Фонд последней надежды

Глава 27. ЖЖ. Записки записного краеведа. Опять 9 января

«…Оправился я лишь к вечеру. Стало легче дышать, как после грозы, впрыснувшей в атмосферу благотворные ионы, разряжая и обеззараживая жгучую густоту тоски. Пообедав и мило поболтав со знакомыми библиотекарскими дамами (очень приглашали на прощальный банкет, но я отказался, сказавшись больным), я вышел прогуляться в любимый сквер. Асеньки что-то давно не видно, уж не заболела ли моя голубушка? Да и сосед, Олег Юрьевич, себя не кажет. Нумер четвёртый тих и пуст, лишь изредка заглядывают в него какие-то люди — и то по надобности. Может быть, всё наконец-то кончилось? Или вообще — привиделось… Как сон в зимнюю ночь…

Привычно погладив на прощание мордочку любимой лани, выхожу из сквера, не торопясь, иду обратно в Крестьянский дом. Обычный зоркинский воскресный вечер. Холодно. Загостился я здесь. Всё, всё. Пора завершать визит вежливости.

Вот и Крестьянский дом. Долго и жадно разглядываю крестьянку и пастуха — совершенно неподвижных, конечно же. Прохожие, гомоня, вежливо обходят меня стороной. И что мне привиделось вчера? Глупости. Какие глупости. Впрочем, чего ещё было ожидать после разговора с Нютой?.. Пришлось пообещать ей… И я знал, когда произносил заветные слова „Нынче же весной приезжай ко мне в Берлин“, что она не приедет. И она знала, что не приедет, и что я знаю, что она знает. Но всё же она благодарила и говорила: „Спасибо, старик… Обязательно… Будь спок, старик… Хоп!“

И мы расстались. Теперь уже — несомненно, навсегда.

Вот сердчишко-то и понеслось…

Просто глупый старик со своими глупыми чувствами.

Или всё же деменция?!

Прочь, прочь.

Я вошёл в двери Крестьянского дома, двинулся к ресепшен.

— Ростислав Андреевич…

Я обернулся. Это был Коршунов. Но, боже мой, как скверно он выглядел! Сгорбленный, землистое лицо трясётся от нервного тика… Его терзал страх — не чета моему, нет! Это был гибельный ужас затравленного, но ещё сильного и страдающего зверя…

Вина, стыд взметнулись в моей душе. Как мог я бросить его одного! Как мог столь эгоистично заниматься собственными мелкими делишками!

— Что случилось, Олег Юрьевич? Что с вами? — воскликнул я.

— Я спать не могу… Совсем… Дома тоже херня какая-то… В зеркале… И здесь, в номере… Тени в окне… — он отводил взгляд, говорил заторможенно.

Похоже, он на грани психоза. Ну что ж, такое бывает с сильными красивыми мачо. Это ничего. Это проходит.

Я крепко взял его под руку и сказал:

— Пойдёмте ко мне, Олег. Выпьем по стакану крепкого чаю, вы мне всё расскажете. И я всё расскажу вам. Видите ли, с тех пор, как мы с вами столь неудачно пообщались, в деле вскрылись новые…»

Что она делала, как провела это весёленькое воскресенье, Ася почти не помнила. На работу не пошла. Чтоб ни с кем не объясняться, выключила телефоны. Влад, как в прежние времена, стучал клавой в своем кабинете, Вера Ивановна просила пряничек… Ребяток, слава богу, не было.

Вроде бы, обед готовила… Мясо спалила. Посуду мыла? Кажется, трижды вымыла кастрюлю, а тарелки в раковине остались. Чудились опять какие-то взгляды, зябкие тени. Голова болела. Сильно. После обеда ушла к себе, проглотила аналгин, легла. Долго маялась. В мозгу всё время прокручивалось одно и то же — как она приходит в приёмную, протягивает Артёму заявление… Как прощается с фондовскими… Как произносит поддельно весёлым тоном: «Удачи вам, Олег Юрьевич»… Горький комок, как поршень, ходил в горле. Поплакать бы. Но слёз не было. Было так мерзко, словно она и не выздоровела от тараканьего гриппа, словно всё ещё валялась в бреду, одна, никому не нужная приблудная тварь… Незаметно она опустилась в глубокую и скользкую нефтяную скважину сна.

Проснулась Ася в два часа ночи. С ясной головой. Злая, как чёрт.

Вытащила заштопанную крокодилью сумку, покидала в неё свои пожитки, сунула в чехол казённый лэп-топ. Огляделась. Чужая комната. Чужая квартира. Чужая жизнь.

Не заботясь о тишине, вышла в коридор, натянула сапоги, надоевшее до жути пальтецо.

Первым делом куплю себе шубу. И пошли все в жопу.

Заспанный Влад выглянул в коридор, очумело спросил:

— Ася…Ты что? Куда?..

— Чтоб ты сдох, Пигмалион! — рявкнула Ася, топая, вышла на площадку и с чувством хлопнула железной дверью.

На улице она полной грудью вдохнула стылый воздух и огляделась. Куда податься? И тут кто-то будто шепнул ей в ухо: «…стьянский дом…». Она сама себе кивнула и двинула к проспекту.

Через пару кварталов рядом с ней остановилась раздолбанная «девятка». Водитель распахнул дверцу.

— Мне к гостинице «Луч Востока». Знаете? — строго спросила Ася.

— Ой бой, жаным, знаю, конечно, знаю, — залопотал водила. — Случилось что?! Штуку платишь? Ночной тариф!

— Заплачу! — Ася бестрепетно забралась в машину и добавила неизвестно зачем: — Только скорее! Там человеку плохо!

— Успокойся, жаным! Домчу, как ветерок!

И не соврал. Асе показалось, что прошло меньше пяти минут — и «девятка» уже с визгом тормозила перед входом в Крестьянский дом.

Она неспешно шла по гостиничному коридору. Ей было спокойно и радостно. Сейчас она постучится, он будет удивлён, конечно… А вдруг у него кто-то есть? Да нет, не может быть.

Они поговорят, как взрослые люди.

И всё, наконец, решится.

Вот четвёртый! Ася постучалась. Никто не открывает. Неужели домой свалил? Блин, а Майрушка говорила, он здесь ночует…

Куда же пойти?

А, собственно, чего тут думать? Надо снять номер на ночь, уж наверное координатору «Ласт хоуп» здесь не откажут. А утром…

В этот момент дверь четвёртого номера мягко распахнулась.

Ася вгляделась в темень за порогом:

— Олег? Это ты?

И, не дожидаясь ответа, шагнула внутрь.

Олег проснулся ровно в два ночи на полу стариковского номера (Ростислав Андреевич уступил ему пододеяльник и свой походный плед). То, что было именно два, он понял, случайно мазнув взглядом по светящемуся циферблату часов.

Но это всё было не главное. Главным было то, что Олег не мог дышать.

Когда он был маленьким мальчиком, кто-то в детском саду рассказал ему глупый анекдот: шёл по лесу ёжик, шёл-шёл, а потом забыл, как дышать, и умер.

Олег одной рукой схватился за горло, другой дёрнул стариково одеяло, свисающее с кровати… Ростислав во сне нежно шлёпнул губами и перевернулся на другой бок.

…Перед глазами вспыхнули две ракетницы… Невыносимая боль ввинчивалась в уши, вбивала рёбра в лёгкие, выдавливала глазные яблоки… Ма… Ма…

Олег извернулся, забился на полу, как рыбина…

Проснулся старик, испуганно заблеял, невраз вскочил. Находчиво плеснул Олегу в лицо водой из стакана с протезами. Аккуратно слепленные дойчланд-челюсти покатились под кровать.

А-а… Клапаны открылись, и долгожданный воздух раскалённым ножом пронзил дыхательные пути.

Олег кашлял, кашлял, кашлял…

— Ш-што… Што такое… — прошамкал Ростислав, дрожащими руками надевая очки.

— Не знаю… — прохрипел Олег, — Что-то с горлом…

Пока старик, по-кошачьи зевая и распространяя вокруг себя удушливые волны валерианового аромата, вновь укладывался опять, Олег долго пил воду в ванной, потом просто сидел на бортике, время от времени поглядывая в зеркало.

Всё было в порядке.

Наверное, мышечный спазм.

Чепуха.

Он вернулся в комнату, снова лёг.

Вдруг в тишине коридора раздались чьи-то неспешные шаги.

Сердечный ритм дал перебои.

Постоялец какой-нибудь возвращается. Только и всего.

Сердце захлебнулось. Паника залила уши. Олег вцепился скрюченными пальцами в пододеяльник, замер, вслушиваясь.

Шаги приблизились. Пауза (сердце нервно вякнуло трижды). Тихий стук.

Материя пододеяльника тревожно трещит. Горячий пузырь раздувается в груди.

Мама!!

Но это…

Это же в соседнюю дверь!

Волна облегчения. Мышцы расслабляются. Паника отступает. Пододеяльник в безопасности.

Кажется, я обмочился.

Тьфу ты…

В ту же секунду он слышит из коридора:

— Олег! Ты здесь?

И почти сразу — хлопанье двери проклятого четвёртого номера.

Ася входит.

Комната вспыхивает пронзительным светом газовой сварки.

С потолка льётся какая-то красная жижа. Пахнет бойней. Окно распахнуто, в проёме важно колышутся кружева занавесок. Сияющий паркет, пузатый секретер, какие-то пуфики и козетки.

Чуточку вспученные обои с буколическими сценками: пастухи в фигурно изогнутых шляпах играют на толстых свирелях, их подруги в кринолинах гоняют посохами розовых, с бантиками, овечек. В ядовито-изумрудной траве таятся невероятных размеров кузнечики, муравьи и бабочки.

На полу перед кроватью с бархатным балдахином — женское тело. Неподвижное. Кровь уже свернулась. Бледное вывернутое горло, кровавые пузыри. Тонкие руки в багровых каплях. Заляпанный алыми кляксами шёлк пеньюара.

В застывшем воздухе вьётся белёсая морось. Снега становится больше, в комнате поднимается настоящая метель.

Ася смотрит на носки своих сапог, которые на глазах погружаются в мутную жижу из снега и грязи. Паркетный пол быстро затягивается лужами, вода поднимается, всё начинает плыть, дрожать, качаться на волнах. Жижа поднимается до щиколоток.

Ася не в силах двинуться. Лёд сковывает тело.

Пуфы и козетки кверху ножками дрейфуют по тёмной воде к окну. Занавески продолжают неспешно колыхаться. Бесшумно обваливается балдахин и резво плывёт к водовороту у секретера. Трубочками сворачиваются обои — кузнечики, муравьи жуки, стрекоча и шипя, спрыгивают со стен и плывут, поблёскивая матовыми спинами, к окну. Траурные бабочки «Мёртвая голова» порхают в снежной пелене.

Вода доходит до бёдер.

Труп женщины медленно поднимается. Как гигантская марионетка, мертвяк движется к Асе. Глаза закрыты, но неплотно, белые полоски белков просвечивают под ресницами. Лицо тонкое, горбоносое, сросшиеся брови, гладкая причёска. Влажно сверкают ленты кишок, текущие из вскрытого живота.

Ася парализована, она не может даже крикнуть. И двинуться. Она только смотрит. Жгучие слёзы заволакивают глаза, Ася рефлекторно моргает и видит перед собой вместо трупа в белом пеньюаре золочёную статую пастушки с отбитыми, как у Венеры Милосской, руками.

Вода поднимается уже до пояса. Секретер с треском роняет полированную крышку-пасть. Из его чрева выплывает флотилия бумажных сокровищ — дневники, книги, тетрадки, листочки, клочки, черновики.

На листочках — абрисы лица, очень знакомого. Летящие чёткие линии, прихотливые обрывы, таинственные пятна и завитки… Реденькие волосики. Тухлые глаза. Нитка шрама на переносье. Гадкая ухмылка, которая снилась ей годами.

Ася снова моргает. И слышит голос, мгновенно взрывающий мозг:

— Иди сюда, сучка… Давай… Испугалась?

По периметру ненавистной козлиной морды шевелятся щупальца и жвала.

— Ну ты, сука, совсем разленилась. Чё мать сказала бы, а? Подумала своей башкой? Чё встала, бля?

…И тогда Ася опускается в небывалую тёмную воду с головой…

Олег выбегает в коридор. Дверь штабного номера по периметру светится голубым светом. За ней что-то плещется. Он хватается за ручку и, получив ощутимый электрический удар, с криком отскакивает.

— Ася! — кричит он.

В соседних номерах раздаются голоса, кто-то выглядывает в коридор, но тут же, как улитка, втягивается внутрь своей комнаты.

Ростислав суетится рядом, шамкает беззубым ртом. Внезапно сильно отталкивает Олега и берётся за ручку…

— Не… — хрипит Олег и видит, как сияние послушно угасает и дверь распахивается.

А за ней…

…Двор его детства. Вокруг никого. Ни прохожих, ни машин, ни бабушки. Лишь угадываются вокруг силуэты домов. И в этой темноте, где-то далеко, слышится шум идущей на полной скорости машины. Большой машины. Большой и злой маши-и-и-ны-ы-ы! А-а-а-а! По-мо-о… Ма-а-а…

В комбинезоне так жарко, так неудобно, мамочка, мои ножки устали… Мне ведь не убежать, не убежать, не убежа-а-ать!!..

…Фары… Олежек бежит, увязая в снегу, но узкие лучи преследуют его, жуткая машина всё ближе, она ревёт, как дикий зверь, и… Мамамамамамама…

…Удар! Олежек, жалобно крича, падает под колёса. Железная птица с капота вонзает клюв ему в темя. Кровь застывает в жилах. Тишина. Тело немеет. Его окружает тьма. Одновременно и безбрежная, и конечная.

…Он ничего не чувствует, ничего не понимает. Он теперь никто — без прошлого и настоящего, без имени, без тела. Только разум, нет, быстро распадающийся скелет разума. Косточки, как сахар, растворяются во тьме одна за другой. Самолёты, проекты, девочки, отели, кольца, туфли, костюмы, биржа, визы, мобилы… Университет. Школа… Ма… Ма… Бабуш… ка… Па-поч-ка… А-а-а… Каранд… Котик какой… Не ложися… На б-бо… Ка… А-вва… Э-э… Ауа… А-а-эу… Е-ау… Ауе… Е-жай…Ёл-ка… Сне-ег… Кругл…Шарр?.. И вдруг вспыхнуло, озарило золотом, теплом, чудовищным счастьем: ночь, лес, берёзки, он прижимает Асю к стволу, целует… Её сияющие глаза, растрепанные, пахнущие андоррским яблоком волосы, податливые сладкие губы… Сбивчивый шёпот: «Представляешь, я шапку потеряла…»

Ася!!!

— Не кричи… Я здесь.

Олег открыл глаза. Он сидел в тусклом коридоре гостиницы, напротив дьявольского штабного номера. Рядом, уткнувшись в его плечо, сидела Ася в мокром насквозь пальто.