме…

Иногда, только не смейтесь, они мне снятся. Во сне я брожу по квартире, в которой знаю каждый уголок, в которой моими руками каждый гвоздик прибит, каждый плинтус покрашен, а сколько раз протёрт половой тряпкой!

Я до сих пор помню наизусть расположение книг в шкафах: вот разноцветные тома „Современной зарубежной литературы“, бурый десятитомник Фейхтвангера с изысканной буквицей „Ф“ на корешке, „Зарубежный детектив“, „Всемирка“ в отличном состоянии (не хватает нескольких соцреалистов), гордость — красно-белая „Библиотека современной фантастики“, конечно же, „Библиотека приключений“, серые груды ЖЗЛ, зелёные тумбы литпамятников, и бесчисленные ПСС, рядами уходящие в глубь антресолей.

Шкаф с детскими книжками мысленно глажу, как котёнка. У них, этих бедноватых на полиграфию советских книжек даже запах был особый — домашних пирогов с вишней. Сколько слёз пролито Таней и Ваней над страданиями бедной Козетты, сколько радости доставлял им каждый том „Волшебника Изумрудного города“, как читались в эпоху всего двух ТВ-программ и дневного перерыва в вещании Стругацкие, Булычёв, Кассиль, Успенский… Услышал от какого-то папаши в зоркинском книжном магазине: „Гляди, Барто стоит какое-то!“ О бедность! О жалкая нищета духа… Куда там Гарри Поттеру и иже с ним до счастливого советского детства моих ребят!

В этой выморочной квартире из сна никого нет. Только книги. Брошенные и преданные мной…

Аня моя мне не снилась ни…»

Едва вселившись, народ самозабвенно побежал на природу, принялся валяться в снегу, кататься на санках и выпивать под ёлочками. Олег дистанцировался. Погулял в одиночестве, полюбовался на горы, заперся в номере и включил ТВ.

Он, конечно, не собирался ехать в этот идиотский санаторий. У них с Машкой были планы смотаться в Верону к матушке, встретить там рождественские и новогодние праздники, подурачиться. Но Машка в последний момент вдруг пошла в отказ — типа, куча работы навалилась, встречи, руководство наезжает. Олег, конечно, догадывался, что не в куче дело, должно быть, кто-то там случился, нежданный-негаданный. ОК, без обид. В конце концов они всё ещё на разных континентах, а будущее сулит и живописную набережную реки Адидже, и вздохи у стен «Casa di Romeo» и «Casa di Giulietta», принадлежавших некогда славным веронским семействам Монтиколи и Каппелло, и гулянья под неисчислимыми балконами и древними арками, и трепет сотен бумажных листочков с просьбами о любви на стене музея бедной Джульетты, и её отшлифованную на счастье ладонями тысяч паломников бронзовую подростковую грудь… Хотя червячок в голове завёлся. Ничего, будем работать над собой, изживать комплексы домостроя. Матушка, конечно, звала к себе, даже настаивала. Но Олег от родственного визита решительно отмазался.

Можно было провести каникулы по-холостяцки, уехать куда-нибудь на пляж, на солнышко, к смуглым девочкам и экзотическим коктейлям. Или навестить друзей. Но вот друзей у него как раз и не было. Почему-то. Он по этому поводу совершенно не страдал — ну, не сложилось. Друзья — это такая бодяга: нужно помнить посторонние дни рождения и круглые даты, кроме того, поздравлять с праздниками, вечно куда-нибудь выбираться вместе, сочувствовать, помогать в трудную минуту, выручать деньгами, давать советы, утешать и даже выворачивать свою душу наизнанку в ответных соплях… Херня. С коллегами по работе не в пример проще. Но с ними не проведёшь каникул. Разве что в формате корпоративки.

И пусть, корпоративка — так корпоративка.

За свою в целом удачную карьеру ему довелось пожить и в Праге, и в Москве, и в Сан-Паулу, и в Риме, и в Лондоне, притом, что родился он в Питере да наездился по Европе во время отпусков — досыта. И всюду было здорово. Но только здесь, в этой, как выражалась грубая Машка, жопе мира, азиатском провинциальном болотце, почувствовал он вдруг какое-то странное умиротворение и даже — покой. Болотце шевелилось, обдавая тёплыми брызгами: кто с кем в кино ходил, от кого кто беременный, как наши вчера сыграли, что там слышно про финансовый кризис, почём галстук брал, треснем по маленькой, читал свежего Паланика, пошли в «Амбаре» гамбургер схаваем, у тебя какой пробег, а мы на даче клёвые шашлыки жарим… Хорошо. Как в уютных стареньких тапочках.

Должность координатора-аналитика была, конечно, ширмой. Сам легендарный биржевой король Вертиго Вертолетти, мистер VV, в приватной беседе так сказал Олегу, загадочно выпуская из-под жёлто-седых усов клубы сигарного дыма:

— Буркутстан — балласт, привязанный к седлу сильного наездника. Кто будет этим наездником, сеньор Коршунофф, Россия или Китай, мне не интересно. Я намереваюсь в ближайшее время закрыть отделение своего Фонда в этой стране. Вы поедете туда, поработаете пару месяцев, изучите обстановку, дадите свои рекомендации. Я хочу, чтобы все прошло аккуратно. Мне не нужна плохая пресса. А когда вернетесь, мы обсудим ваш проект, о котором вы столь горячо рассказывали…

Итак, ассенизаторская работа в Фонде «Ласт хоуп» была всего лишь испытательным сроком, если он справится — а почему бы ему, собственно, не справиться? — впереди маячила перспектива настоящего дела и настоящих денег.

В беседах с грантёрами он мгновенно перетекал из ипостаси хорошего следователя в шкуру плохого, ощущая в своей руке то тяжесть кнута, то липкость пряника. Всего за две недели было сделано многое: составлена обширная аналитическая справка с обзором деятельности национального Фонда, выявлены основные пути оттока денег по каналам руководства, объёмы координаторских откатов, досье на сотрудников и членов Правления, даже краткий обзор истории города Зоркого и Буркутстана. Кроме того, стараниями Олега, в карманы Вертолетти вернулась толика уворованных баксов. Конечно, для VV это капля в море. С другой стороны, пять старушек — уже рубль.

В общем, с работой было всё в порядке. Хотя чувствовать себя дешёвым Дж. Бондом осточертело.

Да и с хобби всё шло отлично. Свои комиксы Олег никогда никому не показывал. Словно стыдился чего-то. Впрочем, он всегда ненавидел самодеятельность и влезать в чужую профессию без спроса считал варварством. Вот, может, сайт сделать… Под псевдонимом, конечно.

Кстати, в последних сюжетах сериала появилась новая героиня, образ которой был навеян, разумеется, Венерой Боттичелли. Венера вышла у него мрачной, что-то не сложилась у неё жизнь, у бедняжки. Главный герой, естественно, мускулистый брюнет с горящим синим взором, исправно спасал рыженькую из самых ужасных передряг… Порисовать, что ли?

Олег встал, нашарил на столе мобильник. «Милая Мышка! Целую тебя, милочка, прямо в нос! Не скучаешь? Черкни своему Большому Пы». Отправив этот ужас Машке по sms, Олег снова рухнул на жутко скрипучую кровать, закурил, лениво пуская кольца дыма в серый потолок. Думать достало. Впрочем, ничего другого делать тоже не хотелось.

Ранний декабрьский вечер властно вполз в комнату. Расплылся и угас последний луч солнца.

Сосед по номеру, плешивый верзила Жомарт, из подручных завхоза, заскочил, бросил на свою кровать рюкзак и умчался куда-то прожигать жизнь. Может, пьёт пиво с курьером Еркенчиком, может, катается на санках с суровой мадам Амбцибовицкой, а может, играет в «однорукого бандита» по маленькой. «А мне что делать? — мысленно спросил себя Коршунов. — С кем оттянуться? Не с Жоркой же Непомнящим…»

Через минуту Олег сладко спал.

Ася устала от казённого веселья. Сапоги совершенно промокли, высохнут ли до утра? Гулька же была неутомима.

Мерзкое местечко, этот «Еуежай». Кормят, как в столовке, всё вокруг старое, советских времен, вечно свет отключают, санки в прокате и те некомплектные. Горки, правда, крутые.

На заре своей работы в Фонде, когда Ася трудилась на программе «Культура и искусство», Софа Брудник проводила в «Еуежае» Зимнюю школу современных искусств с выставкой и арт-хаусным показом. Из сотен поступивших заявок на участие были отобраны тридцать три резюме, биографии и творческие достижения будущих слушателей были просвечены рентгеновским оком экспертного совета программы, и всё равно тридцать три слушателя Зимней школы все, как на подбор, оказались провинциальными алкоголиками, отчаянными вралями и мелкими пакостниками. Ася вспомнила, каким заблёванным и страшным, с разбитыми стёклами, истерзанным зимним садом, оставили они «Еуежай»… Сколько выбитых в творческих прениях зубов закатилось в паркетные щели, сколько окурков было засунуто в бочки к несчастным пальмам, сколько посуды побито, сколько полотенец украдено, сколько обожжено ковров и штор! А сколько в порыве цеховой страсти было порвано и разломано образчиков современного искусства?..

Из-за нехватки номеров их с Гулькой заселили в люкс для новобрачных — разумеется, как администрация санатория представляла себе такой вот люкс: массивные оранжевые шторы, на полу — маленький круглый коврик с «Куш келенижер!», у стены канцелярский стол со стулом, крохотный помятый холодильник и потасканное кожаное кресло. Напротив здоровенного одра, застеленного румяным плюшем, — телевизор без пульта.

— Слушай, Гулька, чего они ко мне все пристали? Жорка, Гамаюныч… Баха-айтишник какую-то игру совал, я говорю — нету у меня с собой ноута, а он — возьми да возьми. Виталик, скотина, коньяком куртку залил. Может, из-за новой блузки? — нерешительно предположила Ася.

— Ну ты, ёксель-моксель, совсем уже… Подумай своей головой! — Гулька, лежа на двуспальной кровати, старательно делала растяжку, болтая в воздухе ножками-бутылочками. — Причем здесь блузка? Не Прада, честно сказать. Я и то не заметила этот отстой в цветочках, а уж мужики и вовсе такое не просасывают!

Ася пошла в крохотную ванную (толчок, щедро залепленный санитарной лентой, штырь для туалетной бумаги, душ за весёленькой, в ромашках, занавеской), вгляделась в зеркало: всё на месте — и конопатый нос, и скуластые щёки, и серо-буро-малиновые глаза, и вечные тени от недосыпа под ними. Губы как губы. И никаких тебе родинок-злодеек или там ямочек или диковинных собольих бровей не проявилось и не отросло. Волосы распустила — и что? То же мне, принцесса Златовласка. Фигуры в зеркале было не разглядеть, но там и смотреть-то особо не на что — руки, ноги, туловище.

— Мужики — они общее впечатление ловят, поняла? Одежда для них — не главное, — поучала Гулька, переходя к накачке пресса. — Тут главное — настр твой, жизнелюбие. Опять же, здоровая конкуренция должна быть. Они ведь — как псы, живут стаей. Если один кого-то заприметил, все остальные обязательно подойдут проверить, принюхаться — на всякий случай. Во всех пособиях по знакомству что написано? Заведи себе хоть кого-нибудь, хоть самого завалящего лузера — метр с кепкой. Пару раз тебя с ним другие мужики увидят — и сразу задумаются: и что этот тип в тебе нашёл? А ты, подруга, ваще в шоколаде, самца-альфа заловила. Вот ведь повезло. Теперь хоть в мешке на работу ходи, всё равно все вокруг тебя скакать будут, вот увидишь!

Гулька задом слезла с высокого борта свадебного ложа, взяла полотенце и пошла в душ.

— Кого это я заловила, ты что! — вдогонку ей выпалила Ася. — Ты про Коршунова, что ли?

По телу прошла жаркая волна.

— Да ладно! У самой всё на морде написано, молчи уж, сволочь! — фыркая, прокричала из душа Гулька.

Ася сделала несколько кругов по номеру, ушибла колено о холодильник и с размаху упала на кровать.

— Только ты, Насырова, у меня смотри! — вытираясь, сказала Гулька.

Ася села.

— Гуль, да я… Ты же знаешь, я ведь… Это так, треп просто…

— Дура! — Гулька натянула миленькую разлетайку в горошек. — Наоборот! Сцапай его! Такие варианты раз в сто лет попадаются!

— Нет, Гуль, я так не могу…

— Ох и ослица. Ну что он в тебе нашёл, а? Мой тебе совет — затащи его сегодня же ночью на этот сексодром, поняла?

У Аси гулко стукнуло сердце.

— За меня не боись, подруга! — развивала мысль Гулька. — У меня свои планы! Ко мне Жаник вроде клинья подбивает. Давай, говорит, мамандай, вместе риски снизим… Болван, конечно, но симпатяга. Он с Жоркой поселился, а Жорка наверняка к Коровиной свалит, так что всё устроится просто чудно!

— А с кем Коровина живёт? — машинально спросила Ася.

— Практически, со всеми, а конкретно здесь — одна, она нечётная баба получилась, — охотно ответила Гулька, — короче, все ходы записаны, если провалишь операцию — гляди, здороваться перестану! Кстати, я с собой бритву и крем прихватила, надо тебе — иди в душ.

Ася нахмурилась.

Гулька, пыхтя, натягивала мягкие буркутские сапожки на свои толстенькие щиколотки.

— На ужин-то что наденешь?

Ася вытащила из-под кровати изорванную сумку, разложила на кровати свои наряды.

— Нда-а… Пробитая ты, — констатировала Гулька, окинув взглядом жалкую коллекцию из шерстяной юбки, свитерка с медвежатами (в катышках) и древних спортивных штанов.

Асе стало стыдно. И зачем натолкала в сумку это старьё? Конечно, гардероб у неё по-любому не впечатляет, но могла бы хоть постараться.

— Знаешь, я, наверное, на ужин не пойду, — горько проговорила она. — Ты мне из столовой бутер захватишь?

— С ума сошла?! Да мы тебя сейчас накрасим, оденем, родная мать не узнает! — возбудилась Гулька и мячиком запрыгала по номеру. — Держи блузончик в итальянском стиле. Он широкий тебе, конечно, но там подвязать можно. Ну и «бюстик» у тебя, сколько ж ему лет? Что, труселя такие же? Офигеешь с тобой. Ладно, не парься, он все равно в первый раз не разглядит. Юбчонку, так и быть, свою надевай, пусть будет классика. Колготки убери, убери, говорю, этот срам, нет, в помойку это говно!! Вот тебе чулки — имей в виду, от сердца отрываю, Леванте, между прочим. Та-ак… Сексапильненько… Туфли — жуть! Блин, это уже не исправишь. Волосы взбей немного… Слушай, я эту плойку сейчас ногами растопчу. Ты чё, рехнулась?! Хочешь жжёным волосом вонять? Давай я тебя расчешу, горе ты мое луковое. Вот так… И медальончик бабушкин, золотой, жертвую — последний штрих. Теперь будем делать морду.

Гулька, как миледи из старого фильма, принялась вынимать из косметички пузырьки, коробочки, тюбики, флакончики, пудреницы, карандашики, какие-то еще непонятные фитюлечки, фенечки и прибамбасики.

Сосредоточенно рисуя стрелки на асиных дрожащих веках, она задумчиво сказала:

— Одного не пойму. Как к вам Артём-кондом затесался? Он же, вроде, не по этому гендеру проходит. Вот, что значит жить по законам стаи!

В столовой стоял непрестанный булькающий шум, как на морском берегу. Гулька подтащила Асю к свободному столику:

— Говори всем «занято», усекла? Я за Жаником смотаюсь.

И пропала в водовороте человеческих тел.

Не успела Ася сесть, как услыхала:

— Асенька, душенька, приютите старика?

Карим Каримыч, фондовский адвокат, был чудный дядька, в другой ситуации Ася была бы только рада такому соседу. Он вечно сыпал интересными историями, был невероятно мил и по-старомодному предупредителен. Между прочим, прекрасно танцевал, несмотря на свои семьдесят. Маленький, худенький, в отлично выглаженном твидовом костюме, Карим Каримыч держал в сухоньких клешнях заставленный поднос и ласково улыбался. Что же делать? «Гулька меня убьёт!», — пронеслось в голове у Аси, её рот уже открылся, чтобы покорно произнести…

— Карим-ага, конечно, давайте к нам! — раздался сзади противный голос Жорки Непомнящего. — Аська, подсуетись, помоги человеку!

Обернувшись, Ася увидела, что за их с Гулькой столом уже развалился Непомнящий собственной персоной и даже уже наворачивает жареную куру в грибном соусе, а рядом с ним сидит осоловелый Тараска и ковыряется в спагетти.

— Давай, падай с нами, Асенька, мы тебе биточки притаранили! Скажи, Гамаюныч?

Тараска перевёл глаза со спагетти на солонку и кивнул. Карим Каримыч, рассыпаясь в любезностях, мостился третьим. Ася беспомощно огляделась…

Со стороны раздачи лёгкой походкой корсара двигался, как чёрная тень, Коршунов — в своих потёртых джинсах, винтажной майке с хаусизмом, с подносом, дребезжащим стаканами и тарелками.

Олег на ходу обвёл столовую взглядом, отыскивая свободное место. Не заметив ни отчаянно машущую ему Алию № 2, ни Алию № 1, крупную молчаливую тётку из программы «Интернет и я», сидящую, как всегда, в полном одиночестве, ни приветливо улыбающуюся троицу Коровину-Меделяйте-Дружинину (бедный юлин диджей отсыпался в номере), ни даже благосклонного кивка Корнелии, вкушающей ужин в компании с отёчным Мойдодыром и кислой Мадлен Генриховной, Олег уверенно выбрал направление и, придерживая поднос, зашагал навстречу своей судьбе. А она, дивная, вся розово-перламутровая, тонкая, в чём-то белом и пышном, с волосами боттичеллевской Венеры, с тонкими, обречённо опущенными руками, смотрела на него, как испуганная белочка, и словно звала… Нет, буркутский коньяк совсем неплох, ей-богу! Не останавливаясь, Олег свободной рукой приобнял Асю за талию и увлёк за собой, не отвечая на возмущённые крики мужской общественности.