Фонтаны на горизонте

1

Бывают неожиданные встречи, которые иногда изменяют судьбы людей. Одна из таких встреч произошла в знойный июльский полдень 1932 года на Невском проспекте.

Ослепительное, редкое в Ленинграде солнце заливало палящими лучами город. Воздух казался густым от духоты. Многоголосый шум человеческого потока, звонки трамваев гудки автомобилей – все это было как бы приглушено казалось вялым от жары. В голубовато-белесом мареве зноя плавилась золотая игла Адмиралтейства.

Прохожие торопились скрыться в зданиях, из распахнутых подъездов которых тянуло сыроватым холодком. Но Леонтий Курилов, высокий, широкоплечий, молодой матрос торгового флота, словно не замечал жары. Он неторопливо ступал по горячим плитам тротуара, с явным удовольствием осматриваясь по сторонам, ловил обрывки разговоров прохожих, читал вывески, афиши. Покрытое густым тропическим загаром лицо моряка, с упрямым подбородком и карими, с чуть монгольской раскосинкой глазами, часто оживлялось улыбкой. После долгого рейса в чужих морях Леонтию было приятно идти рядом с людьми, говорившими на его родном языке, чувствовать себя дома.

Поднявшись по гранитным ступенькам Аничкова моста, на котором бронзовые гиганты укрощали рвущихся коней, Курилов остановился у перил, посмотрел на синеватую гладь Фонтанки. Вода в гранитных берегах казалась застывшей. Легкий голубоватый костюм, какие любят привозить моряки из дальних плаваний, плотно облегал мускулистую фигуру Курилова. Воротник кремовой шелковой рубашки был распахнут, открывая на груди часть татуировки – спасательный круг с якорем в центре – дань старым, крепко держащимся во флоте традициям. Из-под надвинутой на висок серой кепки падала подковка смоляных волос, что придавало моряку сходство с цыганом. Леонтии вытащил из кармана коробку папирос, закурил и щелчком бросил обгорелую спичку в канал. За спиной моряка раздался хрипловатый веселый голос с одесским акцентом:

– Сеньор! Будьте культурны! Пользуйтесь урнами!

Курилов не успел обернуться, как тот же голос продолжал:

– Убей меня мама! Да это же Курилка!

Моряк обернулся и изумленно воскликнул:

– Слива! Филипп дорогой! Вот не ожидал тебя встретить

Лицо Курилова выражало радость, в глазах сверкали искры восторга. Перед ним стоял моряк в желтовато-зеленой робе с множеством карманов на брюках и кителе, с пуговицами из маленьких радужно-оранжевых ракушек – искусство сингапурских портных. Руки его были заняты свертками, но он взмахнул ими и обнял Леонтия.

– Корешок![35] Каким штормом на берег выкинут? Из загранки притопал?

Филипп Филиппович Слива, давнишний друг и товарищ Леонтия, был неподдельно рад встрече. Они несколько лет делили трудности и радости морской жизни. Но два года назад Слива неожиданно заболел, а Курилов ушел в дальний рейс, и они больше не встречались.

Курилов сильным движением высвободился из объятий друга, отступил, осматривая его, и, улыбаясь, с грубоватой нежностью, как это бывает между товарищами, проговорил:

– Филя! Здоров, чертяка! А я из Сиднея пришел, да вот на риф сел.

Хотя в голосе Леонтия не было ноток горечи или досады, Слива насторожился. Улыбка сбежала, а глаза сузились и пристально смотрели на друга.

– Кэп[36] в любви отказал или чулки зазнобе привез без арматурки?[37]

– Нет, – качнул головой Курилов. Ему была приятна участливость Сливы. – Нашу коробку на капитальный ремонт поставили, а команду – в резерв. Думаю недельки две отдохнуть, а потом на новую посудину. А ты на какой болтаешься?

– Ха! – снова оживившись, воскликнул Слива и, подмигнув Курилову, кивнул в сторону, где на угловом доме виднелась вывеска ресторана. – Причалим на пяток минут. Пивко здесь – отрада моряка.

Они вошли в прохладный зал ресторана. Выбрав в глубине столик, заказали пиво.

Слива, нагнувшись к Леонтию, быстро заговорил:

– Не буду я стройным юношей с Пересыпи, если из тебя человека не сделаю. После того как нас разнесло в разные стороны, мотался в каботажке[38] и вот сейчас стал китобоем.

– Кем? – переспросил недоумевающе Курилов. – Каким китобоем?

– Таким. Будем малюток-китов на гарпун брать. – Слива посмеивался над озадаченностью друга. – Ты что, газет не читаешь?

Леонтий пожал плечами и спросил:

– К норвежцам, что ли, пришвартовался?

– Дайте мне саблю, и я из него бифштекс сделаю! – притворно вскипел Слива. – Разве может такое быть, чтобы Филипп Слива паршивым капиталистам стал служить! У нас своя, советская, китобойная флотилия теперь есть!

– Честное слово, не знал, – признался заинтересованный Курилов.

– И что мне с тобой делать? – с напускной озабоченностью протянул Слива, потягивая из бокала холодное пиво. – Скоро из Ленинграда на Дальний Восток выходит китобойная база «Приморье». Ее здесь построили. А три китобойных судна куплены у норвежцев. Наши команды за ними выезжают. Буду боцманом на одном китобойце.

Предстоящая разлука после неожиданной встречи огорчила Курилова. Постукивая пальцами по бокалу, Леонтий сказал:

– Увидел тебя – подумал, что вместе начнем ходить.

– А разве я сказал нет? – спросил Слива, вновь налив бокалы и приподняв свой. – Беру тебя в свою команду. Нам крепкие парни нужны. У тебя мореходка в порядке?

Курилов кивнул и добавил:

– Полтора года в партии.

Он хотел эти слова произнести обычно, но в голосе его прозвучала гордость.

От неожиданности Слива громко присвистнул:

– Вот это да!

Забыв о пиве, он с уважением и любопытством посмотрел на товарища. Курилов сдержанно улыбнулся:

– Думаешь, изменился? Тот же матрос.

Взглянув на ручные часы, Слива сказал:

– Курс в порт! Познакомлю с капитаном. И там решат. Ну?

– Согласен, – сказал Курилов, чуть сдвинув черные брови. Глаза его стали глубокими, строгими. – Сидеть на берегу – дело бичевское[39]. – Помолчав, добавил: – Вот уж не думал, что стану китобоем.

– Отдавай швартовы! – произнес Слива, поднимаясь со своего места.

Товарищи вышли из ресторана на душную улицу и направились в порт.

Слива, зорко поглядывая по сторонам своими быстрыми черными глазами, говорил:

– Отсюда пойдем во Владивосток. Там наш порт приписки... Смотри, какая блондинка у витрины стоит – Мэри Пикфорд![40]… Народ подобрался стоящий – мечта капитана. Наш кэп – старый морж. Фамилия его почти моржовая – Можура. Слышал, может быть?

Курилов покачал головой. Слива схватил его за руку, сверкнул глазами в сторону панели:

– Эх, какая брюнеточка! Вот бы ее подцепить на буксир...

Леонтий улыбался, хорошо зная товарища. Слива только на словах – законченный донжуан. Проводив взглядом женщину, Слива нарочито громко вздохнул и, прикрыв глаза, продолжал:

– Тебя обязательно зачислят, или не я Слива. Вот кем бы тебя сделать? Знаешь что? – он даже схватил Курилова за локоть. – У нас наблюдателя нет. Убей меня мама, если ты не классический бочковой!

– Ты подожди, Филипп... – начал Курилов. Но боцман перебил его, помахав кому-то рукой:

– Эй! Укротитель китов!

К ним подошел моряк с тонкой юношеской фигурой. Его синий китель, несмотря на жару, был застегнут на все пуговицы и крючки. Над левым карманом поблескивал маленький комсомольский значок.

– Петр Турмин! – театральным жестом представил его Курилову боцман. – Наша могучая смена. Впервые идет в кругосветку!

Турмин сдержанно улыбнулся.

– Протяните свою интеллигентную руку моему другу, – сказал Слива. – Ковыляй с нами до порта, – пригласил он Турмина.

В порту грохотали лебедки. Над головой проплывали в сетках бочки, тюки. Непрерывной лентой тянулись по конвейерам в широко раскрытые двери пакгаузов мешки с рисом и мукой, аккуратные с пестрыми наклейками ящики с апельсинами и яблоками. С берега на пароходы грузились металлические балки, машины в решетчатых ящиках. Моряки шли мимо пароходов под иностранными флагами. Курилов рассеянно читал названия судов и портов, к которым они были приписаны.

– Стоп! - неожиданно крикнул Слива. – Вот она, наша мамочка-база.

Они остановились около большого стотридцатиметрового судна. Курилов с недоумением смотрел на поднятую, тупо срезанную корму. В ней был огромный четырехугольный вырез, начинавшийся у самой воды и доходивший почти до юта[41]. От воды же шла и покатая площадка к верхней палубе.

– Что это за ворота? – удивленно спросил Курилов. Слива тоном экскурсовода заговорил:

– Эта «калиточка» называется слипом, через нее будут втаскивать китят для стрижки и бритья.

На палубе была видна сложная система стрел и лебедок. По широкому трапу сновали рабочие, матросы. В стропах поднимали какой-то груз.

По всему чувствовалось, что судно готовится к выходу в плаванье.

Слива торопил Курилова:

– Не становись на якорь. Идем к кэпу.

Петр Турмин уже куда-то исчез. Моряки вошли в кирпичное здание, на дверях которого была прибита картонка с надписью: «Китобойная флотилия «Приморье». В длинном коридоре Слива остановился перед дверью с надписью: «Китобойное судно «Шторм» и открыл ее.

– Разрешите войти, товарищ капитан?

Голос Сливы теперь звучал по-деловому. Сам он подтянулся, собрался. За столом сидел широкоплечий пожилой моряк с отвисшими запорожскими усами. Прищуренные глаза под взъерошенными бровями точно высматривали какую-то далекую цель. В густых волнистых волосах светилась седина. Это и был тот самый капитан Можура, о котором говорил Курилову боцман.

– Матрос Курилов прибыл со мной для несения службы на китобойном судне «Шторм»! – лихо доложил Слива и указал головой на Курилова.

Можура жестом приказал боцману умолкнуть, быстрым хмурым взглядом окинул лицо, фигуру Курилова и, видимо, остался доволен. С едва заметной под усами улыбкой капитан сказал:

– Как же так выходит, товарищ Слива? В команду нашу товарищ Курилов еще не принят, а вы уже докладываете, что он прибыл для несения службы.

– Илья Петрович, – протяжно проговорил Слива. Глаза его лукаво поблескивали. – Вы же сами отдали мне приказ настоящих моряков подбирать. Вот я и привел. Курилов мой морской брат...

– Давайте знакомиться, – обратился Можура к Курилову и указал на стул.

На широком грубоватом лице капитана все было крупным: нос, губы, подбородок. Коричневую кожу, выдубленную непогодой и годами, покрывала паутина морщин. Можура несколько секунд молчал, занявшись трубкой, затем в упор посмотрел на Курилова и сказал:

– Расскажите о себе.

На следующий день Курилов был приглашен к помполиту флотилии Степанову. Провожая Леонтия, Слива давал наставления:

– С этим ухо держи востро. Чуть зазеваешься – проглотит, как акула ржавую консервную банку, у-ух!..

– Что, строг? – спросил Курилов. Боцман, не отвечая, махнул рукой.

У Сливы были причины опасаться помполита. Как-то он явился в порт навеселе и попал на глаза Степанову. Помполит пригласил моряка к себе в кабинет. Через час Слива вылетел оттуда с испариной на лбу. На следующий день беседа продолжалась. О чем с ним говорил Степанов, Филипп Филиппович никому не рассказывал.

Курилов постучал в дверь кабинета помполита и получил приглашение войти.

Степанов – рослый человек, для которого комната казалась тесноватой, – стоял над развернутой на столе картой. Он поднял навстречу Курилову моложавое, чисто выбритое лицо. На нем была полувоенная форма из серого коверкота. Над правым грудным карманом - орден Красного Знамени.

По тому, как держался и говорил Степанов, Курилов понял, что он не моряк.

– Товарищ Курилов? – переспросил помполит Леонтия. – Капитан Можура говорил о тебе. – Голос у него был ровный, густой. Он крепко пожал руку матросу и продолжал: – Значит, нашего полку прибыло. Это очень хорошо. Садись. Нам есть о чем потолковать.

После первых слов Степанова у Курилова исчезла та скованность, которая бывает при первой встрече с начальством.

Задав несколько вопросов, касавшихся биографии Курилова, и внимательно выслушав его, Степанов просто сказал:

– О тебе и райком, и пароходство дали отличные отзывы. Рекомендуют. Нам партийцы очень нужны. На «Шторме», к сожалению, пока коммунистов раз, два – и обчелся.

«Значит, я принят на флотилию, – подумал Курилов, и от этой мысли у него стало приятно и светло на душе. – Ну, Слива, спасибо тебе».

Леонтий понял, что перед ним раскрывается новая и интересная жизнь. В детстве ему приходилось читать о китобоях, но, кроме каких-то смутных картин моря, охоты и почему-то ярко описанных попоек, у него ничего в памяти не осталось.

– Эх, людей, людей у нас мало, товарищ Курилов! Специалистов нет, приходится из-за границы приглашать. Но ничего, я верю, у нас скоро будут свои кадры, да и не хуже заграничных. Верно, а?

Он встретился взглядом с Куриловым, и матрос увидел его серые глаза, такие ласковые и приветливые. Степанов просто советовался с Куриловым. Подвинув к себе свежий номер «Ленинградской правды», он сказал:

– Вот сегодня сообщают: «Днепрогэс имени Владимира Ильича Ленина дала электроток». На открытии выступили товарищи Калинин и Орджоникидзе. Трудно было строить, трудно. Но победа одержана. И вот Алексей Максимович Горький пишет: «Днепр побежден и отныне будет покорно служить делу развития социалистической культуры». Хорошо сказано! – Степанов оторвал взгляд от газетного листа. – Нам тоже будет трудно осваивать китобойный промысел. Но освоим. Верно?

Не ожидая ответа, словно заранее зная, что с ним согласны, он широко и открыто улыбнулся, как только могут улыбаться честные и добрые люди, и эта улыбка понравилась Курилову. Он не сомневался, что именно так и будет, как сказал помполит.

Степанов вышел из-за стола, сел против Курилова и стал рассказывать:

– Когда я партизанил в Приморье, был у нас в отряде такой случай. Вызвал к себе комиссар одного бойца и приказал: «Иди на Сучанскую шахту номер такой-то и устройся там машинистом». Партизан только глазами замигал. Никогда он даже близко около машин не был. Стал отказываться. Тогда комиссар сказал ему: «Такое тебе партийное поручение. Партия дает задание». И что же ты думаешь, товарищ Курилов? Ушел на шахту партизан, и скоро мы узнали, что он – помощник машиниста, а потом и машинистом стал. Благодаря ему мы много боевых операций успешно провели.

Курилов не сразу понял, какое отношение имеет этот рассказ к его предстоящей работе на китобойной флотилии.

Помполит, пристально наблюдая за матросом, почти строго сказал:

– Думаешь, наверное, зачем я тебе все это рассказываю? Верно? А вот зачем. Через несколько дней наши экипажи выезжают в Норвегию. Будут принимать китобойные суда в Тёнсберге. Знаешь, чем этот город знаменит? Ему тысяча с лишним лет. Но знаменит он не этим. У нас есть города и подревнее. Тёнсберг – город китобоев. Норвежцы издавна считают себя лучшими китобоями мира. Эта уверенность у них еще более укрепилась, когда один из китобоев, капитан Свен Фойн, изобрел гарпунную пушку. Это было в прошлом веке. С тех пор норвежцы установили монополию на гарпунеров, и вот нам тоже приходится их к себе приглашать.

Курилов понял, что Степанов высказывал какие-то тревожившие его мысли, но до конца, полностью, понять их еще не мог. А помполит смотрел ему в глаза и раздельно, так, чтобы тот хорошо запомнил, сказал:

– Тебе дается партийное поручение. Ты не только матрос, ты, прежде всего, коммунист. Понимаешь? Внимательно присматривайся ко всему, особенно к тем участникам, на которых будут иностранцы. Советский Союз для капиталистов хуже, чем бельмо на глазу. И они будут нам вредить. Так что будь начеку.

– Теперь ты китобой, и твоя обязанность присмотреться и выбрать для себя новую профессию, специальность, чтобы со временем заменить иностранца и работать лучше его. Ясно?

Курилов утвердительно кивнул. Степанов протянул ему руку.

– Ну, попутного ветра, как говорят моряки.

Курилов вышел, думая об услышанном. Он знал, что не только ему одному дал Степанов такое боевое задание, подобные беседы тот вел с каждым коммунистом флотилии.

– Не схарчил? – спросил появившийся откуда-то Слива, но Курилов, занятый своими мыслями, не слышал его, и это обидело боцмана. Почему-то задело его и выражение лица Леонтия, безусловно довольного встречей со Степановым. – Товарищ Курилов, – официально произнес Слива, – готовьтесь к отъезду. Сегодня в ноль десять поездом отправляемся в Хельсинки, а оттуда в Норвегию, Сейчас явитесь к капитану.

– Есть явиться к капитану! – ответил Курилов, улыбнувшись вслед боцману.

2

Рандольф Дайльтон отличался вспыльчивостью и раздражительностью. С тех пор, как большевики выгнали флотилию «Вега» и задумали создать на Тихом океане свой китобойный промысел, президент компании рвал и метал. Достояние своего патрона хорошо понимал советник Гжеймс.

Поджарый, добродушный на первый взгляд, с лицом стареющего спортсмена, Гжеймс, как всегда, сидел в кресле спиной к огромному, во всю стену, окну и, не отрываясь, следил за Дайльтоном. Тот, высокий и худой, в отлично сшитом костюме, неторопливо ходил по мохнатому голубому ковру, в который раз возвращаясь от одной стены кабинета к другой.

Президент не мог спокойно оставаться в кресле. О, Гжеймс лучше, чем кто-нибудь другой, знал, в чем дело. В случае успеха большевиков компания «Дайльтон и Ко» теряла значительную прибыль от продажи китовой продукции России через своих немецких и норвежских посредников; русские обеспечат себя китовым сырьем. А закупали они до сих пор его на солидную сумму. Тут было отчего нервничать.

А в том, что большевики добьются успехов в создании своего промысла, Гжеймс не сомневался. Вот уже пятнадцать лет весь мир является свидетелем того, что они всегда выполняют задуманное, как бы им ни мешали. «Так и с китобойным промыслом будет, черт меня возьми, – сказал про себя Гжеймс и потер свои бритые щеки. – В чем мы можем помешать большевикам?» Пытаясь найти решение задачи, он сосредоточенно смотрел на узкие носки коричневых ботинок на своих длинных ногах.

Дайльтон подошел к столу и, опершись костяшками пальцев о его лакированную, зеркальную поверхность, в упор посмотрел на своего советника.

– Как же получилось, что большевики так быстро купили у Свенсона китобойные суда? – Ударив костяшками по столу, президент добавил: – Почему мы их не перехватили? Где были вы?

– Свенсон предлагал эти суда нам, но мы, – тут Гжеймс часть вины брал на себя, хотя во всем был виноват только Дайльтон, – мы предложили ему за них значительно меньше, чем он просил. Думали, что он уступит. Вот большевики и воспользовались...

– Что теперь можно сделать? – Дайльтону хотелось выругаться, но он сдержался. У рта еще резче стали складки.

– Назад суда получить невозможно. Советские команды уже прибыли в Тёнсберг, и на китобойцах подняты советские флаги. Гарпунеры уже подписали договоры.

– Гарпунеры... – проговорил Дайльтон и на секунду задумался, что-то прикидывая, – Кто такие?

– Оставшиеся без дела. Пьяница Андерсен, старый Харсен с помощником и Тран Майер. Свенсон точно выполнил указание Союза гарпунеров не продавать суда с гарпунными пушками иностранцам без гарпунеров-норвежцев. – Гжеймс усмехнулся и поднял глаза на патрона. – В документах так оговорено, что русские и близко к гарпунным пушкам не подойдут.

Дайльтон не разделял веселого настроения своего советника. Он опустился в кресло и тоном приказа сказал:

– Надо, чтобы в пути гарпунеры ушли, с китобойцев. Флотилия без них мертва! Договор не позволит русским поставить к пушкам кого-нибудь другого. Да у них и нет своих гарпунеров. Где сейчас флотилия русских?

– База «Приморье» уже в Киле. Ждет китобойцев. – Гжеймс стал озабоченным. – Согласятся ли гарпунеры...

Но его перебил Дайльтон:

– Деньги уговорят. Если будут сопротивляться, то тогда... – Дайльтон сжал губы и коротко отрывисто махнул вытянутой рукой, точно что-то сбивая ее ребром.

Советник президента понимающе кивнул, а Дайльтон продолжал, четко произнося слова:

– Вылетайте в Германию и там попытайтесь вывести базу «Приморье» из строя. Кильский канал очень узкий. Не так ли?

Советник снова кивнул. Дайльтон продолжал быстро, решительно:

– Разыщите Отто Грауля. Пошлем его к большевикам.

– Грауля? – у Гжеймса дрогнули рыжеватые брови. – Для русских он раскрытая карта.

– У русских короткая память, да к тому же он был тогда норвежцем Юртом Бромсетом. Ха-ха-ха! – хохотнул Дайльтон и резко, оборвав смех, почти грубо сказал: – Времени не теряйте! Вылетайте первым самолетом!

3

– Вот наши китобойцы, – указал представитель советского торгпредства на три маленьких, низкобортных и довольно широких на вид судна, похожих друг на друга, как близнецы.

Курилов, стоявший на причале вместе с другими членами команды, жадно всматривался в пароходики, больше напоминающие буксиры, чем охотничьи суда, и его охватывало чувство, близкое к разочарованию. Метров тридцати длиной, с резко поднятым баком и большой, непропорциональной по отношению ко всему судну, трубой, они казались уродливыми, тихоходными.

– Если в Одессе узнают, что я топаю на такой шаланде, – поскреб в затылке Слива, – то мне туда хоть не показывайся!

– Вы напрасно, товарищ, огорчаетесь, – обратился к нему представитель торгпредства. – С виду эти суда неказистые, но их морские качества превосходны. Машины в девятьсот сил, а скорость могут развивать до четырнадцати миль в час!

Курилов уже с большей симпатией взглянул на китобойные суда. Моряки стояли на пирсе с чемоданами и саквояжами. «На каком же мне придется служить?» – подумал Курилов.

– Экипажу «Шторма» подняться на судно! – подал команду Можура.

На металлических, густо усеянных пятнами ржавчины, давно не крашенных корпусах еще не были выведены советские названия судов. Представитель торгпредства указал на правый крайний китобоец:

– Вот «Шторм». Следующие – «Фронт» и «Труд». Пошучивая, моряки поднялись по трапам на свои суда, которые оказались сильно запущенными, грязными. Железные части запорошила ржавчина, медные покрылись сине-зеленой плесенью окиси.

Прежде эти суда принадлежали крупному норвежскому китобою Свенсону. Но он не выдержал конкуренции сильной американской китобойной компании Дайльтона, которая сосредоточила в своих руках большое количество акций многих китобойных компаний мира, и прекратил промысел. Суда были поставлены на прикол. Президент Дайльтон хотел их приобрести за бесценок, но Свенсон решил: пусть лучше съест их ржавчина. И неожиданно получил предложение от советского торгпредства на покупку этих судов. Сделка состоялась быстро.

– Урна в воскресенье у Ришелье[42] бывает чище, чем эта посудина, – бормотал Слива, обходя вместе с Куриловым судно. – Драить все придется до седьмого пота.

Он в сердцах отшвырнул носком ботинка обрывок каната и двинулся дальше, мимо мощной лебедки, укрытой рваным брезентом, к полубаку. Там виднелась курносая, метра в полтора–два пушечка, затянутая чехлом.

Едва боцман ступил на трап, ведущий к ней, как сзади послышался хрипловатый голос, произнесший по-английски:

– Стоп!

Моряки обернулись и увидели на капитанском мостике, от которого к гарпунной пушке был переброшен пологий трап с поручнями, человека в коричневом свитере. Скуластое лицо его было в глубоких морщинах. Редкая рыжеватая бородка торчала вперед. В ней застряли крошки еды. Очевидно, человек только что завтракал. Маленькие глаза смотрели подозрительно.

– В чем дело, товарищ? – спросил громко по-английски Курилов. – Кто вы такой?

– Я вам не товарищ, – огрызнулся человек в свитере. – Я гарпунер Тран Майер!

– Я счастлив познакомиться с вами, но, между прочим, это советское судно, и я его боцман! – сердито говорил по-русски Слива, плохо владевший английским языком. – Может быть, вы мне пропуск на бак выпишете?

Майер, видимо, догадался, о чем говорит боцман, и более гневно предупредил:

– К пушке запрещается подходить!

Курилов не успел ответить. Рядом с Майером появился Можура и приказал морякам явиться в кают-компанию. Гарпунер, проводив их подозрительным взглядом, скрылся. Очевидно, он через иллюминатор из своей каюты следил за полубаком.

Курилов и Слива чувствовали себя так, словно получили пощечины. Молча они последовали за капитаном. В тесной, отделанной красным деревом и ясенем кают-компании собралась вся команда. При входе Можуры разговоры стихли.

Можура опустился в кресло и заговорил:

– Товарищи! Через пять суток мы выходим в море. Наше судно сильно запущено. Его необходимо привести в нормальный вид. Поэтому снимайте свои праздничные костюмы и надевайте робы.

Можура коротко и ясно отдавал распоряжения, а затем предупредил:

– На гарпунную площадку не подниматься! Моряки зашумели. Можура поднял руку:

– Иностранная, китобойная фирма продала нам эти суда с условием, что гарпунерами на них в течение пяти лет будут работать норвежцы. Мы вынуждены, пока у нас своих гарпунеров нет, не дотрагиваться до пушек. Таковы условия заключенного с фирмой договора, и их надо строго соблюдать. Это приказ. Можете приступать к делу.

Моряки стали расходиться. Капитан задержал Сливу и Курилова.

– Вы прежде всего выведите на корпусе название нашего судна. Порт приписки – Владивосток.

– Есть! – вытянулся Слива. Для него этим приказом капитана как бы сглаживалась обида, нанесенная гарпунером.

Присутствие советских моряков всполошило жителей города. Скоро пристань была запружена народом. Здесь были и простые моряки, и докеры, и грузчики, и какие-то люди, прятавшие свое любопытство и ненависть под презрительными улыбочками на холеных лицах. Суетливые фоторепортеры щелкали затворами аппаратов, бегая вдоль причала и пытаясь прорваться на суда. Но капитаны приказали не пускать их, чтобы не мешали работать командам.

Расположившись в люльке, висевшей у носа судна, Курилов тщательно выводил буквы. С пирса доносились крики. Кто-то на ломаном русском языке выкрикнул:

– Да здравствуют советские моряки!

Шум на берегу усилился. Курилов обернулся и увидел» что там возникла драка. Появилась полиция, и скоро вся пристань была очищена от людей.

Советским морякам было запрещено выходить на берег. Слива фыркнул:

– Вот любители свободы! Заботятся, чтобы наши ножки не устали от прогулок по их тротуарам!

Вечером из советского консульства китобоям прислали пачку иностранных газет. В них были статьи с кричащими заголовками: «Москва решила истребить китов!», «Советские китобои работают закованными в кандалы!», «Московские шпионы под видом китобоев!»

– Да! – покачал головой Можура и неторопливо расправил усы, что служило у него признаком хорошего настроения. – Собака лает, а ветер носит.

Дни летели быстро. И как ни мало было времени, моряки буквально преобразили суда. От надпалубных надстроек распространялся запах свежей краски, сияли на солнце надраенные медные части.

Накануне выхода в море китобоям все же удалось провести несколько часов на берегу. Они поднялись по каменистой дороге, извивавшейся между невысокими, но густо росшими деревьями, на вершину горы Шлетсфелле. Отсюда открывался вид на город. Он лежал в пышной зелени на берегах фиорда, голубая вода которого была зеркально-гладкой. У причалов дымились десятки судов.

Среди зелени белели красивые особняки. Их построили еще в семнадцатом – восемнадцатом веках, когда Тёнсберг был китобойной столицей мира. Свою прогулку моряки закончили у памятника Свену Фойну, капитану и китобою.

Курилов с любопытством смотрел на потемневшее от времени и непогоды бронзовое лицо Фойна. Взгляд китобоя был устремлен в морскую даль, навстречу ветру.

Как ни старался скульптор выполнить волю заказчиков, хозяев китобойной компании, и придать лицу Фойна выражение официально-героическое, бездушно-надменное, оно сохранило черты человека, познавшего превратности жизни.

И чем дольше смотрел на памятник Курилов, тем ближе и понятнее становилась ему судьба Свена Фойна. «Сколько тебе штормов – и морских и житейских – пришлось перенести! – думал Леонтий. – Тебе, простому моряку, поставлен этот памятник. Значит, заслуга твоя большая».

От этих мыслей Курилова отвлек работник советского консульства, который говорил:

– К середине прошлого века китобойный промысел сходил на нет. Так называемые гладкие киты были в основном выбиты. Но были огромные запасы китов-полосатиков. Однако после убоя их туши тонули, поэтому добыча полосатиков в открытом море была невозможна. Но вот Свен Фойн создал гарпунную пушку и применил компрессор для накачивания китовых туш воздухом. Они не тонули, а превращались в своеобразные поплавки. Это позволило добывать китов-полосатиков. На них до тех пор не охотились. Китобойный промысел получил с этого времени небывалое развитие и принес огромные капиталы судовладельцам и пайщикам китобойных компаний. А Свен Фойн провел свои последние годы в бедности,

– У них все хорошие люди так кончают! – произнес кто-то из моряков.

Можура и капитан китобойца «Труд» Орлов возложили к подножию памятника венок.

На рассвете три маленьких судна вышли из фиорда и, идя в кильватер «Шторма», легли на курс: Гамбург. Но в море от капитан-директора флотилии была получена радиограмма – идти в Киль.

4

В полдень на капитанский мостик китобойной базы «Приморье» вышел капитан-директор флотилии Геннадий Алексеевич Северов.

Высокий, с чуть узковатыми плечами, худощавым смуглым лицом, на котором горели по-южному карие глаза, он казался моложе своих шестидесяти лет. Только седина, не пощадившая ни один волос, выдавала его возраст. Тонкие крылья носа с горбинкой гневно дрогнули. Северов рассматривал берег, нервно постукивая пальцами по планширу мостика.

Вот уже четвертые сутки база стояла у входа в Кильский канал на виду Хольтенау, портовой части города Киля. Вокруг шныряли легкие суденышки, входили и выводили из канала огромные океанские транспорты и военные корабли, а до «Приморья» все еще не дошла очередь. Портовые власти вежливо извинялись, слегка разводили руками – не хватает лоцманов и рулевых!

За спиной послышались шаги. К капитан-директору подошел Степанов. Он был в морском кителе, так же ладно сидевшем на нем, как и гимнастерка. Заметив насупленные брови капитан-директора, он положил свою широкую ладонь на барабанившие пальцы Северова:

– Не хмурься, Геннадий Алексеевич. Картина здесь довольно приятная.

Берег был в зелени парков и садов. Домики готической архитектуры поднимали над деревьями яркие зеленые, красные и желтые крыши. Северов быстро проговорил:

– Эту картину я могу нарисовать с закрытыми глазами – так надоела. Сколько раз я здесь проходил, и никогда не было подобной волокиты. Едва успеешь подойти к Килю, а на борту уже и лоцманы и рулевые. А сейчас... – Он пожал плечами и поправил съехавшую на лоб морскую фуражку с большим тяжелым козырьком.

– Не нравится мне эта остановка, – продолжая мысль капитан-директора, сказал Степанов. – Нужно быть начеку. Ты хорошо знаешь канал?

– Как свои пять пальцев, – кивнул Северов. – Могу сам свободно провести судно, но здесь свои правила.

– Сложная сейчас в Германии обстановка, – размышлял вслух Степанов. – Социал-демократы, как всегда, только болтают. А этот Гитлер со всей шайкой фашистов, того и гляди, захватит власть. Что-то он слишком смел. Думаю, что здесь не обошлось без поддержки тех, кто мечтает снова изготовлять в Руре пушки, а затем начать новую войну.

Из радиорубки вышел радист и протянул капитан-директору радиограмму. Быстро пробежав ее взглядом, Северов оживленно воскликнул:

– Можура радирует! Завтра китобойцы будут здесь!

– Отлично. Соберемся все вместе и начнем наш поход через Атлантику.

...Утром китобойцы, чуть покачиваясь, подошли к базе и бросили рядом якоря. Можура поднялся на «Приморье» для рапорта.

К китобойным судам от берега ринулась целая флотилия моторных лодок с портными, торговцами всякой мелочью. На одной из них было только два пассажира. По одежде они походили на моряков, но лица их не были обветрены.

Моторка подошла к «Шторму» и застопорила ход. Один из пассажиров, сложив руки рупором, крикнул по-английски:

– Где гарпунер Тран Майер? Его хотят видеть друзья!

Из каюты вышел Майер. Курилов заметил, что гарпунер равнодушно посмотрел на вызывавшего его человека, и спросил:

– В чем дело?

– Майер, тебя хочет видеть твой старый друг Никольсон. Он только вернулся из Гонолулу и привез вести для тебя.

Услышав имя Никольсона, гарпунер с явной тревогой оглянулся, кивнул сидевшим в моторке и скрылся в своей каюте. Вскоре он вернулся, натягивая на плечи макинтош, и перешел на борт моторки. Приняв гарпунера, моторка направилась к китобойному судну «Труд». Там гарпунером был Андерсен. За время пути моряки видели его только мельком.

Еще в Тёнсберге каюту Андерсена заставили ящиками с коньяком и ромом. Грузный, с опухшими он непрерывного пьянства лицом, он поднялся по трапу и, мигая мутно-серыми, точно вылинявшими глазами, прохрипел:

– Я готов выйти в море!

От гарпунера несло перегаром. Боцман «Труда» Журба такого же мощного сложения, как и гарпунер, только вздохнул:

– Хватим мы горя с этим гарпунером. Чистая помпа! Дует коньяк, как воду!

Когда пришли в Киль, Андерсен не вышел на палубу. Из моторки попросили позвать гарпунера. Журба сам отправился за ним. Открыв дверь, боцман невольно сделал шаг назад. В лицо ударил спертый воздух, насыщенный запахом алкоголя. Растрепанный, в раскрытой на заросшей груди ночной рубашке, Андерсен лежал на койке. На столике стояла недопитая бутылка рому.

Больше знаками, чем словами, Журба объяснил гарпунеру, что его зовут какие-то люди с берега. Андерсен, наконец, промолвил:

– Кэп хочет видеть меня?

– Ноу, нет, – покачал головой Журба. – Чужие люди. Мэн бич!

Андерсен сплюнул на пол, отчего Журбу, страстно любящего чистоту, передернуло. Такой же неряха, как и те, что были на «Веге». Едва сдерживая свое возмущение, он повторил:

– Тебя зовут люди с берега.

Андерсен приподнялся на локте и разразился такой бранью, состоящей из смеси разных языков, что Журба, хотя и понимал только отдельные слова, отступил назад.

Не добившись встречи с Андерсеном, люди в моторке причалили к китобойцу «Фронт». Здесь по палубе прохаживался гарпунер Харсен, человек с редкими седыми волосами и маленьким сморщенным лицом. В зубах он держал дешевую сигару.

Харсен недоверчиво отнесся к посетителям. Он несколько раз переспросил, что надо, подумал, а затем, когда в моторке стали выказывать нетерпение, крикнул старческим голосом:

– Хорошо, еду!

Харсен вошел в свою каюту. Здесь, стоя на коленях, тщательно тер пол человек лет сорока с крепкой фигурой моряка. Это был помощник гарпунера Нильсен.

– Слушай, Олаф! – обратился к нему Харсен.

Тот поднял голову. Пряди черных волос падали на вспотевший лоб, перерезанный морщинами. Темные глаза, покорно смотревшие с открытого, приятного лица, говорили о том, что этот человек привык подчиняться, выполнять чужие приказания. Олаф держал в руках тряпку, с которой на пол звонко капала грязная вода.

– Я съезжаю на берег, - продолжал Харсен. –А ты побыстрей убери каюту, возишься как черепаха. Стареть начинаешь, - закончил он ворчливо, хотя сам был старше Нильсена на полтора десятка лет.

Нильсен молчал, не поднимаясь с колен. Гарпунер, переодеваясь на ходу, зацепил плащом за ведро и опрокинул его. Грязная вода залила чистый пол. Олаф стал торопливо вытирать лужу.

Когда Северову доложили, что два гарпунера вызваны на берег каким-то Никольсоном, он сказал об этом сидевшему у него в каюте Степанову и спросил:

– Кто это может быть?

– Никольсон, Никольсон... – насторожился помполит и вдруг, вспомнив, воскликнул: – Это же президент Союза гарпунеров, бывшей Лиги. Неужели он здесь, в Германии? Для чего вызваны на берег гарпунеры? Не нравится мне это, Геннадий Алексеевич.

– Как бы гарпунеры не загуляли на берегу, – обеспокоенно проговорил Северов.

– Боюсь, что гарпунеры не ром сейчас пьют. – Степанов подошел к иллюминатору.

– Не понимаю твоего опасения, – признался Северов.

– Хорошо было бы, если бы я ошибся, – отозвался помполит.

Мягкие сумерки опустились на зеленые и красные крыши домов Киля. В сумерках таяли шпили кирок, сливались в одну темную массу парки и сады. Ярко разгорались в вышине звезды. Зажигались огни на судах

«Приморье» опоясалось двойным рядом иллюминаторов. Серебристо-голубоватые потоки света хлынули из прожекторов на верхнюю палубу. На ней было оживленно.

Северов отдавал команды. Гремела в шлюзах цепь, выбирались якоря. «Приморье» готовилось войти в Кильский канал.

Степанов тихо, чтобы не разобрал лоцман-немец, стоявший недалеко от них, сказал Северову:

– Может, было бы лучше дождаться утра? В темноте все может случиться!

– Будем внимательны, – ответил капитан-директор. – Если откажемся идти сейчас, могут еще неделю продержать.

Якоря были подняты. «Приморье» двинулось к входу в узкий канал, зеленые берега которого скрывались в темноте. Северов передал управление судном немецкому лоцману. За штурвалом стоял немецкий рулевой.

Лоцман, высокий, со спокойным бесстрастным лицом, словно не замечал присутствия Северова и Степанова. Он бросал рулевому короткие команды.

«Распоряжения правильные, но слишком часто их меняет, – отметил про себя Северов. – Рулевой непрерывно крутит штурвал. Так и в берег врезаться немудрено!».

Впереди «Приморья» шли два китобойца: «Труд» и «Фронт», а за кормой – «Шторм». Не случайно так расставил суда Геннадий Алексеевич. Сердце моряка словно чувствовало опасность.

Китобойные суда вели тоже немецкие лоцманы и рулевые. Лоцман на базе продолжал бросать команду за командой. «Приморье» шло в густой темноте, где-то за его бортом совсем близко лежали низкие берега канала. Можура с мостика «Шторма» следил за базой. Он был настороже. Слива со своей командой находился на баке. Все молчали. Было слышно лишь, как вода плещется у бортов под равномерный гул машин, да одиноко, точно крик ночной птицы, раздавалась команда лоцмана. И хотя все пока шло хорошо и спокойно, но на судах росло напряжение. Оно все больше охватывало моряков. Люди чего-то ждали. Напряжение породило тревогу.

...Пушечный выстрел у самого уха показался бы морякам тише, чем этот глухой удар и скрежет. «Приморье» ткнулось носом в берег. Кое-кто не удержался на ногах. Лоцман забегал по мостику, что-то слишком громко крича на рулевого.

«Похоже на инсценировку возмущения и негодования», – мелькнуло в голове Степанова.

«Приморье» стало поперек канала. Никто не видел, как лоцман в темноте сжал кулаки и яростно кусал губы...

Северов быстро отдавал одну команду за другой своему рулевому, заменившему по его приказу у штурвала немца. Лоцман попытался снова взять на себя управление судном, но капитан-директор бросил ему только одно:

– Отойдите!

В голосе Северова прозвучали такие нотки, что лоцман благоразумно отступил. То же самое произошло и на «Шторме». Можура просто плечом, без единого слова, оттеснил лоцмана и подвел судно к корме базы. По команде капитана Слива подал на «Приморье» трос, и «Шторм», используя всю силу своей машины, стал оттаскивать базу, которая тоже давала обратный ход.

Второй помощник Северова, проверив состояние носовых отсеков, вернулся с успокаивающим сообщением: кроме небольшой вмятины возле форштевня, других повреждений нет.

«Приморье» стало вдоль канала. Лоцман вновь, попытался взять на себя команду, но Степанов предусмотрительно посоветовал Северову:

– Веди судно сам, Геннадий Алексеевич. А ему прикажи покинуть мостик. Без него обойдемся.

1

Капитан китобойного судна «Труд» Владимир Федорович Орлов вышел на мостик и невольно зажмурился от ослепительного тропического солнца, висевшего над головой. Сквозь веревочную подошву мягких туфель чувствовалось, как накалена палуба.

Худощавое молодое лицо капитана было сумрачным. нет, не таким он представлял себе будушее, когда ему вручали диплом капитана дальнего плавания. Светлые глаза Орлова тоскливо смотрели на спокойные воды Тихого океана. Океан едва слышно дышал, да негромко журчала, шелестела, изредка всхлипывая, вода у низких бортов. В этих звуках молодому капитану слышалась насмешка.

«Осел, какой осел! И зачем согласился идти на китобойное судно? Точно мальчишка, дал себя уговорить. Вот теперь всю жизнь и придется, как мяснику, возиться с китовыми тушами. С китобойного судна никогда не переведут на океанский пароход. Эх!..»

Владимир Федорович опустил руки на поручни мостика и тут же отдернул их, прикусив губу. Накаленный металл обжег ладони.

– Товарищ капитан! – окликнул его кто-то. – Владимир Федорович!

Орлов обернулся. Перед ним на ступеньках трапа стоял в легкой сетчатой безрукавке Журба. Смуглый по природе, он под лучами тропического солнца превратился в «негроиндейца», как шутя называли его матросы.

– Наш гарпунер что-то лопочет, может, ему с белой горячки мерещится, все в море пальцем показывает.

Андерсен стоял у фальшборта, защищая ладонью глаза от солнца. Он что-то рассматривал вдали.

– В чем дело, господин Андерсен? – спросил его по-английски Орлов.

Гарпунер подошел к мостику и прохрипел приветствие. Вид у него был отвратительный. Давно не бритые щеки и подбородок поросли грязновато-серой щетиной, опухшее багровое лицо с побелевшими губами казалось больным, маленькие глаза заплыли.

– По левому борту киты, господин капитан. Испробуем пушку, – вяло, словно думая о чем-то другом, произнес Андерсен.

Орлов скользнул взглядом по воде, но ничего, кроме бурунов в миле от судна, не заметил. Он почувствовал большую неприязнь к Андерсену. Ему захотелось чем-то унизить этого горького пьяницу, выставить его на потеху всей команды. «Где же он видел китов, и как он будет охотиться?» – продолжая всматриваться в океан, размышлял Орлов. Андерсен выказывал нетерпение. Наконец, заметив фонтаны китов, Орлов кивнул гарпунеру: «Действуйте!»

– Слушайте мою команду! – уже другим, деловым тоном распорядился Андерсен и с неожиданной для него легкостью побежал на бак. – Боцман, со мной!

По сигналам Андерсена капитан изменил курс судна, и «Труд» лег на юг. Набирая скорость, судно оставляло за собой всклокоченную воду. Замеченные буруны быстро приближались.

Андерсен снял с гарпунной пушки чехол и принялся ее заряжать. В короткое дуло он заколотил полотняный мешочек с порохом, весом немного более двухсот граммов, и за ним резиновый пыж.

– Гарпун! – крикнул Андерсен боцману, продолжая смотреть вперед.

Журба пустился бегом исполнять приказание. С гарпунерской площадки он отчетливо увидел на месте бурунов струи не то воды, не то пара - это были фонтаны. Журба приостановился и насчитал восемь фонтанов. Они взлетали над темными, выступавшими из воды спинами китов.

Снова раздался голос Андерсена. Журба заторопился.

Вместе с матросом он вытащил из стойки, укрепленной у палубной надстройки, гарпун – полутораметровый железный стержень с четырьмя расходящимися лапами и нарезной головкой на переднем конце.

– Тяжеловатая штучка! – произнес матрос, с трудом поднимая четырехпудовый гарпун.

– Не шипи! – сквозь зубы процедил Журба. – Может, господину гарпунеру пожалуешься?

Матрос сконфуженно замолчал. Они поднялись к пушке, и норвежец помог им вдвинуть гарпун в дуло.

От прежней медлительности и апатии гарпунера не осталось и следа. Он все делал быстро, ловко, почти с точностью автомата. Журба и матрос внимательно следили за его действиями. Стержень гарпуна Андерсен соединил стальным стропом с линем, уложенным перед пушкой в бухту[43], в головку вставил капсюль, смазал нарезы маслом. Затем достал из ящичка, находящегося тут же на площадке, гранату, насыпал в нее черного пороха и, наклонив пушку, навесил на головку гарпуна гранату.

– Готово! – Андерсен плюнул на ладонь и шлепнул по массивному дулу.

С палубы донеслись возгласы:

– Киты! Киты!

Андерсен обернулся и недовольно крикнул капитану перекрывая все голоса:

– Капитан! Ваши матросы кричат, как бабы. Они мне мешают. Заткните им глотку!

Орлов внутренне возмутился поведением гарпунера, который осмеливается приказывать ему, капитану, но сделал замечание матросам. На палубе сразу стало тихо.

Киты были совсем близко, уже ясно слышался шум шестиметровых фонтанов. Они вырывались из могучих тел с шипением, точно пар из машины.

Андерсен, широко расставив ноги, повернул на лафете пушку и выбрал цель.

Животные, очевидно учуяв приближение судна, стали уходить. Гарпунер, выругавшись, перешел от пушки по перекладному трапу на капитанский мостик.

– Надо увеличить скорость! Будем брать вон того! – гарпунер указал на широкую спину кита, которая виднелась в кружеве вспененной воды. – Большой финвал!

Орлов отдал команду увеличить ход и не сводил глаз с кита, охваченный стремлением догнать его. Шли минуты, а «Труд» по-прежнему был на том же расстоянии от животного. Андерсен спокойно стоял рядом с капитаном и так же внимательно следил за китом. Кое-кто из матросов забрался на ванты, чтобы лучше было наблюдать за охотой.

Кит часто менял направление: то шел на север, то круто поворачивался на восток, и «Труд» следовал за ним, словно был привязан к нему невидимым буксиром.

Фонтаны у кита стали реже, ниже и скоро прекратились. Неожиданно финвал, круто изогнув спину, ушел в воду. «Труд» оказался рядом с ним, когда кит, вскинув над водой огромные хвостовые лопасти, точно в насмешку над моряками, трепыхнул ими и снова скрылся в глубине.

– Стоп! – приказал Андерсен, и Орлов, повторив его команду, растерянно посмотрел на гарпунера. Тот кивнул:

– Все в порядке! – и побежал к пушке.

Судно, пройдя по инерции, остановилось. Моряки следили за морем. Андерсен стоял за пушкой. Тянулись минуты... Далеко на горизонте виднелась темной точкой, скорее угадывалась, база «Приморья». Других китобойцев не было видно.

Наконец финвал вынырнул из воды. Он был от судна метрах в пятидесяти. По сигналу гарпунера Орлов повел судно к нему, и опять началась погоня.

...Орлов не замечал зноя. Четвертый час длилась охота. Финвал увертывался и не подпускал к себе судно. Но гарпунер был по-прежнему бодр и неутомим. Его энергия, казалось, передалась Орлову. Одна мысль владела им: как лучше подойти к киту, чтобы гарпунер смог удачно выстрелить Андерсен поднял руку и приказал остановить судно. Кит уходил в глубину.

«Труд» закачался на небольших волнах. Гарпунер не отходил от пушки. Все притихли, утомленные однообразием погони, жарой. Но вот опять все вздрогнули от внезапного крика матроса:

– Кит по корме!

Орлов ловко повернул судно, и кит оказался к гарпунеру боком. Андерсен припал к пушке, и сухой треск выстрела прокатился над морем. Он слился с резким свистом гарпуна и линя.

Через мгновение все услышали глухой взрыв. Это взорвалась граната в туше финвала. Кит рванулся вперед. Моряки с трудом удержались на ногах. Завизжали блоки амортизаторов. Тяжелый линь потянулся за финвалом с легкостью шпагата. Оставляя за собой широкую полосу крови, раненое животное с большой скоростью уходило от судна.

Орлов приказал выключить машину, но «Труд» продолжал идти за китом; финвал тащил его на трехсотметровом буксире. Судно зарывалось носом в воду, и она скатывалась через гарпунную площадку на палубу.

Лица моряков были настороженными. Чем кончится вся эта охота, если кит, в котором разорвалась граната, тащит судно с такой быстротой? Не у одного мелькнула тревожная мысль: а что, если финвал уйдет в глубину? Толстый линь не перерубишь сразу, и «Труд» последует за китом.

Но опасения были напрасны. Финвал постепенно замедлял ход. Несколько раз он пытался нырнуть, но тут же всплывал, выбрасывая розовые фонтаны. На «Труде» вновь заработала машина, и, выбирая линь, судно стало подходить к киту. На шестой час охоты Андерсен выстрелил вторым, добойным гарпуном, и финвал, рванувшись, заходил перед китобойцем полукругами, потом медленно перевернулся на бок, показав бело-розовое брюхо с множеством продольных складок. За эти складки китобои прозвали животное полосатиком.

Выбирая линь, «Труд» подтянул кита. Моряки столпились у борта, с любопытством рассматривая огромную тушу. Орлов со смешанным чувством любопытства, удивления и гордости смотрел на кита. Ведь под его командой добыт такой морской гигант! Финвал был метров семнадцати длиной.

Орлов поймал себя на том, что доволен, и нахмурился: «Значит, уже смирился? Как ребенок, получивший игрушку».

Напряжение, энергия, владевшие гарпунером во время охоты, исчезли, уступив место расслабленности. Андерсен, натянув на пушку чехол, вялым шагом подошел к Журбе и стал знаками показывать, как швартовать. На хвост кита набросили линь с грузилами и, обхватив стальным тросом тушу, подтянули к борту. Андерсен пробил специальной пикой отверстие в туше, и в него вставили шланг. Заработал компрессор, надувая кита, как резиновый мяч. Наполненная воздухом туша выступила из воды. Проследив, как матросы обрезали лини от гарпунов, более чем наполовину ушедших в финвала, гарпунер медленно поднялся к Орлову на мостик.

– С первым китом, капитан! – прохрипел норвежец, дохнув на Орлова винным перегаром.

Тот брезгливо поморщился. Обросший, в несвежей рубашке, с всклокоченными волосами, гарпунер производил отталкивающее впечатление.

– Вы бы себя привели в человеческий вид, господин Андерсен, – сказал Орлов.

Гарпунер осмотрел себя, не поняв, чем недоволен капитан, пожал плечами и сказал:

– Прошу, капитан, за первого кита выпить со мною рюмку коньяку!

Приглашение Андерсена показалось Орлову обидным, и он резко ответил:

– Я не пью!

Норвежец с сожалением посмотрел на Орлова и, снова пожав плечами, ушел в свою каюту.

«Поздравляем с первым китом. Объявляем благодарность за инициативу», – ответили Северов и Степанов на радиограмму Орлова.

2

На океан опустилась тропическая ночь. Высоко над головой ярко горели звезды. Они отражались в воде. Мягкий пассат тянул с севера. Было тихо. Монотонно стучала машина. Через решетки из машинного отделения шла струя горячего, пахнущего нагретым железом и маслом, воздуха. Мягко шлепались на палубу летучие рыбки.

Часто в разных местах на воде вспыхивали огни – то неровными серебристо-оранжевыми пятнами, то голубовато-зелеными спиралями и зигзагами.

Орлов в белом костюме стоял на мостике, всматриваясь в эти переливы огней. База лежала в дрейфе, поджидая китобойца. Рядом с ней стояли «Шторм» и «Фронт».

Палуба «Приморья» была ярко освещена. Горели прожекторы. У борта стояло все население базы. Люди что-то кричали, размахивали руками. Луч одного прожектора, направленного на «Труд», скользнул по его палубе, задержался на мостике, так что капитан был виден всей флотилии, и затем остановился на ките. В этот момент приветственные крики с базы заглушил мощный гудок.

Орлов стоял на мостике, гордый прикованным к нему вниманием. Он подвел кита к корме «Приморья».

Умолк гудок, но тут же заиграл оркестр, и финвала стали втаскивать по слипу на палубу.

Орлов приказал Журбе:

– Вызовите Андерсена! Только пусть поприличнее оденется. Поднимемся на базу.

На стук Журбы гарпунер долго не откликался. Дверь была не заперта. Боцман вошел в душную каюту. В иллюминатор падал слабый, рассеянный свет прожекторов. Журба увидел Андерсена. Тот одетый спал на кровати. Боцман, потряс гарпунера за плечо:

– Вставайте, капитан зовет!

Андерсен с трудом открыл глаза и что-то пробормотал заплетающимся языком. Он был совершенно пьян. Журба махнул рукой, вполголоса выругался и вышел из каюты.

– Наполнен водкой, как бутылка, даже в горле булькает, – доложил Журба.

Орлов один поднялся на базу. У трапа его встретили Северов и Степанов. Пожимая ему руку, они еще раз поздравили с успехом.

– Молодцы! Это хорошая подготовка к промыслу, – сказал Геннадий Алексеевич и, обернувшись к Степанову, добавил: - Надо, чтобы и на других китобойцах последовали примеру «Труда».

– Обязательно! – согласился помполит и спросил Орлова: – А где же ваш гарпунер?

Орлов нехотя и с чувством некоторой вины проговорил:

– Он на радостях выпил.

– Так выпил, что не может даже подняться по трапу, – сухо проговорил Степанов, не сводя глаз с несколько смешавшегося капитана.

– На первый раз простим, – улыбнулся Геннадий Алексеевич и, видя, что Степанов еще что-то хочет сказать, предложил: – Идемте к киту.

Тушу обступили моряки, рабочие. Кит лежал на палубе, освещенный прожекторами. Он казался каким-то сказочным, фантастическим пришельцем из другого мира. Даже не верилось, что люди могли укротить эту громадину.

Орлов вновь почувствовал, как в нем поднимается гордость. Он невольно оглянулся на стоящих рядом людей и встретился глазами с невысокой стройной привлекательной девушкой в легком шелковом сарафане. Ее лицо и шею покрывал золотистый загар.

Девушка привычным движением откинула белокурые пышные волосы, вызывающе насмешливо взглянула на капитана и отвернулась. Орлов, улыбнувшись, обратился к Северову:

– Будете разделывать кита?

– Попробуем, – задумчиво проговорил капитан-директор. – Жаль, что рабочих мало. А инструктор по разделке нас во Владивостоке дожидается.

«Вот и начался наш советский китобойный промысел, – с радостью думал Северов, но тут же нахлынувшие грустные воспоминания уменьшили радость. – Как были бы счастливы Иван, Джо. Они, как и наш отец, как и Лигов и Клементьев, погибли от руки иностранных китобоев». Гнев охватил Северова, и ему хотелось крикнуть: «Больше этого никогда не будет. Не будет! Никогда не повторится грабеж наших вод иностранцами».

– Ты о чем задумался, Геннадий Алексеевич? – спросил Степанов. – Сегодня ведь день-то у нас праздничный!

– О брате вспомнил, об отце, –- признался Северов. – Знаешь, наш сегодняшний день был их мечтой, ради которой они жили, боролись, погибли.

– Ты забываешь, что у нас еще много иностранцев, – возразил Степанов, который уже все знал о Лигове, о Северове, Клеменьтеве – Мы выполним их мечту, когда сами будем стоять у гарпунной пушки. Будем стоять?

Степанов с улыбкой смотрел на капитан-директора. Тот убежденно кивнул головой:

– Будем!

К туше подступили десять человек с флейшерными ножами. Их отточенные лезвия холодно поблескивали.

Один из рабочих полоснул кита. Темная кожа разошлась обнажив белый жир. Рабочий сильнее нажал на нож, и лезвие застряло в туше так, что его пришлось с усилием освобождать.

– На такую рыбину и семи потов не хватит! – сказал молодой рабочий.

– Это не рыба, а животное, – пояснил Степанов, – и дышит легкими.

Рабочий недоверчиво посмотрел на помполита.

Михаил Михайлович позвал:

– Товарищ Горева!

– Да! – К помполиту подошла девушка в шелковом сарафане. Орлов с нескрываемым интересом смотрел на нее, а она, скользнув по нему равнодушным взглядом, слушала Степанова.

– Где Вениамин Вениаминович?

– По ту сторону кита, – указала Горева.

Степанов ушел, оставив молодых людей рядом. Орлов хотел заговорить с приглянувшейся ему девушкой, но не знал, с чего начать, и неудачно спросил:

– Как вы думаете, сколько весу в этом ките?

– Распорядитесь, чтобы кок взвесил его, – насмешливо сверкнула глазами Горева.

Молодой капитан казался ей слишком самоуверенным, напыщенным. «Ишь ты, щеголь! В накрахмаленный китель вырядился. Красавчик!» С ее лица не сходило вызывающее выражение.

«Ого! Да вы с острым язычком», – подумал про себя Орлов, изобидевшись на Гореву, и сказал в тон ей:

– Сейчас завернем кита в бумажку и взвесим. Я надеюсь, что в вашу хозяйственную сумку эта рыбка поместится. Пригласите меня на уху?

Горева не успела ответить. Её окликнул пожилой человек в широком белом пиджаке на сутулых плечах:

– Нина Пантелеева, помогите произвести обмер!

– Иду, Вениамин Вениаминович! – звонко откликнулась она и, бросив на Орлова быстрый взгляд, ушла.

...Радость по случаю добычи первого кита была в тот же день омрачена. Капитаны китобойцев Можура и Шубин доложили капитан-директору флотилии, что их гарпунеры отказались охотиться на китов во время перехода. Они заявили, что по договору обязаны бить китов только в Беринговом море и только с будущего года.

– Садись-ка, Михаил Михайлович, и давай обдумаем, что происходит.

– Я уже обдумал, Геннадий Алексеевич. В Кильском канале мы уперлись носом в берег. Теперь отказ этих двух гарпунеров. Случайное совпадение? Едва ли. – Голос помполита зазвучал сурово.

– Ты считаешь, что у нас на флотилии есть враги? – спросил Северов.

– Не утверждаю, но предполагаю. Нам надо быть начеку. – Степанов прищурился, о чем-то сосредоточение думая. Через минуту спросил: – Что будем с китом делать?

– Откровенно говоря, не знаю, – пожал плечами Северов. – Но, по всему видно, сейчас нам с ним не справиться.

Степанов забарабанил пальцами по столу, потом рывком легко поднял свое крупное тело из кресла.

– Оплошность мы с тобой, Геннадий Алексеевич, допустили. Надо было в Ленинграде полностью укомплектовать штаты. А теперь приходится кита за борт...

Слова Степанова оправдались. К концу следующего дня туша стала разлагаться, и ее, неумело искромсанную ножами, спустили по слипу в океан и взорвали.

Люди помрачнели. На глазах у всех рушилась вера в предстоящий успех. Лишь Орлов не утратил хорошего настроения, появившегося у него после встречи с Горевой. Стоя на мостике своего судна, он долго наблюдал за базой. «Приморье» вновь шло впереди китобойцев, врываясь в тропическую ночь яркими ходовыми огнями и освещенными иллюминаторами. У бортов и за кормой голубоватыми и золотистыми огоньками сверкала вода.

На лице Орлова теплилась улыбка. Он думал о белокурой загорелой девушке в цветастом сарафане, старался припомнить ее лицо с дерзкими, насмешливыми глазами.

От всех этих мыслей все вокруг казалось капитану необычайно красивым, а океан у бортов судна шумел ласково и певуче.

1

Рандольф Дайльтон, не отрываясь, смотрел на бланк только что полученной телеграммы. Глаза под нависшим лбом блестели сухо, зло, губы были стиснуты.

Но вот наконец бумага зашуршала в длинных, сухих и крепких пальцах президента компании. Он проговорил:

– Русская флотилия благополучно прибыла во Владивосток.

Зеленоватые глаза Гжеймса, сидевшего у стола, беспокойно метнулись. Он развел руками, словно говоря: «С этим ничего не поделаешь!»

Дайльтон, не удостаивая советника взглядом, спросил:

– С каких это пор, Гжеймс, вы стали беспомощным младенцем?

– С тех пор, как большевики задумали строить свою китобойную флотилию, – попытался отшутиться Гжеймс,

– Вы ничего не сделали, – продолжал президент.

– Пресса... – начал советник, но Дайльтон перебил его.

– Все эти крики о неизбежном провале советского китобойного промысла будут лишь тогда кое-что значить, когда за ними последуют действия!

Гжеймс молчал. Дайльтон встал, прошелся по кабинету, остановился у лакированного китайского столика, на котором стоял большой глобус, и ударил по нему ладонью – шар бесшумно закрутился на стержне. Перед президентом мелькали моря и океаны, острова и материки, но он видел лишь то, что сейчас выводило его из себя, извилистую линию, отметившую путь советской китобойной флотилии. Эта линия началась в Ленинграде, шла к Килю, пересекала Атлантический океан и, пройдя Панамский канал, устремлялась к Гавайям, а отсюда – к Японии и Владивостоку. Дайльтон видел и будущий маршрут флотилии – Берингово море, Чукотское... Там богатейшие китовые стада. Теперь русские смогут добывать столько китов, сколько захотят.

По мере того как взгляд Дайльтона скользил по глобусу, ярость его возрастала. «Какие потери придется понести от прекращения добычи китов в русских водах и продажи китового жира Советской России! А, черт! Остановить русских, помешать им, не пустить их на север!»

Дайльтон отвернулся от глобуса и долго, с высоты тридцать седьмого этажа, смотрел на город, затянутый синеватой дымкой ранних вечерних сумерек. Крепкая сигара несколько успокоила президента. Он вернулся к столу.

Гжеймс сидел, не двигаясь. Казалось, он дремал, но это было не так: его глаза настороженно следили за шефом.

– Надо действовать, Гжеймс, – резко проговорил Дайльтон. – Действовать, не то мы можем оказаться за кормой.

– Гарпунеры согласились с нашими предложениями, – улыбнулся Гжеймс. – В Киле им пришлось намекнуть, что, если они начнут промысел у русских, то... Ну, конечно, пообещали по круглой сумме. Только с Андерсеном не удалось увидеться. Но от этого пьяницы русским будет немного пользы. А в случае чего, так его...

Советник сделал выразительный жест и прищелкнул языком.

– Где сейчас Бромсет, то бишь Грауль?

– На пути во Владивосток. О, это парень с головой! Немцы поручают ему весьма щекотливые дела...

Дайльтон с сомнением произнес:

– Будет ли он хорошо служить?

– Вы ему платите больше, – пожал плечами советник.

Дайльтон улыбнулся,

– Отлично. Отец недаром говорил, что деньги сильнее оружия. Грауль знает, что ему делать?

– Да!

2

Илья Петрович Можура спешил на совещание в трест. Он размашисто шагал по горбатой Портовой улице. Попыхивая трубкой, погруженный в свои мысли, старый капитан не замечал прохожих.

А мысли были невеселые. Третий месяц китобойная флотилия «Приморье» стоит у стенки Владивостокского порта. Давно прошел назначенный правительством срок выхода на промысел, а плавучая база и приданные ей суда простаивают день за днем, неделя за неделей, ожидая, когда наконец приедут на китобойцы «Шторм» и «Фронт» новые гарпунеры. Но, когда это произойдет, никто не знал.

Можура, сердито покашливая, вовсю ругал про себя гарпунеров – Майера и Харсена. Все это произошло очень неожиданно. На вторые сутки, после того как флотилия бросила якорь в бухте Золотой Рог, к Можуре явился гарпунер Манер и жестом показал, что хочет говорить с капитаном. Можура вызвал Курилова, хорошо владевшего английским языком, и добродушно сказал:

– Будьте переводчиком. Господин гарпунер явился ко мне, очевидно, с важным делом.

– Майер говорит, что он раздумал работать на советской китобойной флотилии, – перевел изумленный Леонтин слова гарпунера.

– Что-о-о? – протянул недоуменно капитан, собиравшийся раскурить трубку. Рука с зажженной спичкой застыла в воздухе. – Ты не ошибся, товарищ Курилов?

– Гарпунер повторяет, что желает вернуться в Норвегию. Работать у нас он не будет, – подтвердил Курилов.

– Да он что, сдурел, что ли? – Можура впился взглядом в лицо Майера, подавшись в его сторону. Тот пренебрежительно отвернулся.

– О, черт! – Спичка догорела и обожгла пальцы Можуры. Он ткнул ее в пепельницу и, отложив трубку подошел к гарпунеру. Постучав по его груди согнутым пальцем, Можура сказал:

– Вы понимаете, господин Майер, что вы говорите? – Глаза капитана поблескивали из-под взъерошенных бровей яростными огоньками. Можуре страстно хотелось взять сейчас этого норвежца с воровским взглядом за шиворот и встряхнуть так, чтобы слова у него застряли в горле.

– Переведи ему, Курилов, что я его не отпущу с судна и он будет на нем работать.

Гарпунер что-то ответил. Курилов перевел:

– Майер желает говорить с капитан-директором.

– Ладно, скажи ему, чтобы он шел за мной к Северову, – приказал, едва сдерживаясь, Можура и, рывком нахлобучив фуражку, первый вышел из каюты.

На «Приморье», кроме Геннадия Алексеевича, Можура и Майер застали Шубина, Степанова и гарпунера Харсена.

– Что, и твой гарпунер, Илья Петрович, отказывается у нас работать? – обратился Северов к Можуре.

- Да, – глухо проговорил Можура. – Пассажиром объехал полмира, а сейчас желает домой.

– Так-так-так! – вполголоса проговорил Степанов, посматривая то на одного, то на другого гарпунера, а затем обратился к ним по-английски: – В чем причина вашего отказа?

Гарпунеры заявили, что начинать работу на новой флотилии в год, кончающийся двумя тройками, – тридцать третий, – они не могут, так как их постигнет беда.

– Чушь какая! – возмутился капитан-директор. – Вы же знали, с какого года начнется промысел, когда заключали с нами договоры?

Майер только развел руками:

– Ошиблись мы.

Было ясно, что гарпунеры не отступятся от своего. На их застывших лицах отчетливо выражалось какое-то трусливое упрямство.

– А как же быть с договором? – спросил Северов, стремясь использовать любую возможность изменить решение гарпунеров. – Вы же получили аванс. Мы можем судиться с вами за нарушение договора!

Гарпунеры были готовы вернуть аванс и уплатить неустойку. Никакие уговоры и доводы руководителей флотилии не подействовали на Майера и Харсена. Они стояли на своем.

Степанов позвонил директору треста Дукину. Тот через полчаса был на базе.

Невысокий, худощавый, с быстрыми резкими движениями, в расстегнутом кожаном пальто, с кепкой в руке, он не вошел, а скорее ворвался в каюту. Густая шевелюра отсвечивала сединой. Бледное лицо было взволнованно, а черные глаза смотрели требовательно, строго.

– Что здесь произошло? – резко спросил он, ни с кем не здороваясь и бросая кепку на диван. Выслушав капитан-директора, Дукин в упор посмотрел на гарпунеров, точно стараясь проникнуть в их души. На бледных щеках директора треста появились алые пятна румянца. Он попросил Северова:

- Переведите этим господам, что их поступок мы рассматриваем как саботаж, как стремление нанести нашему промыслу вред и по существу сорвать его.

Гарпунеры выслушали перевод, и Майер сказал:

– Мы понимаем, что ставим флотилию в трудное положение, но иначе поступить не можем.

– А гарпунер Андерсен? – спросил Дукин. – Он же не боится тридцать третьего года?

– О, это личное дело Андерсена! – угрюмо проговорил Харсен. – Мы уверены, что охота будет неудачной.

– Почему вы не начали охоту во время перехода? – спросил Степанов. – Тогда был тысяча девятьсот тридцать второй год!

– По договору мы должны охотиться у Камчатки, – ответил Майер.

– Да-да! – нервно заходил по каюте Дукин. – Задачку задали нам господа иностранцы. Так что же будем делать, товарищи?

Директор треста обратился с этим вопросом ко всем. В каюте стало тихо. Майер сказал, что их решение не изменится, и гарпунеры ушли.

– Не отпускать и силой заставить бить китов! – решительно предложил Можура, глубоко затягиваясь дымом.

– И они будут бить мимо китов, – сказал Степанов. – Нет, Илья Петрович, это не выход из положения.

– Почему же так несерьезно подошло наше торгпредство, подбирая этих гарпунеров? – с досадой заговорил Дукин. – Сдается мне, товарищи, что уход гарпунеров – это не только дань суеверию, а, может быть, что-нибудь и посерьезнее. Как вы думаете? – Дукин взял кепку, – Я еще попытаюсь поговорить с гарпунерами. Если же они не останутся, буду просить Москву срочно завербовать других. Будем действовать. Вы, товарищи, не расстраивайтесь. И не с такими трудностями справлялись. Готовьтесь к промыслу!

В течение нескольких дней шли переговоры с гарпунерами , но они стояли на своем. Гарпунер Андерсен на предложение Степанова повлиять на своих коллег ответил:

– Меня это не касается. Я свой договор не разорву. Я честный гарпунер.

Говорил он с трудом. Андерсен еле держался на ногах, и его оставили в покое.

Через неделю Майер и Харсен поездом выехали из Владивостока к себе на родину.

С тех пор прошло почти три месяца, а положение оставалось прежним – гарпунеров не было. Над флотилией нависла угроза срыва промысла...

Можура подошел к зданию треста, выбил трубку и спрятал ее в карман кителя.

– Что хмуришься, Илья Петрович? – услышал он голос подошедшего Степанова.

Помполит был, как всегда, бодр. Можура обтер платком усы и тихо произнес:

– Радоваться нечему.

– Голову не вешать! – Степанов взял капитана под руку. – Может быть, сегодня товарищ Дукин сообщит нам что-нибудь приятное.

– Хорошо бы!

Они вошли в приемную.

– Проходите в кабинет, – любезно предложила секретарша.

У Дукина уже сидели Северов, Шубин и Орлов. Директор треста поднялся, энергично пожал Степанову и Можуре руки и начал совещание.

– Итак, наша флотилия имеет задание: сто восемьдесят китов. Это очень много. В Москве, как видно, не учли, что мы впервые начинаем промысел. Сейчас средняя норма – шестьдесят китов на одно охотничье судно. Но за границей богатые традиции промысла, опытные китобои, богатейшая китобойная техника.

«Эх, не надо было бы этого говорить! – подумал помполит. – Расхолаживает людей».

Степанов незаметно взглянул на лица капитанов: какое впечатление произвели на них слова Дукина. Моряки внимательно слушали его: много или мало сто восемьдесят китов – толком они не знали.

Орлов, как всегда франтовато одетый, сидел прямо, стараясь сохранить на своем худощавом лице бесстрастность, но глаза в пушистых ресницах невольно метнулись и вопросительно остановились на сидящем против него Шубине. Капитан «Фронта» в это время, казалось, дремал. Когда Дукин назвал цифры, он вдруг поднял на него глаза: «В море узнаем, проверим на практике реальность этого задания».

Северов выглядел усталым, под глазами у него залегли тени Он сидел, облокотившись на ручку кресла, обхватив подбородок. Видно было, что на душе у него неспокойно.

Дукин с озабоченным видом продолжал:

– У нас нет никаких документов об охоте на китов в наших водах. Мы не знаем точно мест скопления китовых стад, вообще мы ничего не знаем...

Северов резко поднял голову. Глаза его загорелись. Громко, не скрывая своего недовольства, Геннадий Алексеевич перебил Дукина:

- Все эти вопросы, несомненно, мы тем быстрее решим, чем быстрее выйдем в море. Вы не правы, что мы ничего не знаем. Мы знаем, что нет китов у берегов Приморья, нет их в Охотском море. Они выбиты американцами. Но мы знаем, что киты есть в Беринговом и Чукотском морях. У Камчатки охотилась «Вега».

– У вас есть точные карты? – Дукин был недоволен, что его перебили.

– Карт нет! Карты первых русских китобоев Лигова и Клементьева исчезли или, может быть, оказались в руках иностранцев! – в голосе Северова была горечь.

– Вот видите, – кивнул Дукин. – У нас же ничего нет.

– Хотелось бы знать, когда к нам прибудут гарпунеры? – обратился Степанов к Дукину.

Помполиту что-то не нравилось в директоре треста, но что, он еще не мог сказать. Не нравилось, например, как он передернул плечами, точно вопрос Степанова был ему неприятен.

– Могу заверить, что этот вопрос в скором времени разрешится положительно, – быстро говорил Дукин. – Один гарпунер уже находится на пути во Владивосток.

– Кто? – спросили разом капитаны.

Дукин взял со стола телеграмму и, оглядев всех, громко сказал:

– Из наркомата сообщают: «Гарпунер Отто Грауль выехал из Москвы курьерским поездом». Грауль будет гарпунером на «Шторме».

– Наконец-то! – шумно, с облегчением вздохнул Можура и с неподдельным чувством благодарности добавил: – Порадовали вы меня, товарищ директор.

– Вам просто повезло, – улыбнулся Дукин, хотя глаза его оставались холодными. – Отто Грауль – лучший гарпунер мира и виднейший теоретик китобойного дела. Он написал ряд трудов, опубликованных в Америке и в Европе.

– Ого, мировая знаменитость, значит! – усмехнулся Можура.

– Да, именно знаменитость, – подчеркнул Дукин и, сделав паузу, наставительно сказал: – Я вас должен предупредить, чтобы вы прислушивались к иностранным спецам, учились у них, помня, что перед вами весьма знающие мастера добычи китов. Мы им платим золотом и должны перенять у них все, что нам необходимо. Об одном прошу вас, – Дукин поднял руки и выставил перед собой ладони, голос его зазвучал требовательно, – ни в коем случае не допускать никаких осложнений с гарпунерами, не вступать в пререкания с ними, чтобы не вызывать у них недовольства, не давать повода для разрыва договоров. Ваша обязанность – создавать им необходимые условия для выполнения их обязательств!

Можура сердито пыхнул трубкой, обволакивая себя клубами дыма. Орлов неожиданно расхохотался. Все с недоумением посмотрели на него. Тогда он, едва сдерживая смех, сказал:

– Мой Андерсен так хлещет ром, что если бы я и хо тел его обидеть, – ничего не получится. Видел многих пьяниц, но такого еще не встречал.

Дукин, недовольный тем, что его снова перебили, заметил:

– Ваш смех неуместен, товарищ Орлов. Итак, я продолжаю: помните, что гарпунер на судне – хозяин во время охоты, ему подчиняются все.

– Будет морока с этими спецами, – произнес Можура. – Вся работа от этих гарпунеров будет зависеть.

– Терпи, казак, атаманом будешь! – невесело пошутил Северов и вспомнил рассказы своего отца о Лигове, Клементьеве. Как все это давно было, но многое повторяется.

– Судьба нашего китобойного промысла будет зависеть от нас самих, – поправил Можуру Степанов.

Дукин улыбнулся:

– Кто может сомневаться, что и у нас появятся в будущем свои гарпунеры? – И уже по-деловому добавил: – Но пока нам не хватает одного гарпунера для «Фронта».

– Может, выйдем на промысел с двумя китобойными судами, как только приедет Грауль? – обратился Северов к Дукину.

Тот не успел ответить. Заговорил Степанов:

– Есть другой выход.

– Какой? – с непонятной для помполита настороженностью спросил Дукин.

– Помощник сбежавшего Харсена – Олаф Нильсен! Он отказался от возвращения в Норвегию и остался у нас.

– Правильно, совершенно правильно, – оживленно одобрили капитаны.

– Во всяком случае, это уже выход из положения, – вяло согласился Дукин, и трудно было понять, доволен он или нет предложением помполита.

После совещания у директора треста Геннадий Алексеевич решил в одиночестве побродить по Владивостоку. Так и не довелось ему больше увидеть брата Ивана.

Геннадий Алексеевич стоял в Одессе, когда от Сони пришло письмо, в котором ока сообщала о смерти Ивана в Петропавловске-на-Камчатке. Геннадий Алексеевич написал Соне большое ответное письмо, успокоил ее, как мог, но письмо вернулось «из-за отсутствия адресата», Соня куда-то выехала из Владивостока, и все попытки Геннадия Алексеевича разыскать ее были безрезультатными.

Геннадий Алексеевич продолжал плавать на Черном море, затем на Балтике, пока не был послан на первую советскую китобойную флотилию.

И вот он снова в родном Владивостоке. Картины прошлого проходили перед глазами, вызывая грусть. Особенно сильно он почувствовал ее, когда подходил к дому Лигова. Когда-то он был самый большой и красивый на улице, а теперь его окружали высокие кирпичные здания, и от этого дом Лигова казался очень приземистым, маленьким и старым.

Чужие, незнакомые люди живут в этом доме. По приходе во Владивосток Геннадий Алексеевич сразу же пришел сюда. На все его расспросы жильцы ничего не могли сообщить о Соне. В старом доме слишком часто менялись квартиранты.

Геннадий Алексеевич бросил последний взгляд во двор, где когда-то он так любил играть с братом, Соней, Джо, на крыльцо, на котором часами просиживала слепая Анастасия... У Северова невольно вырвался вздох: он больше никогда не придет к этому старому дому. Зачем будить воспоминания, которые несут только печаль...

Геннадий Алексеевич шире расправил плечи, точно сбрасывая с них невидимый, но тяжелый груз, и быстрым шагом спустился по деревянному тротуару на улицу Ленина, по которой бесконечным потоком двигались люди. Улица была полна шуму, гудков автомобилей, голосов, звонков трамваев.

Капитана подхватил поток пешеходов. Северов уже не чувствовал грусти. Он спешил в порт, на свою флотилию. Он весь погрузился в заботы подготовки к выходу в море на промысел. На первый промысел...

...Экспресс «Столбцы–Владивосток» с гулом мчался мимо пригородных станций Владивостока. Ветви деревьев, покрытые ярко-зеленой молодой листвой, изредка хлестали по широким зеркальным окнам международного вагона.

Пышная растительность берега Амурского залива, его голубые воды, белые треугольники парусов на проплывающих вдали яхтах, золотой песок и легкие пестрые строения купален, казалось, приворожили к себе пожилого пассажира из третьего купе.

Два больших из желтой кожи чемодана уже давно были затянуты ремнями. На крышке каждого чемодана в маленькой рамке за целлофановой пластинкой была вставлена карточка с именем его владельца: «Отто Грауль. Гамбург». Сам Грауль стоял в коридоре вагона, засунув руки в карманы широких брюк-гольф, и, не отрываясь, смотрел на залитую майским солнцем широкую гладь залива.

Трудно было догадаться, что этот немец со светло-серыми глазами, выдающимся вперед тяжелым подбородком, когда-то сходил за норвежца Юрта Бромсета. Лишь крепко сжатые тонкие губы напоминали гарпунера китобойной флотилии «Вега». Седина покрыла его коротко остриженные волосы.

Проводник прошел по вагону, предупреждая, что через три станции будет Владивосток. Отто Грауль точно не слышал его. Когда цель путешествия стала такой близкой, он снова вспомнил, как оно началось...

...Китобойная база «Дейчланд» пришвартовалась к 117-му причалу у Гамбургского порта. На палубу поднялся человек в темном пальто, но с явной военной выправкой. Не здороваясь, он подошел к техническому директору базы гарпунеру-наставнику Граулю и тоном приказа предложил:

– Через час – на Фридрихштрассе, девятнадцать.

...Отто Грауль подходил к мрачному особняку на одной из старых улиц Гамбурга. Дом казался необитаемым. Все его окна, несмотря на то, что наступили уже сумерки, были темны.

Грауль вошел. За дверями оказались двое в полувоенной форме. Отто назвал себя. Один из часовых повел его по полутемной лестнице и коридорам. Все окна изнутри были тщательно закрыты темными шторами.

Часовой ввел гарпунера в полутемную комнату и плотно затворил за собой дверь.

– Подойдите сюда, – послышался голос из-за стола в глубине комнаты, освещенной низкой лампой с темно- зеленым абажуром.

Глаза Отто Грауля не сразу привыкли к полумраку. Оглядевшись, он увидел за столом офицера, лицо которого оставалось в тени. В кресле справа от офицера сидел, покуривая сигару, человек в штатском. Грауль узнал Гжеймса, но не подал вида. Офицер повернул лампу так, что свет от нее упал на лицо Грауля.

Пригласив Грауля присесть, офицер проговорил:

– Материалы о южных островах – ценные. Теперь вам дается новое поручение...

Грауль обрадовался: значит, снимки французских островов пригодились. Что ж, он рад и дальше служить.

– Вы поедете в Россию, – сказал офицер.

Грауль невольно сделал протестующее движение. Офицер это заметил и еще больше повысил голос:

– Да-да. Вы поедете во Владивосток, на китобойную флотилию большевиков...

Гжеймс вступил в разговор:

– Будете помогать большевикам бить китов... – Он рассмеялся.

Офицер за столом продолжал:

– Нам удалось отозвать двух гарпунеров. Но вместо одного большевики назначили... – офицер посмотрел в лежавший перед ним листок, помедлил, – назначили этого Олафа Нильсена, черт бы его побрал! За то, что этому норвежцу позволят стрелять из гарпунной пушки, он будет во всем слушаться русских. Второй гарпунер – Андерсен – вам знаком. Пьяница. За лишнюю сотню долларов будет бить китов без промаху.

– Мы ему дадим две сотни, год дэм! – выругался Гжеймс.

– Да, две сотни против каждой сотни, что ему дадут большевики, только бы он мазал!

– Вы, Грауль, будете главным гарпунером, – продолжал офицер, переждав, когда кончит американец. – Вам предстоит практически убедить русских в том, что китобойный промысел – занятие невыгодное, нерентабельное и что китобойная флотилия – дорогая, не оправдывающая себя затея.

– Русские упрямы, – сказал американец.

– Они могут не послушаться моих советов, – заметил Грауль.

– Вы там будете не один, – возразил на это офицер. – У нас есть свои люди и среди большевиков. Вам поручается понизить эффективность охоты, договориться с гарпунерами и сделать так, чтобы каждый добытый русскими кит обходился им намного дороже, чем тот жир, который они до сих пор покупали у норвежских и английских китобойных компаний.

– А если русские поставят к пушкам своих людей? – спросил Грауль.

– Это предупреждено договором. Никто из русских не имеет права приближаться к пушкам, пока около них наши гарпунеры.

– Вам должно быть известно, что я выполнял на китобойной флотилии «Вега» некоторые поручения, – напомнил Грауль.

– Не имеет значения, – сказал офицер. – Вас уже забыли. К тому же вы тогда носили усы и бороду, имели другое имя. Теперь слушайте, что надо сделать...

– Если удастся ваш замысел, – сказал Гжеймс, – вы недурно заработаете.

Грауль наклонил голову в знак того, что ему все ясно.

Советник вытащил из кармана портсигар и протянул офицеру и Граулю:

– Курите. Да берите по две. У вас же не сигары, а капустный лист. Ха-ха-ха! А это же настоящая гавана...

– А теперь, слушайте...

Грауль оторвался от воспоминаний. Поезд, прогромыхав под виадуком, через который проходит главная улица Владивостока, замедляя ход, подходил к перрону вокзала. Как ни гордился Отто Грауль своими нервами, все же сейчас он волновался. Семь лет – большой срок, да и внешность тогда у Грауля была иная. Но всякое в жизни бывает. Кто может узнать его? Грауль перебирал в памяти тех русских, с которыми встречался на «Веге». Только врач Захматова, кажется, осталась в живых. Грауль вспомнил сцену на берегу, когда он обнял Елену Васильевну и получил пощечину. Но она же знает его как Юрта Бромсета. Да и едва ли эта женщина будет на китобойной флотилии. Северова нет. Грауль усмехнулся: правильно говорят, что курение приносит вред. Капитан-директор большевистской флотилии – брат комиссара Северова. Ну что ж, посмотрим на второго брата, да и померяемся силами...

3

В конце апреля 1933 года советская китобойная флотилия вышла из владивостокской бухты Золотой Рог на промысел.

Когда Владивосток исчез за сопками, Можура начал обход своего судна. Настроение у него было приподнятое, но в то же время тревожное, как и всегда, когда он выходил в рейс по новому, еще не хоженому курсу. «Как-то будем бить китов? Дело новое, неизвестное, – бежали беспокойные мысли. – Не довелось бы на старости лет опозориться!»

Подкрутив ус и набив трубку табаком, Можура полез в карман за спичками. Их не оказалось. Он похлопал по другим карманам. Пусто! Но тут рядом у его плеча кто-то чиркнул спичкой, а вслед за этим раздался голос Курилова:

– Прикуривайте, товарищ капитан!

– Ох, чертяка! – воскликнул Можура. – Напугал меня. Что ты бродишь по кораблю?

– Да кто же сейчас может отсиживаться в каюте? Сегодня особый день.

– Вышли на промысел, – задумчиво добавил капитан. – А как по-твоему, дело пойдет?

– Научимся! – твердо сказал Курилов.

Сжав в ладонях трубку, Можура несколько раз глубоко затянулся. Ему понравился спокойный, уверенный тон матроса.

– Видал китов? – спросил Можура. – Разницу между ними замечал?

– Видал, много видал, – ответил Курилов и несколько смущенно признался: – А вот насчет разницы – не примечал. Не думал, что мне это понадобится.

– Ну, ничего, не унывай! Глаз у тебя молодой, память крепкая. Да и трон твой высокий, – пошутил капитан, кивком указывая на фок-мачту.

Там, над вантами, у реи, виднелась «бочка», или, как ее зовут моряки, «воронье гнездо».

– Пойдем ко мне в каюту, – пригласил Можура, выбив трубку.

Курилов последовал за капитаном.

– На судне только я и ты – коммунисты, – заговорил в каюте Илья Петрович. – Значит, нам с тобой и нести полную ответственность за все, что здесь делается. Многое будет от тебя зависеть. Твоя обязанность – сидеть в бочке наверху и зорко смотреть вокруг. Как только покажутся киты, сразу сообщать!

Курилов в знак согласия кивнул головой. Можура встал с кресла, снял с переборки висевший в футляре бинокль, протянул Курилову:

– Лучшего бинокля на флотилии нет. Береги его!

Леонтий осторожно, но уверенно взял бинокль в руки.

На вторые сутки база «Приморье» зашла в бухту Птичью, чтобы высадить партию рыбаков и выгрузить материалы для рыбокомбината, взятые по пути из Владивостока.

Степанов пригласил к себе коммунистов флотилии и беспартийных капитанов Шубина и Орлова.

Курилов и Можура поднялись на базу последними. Огромное судно с большим количеством лебедок, укрытых чехлами, не было похоже на обычный пароход. Палубу покрывали дощатые настилы. По ним ходили люди, по-разному одетые, не похожие на моряков. По тому, как они осматривались вокруг, по доносившимся обрывкам разговоров Леонтий понял, что рабочие базы в большинстве впервые в море.

На базу поднялся и Журба. Едва он ступил на палубу, как его обхватили чьи-то цепкие руки.

– Жулба... товалиса...

– Лешка, – обрадовался боцман. – Ну, отпусти, леший. Вот уцепился, как краб.

Журба притворно ворчал, но был доволен встречей. Взяв Ли Ти-сяна за руку, он пошел с ним по базе.

– Как живешь, Лешка?

– Шибко шанго! – лицо китайца озарилось улыбкой. – Холосо.

– Вот наконец-то мы и на своей флотилии, – задумчиво произнес Журба и взглянул на мостик.

Китаец перехватил взгляд боцмана и догадался, о чем думает Журба. Глаза его погрустнели:

– Капитана нету...

– Нет Ивана Алексеевича, – кивнул Журба. – Нет его, а флотилия, о которой он нам говорил, есть!

Ли Ти-сян молчал, Журба окликнул его:

– Не грусти, Лешка. Ну, я пошел. Опоздаю на собрание!

– Потома твоя ходи моя. Мало-мало чифань буду.

В клубе базы, в уютно обставленной большой каюте с шахматными столиками, вокруг которых стояли стулья, с портретами и плакатами, висевшими на всех четырех стенах, собрались коммунисты флотилии. Их было немного – около двадцати человек.

Степанов и Северов прошли за стол, покрытый кумачом. Курилов чувствовал себя всегда как-то неловко среди людей из-за своего высокого роста и широких плеч. Но рядом со Степановым это ощущение исчезло.

Михаил Михайлович, расстегнув крючок воротничка отлично выглаженного форменного кителя, смотрел спокойными темными глазами на моряков и рабочих.

– Мы собрались с вами, – сказал он ровным голосом, – чтобы обсудить важные вопросы. – Помполит тихо о чем-то переговорил с Северовым.

«Начальство у нас бравое», – подумал Курилов, с интересом рассматривая капитан-директора. А тот, пригладив седые волосы, кивнул головой.

Степанов предоставил ему слово. Северов помолчал, точно собираясь с мыслями, потом заговорил:

– Мы идем на север. Там начнем поиски китовых стад и охоту.

Капитан-директор говорил о новизне дела, требующего приобретения навыков в очень короткий срок.

– Это будет трудно, – Северов сделал паузу, глянул в зал. Лицо его было решительное, а глаза под нависшими бровями в упор смотрели на китобоев. Каждый невольно подтянулся, словно именно на него смотрел капитан-директор. – С начала прошлого века в Охотском и Беринговом морях стали появляться иностранные китобои и беззастенчиво грабить богатства наших вод. Теперь этому положен конец. Мы взяли эти богатства в свои руки и обязаны стать умелыми китобоями...

– Правильно! – сказал Шубин, когда Северов кончил.

С ним согласился и Можура.

– А ваше мнение? – обратился Степанов к Орлову. Помполит внимательно следил за молодым капитаном со времени встречи в Ленинграде. Орлов как-то обронил в разговоре: «Китобои – не настоящие моряки». – «Почему же?» – поинтересовался Степанов, не зная, что Орлов мечтает быть капитаном океанского лайнера. Молодой капитан пожал плечами и почти насмешливо, но с оттенком горечи, сказал: «Настоящие моряки жир заготовлять не будут».

Давно состоялся этот разговор, но помполит хорошо его помнил и дал себе слово сделать из Орлова настоящего китобоя. Вот почему Михаил Михайлович улыбнулся только одними глазами., когда молодой капитан сухо ответил:

– Поддерживаю!

Было понятно, что Орлов ответил не совсем искренне, что на такой ответ его вынудила обстановка.

– Я хочу продолжить мысль товарища Северова, – сказал помполит тоном человека, беседующего с кем-то наедине об очень важных делах. У помполита жесты были скупые, но выразительные. Они помогали понимать говорившего с полуслова.

– Нам, коммунистам, нужно проявлять как можно больше инициативы, смелости в порученном деле, показывать личный пример, – продолжал Степанов. – Мы – пионеры в советском китобойном промысле. Но нам пока нельзя обойтись без иностранных специалистов. С ними должен быть установлен деловой контакт.

Сидевший рядом с Леонтием Журба шевельнулся, хотел, как видно, что-то сказать, но сдержался. Он провел ладонью по щетине коротко остриженных волос, посмотрел на Курилова и почему-то сокрушенно покачал головой.

Журба вспомнил «Вегу», норвежских китобоев. Те были убийцы, грабители, враги. Какими окажутся эти? Семь лет прошло, а Журба не мог спокойно вспоминать о том, что было на «Веге». Давно он поправился, зарубцевались раны на теле, но в сердце всегда была рана. Он ненавидел людей, отравивших Северова. Об этом старый моряк узнал в тот же день, когда к нему в больницу прибежал Ли Ти-сян со страшной вестью об Иване Алексеевиче. Того Северова больше нет. После его смерти Журба не расставался с Ли Ти-сяном. Вместе плавали на угольщике, работали в порту, потом матросами на пассажирском...

А когда на Дальнем Востоке среди моряков объявили, что на советскую флотилию «Приморье» требуются люди, знающие китобойный промысел, Журба вместе с Ли Ти-сяном немедленно подали заявления и были направлены в Ленинград. Но здесь их разлучили. Ли Ти-сяна направили на базу, а Журбу боцманом на китобоец «Труд».

Журба вздохнул и, оторвавшись от воспоминаний, стал слушать помполита.

– Надо добиваться, чтобы все указания гарпунеров полностью и быстро исполнялись, – говорил Степанов. – Иностранным специалистам мы платим золотом. Вам должно быть понятно, как это дорого обходится нашей стране, занятой выполнением второго пятилетнего плана. Давайте внимательно присмотримся к работе иностранцев, действительно ли они знают какие-то особые секреты. Проверим, так ли это на самом деле. А может быть – и секретов никаких нет?

Курилов заметил, что Степанов сдержанно улыбнулся. И даже этой едва уловимой улыбкой он подтверждал правильность своих слов.

– Мы идем охотиться в районы, о которых знаем лишь понаслышке. Карт миграции китовых стад у нас нет, точными данными о местах скопления китов мы не располагаем. На самых важных постах у нас иностранные специалисты. А ответственность за судьбу промысла несем мы! Помните, что за нами сейчас следит вся страна. И не забывайте, с какой издевкой, с какой злобой пишут о нашей флотилии за границей. – Степанов взял одну из лежавших на столе газет. – Вот послушайте, что пишет «Нью-Йорк таймс»: «Советскую китобойную флотилию ждет гибель!» – Отложив газету, Степанов взял другую. – Лондонский «Таймс» утверждает: «Русские по своей природе не могут стать китобоями. Китобойный промысел – дело смелых, мужественных людей». А вот французская газета «Пари суар». – Степанов развернул листы большой многостраничной газеты и прочитал: – «Большевики потерпят неудачу в китобойном промысле. Китовая продукция для них обойдется дороже, чем закупка ее у иностранных китобойных компаний». Глаза помполита загорелись гневом:

– Ошибаются, господа! Очень уж им хочется, чтобы у нас ничего не вышло. А я верю, что выйдет! – голос Степанова зазвучал еще громче. – Сколько трезвонили они по поводу первого пятилетнего плана, на всех перекрестках кричали, что пятилетка – мыльный пузырь, что Советская Россия не сумеет преодолеть свою техническую отсталость. На деле оказалось, что по плану первой пятилетки на берегу реки Томь, около города Кузнецка, там, где когда-то были владения татарских ханов, третий год идет строительство металлургического завода-гиганта; Днепрогэс имени Ленина дает промышленный ток. А сколько таких фактов можно привести еще?

– Верно, помполит! – громыхнул Журба. – Можно мне слово?

Боцману не терпелось высказать что-то свое, важное, наболевшее. Неторопливо подошел он к столу и, положив на него большие узловатые руки, сказал:

– Тут помполит призывал иметь деловой контакт с иностранцами. Но что из этого получается? Когда на нашу коробку пришел Андерсен, капитан мне сказал: «Ты, боцман Журба, по положению будешь ему помогать во время охоты, а раз ты коммунист, то возьми его под свое влияние и найди с ним общий язык, чтобы этот норвежец набил нам китов больше всех». Отвечаю капитану: «Есть!» – и швартуюсь к Андерсену. Оказался ничего человек, даже по своему почину кита в тропиках добыл. Моих лет, стало быть, сорок шесть – сорок семь. Солидный. По палубе с малолетства ходит. Разговорились с ним...

– На каком языке? – спросил кто-то. – На норвежском или на английском?

– На морском! – отрезал Журба. Его изрытое оспой лицо покраснело, а глаза сузились от гнева. – Закрой люк, а то плюнет кто по ошибке...

Боцман спохватился, но было уже поздно. Каюта наполнилась смехом. Степанов, прикусив губу, укоризненно произнес:

– Товарищ Журба!

– Понятно! – мрачно согласился боцман и после паузы продолжал: – Так вот, поговорили мы с ним по душам. Он, значит, для знакомства откупоривает бутылочку коньяку, потом вторую, третью... – Боцман вздохнул. – Ну, нарезались мы с ним по первое число, едва-едва я на койку влез. Нехорошо получилось, сам знаю. Но, думаю, проступок небольшой, глядишь, польза будет. Потом убедился – гусь свинье не товарищ. Хлещет Андерсен коньяк! В каюте не продохнешь! Мимо идешь – хмельным духом с ног сшибает. И образумиться человек не хочет! Вот я и спрашиваю: кит покажется, куда Андерсен будет палить, если он образ человеческий потерял?

– Запретить ему пить! – сказал кто-то.

– У него в каюте горилки на два года припасено, – закончил Журба. – Если ж я буду устанавливать с ним контакт, то в дальнейшем сгорю от белой горячки. Конечно, можно поговорить с ним по-своему, да подданства он иностранного, конфликт может быть... – Журба, провожаемый взглядами и улыбками моряков, вернулся на свое место.

Степанов сказал:

– Волнение товарища Журбы понятно. Но он рисует слишком мрачную картину. Гарпунер Андерсен, я думаю, нуждается в нашем влиянии...

– Факт, – прогудел Журба.

После собрания Степанов и Северов задержали Можуру и Курилова.

– Ты владеешь немецким языком? – спросил Степанов Курилова.

– Нет! – удивился вопросу Леонтий.

– Ваш гарпунер Отто Грауль не говорит по-английски, – сказал Степанов. – А сработаться с ним особенно необходимо. Он рекомендован нам как крупнейший специалист, теоретик гарпунерского дела. Если это так, он может во многом помочь нам.

– Кто у нас еще владеет иностранным языком? – поинтересовался Северов.

– Орлов знает немного норвежский и английский, Шубин – английский. А вот Илья Петрович подкачал, – улыбнулся Степанов.

– Подкачал? – рассердился Можура. – Нет, я так считаю: кому надо со мной говорить, пусть по-русски разговаривает.

– Я вот сел за учебники, – сказал Северов. – Немецкий подзубрю, глядишь, и Маркса в подлиннике прочту.

Можура покрутил ус.

– Не буду я иностранный язык учить. Вот он за меня еще один выучит, – и Можура кивнул в сторону Курилова.

– А ты согласен? – живо повернувшись к Леонтию, спросил Степанов.

– Матрос должен всегда выручать своего капитана, – пошутил Леонтий, не придавая большого значения этому разговору.

– Так и запишем. – сказал Степанов.

1

Журба потерял покой: после партийного собрания прошло два дня, а Степанов ничем еще не помог ему. Андерсен пил в одиночку, не вылезая из каюты. Когда Журба входил к нему, Андерсен, стараясь его разглядеть, долго мигал белесыми ресницами, таращил голубые выцветшие глаза и, наконец, узнавал боцмана. Хрипло, мало понятно говорил:

– Май дарлинг... плиз дринк шнапс. Гуд бай!

– Эх, гарпунер, гарпунер! – качал головой Журба. – Нет у меня над тобой власти – шелковым бы ты стал у меня. Смотри, как опухла твоя морда. Тьфу! Чистый бульдог...

Андерсен протягивал ему наполненный стакан. Журба гневно отвергал. Гарпунер не обижался, выпивал сам, показывая жестом, что он пьет за здоровье боцмана.

– Золото получаешь, а сам... – Журба в сердцах хлопал дверью и уходил.

...«Труд», на котором Журба служил боцманом, сверкал чистотой. Все матросы ходили опрятные, в чистой одежде. Эта страсть к порядку была и у Орлова. Пожалуй, на других судах не было такого крепкого единства боцмана и капитана, как на этом маленьком китобойце.

И вот впервые Орлов рассердился на боцмана: он был недоволен выступлением Журбы на совещании в клубе базы. Орлову казалось, что боцман слишком разоткровенничался. Но поскольку Орлов не был коммунистом, он не считал себя вправе в этом случае делать замечания боцману.

На третий день утром на китобоец поднялся Степанов.

– Познакомь меня с Андерсеном, – попросил он Журбу.

Боцман, обрадовавшись приходу помполита, охотно повел его в каюту гарпунера. Михаил Михайлович остановился на пороге каюты, посмотрел на пьяного Андерсена и сказал Журбе:

– Прикажи двум, нет – четырем матросам вытащить его отсюда, поставить на палубе под холодный душ, а затем напоить черным кофе.

– Есть! – ухмыльнулся Журба, довольный, что может отвести душу.

Степанов ушел к Орлову. К удивлению моряков, Андерсен без сопротивления дал себя раздеть. Так же покорно принял он и окатывание забортной водой. Как видно, к подобным процедурам гарпунер привык. Пока его протрезвляли, Степанов разговаривал с Орловым.

– Почему вы не побеседовали с Андерсеном?

– В таком состоянии он ничего не способен понимать, – ответил Орлов. Лицо у капитана было холодное, говорил он сдержанно.

– Вы хозяин судна, – наступал на него Степанов.

– По договору гарпунер мне не подчиняется, – напомнил Орлов. – Я очень хорошо помню то, что говорил товарищ Дукин в тресте.

Формально Орлов был прав, но в голосе его почему-то прозвучали нотки неуверенности. Это понравилось Степанову. «Значит, Орлов понимает нелепость положения», – подумал помполит, которого все больше интересовал этот молодой капитан. Помполиту уже было известно, что Орлов зарекомендовал себя умелым моряком и хорошим начальником, но все еще был недоволен своей судьбой, забросившей его на какой-то китобоец.

– Однако в договоре ничего не сказано, что гарпунер может вести себя так, как ведет себя этот пьяница Андерсен, – в тон Орлову ответил Степанов.

Открылась дверь. Вошел довольный Журба. Он весело доложил:

– Господин Андерсен сейчас явится!

– Вот и прекрасно, – сказал Степанов.

В каюту вошел Андерсен с видом человека, заранее на все согласного. Он разочарованно посмотрел на пустой стол и спросил, обращаясь к Орлову:

– Капитан хочет со мной говорить?

– Вы понимаете по-английски? – придвинулся к нему Степанов.

– Да, – кивнул Андерсен.

– Отлично! – Степанов протянул Андерсену папиросы. Гарпунер закурил, неумело держа в толстых пальцах непривычный для него картонный мундштук.

– Когда у вас бывает перерыв в этом занятии? – Степанов выразительным жестом показал на стакан.

– О! Это зависит от китов! – заплывшее от попоек лицо Андерсена осклабилось.

– Не понимаю, поясните, – в голосе Степанова прозвучали строгие нотки.

– Когда начинается охота, я не пью. – Гарпунер грузно сел на диван, его влажные волосы хранили следы гребенки, опухшее лицо расплылось в улыбке. – Русские могут не беспокоиться. Я дал слово, когда подписывал договор, и пусть теперь будут уверены, что Андерсен их не подведет.

– Вы знаете Отто Грауля? – спросил Михаил Михайлович.

– Хороший гарпунер, – с уважением произнес Андерсен. – Один сезон я охотился с ним в море Росса. Гордый. Но меня это не интересует. Он аристократ без монокля!

Довольный своим ответом, Андерсен захрипел; это, очевидно, должно было выражать смех.

– У меня больше нет вопросов к гарпунеру, – сказал помполит капитану и протянул руку Андерсену: – Мы верим вам, господин Андерсен.

Орлов отпустил гарпунера. В дверях Андерсен задержался:

– Может, господа выпьют с гарпунером по бокалу за предстоящую удачную охоту?

– После первого кита, убитого в наших водах, – ответил Степанов.

– Оллрайт! – кивнул Андерсен и вышел.

– Пусть пьет, пока ему не надоест, – сказал помполит – Свой договор он выполнит.

Михаил Михайлович поднялся:

– Пойду к команде.

Взгляд Степанова остановился на книжной полке над письменным столом. Помполит прочитал на корешках: Джозеф Конрад, Стефан Цвейг, Стивенсон...

Подбор книг говорил об определенной склонности и вкусах владельца, но Степанов не подал виду, что это его заинтересовало, и вышел.

В кубрике моряки забивали «козла», яростно стуча костяшками домино. Один из матросов сидел с привязанной мочальной бородой, держа в зубах капустный лист.

При виде Степанова он сорвал бороду и хотел уже закинуть ее, но помполит его остановил:

– Козел?

– Козел, – весело ответили за проигравшего все игроки.

– Тогда сиди, как сидел, – сказал Степанов. – Примете меня в игру, товарищи?

Через минуту он с таким же увлечением стучал костяшками. Играл Степанов мастерски. Посмеиваясь, он выводил из игры моряков. Когда и последний противник был повержен, помполит достал портсигар. Угощая моряков, он спросил:

– Доводилось кому бить китов?

Оказалось, что только двое видели китов и знают, что это за животные, а остальные затруднялись сказать о них что-нибудь. Кое-кто называл их рыбами.

Степанов подумал: «Вот и проморгал, помполит. Моряки даже не знают, что за зверя они будут промышлять. Плохо, товарищ Степанов, исправляй ошибку».

Вернувшись на базу, Степанов пригласил к себе комcopгa лаборантку Нину Гореву и научного работника, профессора Вениамина Вениаминовича Старцева.

– Морякам нужно прочесть лекции о китах, – объявил помполит Старцеву и Горевой.

Старцев погладил холеную бородку и удивленно взглянул на Степанова:

– Я, собственно, научный работник, а не агитатор.

– Не агитирующей науки нет, – ответил Степанов. – Да и ваш долг популярно рассказать нашим морякам о китах, их происхождении, образе жизни.

– Пожалуйста, если это будет интересно, – пожал сутулыми плечами Старцев. – Можно идти?

– Идите, – отпустил его Степанов.

– Равнодушный ко всему, – произнесла Горева, когда за Старцевым закрылась дверь.

– Постараемся заинтересовать, – весело сказал Степанов.

– А если не удастся? – засмеялась Нина.

– Уступит место другому, – серьезно ответил помполит. – Но я уверен, что будет с нами. А вы согласны читать лекции на китобойцах?

При этих словах помполита глаза девушки приняли новое, незнакомое Степанову выражение.

– Что, разве вам не хочется побывать на китобойцах?

– Наоборот, очень хочется, – задорно сказала Горева, подумав о молодом капитане «Труда».

Вернувшись от помполита, Старцев остановился посередине своей каюты, погладил бородку. Вид у него был и сердитый и растерянный. Он пожал плечами. «Чего-чего, а он никогда не мог бы даже предполагать, что дойдет до этого. Ученый – и матросы. Просто смешно. Как и смешна вся эта затея с китобойным промыслом. Русские никогда не были и не будут китобоями. Затея пустая, заранее обреченная на неудачу. Зачем он только пошел в этот рейс. Смалодушничал, дал себя уговорить. Трата времени и здоровья. – Старцев вздохнул. – Что же ему делать? Степанов – начальство. И его просьбу надо выполнять как приказ». Вениамин Вениаминович нехотя подошел к столу, сел в кресло и пододвинул бумагу, задумался. С чего же начать лекцию для матросов, которые даже не знают, что киты – звери, а не рыбы.

2

Отто Грауль проводил на палубе все дни перехода флотилии из Владивостока к месту охоты. Невысокий, с фигурой уже стареющего, начинающего полнеть моряка, он привлекал к себе внимание приятным мужественным лицом со светлыми глазами, смотревшими прямо, открыто. Отливающие мягкой желтизной волосы были гладко зачесаны назад. Крепко сжатые губы и крупный прямой нос делали лицо несколько грубоватым, но это первое впечатление исчезало, как только немец добродушно заговаривал.

Он плохо говорил по-русски, коверкал слова так, что моряки покатывались со смеху, но это, однако, не обижало гарпунера, и он посмеивался вместе с ними. Грауль охотно угощал китобоев сигарами.

– А немец вроде кореш ничего, – сказал как-то Слива, – хотя и притопал к нам от фашистов.

– В Германии не все фашисты, – ответил Курилов, следя, как Грауль пытается объясниться с кочегаром, поднявшимся на палубу подышать свежим воздухом. Гарпунер и моряк оживленно жестикулировали. Грауль, соглашаясь, кивал головой, затем, дружески хлопая кочегара по плечу, протянул ему раскрытый портсигар. Моряк взял сигару и неумело ее прикурил.

Курилов подошел к гарпунеру и попросил его рассказать об обязанностях бочкаря. Грауль ответил:

– Я ошень прошу вас извиняйт. Я буду сказать свое время. Это время я есть занят. Я должен иметь русский язык. Тогда арбайтер ошень хорош будет.

Улыбаясь, он потряс Леонтия за плечо:

– О! Ви есть завтра хороший охотник! О, я ошень хорошо знай!

Грауль осмотрел Курилова и, прищелкнув пальцами, исчез в каюте. Через минуту он вернулся с фотоаппаратом.

– Я есть делаю иллюстрашион. Колоссаль память. Ви унд я. – Он указал на Курилова и себя.

Моряки поняли, что гарпунер хочет сняться с ними на память, и охотно стали перед объективом. Грауль щелкнул несколько раз, а затем, приготовив аппарат, передал его Сливе и сам стал с Леонтием.

– Трогательное единство пролетариев! Спокойно, снимаю... Уверен, что испортил!

Боцман спустил затвор. Грауль поблагодарил моряков и, указав на часы, показывавшие уже шесть вечера, заторопился в каюту. С пунктуальной точностью он ежедневно в это время садился за стол и, обложенный учебниками, до глубокой ночи занимался изучением трудной русской грамматики. Гарпунер овладевал шестым иностранным языком.

– Ну, этот не похож на Майера, – проговорил Курилов. – С мировым именем, а держится запросто, по морскому.

– За золотую валюту и черт попом станет, – фыркнул Слива. – Посмотрим, как он китов брать будет.

На другой день Курилова вызвал Можура. В каюте капитана сидел Грауль в суконных брюках-гольф и кожаной куртке с металлической застежкой. Ноги гарпунера были обуты в желтые, на толстой подошве, ботинки, а голову обтягивала синяя вязаная шапочка с помпоном.

– Господин Грауль хочет прогуляться, – сказал Курилову Можура. – Составьте ему компанию.

– Да! – кивнул гарпунер. – Маленький моцион.

Курилов и Грауль вышли на берег. Гарпунер был на голову ниже русского моряка. Он твердо ставил ноги на скрипевшую под его башмаками гальку. С берега круто поднималась лестница к дороге, ведущей в поселок рыбокомбината, раскинувшийся на склоне подступившей к морю сопки. Грауль направился к лестнице:

– Много гуляйт, много есть беседа! - Поднявшись на первую площадку, Грауль остановился и, перекинув со спины коричневый футляр, достал завернутый в замшу фотоаппарат:

– Я есть колоссаль любит снимать! Ошень колоссаль коллекций.

Немец сфотографировал флотилию, затем аккуратно уложил аппарат в футляр и направился дальше. Лестница с четырьмя сотнями ступенек не утомила его. Он шагал размеренно, как хорошо натренированный спортсмен. Окончив подъем, Отто собрался еще раз сфотографировать флотилию, но Леонтий остановил его:

– Зачем однообразные снимки?

Гарпунер попросил повторить вопрос и, поняв его, с трудом объяснил, что второй снимок не помешает, что здесь точка лучше, что он фотограф-любитель. Скучно в море, вот он и снимает все места, где приходится бывать. У него уже целая коллекция. На старости лет эти фотографии будет показывать внукам. Грауль засмеялся, потом продолжал:

– Необходима тренировк... Бошкарь, гарпунер и капитан должны ошень хорошо панимайт друг друг. От этого будет успех промысла. Завтра много говорит по- русски.

Они долго лазали по сопкам. Леонтий давал себя снимать много раз, но, как бывший пограничник, фоном неизменно выбирал безобидный кустик или скалу. Чрезмерное увлечение Грауля фотографированием заставило его насторожиться. Наконец Грауль убрал свою лейку. С моря надвигалась серая стена тумана, закрывая воду и небо.

– Погода портится, надо скорее на судно, – сказал Леонтий.

Пока они добрались до берега, все вокруг затянулось моросящим туманом. Стало сумрачно.

На следующий день флотилия снялась с якоря и, покинув бухту Птичью, продолжала путь. Выйдя из пролива Лаперуза, она двигалась вдоль Курильских островов. Погода улучшалась. Свободные от вахты члены команды «Шторма» сидели около трубы – грелись на солнце и покуривали. Вышел Грауль. Поболтав несколько минут с матросами, он разыскал Курилова:

– Будем говорийт о деле.

Они отошли на бак, и гарпунер, прибегая к мимике и жестикуляции, стал объяснять Курилову, как следует наблюдать за морем, как сообщать о замеченных китах. Потом он ловко, с поразительной для его полноты легкостью забрался на фок-мачту в «воронье гнездо» и прокричал:

– Слева по носу кит!

Но тут же Грауль вдруг умолк и вскинул бинокль. Затем спустился вниз и указал Леонтию на фок-мачту:

– Туда... быстро... кит.

Лицо гарпунера оживилось, глаза заблестели. Взбежав на мостик, Грауль коротко бросил вахтенному:

– Полный ход! Я буду стреляйт!

Только опытный глаз мог заметить вдали низкие пушистые фонтаны, больше похожие на застывшие клубки пара. Гарпунер весь преобразился, охваченный охотничьим азартом, и торопил изменить курс судна.

Нa мостик вышел Можура. Грауль требовательно сказал:

– Надо идти! Кит!

– Сейчас узнаю, будем ли мы здесь охотиться, – спокойно сказал Можура.

Он пристально следил за другими китобойцами. Те шли, не меняя курса.

Можура скрылся в радиорубке, а Грауль по трапу, соединяющему мостик с гарпунной площадкой, подбежал к пушке и стал снимать с нее чехол. Ему никто не помогал. Грауль приказал Сливе:

– Гарпун!

– Обождем команды капитана, – сказал боцман. Гарпунер стоял, нетерпеливо похлопывая ладонью по чехлу пушки. Лицо его стало серьезным. Он крикнул Курилову:

– Ви видит фонтаны?

Леонтий долго шарил взглядом по воде, прежде чем ему удалось увидеть фонтаны. Они были низкие и то исчезали, то возникали. Курилов взглянул на часы. Киты выпускали фонтаны через каждые десять–пятнадцать секунд. На всех судах моряки высыпали на палубу, облепили фальшборты.

Стадо кашалотов приближалось к флотилии, идя ей наперерез. Животные походили на огромные черные бревна. Некоторые из них начинали горбиться, затем, выбросив из воды широколопастный, похожий на гигантскую бабочку хвост, медленно и почти отвесно погружались в воду. На том месте, где они скрывались, появлялись водовороты. Кто-то из матросов крикнул:

– Смотрите, киты блины пекут.

С «Приморья» передали радиограмму Северова, предупреждающую, чтобы китобойцы не начинали охоту: флотилия шла в территориальных водах Японии. Слева по борту темнели Курильские острова. Выстрел из гарпунной пушки мог вызвать претензии со стороны японцев и явиться причиной многих неприятностей.

Матросы переговаривались:

– Название островов русское, а хозяева – японцы.

– Острова наши же были, русские открыли. Китобои долго и задумчиво смотрели на острые вершины Курильских островов.

Стадо кашалотов осталось позади и скоро исчезло из виду. Моряки были разочарованы, что охота не состоялась. Леонтий еще долго сидел в бочке, но больше ничего не было видно. Грауль ушел в каюту, сильно хлопнув дверью.

– Рассердился гарпунер, – сказал Курилов капитану.

Леонтий разделял настроение Грауля.

3

Олаф Нильсен был счастлив. О, как бы он хотел сейчас повидать своих друзей из Бергена и посмеяться над ними! Когда Олаф получил приглашение в советское консульство, он удивился: зачем понадобился большевикам он, простой китобой?

Олафу очень хотелось взглянуть на настоящих большевиков, и он пошел. Консул оказался вполне европейским человеком и очень вежливо с ним разговаривал, потом пригласил его выпить чашку кофе с ликером. После всего этого Нильсен согласился поехать на три года в Россию, на русскую китобойную флотилию, помощником гарпунера, потому что без помощника Харсен не хотел заключать договор. Консул обещал ему вполне приличную оплату.

Когда флотилия прибыла на Дальний Восток, старый Харсен почему-то ушел с китобойца перед самым началом промысла. Олаф тогда обеспокоился: поскольку нет гарпунера – не будет и охоты и русские отошлют его обратно в Норвегию. А все флотилии уже ушли за китами, и ему придется весь сезон болтаться безработным.

Но недаром в старом Бергене, в кабачке «Голубой кит», где Олаф перед своим отъездом в Россию распил бутылку рому с безработными китобоями, ему говорили, что большевики – странные люди и от них можно ожидать всего самого невероятного. Сущая правда. Теперь Нильсен это знает. Когда Харсен уехал, Олафа вызвал капитан. В каюте сидели и большевистский комиссар Степанов и капитан-директор флотилии. Хотя Олаф и не из трусливого десятка, но все-таки ему было немного не по себе. «Наверное, будут спрашивать о Харсене», – подумал он.

Однако русские о старом дураке и слова не сказали. Северов спросил:

– Вам, Нильсен, приходилось стрелять из гарпунной пушки?

– Да…, редко! – кивнул Олаф, крутя в руках фуражку.

– А китов вы убивали?

– Да, заменил гарпунера, когда он не мог охотиться.

Тут в разговор вступил комиссар. Нильсен почему-то побаивался того великана. Но тот предложил нечто необыкновенное:

– Что вы скажете, если мы вас назначим гарпунером?

Возьметесь

– Меня – гарпунером? – Олаф был потрясен. Потом ему пришло в голову, что над ним смеются. Он отрицательно покачал головой.

– Чтобы быть гарпунером, надо иметь протекцию.

– Это мы знаем, – прервал Нильсена капитан-директор. – кроме того, надо быть принятым в Союз гарпунеров и съездить в Гонолулу.

– Ну да! – подтвердил удивленный Нильсен. «Откуда русские все знают?» – думал он. Ведь его убеждали, что русские никогда китобоями не были и ничего в этом деле не нанимают.

– Так вот. Нильсен. сказал Северов, – вы у нас будете гарпунером на «Фронте». В помощники себе выберете сами кого-нибудь из команды. Время для того, чтобы познакомиться с людьми. у вас есть.

– Но Союз? – воскликнул Нильсен. Он ведь меня не признает, а без Союза гарпунеров это очень опасно!

– Мы не просим вас нарушать правила Союза гарпунеров, – сказал Степанов. – Работайте так, как вы работали в прошлом сезоне. Если будут у вас хорошие результаты, мы дадим вам диплом, и вас примут в Союз.

После долгих и мучительных раздумий Нильсен согласился. Обменявшись рукопожатием с капитаном и помполитом, он вышел из каюты.

Степанов сказал:

– Во всем мире, оказывается, всего только триста гарпунеров. По заграничным законам гарпунером может стать лишь тот. кто не менее десяти лет плавает на китобойцах. Прием в гарпунерскую корпорацию связан с различными препятствиями, и без разрешения Союза гарпунеров никто не имеет права встать за пушку. Вся работа гарпунеров держится в тайне, обставляется всякой чертовщиной. В общем, не китов бьют, а священнодействуют.

Нильсен нарушает правила Союза гарпунеров, но он станет нашим лучшим помощником.

Так Нильсен стал гарпунером. Впервые за двадцать лет работы на китобойцах он встал за пушку не как помощник гарпунера, а как самостоятельный охотник.

Правда, его тревожило то, что ни Андерсен, ни Грауль, с которыми он был знаком уже не первый год, даже не поздравили его. Но все это в конце концов мелочь. Да и гарпунеры еще ни разу не собирались все вместе.

Неожиданная радость всегда делает человека счастливым. Так произошло и с Нильсеном. Он стал меньше сутулиться, в глазах появился блеск. На губах часто играла улыбка. Теперь Нильсен не отсиживался бирюком в своей каюте, как это было до сих пор, а старался все время быть с моряками. Ему хотелось поговорить по душам с людьми, которые вдруг стали ему так близки, так дружески расположены к нему. Нет, никогда еще Олаф не чувствовал себя так хорошо. Это, пожалуй, самое яркое, самое праздничное событие в его жизни. Ну что он может вспомнить о китобоях, с которыми плавал до сих пор?

Нильсен задумался, роясь в памяти, но ничего, кроме тусклых картин прошлого, не вспомнилось ему. Капитаны и гарпунеры помыкали им, как юнгой. Оскорбления и постоянные унижения, вечный страх быть выгнанным, лишиться куска хлеба раньше времени состарили его, заставили смотреть хмуро, держаться приниженно. Такая же судьба была и у остальных китобоев. Единственной отрадой, единственным отдыхом и развлечением после каторжного труда на охоте и разделке туш были дикие попойки, грязные оргии в портовых притонах, когда за несколько вечеров спускался весь заработок многих месяцев.

Нильсен чувствовал себя так, словно он вышел из старого затхлого подвала на яркое солнце. Олафу хотелось поделиться своим счастьем. Он мог бы написать о нем письмо, но кому его послать? Настоящих друзей у него не было. Написать знакомым – не поверят. Будут смеяться, скажут: «Врет старый Олаф» или, еще хуже, «спятил с ума». Нет, писать ему некому. Нильсен подавил невольный вздох и вышел на палубу. Ходить он стал быстрее и с нетерпением ждал начала охоты. О, он докажет русским, что может ценить доверие и дружбу!

На палубе Олаф увидел Петра Турмина.

– О, Петя! – весело окликнул он комсомольца и жестом позвал к пушке.

Нильсен взял Турмина к себе в помощники. У молодого матроса над левым карманом тужурки был значок – знамя с тремя буквами «КИМ». Такие же значки Олаф видел и кое у кого из норвежской молодежи. И ему это нравилось.

Петр Турмин выполнял все распоряжения Нильсена. Но больше всего покорило Олафа то, что этот парень однажды один принес из пирамиды гарпун, а в нем ведь немало – четыре пуда! Олаф с удивлением оглядел тонкую фигуру молодого матроса, его покрасневшее от натуги лицо с золотистым пушком на верхней губе и похлопал по плечу:

– Вери гуд, сэйлор![44]

1

Флотилия шла в густом тумане.

Глухо, точно потеряв всю свою силу, раздался в белесой мгле гудок. Китобойцы следовали за базой. Степанов находился на мостике вместе с капитан-директором.

– Интересно судьба у человека складывается, – как бы что-то вспомнив, сказал Степанов. – Да вот хоть меня возьми. Родился на Сучане и мечтал стать таким же, как отец, забойщиком. Не успела рука к обушку привыкнуть, пришлось его сменить на винтовку. Партизанил, потом стал секретарем Владивостокского горкома комсомола, затем учеба в Ленинградском горном институте. Решил сделаться инженером, но кончить институт не успел: партия послала на завод «Судомех» парторгом. Тяжело там пришлось: троцкисты и зиновьевцы вредили. Когда положение исправилось – новое назначение, к вам, на флотилию. Теперь я – моряк, китобой. Если считать по порядку, то это у меня уже шестая профессия.

– Нет у тебя шести профессий, – сказал Северов. – Есть одна профессия – ты партийный работник. Вот это точно. И надо гордиться тем, что тебя посылают все на новые и на более сложные дела.

Степанов рассмеялся:

– Эка ты меня отчитываешь! Знаешь, Геннадии Алексеевич, бывает у меня такое настроение, когда я хочу, чтобы меня поучили, посоветовали мне, как сделать то или другое.

– Значит, ты меня избрал громоотводом для своих настроений? – усмехнулся Северов. – Смотри-ка, туман то уже рассеивается...

Флотилия выходила из полосы тумана. Постепенно светлело. С севера потянул ветерок. Он быстро разогнал тучи. Сверху – чистое небо, а внизу – темно-голубое, почти синее, в штиле море; оно кажется покрытым тонкой серебристой пленкой, искрящейся под солнцем.

– Идем в Моржовую бухту! – сказал Северов. – Начнем охоту.

Голос его звучал торжественно. Капитан-директор был взволнован. Степанов кивнул:

– Начнем!

В этот день на судах был оглашен приказ об открытии первого промысла первой советской китобойной флотилии. Подписали его капитан-директор и Степанов. Они выражали уверенность, что советские китобои в трудовом содружестве с иностранными специалистами успешно выполнят план добычи – сто восемьдесят китов за сезон.

Приказ перевели гарпунерам. Грауль, выслушав Курилова, удивленно приподнял свои светлые брови:

– Начинайте с нормы лучший китобой мира? Смело, ошень смело.

– Вы не согласны? – спросил Курилов.

– Мой обязанность бить кит, – сказал Грауль. – Но ви, русские, слишком увлекайте люди. Шестьдесят кит – это большой норма даже для опытный китобой.

– Постараемся обогнать тех, кто с опытом, – сказал Леонтий.

– Да, это любимый ваш поговорка, – улыбнулся Грауль.

Андерсен встретил приказ равнодушно, а Нильсен встревоженно: добыть шестьдесят китов! Нет, он не сможет. Не надо никому об этом говорить. Не надо разочаровывать русских, которые так хорошо к нему отнеслись. Он будет стараться больше бить китов. Но шестьдесят туш! Олаф был удручен.

Приказ давал капитанам и гарпунерам полную свободу и самостоятельность в промысле. Капитаны и гарпунеры имели право уходить на своих судах куда угодно, на любое время, чтобы находить и бить китов.

База, на которой оставались Северов и Степанов, отправилась в бухту Моржовую, а китобойцы, проводив ее гудками, пошли в море каждый по своему курсу.

На палубу «Шторма» вышли все, кроме вахтенных, механиков и кочегаров. Люди не сводили глаз с моря. Проходил час, второй, но море было пустынным.

Леонтий сидел в «бочке». Грауль вместе с боцманом Сливой проверили пушку, но когда подошло время ее заряжать, Грауль жестом попросил Сливу отойти. Тот присвистнул:

– Секрет изобретателя, или заботитесь о моем драгоценном здоровье? Внучат у меня еще нет.

– Пушка есть оружия, – громко и твердо сказал Грауль. – Ви нельзя ее трогайт.

– На Молдаванке сказали бы, что Слива дал осечку, – пробормотал боцман, спускаясь с гарпунной площадки. – Нет, потомок Нибелунгов в кореши нам не подходит!

Поведение Грауля не понравилось морякам и вызвало к нему отчужденное отношение.

В первый день охоты «Шторму» не повезло. Киты не были встречены, и в сумерках судно легло в дрейф.

А Шубин повел свой «Фронт» к острову Уташут. Он помнил, что не раз в прошлые годы встречал китов, когда проходил в этом районе на грузовом судне. Шубин, оставив за себя старпома, сам полез на фок-мачту, сам осматривал море. Нильсен одобрительно кивал головой: «Капитан – хороший моряк. Он сразу заметит кита».

Нильсен с Турминым возились у пушки: Турмин протирал канал ствола, Олаф смазывал тавотом винтовой нарез в головке гарпуна. Нильсен готовил пушку не торопясь, тщательно. Наконец он ввинтил запальный капсюль в казенную часть пушки и соединил его со спусковым механизмом.

– Финиш! – сказал гарпунер Турмину.

Пока готовилась пушка, взволнованный Олаф молчал, едва сдерживая нервную дрожь. Взявшись за ручки пушки, он повернул ее – короткую, толстую – на лафете и остался доволен.

Судно шло полным ходом. У форштевня шумели буруны На гарпунную площадку залетали брызги. Нильсен по трапу поднялся на мостик. Лицо норвежца было торжественным. Вот он, Олаф Нильсен, стоит впервые в жизни на капитанском мостике, все люди на судне готовы выполнять его приказания. Нет, черт возьми, можно поклясться, что русские - неплохие люди!

– Слева по носу фонтан! – крикнул из бочки Шубин.

Из-за острова показался кит. Было видно, что он только что вынырнул.

«Кашалот, – определил Нильсен. – Должен быть мой», – и побежал по трапу к пушке.

Гарпунер обрадовался, что он первым встретил именно кашалота. На поверхности кашалоты медлительны, и к ним легко можно подойти. Правда, они очень живучи, но если хорошо всадить гарпун, то кит недолго протаскает судно. А удачное начало охоты – хорошая примета.

Шубин командовал сверху. Вахтенный помощник передавал его распоряжения в машину. Нильсен одобрительно покачивал головой: капитан умело подводит судно. Вот кит уже совсем близко, в каких-нибудь сорока метрах.

– Теперь командую я, – крикнул Олаф, и Шубин спустился на мостик.

Судно и кит сближались. На китобойце все застыли на своих местах. Нильсен целился. Пете Турмину казалось, что проходят не минуты, а целые часы, что кит сейчас нырнет и уйдет в глубину океана.

Нильсен слился с пушкой. Шубин точно по командам Олафа менял курс судна и приближался к киту.

Выстрел разорвал воздух. Гарпун с визгом вылетел из пушки, и животное, в спину которого впилось острое железо, с шумом закружилось волчком. Даже не верилось, что эта огромная туша может с такой стремительностью двигаться по воде.

По приказу гарпунера Шубин застопорил ход судна. Кашалот стремительно ушел в воду, но тут же выскочил и рванулся в сторону. Кит потащил за собой судно. Брызги дождем летели на Нильсена и Петю Турмина, перезаряжавших пушку.

Первый выстрел оказался удачным: кит терял много крови, шел все тише. Нильсен подал рукой знак выбирать линь. Но едва старший механик включил лебедку, как раненый кит рванулся раз, второй, потом повернул и с раскрытой пастью, захватывая воду, пошел навстречу судну.

Шубин повернул китобойца правее. Кашалот остановился, точно в недоумении, а затем, вновь повернув, быстро поплыл от судна. «Фронт» покорно пошел за ним. Нильсен дал сигнал снова травить лебедкой линь. Животное ушло от судна метров на триста и, не сбавляя скорости, устремилось на восток. Нильсен помрачнел: кит ранен не смертельно. Лишь через два часа кашалот остановился и, казалось, заснул. Тогда «Фронт» подошел, и Нильсен выстрелил второй раз. Кашалот наполовину ушел в воду, затем, точно у него прибавилось силы, снова потянул судно за собой, но тише, слабее. На рассвете животное, обессилев и потеряв много крови, перевернулось на бок, показав светлое брюхо. Кит был мертв.

– Урра-а! – загремело над судном.

Моряки, как они ни были измучены многочасовой охотой, подбежали к гарпунеру и, схватив его, стали высоко подбрасывать. Лишь голос капитана остановил их.

Лебедка подтащила кашалота к борту.

– Эх, махина какая! – возбужденно проговорил кто-то.

Нильсен показал боцману, как надо пробивать в туше кита отверстие пикой со шлангом. Заработал компрессор. По шлангу в китовую тушу пошел сжатый воздух, и скоро кит закачался на воде огромным поплавком. Законопатив пробитое отверстие паклей, моряки стальным тросом пришвартовали кита к судну.

Шубин повел «Фронт» к «Приморью». На базу было передано сообщение о первом загарпуненном ките.

2

Днем в клубе базы «Приморье» было тесно. Здесь собрались моряки и рабочие послушать лекцию Старцева. Он стоял, облокотившись на трибуну. Выждав, когда утихнут голоса, Старцев монотонно заговорил, не поднимая глаз, точно читая справку:

– Киты – самые крупные животные на земле. Голубой кит, например, весит сто двадцать тонн – столько же, сколько двадцать пять слонов или сто пятьдесят быков.

– Ого! – прокатилось по рядам. Люди с интересом слушали Старцева, но он не обратил на это внимания и продолжал говорить по-прежнему без всякой интонации:

– Тридцать пять миллионов лет назад, когда на месте теперешних материков были моря и океаны, омывавшие небольшие островки, жили в теплых водах древние киты – зейглодоны...

Читая лекцию, Старцев не испытывал никакого удовлетворения. Он был убежден, что напрасно теряет время и сидящие перед ним, в большинстве своем малообразованные люди, ничего не поймут. Вениамин Вениаминович только выполнял распоряжение помполита.

Он ни разу не поднял головы, ни разу не посмотрел на людей, собравшихся его слушать. Старцев так густо пересыпал свою речь латынью и специальными терминами, что моряки с трудом улавливали содержание лекции. Внимание зала ослабело. Кто-то задремал, послышался приглушенный смех. Потом шум усилился, люди стали поодиночке пробираться к выходу.

Сидевшая в первом ряду бойкая девушка, прикрыв ладонью зевок, со скучающим видом насмешливо проговорила:

– Ну до чего ж интересно!

Ее подруги фыркнули, а она сидела прямо, устремив перед собой взгляд. Видно, и в ней бушевал готовый прорваться смех, и ей надоело бормотание Старцева, но она сдерживала себя.

Степанов поймал себя на том, что он уже давно не слушает Старцева, а вот сидит и рассматривает эту плотную девушку в тесно обтягивающем ее фигуру простеньком ситцевом платье и наброшенном на плечи ватнике, как видно, с отцовского плеча. Чистое смуглое лицо, тяжелая коса с вплетенной розовой лентой, переброшенная на грудь, и нитка кораллов в вырезе платья.

Михаил Михайлович вспомнил день, когда к нему пришел встать на партийный учет бородатый уссурийский казак Данилов, в высоких рыбацких сапогах, перехваченных у колен ремешками.

– Коммунистом на твой завод прибыл, – сказал он густым басом. Черные глаза уссурийца сверлили помполита. Оказалось, что Данилов приехал из колхоза «Красный рыбак», что на озере Ханка.

– Там я калугу пудов на пятьдесят резал, – скупо говорил о себе Данилов. – Ну, вот меня как умельца по этому делу и послали сюда. А какие киты-то – я еще и не видел. И на море впервой.

– Киты побольше калуги, – улыбнулся помполит. Когда документы были оформлены, Данилов еще задержался:

– Жинку вот уже третий год как схоронил, так я с дочкой прибыл. Ты уж Оленьку-то пристрой куда-нибудь.

– Оленьку? – удивился Степанов.

По тому, каким тоном Данилов произнес имя дочери, он подумал, что речь идет о ребенке. Когда же рыбак открыл дверь и сказал: «Войди» – то Михаил Михайлович увидел девушку. Она бойко, нисколько не смущаясь, отвечала на вопросы помполита.

Девушку, окончившую семилетнюю школу и уже два года работавшую учетчицей в колхозе, взяли на «Приморье» метражисткой – измерять длину убитых китов.

Ольга, заметив, что помполит смотрит на нее, вскинула голову, нахмурилась и еще пристальней стала смотреть на Старцева, делая вид, что внимательно его слушает.

К Степанову подошел матрос и передал записку Северова об успешной охоте «Фронта». Надо было готовиться к его встрече. Помполит написал Старцеву записку: «Заканчивайте». Тот произнес еще две–три фразы и замолк.

Народ стал выходить из клуба. К Степанову подошел Данилов, который все время, пока шла лекция, просидел где-то в задних рядах.

– Был у нас до семнадцатого года дьячок в церкви, – заговорил он басом. – Гундосил так, что и слов нельзя было понять. Мужики его прогнали.

Степанов, едва сдерживая улыбку, укоризненно покачал головой:

– Нельзя же так, Данилов.

Донесся гудок. Это «Фронт» подходил к базе.

... Встречать китобойца вышли все. Люди с любопытством рассматривали кита. «Фронт» подвел добычу к слипу «Приморья». Гигантскую тушу вытащили на палубу.

Старцев стал осматривать кита, делая записи в блокноте.

– Приступай и ты к делу! – обратился Степанов к стоявшей рядом дочери Данилова.

Ольга вначале как будто оробела, почувствовала себя крошечной рядом с распластавшимся на палубе громадным животным, но потом резким движением головы перебросила косу на спину и, вытащив из кармана рулетку, оглянулась. Было видно, что она ищет, кого бы позвать к себе в помощники. Степанов шагнул к ней.

– Давай, помогу.

Он взял конец ленты. Ольга пошла, потом побежала вдоль кита, стуча подкованными каблуками сапог по дощатому настилу разделочной площадки.

Кит был четырнадцати метров длиной. К нему подошли рабочие с остроотточенными ножами. Они остановились около кита, посматривая на своего бригадира – высокого и худощавого Мака Хардинга. Одетый во все кожаное, Хардинг, важно надув губы, обошел вокруг кита. В углу рта у него висел изжеванный окурок потухшей сигареты. Потом он повернулся, сделал обратный круг.

– Что-то мешкает наш американец, – сказал Степанов.

– Присматривается, решает, наверное, с какого бока начать, – откликнулся Северов. – Такую тушу разделать не шутка.

Прошел час, а Хардинг все еще медлил с распоряжениями. Рабочие с ножами переминались с ноги на ногу. Вдруг Хардинг схватил у Данилова нож и полоснул им по коже кита недалеко от головы. Такой же надрез он сделал и у хвоста. От этих надрезов Хардинг провел несколько параллельных линий вдоль всего кашалота. Этим способом следовало вырезать из кита большие брусья жира.

– Квикли! – крикнул он бригаде.

– Быстро! – перевел кто-то из рабочих. – Ишь ты, скорый. Сам целый час кружил, а теперь подавай ему быстроту!

Поплевав на ладони, рабочие начали разделку. Толстый слой жира кита оказался крепким, упругим. Он пружинил под ножом. Когда же широкие ножи уходили вглубь, лезвия зажимало, и их было трудно двигать. Данилов с большим усилием сделал продольные надрезы и остановился, чтобы вытереть катившийся пот.

– Ну, а как же дальше? – подумал вслух Данилов и оглянулся на Степанова.

Помполит и капитан-директор стояли рядом. По их глазам было заметно, что они обеспокоены. Мак Хардинг, увидев сбившихся в кучу рабочих, закричал на них.

– Слышишь, Геннадий Алексеевич, – сказал Степанов. – Хардинг ругает наших рабочих. А почему Хардинг не использует механизмы – лебедки, шкентеля?

Американец, обзывая рабочих лентяями и скотами, требовал, чтобы они не останавливались. Степанов позвал Хардинга и сердито сказал ему:

– Прекратите ругань. Счастье ваше, что вас никто не понимает, а то бы вам, пожалуй, не поздоровилось.

– О'кэй! – небрежно кивнул Хардинг и вернулся к киту.

Прошел час, второй, а разделка почти не продвинулась вперед.

– Медлит американец, – сказал Северов. – Если такими темпами пойдет у нас разделка, то мы одного кита будем целую неделю мусолить.

Капитан-директор окликнул Хардинга.

– Здесь нужны настоящие китобои, – оправдывался мастер по разделке.

– Слушайте, Хардинг, – не утерпел Степанов, – покажите рабочим все как следует, и они отлично справятся с делом.

Американец пренебрежительно оглядел Степанова:

– На судне один капитан, и я слушаю его.

Он демонстративно повернулся к Степанову спиной. Помполит с любопытством посмотрел на Хардинга. Северов предупредил американца:

– Распоряжения товарища Степанова вам, Хардинг, надо выполнять так же, как и мои.

– О'кэй! – равнодушно пожал плечами Хардинг. Рабочие большими железными крючьями оттягивали жир с туш, а другие его подрезали. Огромные пудовые куски жира беспорядочно загромождали палубу. Их резали на более мелкие и крюками сбрасывали в открытые на палубе люки жиротопных котлов.

Северов, следя за американцем, вспоминал представленные им рекомендации.

Хардинг прежде работал на американской китобойной флотилии «Калифорния». Она вела промысел вдоль западного побережья Северной Америки. Как специалиста по разделке китов, Хардинга и пригласили на советскую китобойную флотилию. Однако сейчас у него дело почему-то не ладилось. Разделка шла очень медленно. Измазанные китовым жиром и кровью, усталые рабочие уже резали кита всяк по-своему: каждый приспосабливался, как ему казалось, удобнее. Американец продолжал подавать команды, но его почти никто не слушал.

Наступила ночь. Густые сумерки охватили базу. Кто-то из рабочих швырнул на палубу нож, рядом зазвенел крюк.

– Хватит на сегодня, умаялись! – послышались голоса.

– Такого черта за день разве распотрошишь?

– Стойте, други, – Данилов оперся на рукоятку своего ножа. Его, как и других рабочих, поташнивало от сладковатого запаха жира и мяса кашалота.

– Ну что? – спросил маленький человек с давно не бритым лицом.

– Как же так – работу недоделанную бросать? – неторопливо сказал Данилов.

– А ты что за указчик? – накинулся на него маленький человек. – Мы свои часы с лихвой отработали, и хватит.

– Верно! – поддержали его два–три голоса. – Аида, ребята, в баню да за стол – животы подтянуло. Весь день копошились!

– Постойте! – повысил голос Данилов. – Кто из вас рыбак или моряк? Разве вы не знаете, что рыба и морской зверь быстро портятся? – Данилов посмотрел на небо, замигавшее первыми звездами. – Завтра добрая погода будет. Солнышко пригреет кита, и после полудня он дух тяжелый даст.

– А нам какое дело? – маленький человек выскочил вперед и остановился перед Даниловым, размахивая руками. – Ты что за агитатор нашелся?

Данилов не ответил. Он словно не замечал крикуна.

– Кто со мной останется на ночь? – спросил Данилов, смотря на рабочих.

– Выслужиться хочешь? – ехидно рассмеялся кто- то. – Эх, борода, борода!

И вслед за этим послышалось категорическое:

– Идем, ребята!

С Даниловым из семнадцати рабочих осталось только семеро. Пантелей Никифорович прогудел:

– Маловато нас, конечно, ну, да ничего.

Но тут в круг света вступил еще один человек – в ватнике, в пушистой шапке и брюках, перевязанных у щиколотки.

– Капитана, – высоким гортанным голосом сказал он, обращаясь к Данилову, – моя хочу лаботай! Моя, – он сделал паузу, как видно подыскивая нужные слова, – шибко много солнца, лаботай далеко, далек... Чик-чик, и рыба – фангули![45]

Данилов, приглядевшись, увидел темное скуластое лицо китайца с блестящими глазами. В них было тревожное ожидание, Данилов обрадовался приходу нового товарища, но значения его словам не придал.

– Ли Ти-сян! – назвал себя китаец.

– Ну, давайте начнем! – сказал Данилов, подступая к туше.

Ли Ти-сян с волнением взялся за флейшерный нож. Вот когда пригодится то, что он узнал на чилийской китобойной флотилии. Ведь там он видел, как разделывали китов. Он сейчас поможет русским товарищам в их трудном положении.

Ли Ти-сян поднял нож и уверенно сделал надрез на темной коже туши...

Степанов и Северов тем временем беседовали в каюте с Хардингом.

Развязно откинувшись на спинку стула, американец покуривал сигарету и, щуря глаза от дыма, говорил:

– Разделка кита – очень сложная операция. Навыки для этого приобретаются годами.

– Сколько времени разделывается кит на базе «Калифорния»? – спросил Северов.

– О, там другое дело, – Хардинг описал сигаретой круг в воздухе, – там специалисты...

Степанов спросил:

– Почему не пущены в ход пилы, лебедки?

– О, до них дойдет очередь, – махнул небрежно рукой американец. – У вас нет оснований для тревоги. С первым китом всегда так бывает. Надо, чтобы люди освоились с новой работой.

Говорил он уверенно. Помполит и капитан не стали спорить с американцем. Только перед уходом Северов спросил Хардинга:

– Вы завтра разделаете кашалота?

– О да! Я по-новому поведу дело, – важно закивал американец.

Оставшись наедине, капитан и помполит невесело посмотрели друг на друга. Северов сказал:

– Не верю я этому наглецу. Он ничего не умеет делать.

– Посмотрим еще завтра, – произнес Степанов.

– А потом? – спросил Северов.

– Бригадиром по разделке поставим Данилова. Он осилит! – В голосе помполита слышались теплые нотки.

3

С рассветом Курилов забрался в бочку на фок-мачте. Низкие дождевые тучи затянули небо. Серое море было покрыто рябью. Поеживаясь от холода, Леонтий осматривал водный простор.

Можура, взволнованный, стоял на палубе. «Шторм» шел полным ходом. Успех китобойца «Фронт» задел капитана, всю команду. Каждому хотелось, чтобы их судно прибуксировало на базу первого кита.

В это утро Курилов думал: «А не пропустил ли я кита? Мог просмотреть – принять фонтан за пенящийся бурун?» Леонтий не отрывал бинокля от глаз. В каждом гребешке волны ему чудился фонтан.

День прошел в напрасных ожиданиях. И только на следующее утро первый кит был обнаружен со «Шторма» неожиданно просто. Сумрачный рассвет сменился серым утром. Курилов, поеживаясь от холода, был на своем месте. Осматривая море, такое однообразное и в то же время непрерывно меняющееся, он задержал взгляд на небольшом, как ему вначале подумалось, рифе. Риф одиноко выступал из воды, отшлифованный волнами, темно-серый с синим оттенком. И в этот же момент Леонтии, скорее чутьем, чем сознанием, понял, что перед ним кит с маленьким плавником на спине.

– Кит! Кит! Слева по носу кит! – закричал он не своим голосом. В нем одновременно звучали и радость и растерянность.

В одно мгновение палуба ожила. Забегали люди. Животное лежало неподвижно, затем, вздрогнув от шума винта, стало уходить.

Слива побежал к гарпунной пушке. Можура окликнул его:

– Боцман! Зови Грауля, что он – оглох, что ли?

Капитан вел судно за китом, боясь потерять, выпустить его из виду. Грауль медлил. Можура сунул пустую трубку под усы, ругнул про себя гарпунера. Кит нырнул. Лишь тогда, наконец, вышел Грауль.

Неторопливо натягивая перчатки, он оглядел пустынное море, поднялся на капитанский мостик и пожал плечами, точно спрашивая: «Где кит?»

– Ушел в воду, – сердито буркнул Можура и, выхватив изо рта трубку, показал мундштуком в море.

Грауль, точно не замечая капитана, посмотрел на Курилова.

Можура хмурился, нервно подергивая ус.

– Кит! – послышался голос Леонтия.

С высоты мачты ему было хорошо видно, как кит поднимался к поверхности. Он был метрах в тридцати слева по борту от «Шторма». Леонтий сообщил и об этом.

Едва голова кита показалась в пене взбаламученной воды, как Грауль вскрикнул:

– Блювал![46] – и ринулся по трапу к пушке.

Лицо гарпунера преобразилось, глаза смотрели молодо, в них появились хищные огоньки.

Кит всплыл, выпуская высокие, более десяти метров фонтаны, похожие на огромные колонны.

– Польный, самый польный! – кричал Грауль, – Гросс вал!

Лицо его исказилось. Он был охвачен страстным желанием убить голубого кита. А блювал, словно дразня его, все дальше уходил от судна. Началась погоня. Через несколько минут животное нырнуло опять и снова появилось далеко в стороне. «Шторм», стремясь настигнуть его, метался по морю. Проходил час, второй, а кит все еще не подпускал к себе охотников: он и под водой хорошо слышал шум винта. Можура начал нервничать, часто не разбирал, путал сигналы Грауля. Шли часы.

– Стоп, машина! – неожиданно приказал Можура, когда кит вновь ушел в глубину.

«Шторм» шел по инерции. Можура крикнул Курилову:

– Где кит?

Леонтий молчал. Томительно шли секунды. «Шторм» уже начинал терять ход, когда из бочки донеслось:

–Всплывает слева по корме!

– Полный вперед! – скомандовал Можура. – Право руля!

Машина заработала в момент всплытия животного, и судно смогло подойти к нему почти на двадцать метров.

Грауль, не отходивший от пушки, прицелился и выстрелил. Гарпун вошел глубоко в спину кита. Блювал рванулся с такой силой, что судно зарылось носом в воду, и волна скинула Грауля с площадки на палубу.

В ту же секунду послышался треск: это рухнула фок-мачта. Леонтий выпал из бочки. Из носа у него хлынула кровь. К Леонтию бросились матросы.

Грауль, вскочив на ноги, кричал механику у лебедки:

– Травийт линь, травийт!

Блювал тащил за собой судно с такой скоростью, что вода то и дело обдавала палубу. Грауль дрожащими руками перезаряжал пушку.

От второго гарпуна кит застыл на месте. Только когда он был подтянут к борту, Можура заметил, что ветер давно разогнал тучи и море сверкало. День был на исходе.

Победа не была радостной. Не слышалось восторженных голосов, никто не поздравлял Грауля. Мачта с перепутанными вантами свесилась за борт. Гарпунер вынес фотоаппарат и, сделав несколько снимков кита, ушел в свою каюту, даже не поинтересовавшись состоянием Курилова. Оставшись один, он шумно вздохнул и довольно улыбнулся...

«Шторм» возвращался к базе. Курилов без сознания лежал в каюте Можуры. Около него хлопотал Слива. У Курилова оказалась сломанной левая рука и повреждено плечо.

1

Кончались вторые сутки с тех пор, как на базе был принят первый кашалот. Туша его все еще лежала на кормовой площадке, истерзанная, с неровно срезанным по бокам жиром. Как и предсказывал Данилов, кит начал портиться. Уставший, с красными от бессонницы глазами, Пантелей Никифорович не бросал работу. Рядом с ним постоянно был Ли Ти-сян. Рабочие спали поочередно, не раздеваясь.

Во все помещения базы проник тяжелый сладковатый запах разлагающейся туши. Люди были мрачны.

– Американец не исполнил своего обещания – не смог ускорить разделку, – сказал Степанов, выходя с Северовым на площадку...

Хардинг по-прежнему толком не показывал, что и как нужно делать. Данилов, которого рабочие признали старшим, старался изо всех сил, но, видимо, делал что-то не так, как хотел Хардинг. Американец швырнул окурок сигареты, грубо оттолкнул Данилова. Тот удивленно на него посмотрел, а затем, прежде чем Хардинг успел отступить, взял американца рукой за ворот и скрутил так, что лицо у Хардинга побагровело. Он раскрыл рот, жадно глотая воздух.

– У, стерва! – презрительно проговорил резчик и толкнул Хардинга от себя.

Американец отлетел, упал на покрытую жиром площадку и проехал по ней «а своих кожаных брюках почти к самым ногам капитан-директора. Тот помог Хардингу подняться и, сдерживая клокотавшую в нем ярость, сказал:

– Зайдите ко мне.

Рабочие взглядами проводили Северова, Степанова и Хардинга. На площадке стало тихо. Ли Ти-сян прищелкнул языком.

– Его американ фангули![47]

Он так заразительно рассмеялся, что захохотали и другие рабочие.

– А ну, дружки! – поплевал Данилов на ладони и взялся за нож.

Все задвигались быстрее. Угнетающая обстановка на палубе разрядилась.

Разговор Северова с Хардингом в каюте был коротким. Капитан-директор спросил:

– Вы когда-нибудь видели разделку кита при помощи лебедок и паровых пил?

Хардинг по-прежнему держался развязно, на его лице явно было написано пренебрежение к людям, с которыми он разговаривал.

– О, - проговорил он, – на базе «Калифорния» только так и разделывают китов!

Хардинг улыбнулся, вспомнив наставления, полученные перед выездом из Америки в Советскую Россию. «Русские ничего не понимают. Делайте так, чтобы и впредь они ничего не понимали в разделке».

– Как именно? – быстро спросил Степанов. – При помощи механизмов или вот так, как разделываете вы?

– База «Калифорния» самая совершенная, – поднял свои подбритые брови Хардинг и воодушевленно продолжал: – Там лучшие механизмы, и кита там обрабатывают в полчаса.

– Вы лжец! – стукнул Степанов кулаком по столу. Лицо его побледнело, стало неузнаваемым. – Вы наглый лжец!

Северов еще никогда не видел помполита таким взволнованным. Михаил Михайлович взял себя в руки и ровным голосом, в котором еще слышались нотки негодования, сказал капитану:

– База «Калифорния» доживает свои последние годы. Там даже не ставят новое оборудование – невыгодно. Слип на этой базе сделан в носовой части – понимаете, какая это допотопная посудина?

Хардинг понял, что его обман раскрыт. С ним нянчиться больше не будут, сейчас решается его судьба. Глаза американца испуганно заметались. «Чего доброго, эти русские засадят еще в тюрьму. Зря я ввязался в это дело».

Степанов требовательно спросил Хардинга:

– Вы сможете организовать разделку при помощи лебедок и пустить в ход пилы, которые имеются на разделочных площадках?

– О, конечно! – кивнул Хардинг, все еще разыгрывая опытного специалиста. Сказал и похолодел.

– Идемте! – Степанов встал.

Хардинг сделал движение, но задержался в кресле. Степанов поторопил:

– Ну что же, идемте.

Американец безвольно опустил голову и не поднялся с кресла.

– Фьють! – присвистнул Степанов. – Значит, вы плохо знаете дело?

Хардинг кивнул.

– Я на китобойной флотилии работал матросом.

Та-ак! – протянул Степанов и тяжело вздохнул. По крайней мере, стало ясно, что на Хардинга нечего надеяться. И уже с особым любопытством спросил: – А зачем же вы приехали к нам?

Хардинг молчал.

– Можете идти, мистер Хардинг, – сказал Северов. Американец встал:

– Вы меня выгоняете?

– Да! С вас будет удержано по суду все, что вы успели у нас получить! Идите!

Хардинг ушел.

– Как ты думаешь, случайно или не случайно Хардинг попал к нам в качестве незаменимого специалиста? – спросил Степанов.

– Возможно, оплошность тех, кто приглашал Хардинга на работу, – ответил Северов. – Не хочу думать о худшем.

– Уж что-то много у нас всяких неожиданностей, – проговорил Степанов.

– Наверное, тут не все чисто, – кивнул Северов. В дверь постучали. Вошла лаборантка Горева с двумя мензурками и стремительно поставила их перед Северовым. В одной был светлый перетопленный жир, а в другой – темно-янтарный.

– Прикажите, чтобы жир кашалота прекратили сбрасывать в котлы для перетопки. – Горева указала на мензурку со светлым жиром. – Это жир отличного качества. Он получен от первой партии кусков. А это, – она пододвинула к Северову вторую мензурку, – из сегодняшней партии. Низкий сорт, жир уже портится. Нам грозит опасность загрязнить таким жиром котлы, и тогда или завод останавливать или вся продукция будет низкосортной.

– Час от часу не легче, – медленно поднялся из-за стола Северов. – Ты прав, Михаил Михайлович. Слишком много неожиданностей. Идем на палубу.

Сбросив за борт кашалота, база приняла только что доставленного «Штормом» огромного блювала, который едва уместился на палубе. Голова его лежала на слипе.

Данилов, увидев капитан-директора и помполита, крикнул рабочим площадки:

– Час на перекур, ребята! Садись в круг. Будем держать совет. Ты, Ли Ти-сян, садись рядом со мной. – Он протянул китайцу пачку папирос, и Ли Ти-сян, никогда не куривший, с благодарностью взял папиросу.

– Вот что, ребятки, – заговорил Данилов, – если будем так потрошить китов, то без портков вернемся во Владивосток. Протрем свои, а на новые... – Данилов показал всем кукиш, – вот что заработаем.

– Что верно, то верно, – вздохнул кто-то.

– Чего вздыхаешь, как корова в хлеву, – одернул Данилов. – Обмозговать дело надо.

– Думай уж ты, – выкрикнул тот самый юркий человек, что вечером первым бросил работу. – А мы сальцем китовым сыты до этих пор. – Он провел пальцем по грязной заросшей шее.

– Давно тебя заприметил, – сказал Данилов предупреждающе. – Чистая ты блоха – прыгаешь, кусаешь, а никакого проку нет от тебя.

Рабочие весело засмеялись. Данилов продолжал:

– Одними этими механизмами, – он вытянул вперед свои широкие, сильные руки, – кита не обдерешь. Машины есть! Про них скажет нам товарищ Северов.

Капитан-директор еще в полдень беседовал с Даниловым, предвидя отставку Хардинга.

– Есть у нас лебедки, вот они, – заговорил Северов, указывая на механизмы, закрытые чехлами. – Поставим их сюда, чтобы нам легче было кита обрабатывать. А как это делается – никто не знает. Хардинг липовым инструктором оказался.

– Будь он неладен! – сплюнул Данилов.

– Нам, товарищи, надо разобраться в этих лебедках и снастях. – Северов указал на паутину тросов над головой. – Разберемся – значит, будем кита ворочать, как угодно...

– Ворочать – это штука нехитрая, если лебедки силой возьмут, – сказал рабочий в бушлате. – Зацепить, положим, левой за хвост, из-под низу, а правой – у головы и сверху. Может, и пойдет дело.

– Разворачивать-то можно, а вот как сало брать? – вступил в беседу резчик, знакомый с работой лебедки. – Ну, располосуем мы кита, а сало-то ведь на мясе...

– Моя хочу говорить, моя, – неожиданно звонко и быстро произнес Ли Тисян. – Можно, капитана?

– Давай! – кивнул Данилов.

Китаец вскочил на ноги, чуть нагнулся вперед, точно собираясь прыгнуть, и, оживленно жестикулируя, заговорил:

– Моя твоя слушай, слушай и думай, какой мой башка? Плохо совсем! – Ли Ти-сян шлепнул себя по лбу, отчего шапка свалилась, открыв черные, как смоль, волосы. – Моя повара, чифань мало-мало делай на такой парахода, его плавай шибко далеко... Чили... Его лови кита, его таскай сюда, – китаец постучал ногой о палубу, – потом чик-чик сало и верха таскай, машина работай, – китаец остановился, чтобы перевести дух.

Степанов слушал его с большим интересом. Маленький человек сказал:

– Ну и оратор ты! Наговорил, наговорил, а никто ни черта не понял. Хоть ты-то не мешай. И без тебя запутались.

– Моя мешай? – возмутился Ли Ти-сян. – Моя ни чолта не знай? Сама твоя чолта! Сиди болтай, болтай... Капитана, – обратился он к Данилову, – ходи сюда...

Ли Ти-сян побежал к киту. Данилов поднялся. За Даниловым пошли и остальные. Ли Ти-сян схватил нож, провел по туше кита две продольные линии и одну поперечную.

– Смотри, – сказал он. – Его рыба чик-чик ножика! Понимай? Потом крючок здеся цепляй, – он указал на то место, где пересекались надрезы, повернулся к ближайшей лебедке и закончил: – Машина работай... Шибко шанго!

Ли Ти-сян смотрел на китобоев с ожидающей улыбкой.

– Молодец! – Данилов хлопнул китайца по плечу и обратился к рабочим: – Понятно, ребятки?

– А чего здесь не понять? – заговорили рабочие. – Понятно, только как на деле-то будет?

– Сейчас проверим, – Данилов поплевал на ладони, потер их. – Становиться к лебедкам! Кто тут в снастях толк понимает? Давай-ка ты, – он указал на рабочего в бушлате. – Посмотри, какой трос к какому относится? Где тут крючки, о которых Ли Ти-сян толковал? Резчики! Беритесь за ножи! Резать поглубже!

Данилов сделал поперечные надрезы у головы и у хвоста кита. Между этими двумя надрезами разместились рабочие с ножами.

– Откуда у тебя этот товарищ? – указывая на китайца, спросил Степанов у Данилова.

– Рабочий из камбуза. Сам попросился к нам. По внешности тонковат, а на работу двужильный. У меня и то в глазах уже все крутится, а он ничего. Смотри, как орудует.

Степанов увидел на палубе судового врача и с досадой вспомнил, что не выполнил его просьбы – не дал помощницы, чтобы дежурить возле больного Курилова.

– Виноват, виноват перед вами, – сказал Степанов врачу. – Сейчас все сделаем.

Помполит торопливо перебирал в уме, кого бы можно без особого ущерба отвлечь для дежурства.

– Пойдемте к комсомольцам, они нас выручат, – предложил он и тут же воскликнул: – Хотя, стоп! Нашел! Пусть помощницей у вас будет Оленька Данилова...

Помполит произнес имя девушки так же, как ее отец в день прихода на базу.

Степанов поискал Оленьку глазами. Она стояла недалеко от отца и настойчиво повторяла:

– Да идите же кушать, батя!

– Не мешай, Оленька, – гудел Данилов. – Самое горячее время.

Степанов подошел к ней. Оленька сердито сказала:

– С утра у бати маковой росинки во рту не было и не идет кушать.

– Сейчас, Оленька, Пантелею Никифоровичу не до еды. а у меня к тебе дело...

Степанов рассказал о Курилове, и девушка откликнулась на просьбу.

– Конечно, согласна, раз надо. Только какая из меня санитарка выйдет?

– Преотличная, – Степанов пожал ее крепкую руку и улыбнулся. – Завтра приду посмотрю на тебя в новой роли, товарищ медицинский работник!

Курилов пришел в себя, когда его уже доставили на базу. С недоумением смотрел он на белые стены лазарета, шкафчик с пузырьками, пустые койки, на свою левую руку в гипсе.

Тогда он вспомнил все и долго лежал с закрытыми глазами, с горечью думая о случившемся. Ему захотелось пить. Здоровой рукой он взял со столика, стоявшего у изголовья, стакан. Ложка звякнула о его край. Вошел врач, отдернул с иллюминатора марлевую занавеску.

– Как себя чувствуете?

– Тело все побаливает, – с виноватым видом при знался Курилов, вспоминая все, что с ним произошло.

– Серьезно пострадала только рука, – успокоил врач.

– Долго я пролежу? – с тревогой спросил Леонтий.

– Через два–три дня можно будет сказать точно.

– Ясно, – удрученно произнес Курилов, понимая, что врач уклоняется от прямого ответа. – А не скажете, где сейчас «Шторм»?

– Около базы, но о делах здесь запрещено говорить, – мягко, но настойчиво произнес врач, встряхивая градусник. – Лежите тихо и спокойно. Быстрее поправитесь.

Леонтий прислушался. База стояла на якоре. С палубы доносился приглушенный шум. Там шла работа. Это успокоило Курилова, и он уснул.

2

Грауль пришел к Северову в тот момент, когда у капитан-директора сидели Степанов и Можура. Они обсуждали, как быстрее восстановить мачту. Увидев Грауля, все замолчали, ожидая, что он скажет. Весь его вид говорил о том, что он расстроен.

– Несчастье с бочкарем произошло по моей вине, – заговорил Грауль по-немецки. – Я забыл предупредить, что при охоте на больших китов бочку необходимо покидать. Я слишком увлекся охотой. Голубой кит так редко встречается.

Степанов перевел слова Грауля. И всем, в том числе и Можуре, который был особенно зол на Грауля, показалось, что гарпунер говорит искренне, а Отто, словно пытаясь закрепить это мнение, продолжал уже по-русски:

– Я ошень, ошень виновайт перед господин Курилофф... Я ходит к нему прошит прощенья...

Грауль слегка поклонился и вышел. Северов с досадой воскликнул:

– Вот тебе и лучший гарпунер мира! А что же от других ждать!

– Хорошо хоть, что он свою вину признал, – сказал Степанов.

– Извинением Курилова с койки не поднимешь. – Можура яростно набивал трубку табаком. – Так как же мне быть?

– Ремонтироваться будете в Петропавловске, – ответил Северов. – Туда уже сообщили. Обещают быстро установить мачту.

– Когда идти в Петропавловск?

– Завтра утром.

Китобоец «Труд» вернулся к базе без добычи. Киты в районе его плавания не попадались. На судне было тихо. Члены экипажа ходили сумрачные. Степанов послал к ним Гореву прочесть лекцию, подготовленную ею вместе со Старцевым.

Девушка охотно согласилась. Ей хотелось взглянуть на франта-капитана, как она называла про себя Орлова. За время стоянки во Владивостоке они почти не виделись.

– Заодно лучше познакомишься с экипажем. Там много молодежи. Работы для комсомольской организации – непочатый край, – напутствовал помполит.

Китобойные суда стояли у борта базы. Горева по трапу спускалась на «Труд». Ей оставалось сделать еще шаг, чтобы ступить на палубу, как раздался отчаянный крик:

– Фрау... вумен... ноу, ноу! [48]

Расталкивая матросов, стоявших около трапа, Андерсен загородил девушке дорогу, выставив вперед руки. Лицо его исказилось.

– Да ты что, рехнулся? – взял гарпунера за плечо Журба. – Это же наш работник, понимаешь? С базы.

Журба показал гарпунеру в сторону «Приморья», но тот ничего не хотел слушать. Он, как автомат, повторял:

– Ноу, ноу, ноу...

На шум вышел Орлов. Увидев Гореву, он неожиданно для себя обрадовался и строго спросил гарпунера:

– Почему вы не пускаете товарища на судне?

Андерсен не был пьян. Он только что проснулся и вышел на палубу поразмяться. Норвежец поднял на капитана глаза, и Орлов увидел в них испуг.

– Женщина хочет прийти на китобойное судно, – заговорил Андерсен. – Это принесет нам большое несчастье. Женщин на китобойные суда не пускают!

– Вы говорите ерунду! – рассердился Орлов.

– Я знаю, что большевики не верят в примету, – быстро проговорил Андерсен. – Это ваше дело – не верить. Но если женщина войдет на это судно, – я разрываю договор. Я не хочу быть несчастным.

Капитан перевел свой разговор с гарпунером экипажу. Послышались сердитые голоса:

– Нечего фокусы устраивать. Пусть комсорг поднимается на палубу.

Орлов задумался, не зная, как поступить. Горева насмешливо крикнула ему:

– До свидания, капитан!

Матросы взглядами проводили ее. Горева вернулась на «Приморье» и спустилась на стоящий у другого борта «Шторм».

Андерсен вытер вспотевший лоб и, не обращая внимания на недовольные возгласы моряков, подошел к борту, деловито плюнул в воду, затем перешел к другому борту и снова плюнул.

– Колдует, – сказал Журба. – Темнота заграничная!

Норвежец ушел в каюту.

Орлов был зол на Андерсена. В его ушах все еще звучал насмешливый голос Горевой: «До свидания, капитан!» К тому же ее приняли на «Шторм».

Действительно, Грауль к приходу девушки отнесся приветливо и вежливо поклонился. Моряки собрались в кают-компании. Увидев Гореву, Слива скатился в кубрик, сбросил рабочую блузу, надел зеленый свитер с вышитыми на нем белыми оленями, вылил на голову чуть ли не целый флакон одеколона и явился на лекцию.

Одеколоном от него несло так густо, что моряки весело посмеивались:

– Душистая Слива! Скоро боцман прикажет духами скатывать[49] палубу.

– Товарищи! – начал Слива. – Данный лектор... извиняюсь! – Он повернулся к Горевой: – Ваше имя и отчество?

– Просто Горева, – улыбнулась девушка.

– Очень приятно, – Слива прижал руку к сердцу. _ Слива Филипп Филиппович – боцман этого выдающегося китобойца. Будем знакомы.

Он пожал руку девушки и обратился к присутствующим:

– Товарищ Горева имеет до вас слово!

Она, взглянув с улыбкой на забавного боцмана, начала свой рассказ. Моряки узнали и о том, что собой представляют киты, и о том, как с древних времен развивалась охота на морских гигантов, и о том, как используется продукция китобойного промысла, и о многом другом.

– Огромные доходы от китобойного промысла, – сказала в заключение Горева, – привели к тому, что между китобойными компаниями разгорелась ожесточенная борьба. Дело иногда доходило и до уничтожения китобойных судов конкурентов. Норвежские, немецкие, французские, а позднее особенно американские компании всячески стремились не допустить развития китобойного промысла в других странах, и в первую очередь в России. Только при Советской власти в нашей стране создана первая китобойная флотилия. Наша флотилия...

Горева, откинув прядь пушистых волос, упавших на раскрасневшуюся щеку, закончила лекцию и опустилась в кресло. Моряки, внимательно слушавшие ее, задвигались, заговорили.

– Так, значит, сердце у голубого кита тяжелее крупного битюга? – все еще не веря, спросил кто-то из матросов.

– Да! – кивнула Горева, заглянув в лежавший перед ней конспект. – А язык весит больше трех тонн!

– Мама дорогая! – воскликнул Слива. – Вот так сердечко!

– Тебе бы, Филипп Филиппович, такое, – хохотнул матрос. – Во всех бы девушек Камчатки влюбился.

– Он и своим обходится, – подхватил другой. – В Ленинграде у него Маша, в Одессе – Саша, во Владивостоке – Глаша...

Моряк, встретившись с грозным взглядом боцмана, неожиданно умолк на полуслове, а Слива, моментально изменив выражение лица, любезно обратился к Гревой:

– Спасибо, товарищ Горева, за увлекательную лекцию. - Он осторожно взял ее под локоть и помог выйти на палубу.

Провожая девушку, боцман думал о последних словах ее лекции: «Иностранные китобойные компании всегда мешали русским китобоям...» Авария с нашим судном? Случайно это или нет? Грауль-то иностранец, да еще из фашистской Германии.

Тут же Слива решил навестить Курилова. Леонтий сообщил, что у него побывал Грауль. Филипп Филиппович, склонив голову и закрыв один глаз, сказал:

– Мухомор – красивый гриб, а надкусишь – и в ящик можешь сыграть...

Когда Горева вернулась на «Приморье», Степанов спросил:

– Что, не пустил на «Труд» гарпунер?

– Дикость какая-то, – возмутилась Нина, почему-то больше досадуя на Орлова. – И капитан там тоже ведет себя странно. Не мог одернуть гарпунера!

– Орлов поступил правильно, не допустив конфликта с Андерсеном, – сказал Степанов. – Нам надо проявлять выдержку и на всякие штучки реагировать спокойно.

В тот же день Степанов побывал на китобойце «Фронт». Нильсен встретил его радостной, несколько подобострастной улыбкой. О, теперь Олаф больше не относился настороженно к русскому комиссару!

Михаил Михайлович собрал коммунистов. Парторгом здесь был старый моряк, кок, дядя Митя, низкорослый, кряжистый, со спокойным взглядом маленьких серых глаз.

Обтирая по привычке полное лицо платком, словно он находился в жарком камбузе, кок неторопливо говорил:

– Наш гарпунер ходит именинником. И на деле пока ничего, держится за своего брата-моряка.

Степанов рассказал о случае с Андерсеном и Горевой. Кок покачал головой:

– Нет, за нашим этого не наблюдается. Наш сознательный.

Все засмеялись. Степанов сказал:

– Коммунистов на вашем судне четверо – больше, чем на других китобойцах. Вот вы и должны показать пример в добыче китов.

– Гарпунер у нас молодой, хотя и седой, – напомнил дядя Митя.

– Это мы учитываем, – кивнул помполит. -– Партийная установка такая: поддерживать Нильсена, добиться, чтобы он шел наравне с другими гарпунерами. Это очень важно. Для будущего важно, – повторил Степанов.

– Хорошо. Будет исполнено, – твердо произнес дядя Митя.

Степанов уходил с «Фронта» в полной уверенности, что дела на этом китобойном судне лучше, чем на остальных.

3

Андерсен перестал бриться и умываться. Успех Нильсена раззадорил его, а блювал Грауля поверг в отчаяние.

– Несчастье принесла мне та белокурая девушка, – с глубоким убеждением говорил он Орлову. – Женщина в море – непременно быть беде.

– Но Грауль не возражал против того, чтобы Горе в а находилась на его судне, и охота у него идет успешно, – напомнил Орлов.

– Это верно, – кивал Андерсен. – Но нашему судну она оставила несчастье.

«Труд» с начала промысла не встретил ни одного кита. Орлов тяжело переживал неудачу.

– Пропал сезон. Нельзя нарушать морские обычаи. Киты это чувствуют, – жаловался норвежец.

Днем гарпунера никто не видел пьяным. Он крепился. Зато по вечерам напивался до бесчувствия.

Однажды Орлов подвел «Труд» ближе к берегу и пошел вдоль него на север. Слева тянулись темные высокие скалы с бесчисленными уступами, трещинами. Волны разбивались о подножия скал.

Андерсен надеялся встретить здесь кашалотов. И не ошибся. За выдающимся далеко в море скалистым мысом судно наткнулось на стадо китов. Их было двенадцать. Животные не обращали на судно никакого внимания.

Хрипло вскрикнув, Андерсен бросился к пушке и торопливо выстрелил в ближайшего кашалота. То ли гарпунер промахнулся, то ли кит изменил свое положение, но гарпун, скользнув по голове животного, срикошетил вверх. В это же время взорвалась граната.

– Мазила! – проворчал Журба.

Кита оглушило. Он стремительно описал круг и ударил о правый борт судна у носа, затем отошел, снова ударил – уже ближе к центру и в третий раз – около кормы. «Труд» дрожал, гудел и качался, ложась левым бортом на воду.

Кашалот нырнул и, пройдя под кормой, всплыл неподалеку, остановился. Лебедка выбирала линь. Гарпуна на нем не оказалось: линь перерезало винтом.

– Охотничек, – процедил сквозь губы Журба. Орлов с гневом смотрел на гарпунера, с трудом сдерживая себя.

Андерсен длинно выругался. Пока готовили новый гарпун, Орлов повернул судно. Кашалот, выпускавший фонтан за фонтаном, вновь погрузил свою широкую голову в воду, и над волнами взметнулся его хвост. Кит исчез. Норвежец яростно ругался, но от пушки не отходил...

Марсовый следил за поверхностью моря. «Труд» на самом легком ходу петлял около места, где нырнул кашалот. Орлов внешне держался спокойно, но его волнение возрастало. Прикусив губу, молодой капитан думал: «Не убьем сейчас кашалота – брошу, уйду с судна. Я моряк, а не мясник. – И тут же выговаривал себе: – Кажется, я начинаю походить на Андерсена».

– Лево по борту кашалот! – доложил бочкарь.

Из воды показалась черная голова и горбатая спина животного. Андерсен замер у пушки. Все затаили дыхание.

Гарпунер выстрелил в кашалота второй раз. Кит рванулся, забился на месте, завертелся волчком, наматывая на себя линь, и замер. Норвежец крякнул от удовольствия: «Выстрел был удачный, прямо в сердце». Кита подтащили к борту, пришвартовали. Вся команда повеселела. Радостный Андерсен сбегал в каюту, выпил стакан коньяку и вернулся к Орлову.

– Искать второго кита, – предложил он на радостях.

– Стадо ушло далеко, надвигается ночь, – возразил Орлов, хотя удача воодушевила и его.

– Тогда к базе, – согласился Андерсен. Ему хотелось, чтобы вся флотилия скорее увидела его кашалота.

Судно подходило к «Приморью», когда произошло то, что на долгое время сделало китобоев «Труда» мишенью для дружеских насмешек. Кашалот под бортом судна внезапно ожил. Он пустил фонтан и яростно заработал грудными плавниками. Кит был пришвартован хвостом вперед. Голова находилась у кормы.

Судно сначала замедлило ход, затем пошло назад и стало кружиться на месте. Животное тянуло за собой китобойца. Судовая машина оказалась бессильной против кита. И все это происходило на виду у базы. На «Приморье» стоял громкий смех. Слышались шутки.

– «Труд» живого кита привел! Китовый вальс танцуют!

Орлов в первую минуту не знал, что предпринять. Изумленный Журба ждал его команды. Капитан приказал освободить кита. Кашалот отошел от судна и застыл. Агония прекратилась. Он был мертв.

Взбешенный Орлов, чувствуя себя опозоренным, подогнал тушу кита к «Приморью». Андерсен, сидя в своей каюте за бутылкой коньяку, гадал, как истолковать случившееся – доброе ли то было предзнаменование или это сигнал о могущем случиться несчастье? Бутылка была пуста, а гарпунер все еще не мог решить этого вопроса. Он отправился к боцману.

Журба, выслушав норвежца, решил использовать его сомнение для пользы дела и убежденно сказал:

– К лучшему это. Кит показал, что уступает место другим.

– Верно, верно! – обрадовался Андерсен. Довод боцмана показался ему убедительным.

Объяснялись они на какой-то дикой смеси слов из различных языков, но отлично понимали друг друга. Когда гарпунер ушел, Журба вздохнул:

– Пропащий человек.

Орлов поднялся на базу. Здесь гудели лебедки, шипел пар, слышались голоса рабочих, разделывавших тушу кита.

– Майна помалу! Вира! Вира! Стоп! Так!

Площадка была залита ярким светом прожекторов. Орлов видел, как, надрезав полосу жира, рабочие зацепляли ее крючком спускавшегося со стрелы стропа. Пятитонная лебедка тащила полосу сала вверх, а рабочие внизу подрезали ее, отделяя от мяса.

Работа приостановилась только тогда, когда с боков кита был снят весь жир. Требовалось повернуть тушу, и ее стали обвязывать тросами.

– Добрый вечер, капитан! – услышал Орлов рядом с собой знакомый женский голос.

Он обернулся. Перед ним, чуть вскинув голову, стояла Нина Горева. Орлову была приятна встреча с девушкой. Он позабыл о случае с кашалотом и как можно приветливей поздоровался.

– Мне сказали, что вы танцуете с китами? – спросила Горева. Ей нравилось дразнить Орлова.

– В море больше не с кем, – улыбнулся капитан. Девушка, засмеявшись, скрылась в темноте. А Орлов еще долго стоял на палубе, думая о том, смеется ли она над ним или просто шутит.

... Киты в районе стоянки флотилии стали попадаться реже. Они уходили на север. «Приморье» покинуло хорошо укрытую от ветров бухту и вышло в открытое море. Навстречу катились свинцово-черные косматые волны. Низко неслись рваные тучи, тоскливо посвистывал ветер. Море хмурилось, недобро вспыхивало тусклыми искрами, шумело все громче, поднимая пенящиеся гребни.

На базе продолжалась разделка кита. Данилов спал не больше трех–четырех часов в сутки. С лебедками дело подвигалось быстрее, но не так быстро, как требовалось. Много времени уходило на то, чтобы перевернуть почти стотонную тушу голубого кита. Сало с блювала было снято лишь на четвертые сутки. Цех вытопки работал круглосуточно, однако жир выходил низкосортным – сказывалась медлительность разделки.

Десять котлов в цехе переработки, предназначенные для вытапливания жира из костей, бездействовали. Из-за отсутствия сырья простаивал и туковый цех, не использовалась консервная установка. А испорченное сырье десятками тонн летело за борт.

Северов повел флотилию в Петропавловск, рассчитывая разузнать там о местах скопления китов, подыскать опытных лебедчиков, людей, знакомых с разделкой китов.

Оленька сидела в лазарете возле койки Курилова и читала лежавший у нее на коленях журнал. Тяжелая черная коса, переброшенная на грудь, выделялась на белом накрахмаленном халате. Лицо девушки часто меняло выражение.

Курилов боялся пошевельнуться, чтобы не отвлечь девушку.

Она, как видно, почувствовала его взгляд и, повернув к нему голову, заботливо спросила:

– Что же, проснулись и не говорите? Они внимательно смотрели друг на друга.

– Не хотел мешать вам, – признался Леонтии. – Вы так внимательно читали. Что, очень интересно?

– Очень. Роман «Как закалялась сталь». Вот!

Она подняла журнал и показала Леонтию заголовок.

– Наверное, скучный. И название какое-то странное, – сказал Курилов.

– Что вы? Очень интересный роман про комсомольцев, про войну. Вот слушайте. – И, не дожидаясь ответа, Оленька начала читать.

Вначале Леонтий вслушивался в мягкий девичий голос. Он был какой-то особенный, певучий. Потом незаметно увлекся тем, о чем рассказывалось в романе, стал следить за судьбой Павки Корчагина. Они не слыхали, как тихо растворилась дверь и в лазарет вошел Степанов.

– Гутен морген! – поздоровался он по-немецки. Курилов ответил по-английски, но Степанов отрицательно покачал головой:

– Не понимаю. Говори по-немецки. Курилов в недоумении смотрел на помполита.

– А я-то на тебя надеялся, думал, что моряк свое слово сдержит! – сказал Степанов. – Ты же обещал немецкий учить за Можуру.

– Так это же была шутка, товарищ помполит, – удивился Курилов.

– Таких шуток не признаю, – Степанов присел рядом с Оленькой. – Покою тебе не дам, пока ты со своим гарпунером на его языке свободно говорить не станешь. Учебники тебе сегодня вот она принесет. – Он хитро прищурился, посмотрел на Оленьку. – Вдвоем и занимайтесь – веселее, лучше. А экзаменовать вас буду я. Как ты на это смотришь, Оленька?

– А зачем мне немецкий? – спросила Оленька.

– Знание иностранных языков, даже хотя бы одного, позволяет человеку узнать много нового, интересного, нужного.

Оленька промолчала, потом решительно сказала:

– Согласна!

– Смотри на часы! – предложил Данилов.

На полный оборот туши уходило двадцать минут.

– Во, видел! – Данилов от удовольствия крякнул.– Теперь давай нам китов хоть по штуке на день – сделаем!

– Верно, ребята?

– Верно! – дружно поддержали Данилова рабочие.

Настроение на площадке изменилось. Степанов вытащил пачку папирос, к ней потянулись руки, в пачке осталась лишь одна папироса – для самого Степанова.

– А все-таки плохо наше дело, – сказал Северов.

– Верно, плохо, – поддержал Степанов.

На площадке стало тихо. Люди недоумевающе переглянулись, притихли. Они ожидали, что командиры флотилии будут поздравлять их, вместе с ними радоваться успеху, а они говорят такие слова. Данилов бросил папиросу за борт, выжидающе посмотрел на помполита и капитана.

Люди ждали, что им скажут дальше. Судно, покачиваясь, шло вдоль затянутого серой пеленой темного скалистого берега. Низкое небо было закрыто облаками. Волны шуршали, всхлипывали, били о борта.

– Звали на свадьбу, а слушаем заупокойную, – съехидничал маленький рабочий.

– Выходит, зря старались! – поддержал его кто-то.

– Нет, не зря! Достижения у нас имеются, товарищи! Мы сдвинулись с мертвой точки в разделке кита и сделали это без посторонней помощи. Практически доказано, что мы можем освоить новое дело не за несколько лет, а за несколько недель, – заговорил первым Степанов. – Мы должны добыть за сезон сто восемьдесят китов, а охотиться будем пять месяцев. Выходит, что на разделку не хватит времени.

– Ну, столько китов и гарпунеры не набьют, – сказал кто-то. – Они вон за неделю только четырех привели.

– Набьют, – возразил Северов. – Мы пойдем в районы, где много китов. Сейчас мы берем одно сало, а нам надо использовать тушу полностью. На нашей базе самое современное оборудование. Что сказали бы вы о хозяине, который заколол кабана, снял сало, а мясо выбросил вон?

– Дурной тот хозяин! – усмехнулся Данилов.

– Так эти же самые слова мы можем сейчас отнести и к себе.

– Вот те раз! – рассмеялся юркий человек. – Мы тут при чем? Это вы уж на свой счет относите.

Северов не обратил внимания на реплику.

– Нам предстоит научиться разделывать всего кита за пять часов. Надо носовую площадку в дело пустить. Легче будет. На ней кит должен разделываться после того, как вы здесь, на кормовой, снимете с него жир и отделите голову и хвост, – пояснил Северов. – Сейчас же мы выбрасываем за борт головы и блювала и кашалота. Последнюю особенно жалко. В ней же спермацет.

– Ясно! – кивнул Данилов. – Только трудновато будет головы потрошить.

– Моя знай, как башка рыба ломай, – заговорил Ли Ти-сян. Он слушал Северова с напряжением, стараясь точно понять, о чем идет речь, и был обрадован, что может помочь русским, которые совсем не походили ни на чилийских китобоев, ни на китобоев с «Веги» – не пускали в ход кулаки, а звали его по имени, считали своим товарищем.

Ли Ти-сян почувствовал себя свободно и спокойно, не сутулил плечи, не жил в напряженном ожидании, что его сейчас могут ударить или столкнуть за борт, как сделал тот капитан-гарпунер с «Веги». Утонул бы тогда Ли Ти-сян в своей ватной одежде, да спасли его матросы с советского парохода. Теперь Ли Ти-сян хотел только одного – побольше сделать добра русским.

1

Флотилия «Приморье» входила в Авачинскую губу. В ней стояло десятка полтора пароходов. И над каждым поднялись белые султаны пара. Суда встречали флотилию дружными гудками. От берега быстро застрочил моторный катер. Он первым подошел к «Приморью».

На базу приехал секретарь обкома партии. Китобои с интересом смотрели на этого седого, грузного человека с тремя орденами Красного Знамени.

– Ну, наконец-то свои китобои пришли, – секретарь обкома был доволен. Он обходил базу, заглядывал в каждый уголок, вспоминал прошлое.

Выслушав сдержанный рассказ Северова о невзгодах, выпавших на долю флотилии, секретарь обкома сказал:

– Поможем. Я тут старожил, когда-то сам охотился за зверем. В Петропавловске не советую задерживаться. Идите на север. По нашим наблюдениям, киты сейчас уходят туда, где прохладнее, – там их пастбища. Добирайтесь до Чукотки. Там вам поможет мой давнишний друг – чукча Тнагыргин. Он и его жена Захматова немного знакомы с промыслом. Это замечательные люди! Мы с ними добивали тут, на Крайнем Севере, остатки белобандитов.

После осмотра базы секретарь обкома пригласил Северова и Степанова к себе.

Когда они вошли в его кабинет, секретарь пригласил их сесть в кресла, а сам открыл шкаф и достал из него пакет, туго перевязанный черной тесьмой.

– Это документы и письма вашего брата, Ивана Алексеевича, – протянул секретарь обкома пакет Северову.

– Ивана? – понизив голос, спросил изумленный Северов.

– Да. Его, – секретарь обкома вернулся к себе за стол и, закурив, сказал: – Этот пакет остался после смерти его жены – Софьи Георгиевны.

– Как? Разве Соня была здесь? – охваченный волнением Северов не мог спокойно говорить. – Я потерял ее из виду. Когда она приезжала сюда?!

– Вскоре после смерти Ивана Алексеевича. Его отравили норвежские китобои. Это вы знаете из заключения медицинской экспертизы. Они же убили негра Мэйла...

Секретарь обкома говорил еще что-то, но Северов не слышал его. Смотря на пакет, он погрузился в воспоминания. Брат... Соня... Письма Ивана, полные уверенности в создании советской флотилии... Его планы... Неожиданная гибель... Смерть Сони... И вот все, что от них осталось. Этот пакет.

Северов не отрывал взгляда от лежавшего у него на коленях пакета.

– Среди бумаг Ивана Алексеевича, – сказал секретарь обкома, – я обнаружил рукопись вашего отца, которую затем продолжал Иван Алексеевич. Она мне кажется очень интересной и нужной сейчас для вашей флотилии. В ней много важных сведений о китах, путях их миграции, об истории китобойного промысла в наших водах...

– Да, да, – Северов вспомнил, как Иван делал записи в рукопись отца, – она нам поможет, очень поможет...

– Сначала я хотел переслать рукопись в Москву, – продолжал секретарь, – потом узнал, что советская китобойная флотилия придет сюда, и вот берег этот пакет, чтобы передать Геннадию Алексеевичу, законному наследнику.

Северов осторожно развернул пакет, достал рукопись отца и, открыв ее, на первой странице прочитал посвящение: «Русским китобоям». Вновь нахлынувшие воспоминания болью отозвались в сердце капитана, и он захлопнул рукопись:

– Посмотрю на судне...

Помполит и секретарь обкома понимали состояние капитан-директора.

Когда моряки возвращались на базу, Северов молчал, погруженный в думы. Он бережно нес пакет.

У входа в порт им навстречу шли под руку Орлов и Горева. Капитан что-то оживленно говорил девушке, та сдержанно улыбалась. Молодые люди так увлеклись беседой, что не заметили Северова и Степанова.

– Хорошая пара, – сказал капитан-директор.

Помполит кивнул в знак согласия, и тоска по оставленной в Ленинграде семье кольнула его сердце... «Надо, чтобы к осени, к нашему возвращению, они перебрались во Владивосток», – подумал Степанов о жене и детях.

К вечеру Геннадий Алексеевич снова спустился на берег, но на этот раз он был один. Капитан-директор медленно шел по городу, не обращая внимания на прохожих. Он был погружен в печальные мысли. «Из всех, кто начинал с капитаном Лиговым, из тех, кто унаследовал его дело, остался я один, – думал он. – В далеком Ленинграде давно лежат в могилах мой отец и Невельской. На забытом берегу бухты Счастливой Надежды покоится Мария. Лигов – на дне моря, может быть, рядом с Клементьевым. Нет брата Ивана, нет Джо... Всех их убили».

Северов свернул на пустынную улицу, ведущую к городскому кладбищу. Оно раскинулось в небольшом распадке. Кресты и деревянные обелиски покосились, и ветер вяло шевелил пожелтевшие венки, обтрепанные выцветшие ленты. Как печален и неуютен последний приют человека...

Геннадий Алексеевич в растерянности остановился. Где же искать могилы дорогих людей? Он скользнул взглядом по кладбищу, на которое от высокой сопки падала густая предзакатная тень, и увидел человеческую фигуру возле кладбищенской сторожки. Северов подошел поближе. Старик, неторопливо коловший дрова, отложил топор, вытер рукавом потный лоб и, выслушав посетителя, сказал:

– Могилки супругов Северовых, значит, ищете? Как же, знаю. Они рядом и лежат. Мужа-то, говорят, отравили норвежцы. Ну и жена вскорости к нему пришла. Как же не знать. А вы им родственником доводитесь?

Не дождавшись ответа, старик зашагал в глубь кладбища и продолжал что-то бормотать себе в бороду. Северов молча следовал за ним.

– Вот... тут. – Сторож отошел в сторону, и перед Геннадием Алексеевичем открылись два небольших холмика, поросших травой. Вид у могил был запущенный. Капитан снял фуражку и долго стоял перед дорогими могилами, пока сумерки не скрыли от его глаз скромные надписи на деревянных обелисках, увенчанных железными звездами.

Когда Северов вышел с кладбища и перед ним засверкали огни большого города, его снова обступили привычные заботы о флотилии. Скорее, скорее в море. Только делом он должен почтить их память...

На базе Геннадий Алексеевич сразу же зашел к Степанову и сказал:

– Завтра выходим в море. Согласен?

– Да – помполит с улыбкой смотрел на капитан-директора, – у тебя сейчас такое выражение лица, словно ты собираешься идти на приступ вражеской крепости.

– Ты почти угадал, Михаил Михайлович, – кивнул Северов. – Наш промысел похож на сражение, которое мы должны обязательно выиграть.

– Мы его выиграем, – уверенно подтвердил помполит. На «Приморье» заканчивалась разделка кашалота. Выйдя на палубу, Северов и Степанов услышали голос Данилова:

– Ты, Ваня, играй на лебедке, как на гармошке, вот тогда и будет дело!

– Ну хорошо, – откликнулся лебедчик, – давай еще разок попробуем.

Северов и Степанов подошли к площадке в тот момент, когда включили лебедку. Послышался сочный треск. Помполит увидел, как голова кашалота вдруг враз отделилась от туловища.

– Ну вот и все! – Данилов облегченно вздохнул и полез за табаком. – Теперь, ребятки, по чарке мы заслужили. Пойдем малость повеселимся...

Данилов увидел Степанова, смешался и, как бы оправдываясь, объяснил:

– По одной не грех, товарищ помполит, устали – страсть!

– Заслужили, – кивнул Степанов. – И я с вами за компанию.

– Вот это хорошо! – раздался чей-то веселый голос.

– По одной только, – улыбнулся Степанов. – Вам еще много работы.

Северов ушел к себе в каюту. Степанов проводил его взглядом: «Пусть побудет один».

Геннадий Алексеевич развязал пакет, стал перебирать бумаги, фотографии: снимок, сделанный во Владивостоке перед тем как братья расстались, фотография, с которой смотрят Соня и Иван, другой снимок – Джо Мэйл.

Северов перечитал письма. Вот и последнее письмо Сони к Ивану, которое было найдено в номере гостиницы около мертвого Ивана Алексеевича. В нем Соня писала мужу о том, что скучает и что скоро приедет в Петропавловск, о своей любви, и Северов не стал дальше читать. Эти слова мог читать только Иван. Медленно листал Геннадий Алексеевич рукопись отца и брата. Перед ним проходили картины прошлого, вспоминались далекие дни.

Грауль был доволен стоянкой в Петропавловске. Он много времени проводил в городе, обошел его и без устали щелкал фотоаппаратом. Поднимался он и на Петровскую гору, откуда вся Авачинская губа была видна как на ладони. Здесь Грауль израсходовал целую катушку пленки.

– Наш гарпунер – мировой фотограф! – говорил Слива, позируя Граулю.

Он снимал со страстью начинающего фотолюбителя – много, не жалея пленки, не откладывая на долгий срок проявление негативов и печатание снимков, и на другой же день вручал морякам карточки.

Однажды Слива с невинным видом спросил Можуру:

– Вы не знаете, в какую приблизительно сумму можно оценить вот этот залив и город?

– Не задавайте мне глупых вопросов!

Вы думаете, я для себя прицениваюсь? – не унимался боцман. – Нет, я не нахожу большого удовольствия в частной собственности и недвижимом имуществе. Я хочу прикинуть, какое количество государственных казначейских билетов, обеспеченных золотым запасом, должен будет выложить Грауль.

– При чем тут Грауль? – удивился Можура.

– Наш гарпунер так старательно снимает эту панораму, – Слива широко обвел рукой. – Снимки он повезет своей молодой супруге и уговорит ее немедленно выехать сюда на собственной яхте для поправки расшатанного проклятым капитализмом здоровья.

Грауль будто заметил, что о его увлечении фотографией уже начали поговаривать, и стал реже выносить аппарат.

2

«Труд» и «Фронт» вышли из Петропавловска на поиски китов. Первые сутки прошли без результатов, зато на следующий день китобои напали на крупные стада, уходящие на север. Преследуя китов, суда вышли в Кроноцкий залив. Здесь фонтаны виднелись со всех сторон. Чтобы не мешать друг другу, китобои разошлись в разные стороны и начали охоту. Андерсен заметил вблизи берега животных с коротким, но очень толстым телом. Они часто выпрыгивали из воды, поднимали волны, размахивали длинными грудными плавниками, грузно падали, ныряли, вскидывая хвосты.

– Веселый кит![50] – обрадовался гарпунер. – Легкая добыча.

«Труд» подошел к ним близко. Киты плыли друг за другом по кругу – точно вели хоровод. Андерсен быстро загарпунил горбача. Он оказался живучим. После долгой буксировки норвежец выстрелил вторым гарпуном.

Когда горбач перевернулся, показав свое бело-розовое брюхо, к нему подплыло несколько китов, и гарпунер на выбор убил еще двух.

Буксируя богатую добычу, «Труд» возвращался к базе. Андерсен торжествовал. Он тщательно брился, долго рассматривал свое багрово-синее лицо с большими мешками под глазами и подмигивал себе. Гарпунер собирался, как он говорил, «отдохнуть» на берегу. Сошли на берег и Горева с Орловым.

Когда капитан пригласил ее в кино, Нина усмехнулась:

– В кино ходят влюбленные и женатые, а мы давайте погуляем по городу.

Глаза ее лукаво искрились. Сойдя на берег, Горева позволила взять себя под руку. Под вечер, возвращаясь на базу, они увидели Андерсена, который неуверенно брел в обнимку с каким-то моряком и безуспешно пытался затянуть песню.

– Трудно с ним? – неожиданно участливо спросила Горева.

– Когда трезвый – тихий, работящий, – ответил Орлов, удивляясь перемене в настроении девушки.

Журба встретил Андерсена на берегу, разлучил его с собутыльником и, погрузив в шлюпку, прошипел:

– Пойдешь еще у меня на берег один! Судно позорить! Займусь вот тобой – сразу сделаю трезвенником.

У трапа базы Горева небрежно протянула Орлову руку:

– До свидания!

Опять она была далекая и неприветливая.

На палубе Журба вытрезвлял гарпунера по методу Степанова: Андерсен спокойно стоял под душем. После этого он пил черный кофе, старался выполнить все требования боцмана. Если бы знакомые китобои с других флотилий увидели сейчас Андерсена, они были бы очень удивлены тем, что этот буйный во хмелю человек стал таким смирным.

Посоветовавшись со Степановым, Северов вызвал к себе Данилова и Ли Ти-сяна. От капитан-директора они вышли вместе. Данилов почесывал подбородок, щурил левый глаз на Ли Ти-сяна. Тот шел торжественно. Его темно-оливковое лицо с узким разрезом глаз выражало удовольствие и гордость, внутри бушевала радость. Внешне Ли Ти-сян был спокоен, даже замкнут. Он думал: «Капитан должен быть строгим и спокойным, как Северов».

О, Ли Ти-сян теперь тоже капитан – бригадир кормовой разделочной бригады, как прежде был Данилов. А Данилов – этот добрый бородатый русский человек, к которому Ли Ти-сян так привязался, стал бригадиром носовой площадки.

Сдав мясо и набрав недостающее количество рабочих, плавучая база «Приморье» покинула спокойную Авачинскую губу. Курилов, упражнявшийся в счете по-немецки, с тоской прислушался к шуму машины, к протяжному гудку. Ему стало грустно. Там, наверху, идет жизнь, а он лежит и как школьник зубрит:

– Айн, цвай, драй...

Он снова забубнил. Слова произносил автоматически, думая об Оленьке. «Что же она долго не идет?» – Курилов уже привык видеть девушку рядом с собой и, услышан за дверью знакомый голос, оживлялся. Лицо его прояснялось. "Сейчас войдет она, ласковая, веселая, подробно расскажет обо всех новостях. Можно будет отдохнуть от немецкого языка».

Курилов узнал от Ольги, что на озере Ханка есть черепахи, растут лотосы, что отец Оленьки – красный партизан и у него есть орден, что отца вызывал в Москву сам Климент Ефремович Ворошилов и что Оленька умеет вышивать, но вот беда: она не захватила с собой цветных ниток.

Оленька рассказала Курилову, что в клубе базы идет подготовка к вечеру самодеятельности и она будет участвовать в концерте; Степанов часто заходит к ним и требует, чтобы все было как в театре. Но разве можно этого добиться – они же ведь не настоящие артисты!

Леонтий уговаривал Оленьку что-нибудь спеть. Она отказывалась: «Врач отругает, если услышит», – но однажды уступила просьбе и вполголоса запела:

Виють витры, виють буйни,

Аж дэрэва гнуться...

Голос у нее был чистый, задушевный. Оленька пела, вся отдаваясь настроению, а Леонтий смотрел в ее такие глубокие, немного грустные в этот момент глаза, на которые опускались пушистые черные ресницы, на полные алые губы, на крепкие сильные руки, лежащие на коленях, обтянутых халатиком.

Их взгляды встретились. Оленька не отвела глаз, улыбнулась и продолжала петь. Она была довольна поручением Степанова. За Куриловым ей было приятно ухаживать и немного командовать им. Она обрывала разговоры и приказывала:

– Хватит болтать! Давайте повторим глаголы!

Курилов покорно брался за учебник.

3

Шубин повел судно на поиски китов. В полдень бочкарь заметил финвала. Его черное с синеватым отливом продолговатое тело, подобно торпеде, взрывало воду. Животное часто меняло направление. Нильсен, следивший за китом, по рябившей впереди его воде определил, что финвал гнался за косяком сельди, которая устремилась к берегу.

Шубин отдал в машинное отделение команду увеличить скорость. Берег был уже совсем близко. Раздался крик Нильсена. Шубин увидел, что гарпунер дает знак – отвернуть.

Моментально был переложен руль. Судно описало полукруг, шаркнуло килем по дну и вышло на глубину, избежав опасности сесть на мель. А кит вылетел на мелководье и остался там. Он не мог сползти назад, бился, поднимая хвостом огромные волны, и потом стал задыхаться. Огромное тело кита, облегченное в воде, давило теперь всей тяжестью на легкие. Животное постепенно замирало. Время от времени кит яростно бил по воде хвостом, но удары слабели.

Нильсен знал, что этот финвал от него не уйдет, и продолжал охоту за другим китом. Ему удалось загарпунить второго финвала.

В тот день Нильсен убил еще одного кита. Это был успех, которому могли бы позавидовать и другие гарпунеры! Правда, Граулю не везет, он все еще стоит в Петропавловске, а Андерсен промышляет. Интересно, сможет ли он, Нильсен, набить столько же, сколько и Андерсен? Ведь здесь так много китов!

После охоты «Фронт» вернулся к финвалу-самоубийце. Кит был уже мертв. По спине животного расхаживали птицы. Китобоец взял его на буксир и, стащив четырнадцатиметровую тушу с мели, доставил вместе с другими тушами к базе.

Дядя Митя лично пригласил Нильсена к ужину. Олаф был польщен. Кок на советском судне – это не просто кок. А здешний кок – дядя Митя – и вовсе особенный человек: его очень уважает капитан; Нильсен видел однажды, как дядя Митя что-то говорил капитану, а тог слушал его с видом человека, которому советуют что-то хорошее, нужное.

Вот и сейчас за столом, на котором были расставлены вкусно приготовленные блюда и даже стоял графинчик с русской водкой, дядя Митя сидел по правую руку от капитана.

Все подняли рюмки за успех «Фронта», за успех Нильсена и выпили. Капитан отрезал от пирога кусок и положил Нильсену на тарелку. Гарпунер растерялся: такой чести он не ожидал. Старый, бывалый моряк, он почувствовал, как у него в горле что-то защекотало и запершило.

– Как вы смотрите, мистер Нильсен, – обратился к нему Шубин на английском языке, – если мы вызовем на соревнование команду «Труда»?

Нильсен сначала не понял, о каком соревновании идет речь. Да, он много слышал, что в России соревнуются, но как это делается, что это означает – он понимал плохо.

В разговор вмешался дядя Митя и так просто и понятно разъяснил Нильсену сущность соревнования, что гарпунер даже удивился: почему он сам об этом не догадался? Это очень заманчиво – быстрее всех выполнить план! А если удастся еще сверх плана добыть китов? Конечно, сколько удастся. Нет, не так! Нужно дать слово, что, кроме положенного количества он, Нильсен, убьет еще, допустим, пять китов, и во что бы то ни стало это надо сделать. За это ему будет почет и уважение. Судно получит красный вымпел, а Нильсена назовут ударником, – так называют лучших.

Да, все это очень заманчиво, но Нильсен должен подумать: шестьдесят китов – мировая норма гарпунера, а он не знает, сумеет ли добыть столько китов, не говоря уже о дополнительных.

Ночью Нильсен проснулся с тревожным чувством: кажется, он совершил какую-то оплошность. Сон исчез. Нильсен вспомнил, что в конце ужина он сказал русским:

«Вы вызываете на соревнование «Труд»? Хорошо, вызывайте, но я, Нильсен, не буду в этом участвовать».

Да, да. Он так и сказал, а русские посмотрели друг на друга и виду не подали, что он их обидел. Нет, Нильсен, ты неблагодарный человек. Русские тебе столько добра делают, к гарпунной пушке тебя поставили, а ты не согласился на их предложение. И уж раз они это говорят, значит, уверены, что ты можешь добыть шестьдесят пять китов, как были уверены в том, что ты способен стать гарпунером.

Нильсен покрутил в темноте головой. Нет, он поступил не как моряк. Выходит, что он пренебрег товарищами по судну. А что если русские на него рассердятся? Откажут ему в гарпунерстве? Тогда опять безработица! Да и Союз гарпунеров может не простить, что Нильсен без разрешения встал за пушку.

Забыв зажечь свет, Нильсен торопливо натянул на себя одежду и вышел на палубу. Судно стояло около ярко освещенной базы. На разделке китов работали круглые сутки; у борта базы качались огромные темные туши.

Шубина на судне не оказалось. Нильсен направился к дяде Мите.

Дядя Митя, к удивлению Нильсена, не спал и не возился у плиты. Он сидел за столом перед раскрытой книгой в красном переплете и что-то выписывал из нее в ученическую тетрадь.

«Поварская книга», – решил Нильсен.

Увидев гарпунера, кок неторопливо снял очки и заложил ими раскрытую книгу. Нильсен, волнуясь и приглаживая ладонью волосы, говорил:

– Я тогда поторопился с ответом. Я хочу, как это... соревноваться с Андерсеном. Я убью шестьдесят пять китов и хочу, чтобы русские не думали, что Нильсен неблагодарный человек, что он не хочет дружно жить с русскими товарищами, – последние слова он произнес не совсем уверенно.

– Вы очень хорошо решили, Нильсен, – сказал дядя Митя, протягивая ему руку. – Очень хорошо!

– Я не один буду соревноваться? – спросил с плохо скрываемой тревогой Нильсен. – Меня поддержит команда «Фронта»? Так?

– Да с вами будет вся команда, – кивнул кок. – Садитесь. Вы спать не хотите?

– О, какой сон! – махнул рукой Нильсен.

Он широко раскрытыми глазами смотрел на книгу. На ее темно-красном коленкоровом переплете было вытиснено одно слово. И хотя оно, это слово, было написано по-русски, гарпунер прочитал его: «Ленин».

1

На базе все еще не успевали с разделкой китов. Сбросили за борт и взорвали тушу одного горбача, а за ним – протухшую голову кашалота. Северов и Степанов подошли к Данилову, который никак не мог «обжить», как он говорил, носовую площадку.

– Видел, что полетело за борт? – спросил Степанов.

– Глаза у меня хорошие, – нахмурился Данилов.

– Хорошие, говоришь? А как же ты не заметил, что в воду мешок денег бросили, – вмешался Северов. – Надежда на тебя, Никифорыч.

– Голову кашалота за борт, а у самого голова трещит, что делать-то? – обратился Данилов к капитан-директору. – У нас есть две пилы, одна большая, другая поменьше – для распилки мяса и костей. Ребятки мои приспособились их пускать.

– Так чего же жалуешься? – удивился Степанов. – Начинай!

– Начать дело нехитрое, да как кончишь? – вздохнул Данилов. – Как такую махину, – он указал рукой в сторону борта, куда сбросили голову кашалота, – приладишь к пиле, когда в ее хайло вся моя бригада входит? А с ножами тоже не подступишься – кости прямо железные. Вон у того кита, что Ли Ти-сян разделывает, башка такая, каких я не видывал.

– Придется сегодня технический совет собрать, – сказал Северов,

– Суды-пересуды ничего не дадут, – безапелляционно заявил Данилов- – Надо практикой до всего доходить.

У Ли Ти-сяна работа шла хорошо. Он оказался умелым бригадиром: по-своему переставил людей, и теперь четыре лебедки одновременно снимали полосы жира. Пока их у люков секли ножами на куски, тушу переворачивали.

Разделка шла непрерывно, точно на конвейере. За сутки бригада «обдирала», как говорили рабочие, двух китов.

Ли Ти-сян весь превратился в действие. Он поспевал всюду, за всеми следил и только изредка возмущался, выражая недовольство на своем родном языке. Он сердился на Данилова. Несмотря на то, что бригада носовой площадки была полностью укомплектована, тот все же увел с собой лучшего лебедчика. Ли Ти-сян вначале спорил, горячился, но потом сказал:

– Это твоя обмани меня есть... Твоя его бери, моя работай плохо... Так моя работай нету... Моя буду работай шибко шанго… а твоя пропала совсем...

– Ты что же это надо мной издеваешься, Ли Ти- сян? – почти крикнул Данилов. – Думаешь, я у тебя в хвосте буду плестись? Подожди, мы с тобой соревноваться будем!

– Солев... солев... – Ли Ти-сян не смог выговорить новое слово и крикнул вслед уходившему Данилову: – Давай, давай!

Мясо первого финвала было сдано консервному цеху. Заработал новый цех на флотилии, но разделка китов шла по-прежнему плохо.

«Труд» и «Фронт» каждый день подводили новые туши. Подошел из Петропавловска с новой мачтой «Шторм». Ли Ти-сян довел разделку китов до трех штук в день, но этого ему было мало.

Бригада Данилова распиливала туши на части: мясо, кости, внутреннее сало. Она полностью загружала цех переработки. Здесь день и ночь вытапливался жир в десяти котлах. Отсюда его перекачивали в отстойники для дальнейшей обработки. Все, что оставалось в котлах, шло в сушильные печи, а из них – в туковый цех на выработку мясного и костного тука.

К концу первого месяца заработали все цехи плавучего завода, но головы китов по-прежнему летели за борт.

Степанов предложил пригласить гарпунеров.

– Может быть, они что-нибудь подскажут. Ведь у каждого из них за спиной десятки лет работы на китобойном промысле.

Гарпунеры явились в точно назначенное время. Первым пришел Грауль, за ним Андерсен. Обменявшись рукопожатием, они молчаливо закурили. Вошел Нильсен. Еще в дверях он снял свою шапочку, пожал руку Северову, Степанову и подошел к Граулю. Немец сидел с таким видом, как будто перед ним никого не было.

– Добрый день, мистер Грауль, – сказал дрогнувшим голосом Нильсен, все еще держа протянутую руку.

Грауль медленно поднял на Нильсена глаза и, не выпуская из зубов сигары, едва заметно, пренебрежительно кивнул. Нильсен, пунцовый, неловко подошел к Андерсену. Тот крепко пожал ему руку и, хлопнув по дивану рядом с собой, пригласил сесть. Нильсен ответил благодарным взглядом.

Капитан-директор и Степанов начали совещание. Грауль, а за ним и Андерсен только отвечали на вопросы, которые им задавал Северов. Нильсен все время молчал.

Узнав, зачем их позвали, Андерсен прохрипел:

– На других базах китов разделывают так же, как и на «Приморье». А вот почему быстрее, – не могу сказать, не знаю. Думаю, что все дело в способностях.

Андерсен несколько недоумевал, что с ним советуются.

– Спасибо, мистер Андерсен, – скрывая досаду, прервал его Северов и обратился к Граулю. – Вы имеете свои труды по китобойному промыслу. Очевидно, сможете нам помочь?

– Мне очень неприятно, но я должен вас огорчить, – развел руками Грауль, отвечая по-немецки. – Я ведь только гарпунер. Вы читали мои книги?

– Нет, к сожалению, – сказал Геннадий Алексеевич.

– Я писал только о гарпунерском деле, – сообщил Грауль, – а разделка туш меня никогда не интересовала.

– А вы, господин Нильсен? – спросил Северов. Выходка Грауля расстроила Олафа и напомнила ему, что его не считают настоящим гарпунером, а видят в нем самозванца, нарушившего законы Союза гарпунеров. Поэтому Нильсен только отрицательно покачал головой. Когда гарпунеры ушли, Степанов сказал:

– Видел, как Грауль с Нильсеном поздоровался? Вот тебе живая политграмота.

– А мы не ошиблись в Нильсене, – сказал Северов. – Посмотри сводку охоты на сегодня. У Андерсена – восемь китов, у Нильсена – пять, а у Грауля – четыре. Если такими темпами пойдет дело, план будет выполнен. Эх, только разделка у нас отстает!

Степанов ушел к себе.

Он сидел в каюте, читая переданную ему Геннадием Алексеевичем рукопись Северовых, когда к нему пришел дядя Митя.

Парторг редко бывал у помполита. Все мелкие вопросы он старался решать сам и приходил к Степанову только по большим и важным делам.

– Сегодня было совещание, – спокойно сказал он, – и гарпунеры отказались нам помочь. Правильно?

Степанов утвердительно кивнул.

– Ко мне заходил Нильсен, – продолжал дядя Митя. – Трусоватый человек, но честный. Он сказал, что гарпунеры говорили неправду и, под большим секретом от Андерсена и Грауля, просил меня передать Северову, что головы китов разрывают лебедками – кости в одну сторону, мясо в другую, а затем распиливают. Если не будет ничего выходить, Нильсен согласен поздно ночью прийти показать, как это делается, но только так, чтобы его никто не видел.

Степанов отложил рукопись и воскликнул:

– Вот это здорово! Приведи его после полуночи на «Приморье».

– Теперь второй вопрос, – дядя Митя вытащил из кармана листок, развернул его. – Мы вызываем на социалистическое соревнование команду «Труда».

– Ну и молодцы! – воскликнул Степанов. Он быстро прочитал текст вызова и с изумлением проговорил: – Нильсен вызывает Андерсена! Интересно, очень интересно! Очень хорошо. Только вот насчет цифр надо поговорить с Северовым. Когда думаете посылать делегатов на «Труд»?

Завтра, – сказал парторг.

2

Степанов с интересом дочитывал рукопись Ивана Алексеевича Северова.

«...В начале шестидесятых годов русский китобой Линдгольм[51] организовал промысел в Тугурской губе. Но через несколько лет ему пришлось закрыть дело, так как он не мог конкурировать с американцами, а со стороны правительства ничего не было сделано, чтобы оградить восточные воды от иностранных браконьеров.

В 1887 году отставной капитан Дыдымов[52] приобрел быстроходное, лучшее в мире китобойное судно «Геннадий Невельской». Аким Григорьевич Дыдымов не получил поддержки у царского правительства и вынужден был занять деньги, предложив страховой полис на собственную жизнь на сумму в шесть тысяч рублей. Экипаж китобойного судна «Геннадий Невельской» был полностью укомплектован русскими моряками. Дыдымов, лично командуя судном, успешно начал охоту. В 1888 году он за четыре месяца добыл двадцать восемь китов, а в следующем году – пятьдесят. Корейский император разрешил ему – единственному из китобоев – вести промысел у берегов Кореи. Но вот, выйдя в море в 1890 году, Дыдымов таинственно исчез вместе со своим кораблем.

Затем русский подданный Кайзерлинг приобрел оставшееся после Дыдымова имущество и возобновил китобойный промысел на Дальнем Востоке. У него насчитывалось девять китобойных судов.

Когда вспыхнула русско-японская война, вся флотилия была уведена в Японию.

Американские, японские, английские китобои продолжали охотиться в водах русского Дальнего Востока и неустанно на весь мир трубили о «неспособности русских создать китобойный промысел», об «отсутствии у русских китобойных традиций, которые создаются веками».

В 1923 году норвежская китобойная фирма обратилась к Советскому правительству с просьбой дать ей концессию на советском Дальнем Востоке. Но с самого начала иноземные китобои хищнически повели промысел.

Вскрылось, что норвежские охотники интересовались не только китами, а проявляли слишком пристальный интерес к русскому побережью, оказывались у лежбищ морского зверя. Советское правительство предложило «китобоям» немедленно покинуть наши дальневосточные воды...»

Степанов отложил рукопись и задумался. Печальная судьба у русского китобойного промысла! Но теперь ничего подобного не повторится.

Степанов снова склонился над рукописью. После краткого исторического обзора шли подробные записи многих лет о времени появления и нахождения китов различных пород у южных берегов Камчатки. Не прерывая чтения, Степанов подвинул к себе блокнот, нашел ощупью карандаш и стал делать выписки.

Над морем уже занялся рассвет. Круглый иллюминатор побелел, потом порозовел, зазолотился, точно накаляясь, и в каюту хлынули лучи солнца. Степанов перевернул последний лист рукописи и долго сидел над ней, думая о прочитанном. Потом вновь прочел имя автора.

«Спасибо тебе, Иван Алексеевич, от советских китобоев! – мысленно произнес Степанов и закрыл рукопись. – Надо дать ее почитать Старцеву». Он вышел из каюты.

Залитая утренним солнцем, китобойная база «Приморье» стояла на спокойной голубой воде. На обеих площадках разделывались киты. К базе шли «Труд» и «Шторм» с добычей. Легкий бриз развевал на мачтах вымпелы.

3

Экипаж китобойца «Труд» принял вызов команды «Фронта». Услыхав об этом от Журбы, Андерсен грубо заявил:

– Двадцать пять лет я охочусь за китами без соревнования. Соревнование – это политика. А политикой я заниматься не хочу!

Орлов пригласил к себе Андерсена. Капитан был несколько уязвлен тем, что его вызвали на соревнование, а не он первый об этом догадался.

– Нильсен обещает убить шестьдесят пять китов, – сказал Орлов гарпунеру, решив во что бы то ни стало привлечь его к соревнованию.

– Что? – закричал Андерсен. – Нильсен, этот мальчишка, хочет взять больше китов, чем я, настоящий гарпунер!

– Да! – подтвердил Орлов. – Вот здесь, в договоре, написано, что Нильсен дал слово добыть именно столько китов.

Андерсен затрясся от негодования. Он посмотрел маленькими глазами на Журбу, на Орлова и прохрипел:

– Я проучу этого хвастуна! Я убью семьдесят китов и ни одним меньше!

Но, сказав так, он осекся и растерянно, почти испуганно посмотрел на капитана и боцмана. Трудно, очень трудно добыть за сезон больше шестидесяти восьми китов. А тут он сболтнул, старый дурак!

Журба дружески хлопнул Андерсена по плечу:

– Молодец, поддержал команду!

– Может, господин Андерсен передумает? – спросил Орлов, видя, что гарпунер смешался.

– Нет, я сказал свое слово! – хрипло бросил Андерсен.

Он вошел в свою каюту, налил стакан рому и залпом выпил. Как только добытые киты были переданы базе, Андерсен потребовал у капитана:

– В море!

С этого дня начались какие-то сумасшедшие по напряжению вахты. Подобного не случалось с Андерсеном еще никогда в жизни. Судно уходило на поиски китов на рассвете и возвращалось только поздним вечером. Нередки были случаи, когда и ночью китобоец дрейфовал в море.

– Вот это работа! – посмеивался Журба. – Крепко задел Нильсен нашего гарпунера. Смотрите, Андерсен и с лица спал.

Действительно, норвежец похудел, у него был усталый вид, но он чувствовал себя прекрасно. Даже к бутылке стал реже прикладываться.

Каждый вечер к Андерсену, приходил Журба и показывал два, а иногда три пальца – столько, сколько добывал китов Нильсен.

Если у Андерсена было меньше, гарпунер злился, клялся всеми святыми, что завтра у него будет больше и что он нащелкает по носу этого Нильсена, а русские увидят, какой он, Андерсен, гарпунер.

Андерсен постепенно выдвигался вперед, и у него быстрее, чем у Нильсена и Грауля, росло число добытых китов.

... На базе разделка туш шла успешнее. Нильсен сдержал свое слово и помог рабочим.

На кормовой разделочной площадке только что закончили обрабатывать кашалота. Отделенную от туши голову кита зацепили тросом с носовой площадки и медленно потащили по широкому коридору, который шел вдоль правого борта судна. Палубные надстройки в средней части судна были отнесены к левому борту.

Курилов и Ольга поднялись по трапу и, жмурясь от ослепительного света, вышли на залитую солнцем палубу.

– Пойдем к бате, – сказала Ольга. Незаметно они перешли на «ты». – Посмотришь, как он работает.

Щеки девушки порозовели. Ей очень хотелось показать Курилова отцу. Ольга была уверена, что Леонтий ему понравится, но все-таки волновалась.

Они миновали коридор и вышли на носовую площадку. Данилов стоял в центре ее, выделяясь своей могучей фигурой. Он то и дело зычным голосом отдавал приказания. Каждое движение его рук заставляло вступать в дело или останавливало тот или иной механизму

Вот он взмахнул рукой и крикнул:

– Давай на разрыв!

Тросы крепко обхватили доставленную сюда голову кашалота. Данилов дал знак. Зашипел, вырываясь из лебедок, пар, зарокотали шестерни, и с головы кашалота слезло мясо.

– Стоп!

Новое движение, громкий треск. Это разрывались связки костей головы.

– На пилы! – приказал Данилов.

Стальные зубья паровой пилы вгрызались в сильно пропитанные жиром кости нижней челюсти. А верхняя часть головы была подтянута к горловине котла, стоявшего под палубой. Сюда сливали маслянистую жидкость – спермацет. Около двух тонн оказалось его в голове кашалота. Верхняя часть головы тоже пошла под пилу.

– Все! – удовлетворенно сказал Данилов, когда разделка кита была закончена. – Ну, ребятки, сегодня мы рекорд поставили – меньше часу возились с китом!

Он подошел к дочери. Оленька познакомила отца с Леонтием.

– Нехорошо с тобой вышло, – сказал Данилов – Но ты человек молодой, до свадьбы заживет.

– Заживет, – улыбнулся Леонтий.

– Вот и сватай мою дочку, – пошутил Данилов. Увидев, как вспыхнула Оленька, как смутился, не найдя что ответить, Курилов, старый рыбак подумал: «Кажется, я в самую точку попал».

– Тебе... вам, – запуталась Оленька, обращаясь к Леонтию – вам надо ложиться, много сегодня ходили...

Они ушли. Данилов задумчиво погладил бороду: «Ну что же, в час добрый. Парень с виду представительный. Да и говорят о нем неплохо».

1

На рассвете Орлов привел «Труд» к китовому стаду. В серой мгле был виден один фонтан, а чуть левее другой... Холодок забирался под полушубок, бежал мурашками по спине, плечам. Рваными клочьями цеплялся за воду туман. Капитан приказал разбудить Андерсена. Через минуту вахтенный возвратился.

Гарпунер отказывается вставать. Все время тычет пальцем в календарь.

– Опять коники выкидывает, – заворчал Журба. Боцман сам отправился к гарпунеру, но быстро вернулся обескураженный, пожимая плечами.

Наш гарпунер вроде как поминки справляет. Показывает на календарь и мотает головой – дескать, не пойду к пушке.

Киты были рядом. Журба с досадой крякнул:

– Эх, какие добрые! Парочку можно было бы сейчас взять!

Орлов, кипя негодованием, вошел в каюту Андерсена. Тот, полураздетый, взлохмаченный, небритый сидел за столом и потягивал коньяк. Увидев капитана, он приветливо обратился к нему:

– Стаканчик, кэп!

– Нет! – резко ответил Орлов, отстраняя наполненный стакан. – Почему вы не выходите на охоту? Киты у борта!

– Взгляните, кэп, – гарпунер, не оборачиваясь, большим пальцем через плечо показал на календарь, висевший над койкой. – Сегодня опасный день. В этот день не охотятся.

Орлов посмотрел на календарь. На листке стояло: «Тринадцать. Понедельник».

– Ни один китобой, – объяснил Андерсен, – тринадцатого числа не охотится. А когда тринадцатое число к тому же приходится на понедельник, то уж в этот день охота обязательно кончится большой бедой.

– Но вы же соревнуетесь с Нильсеном! – напомнил Орлов.

– Будет несчастье, если я выпущу хотя бы один гарпун, – приложив руку к груди, сказал Андерсен, – или даже подумаю о том, что надо убить кита. Нет, я сегодня и на палубу не выйду.

Андерсен выпил коньяк и налил еще. Орлов понял, что спорить с гарпунером бесполезно, и вышел.

В этот день отказался охотиться и Грауль. А Нильсен, захваченный соревнованием, забыл о времени и утром, как обыкновенно, подготовив с Петей Турминым пушку, стал на мостике рядом с Шубиным.

Китов обнаружили быстро, и судно полным ходом двинулось к видневшимся на горизонте фонтанам. Как оказалось, там было много серых китов. Небольшие, десятиметровые, без спинного плавника, со множеством белых пятен на бурой коже, они выбрасывали двойные широкие фонтаны, сливавшиеся своими пушистыми вершинами. Это было стадо, которое пропустил китобоец «Труд».

Нильсен подготовился к стрельбе. Шубин подводил судно к стаду. Вдруг он заметил, что к стаду, вспенивая воду, точно торпеды, несутся большие, высокие косовидные плавники. Это были косатки. Ниже спинного плавника и над глазами хищников виднелись белые полосы.

Серые киты, как по команде, повернули к берегу и начали стремительно уходить от своих острозубых врагов.

Нильсен безнадежно махнул рукой - гнаться сейчас за китами было бесполезно. Напуганные опасностью, они развили большую скорость. Косатки устремились в погоню.

Петя Турмин, с интересом наблюдавший за происходившим, вдруг крикнул:

– Смотрите, смотрите!

Он указывал на одного из серых китов, который начал отставать от стада, плыл все медленнее.

– Плохо, – проговорил Нильсен по-русски – он заучил от Пети десятка три слов.

Косатки были совсем близко от своей жертвы, когда животное внезапно перевернулось на спину и показало свое светлое брюхо. Кит словно одеревенел – закачался на волнах. как бревно. Моряки ждали, что косатки набросятся на него, разорвут на части, но они, обойдя его, точно скалу, продолжали погоню за уходившим стадом.

– Наверно, от испуга у него разрыв сердца произошел, – пошутил Шубин.

Он вел судно к неподвижно лежавшему киту. Когда судно было в трех десятках метров от цели, животное ожило и, перевернувшись, начало уходить от «Фронта».

– Ишь ты, какой хитрец! – воскликнул удивленный Шубин и приказал: – Полный ход!

Кит был настигнут. Прозвучал выстрел. Зверь ушел в воду на большую глубину, потом выскочил далеко слева. Шубин развернул судно.

Через три часа, когда кита прибуксировали к борту, моряки увидели, что вместо левого грудного плавника у него торчала одна культяпка.

– Хромой кит, – пошутил Турмин, – теперь понятно, почему он притворялся мертвым. Не было сил уходить от косаток.

В тот день Нильсен охотился удачно – привел на базу двух китов. Он очень удивился, когда узнал, что Грауль и Андерсен не загарпунили ни одного кита.

«Фронт» победителем подходил к базе. У борта «Приморья» стоял «Шторм». Грауль, покуривая, прохаживался по палубе. Когда «Фронт» оказался рядом со «Штормом», Грауль, увидев Нильсена, сложил ладони рупором и крикнул по-английски:

– Хэлло, Нильсен! Вы смелый парень. Бьете китов тринадцатого числа, да еще в понедельник. Смотрите, как бы не пришлось кормить собою крабов!

Выпалив это, Грауль расхохотался. Нильсен побледнел, руки его судорожно сжали поручни мостика. Он как-то весь обмяк и, с трудом передвигая ноги, подошел к капитану, дрожащими губами прошептал:

– Капитан, которое сегодня число и какой день?

– Тринадцатое, понедельник.

Нильсен, закрыл лицо руками, побрел в свою каюту. Там, упав на койку, он пролежал в одежде до полуночи, а потом, точно что-то вспомнив, вскочил, выдвинул чемодан и, перерыв все свои вещи, достал маленький молитвенник. Над ним Нильсен просидел всю ночь.

Утром, когда китобои выходили на промысел, Грауль, прогуливаясь по палубе, ядовито хихикнул в лицо растерянному Нильсену:

– Счастливой охоты, гарпунер! Вчера вы славно постреляли.

Нильсен стоял бледный, с лихорадочно поблескивающими глазами. Петя Турмин несколько раз пытался заговорить с Гарпунером, однако Нильсен молчал. Показались киты. Нильсен неуверенно подошел к пушке и, нервничая, выстрелил. Гарпун поразил цель, но не смертельно. Животное потянуло за собой судно. Нильсен стрелял раз за разом, и все мимо. Один гарпун был потерян. Только шестым гарпуном Нильсен прикончил кита. Это его приободрило, но больше охотиться он не смог, и «Фронт» вечером вернулся к базе с одной тушей. К этому времени двух китов уже подвел Андерсен и одного – финвала – Грауль.

Когда финвала подтащили к борту базы, Слива звонко закричал:

– Ну что вы скажете, ребята! Гарпуны на этой туше, как грибы, растут. Гляньте! Грауль вогнал три гарпуна, а торчит почему-то четыре.

Действительно, из спины кита торчала пятка гарпуна, изъеденная ржавчиной. Видно, гарпун этот попал в животное давно. Бывает, что киты, оборвав линь, уходят с гарпунами в теле и, если они ранены не смертельно, то и живут так, с металлической занозой.

На базе бригада Ли Ти-сяна вырезала из кита все гарпуны. На четвертом было клеймо: «Дурбан, 1908 г.».

Степанов забрал гарпун к себе в каюту.

... Курилов поправился. Ему позволили вернуться на «Шторм».

– Смотри, больше с мачты не падай, – пошутил Степанов. – Немецкий язык изучай основательно, – продолжал он серьезно. – Буду проверять.

– Ясно, – улыбнулся Курилов и по-немецки попросил разрешения идти на свое судно.

– Иди, – засмеялся помполит.

Оленька загрустила. Возвращение Курилова на китобоец казалось ей расставанием чуть ли ие навеки, хотя она знала, что сможет видеть Леонтия каждый день.

– Ты не забывай нас, – сказала она, провожая Леонтия к трапу, и протянула ему руку.

Несколько минут они стояли, не разнимая рук, оба взволнованные. Ольга с тревожным ожиданием смотрела на Курилова. Ей неудержимо захотелось обнять его, прижаться к его широкой груди. Но, испугавшись нахлынувших чувств, она почти грубо сказала:

– Иди!

Они расстались. И все на базе стало для девушки скучным. Ходила она невеселая, и уже не так бойко стучали ее каблучки, когда она тянула ленту рулетки, чтобы замерить нового кита. Данилов видел перемену в дочери, но ни о чем ее не спрашивал.

Можура, обрадованный возвращением Курилова, сказал:

– Наконец-то, явился. Заждались!

Крепко пожал руку Леонтию и Грауль. Он снова извинялся за свою ошибку и пообещал, что подобное никогда не произойдет.

– Я понимаю, что вы сделали это не умышленно, – сказал Курилов.

– О! – только и произнес гарпунер и еще раз пожал ему руку.

Курилов сразу же занял свой наблюдательный пост на мачте. После охоты он доставал тетрадь и аккуратно записывал, при каких обстоятельствах замечал китов, какие у них были фонтаны.

2

Наступил август, а вместе с ним настали для флотилии тревожные дни. Китов становилось все меньше; однажды все три судна вернулись к базе без добычи. То же произошло и на второй и на третий день. В течение недели только Андерсену удалось взять двух китов.

Разделочные бригады на базе простаивали. Капитан-директор советовался со Степановым:

– Куда идти? Где искать китовые стада? Вон «Шторм» уходил на полтораста миль вперед и не встретил ни одного кита!

Пригласили Старцева. Он по-прежнему держался как-то в стороне от всего коллектива, наблюдения проводил вяло. Быть может, это происходило из-за того, что он впервые оказался вдали от своего привычного кабинета в институте, или же эта апатия была вызвана тем, что Старцеву по существу до сих пор не приходилось заниматься китами. Среди китобоев, моряков, рабочих он чувствовал себя чужим и даже со своей лаборанткой держался натянуто.

Вопрос руководителей флотилии застал его врасплох. Никаких предложений он не мог дать.

– Я думаю, что киты ушли из этого района в другой...

– Вот как! – со скрытой насмешкой воскликнул Геннадий Алексеевич.

Старцев этого не заметил и продолжал:

– В какой район ушли киты – мне неизвестно. Ни один научный работник здесь не бывал, и никто не занимался вопросом миграции китов в этих водах. Поэтому сейчас сообщить вам что-нибудь определенное не могу.

– Так, – вздохнул Северов. – Ну, а ваши личные предположения?

– Мне нужно еще три–четыре года, чтобы составить хотя бы общую картину. А для подробной разработки вопроса о миграции китов потребуется, может быть, десяток лет. Если учесть к тому же условия нашей работы...

– То есть? – заинтересовался Степанов. – Что вы имеете в виду?

– Что я имею в виду? – переспросил Старцев, подняв брови, точно удивляясь наивности вопроса. – Да хотя бы то, что для научных исследований нужна специальная экспедиция, специально оборудованное судно!

– У нас пока нет специальных судов, – сдержанно сказал Геннадий Алексеевич, испытывая все большее раздражение против Старцева. – Но почему бы вам не воспользоваться для начала нашими китобойцами и не сделать на них несколько рейсов?

– Я это имею в виду. Правда, для научных экспедиций эти суда не приспособлены, но, как говорится, на безрыбье и рак – рыба. – Старцев снисходительно улыбнулся.

– Что вы скажете о рукописи, которую я вам передал? – спросил Степанов, неприятно задетый последними словами ученого, которые прозвучали оскорбительно.

Старцев помолчал, потом осторожно проговорил:

– Рукопись Северовых интересна, я бы сказал, даже весьма интересна. Но практически ее использовать я не нахожу пока возможным.

– Почему? – почти разом спросили капитан-директор и помполит.

– Автор или авторы ее не являются подлинными учеными, то есть я хочу сказать, не имели необходимой подготовки, и это должно нас насторожить. Они... простите, Геннадий Алексеевич, – обратился Старцев к капитан-директору: – Но истина такова. Они не исследователи, а лишь собиратели материала, который не проверялся строго. Это не дает права полностью доверять всему тому, о ,чем говорится в рукописи.

– Что же нам предпринять? – обратился Геннадий Алексеевич к Степанову, давая понять, что разговор со Старцевым окончен.

Он не мог скрыть обиды за отца и брата. Старцев поднялся с кресла:

– Во всяком случае нам сейчас следует держаться подальше от Командорских островов. Это единственное, в чем я согласен пока с выводами Северовых. Там помехой будут котики.

Старцев откланялся и вышел.

– Пользы от него мало, – сердито сказал капитан-директор. – Однако его совет дельный. У Командор я не раз видел большие стада китов. Но на островах – лежбища котиков. Охотясь на китов, мы можем их распугать, а мясо, выброшенное за борт, может быть прибито к берегу и вызвать среди котиков мор. Мы, конечно, пойдем к Командорам, но после осенней откочевки котиков. А что будем делать сейчас?

– Надо посоветоваться с гарпунерами, с капитанами, – ответил Степанов. – Но не будем собирать всех вместе, а поговорим с каждым отдельно.

Северов одобрил предложение помполита. Степанов отправился на «Труд». Андерсен, выслушав Михаила Михайловича, яростно сжал кулаки и почти прокричал:

– Нильсен виноват, что нет китов! Он на нас несчастье навлек. Теперь от наших судов киты бегут, как от чумы!

Больше от него ничего не удалось добиться. Северов побывал у Нильсена. Тот, расстроенный, только руками развел:

– Я в этих водах не плавал, не знаю. Капитаны называли разные заливы и севернее и южнее Кроноцкого, где им приходилось видеть китов раньше, но определенно сказать, где именно может быть промысловое скопление китов, никто из них не мог.

На «Шторм» Северов пришел с помполитом. В каюту Можуры они пригласили Грауля. Его чисто выбритое лицо было бесстрастным. Подумав, он сказал:

– Я думайт, что сейчас надо ходить подальше в море. Наступайт шаркий дни, кит ищет прохлад и пищу далеко от берег.

– Куда именно идти? Уточните, – сказал Северов.

– О! – улыбнулся Грауль. – Тихий океан ошень велик. Там охотились китобой весь мир.

– Значит, идти на юг? – спросил Степанов.

– Юго-восток, – поправил Грауль.

– Как же так, господин Грауль? – удивился Степанов. – Вы говорите, что киты ушли от берегов в более прохладные воды, потому что здесь повысилась температура, а сами советуете идти на юг.

– Юго-восток, – холодно повторил Грауль. – В океан для кит не шарк.

Степанов, внимательно слушавший Грауля, торопливо достал из кармана блокнот с выписками из рукописи и, полистав, сказал:

– Киты исчезли. Ушли в поисках пищи. Куда? В океан или в какую другую сторону? Ответы на эти вопросы дать пока затруднительно. Но вот факт: гарпун, который мы обнаружили на убитом ките, принадлежит южно-американским китобоям. Можно сделать вывод, что кит шел из тропиков на север. Почему он должен дойти только до Кроноцкого залива и вернуться в океан, к югу, в самые знойные месяцы, а не продолжать миграцию на север?

– Этот кит мошет быть слушанный, – сказал Грауль.

– Возможно, – согласился Северов.

– Тогда отбросим этот факт и возьмем другой, – продолжал Степанов. – У нас имеются сведения о том, что в августе киты кочуют на север, – помполит имел в виду рукопись Северовых. – Этому находится подтверждение. Люди, приезжающие с севера, а также и моряки рассказывают о замеченных там китовых стадах в августе и сентябре. Допустим, что и эти сведения неверны. Но вот третий факт: норвежская флотилия «Вега»...

При упоминании норвежской флотилии Грауль бросил быстрый взгляд на Степанова, насторожился. Помполит продолжал:

– ...«Вега» в это время собиралась уйти на север, но была вынуждена покинуть наши воды по ряду причин, не имеющих отношения к промыслу. Таким образом, вывод напрашивается сам собой: идти вдоль побережья на север. И есть еще одно говорящее за себя обстоятельство. Где сейчас в основном изобилие планктона – главной пищи китов? – задал вопрос Степанов и сам же на него ответил: – Здесь у нас уже лето. Весна уходит на север, и там, куда она движется, бурно развивается планктон. Киты идут на более богатые пастбища. И мы должны идти за китами.

– Ваш выводы проблематишн, – покачал головой Грауль и с настойчивостью, которой в нем еще не замечали моряки, сказал: – Я повторяйт свой предлошений – идти юго-восток. – Грауль повернулся к Северову. – Господин Дукин просил меня давайт вам совет, как шеловеку, неопытный в китобойный деле. Вот я и давайт вам совет.

– Может быть, мы совершим рейс в океан? – неожиданно вступил в разговор молчавший до сих пор Можура. – И если там не окажется китов, то пойдем на север?

– Господин капитан правильн понимайт меня, – тотчас же отозвался Грауль. Он был доволен, что его неосторожно поддержал капитан «Шторма».

Северов поблагодарил Грауля.

Моряки остались втроем. Северов после раздумья решительно сказал:

– Я приказываю готовиться к выходу на север. Если там китов не обнаружим – пойдем в океан. Снимаемся на рассвете.

3

Степанов задумчиво держал в руках рукопись Северовых, только что возвращенную ему Старцевым: «Ее авторы работали для будущего, в которое верили, работали для нас. Нет, мы не дадим зачеркнуть этот труд! Пусть Северовы не были учеными, но они знали жизнь. А это нам и надо. Жизнь!»

Помполит прошелся по каюте, с хрустом развернул плечи. Затем надел фуражку, взял рукопись и пошел к Нине Горевой.

В лаборатории все сверкало чистотой. Нина склонилась над микроскопом. Увидев Степанова, она сказала:

– Взгляните, Михаил Михайлович! Это капля забортной воды!

Степанов прильнул глазом к окуляру. Нина, подкручивая винт регулировки, спрашивала:

– Хорошо видно? Резко?

Стоп! – остановил ее руку Степанов. – Да тут целый мир! А что это за паучки с черными точками вместо глаз?

– Это рачки-одноглазки – планктон, которым питаются усатые киты. – Лицо девушки было оживленно, глаза блестели. – Хочу изучить этих рачков, их образ жизни...

Степанов встал из-за микроскопа.

– Желаю успеха. Это очень важно для нас – знать, где и когда их больше бывает. Не будем гадать, где искать китов. – Он положил перед Горевой рукопись. – Прочти. Это записи весьма ценных наблюдений. Их следует проверить и умножить. Твоя задача – наносить на карту, где и какие будут обнаружены киты, куда они пойдут. Все эти сведения помогут нам в развитии китобойного промысла. Понятно?

– Ну, конечно! – кивнула Нина, польщенная доверием помполита.

Курилов использовал переход флотилии на север для учебы. Однажды утром он поздоровался с Граулем по-немецки. Тот сделал удивленное лицо.

– О!

Курилов произнес еще две–три фразы. Гарпунер поправил его ошибки в произношении, а потом сказал:

– Давайт заключим, как это по-русски, договор! Я вас немецкому языку буду учит, а вы меня – русскому. Теперь буду разговаривайт с вами на своем языке.

Можура только посмеивался.

– Смотрите, активистом станет наш Грауль. Мы тут всех перевоспитаем. А?

Гарпунер стал еще более общительным, много беседовал с членами экипажа, щедро угощал моряков сигарами. Курилову он подарил автоматическую ручку.

– Этим пером была написана книга о гарпунерском деле. Хороший сувенир!

Отто Грауль оказался умелым учителем, а Леонтий – способным учеником. Как-то раз Грауль показал Курилову золотую медаль, на которой был выбит силуэт кита с гарпуном на спине. На лицевой стороне медали имелась надпись: «Лучшему гарпунеру мира», а на оборотной – цифра «97».

- Столько китов я убил однажды, – с гордостью сказал Грауль. – Меня никто не сможет обогнать.

Грауль не сказал о том, что в это число вошло и одиннадцать детенышей. Курилову цифра показалась баснословной. Взять столько китов – может, для этого нужно быть действительно мастером, знать какой-то секрет гарпунерского дела? Ведь недаром Грауль до сих пор никого не допускает к пушке. Когда же Леонтий, видя расположение к себе гарпунера, заговорил о желании познакомиться с пушкой, с приемами стрельбы, Грауль сухо сказал:

– По договору русские обязались не подходить к пушке. Договор надо соблюдать. Такова воля наших хозяев.

Больше на эту тему Леонтий с гарпунером не разговаривал.

Плавучая база шла по кратчайшему курсу, а китобойные суда отходили от нее в сторону – на разведку китов. Во время одной такой отлучки «Шторм» наткнулся на двух кашалотов, которые долго не подпускали к себе судно. Однако, выбрав удобный момент, Грауль выстрелил. Гарпун упал в воду. Его выбрали. Второй выстрел был удачнее. В глубину кашалот ушел с гарпуном в спине. Визжали блоки, отпуская линь. Грауль, следя за линем, приказал застопорить машину. Показавшийся на поверхности кит рванулся от судна.

Началось вываживание кашалота. Прошел час, второй, третий. Вдруг кит закружился на месте, потом снова ринулся вперед зигзагами, ведя судно на буксире. Так «Шторм», рыская следом за китом, прошел еще пять миль. Затем скорость резко упала, и Грауль закричал:

– Линь!

Лебедка выбрала трос. Он был цел, а гарпун оказался переломленным надвое. Половина его осталась в ките. Грауль потребовал продолжать погоню. Можура отдал приказ. Уже в сумерках, давно потеряв из виду флотилию, «Шторм» настиг кашалота.

Обезумевшее от боли животное удалялось на север. Кит терял силы. Грауль снова выстрелил в него. И тут повторилась та же история. Кашалот глубоко нырнул и пошел под судно. Можура увел «Шторм» в сторону. Лебедка вновь выбрала линь с обломком гарпуна.

Курилов с другими моряками рассматривали обломки. Железо толщиной в молодое деревцо было переломлено, как хворостинка. У линии перелома Курилов увидел марку норвежской фирмы. Грауль, охваченный азартом, подбежал к Курилову, ударил ногой в обломок.

– Это позор! – взбешенно крикнул он по-немецки. – Кто такие гарпуны делает?

- Вот фабричное клеймо, – указал Курилов.

Грауль взглянул на него и пробормотал:

– Позор тем, кто продает брак! Но в голосе его уже не было прежнего возмущения.

1

Китов все не было. Капитаны редких встречных пароходов давали путаные сообщения. Там, где они замечали китов, при подходе флотилии их не оказывалось.

Воспользовавшись невольным бездельем, рабочие разделочных площадок отсыпались. Впервые после выхода из Петропавловска они побрились, ходили в чистой одежде.

Дни становились длиннее, а ночи короче, незаметнее. Чувствовался север.

На «Приморье» кончилась пресная вода. Северов привел флотилию в удобную бухту, хорошо закрытую от ветров.

– Эх, благодать-то какая! – проговорил Журба, оглядывая спокойное, как в озере, гладкое темно-голубое зеркало воды, крутые скалистые берега. Изрезанные, они раскрывались перед моряками, показывая у подножия узкие полоски золотистого песка, быстрые ручьи, впадавшие в заливчики и бухточки. В воду падали тени от зубчатых скал, и не одному посмотревшему за борт моряку казалось, что судно не плывет, а летит над каким-то другим, сказочным, опрокинутым миром. Чистый воздух, тишина и прохлада охватили флотилию.

Было как-то непривычно, что под ногами не качается палуба, что в борт не бьет волна, не свистит в ушах ветер.

Но вот послышался какой-то отдаленный, нарастающий гул. Вскоре за отвесным мысом из серого камня показался водопад. Он низвергался с большой высоты широкой лентой, взвихривая водяную пыль.

Вокруг на серых скалах, в расщелинах и на уступах виднелись карликовые деревца, терновник и кусты рябины. Растения стелились по холодному камню, прикрывая его своей яркой зеленью, крепко впиваясь длинными корнями в каждую щелку, углубление, куда занесена ветром земля.

«Приморье» подошло к водопаду. Зеркальную гладь бухты рассекли падающие якоря. Цепляясь за уступы скал, матросы протянули шланги с кормы базы.

Свободные от вахты китобои спешили на берег. Каждому хотелось ощутить под ногами землю, посидеть на траве с бархатными пятнами мха и чешуйчатого лишайника.

Оленька и Курилов, отделившись от китобоев, пошли в сторону по узкому берегу, загроможденному гранитными обломками. Они были рады встрече. Как им много хотелось сказать друг другу!

– Давай заберемся на самый верх! – Оленька не скрывала, что соскучилась по Леонтию, что ей сейчас радостно, весело.

И они лезли по крутым гранитным уступам все выше, выше. Не беда, что руки в ссадинах и колени горели от ударов об острые камни, зато как приятно было вдыхать свежий горный воздух.

И вот они на вершине скалы. Задыхающиеся, с сильно бьющимися сердцами, с горящими лицами, они уселись на траву.

Леонтий рассматривал бухту. Она как бы раздвинула свои берега. Сверху было видно, как сжатая отрогами гор бежит извилистой лентой река и, достигнув обрыва, прыгает сверкающей дугой в залив. Но шум водопада сюда уже не доносился, и вообще не было слышно никаких звуков снизу.

– Как в сказке, – проговорила Оленька, хотя ей хотелось сказать совсем о другом, а с чего начать – она не знала.

Она вопросительно посматривала на Леонтия: хоть бы скорее заговорил он о самом главном.

Леонтий почувствовал на себе взгляд Ольги. Он обернулся и встретился с се зовущими главами. Невольно потянулся к ней, но девушка вскочила и увлекла его за собой к небольшой полянке, где блестели в траве крупные синие ягоды голубицы и черные, круглые – ползунихи, а дальше, в изумрудной зелени листвы, были рассыпаны янтарные капли морошки.

Быстрым и в то же время мягким девичьим движением Оленька набрала полные пригоршни голубицы и протянула Леонтию:

– На, возьми!

Он взял ее руки вместе с ягодами и тихо, осторожно привлек девушку к себе... Моряк хотел поцеловать Оленьку, но она вырвалась и побежала вниз, к морю.

– Оля, Оленька, куда ты, постой! – крикнул Курилов. – Оборвешься!

Девушка исчезла за скалами. Расстроенный, он медленно возвращался на базу. «Неужели я обидел Оленьку? Может, она навсегда на меня обиделась?»

В этот день Леонтий нигде не смог встретить Ольгу.

... Андерсен топтался на берегу, не зная, куда направиться. Его окликнул Грауль. Немец был, как всегда, в спортивном костюме и с фотоаппаратом. Андерсен опытным глазом определил, что карманы Грауля пусты. Значит, придется делить пополам взятую с собой бутылку коньяку. Норвежцу вовсе не хотелось этого делать, и он вяло откликнулся. Лучше распил бы эту бутылку с кем-нибудь из русских.

Немец предложил Андерсену прогуляться и повел его к скалам, ловко находя удобную дорогу. Он шел так быстро и уверенно, как будто уже бывал здесь. Норвежец едва поспевал за ним и в душе проклинал Грауля. С трудом добравшись до вершины, задыхающийся Андерсен свалился на траву.

– Какого черта было забираться сюда! – ворчал он, загребая ладонями голубицу и ползуниху. – А впрочем, здесь неплохая закуска. – Андерсен улыбнулся, затем ловким ударом выбил из бутылки пробку и протянул вино Граулю: – Прошу!

Грауль несколько раз щелкнул фотоаппаратом.

– Отсюда открывается такая чудесная панорама, – сказал он, приближаясь к Андерсену. – Итак, за нашу дружбу!

«Ого! – Андерсен посмотрел на Грауля. – Это неспроста. Я ведь неровня ему. Грауль – птица высокого полета. Какая дружба может быть между мною и этим сынком заводчика и судовладельца, который избрал профессию гарпунера ради спорта или, черт знает, еще ради чего!».

Выпив коньяку, Грауль неторопливо бросил в рот несколько ягод и спросил:

– Довольны работой, Андерсен?

– Обижаться не на что, – пробормотал норвежец, а сам подумал: «Рассказал бы ты лучше что-нибудь о той мулаточке, которую я видел с тобой в Гонолулу».

– А я на вас обижен, – сказал Грауль. Андерсен насторожился. Немец продолжал:

– Зачем вы бьете так много китов? «Странный вопрос! Я выполняю договор так же, как и ты. Вечно суешь свое рыло в чужие дела. Недаром о тебе кое-что поговаривали китобои в Антарктиде». Так думал Андерсен, но вслух он не проговорил ни слова.

– Понимаю, – кивнул Грауль, – по договору. А за то, что сделаете сверх плана, получите двойное вознаграждение.

– Да, так, – недовольно прохрипел норвежец. – Ну и что?

– Большевики вовлекли вас в политическое дело с этим соревнованием! – многозначительно сказал немец.

– Политика! – усмехнулся Андерсен. – Согласен! Я должен побить Нильсена, черт возьми, чтобы он знал свое место, выскочка! А русские, убей меня гром, деловые парни. Уговорили меня дать семьдесят китов, и я дам. Им жир нужен, а мне деньги, – вот и вся политика!

После такой длинной речи Андерсен промочил горло парой лишних глотков и подумал: «Отвязался бы Грауль с этими разговорчиками».

– Сколько вам надо денег? – спросил Грауль.

– На тысячу фунтов больше, чем я получу по договору, – назвал первую пришедшую ему на ум цифру Андерсен, зная, что и тех денег, что он зарабатывает у русских, ему хватит на год жизни со всеми удобствами. Да он и никуда не поедет. К черту Гавайи. Он не мальчишка, чтобы бегать за юбками, а водка и коньяк есть и во Владивостоке.

– Вы получите полторы тысячи, – сказал Грауль и пристально посмотрел на Андерсена.

– За что? – удивился норвежец и опустил бутылку, забыв выпить.

– Если убьете до конца промысла не больше двадцати пяти–тридцати китов.

– Вы хотите, чтобы я не выполнил договор?

– Да!

– А зачем вам это нужно? – спросил озадаченный Андерсен.

– Я так хочу. – Грауль протянул руку к бутылке. – Согласны? Полторы тысячи в любой валюте.

Андерсен не дал Граулю бутылки.

– Это нечестное дело, Отто! Зачем подводить русских?

– Они большевики.

– А мне на это наплевать! Русские – хорошие парни. Они пригласили меня, чтобы я им помог, и за это мне платят золотом.

– Вы получите золотом... – начал Грауль.

– Нет, Грауль, я честный человек. – Андерсен сжал бутылку так, что побелела рука. – В ваши грязные дела я не хочу вмешиваться.

Он встал и, не оборачиваясь, пошел вниз. На берегу Андерсен с яростью ударил о скалу бутылку с остатками коньяку. Он удивленно посмотрел на мокрый камень и покачал головой: «Нет! Такого со мной еще никогда не было. Пойду к Журбе. Он уже, наверное, освободился от вахты. Разопьем с ним бутылочку. Честный моряк, этот русский. А Грауль, хоть и знаменитость, – мошенник!».

... Нина сидела на валуне, покрытом пушистым, как шкура медведя, мхом, и покусывала ровными зубами крепкий стебелек травы. Она смотрела вдаль, туда, где кончался залив и лежал морской простор.

Краем лукавых глаз Нина следила за Орловым. Вот уже час он рассказывал ей о своих плаваниях, и ей было интересно слушать, но требовалось быть все время настороже. Он уже дважды сводил разговор к тому, что впервые встретил такую девушку, как она, Нина Горева...

Кто полюбит, тот не спешит признаваться в своих чувствах, говорила сама себе Нина. А Орлов сразу же готов объясниться в любви. Нина на минуту задумалась: а что если он вправду полюбил? Капитан ей нравится, и она напрасно к нему придирается.

Тени гор становились все длиннее и медленно ползли по воде бухты, которая от них казалась черной. Было слышно, как по воде ударяют крыльями утки. Черными стрелами мелькали бакланы.

Нина упрямо встряхнула головой и поднялась: пора идти на базу. Орлов хотел помочь ей, взял за руку, но она насмешливо отрезала:

– Я здорова и не боюсь ходить сама! Перепрыгивая с камня на камень, Нина спускалась к берегу. Орлов шел следом, удрученный холодным отношением девушки. Из-под ног у них сыпались мелкие камешки и с бульканьем падали в воду. От воды и скал тянуло прохладой. Нина вдруг остановилась.

– Какая интересная! – Девушка нагнулась, подняла с песка маленькую, загнутую рожком раковину и повернулась к Орлову. На ее лице уже не было насмешки. Она с дружеской простотой показывала Орлову ракушку, из которой выглядывала голова рачка.

– Выбрал себе жилье, как наш Старцев, –- засмеялась Нина. – Сидит в своей каюте и не выходит. Ну, не обижайся на меня, рачок! – сказала Нина и, размахнувшись, бросила раковину в воду. – Пора на судно.

Ей предстояло закончить чтение рукописи Северова и перенести необходимые сведения на карту. Выслушав ее, Орлов сказал:

– Возьмите меня с собой. Я вам помогу!

– Как-нибудь сама справлюсь, – лукаво улыбнулась Горева.

Они присоединились к морякам, которые шли с ведрами, наполненными ягодой.

– Будем пироги печь и кисель варить, приходите в гости, – пригласил девушку дядя Митя.

– Нет, Нина Пантелеевна не забывает старых друзей, – выступил вперед Слива. – У вас что – голубица да ползуниха, а у нас морошка да приятная беседа с музыкой. Во!

Он достал из кармана губную гармошку и, проиграв бойкий мотивчик, запел:

Высоко над мачтой

Пьяно пляшут звезды,

И рычит свирепо

на палубе волна.

Затейника поддержало несколько голосов:

Мне не надо тропиков,

Пестренькой экзотики,

Чужд мне Южный Крест

и сказочный Багдад.

Я хочу в холодной,

Но родной сторонке

Под березой с милой

провожать закат...

Стуча моторами, подходили боты. Слива крикнул:

– «Шторм» ждет вас, Нина Пантелеевна!

2

Прошло три недели. Флотилия бороздила морские просторы, а китов все не было. Неустанно несли вахты в своих «вороньих гнездах» бочкари. Нет-нет да кто-нибудь и вздохнет:

– Ну хотя бы один Биток!

Нина Горева аккуратно заносила на карту пометки, делала записи в дневнике:

«Усть-Камчатск – китов нет. Остров Карагинский – китов нет. Залив Корфа – один кит. Мыс Олюторский – китов нет. Мыс Наварин – китов нет. Анадырский залив – китов нет». На базе кое-кто начал поговаривать, что зря немца не послушались, что человек он опытный – дело предлагал. Можура также подумывал о том, что он был, пожалуй, прав, поддерживая в свое время Грауля.

Флотилия подходила к бухте Провидения, «Шторм», шедший впереди базы миль на пятьдесят, натолкнулся на кита. Одиночка-кит оказался беспокойным и чутким. Гонялись за ним полдня. Грауль не уходил с мостика.

Можура, подергивая ус, думал: «И до чего этот немец непонятный. Когда китов много – бьет как-то неохотно, меньше, чем остальные. А увидит одного – готов гоняться без передышки!»

Грауль выстрелил по киту только в сумерках, порвал линь и потерял гарпун. Животное было убито лишь с третьего выстрела.

Добыче обрадовались все. Даже Старцев, который в последнее время стал больше интересоваться делами флотилии, долго осматривал тушу. Ли Ти-сян поторапливал Оленьку, измерявшую кита вместе с Ниной Горевой. Ему не терпелось приняться за разделку, но девушки не спешили. Они, по указанию Старцева, тщательно записывали в специальную карточку данные об убитом ките: он был сравнительно небольшой с высоким треугольным плавником на темно-серой спине. На плавнике виднелись широкие белые полосы, а в раскрытой пасти – густые желтовато-белые пластины усов со светлой бахромой.

Переодевшись, Грауль поднялся на базу. Его пригласил к себе капитан-директор. Встревоженный частыми обрывами линей, Северов хотел посоветоваться с лучшим гарпунером.

Они встретились на палубе, где собрались почти все рабочие базы.

– Поздравляю вас с первым китом в северных водах, – приветливо сказал Геннадий Алексеевич. – Эта добыча – доброе предзнаменование.

– Слушай кит, – небрежно махнул рукой с зажатой в пальцах сигарой Грауль.

Эта скромность понравилась Северову. Ли Ти-сян стоял к Граулю спиной, отдавая распоряжения резчикам и лебедчикам. Но, услышав голос гарпунера, он быстро обернулся и застыл в изумлении, потом одним прыжком очутился подле немца и высоким, звенящим от напряжения голосом закричал:

– Шима[53] твоя здеся?

Китаец вскинул руки, точно собирался ударить гарпунера. Быстро, обращаясь то к Северову, то к подошедшим на крик рабочим, Ли Ти-сян, мешая русские, английские и китайские слова, выкрикивал:

– Его ю очень плохой мэн!

Грауль вначале смешался, но затем быстро оправился и брезгливо сказал Северову:

– Что за китаец? Я его не знай.

Гарпунер пытался уйти, но Ли Ти-сян схватил его за рукав.

– Стоп, моя хочу спик, сейлор[54], какой твоя плохой люди! Куда твоя борода, усы девал?

Северов хотел остановить китайца, но помполит сделал знак не мешать Ли Ти-сяну.

Китобои с возрастающим негодованием слушали рассказ Ли Ти-сяна. Он говорил быстро, размахивая руками, путая слова, но все это придавало еще больше достоверности его рассказу.

– Его синхуала![55] – говорил Ли Ти-сян.

Он как бы снова переживал испуг, как и тогда, когда Бромсет-Грауль сбросил его за борт «Веги»...

«Норвежец здесь, на советской флотилии, – думал Ли Ти-сян. – Он хочет сделать вред русским товарищам. Нет, Ли Ти-сян этого не допустит».

– Это какой-то недорасумений, – пожимая плечами, говорил Грауль, спокойно выдерживая взгляд Северова. – Ошевидно, он путайт меня с кем-нибудь другой. Я никогда не имейт бороды и усов.

– Мы вам верим, – наклонил голову капитан-директор, – Ли Ти-сян, возможно, ошибся.

Но гарпунер чувствовал, что ему не верят. Северов перевел разговор на участившиеся случаи разрывов линя. Грауль снова пожал плечами:

– Кит сильно дергайт: часто не выдерживайт никакой трос.

У Грауля не было оснований опасаться, что русские смогут докопаться до истинной причины. Обнаружить умышленное повреждение манильского троса, закупленного на Филиппинах, было почти невозможно.

В этот же день китаец побывал у Журбы, рассказал ему о встрече с гарпунером. Журба очень сожалел о том, что ему не довелось разглядеть Бромсета в лицо на «Веге». Но он хорошо знал, кто такой Бромсет. Вместе с Ли Ти-сяном Журба рассказал Северову и Степанову все, что им было известно о Бромсете. Было решено тщательно наблюдать за Граулем.

1

Седьмые сутки база «Приморье» стояла в бухте Провидения. На палубе было тихо. С палубных механизмов уже давно не снимали брезентовых чехлов.

Китобойцы уходили в далекие поиски и возвращались без добычи. Китов не было.

Андерсен снова запил. Ему не давала покоя мысль: а что, если он свалял дурака? Сделают его большевики посмешищем перед гарпунерами всего мира: старый болтун обещал добыть семьдесят китов, а добыл меньше половины. Может быть, прав Грауль. Полторы тысячи фунтов – солидные деньги... Андерсен беспокойно ворочался на койке, прислушиваясь к вою ветра. Он звучал в ушах гарпунера, как заунывное, похоронное пение.

На «Фронте» тоже было невесело, но здесь неудачу переживали все вместе, а это всегда легче. Нильсен с утра сам забирался в бочку и сидел там до вечера. Шубин не раз предлагал сменить его, но гарпунер отказывался.

– Я больше видел китов и скорее их узнаю. Кок дядя Митя одобрил, как он выразился, «трудовой почин» гарпунера и все время держал для него горячий кофе с коньяком. После многих часов на качающейся мачте, на пронизывающем ветру кружка кофе хорошо согревает и восстанавливает силы.

– Плохо. Пропал кит. Мое слово – как ветер. Нехорошо. – Нильсен вздыхал.

– Киты будут! – уверенно говорил кок. – А гарпунеру стыдно быть маловером. Это временное затруднение. Готовьтесь бить китов!

– О, Нильсен готов, – кивал головой гарпунер. – Я хочу верить. Ваши слова всегда правда.

Норвежец возвращался в «воронье гнездо». После разговора с коком к нему пришла уверенность в том, что киты все-таки будут найдены, надо только хорошо искать. И «Фронт» уходил все дальше в море.

Грауль в первые дни после встречи с Ли Ти-сяном находился в тревоге. Он ожидал неприятностей, но его никто не беспокоил, и к нему вернулась обычная самоуверенность и даже некоторая наглость.

Однажды после очередного безрезультатного поиска китов Грауль явился к Северову:

– Я хочу повторяйт мой совет: китобойный промысел в этих водах не будет.

– Мы помним ваш совет, – ответил капитан-директор. На базе проходил шахматно-шашечный турнир, чуть ли не ежедневно занимались музыкальный, драматический и хоровой кружки. Степанов организовал группы по изучению политграмоты. В клубе без конца крутили надоевшую всем кинокартину «Два друга, модель и подруга». Все было как-то вяло, неинтересно. Тревога за исход промысла охватила всех. Где киты? Будут ли они?

Степанов переживал трудные дни. На людях он держался спокойно, подбадривал моряков, но, оставшись один, погружался в невеселые думы. Как быть, что делать дальше? Он больше, чем кто-либо, несет ответственность за судьбу промысла. Его послала сюда партия. А что получается?

Ночью часы тянулись особенно медленно. Степанов выходил на палубу, долго простаивал под ветром, вслушиваясь в шум моря. Приходили разные решения. Но какое лучше, вернее?

Помполит собрал коммунистов и комсомольцев:

–- Наши разведки пока безуспешны. Местное население дает путаные сведения. Нам советуют идти еще дальше на север, – говоря это, Степанов имел в виду записи Ивана Северова. – Китобойцы уже подходили к Берингову проливу, но и там китов не обнаружили... Мы должны определить наш дальнейший рейс. Хотелось бы знать ваше мнение. Помните, товарищи, что за флотилией следят миллионы людей – советские люди уверены в нашем успехе, враги ждут нашего провала.

В клубе, где собрались моряки, наступила тишина. У всех были озабоченные лица.

– Наши надежды не оправдались, – заговорила Горева. – Китов нет. Идти ли флотилии дальше на север? Мое мнение – идти. Надо до конца выяснить – бывают ли киты на севере в это время года. Плавание предстоит трудное, но всякое новое дело требует риска.

– Кто был в полярке, тот знает, что это такое, – поднялся Журба. – Товарищ Горева не была. Это и видно, если она предлагает гнать базу прямо во льды. Загубить судно – пустяки, а как оно нам досталось? – Журба вытянул вперед свои руки. – Мозоли вот до сих пор не сходят!

– Но не возвращаться же во Владивосток с пустыми цистернами! – крикнула Горева.

– А если возвратимся без базы? – Журба сердито покосился на Гореву. – Не дело это. Я советую послать в полярку одних китобойцев. Пусть порыскают там и сообщат по радио. Если киты окажутся, можно будет и базу подослать поближе.

Курилов не сразу решился выступить. Он несколько раз встретился взглядом с Оленькой. Она смотрела на него с надеждой. Ее смуглое лицо залил румянец, Оленька улыбнулась, точно подбадривая Леонтия. С того дня, когда девушка убежала от него со слезами на глазах, они не встречались. Курилов все время находился в море. Только теперь Леонтий убедился, что Оленька на него не сердится.

- Все суда гнать незачем, тем более, что мы сомневаемся, есть ли киты на севере, – заговорил он таким тоном и с таким выражением лица, что Степанов невольно подумал: «И чему он радуется?» – Надо всегда готовиться к худшему, – продолжал Курилов. – Нет китов – значит, напрасно сгоняем суда, поизносим механизмы, сожжем лишнее топливо. Значит, послать нужно одно судно, но укомплектовать его лучшими людьми. Поход будет тяжелый.

Предложение Курилова всем понравилось. Решили рекомендовать капитан-директору послать на север один китобоец.

В тот же день Северов огласил приказ: «Китобойному судну «Труд» под командованием капитана Орлова обследовать прибрежные воды Чукотского моря до мыса Сердце-Камень». Бочкарем на «Труд» был назначен Курилов, гарпунером – Грауль. В этот рейс отправлялась и Горева.

«Труд» должен был выходить на рассвете. Ночью ему предстояло взять полные бункера угля и воды. Степанов передал Орлову пакет, полученный от секретаря Камчатского обкома с наказом передать чукче Тнагыргину.

Курилов и Оленька прощались. Стоя у фальшборта, они молчали. Оленька смотрела в черное, дышащее холодом море и думала о том, что вот скоро от нее уйдет туда Леонтий, и там ему будут грозить всякие опасности. Поднявшись на носки, она шепнула:

– Ты береги себя.

Курилов смотрел на Оленьку и не узнавал ее. Она стала совсем другой.

– Я так испугался, когда ты убежала от меня, – прошептал он. – Думал, ушла навсегда!

Оленька улыбнулась. И когда Леонтий сильной рукой обнял девушку, она доверчиво прижалась к его груди...

2

«Труд» выходил из Берингова пролива. Впереди лежали блекло-синеватые воды Северного Ледовитого океана. Горизонт был затянут серой мглой. С моря в пролив, словно в открытые настежь двери, тянул полярный ветер. У берега бурлил прибой, но его не было слышно из-за крика чаек. Они так стремительно бросались вниз, словно хотели нырнуть до самого дна, но, только коснувшись воды, взлетали с добычей.

Через несколько дней «Труд» вошел в маленькую бухту. Орлов внимательно рассматривал в бинокль гранитные берега, стиснувшие маленькую вытянутую долинку. Недалеко от берега стояли побуревшие от сырости и непогоды деревянные домики, бараки из гофрированного железа и две высокие радиомачты с провисшей между ними антенной. От антенны провод тянулся к домику, стоявшему в стороне от поселка.

Ближе к берегу неровной линией выстроились круглые яранги. За поселком виднелись маячная башня и треугольник топографического знака, сложенного из бревен.

Из домиков, из яранг к самой воде выбегали люди, махая руками.

Орлов приказал бросить якорь.

Люди на берегу столкнули на воду вельбот с сидящими в нем гребцами. Сильный прибой чуть было не вышвырнул вельбот назад, но гребцы налегли на весла так дружно, что прорвались сквозь кипящий вал и направились к китобойцу. Вельбот бросало с волны на волну...

– Гостей принимать будем, – сказал Орлов боцману. – Чукчи любят чай. Скажите коку, чтобы покрепче заварил.

Пока Журба ходил в камбуз, вельбот приблизился к судну, и сидящий на корме рулевой бросил конец. Его поймали на палубе китобойца.

В вельботе сидело семеро чукчей, одетых в меховые кухлянки и такие же брюки, заправленные в нерпичьи торбаса. Поверх кухлянок были надеты водонепроницаемые камлейки из пузыря морского зверя. Только на рулевом была блестящая кожанка с меховым воротником, а на голове – пушистая пыжиковая шапка.

Чукчи ловко взобрались на палубу «Труда». Последним поднялся рулевой. Он приветливо сказал мягким, несколько приглушенным голосом:

– С прибытием, товарищи. Здравствуйте.

– Здравствуйте, – Орлов протянул чукче руку, удивляясь чистоте его русской речи, и назвал себя.

– Тнагыргин, – произнес в ответ, рулевой. – Мы давно ждем вас. Обком радировал нам о вашем рейсе.

– А, вы и есть Тнагыргин, – повторил Орлов. – Для вас от секретаря обкома партии пакет привез. Впрочем, о делах потом. Прошу всех товарищей на чашку чаю.

Гости охотно приняли приглашение и двинулись в кают-компанию. Они бесшумно ступали в своей расшитой мягкой обуви, с интересом осматривались.

– Это первое советское китобойное судно, которое мы видим, – говорил Тнагыргин капитану.

Орлов присматривался к Тнагыргину. У чукчи было приятное круглое лицо, покрытое природной смуглостью. Глаза смотрели спокойно, пытливо, умно. Сев по правую руку от капитана, он непринужденно вел беседу с Орловым и Горевой. Присутствие женщины на судне его нисколько не удивило. Он часто обращался к ней, неторопливо прихлебывая ароматный чай. Кок действительно постарался для гостей. Чай был почти черный и густой. Чукчи с удовольствием пили чашку за чашкой.

– Китов в этом году много, – говорил Тнагыргин, – и вашей флотилии надо было прямо идти сюда.

– Не было уверенности. – Орлов протянул Тнагыргину пакет секретаря обкома партии. – Собственно говоря, мы ведь еще ничего не знаем о миграции китовых стад.

Тнагыргин надорвал пакет и, извинившись, стал читать.

Горева и Орлов незаметно переглянулись, Тнагыргин все больше и больше вызывал удивление. Своими манерами он отличался от спутников. «Кто же он?» – подумал Орлов, а Горева, точно угадав мысли капитана, сказала себе: «Тнагыргин грамотный и какой-то особенный».

Тнагыргин, прочитав письмо, вложил его обратно в пакет и сунул в карман куртки:

– Секретарь обкома просит помочь вам в поисках китов, – заговорил он, вновь принимаясь за чай. – Об этом же он говорил и по радио. Завтра пойдем на разведку. Извините.

Он обратился к чукчам и о чем-то спросил их на родном языке. Двое быстро ответили, но третий, как видно, возразил им. Тнагыргин сказал китобоям:

– Советуют идти чуть северо-восточнее. Так и сделаем.

– Значит, есть киты? – с надеждой спросила Горева.

– Есть, конечно, – улыбнулся Тнагыргин. – Наши воды богаты. Только знать их надо хорошо.

– Будем знать, – чуть с вызовом сказала Горева. Тнагыргин, соглашаясь, молча наклонил голову, затем отодвинул чашку и, поблагодарив, пригласил:

– Теперь прошу к нам на берег. Вас очень хочет видеть моя жена. Сама она не может сейчас побывать на китобойце. Занята в больнице.

Через несколько минут Орлов, Горева и Журба сидели в вельботе. Чукчи привычно налегали на весла. Погода все свежела. Море бросало в лицо пригоршни холодных брызг. Горева со страхом смотрела на свинцовую воду, которая, казалось, вот-вот хлынет через борт. Когда вельбот устремлялся вниз с гребня волны, она инстинктивно хваталась за сидевшего рядом Орлова. Но стоило ей взглянуть на спокойное лицо Тнагыргина, как ей становилось стыдно за свое малодушие.

Едва достигли прибойной полосы, как Тнагыргин крикнул гребцам и те приналегли на весла. Вельбот стрелой прорезал кипящие буруны и вылетел на галечный берег, подхваченный десятками рук ожидавших людей.

Чукчи улыбались, жали руки, что-то говорили, мешая русские и чукотские слова. Вокруг с лаем носились собаки. Передавалось общее праздничное настроение. Хозяева проводили гостей по берегу. Здесь лежали свернутые и смазанные жиром байдары из моржовых шкур. Они казались такими ненадежными, что Журба с сомнением проговорил:

– На этих хлипких посудинах тоже по морю ходите?

– Пока ходим, – кивнул Тнагыргин. – Вельботов еще мало. Но скоро совсем о них забудем. Вот уже получаем вельботы с руль-моторами.

Он указал на вельбот, около которого трое чукчей и один русский распаковывали ящик. В нем лежал густо покрытый смазкой руль-мотор. Тнагыргин улыбнулся:

– Хотел вас на нем встретить, да вот не успели.

Он повел китобоев мимо яранг. У одной из них чукчи разделывали нерпу, отгоняя наседавших собак. Увидев гостей, охотники прекратили работу и, поздоровавшись, с интересом смотрели им вслед.

– Не удивляйтесь вниманию наших людей, – сказал Тнагыргин. – Каждому хочется взглянуть на советского китобоя и сравнить его с иностранным. О них у нас очень плохая память осталась. Впрочем, не будем о них вспоминать. Старые времена ушли навсегда. А вот и мой дом.

Тнагыргин указал на деревянный домик, окинул его довольным взглядом.

– Скоро все будем жить в таких. Пока вот из чукчей только я один перебрался в дом. Так сказать, для примера. Остальные наблюдают за мной: как я себя в нем чувствую. – Он засмеялся. – Шаман предсказывает мне быструю смерть в этом доме.

– И ему еще верят? – спросила Горева.

– Пока верят. – Лицо Тнагыргина стало озабоченным. – Старое не скоро исчезает. Только вот недавно начали мы грамоте обучать чукчей, приучать к самым простым культурным навыкам.

– Папа! Папа! – прервал Тнагыргина звонкий мальчишеский голос.

Все обернулись на него. К Тнагыргину бежал мальчик лет семи, одетый в кухлянку и торбаса. Голова его не была покрыта, и черные коротко подстриженные волосы торчали ежиком. В руках у него был длинный тонкий шест. Потрясая им, мальчик кричал:

– Смотри, какой я себе остол нашел.

– Мой сын, – гордо сказал Тнагыргин китобоям.

Прижавшись к отцу, малыш исподлобья посматривал на незнакомых людей. Его лицо отличалось от отцовского. В нем было много от европейских черт – и в разрезе глаз, и в очертаниях носа, и в более светлом цвете кожи.

– Как же тебя звать? – наклонилась к нему Нина.

– Ваня... – проговорил мальчуган и чуть попятился от Горевой. но в ту же секунду закричал обрадованно: – Мама! Мамочка!

Ваня стремглав понесся навстречу подходившей женщине. «Жена Тнагыргина русская!» – Горева и ее спутники с удивлением смотрели на женщину. Журба силился припомнить, где он видел это лицо. А она, потрепав сына по голове, низким грудным голосом сказала:

– Опять ты без шапки. Вот я тебе задам! – Затем приветливо улыбнулась морякам: – Здравствуйте, товарищи. Извините, что задержалась, не встретила вас. Только что принимала роды. Чудесный ребенок. Здоровяк. Три с половиной килограмма.

– Мальчик? – спросил Тнагыргин.

– Все мужики только и ждут мужиков. Нет, назло тебе у Кымытваль родилась девочка.

Моряки продолжали с любопытством смотреть на русскую женщину, оказавшуюся в далеком чукотском поселке на берегу Ледовитого океана, а Журба буквально впился глазами в ее лицо. «Что за черт, – говорил он себе, – мерещится мне, что ли? Да это же...»

– Елена Васильевна! – громко вырвалось у боцмана. – Товарищ Захматова?! – Все обернулись к нему. Боцман сделал шаг вперед.

Несколько секунд Захматова смотрела на Журбу, потом ее глаза радостно засверкали:

– Боцман... ты? Ну вот и встретились! – она схватила его руку, крепко пожала. – Журба... значит, стал советским китобоем. Здорово. А помнишь, ты еще сомневался, что...

– В дом, в дом. – Тнагыргин не был так удивлен, как Горева и Орлов, которые никак не могли понять, каким образом Журба и Захматова оказались знакомыми.

Когда все вошли в домик, гостей поразили чистота и уют, царившие в маленькой комнате и кухне. Вся обстановка была европейская, а оленьи шкуры на полу и шкура белого медведя на стене придавали комнате особенно уютный вид. Этажерка, заполненная книгами, батарейный радиоприемник, патефон с набором пластинок говорили о том, что хозяева домика не чувствовали себя отрезанными от культурного мира. А картинам и прекрасным изделиям из моржовой кости, украшавшим комнату, могли позавидовать и в московской квартире.

– Раздевайтесь и садитесь, – приглашал Тнагыргин. – А старые друзья пусть поговорят.

Он с улыбкой смотрел на жену и Журбу, которые наперебой высказывали друг другу все, что обычно говорят друзья, не видевшиеся много лет. Журба, отвечая на расспросы Захматовой, смотрел на нее, сравнивал с той, которая навсегда осталась в памяти моряка. Елена Васильевна была та же и не та. «Сколько же я ее не видел, – думал Журба. – Пожалуй, все восемь лет. Как изменилась. Раздобрела. И глаза стали добрее, а то все сердитые были».

Заметив на себе взгляд боцмана, Захматова спросила:

– Что смотришь? Постарела, что ли? – И тут же рассмеялась. – Видишь, какой я бабой стала. Уже о своей наружности беспокоюсь.

– Не ждал я встретить вас, – Журба от волнения не переставал теребить усы и поминутно кашлял, словно у него першило в горле. – Сколько лет прошло.

– Много, – Захматова тряхнула головой. – Ну, хватит о старом. Расчувствовалась и о гостях забыла.

Елена Васильевна быстро накрыла на стол. Тут были жареная и вареная оленина, строганина из мороженой рыбы, пироги с начинкой из полярной ягоды, консервы. Когда Тнагыргин разлил по кружкам вино, Захматова сказала:

– За первых советских китобоев, о которых мечтал Иван Алексеевич Северов.

Все выпили. Разговор перескакивал с одной темы на другую, и казалось, ему не будет конца. Захматовой пришлось рассказать и о себе.

После того как китобои «Веги» были изгнаны из советских вод, она некоторое время работала в Петропавловске. Потом была послана на Чукотку, разъезжала по стойбищам, лечила больных, помогала внедрять новый быт, да так и осталась здесь.

– Это все Тнагыргин виноват, – рассмеялась Елена Васильевна. – Надо же мне было встретиться с ним! Совсем уж собралась уезжать, а тут он приехал из Ленинграда. Он у меня ученый, институт окончил.

Когда заговорили о делах китобойной флотилии и Захматова узнала, что на «Приморье» есть иностранные гарпунеры, она сердито нахмурила брови.

– Смотрите за ними, товарищи, в оба. От них можно ожидать всяких пакостей. Я знала гарпунера Юрта Бромсета. Это он убил Ивана Алексеевича... Кроме него некому.

Журба, на радостях выпивший больше остальных, сжал свой огромный кулак:

– Не прощу им, подлецам, смерть Джо, Ивана Алексеевича. Не прощу...

– Сначала надо поймать на месте преступления, – спокойно сказала Захматова. И все почувствовали в ее словах уверенность и силу.

Поздно вечером китобои вернулись на судно. Прощаясь с ними, Захматова жалела, что ей не скоро теперь придется увидеть Журбу и остальных своих гостей, ставших за короткое время такими близкими.

– Когда-нибудь снова увидимся, – говорила она с надеждой. – А теперь желаю вам счастливого плавания и богатой охоты! А ты, – обратилась она к мужу, – долго не задерживайся.

3

С утра все были на палубе. День выдался пасмурный, ветреный. Тнагыргин стоял с Орловым на мостике. Тут же была и Горева. Судно шло мимо мыса Дежнева. Птицы усеяли берег. Над головами проносились тучи вертких кайр. Недалеко от судна на зеленоватой воде покачивались маленькие нырки.

На востоке показался остров Ратманова, вдали за сизой пеленой угадывался берег Аляски.

Небо было тяжелое, непогодливое. Тучи низко клубились над головой, меняя свои очертания.

– А вот и полярка свои визитные карточки шлет! – пошутил кто-то из матросов, пряча лицо в воротник полушубка.

Небольшие льдинки мелькали в волнах, со звоном били о борта. Оторвавшись от скрытого где-то за горизонтом ледяного поля, плыли по морю обломки самой причудливой формы.

– Грязные льдины, – сказала Горева Орлову и вдруг смущенно взглянула на него: не смеется ли он над ее ошибкой?

На льдинах лежали огромные, с метровыми бело-желтыми клыками усатые моржи. Подняв круглые морды, они смотрели по сторонам и, заметив судно, устремлялись к бледно-зеленой ледяной кромке. С громким плеском звери бултыхались в воде, поднимая каскады брызг. Маленькие шустрые нерпы подплывали к самому борту и, высунув любопытные морды, глядели на моряков круглыми, словно удивленными глазами.

Орлов смотрел за борт, искоса поглядывая на Гореву. Лицо капитана было серьезным. Выходя в рейс, он надеялся, что пребывание на одном судне с Горевой сблизит их, яснее определятся их отношения, но ошибся: Горева держалась отчужденно и избегала разговоров, не касавшихся дела. Орлову невольно пришлось вести себя так же. В то же время он видел, что Нина охотно и много беседовала с Куриловым, весело смеялась над произношением Грауля.

Вот и сейчас она сбежала с мостика и, указывая на льдины с моржами, о чем-то спрашивала Грауля. Немец стал объяснять, и звонкий смех Горевой прокатился над палубой. Капитан ревниво взглянул на них и недовольный ушел в рубку к штурману.

Вернул его на мостик Курилов, находившийся в бочке на фок-мачте:

– Фонтаны!

Все стали смотреть в ту сторону, куда показывал Курилов, но там, в туманной дымке, еще ничего не было видно.

На палубе установилось напряженное ожидание. Моряки почему-то переговаривались вполголоса. Грауль возился у пушки.

Наконец, справа, а потом слева по борту показались фонтаны. Еще через несколько минут можно было разглядеть блестевшие в воде спины животных.

Грауль подал команду и приготовился к стрельбе. Началась охота. Курилов спустился с фок-мачты и следил за Граулем, за каждой его командой, движением. Леонтий все больше заинтересовывался гарпунерским делом. Его удивило, что гарпунер не стрелял, хотя кит, повернувшийся боком к судну, представлял собой хорошую мишень. Грауль требовал завести судно в хвост животному, напуганному шумом машины. Шли часы. Кит снова оказался совсем близко: он шел наперерез ходу судна.

– Эх, сейчас бы стрелять! – не выдержав, воскликнул Курилов. – Цель-то какая! А?

Но гарпунер вновь приказал, чтобы судно зашло киту в хвост, и только после этого выстрелил. Лишь после четвертого гарпуна кита подтянули к борту. Было решено подарить эту первую добычу у берегов Чукотки жителям чукотского поселка. Тнагыргин с благодарностью принял подарок:

– Теперь наш поселок надолго обеспечен мясом и салом.

Чукча взглянул на тушу кита и о чем-то задумался. Оставив его на мостике, Орлов ушел к радисту и передал на базу сообщение о том, что обнаружены китовые стада. Северов ответил: «Снимаемся с якоря. Подарок местному населению одобряем».

«Труд» с развевающимся вымпелом разрезал студеные воды. Он вел на буксире первого кита, добытого на севере – на открытых советскими китобоями летних северных пастбищах морских исполинов. Орлов впервые за время плавания на китобойце испытывал чувство горделивого удовлетворения.

... Встреча с Захматовой взволновала и растревожила старого боцмана. На него нахлынули воспоминания обо всем, что было на норвежской флотилии «Вега». И эти воспоминания ничего, кроме боли и печали, не принесли Журбе. Максим Остапович помрачнел, стал угрюмее, хотя по-прежнему умело выполнял свои многочисленные обязанности.

Увлеченные разведкой китовых стад, занятые трудными вахтами, постоянной борьбой с неспокойными водами, китобои не замечали перемен в характере своего боцмана. Однако это не прошло мимо внимательного, все замечающего Грауля. Уже утром, после посещения моряками берега, гарпунер уловил на себе пристальные и недружелюбные взгляды Журбы.

«Что-то этот боцман слишком часто стал смотреть на меня, – думал Грауль в беспокойстве. – Может, узнал меня? Но на «Веге» мы с ним, кажется, не встречались».

Гарпунер не подавал вида, что заметил внимание боцмана, но был все время начеку. Журба же думал иначе: «Этот немец чужой нам человек. Сколько нам пакостили норвежцы. Права Захматова, что и этот может нам песочку в глаза насыпать».

Боцману не терпелось скорее встретиться с Ли Ти-сяном. Как только китобойные суда сошлись вместе, Журба немедленно поднялся к китайцу. Товарищи встречались редко. Ли Ти-сян всегда был рад Журбе, старался его угостить чем-нибудь повкуснее. Работа по разделке китов не мешала ему в редкие свободные часы заниматься кулинарией.

– Вот что, Лешка, – говорил Журба, сидя с Ли Ти-сяном в пустой кают-компании базы, – видел я товарища Захматову, Елену Васильевну. Помнишь, на «Веге» врачом была?

– Мадама видел! – воскликнул китаец и заулыбался: – Ай-я-ха, почему моя не знай. Моя шибко его уважай. Как его живи?

Жадно слушал Ли Ти-сян рассказ Журбы о неожиданной встрече, часто перебивал боцмана, то и дело восклицал:

– Шибко холосо.

Едва же Журба заговорил о том, как Захматова отзывалась об иностранцах, китаец помрачнел:

– Мадама правда говори. Его чужой люди, его наша товалиса нету. Гарпунера Грауля моя знай. Его был «Вега»; моя говори, говори Степанов. Его говори, что моя глаза плохой...

Ли Ти-сян сокрушение покачал головой, с обидой поджал губы. Журба похлопал его по плечу.

– Твердишь ты о Грауле, как сорока, одно и то же. Если бы он был на «Веге», то его больше бы не пустили сюда. Да и я не помню его там.

Ли Ти-сян уже не раз высказывал Журбе свое подозрение, но Журба был глубоко убежден, что его товарищ ошибается.

– Твоя не помню, моя видела, – загорячился Ли Ти-сян. Журба остановил его: – Ладно, Лешка. Хватит пока об этом.

Но китаец не мог успокоиться и после того, как ушел Журба, долго еще сидел за столом задумчивый и мрачный. Нет, он не ошибся. Как этого не могут понять его друзья и даже самый близкий друг Максим?

1

– Привет единоличникам! – звонко крикнул кто-то с палубы «Приморья». Раздался дружный хохот. Смеялись рабочие, моряки, громко с удовольствием хохотал Степанов, сдержанно улыбался Геннадий Алексеевич.

Никогда еще Можура не переживал такого стыда. Каково стоять на мостике под насмешками всей флотилии!

Он подвел свое судно к базе и, передав единственного кита, повернул на север, за мыс Пассена, чтобы не слышать насмешливых голосов, несшихся вдогонку:

– Не рискуйте!

– Не надорвитесь!

– Не берите больше одного!

Можура переступал с ноги на ногу, сдерживая себя, стараясь успокоиться. Как сейчас ему хотелось вбежать в каюту Грауля, схватить этого немца за плечи и спросить его: долго ли он будет позорить судно?

С тех пор, как флотилия пришла в Чукотское море и Грауль вернулся на «Шторм», он работал хуже других гарпунеров – бил китов по одному в день. Редко, может быть, раз в неделю, ему удавалось за сутки взять двух китов. Внешне гарпунер был старателен, тщательно целился, но позволял раненому животному по нескольку часов таскать за собой судно.

Однажды «Шторм» подошел к базе следом за «Трудом», у которого было три кита, и «Фронтом» – с двумя китами. У Можуры же, как всегда, тянулся на буксире один кит.

Ли Ти-сян, увидев добычу «Шторма», покачал головой:

– Его опять единоличника есть! Моя знай, гарпунер плохой человека.

С легкой руки китайца и пошло по флотилии гулять это прозвище – «единоличник». Сам того не подозревая, Ли Ти-сян охарактеризовал положение отстающего китобойца. Грауль категорически отказался участвовать в соревновании, и экипаж «Шторма» оказался как бы выключенным из общей кипучей борьбы всей флотилии за лучшие результаты промысла.

– Что нам делать, товарищи? – обратился Можура к Курилову и механику. – Этот гарпунер мне все печенки испортил, сколько с ним ни говорил – бесполезно.

– Попытайтесь еще раз, – предложил Курилов.

– Да я смотреть на него не могу, а не то, что разговаривать! – Можура засопел трубкой, спрятал глаза под нависшими бровями. – Давай-ка, Леонтий, ты с ним попробуй по-немецки...

Грауль, развалившись в кресле, равнодушно слушал бочкаря. Исчерпав весь запас немецких слов, Курилов перешел на русский язык.

– Вы – один человек – заставляете тащиться в хвосте всю команду, двадцать три человека!

– Их всех можно заменить, а гарпунера не заменишь, – по-немецки сказал Грауль и с ноткой снисходительности добавил: – Хотя вам этого не понять. Я подписал договор на шестьдесят китов за промысел. Вы их получите. Чего же еще вы хотите от меня?

– Вы можете убить сто китов! – горячо заговорил Курилов, с трудом понимая гарпунера. – Смотрите, сколько китов вокруг. Кругом фонтаны!

– Я очень стараюсь, – сдержанно ответил Грауль. Он самоуверенно смотрел на Курилова. – Я всегда и везде так работал, и мной были довольны.

– Но Андерсен, Нильсен! – вскипел Курилов. – Они бьют больше!

– Им везет! – спокойно пожал плечами Грауль.

Продолжать спор было бесполезно. Курилов ушел. Грауль улыбнулся ему вслед. Убедившись, что изменить ничего нельзя, Можура старался подходить к базе в темноту, но и это его не спасало. Обязательно кто-нибудь крикнет:

– Единоличник притопал! Все на аврал!

А Грауль охотился по-прежнему. Гарпуны, выпущенные им, чаще падали в воду, чем попадали в цель.

«Неужели так трудно попасть в кита из гарпунной пушки? – думал Курилов. – Интересно, смог бы я стрелять из нее?»

Когда Грауль промахнулся в кита, лежавшего неподвижно в двадцати метрах от судна, Курилов с горячностью сказал капитану:

– Разрешите мне стать к пушке. Постараюсь зря порох не переводить.

Можура был вне себя от своего бессилия, от того, что он лишен возможности пойти навстречу Курилову, помочь ему стать гарпунером. «Пора, давно пора нам подумать о своих гарпунерах», – эта мысль не давала капитану покоя.

Грауля пригласил к себе Северов:

– Мы недовольны вашей работой, господин Грауль.

– Я тошно выполняйт договор! – ничуть не смутившись, сказал гарпунер.

Беседовал с Граулем и Степанов, но с тем же результатом.

А тут еще по-прежнему часто рвались лини. Это доставляло много хлопот и гарпунерам, и всем китобоям. У Нильсена ушли два кита, оборвав линь с гарпунами, то же случилось и у Андерсена. Андерсен отчаянно ругался – клял всех, кто изготовляет тросы, канаты.

Нильсен, после того как у него ушел третий кит, долго рассматривал линь в месте разрыва. Потом он попросил у капитана бинокль и, вывернув линзу, превратил ее в лупу. Случайно мелькнувшее у него подозрение подтвердилось: в том месте, где линь порвался, ткань его была чуть-чуть светлее, но заметить это было почти невозможно.

Захватив с собой отрезок линя, Нильсен почти вбежал в камбуз к дяде Мите.

– Надо показать это капитану. Линь испорчен, – торопливо заговорил гарпунер.

В лаборатории базы было установлено: линь пережжен кислотой. Капитан-директор послал Дукину телеграмму: «Линь американской фирмы умышленно поврежден».

На базе кипела работа. Разделка китов велась днем и ночью. Ли Ти-сян со своей бригадой начал управляться с пятью китами за сутки. Люди вновь ходили измазанные жиром и кровью китов, но довольные. Спали мало. Работали все, кто был свободен от вахты.

Степанов в высоких резиновых сапогах и брезентовом костюме стал резчиком в бригаде Ли Ти-сяна. Китаец посмеивался:

– Теперь моя капитана. Твоя работай мало-мало хоросо.

Степанов смеялся и подмигивал Ли Ти-сяну:

– Научусь, буду не хуже тебя китов потрошить!

А китов было много. Они уже покачивались у обоих бортов «Приморья». Тнагыргин привел на вельботах своих земляков. Чукчи разделывали китов у берега. На запах мяса слетались бесчисленные чайки. Птиц было такое множество, что, осмелев, они садились на огромные туши китов, вокруг которых суетились люди.

Вскоре вся флотилия отмечала торжественное событие. Китобои «Труда» первыми добыли шестьдесят китов. В этот день, когда возвращавшийся с охоты «Труд» показался из-за мыса, воздух дрогнул от мощного гудка «Приморья».

Орлов поднялся на базу, одетый в парадный китель, выбритый. Он рапортовал Северову, не скрывая гордости. И капитан-директор, и Степанов, и все, кто находился в это время на базе, поздравляли капитана китобойца.

Когда руководители флотилии прибыли на китобоец, чтобы поздравить гарпунера и весь экипаж, Андерсен был удивлен происходящим.

– Почему все довольны? – спросил он. – Деньги-то за убитых китов получаю я.

– Мы радуемся, что вы, Андерсен, и все китобои судна «Труд» хорошо поработали, – сказал капитан-директор.

– Видно, мне этого не понять, – задумчиво покачал головой Андерсен. – Но обещанные десять китов я тоже возьму.

– Мы вам верим, – улыбнулся Степанов. – А теперь, господин Андерсен, мы с удовольствием выпьем с вами по стаканчику за ваши будущие успехи.

– О! – только и мог произнести польщенный гарпунер и, схватив помполита за рукав, потащил в свою каюту.

Подняв стакан, Степанов пожелал Андерсену хорошей охоты. Они выпили. Гарпунер подумал: «Как хорошо, что тогда, на берегу бухты, он не поддался Граулю. Черт возьми, Андерсен честный человек, и с русскими он будет дружить...»

Успех Андерсена подстегнул Нильсена, который теперь не отходил от пушки. Весь экипаж «Фронта» помогал гарпунеру, как мог. Люди образцово несли вахты. Китов уже становилось меньше, стада редели. В погоне за китами «Фронт» доходил до кромки льда, пугая моржей.

Однажды «Фронт» пришвартовался к ледяному полю. Вдали показался огромный белый медведь. Он подошел совсем близко к судну, остановился, втягивая ноздрями воздух и не обращая внимания на крики моряков.

Дядя Митя вылил из ведра на льдину остатки обеда. Медведь обнюхал обглоданные кости, вареный картофель и стал есть. Подобрав все крошки, он начал ходить вдоль судна. Тогда дядя Митя спустил на веревке ведро с супом. Медведь сунул в ведро морду и съел все дочиста. Матросы смеялись:

– И мыть не надо, дядя Митя!

А медведь, отойдя от судна чуть подальше, лег на спину и стал кататься, задрав лапы кверху.

Нильсен выполнил годовой план неделю спустя после Андерсена. К этому времени убил пятьдесят первого кита Грауль. Это был его последний кит. Сколько потом он ни стрелял, все было впустую. Охота остановилась.

Слива шумно возмущался:

– Что он морочит нам головы? Пришвартовать его до той пушки тросом на мертвый узел и сказать: бей кита, пока план не будет. А нет плана – кормить его треской соленой!

Море дышало осенью. Гуще поплыли на юг льдины, вода стала неприветливой – сине-сизой, почти серой – такой же, как низкое холодное небо.

Часто выныривали усатые, клыкастые моржи. Обведя море немигающими глазами, они взбирались на зеленые льдины, но держались на них недолго. Звонко шлепнув ластами, как иногда хлопают в ладошки купальщики, они шумно ныряли в воду.

– Уходят киты, – говорила Горева Степанову. Одетая в полушубок с пушистым воротником, она стояла рядом с помполитом, который был в обычном своем кожаном пальто.

Обветренное, с шелушащимся от полярного солнца носом лицо девушки дышало здоровьем. Однако она выглядела усталой. Степанов подумал: «Молодец. Не жалуется. Послать на зиму в дом отдыха, в Крым. Хотя нет – надо послать учиться, на Старцева нечего рассчитывать». Горева заметно волновалась; до июня основная масса китов приходит в Ледовитый океан и держится тут все лето, а с конца сентября или с начала октября китовые стада начинают обратный переход.

Горева выжидающе посмотрела на Степанова.

– Но это не окончательный вывод, – отозвался он.

– Этот вывод совпадает с высказываниями Северова! – горячо отозвалась она.

– Очень хорошо, – согласился Степанов. – Однако предстоит сделать многое, чтобы мы отлично знали пути миграции китовых стад в наших водах.

– Когда-нибудь это будет, – мечтательно сказала Нина.

– Обязательно будет, и не когда-нибудь, а в ближайшие годы. – Степанов посмотрел в море. – Ты слышала о том, что, когда в деревне поспевает урожай, люди начинают выборочную уборку. Так и мы должны на китов охотиться. Брать самых взрослых, больших животных, а не всех, какие попадаются.

Горева с интересом слушала Степанова. Помполит подтверждал ее собственные мысли. Ведь об этом же самом долгие часы размышляла она, склонившись над картой, отмечая места охоты, наблюдая за морем.

– Решающее слово в этом деле, в охране богатств наших морей, должны сказать вы, научные работники, – закончил Степанов.

– Михаил Михайлович! – засмеялась Горева. – Вот вы называете меня научным работником, а я ведь всего только простая лаборантка-химик.

– Сегодня ты лаборантка, – сказал Степанов, – а завтра должна быть научным работником!

– Я что-то не пойму вас.

– Подумай, – Степанов сделал паузу и предложил: – Не пойти ли тебе учиться?

– Уйти с флотилии? – удивилась и испугалась Горева. У нее невольно мелькнула мысль об Орлове.

– Да! – кивнул Степанов. – Но не надолго! Зимой ты будешь учиться, а летом плавать с нами. Тут хорошая практика. После учебы будешь работать в научно-исследовательском институте.

Девушка неуверенно улыбнулась. Предложение Степанова было для нее неожиданным, но заманчивым. Прежде чем на него ответить, надо серьезно подумать.

Но Степанов и не ожидал от нее сейчас ответа. Он снова смотрел в море и продолжал:

– Будь у нас свои специалисты по китам, мы не искали бы их вслепую!

2

На флотилии объявили неделю ударника. И в первый день чествовали Нильсена. Он выполнил свое обязательство, обогнав на двух китов Андерсена.

База встретила «Фронт» еще более торжественно, чем неделю назад встречала «Труд». Состоялся митинг. Когда Нильсен поднялся на «Приморье», его подхватили на руки, и он, как мяч, взлетел в воздух. А через неделю китобои сверх годового плана добыли еще шестнадцать китов. Впереди вновь оказался Андерсен.

Флотилия взяла курс на юг. Разделка последнего кита была закончена. На чисто вымытых площадках никого не было. Холодный северный ветер загнал всех вниз, в теплые каюты. Только на задней площадке повара всех трех китобойцев опаливали огромного кабана, которого откармливали в течение всего рейса.

– Ворочай медленно. Смотри, чтобы кожа не потрескалась, – командовал дядя Митя.

Горьковатый дымок паленого щекотал ноздри. Степанов засмеялся:

– Слюнки бегут.

На базе чувствовалось праздничное оживление. Хлопали двери кают, женщины пробегали с утюгами. Около Ли Ти-сяна собралась большая группа рабочих. Он ловко щелкал ножницами, подстригая каждого по его вкусу и, как заправский парикмахер, занимал клиента разговорами.

Рабочие посмеивались:

– Наш Ли Ти-сян стрижет и бреет китов и китобоев.

– А нерпу ты можешь побрить? – спрашивал китайца белобрысый парень, заранее улыбаясь в ожидании, что тот скажет что-нибудь смешное.

Но бригадир презрительно прищурился:

– Нерпа брить моя могу, – дурака брить не могу.

Раздался взрыв хохота. Не мог удержаться от смеха и Степанов. В хорошем настроении он пошел к себе в каюту: дело завершено, план выполнен, все люди наслаждаются заслуженным отдыхом. Помполит вдруг почувствовал, как сильно он устал.

Гудок «Приморья» напомнил Михаилу Михайловичу, что нужно идти на торжественный вечер. Когда помполит пришел в клуб, там собрались уже почти все команды китобоев. Над сценой ярко горел лозунг: «Ударникам китобойной флотилии – пламенный привет!»

– С праздником! – поздравляли Степанова с разных сторон.

Под аплодисменты в президиум избрали Данилова, Ли Ти-сяна, Орлова, Нильсена, Гореву, Журбу. Потом все очень внимательно слушали доклад Северова. И каждый чувствовал, что в общих итогах первого промысла первой советской китобойной флотилии – сто девяносто шесть добытых китов – есть частица его труда. Только один Грауль не разделял общего мнения. Он сидел на передней скамейке и холодным, равнодушным взглядом посматривал на президиум.

Капитан-директор сказал, заканчивая речь:

– Сегодня мы чествуем советских китобоев, осваивающих новое для них дело. Своей ударной работой они привели флотилию к крупной трудовой победе. Но это, товарищи, только начало, первый шаг. Впереди большая работа. Наша флотилия должна стать лучшей в мире!

– Станет! – прогудел Данилов.

Северов вручал билеты ударников лучшим людям флотилии. Андерсен молча принял красную книжечку и, неловко держа ее в своих больших руках, вернулся на место, такой же пунцовый, как книжка. Аплодисменты, которыми наградили его собравшиеся, разволновали старика. Его глаза застилал туман. Впервые в жизни Андерсену аплодировали, и не за какой-нибудь выдающийся подвиг, а за работу, за ту работу, за которую он получает деньги.

Дошла очередь и до Нильсена. Степанов, зачитывавший список, назвал его имя:

– Мистер Нильсен!

Раздались еще более громкие аплодисменты. Гарпунер подошел к столу и, повернувшись к затихшему залу, с трудом, но внятно произнес:

– Вы сделали меня настоящим китобоем и счастливым человеком. Спасибо! Я теперь есть советский гарпунер!

– Ура Нильсену! – раздалось из зала.

– Ура! –.подхватили многие десятки голосов. Андерсен недоумевал: «Я ведь убил больше китов, чем Нильсен, а мне не кричали «ура». Почему?»

Журба, оглушительно хлопая в ладони, наклонился к Андерсену и прокричал:

– Вот видишь, как Нильсена возносят! Он первый соревнование начал.

Андерсен уловил только одно слово «соревнование» – и сказал себе, что на следующий сезон он не опоздает начать это дело раньше всех.

1

Китобойная флотилия проходила мимо мелких островков. На них желтоватыми точками блестели редкие огни деревушек японских рыбаков, у берегов ходили рыболовные суда – кавасаки, сейнера... Было мирно и тихо.

«Шторм» шел в кильватере, замыкая колонну. Несмотря на то, что впереди были видны гакобортные огни флотилии, Можура часто сверялся по карте. Он вел «Шторм» с такой точностью и аккуратностью, словно сдавал экзамен по судовождению.

Не доверял Можура, как и все китобои, ни мирному виду островков, ни тишине. Можура был уверен, что за флотилией сейчас следит не одна пара глаз, сверкая линзами биноклей. Недаром с наступлением темноты все ближе подходят рыболовные суда – одни отстают, другие идут навстречу.

Теплый ветерок приятно обдувал лицо. Чувствовалось теплое течение. Море было точно усыпано миллионами блесток – голубоватых, серебристых, зеленых.

Можура ходил по мостику, заложив руки за спину, с биноклем на груди. Временами с грохотом полз в роликах штуртрос. Из открытого светового люка машинного отделения упругой струей шел теплый воздух с запахом масла. Доносились тяжелые вздохи машины. Как большая оса, жужжала турбодинамка.

Неожиданно из темноты наперерез «Шторму» вырвался кавасаки.

– Лево руля! – дал команду Можура.

Китобоец, зарываясь в воду, круто взял влево. Столкновение с японским судном было предотвращено. Слива погрозил кулаками в темноту.

– За эти штуки у нас в Одессе фотографию портят! – крикнул он.

– Вот черти, – возмущался Можура. – Ну, куда, дьяволы, лезут! Прямо под форштевень. Перережем пополам» как бритвой!

Китобоец разрезал темноту ходовыми огнями.

– Это политика, – сказал Курилов. – Вот стукни мы такую галошу – она на дно, команда на шлюпки. У них они наготове! И на берег! А завтра на весь мир затрубят: «Караул! Советское судно таранило мирных рыбаков». Или еще хуже – не успеешь оглянуться, как их миноносцы подлетят.

Слева вырисовывались контуры небольшого островка. За кормой от вспененной винтом воды стелилась горящая беловатыми огоньками лента... Вдруг китобоец замедлил ход, точно его задержала невидимая рука.

- Дрынь! Дрынь! – зазвонил телеграф.

– Стоп машина!

Судно остановилось.

На палубу выбежали свободные от вахты моряки.

– Что случилось?

– Погасить палубные огни! – скомандовал Можура. На судно навалился густой мрак. Капитану было ясно: японцы поставили перед китобойцем крепкие сети, и судно намотало их себе на винт. Можура приказал:

- Соблюдать полную тишину. Кавасаки недаром шел нам навстречу. Он заставил нас отвернуть в сторону нарочно расставленных сетей.

– А если по радио сообщить на базу? – шепчет кто-то в темноте.

Ходовые огни базы и китобойцев растаяли в темноте. На судне установилась напряженная тишина. Можура позвал:

– Коммунисты, комсомольцы, стармех, боцман и старпом, ко мне!

– Положение наше тяжелое, – сказал капитан, когда все собрались. – По радио на базу сообщать о себе мы не можем. Прежде чем она окажет нам помощь, нас арестуют японцы. Для этого они и поставили ловушку. Нам остается одно: молчать. Но молчать хорошо сейчас, когда вокруг темнота, ночь. А если к сетям придут японцы, – мы будем уведены в ближайший японский порт! Надо как-то сбросить с винта сеть.

Он обвел глазами собравшихся:

– Придется резать сеть! Это – единственный выход.

– Разрешите начать? – вставая, проговорил Курилов. Можура кивнул ему. Да, именно от Курилова ждал он этого. Все вышли на палубу.

Леонтий попробовал на пальце острый нож. Можура указал стармеху:

– Позаботьтесь насчет освещения, но только так, чтобы свет лампы падал прямо на воду и не был виден со стороны.

На корме спустили штормтрап, у самой воды повесили лампу. Высоко над головой горели крупные звезды. Леонтий разделся, густо обмазал тело машинным маслом, обвязал вокруг талии тонкий трос и, переступив через поручни, спустился по трапу в воду.

На яркий электрический свет в воде собрались рыбы. Мелькали их серебристые тела. Плавала студенистая с красноватой бахромой медуза.

– Может, комбинезон наденешь? – заботливо спросил Можура.

– Нет, так лучше, свободнее, – откликнулся Леонтий.

Решительно войдя в воду и набрав полную грудь воздуха, он скрылся в воде. Медленно потянулись секунды, минуты...

– Как он там? Сможет ли сделать? – шепотом переговаривались столпившиеся на корме китобои.

– Сделает! А не успеет – мы закончим! – бросил Слива. Лицо его обострилось, глаза, не отрываясь, смотрели в воду.

Веревка в цепких руках Сливы задергалась, он начал быстро тянуть ее вверх. Двое моряков перегнулись через поручни, чтобы подхватить всплывающего Курилова. Он вынырнул шумно, с плеском, и, захватив широко открытым ртом воздух, ухватился рукой за штормтрап.

– Ух! – Тяжело переводя дыхание, Леонтий поднялся на палубу. В руках у него были обрезки сети.

– Ну что? Как там? – посыпалось со всех сторон.

– Метров пятнадцать намотало на винт. Сеть новая. Осталось еще половину срезать.

– Как водица, холодная? – как бы беззаботно, ради любопытства, поинтересовался Слива.

– Водица холодноватая. Но если душа теплая, то в самый раз.

– Сейчас у нас будет полный морской порядок, – сказал Слива, стаскивая с себя робу. – Ну-ка, детки, привяжите меня знаменитым бим-брам-шкотовым узлом. Нож давайте! – И Слива, сложив над головой руки, смаху бросился в воду...

– Вот чертяка! – проговорил кто-то. Снова медленно тянулись секунды...

Слива не подавал никаких сигналов. Сверху было видно, как шарахались рыбы. Временами подхватывались течением смутные белые лоскутья отрезанной сети.

На палубу вышел Грауль:

– О! Маленький аварий! Нехорошо, нехорошо. Мы испортили чужой сети. Ай! Ай! Это ошень плохо. Надо давай радио!

– Идите отдыхайте, – едва сдерживая гнев, сказал Можура.

– О! Затем отдыхать? Надо звать на помощь!

Грауль был уверен, что советский китобоец оказался в безвыходном положении.

– Ты слыхал, что он предлагает? – сквозь зубы переговаривались матросы. – Вот сволочь!

– Как там Слива? Что-то, не подает сигналов.

А ты подергай, может задохнуться, ведь сколько времени прошло.

– Наверно, минута прошла...

Матрос натянул конец, но в ответ веревка начала часто дрожать в его руке. Боцман, как видно, злился и дергал за конец, чтобы ему не мешали.

– Жив наш боцман!

Подымая бурун воды, Слива всплыл и тут же закричал:

– Ух, давай, выбирай. Я вот тебе дерну! – накинулся он на матроса. – Только примостился резать, а он дерг да дерг... Что я тебе – бычок на крючке?

– Ну, а дела, дела-то как там?

– Прочтете в докладной, а сейчас срочно полстакана спирту, надо промыть внутренности, а то совсем просолились!

Залпом выпив, Слива сказал:

- Пока, хлопцы, бувайте здоровы!

Шумно вздохнув, он снова нырнул в воду.

Вдали за островками затарахтел мотор. Его частая дробь ясно доносилась по тихой спокойной воде. Моряки всматривались в темноту.

– Несет черта!

Можура насторожился. Что делать, если подойдут японцы? Успел бы Слива.

Звук мотора становился громче. Японцы шли к сетям.

– Неужели не успеем? – спросил кто-то тревожно.

– Спокойствие! – раздался голос Можуры. Капитан впился руками в поручни. Слива вынырнул и, ухватившись за конец, прохрипел:

– Тяни быстрей, тяни, хлопцы... За мной теща прет... Сливу выхватили из воды. На том месте, где он только что был, извивались серые, словно змеи, плети – щупальца осьминога, но, попав в яркий свет лампы, они исчезли в глубине.

– Вот гад, чуть не сцапал, – возмущался Слива. – Капитан, все готово, можно работать!

Слива убежал греться в машинное отделение. Японское судно было совсем рядом. Ходовые огни быстро приближались к китобойцу.

– Жах! Жах! Ух-х-х! – винт сделал первый оборот.

С японского катера визгливо кричали и сигналили. Китобоец, включив освещение, вспенил воду и дал полный ход...

2

В день прихода во Владивосток Грауль направился в немецкое консульство.

Глубоко спрятав руки в карманы мехового пальто, гарпунер неторопливо шел по вечерней, ярко освещенной главной улице имени Ленина. На зданиях пылала иллюминация. Развевались красные флаги. Густым потоком двигались по тротуарам люди. На рейде выстроились корабли. Их силуэты были очерчены нитью огней. Во всем чувствовалось праздничное оживление. Был канун годовщины Великой Октябрьской социалистической революции! На всю улицу гремели репродукторы. Диктор сообщал: «Фашистская Германия вышла из Лиги наций; по всем ее городам и селам идут погромы и убийства коммунистов: Ван-дер-Люббе все еще пытается обвинить Димитрова; узникам Скотсборо[56] грозит электрический стул; в Англии четыре миллиона безработных; японские войска расстреливают невинных китайских жителей. В это время в Советском Союзе на Челябинском тракторном заводе пущен гигантский литейный цех – лучший в мире; началось регулярное движение судов по Беломорско-Балтийскому каналу; в Ленинграде завод «Электросила» изготовил первый в мире мощный высокочастотный генератор. Шестнадцатую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции советская страна встречает новыми грандиозными успехами на фронте мирного строительства».

... Грауль глубоко затянулся дымом сигары. Он не спешил к консулу, предчувствуя, что разговор будет не из приятных. Что ж, он сделал все, что было в его силах, и если они прозевали флотилию, когда она еще рождалась, а потом шла вокруг света, то это уж не его вина.

Грауль свернул с улицы Ленина на боковую Пушкинскую, круто взбегавшую вверх, и стал подниматься по ней, мимо темной громады собора. Уныло гудел ветер в голых ветвях деревьев. Собор стоял, как темный островок, среди ярко освещенного города.

Отто крепче сжал зубами сигару, направляясь к деревянным решетчатым воротам между каменными столбами. За ними стоял двухэтажный, с освещенными окнами деревянный дом. На флагштоке развевалось алое полотнище с белым кругом в центре и извивающейся в нем черной свастикой.

Грауль толкнул калитку, пересек маленький мощеный дворик и вошел в консульство. Служащий проводил его в кабинет консула.

Из-за стола поднялся человек в штатском костюме.

Консул, здороваясь, не подал гарпунеру руки. Пристально глядя в его глаза, он сказал холодным тоном:

– Вы не справились с заданием, Грауль.

– Обстоятельства сложились так, что...

– Я вас вызвал сюда не для того, чтобы выслушивать ваши объяснения. – Консул шагнул к окну и указал на бухту. – Там стоит китобойная флотилия. Она добыла двести четыре кита!

– Восемь китов были добыты Андерсеном и Нильсеном во время перехода во Владивосток, – начал было Грауль.

– Знаю! – резко прервал его консул. Он стоял, заложив руки за спину. – Можно договориться с гарпунерами?

– Безнадежно. Нильсен перешел к ним, – кивнул Грауль в сторону окна, через которое были видны часть бухты и освещенные огнями улицы. – Андерсен категорически отказался от денег.

– Нильсена убрать через Гонолулу, ну, а Андерсен ведь когда-то пробовал опиум. Слушайте, что надо сделать...

... В номере Грауля, который он снял в лучшей гостинице города – «Версаль», было шумно. В углу, на подставке трюмо, завывала виктрола. За столом, уставленным бутылками и закусками, развалились в креслах гарпунеры. Сизый табачный дым стоял в воздухе слоями. Андерсен в расстегнутой рубашке и воротничке, державшемся на запонке (галстук и пиджак валялись «а полу), пытался размахивать руками в такт музыке. Из стакана расплескивался коньяк, и Андерсен смеялся. Потом он подошел к зеркальному шкафу и долго смотрел в него, пытаясь сосредоточиться.

Нильсен пил мало. Сколько Грауль ни настаивал, Олаф не хотел быть пьяным. Он обещал дяде Мите, что будет у него в гостях. Было уже девять часов вечера. Ну что ж, к десяти он придет. Хороший гость не должен рано приходить. Сегодня вдвойне приятный день. Грауль пригласил его и Андерсена к себе на обед. На угощения немец не скупился. Значит, Грауль и Андерсен признали его. Теперь он настоящий гарпунер.

– Я очень огорчен, – прошептал, наклонившись к Нильсену, Грауль, – что ошибся в вас. Вы прирожденный гарпунер. Я рад, что в нашем Союзе прибавился еще один достойный член.

– Меня примут в Союз? – спросил Нильсен.

– Несомненно, – кивнул Грауль и предложил Олафу сигару. – Остается теперь сделать немногое: побывать в Гонолулу, встретиться с членами совета Союза гарпунеров, и вам будет всегда обеспечено место на любой китобойной флотилии мира

– О! – улыбнулся Нильсен. Правда, он не собирался скоро уезжать из России, здесь очень хорошо работать, но об этом Нильсен предпочел умолчать.

– Я думаю месяц – другой провести на Гавайях, – как бы между прочим сказал Грауль. – Было бы хорошо, если бы и вы со мной поехали. Я бы там рекомендовал вас, мой друг...

Нильсен был польщен предложением Грауля. Правда, на Гавайи его не тянет, но раз Грауль предлагает, то он об этом подумает. Норвежец бросил взгляд на часы: о, ему пора идти!

Грауль не задерживал Нильсена. Они чокнулись, выпили на прощанье, и Грауль вновь повторил свое предложение. Норвежец кивнул: он согласен.

Они обменялись крепким рукопожатием и расстались, оба довольные друг другом. В этот момент раздался звон стекла. Грауль быстро обернулся. Ах. вон что! Андерсен разбил бутылкой из-под шампанского зеркало! Серебристые осколки лежали у его ног. Отто схватил гарпунера за плечо и усадил в кресло.

– Что там за морда на меня смотрела? – спросил Андерсен, не узнавший себя в зеркале.

Грауль не успел ответить. В номер вошла дежурная, и Андерсен, с трудом засунув в карман руку, вытащил пригоршню денег:

– Плачу!

Деньги посыпались на залитый, затоптанный ковер... Потом Грауль что-то шепнул на ухо Андерсену. Тот сначала не понял, но Грауль терпеливо повторил еще несколько раз одно и то же, и Андерсен, наконец, хлопнул его по плечу:

– А ты, черт возьми, парень стоящий! Они вышли из гостиницы и по крутой улице спустились к базару. С Амурского залива тянул ледяной ветер. Базар был погружен в темноту.

Грауль подвел Андерсена к воротам какого-то темного двора. В глубине его тускло желтели огоньки. Тянуло прогорклым маслом, гнилью, слышались крики. Из тьмы к гарпунерам бесшумно прибежал человек. Качавшийся на ветру фонарь осветил на мгновение желтое дряблое лицо с черными бегающими глазами.

Грауль бросил человеку несколько слов, и тот, подхватив Андерсена под руку, потащил его в темноту...

Через неделю после похорон Андерсена, найденного в канаве замерзшим, уезжал Нильсен.

Пароход «Сибирия-мару» отходил в полдень. Провожать Нильсена пришли дядя Митя и Петя Турмин. Кок, пожимая руку гарпунеру, говорил:

– Возвращайтесь скорее, товарищ!

– Мы будем вас ждать, – сказал Петя.

– Лучше бы не уезжали! – дядя Митя недовольно посматривал на стоявшего у сходней Грауля. – Господин Грауль –- этот привык к курортам Гавайи, а вы же рабочий, простой человек.

– Вы меня сделали гарпунером, – взволнованно говорил Нильсен. – Теперь все признают меня гарпунером. Я приеду и буду бить китов еще больше. Сто китов за сезон!

– Ну, счастливого пути!

Завыл гудок. Поднялись сходни. «Сибирия-мару» отчалила от пристани и, развернувшись, направилась к выходу из бухты. Долго махал рукой Нильсен, долго стояли на пристани дядя Митя и Петя Турмин.

3

Горева уезжала на учебу в Московский рыбный институт утренним поездом. Провожающие окружили Нину у вагона. Широкая стрелка вокзальных часов приближалась к девяти.

– Ой, товарищи, трудно мне будет! – воскликнула девушка. – Опоздала я к началу учебного года.

– Ты морячка-китобой! – смеялся Северов. – Китов догоняла в море, в науке тем более догонишь.

Орлов пытался быть веселым, как и все, но ему это не удавалось. Расставаясь с девушкой, капитан загрустил. Так он и не узнал, любит ли его Нина. Покалывало сердце и у Нины, но она скрывала это за смехом и шутками.

Курилов уже в который раз просил:

– Не забудь, Нина Пантелеевна, пришли побольше книг о китах, все, что найдешь в Москве. Особенно если удастся, книги Грауля: Очень хочется почитать, что он написал.

Нина лукаво посмотрела на Курилова:

– Уж не хочешь ли ты тоже стать гарпунером?

– А что же, – ответил Леонтий. – Познакомиться с тем, что этот знаток пишет, не мешает.

– Все заказы будут выполнены, – пообещала Горева и повернулась к Оленьке. – Ну, а ты, подружка моя, что молчишь, ничего не заказываешь?

Оленька обняла Нину, и ее черные глаза повлажнели.

– Поедем вместе учиться, – засмеялась Нина.

– Прошу молодую семью не разбивать, – шутливо-грозно потребовал Степанов. – Что тут Курилов будет один делать?

– Жаль, что я на вашей свадьбе не погуляю, – сказала Нина и шепнула ей на ухо: – Чтобы к моему приезду была дочка!

Оленька зарделась:

– Ну, уж и скажешь.

Нина прощалась, пожимая товарищам руки. Обняла Оленьку, поцеловала ее. Поезд двинулся, Горева торопливо, не смотря на Орлова, протянула ему руку:

– Счастливого плавания, капитан! Она вскочила на подножку вагона.

– Вам скорее вернуться... – начал Орлов. Он волновался и не знал, что сказать дальше. Улыбка его была растерянной.

Поезд набирал скорость. Вот уже, громыхая на стыках рельсов, прошел мимо последний вагон.

– Уехала! – грустно сказала Оленька.

– Приедет. Еще один год будем вместе плавать, – успокоил ее Степанов.

В вокзальном книжном киоске продавались свежие газеты. Степанов взял одну из них.

– Ого! Да тут о нас целая страница! «Победа советских китобоев», – прочитал он.

А вот и другая газета, и в этой тоже страница, – сообщил Северов. – Интересная статья «Два показателя». Слушайте, я прочту: «Японская китобойная флотилия в северных водах добыла на одно китобойное судно тридцать с половиной китов, американская плавучая база «Калифорния» – пятьдесят китов, норвежская китобойная флотилия – пятьдесят семь китов, а советская китобойная флотилия «Приморье» – шестьдесят восемь китов!»

– Значит, всех обставили! – воскликнул Курилов. – Вот это здорово!

– Обогнали на первом же промысле иностранцев, восхищенно произнес Орлов. – Это я понимаю! Да мы же можем еще лучше охотиться. Дайте только срок – набьем руку.

Северов, раскрывший еще одну газету, стоял мрачный. Степанов спросил:

– Ну, а ты что хмуришься? Да нам бы сейчас только радоваться.

– Послушайте, что в другой газете пишут. – И Северов прочитал: – «Победа советских китобоев в водах Тихого океана является выдающимся событием в деле социалистического освоения Дальневосточного края... Силами советских моряков за один год освоена техника боя китов, освоена их обработка, освоена прекрасная и сложная техника базы «Приморье».

– Совершенно верно, – подтвердил Степанов. – Не понимаю, чем же ты недоволен?

Слушайте дальше: «Экипаж флотилии благодаря помощи иностранных специалистов в совершенстве овладел техникой добычи и обработки китов».

Северов посмотрел на товарищей:

– Это пишет директор нашего треста Дукин.

– По его выходит, что мировые нормы добычи китов перекрыли не мы, а иностранцы, – глухо сказал Курилов. – Что же это получается?

– Ну да! – возмутился Орлов. – Мы только добросовестные ученики.

– Теперь послушайте еще одну новость. – Степанов перегнул газетный лист, чтобы удобнее было читать. – То, что мы ученики, это утверждает Дукин, а вот что пишет Грауль.

– Как? И Грауля статья? – потянулся к газете Курилов.

Да, – ответил Степанов. – Называется она «Сделаем все, чтобы советские китобои были лучшими в мире». Вот портрет Грауля, и под ним подпись: «Отто Грауль широко известен в европейской и американской технической литературе как видный теоретик китобойного дела. Тем большую ценность и интерес имеют его заметки для первых советских китобоев, которые должны сделать из них практические выводы».

Интересно, послушаем! – проговорил Геннадий Алексеевич.

Степанов читал: «Первая советская китобойная флотилия будет, несомненно, играть все более крупную роль. Но это придет еще не скоро. Я должен сказать, что для овладения китобойным делом советским морякам нужно как можно больше использовать многолетний опыт других стран. Я приехал в Советский Союз как друг, чтобы помочь наладить здесь китобойное дело. Такое же исключительно дружеское отношение я встретил и по отношению к себе. В этот срок первая советская китобойная флотилия могла бы выполнить план намного больше, но мы не знали районов скопления китов и, таким образом, полтора лучших месяца потеряли попусту».

– Трудно понять этого Грауля! – проговорил Курилов.

«В будущем году эту ошибку ни в коем случае повторять нельзя, – читал дальше Степанов. – Надо идти немедленно к мысу Дежнева. По количеству и качеству китовых стад этот район один из лучших».

Степанов кончил читать.

– Ну, а дальше идут мелочи. Впрочем, вот и еще немаловажные строки: «Трюмы для китового жира на «Приморье» сейчас очень велики. Это – недостаток. Следует немедленно поставить вопрос о реконструкции».

– Вон как! – усмехнулся Орлов. – Вместо того чтобы наполнять трюмы жиром, мы их будем сокращать! Но как Грауль успел с этой статьей?

– Кто-то, очевидно, в этом заинтересован, – задумчиво сказал Степанов. Смутное беспокойство не покидало помполита. Он направился к выходу, и все двинулись за ним.

– Что же теперь делать? – спросила молчавшая до сих пор Оленька. – Получается, что только Грауль и выручил флотилию.

– Этому, – Степанов щелкнул пальцем по газете, – народ не поверит. Стыдно, что у нас напечатано такое...

– Редакцию, очевидно, ввели в заблуждение, сказал Орлов.

– Во всем разберемся, – помполит распахнул тяжелую дубовую дверь вокзала.

Моряки вышли на площадь. В сквере на высоком постаменте стоял памятник Ленину – гранитная скульптура вождя с выброшенной в энергичном жесте рукой.

Курилов долго смотрел на памятник, потом крепче прижал к себе локоть Оленьки и сказал:

– Мне хочется быть скорее в море!

1

Солнце поднялось над океаном. Барашки волн, точно белые кудри, шевелились, рассыпаясь под легким ветерком.

«Труд» шел полным ходом, переваливаясь с борта на борт, то и дело зарываясь носом в волну. На палубе, у дымовой трубы, сидел Журба и тянул самокрутку, в которую вошла добрая половина пачки махорки.

Изрытое оспинами, медно-красноватое, точно дубленое, лицо боцмана было мрачно. Облокотившись о колено, он сосредоточенно смотрел на палубу. От нее, нагретой солнцем, поднималась легким туманом испарина, пахнущая машинным маслом.

Боцман не слышал, как его окликнул вахтенный матрос:

– Товарищ боцман! Помполит требует к себе! Мысли у Журбы невеселые. К концу подходит второй месяц промысла, а «Труд» не добыл еще и десятка китов. Правда, и у других китобойцев тоже невелики успехи, но у «Труда» – хуже всех.

А что поделаешь, когда гарпунер, как говорится, ни богу свечка, ни черту кочерга? Помполит флотилии Степанов о гарпунере не лучшего, чем Журба, мнения, а все же говорит боцману: «Ты недостаточный контакт с гарпунером установил, поэтому мало китов набили».

«Может, и впрямь я виноват?..» – думал Журба. Вахтенный тронул боцмана за плечо:

– Помполит требует!

Журба неторопливо поднялся, погасил недокуренную цигарку, одернул китель. Он заранее знал, что разговор предстоит неприятный. Вот уже вторые сутки Степанов находится на судне.

Постучав, боцман вошел в каюту Орлова. Капитан держал в пуках какие-то бумаги и с яростью говорил:

– Все характеристики на Трайдера, блестящие рекомендации, отзывы – все это сплошной обман!

Тонкое, худощавое лицо Орлова покраснело от негодования. Губы крепко сжались. Орлов в упор смотрел на помполита.

– Нет, – сказал Степанов. – Нет! В этих характеристиках все правильно. Нам не лгали, когда предлагали Трайдера как опытного гарпунера. Он действительно умелый китобой.

– Так в чем же дело? – с недоумением воскликнул Орлов.

– А в том, что... – Степанов сделал паузу, – ему, возможно, выгоднее не бить китов у нас и для нас... А? Может так быть?

Он вспомнил, как в Приморском обкоме партии высказывал свои подозрения о намерениях Грауля и людей, пригласивших его на флотилию. Были наведены по всем каналам справки. Однако проверка пока ничего не дала. Дукин, беседуя со Степановым и капитан-директором, сказал:

– Пожалуй, мы каждому неприятному случаю придаем слишком большое значение. А ведь в новом деле без ошибок, промахов, неудач, просчетов не бывает! Жизнь есть жизнь! К тому же работаем с иностранцами, которые отнюдь не пылают к нам любовью. Надо быть бдительнее, настойчивее.

С директором треста нельзя было не согласиться, но чувство беспокойства, тревоги не покидало Степанова. Оно особенно возросло после внезапной смерти Андерсена и невозвращения с Гавайских островов Нильсена. Не мог он там остаться по своей воле. В этом Степанов был почти уверен, хотя Грауль доказывал обратное.

– Взашей тогда этого Трайдера! – вскипел Журба.– Ох, дозволили бы мне, Михаил Михайлович, взять его за грудки, я бы так тряхнул, что он навек бы закаялся пакостить. – Боцман сжал толстые, сильные пальцы и тише добавил: – Эх, Андерсен, коньячная твоя душа. Загубил ты себя!

В его голосе прозвучали нотки грусти, жалости. Андерсен пришелся боцману по душе.

– Неважные наши дела, товарищи, – просто сказал Степанов.

– Куда уж хуже, – прогудел Журба и кашлянул в кулак.

Помполит тем же тоном продолжал:

– Иностранцы хотят нас в дугу согнуть. Не выйдет, господа хорошие! Мы не из гнущегося бамбука, а из русского дуба! Не отступим от своего!

– Верно, Михаил Михайлович, – подхватил Журба, ожидая, что сейчас помполит разрешит все вопросы.

– А раз так, – Степанов улыбнулся своей широкой белозубой улыбкой, от которой словно стало светлее и просторнее в каюте, – то давайте решать, что делать дальше?

– Что делать? – переспросил боцман и, взглянув на капитана, загнул крепкий палец на левой руке. – Во-первых...

– Фонтаны на горизонте! Киты! – раздались возбужденные, радостные голоса.

Журба, оборвав речь, метнулся из каюты, за ним бросились Орлов и Степанов. Они бегом поднялись на мостик, где вахтенный помощник уже командовал:

– Лево руля!

Матрос переложил штурвал. Маленький китобоец накренился так, что корма окунулась в кипящий бурун воды. Развернувшись, «Труд» понесся навстречу белым фонтанам.

– Сколько их! – кричал бочкарь и считал: – Три... семь... одиннадцать!

«Труд» быстро приближался к китовому стаду. Орлов взглянул на гарпунерскую площадку. Там никого не было. Он приказал:

– Вызвать гарпунера.

Над стадом китов с пронзительным криком носились грязновато-белые чайки.

– Ишь, морские тещи, как стрекочут, точно на базаре, – заметил кочегар.

– Вот! Вот! Крупный кит! – кричали матросы. – Эх, черт, несется, что твой курьерский!

Степанов и Орлов молчали. Они ждали гарпунера. А тот, как видно, не торопился.

Киты резвились уже вблизи судна; один из них, поднимая волны, перевалившись на спину, показывал белое брюхо, а потом, взмахнув хвостом, скрывался в глубине, чтобы вскоре показаться вновь.

– Это он нашему гарпунеру хвостом сигналит, – съязвил кочегар.

– Ну уж, сказал, – возразил матрос. – Нашего гарпунера этим не тронешь, он свое здоровье бережет!

Наконец на палубе появился Трайдер. Высокий, худой, в черном свитере, с выступающими острыми лопатками, н шел медленно, слишком медленно. В его длинном, со впалыми щеками лице было что-то хищное, ястребиное. На уши был низко надвинут кожаный шлем. Трайдер поднял руку в черной перчатке и тут же опустил ее, точно рука у него была на шарнирах, – он поздоровался с моряками.

Гарпунер поднялся к пушке, неторопливо снял с нее чехол и не спеша стал готовить к стрельбе. За все это время он ни разу не взглянул на китов. Но вот, наконец, пушка заряжена. Трайдер подал на мостик знак, что будет охотиться.

На судне стало тихо. Гарпунер отослал от себя Журбу и начал поворачивать пушку в разные стороны, целясь то в одного, то в другого кита.

– Чего он медлит? – негромко, но так, что услышали все, спросил кто-то из матросов.

– Это тебе не Андерсен, – проговорил Журба, и в голосе его прозвучало сожаление.

Неожиданно прямо перед судном всплыл кит. Трайдер, почти не целясь, выстрелил. Гарпун со свистом прорезал воздух и, не попав в кита, упал в воду метрах в тридцати от судна. Линь натянулся.

- Стоп! – резко отдал команду Орлов. Степанов посмотрел на капитана. Орлов стиснул зубы, скулы его подергивались.

Судно шло по инерции. На китобойце слышалось лишь шипение пара в лебедке, выбиравшей линь. Киты уходили.

– Зачем ты меня, мама, родила? – послышался в группе матросов чей-то насмешливый голос.

Китобои с ненавистью смотрели на Трайдера. А он с невозмутимым видом начал укрывать пушку чехлом. Степанов спросил гарпунера:

– Почему прекращаете охоту?

Трайдер развел руками:

– Сегодня есть неудачный день.

– День хороший. Все от вас зависит, – настаивал Степанов.

– Русский не понимает, день есть плохой, – покачал головой Трайдер. Выражение лица его было туповатым, но по глазам англичанина Степанов видел, что тот издевается. – He понимает русский, – продолжал Трайдер, – сегодня карта плохая вышла.

С этими словами гарпунер прошел мимо помполита, спустился на палубу и под недобрыми взглядами китобоев скрылся в своей каюте на корме.

2

«Шторм» подводил к базе финвала. В небольшой бухте было тихо. Крутые, в расщелинах темные скалы, поросшие редким кустарником, отражались в воде.

Всю неделю база простаивала, людям нечего было делать. Вот почему сейчас встречать первого кита высылали все. Данилов, приложив ладони ко рту, крикнул:

– Ого-го! На «Шторме»! Поздравляем с успехом! Его густой голос прокатился над морем, откликнулся эхом в ущелье. Возгласы бригадира подхватили рабочие базы. Слива подмигнул Курилову:

– Размочил сухой счет! Оленька тебя за это два раза поцелует.

– Почему два? – улыбнулся Леонтий.

– Двойная радость – кит и муж.

Курилов искал глазами Оленьку, но в массе, людей, облепивших борт базы, трудно было найти ее. Но вот над головами вскинулась факелом алая косынка. «Оленька!» – узнал Курилов, охваченный нежностью.

Кита подвели к слипу. Матросы вручную набросили на хвостовой плавник механический захват. Послышалась команда – и лебедки заработали. Тушу начали втаскивать на палубу. Из воды уже показалась половина ее, и в это время раздался такой звук, как будто лопнула туго натянутая гигантская струна.

Многотонная туша скользнула в воду. Поднявшаяся волна качнула китобоец. На «Приморье» зашумели. Слива выкрикнул:

– Дырявые руки! Им бы только этими руками затылки почесывать да зря плату получать! Встречусь я с ними на берегу, будут они меня помнить!

– Да хватит тебе, – попытался остановить боцмана Курилов, но это еще больше разозлило Сливу:

– Ты, бочкарь, все в облаках витаешь, как птица!

Между тем на базе после первой растерянности бригадиры и рабочие, сгрудившись, рассматривали механический захват. Он не выдержал тяжести китовой туши, развалился на куски.

– Что случилось? – подошел к рабочим встревоженный Северов.

– Да вот, расползся по швам, – недоумевающе сказал Данилов.

– Новый?

– А как же. Вон и марка заводская, – показал Данилов, – какая-то заграничная.

Северов осмотрел обломок механического захватного приспособления. Блеснули буквы заводской марки.

– «Корнелиус», – прочитал Иван Алексеевич. – Сделано в Германии.

Можура снова направил «Шторм» в море. Грауль поднялся на капитанский мостик.

– Я есть против идти в море!

Можура поднял руку к усам, но пальцы его не захватили клочка волос. Капитан посмотрел в глаза гарпунера и, встретив его твердый настойчивый взгляд, повторил:

– Мы идем в море. Готовьте пушку!

– Я есть против идти в море! – Грауль сделал движение навстречу капитану, точно хотел заставить его отступить.

Можура резко шагнул вперед, и это было так неожиданно для Грауля, что гарпунер вздрогнул и отпрянул.

На мостик поднялся Курилов. С палубы он заметил, что здесь происходило что-то необычное.

– Готовьте пушку! – Можура с трудом сдерживал гнев.

Грауль хотел возразить, но, скользнув взглядом по Курилову, вдруг усмехнулся:

– О, конечно! Зачем время пускайт свободный? Я думал отдыхайт, но хочу быть ударник, как Андерсен.

Улыбаясь, Грауль ушел с мостика. Можура сквозь зубы процедил:

– Наглец!

Курилов увидел, как лицо капитана покрылось багровыми пятнами. Можура достал трубку и, закуривая, проговорил с негодованием:

– Над мертвым, подлец, издевается!

Капитан положил руку на плечо Курилова. Голос его стал мягче:

– Долго еще мы будем терпеть их, Леонтий? А? Не пора ли нам от них избавиться? – И, не ожидая ответа, добавил: – На вас, молодежь, надежда. Но уж больно вы все смирные.

– Это как сказать, – усмехнулся Курилов.

– Посмотрим! – пыхнул трубкой Можура и добавил: – Сегодня надо обязательно найти кита и заставить Грауля добыть его. Заставить!

3

Швед Лунден, заменивший на китобойце «Фронт» не вернувшегося с Гавайских островов Нильсена, ничем не походил на своего предшественника. Кругленький, упитанный, с постоянной улыбкой на одутловатом, с желтым отливом лице, он, казалось, не ходил, а катался по судну. Его можно было видеть везде – и в кубрике, и на мостике, и в кочегарке, и в камбузе у дяди Мити.

То там, то тут слышался его тоненький веселый голосок. В своей коричневой жилетке и мягких меховых полусапожках Лунден напоминал доброго дядюшку. Он охотно и щедро угощал моряков поджаренными орешками и по каждому поводу восклицал:

– Чольт возьми, камрады!

Но как только речь заходила о китах, или кто-нибудь обнаруживал желание подойти к гарпунной пушке, Лунден весь взъерошивался и сердито покрикивал:

– Ноу, ноу, ноу!

У пушки гарпунер преображался. Согнувшись и широко расставив короткие и толстые, как обрубки, ножки, он водил круглой головой из стороны в сторону, и в темных глазах его при этом горел огонек азарта.

– Ишь, как высматривает добычу, – говорили матросы.

– Высматривает-то высматривает, – соглашался кок дядя Митя, – но вот плохо хватает ее!

Лунден охотился хуже Нильсена, делал много пустых выстрелов, но все-таки шел впереди Трайдера.

– Что-то мы мало китов бьем?! – говорил ему Шубин.

– Как бог даст, – поднимал Лунден глаза к небу. – Как бог...

Он часто и подолгу молился в своей каюте перед висевшей над койкой маленькой бронзовой фигурой Христа, распятого на кресте из черного мрамора. В каюте стоял душный запах духов и ладана.

Дядя Митя, присмотревшись к гарпунеру в первые дни после приезда, решительно определил:

– С этим нечего и слов тратить: нутро гнилое.

Все внимание коммунистов судна было направлено на то, чтобы ничто не мешало работе гарпунера. Лунден это заметил и похвалил:

– О, русские – хорошие моряки, чольт возьми, камрады!

Дни шли за днями, а охота велась вяло, хотя киты и встречались почти ежедневно. Флотилия двигалась вместе с китами на север.

Петя Турмин очень часто вспоминал о Нильсене и недоумевал, почему тот не вернулся. Он по-прежнему был помощником гарпунера. Лунден с первого дня пытался подружиться с комсомольцем. Петя неохотно принимал угощения гарпунера, но своей неприязни к Лундену не выказывал, надеясь, что дружеские отношения со шведом благоприятно скажутся на результатах охоты.

Швед поощрительно похлопывал молодого моряка по плечу:

– О, вы сделайте гарпунер! – Лунден указывал на себя и Турмина, дополняя жестами, что он обучит комсомольца своей специальности. Петр кивал, выражая согласие, а. гарпунер продолжал:

– Шлюшай меня, и будет иметь ошень много моней[57].

Но сам он, видимо, не был заинтересован в том, чтобы побольше заработать на советской флотилии денег. Это казалось комсомольцу очень странным.

1

Степанов ходил по каюте, заложив руки за спину. Он был погружен в думы. В прошлом году флотилию преследовали неудачи, и все-таки дела обстояли лучше, чем теперь, во второй год советского китобойного промысла. Иностранные гарпунеры, будто сговорившись, тянут флотилию к поражению.

Помполит отправился к капитан-директору. Выйдя на верхнюю палубу, он остановился у поручней. Море лежало темное, таинственное, дышало холодом.

На базе было тихо. Разделочные площадки тонули во мраке. Прожекторы не горели. Где-то на юте тренькала балалайка и мягкий тенорок выводил:

Сама садик я садила,

Сама буду поливать,

Сама милого любила,

Сама буду целовать.

– Тяни губы, готовься, – насмешливо прервал певца грубоватый голос. – Станет тебя милая целовать, коли без жира во Владивосток придем.

– А ты каркай больше! Может, киты соберутся тебя послушать, – огрызнулся тенор.

Споривших не было видно в темноте. Степанов прошел дальше. До его слуха донеслись последние слова одного из них:

– И чего начальство смотрит? Эти гарпунеры пакостят, а мы им: сэнк ю, очень рады. – И в заключение категорическое: – Сволочи эти спецы!

Снова тренькнула балалайка, но тут же и замолкла. Чей-то простуженный голос сказал:

– Хватит бередить душу, айда спать. Может, завтра и повезет.

Степанов вошел к Геннадию Алексеевичу. Капитан-директор застегивал китель.

– А я к тебе собирался. Хорошо, что пришел. – Северов озабоченно перебрал лежавшие на столе бумаги. – Читай. Рапорты капитанов.

– Догадываюсь о чем. Докладывают, что гарпунеры плохо бьют китов?

– Да! – Капитан-директор опустился на диван, жестом пригласил Степанова сесть рядом. – Надо принимать решительные меры. – Северов забарабанил пальцами по валику дивана.

– Пора нашим людям осваивать гарпунерское дело, – сказал помполит. – Наступило время, когда наши люди могут и должны стать к гарпунной пушке.

– Иностранцы не отойдут от пушек, – повернулся к помполиту Северов. – А план-то в этом году больше прошлогоднего!

– Вот то-то и оно! – Степанов положил руку на колено капитан-директору: – Ну что же, Геннадий Алексеевич, без риска ни одной победы не одержишь.

– Значит, беремся за гарпунеров! – повеселел Северов.

– Беремся! – Степанов вытащил из кармана карандаш и блокнот. – На «Шторме» может стать гарпунером Курилов, надежный и старательный, на «Фронте» – Турмин.

– Подойдет ли Турмин? Молод еще.

– Комсомолец, серьезен, да и все время около пушки находится. – Степанов записал Турмина и продолжал: – На «Труде» пока самого Орлова поставим, а там подберем гарпунера.

– Согласен, – кивнул Северов и обеспокоился: – Но согласится ли трест?

– Дукин этого вопроса сам не решит, – сказал Степанов. – Партизанить нам тоже не годится. Самовольно отстранять иностранцев от пушек мы не имеем права. Но договор – кабальный. Наши люди не могут даже близко подойти к гарпунной пушке.

– Кто на такой договор согласился? – сердито сказал Геннадий Алексеевич. – Почему не посоветовались?

– Радируем Дукину и в обком партии о своем предложении разрешить нашим людям в день по два–три часа учиться стрелять из гарпунных пушек, – предложил помполит. – Я верю, обком нас поддержит.

Поздно вечером Дукин приехал из обкома партии к себе в трест. В кабинете никого не было. Дукин нервно ходил мелкими шагами из угла в угол и все время настороженно прислушивался.

Дрожащими руками он отодвинул штору и взглянул на вечерний Владивосток. Со склона Тигровой сопки, по которой взбегала Портовая улица, город был хорошо виден, но в глазах Дукина электрические огни расплывались в мутные пятна. Директор треста находился в смятении. Обычного спокойствия, уверенности, умения держать себя в руках не было. Он вытащил из кармана платок и вытер лицо. Лихорадочно метались мысли.

В обкоме ему только что сказали, что два работника, занимавшие ответственные посты – Птуховский и Натыгин, – арестованы. Басов и Мильман в Хабаровске разоблачены как враги народа... Все, кто приехал сюда по заданию троцкистского центра, провалились... Что делать?.. Бежать за границу? Но это невозможно. Пойти раскаяться? Но больше не поверят. А тут еще вдруг раскроется дело с китобойной флотилией. Но никто ничего не знает. Птуховский и Натыгин, наверно, не выдадут. Документов нет никаких... Ох, как стало трудно, тяжело работать! Всего надо опасаться, остерегаться.

Степанов и Северов просят обком партии разрешить им начать обучение советских моряков стрельбе из гарпунных пушек. Он вспомнил состоявшийся полчаса назад разговор с секретарем обкома.

– Как же так получилось, что от иностранцев зависит наша флотилия?

– Видите ли, гарпунерская профессия – сложное дело и сразу не дается! – сказал Дукин с озабоченным лицом.

– Это верно, – согласился секретарь. – Но почему второй год не ведем обучения наших людей стрельбе из гарпунной пушки?

– Есть договор, который заключили без нашего ведома, – с показным возмущением ответил Дукин, – и тем самым связали и себя, и промысел, и нас всех по рукам и ногам.

– Что же, придется разрубить эти путы, – сказал секретарь. – Есть мнение обкома разрешить Северову начать обучение наших людей гарпунерскому делу.

– Я давно этот вопрос поставил в наркомате, а там его не решают, – быстро и громко заговорил Дукин. – Говорят, что это может вызвать дипломатические осложнения и...

– Вопрос ясен, – перебил секретарь. – Удовлетворяй просьбу Северова, немедленно радируй ему, а я сегодня с Москвой свяжусь.

Дукину ничего больше не оставалось, как попытаться выразить удовлетворение и уехать.

Директор треста долго стоял у окна. Успокоение не приходило. Он плотно закрыл дверь и набрал номер телефона. Сказав несколько слов, опустил трубку и опять быстро, мелкими шагами заходил по кабинету. Через полчаса в дверь осторожно, но настойчиво постучали. Дукин взглянул на часы, почти подбежал к дверям и впустил высокого плотного человека в дорожном плаще с поднятым воротником. Над городом моросил дождь.

Не здороваясь и не снимая плаща, посетитель сел на стул. Из-под низко надвинутой кепки была видна только нижняя часть лица пришедшего – оплывший подбородок и толстые губы. Дукин стоял перед ним.

– Ну, – сказал недовольно человек. – Вы неосторожны, назначая встречу здесь. Что-нибудь случилось?

– Я вас пригласил за тем, чтобы проинформировать... Степанов и Северов просят обком партии разрешить им начать обучение матросов стрельбе из гарпунных пушек, – торопливо говорил Дукин.

– Этого нельзя допустить! – резко, тоном приказа сказал человек в плаще.

– Но я тут бессилен! – развел руками Дукин. – Я до сих пор делал все, что мог.

– Мы недовольны вами, – прервал его человек в плаще. – Нам приходится за вас многое делать. С одним Нильсеном сколько возни было, Надо предпринять новые меры. В чем флотилия особенно сейчас нуждается?

– Ждет угля, – быстро сказал Дукин. – Мы отправляем транспорт.

– Транспорт потерпит аварию в пути, – сказал человек в плаще.

– Хорошо, – подобострастно ответил Дукин.

2

Радист «Шторма» Баранов от скуки настроился на Хабаровскую радиостанцию. Она передавала для моряков концерт художественной самодеятельности. Выступали студенты. Молодые, задорные голоса дружно пели новую популярную песню:

Не сынки у маменек

В помещичьем дому –

Выросли мы в пламени,

В пороховом дыму...

Повторяя мотив про себя, радист ловко орудовал электропаяльником. В рубке стоял едкий запах нашатыря.

Без стука вошел Слива. Отряхнув плащ и фуражку, он повесил их у двери и сел на диванчик.

– Что мастеришь, король эфира? – спросил Слива.

– Приемник, – коротко ответил Баранов.

– Приемник? Да куда же тебе его? И так вся рубка забита. – Слива обвел глазами аппаратуру.

Был он не в настроении, не шутил, не балагурил, как обычно. Взгрустнулось боцману. Но радист этого не заметил. Слива затронул его слабую струнку.

– Да, полная рубка аппаратуры. А откуда эти приемники и передатчики? Ты посмотри, – Баранов ткнул пальцем в фабричную марку приемника. – Сделано в Германии. Есть у меня думка сделать приемник и передатчик, чтобы они ни в какой шторм не скисали. Это раз. А второе...

Слива прервал размечтавшегося радиста:

– Уж лучше изобрети такой приемник, чтобы китов к базе приманивать. Цып-цып, и киты, как цыплята, уже под бортом фонтанчики пускают!

- Опять смешки, – с обидой сказал радист, но тут же улыбнулся: – А что ты думаешь? Может, и построим такой передатчик. Волны его будут действовать на мозг кита и усыплять.

– Тогда гарпунеров-интуристов носочком, – присвистнул Слива. – Гуд бай, сволочи! Хватит гадить! Эх, мама моя, взял бы нашего Граульчика, – Слива пошевелил пальцами перед своим лицом, – за кадык и в гальюн...

Баранов не дослушал Сливу и наклонился к приемнику. Сквозь музыку пробивалась морзянка. Слышались настойчивые однообразные звуки. Радист повернул к Сливе встревоженное лицо:

– SOS... Слышишь, SOS![58]

Он схватил наушники и стал ловить сигналы терпящего бедствие судна. Слива, вскочив с дивана, смотрел на радиста во все глаза. А тот взял карандаш и быстро стал записывать:

– Угольщик «Утес»... Координаты... Идет к нам…

Слива вырвал из-под рук радиста листок и, не надевая плаща и фуражки, выскочил на палубу. Его обдало душем штормового дождя. Боцман вбежал к Можуре.

Капитан сидел за столом, читал книгу. Быстро прочитав радиограмму, Можура натянул китель и скомандовал:

– Доложить Северову. Экипаж судна поднять. Готовиться к выходу в море. Курилова вызвать с базы.

– Есть! – Слива выбежал из каюты...

Капитан-директор флотилии, пробежав глазами радиограмму, приказал выйти, на помощь угольщику двум китобойцам «Труду» и «Шторму».

Угольщик «Утес» был застигнут штормом в открытом море. Старенький, малосильный транспорт с трюмами, полными топлива для китобойной флотилии, боролся с разъяренным морем. Но когда ураган достиг наивысшей силы, судно стало относить к береговой линии. Огромные волны то и дело накрывали его. Ударом волны о борт были сорваны брезент и крышки с люков: судно заливало.

Капитан Остап Тарасович Пилипенко приказал радисту дать в эфир сигнал бедствия. Старый, опытный моряк был встревожен положением своего судна. Оно угрожающе поскрипывало. Истрепанное, построенное в прошлом веке, суденышко давно уже было непригодно для таких дальних и трудных рейсов.

Остап Тарасович, уцепившись за поручни мостика, с трудом удерживался на ногах, на чем свет стоит ругал Дукина, пославшего его в этот рейс.

Рискуя каждую минуту быть смытым за борт, к капитану добрался радист и прокричал на ухо:

– Китобойцы... идут... держу связь... еще какое-то судно запросило координаты... ответ на него не получил...

У Пилипенко полегчало на душе. Если даже не удастся спасти «Утес», то будет спасена команда. Капитан смотрел в темноту, стараясь разглядеть спасительные огоньки. Они должны были вот-вот показаться. Прошло около часу. У левого борта в океане блеснуло несколько огней.

– Идут! – радостно проговорил Пилипенко, но рев бури заглушил его голос.

Из темноты почти в упор по «Утесу» ударил ослепительный сноп голубоватого огня. От света прожектора моряки зажмурились. «Какие сильные прожекторы на китобойцах», – подумал Пилипенко.

Но тут же прожектор погас, и на «Утес» надвинулся темный вытянутый силуэт военного судна.

Сокрушительный удар в левый борт «Утеса» потряс старое судно, качнул его так, что оно чуть-чуть не легло на правый борт. Огромная волна хлынула на палубу. Сквозь рев бури послышался скрежет разрываемого металла, треск дерева, крики людей...

Палуба вырвалась из-под ног Пилипенко. Его потащило к борту, но капитан уцепился за вентиляционную трубу, поднялся, не понимая, что происходит. «Утес», сильно накренившись на левый борт, погружался в воду.

В этот момент в темноте показались еще огни – это шли китобойцы.

Пилипенко отдал команду проверить повреждение и приступить к заделке пробоины. Из трюма вернулся старпом.

– Пробоина велика, – доложил он, – заделать не сможем. Трюм быстро наполняется водой.

Быстроходное военное судно, заметив подходящие китобойцы, скрылось в ревущем мраке. А огни китобойцев все приближались. Они, точно на качелях, то взмывали вверх, то опускались вниз. Огромные волны мешали судам подойти к «Утесу». Его радист лихорадочно передавал в эфир тревожную весть – «Утес» тонул.

Орлов сам стал у штурвала. Промокший до нитки, сжав рукоятки штурвала, он подводил «Труд» к угольщику. Волны то угрожали бросить суда друг на друга, то разносили их в стороны.

Сжав зубы, Орлов вновь и вновь пытался подвести свой корабль к «Утесу», но безуспешно: шторм не стихал. Волны ревели, заливали палубу, в вантах выл ветер.

Сейчас Орлов ничего не видел, кроме темной массы «Утеса», которая безвольно переваливалась на волнах. Машинное отделение угольщика уже было залито водой.

Там, на «Утесе», ждали помощи люди. Орлов приказал спустить шлюпки. Захлестываемые волнами, они подошли к тонущему судну. С «Утеса» в шлюпки прыгали моряки. Китобои бросали канаты, по одному вылавливали тонущих людей, втаскивали их на палубу. Транспорт быстро погружался в морскую пучину.

Последним на «Труд» перешел Пилипенко.

На рассвете китобойцы вернулись к базе. Пилипенко сидел в каюте капитан-директора. Осунувшееся лицо, темные круги под глазами говорили о переживаниях минувшей ночи. Капитан подробно отвечал на вопросы Степанова и Геннадия Алексеевича.

– Дукин, значит, знал, что «Утес» годен лишь на слом? – спросил Степанов.

– Конечно, но настоял на выходе в море, – кивнул Пилипенко. – Я, старый дурак, дал себя уговорить.

– Ну, а кто же таранил тебя? – поинтересовался Северов.

– Судно погасило огни. Можно заключить, что военное. – Остап Тарасович подумал и добавил: – Сдается, что это судно и запрашивало наши координаты, а себя не назвало.

Степанов нервно заходил по каюте. Мысли были неспокойные, тревожные. Было ясно, что событие истекшей ночи – не простая случайность.

1

Северов, выслушав Степанова, радостно похлопал его по плечу:

– Значит, все согласились?

– Все. И Курилов, и Турмин, и Орлов. Мне, собственно, никого не пришлось уговаривать. Каждый понимает, для чего это нужно. А Курилов и Турмин будто только и ждали этого предложения.

– Вот только Орлов не совсем подходит, – высказал сомнение Степанов. – Сочетание капитана и гарпунера! Не знаю, было так когда в китобойной практике?

– А вот и проверим. – Геннадий Алексеевич отпил чай из стакана. – Что-то обком долго не отвечает на нашу радиограмму?

– Возможно, с Москвой советуется, – Степанов, обмакивая бисквит в чай, задумался.

– Ты о чем думаешь?

– Сколько нам еще придется преодолеть трудностей!

– Устал, силы кончились, духом пал?! – удивленно и в то же время испытующе спросил Северов. Ему редко приходилось видеть своего помполита в плохом настроении.

– Сил хватит, – вскинул голову Степанов и нахмурился. Голос его зазвучал жестко. – Чувствую, что нам вредят. А вот как поймать тех, кто это делает? Хотя бы ухватиться за кончик веревочки, – всех бы тогда на свет вытащили.

Степанов даже пристукнул кулаком по столу и, помолчав, добавил:

– Пощады не дадим!

– Ты что-то сегодня воинственный, – следя за Степановым, проговорил Северов.

– А ты как думаешь, Геннадий Алексеевич? – Степанов оттолкнул кресло, зашагал по каюте. – Мы первую пятилетку выполнили, а шахтинцы да подлецы из промпартии по указке из-за рубежа намеревались нам в спину нож вогнать. Сейчас вторую пятилетку выполняем, а нам снова вредят, но другие. И до них доберемся. Когда народ един, никакая мерзость не скроется!

...Наконец пришел новый транспорт с углем. На нем прибыла на «Приморье» и Нина Горева. Ольга, увидев ее, обняла, затем отстранилась, ожидая найти в ней какие-то перемены. Но Горева была прежней. Так Ольга и сказала ей. Нина засмеялась:

– А вот ты изменилась, и очень. Любовь тебе в пользу.

– Скажешь тоже! – махнула рукой Ольга и вспыхнула.

Горева заметила, как округлилось, стало более женственным лицо Ольги, исчезли прежние резкие движения и жесты.

– Счастлива? – шепнула Нина на ухо подруге.

– Да! – кивнула та и крепко прижала к себе Гореву, пряча лицо на ее плече.

Нина почувствовала себя так, точно она что-то потеряла и хочет найти. Ее глаза осматривали китобоев, взгляд скользнул по мостику, оттуда за борт, на китобойные суда, и задержался на «Труде».

Нина, не признаваясь себе в этом, хотела видеть Орлова.

Перегрузка угля с транспорта на «Приморье» была закончена к вечеру четвертого дня, и угольщик на рассвете собирался уйти во Владивосток.

В этот вечер и случилось взволновавшее всех китобоев событие.

Степанов и капитан угольщика находились у капитан-директора, готовившего пакет в трест. Северов писал, а помполит вполголоса беседовал с капитаном. Вдруг раздался громкий стук в дверь.

– Войдите, – поднял голову от бумаг Геннадий Алексеевич.

Дверь широко распахнулась, и удивленные моряки встали. В каюту вошел Данилов. Он держал за шиворот низкорослого человека, лицо которого налилось кровью.

В нем Степанов узнал всегда недовольного резчика из бригады Данилова.

– В чем дело, товарищ Данилов? – спросил Северов и закрыл дверь каюты, за которой толпились моряки. Все были возбуждены, громко говорили.

– Вот в чем дело! – не выпуская резчика, Данилов левой рукой бросил на стол несколько металлических стержней толщиной в карандаш и длиной немногим больше спички. – Глядите!

– Что это такое? – Северов взял один из стержней и осмотрел его.

– Стальной, – пояснил Данилов. – Расчет правильный был.

– Рассказывай, – попросил Степанов.

– Иду я мимо паровой пилы. Вижу: чехол-то шевелится. Ну, думаю, ветер как бы не сорвал, надо к раме парусину покрепче привязать. Нагнулся за тесьмой, а там нога торчит этого паскудника.

Данилов с силой тряхнул человека. Тот не сопротивлялся. Лицо его стало лилово-красным.

– Отпусти, задушишь, – сказал помполит Данилову.

– Ему одна дорога! – Бригадир толкнул резчика к стенке. Тот стал растирать себе шею. – Откидываю парусину, а там этот сморчок притаился, а у самого в руках стерженьки. Два уже успел в шестерни заложить. Включили бы мы пилу, и брызги от нее во все стороны. Вот!

Данилов так посмотрел на резчика, что тот съежился.

– Едва довел до вашей каюты, товарищ директор. Ребята хотели его за борт.

Степанов подбросил на ладони стержни, точно взвешивая их:

– За борт рано. Он нам кое-что расскажет.

– Я ничего не знаю, ничего, – заговорил испуганно резчик, и глаза его заморгали. – Я... я буду работать.

– Работать, говоришь? – переспросил Степанов. – Работать можно по-разному. Можно китовую тушу разделывать, можно и механизмы выводить из строя.

Помполит подбросил на ладони стержни. Говорил он, казалось, спокойно, но глаза с гневом смотрели на человечка, а на скулах ходили желваки:

– Так кто же тебе посоветовал насчет этих стерженьков?

У резчика испуганно метнулись глаза. Лицо его, серое от страха, покрылось алыми пятнами.

– Я... нет... никто... – забормотал он. – Никто... я сам...

– Сам? Хорошо, – кивнул Степанов. – А для чего?

– Не люблю я машин, – оправляясь от страха, нагловато проговорил задержанный, – вот и...

– Научили тебя во Владивостоке, – неожиданно перебил его Степанов.

Человечек в ужасе откинулся назад и закричал:

– Нет, нет. Я сам... сам...

– Признавайся, кто подговорил тебя? – требовал Степанов. Но сколько он ни бился, резчик так и не назвал ни одного имени.

– Уведи его, Данилов, – устало попросил Северов. – Да смотри, чтобы не ускользнул. Берег близко.

– У меня ни одна сволочь не убежит! – Данилов, вновь захватив ворот куртки резчика, выволок его из каюты.

– Вот, возможно, и кончик веревочки, – проговорил Степанов. – Надо осмотреть все лебедки, все оборудование.

Северов кивнул и сказал капитану угольщика:

– Под охраной доставите этого типа во Владивосток. Вас встретят – мы дадим радиограмму.

2

Леонтий, не опуская бинокля, крикнул Можуре:

– Прямо по курсу птицы!

«Шторм» набрал скорость. Курилов заметил, что птицы не только спутники косяков рыбы, но часто указывают и на присутствие китов. Палубная команда взобралась на туго натянутые ванты.

По небу неслись рваные облака. Ветер тонко посвистывал в снастях, в проводах антенны. Волны гулко ударялись в водоотливы, сыпали брызгами. День был серый и невеселый. Перед судном, вспенивая воду, начали мелькать блестящие темные спины. «Неужели просмотрел?» – встревожился Леонтий, но тут же успокоился. Это дельфины резвились вокруг китобойца: то мчались у самого борта, то, неожиданно нырнув перед форштевнем, показывали свою остроносую морду и белое брюхо и снова исчезали. Гладкие длинные тела дельфинов торпедами резали воду.

Вода темнела, постепенно принимала коричневый, затем темно-красный оттенок. Это указывало на густое скопление мельчайших рачков – пищи китов.

Курилов осмотрел уходящее к горизонту коричневатое поле и доложил:

– Справа по борту фонтаны!

Можура сменил курс. На палубе началась подготовка к охоте.

Слива постучал в каюту Грауля:

– Киты!

Грауль вышел на палубу. Хмурым взглядом окинув море, он неторопливо подошел к пушке. Киты были уже близко. Не дожидаясь команды гарпунера, Можура стал подводить судно к мирно пасшимся животным.

– Горбачи, – определил Курилов по крутой спине животных.

Животные ходили по кругу, все время его сужая. Они сгоняли в одно место лакомую добычу. Когда же круг становился совсем небольшим, киты быстро переваливались на бок и захватывали коричневую воду широко раскрытыми пастями.

– Ишь ты, как приспособились! – проговорил Можура.

Курилов спустился из бочки на палубу. Горбачи были совсем рядом.

Гарпунер целился в ближнего кита, который только что захватил большую порцию пищи и, очевидно, довольный, игриво подпрыгивал, размахивая длинными плавниками.

– Веселый кит, – усмехнулся Курилов.

А горбачи словно хотели оправдать это прозвище. Они выпрыгивали из воды больше чем на половину туловища и грузно шлепались в воду.

– Убейте меня – пляшут! – воскликнул Слива. – Дайте-ка мне рояль, я им сейчас фокстрот отобью!

Над морем гулко прокатился выстрел. С китобойца было видно, что гарпун пролетел мимо цели. Слива зло бросил:

– Попал... в море!

Испуганные выстрелом, горбачи один за другим круто уходили в глубину. Над поверхностью, точно на прощанье, показались их широкие хвосты и несколько раз мелькнули над водой...

Линь с гарпуном выбрали, пушку зарядили вновь. В тот же миг неподалеку от судна ударили два широких, метров в шесть высотой, фонтана.

Грауль крикнул капитану:

– Быстро!

Можура повел судно к китам. Курилов стоял рядом. Крепко обхватив поручни, он следил за фонтанами. Они возникали через пять–шесть секунд. До китов было еще сравнительно далеко, когда Грауль выстрелил.

– Есть! – закричали матросы, услышав разрыв гранаты и увидев, как вскинулся кит. Но они ошиблись. Грауль лишь задел животное. Киты быстро стали уходить.

– Полный вперед! Самый полный! – приказал Можура.

«Шторм» шел, отваливая буруны, похожие на огромные белые усы. Но киты легко оставляли его позади. Скоро они затерялись среди волн.

...Капитан все эти дни был мрачен. Передав вахту старпому, Можура ушел к себе в каюту.

Леонтий проводил его взглядом, разделяя настроение капитана. На палубе послышались недовольные голоса, матросы ругали Грауля по-своему. Гарпунер, как всегда с ним бывало, после неудачной охоты, закрылся у себя в каюте. Один из палубных матросов грубо выругался, но его одернул Слива:

– Ты что, советский моряк, или кто? А может, ты очень тонкого воспитания, что нервы у тебя не выдерживают гарпунерского хамства, и ты решил его в этом самом за пояс заткнуть? Ругань свою оставь. Хватит! Чтобы мое музыкальное ухо не слышало ни одного слова, которому вас в школе не учили. Ясно?

– Да что я, не понимаю, что ли, Филипп Филиппович? – виноватым тоном сказал матрос.

Курилов, подняв бинокль, стал осматривать море, отыскивая фонтаны. «Ну что же, найду сейчас китов, а Грауль вновь над нами посмеется, поиздевается, – думал Курилов. – Грауль распоясался, что хочет, то и делает. Хватит! Больше терпеть не буду». – Курилов решительно нахмурил брови.

Когда через час был замечен сейвал, Курилов, вместо того чтобы сообщить об этом вахтенному, быстро спустился вниз, подошел к Сливе. Боцман стоял у фальшборта и, покуривая, о чем-то вполголоса говорил сам с собой.

– Ты с кем беседуешь? – удивился Курилов.

– Морским пейзажем любуюсь и уточняю вопрос, зачем я пошел в китобои? Лучше быть Айвазовским.

– Ты что, всегда свои мысли вслух высказываешь?

– Это у меня с малолетства, – прищурился Слива. – Все интереснее, чем слушать, как винт воду мелет.

Курилов оглянулся, точно проверяя, не подслушивает ли их кто-нибудь, и вполголоса сказал:

– Скучно? Давай веселье начнем.

– Это как же? – осведомился Слива.

– Я хочу пальнуть в кита, – проговорил Курилов. – Хуже, чем у Грауля, не будет. Как думаешь?

– Ты это как, сейчас сообразил или еще вчера? – спросил Слива, но в глазах его вспыхнули задорные огоньки. Предложение Курилова пришлось ему по душе.

– Пора проучить Грауля, – решительно продолжал Курилов.

– Держи пять! – Слива протянул ему руку, и они обменялись крепким рукопожатием. – Ты помалкивай, – предупредил боцман Курилова, – я сейчас заряжу пушку, потом ты выходишь на трибуну, а я остаюсь за кулисами. Согласен?

– Готовь пушку! – кивнул Курилов. Приготовления Сливы не привлекли ничьего внимания.

К тому же начал моросить дождь. На палубе никого не было.

Сейвал неторопливо плыл на север. Курилов попросил вахтенного помощника подвести судно ближе к киту.

Слива спустился к гарпунерской площадке и сделал Курилову знак, что все в порядке. Вахтенный помощник, решив, что боцман пошел за гарпунером, исполнил просьбу Курилова. Леонтий сбежал по трапу к пушке и отыскал глазами спину кита. Обычно широкая, с высоким большим плавником, она показалась сейчас Леонтию необычайно маленькой, узкой. Целиться в нее было очень трудно.

Курилов больше ничего не видел и не слышал. Он знал, что если сейчас не выстрелит, то его остановят. Быстро прицелившись, он нажал курок. В то же мгновение его рванула за плечо чья-то сильная рука. Он подался в сторону и потерял точку прицела.

Гул выстрела слился с криком Грауля. Что кричал гарпунер, Курилов не разобрал, он только понял, что это была грубая, циничная брань. Не отнимая рук от пушки, Курилов видел, как гарпун ушел в воду недалеко от кита. До его слуха донесся звук лебедки, пущенной Сливой.

Кит уходил. Грауль еще раз рванул Курилова от пушки. Лицо его было красно от гнева. Глаза налились кровью, а губы дрожали.

Леонтий повернулся к нему и по-немецки сказал:

– Ведите себя спокойнее, господин Грауль, вы на советском судне.

Гарпунер хотел что-то сказать, но только с ненавистью взглянул на Курилова.

С мостика крикнул Можура:

– Курилов, зайдите ко мне в каюту!

Леонтий неторопливо, чувствуя на себе одобряющие взгляды высыпавших на палубу матросов, шел следом за капитаном. Он был взволнован, но голову не опустил. Он думал о том, что если бы Грауль не рванул его за плечо в момент выстрела, то, возможно, – нет, наверняка бы – попал в кита. Ну, конечно, попал бы: прицелился он точно.

И это придало ему уверенности.

3

Все гарпунеры – Грауль, Трайдер и Лунден – направились к Северову с требованием наказать Курилова за его дерзость, а Можуру – за явно сочувственное отношение к выходке бочкаря.

Из-за двери каюты капитан-директора доносились голоса. Грауль негромко, но требовательно постучал. В каюте стихли. Послышалось приглашение. Гарпунеры вошли.

– А, господа гарпунеры! – воскликнул Степанов. – Заходите, заходите!

Давно Грауль не видел помполита таким оживленным. Он со злорадством подумал: «Сейчас я испорчу вам настроение, господин комиссар».

В каюте были капитаны всех китобойцев и с ними Курилов, Турмин и Горева. Тут же сидел Пилипенко. Вид у него был сумрачный. Это доставило Граулю удовольствие. Китобои молчали и выжидающе смотрели на гарпунеров.

Грауль сейчас особенно остро почувствовал, что все эти русские не проявляют к нему никакого уважения как к специалисту. Злоба и ненависть охватили Грауля, но внешне он был спокоен. По приглашению Северова гарпунеры сели на диван. Посредине разместился крепкий, хорошо сложенный Грауль, по левую руку от него по-петушиному задрал голову тощий Трайдер – весь в черном, наглухо застегнутый, с бледным лицом и маленьким подбородком. Руки он сложил ладонями вместе, словно приготовился молиться. Лунден устроился справа от Грауля. Он, выпятив губы, посматривал исподлобья.

Грауль с удивлением отметил про себя, что у всех находящихся в каюте китобоев почему-то веселые лица. Во всяком случае, эти люди были чем-то обрадованы или возбуждены. Они вполголоса переговаривались, изредка поглядывая на гарпунеров.

Степанов с Северовым обменялись несколькими фразами. Затем капитан-директор, постучав карандашом по столу, попросил тишины.

Но прежде чем он заговорил, встал Грауль. Неторопливо, отчеканивая слова и прислушиваясь к тому, как они звучат, Отто сказал:

– Ми, иностранный специалист, заявляйт самый решительный протест. Матрос Курилофф груб нарушайт договор, заключенный с нами Советский правительство. Ми требовайт суровый наказаний матрос Курилофф. Виновный ви должен увольняйт с флотилии...

Трайдер и Лунден закивали головами. Китобои неодобрительно шумели. Можура сидел, спрятав глаза под нависшими бровями. Граулю показалось, что капитан улыбнулся. «Нет, этого не может быть», – подумал он, но остался недоволен тем впечатлением, которое произвели на китобоев его слова. Моряки точно не чувствовали своей вины, и Курилов смотрел так, словно Грауль, а не он совершил возмутительный поступок.

– У тебя, Михаил Михайлович, есть замечания? – посмотрел на помполита капитан-директор.

– Нет, все ясно, – сказал Степанов. Грауль насторожился еще больше.

Северов обратился к гарпунерам и обычным спокойным тоном, чуточку устало проговорил:

– Мы с вами согласны в одном, а именно, что поступок товарища Курилова является нарушением дисциплины и даже договора, который, к слову говоря, вы заключили с представителем одной из хозяйственных организаций нашей страны.

– Это значит с правительством! – выкрикнул Грауль, перейдя на немецкий язык.

– Нет, это не одно и то же, – чуть громче сказал Северов. И дальше он ровным голосом продолжал: – Вы протестуете против поступка Курилова, но не подумали о том, что сами вынудили его к этому?

– Мы? – удивленно приподнял брови Грауль и, вынув изо рта сигару, несколько секунд в недоумении смотрел на Северова.

– Да, именно вы! – повторил Геннадий Алексеевич.– Вы, господин Грауль, и ваши коллеги. Вы плохо и мало бьете китов.

– Мы задания выполним! – гордо вскинулся Грауль.

– Судя по ходу дела, – едва ли. Да и шестьдесят китов на судно – это нас не устраивает. Китов много. Наши воды богаты. А вы, господа гарпунеры, стали почему-то слишком часто бить мимо цели!

Лунден, метнув на Грауля тревожный взгляд, откинулся на спинку дивана и вытер о колени вспотевшие ладони. Трайдер сидел, как изваяние, точно разговор его не касался.

– У нас есть договор, и мы будем работать по договору, – сказал Грауль, чувствуя, что его позиция становится шаткой.

– Вы будете работать по договору, оставляя китов в покое? – спросил Степанов и перевел свой вопрос китобоям. Те засмеялись.

Трайдер и Лунден выжидательно взглянули на Грауля.

– Я отказываюсь обсуждать договор, который во всех странах не вызывал нареканий, и требую удовлетворения своих претензий! – резко ответил Грауль.

– Ваше требование – прогнать Курилова?

– Да, это так, – кивнул Грауль, чувствуя себя менее уверенно.

Поднимаясь из-за стола, Северов сказал:

– Курилов останется на судне. Его проступок не настолько велик, чтобы вести речь об увольнении с флотилии. За нарушение дисциплины я ему сделал замечание. Считаю, что этого вполне достаточно.

– Но, капитан... – начал было Грауль.

Северов словно не слышал его:

– Я обращаюсь к вам с просьбой, господа гарпунеры... Трайдер и Лунден наклонили головы в знак того, что готовы выполнить все его просьбы. Лунден даже улыбнулся. Грауль настороженно смотрел на капитан-директора.

– Я вас прошу, господа, начать обучать стрельбе из гарпунных пушек наших моряков – Курилова, Турмина и капитана Орлова...

Ничто бы, пожалуй, не произвело на гарпунеров более сильного впечатления, чем эти слова. Лунден заморгал своими круглыми глазами, точно его только что разбудили, Трайдер от изумления даже рот открыл. А Грауль так стиснул зубы, что перекусил сигару, хруст ее был услышан всеми.

– Это плохая шутка! – криво усмехнулся он.

– Мне некогда и незачем с вами шутить, господия Грауль, – сухо проговорил Северов. – Я к вам обращаюсь с деловым предложением: нам нужны свои гарпунеры, чтобы мы могли добывать не шестьдесят, а сто двадцать китов за сезон на одно судно. Возьметесь вы обучить наших товарищей?

– Вы же знаете, что это невозможно! – воскликнул Грауль. – Есть договор, и мы никому и никогда не позволим его нарушать.

– Тогда мы его нарушим, – подчеркнул слово «мы» Северов, – и оплатим вам неустойку.

– К черту деньги! – Грауль посмотрел на Северова откровенно ненавидящим взглядом. – Никто из русских не смеет подойти к пушке. Вы не имеете права нарушать договор.

– У нас на это уже имеются полномочия! - сказал Геннадий Алексеевич.

Грауль понял, что капитан-директор действует на законном основании. Он быстро, но так, что это заметили все, взглянул на сидящих рядом с ним гарпунеров, в душе выругался и подумал: «Перетрусили. С такими помощниками ничего не сделаешь», а вслух сказал:

– Русские не могут стать гарпунерами, для этого надо иметь природные данные...

Северов оборвал Грауля:

– Вы находитесь на русском судне, как вы смеете наносить оскорбление русским?!

Степанов, стараясь сдержать себя, спросил притихшего гарпунера:

– Вы, господин Грауль, возражаете против обучения наших моряков гарпунному делу? По-вашему, у них нет для этого особых данных. Ну, а если все-таки испробовать, может быть, выйдет толк?

– Не стоит тратить время напрасно.

Лицо помполита стало суровым. Он кивнул Северову:

– Слово за вами.

– Да, – ответил капитан-директор и обратился к гарпунерам: – Вот радиограмма, полученная из Владивостока. Слушайте.

Грауль слушал и не верил своим ушам.

В радиограмме командованию флотилии разрешалось поставить к пушкам русских моряков, не принимая во внимание никаких протестов иностранных специалистов. «Желаем успеха в охоте и освоении китобойного промысла», – этими словами заканчивалась радиограмма.

– С завтрашнего дня у каждого из вас будет по ученику. Ваш ученик, господин Грауль, – бочкарь Курилов, – тоном приказа сказал Северов и поднялся, давая понять, что разговор окончен.

– Нет, так не будет! – почти закричал Грауль, но, поняв, что сказал лишнее, добавил тише: – К гарпунной пушке русские не смеют подходить! Мы будем защищать наше право всеми средствами! До свидания! Идемте! – бросил он Трайдеру и Лундену. Те послушно вскочили с дивана и вышли вслед за Граулем.

Когда за гарпунерами захлопнулась дверь, Степанов, обращаясь ко всем, сказал:

- За гарпунерами надо внимательнее следить, сейчас они способны на любую пакость. – И уже другим тоном обратился к Горевой: – Ну, рассказывай новости, показывай, что нам привезла, будущий профессор.

Горева подошла к столу и развернула небольшую карту Дальнего Востока. Первый год учебы у нее прошел хорошо. Много пришлось поработать и в библиотеках, чтобы собрать весь материал о китах, который мог пригодиться ее товарищам.

– Это – пути миграции китов, – заговорила она, указывая карандашом на цветные линии, тянувшиеся вдоль камчатского берега на север. Горева волновалась, хотя десятки раз представляла себе эту беседу на базе. – Их еще нельзя считать окончательно установленными, они взяты из различных и недостаточно проверенных источников, но ориентироваться по ним, придерживаться их мы должны, пока не будет более подробных дополнительных данных... В мировой литературе очень немного сведений о миграции китов, об условиях и особенностях их жизни, развития. Большинство книг посвящено одному вопросу – как быстрее переработать добытого кита, каких китов лучше промышлять. У меня сложилось мнение, что зарубежные китобои, как и та небольшая группа ученых, что находится на службе у китобойных компаний, одержимы одной мыслью – как можно больше убить китов. Я привезла книгу отца и сына Северовых. Издать ее в такой короткий срок нам помогли товарищи из ЦК партии. – Нина указала на стопку томиков в зеленых обложках. – Это одна из наиболее серьезных работ о китобойном промысле в нашей стране. Для нас она тем более интересна, что написана на основании данных, собранных в районах Дальнего Востока.

Геннадий Алексеевич с необычайным волнением рассматривал книгу. На ее обложке стояло: «А. И. и И.А. Северовы». Вот труд отца и брата. Их нет в живых, но исполнилось то, о чем они мечтали, чему посвятили жизнь... Глаза капитан-директора затуманились. Он невольно вспомнил прошлое.

– Поздравляю тебя, Геннадий Алексеевич, – негромко сказал Степанов. – Поздравляю с книгой. Она, как и наша флотилия, достойный памятник им.

Помполит не назвал имен, но капитан-директор знал, кого имел он в виду.

Орлов смотрел на Нину и слушал ее со смешанным чувством. Девушка после возвращения вела себя по отношению к нему так, словно его не было на флотилии. И капитан знал, что виноват в происшедшем он сам. А Нина, стараясь не замечать Орлова, в то же время думала о нем. Морская жизнь быстро сближает людей, позволяя познать друг друга, раз и навсегда определить свои отношения. Коллектив флотилии стал для Горевой второй семьей, и она нашла здесь настоящих, верных товарищей. Но радость возвращения была для Нины омрачена.

Сколько раз там, в Москве, она думала о том, как приедет к китобоям, и всегда перед ней возникал образ Орлова. Нина не признавалась себе, но она была влюблена в молодого капитана. Как сложатся их отношения, Горева не знала. Она была охвачена одним желанием – быть рядом с Орловым, видеть его, слышать, и, чем больше проходило времени, тем сильнее становилось ее чувство. Горева остро ощущала расстояние, которое отделяло ее от флотилии, от Орлова.

Какими радужными красками рисовала себе Горева встречу с капитаном! Она знала, была убеждена, что и Орлов любит ее. Это волновало и радовало Нину. И вот все оказалось глупой девичьей выдумкой.

Орлов не тот, каким она хотела его увидеть. Он, как ей казалось, стал в обращении официально вежлив, равнодушен, холоден. Это сначала ошеломило девушку, н Горева страдала. Она злилась на себя за прежние мечты, издевалась над собой и еще сильнее любила Орлова.

Нина знала причину изменения в отношении Орлова к ней. Это началось с тех пор, как на «Фронт» прибыла новая радистка Воинова. С первого взгляда Нина невзлюбила эту хрупкую на вид молодую морячку, ее манеру носить форменную фуражку и китель. Ей казалось, что Воинова слишком кокетлива.

- Кажется, Орлов к ней неравнодушен, к Воиновой, – заметила однажды Ольга.

– А мне какое дело? – стараясь скрыть волнение, произнесла Нина и тут же подумала: «Еще посмотрим, чей Орлов будет».

Капитан тоже переживал. Воинова привлекала его. Он все чаще стал бывать в ее обществе. Она казалось ему какой-то особенной, романтичной. Скупая на слова, Мария не избегала капитана, но и не давала никакого повода к тому, чтобы Орлов мог подумать, что она им заинтересовалась. Воинова рассматривала его внимание только как товарищеское.

С приездом Нины молодой капитан стал задумчив. Холодно встретив Гореву, он постепенно убеждался в том, что в нем просыпаются те чувства, которые когда-то владели им. Орлов находился в смятении. Обе девушки нравились ему. «Но любить-то я должен одну», – говорил он себе почти с отчаянием. И смутно сознавал, что эта одна, Нина, для него потеряна.

Вот и сейчас, раздавая книги Северовых, она вручила экземпляр и ему, даже не взглянув на него. Орлов, чтобы скрыть свое огорчение, открыл книгу и увидел посвящение: «Русским китобоям».

На первых страницах книги было напечатано предисловие, написанное Степановым. Капитан быстро пробежал его и увидел свое имя. Степанов писал о том, что в море вышли советские китобойные суда под командованием опытных моряков, что мечта Северовых претворяется в жизнь. Орлов услышал голос Курилова:

– Завтра мы станем к гарпунным пушкам. Если говорить откровенно, товарищи, я очень волнуюсь, но жду нашей охоты, как праздника. Вызываю Турмина и Орлова на соревнование. Условия такие: быстрее освоить гарпунерское дело и бить китов лучше, чем наши иностранные, с позволения сказать, учителя.

– Принимаю вызов, – звонко сказал Турмин.

– А я вас обоих вызываю! – задорно, без обычной своей сдержанности объявил Орлов. Ему хотелось, чтобы Горева обратила на него внимание.

– Не горячись, Орлов, – засмеялся Степанов, – обставят они тебя.

– Это мы еще посмотрим! – Орлов взглянул на Гореву.

– Завтра борьба за советский китобойный промысел примет новые формы, – обратился Степанов к первым советским гарпунерам. – Не мешайте охотиться гарпунерам-иностранцам, используйте время, когда их нет у пушек. Вам оказано большое доверие. Вы можете и должны стать настоящими гарпунерами.

Моряки разошлись по своим судам. Можура пригласил Курилова к себе в каюту.

– Отдыхай у меня, а то у вас в кубрике шумно. Капитан ушел на мостик, но Курилов не мог заснуть и взял книгу Северовых. Она открывалась общим очерком о китобойном промысле.

«...Киты издавна привлекали к себе внимание человека. Но долго, очень долго человек не осмеливался поднять на кита-исполина руку с охотничьим оружием. Промысел китов начался лишь в девятом веке нашей эры у берегов Испании и на Севере. С каждым годом он все быстрее расширялся.

Тысячелетний промысел китов условно можно разделить на три периода. Первый период продолжался до 1779 года, когда охотники на китов выходили в море на гребных судах – шлюпках, шитиках или байдарах, – метали гарпун вручную и после многочасовой погони за китом и борьбы с ним, если он не разбивал утлого суденышка и не топил самих охотников, добытое животное буксировали и на берегу разделывали. Туши китов – гладких – гренландских и кашалотов – использовались полностью. Убитые охотниками, они плавали на поверхности моря; туши китов-полосатиков и других пород тонули.

С 1670 года китобои, в особенности баски, норвежцы и англичане, стали промышлять китов вдали от своего берега, на русском Севере, у Ньюфаундленда, в Исландии и Гренландии. Брали они у китов только жир и ус. Доход от этого хищнического промысла был очень велик. Истребление китов шло с невероятной быстротой. Достаточно сказать, что с 1669 по 1787 год голландские китобои добыли четыреста тысяч китов, а американцы с 1835 по 1860 год, за двадцать пять лет, убили сто пятьдесят тысяч китов.

Все это привело к тому, что запасы гладких китов быстро истощились. Тогда китобои набросились на многочисленные стада кашалотов и за восемьдесят лет истребили их настолько, что дальнейшая охота на кашалотов оказалась нерентабельной. В 1850 году во всем мире было добыто около пятидесяти тысяч китов.

Китовый жир использовался в кожевенном производстве, в парфюмерии, мыловарении и свечной промышленности, шел на изготовление красок, колесной мази, светильного газа.

Не менее широкое применение нашел и китовый ус. Из него делались пластинки для корсетов и кринолинов, зонтики, волоски для часов. Спрос на китовый ус был так велик, что в Сан-Франциско за один фунт уса платили четыре доллара золотом. Китов стали убивать только ради уса, вся же остальная туша выбрасывалась в море. Охотой за китовым усом занимались преимущественно американцы, возглавившие истребление гладких китов.

Дешевый китовый жир с улучшением обработки находил все новое и новое применение в медицинской и химической промышленности, шел на технические масла.

И вот тогда-то обратили внимание на огромные запасы полосатиков.

Начались лихорадочные поиски способа их добычи. На китобойных судах появились паровые машины, была изобретена гарпунная пушка. Так начался второй период китобойного промысла. В результате усовершенствований к концу XIX века стада полосатых китов тоже значительно поредели, и китобои начали уничтожение огромных стад горбачей.

Третий период промысла начался после того, как русские моряки совершили важнейшие открытия в Антарктике. По их следам туда пришли иностранные китобои. Здесь, у кромки антарктических ледяных полей, находились стада сохранившихся китов почти всех пород и даже таких редких, как голубые.

С лихорадочной быстротой начали строиться береговые и плавучие базы. Иностранные китобои, охваченные жаждой наживы, с каждым годом увеличивали добычу. Только с 1925 по 1930 год в Антарктике было добыто до ста тысяч китов.

В китобойном промысле с самого его основания важнейшее значение приобрела фигура гарпунера. Вначале этой специальностью овладевали наиболее смелые, ловкие, мужественные люди. С изобретением же гарпунной пушки профессия гарпунера стала уделом узкого круга людей, выделившихся из массы китобоев. В то время как гарпунер получал баснословные деньги, все остальные жили и работали в исключительно тяжелых условиях. Их труд граничил с каторжным. Не случайно поэтому на многих китобойных судах скрывались всякого рода преступники, которых охотно принимали к себе капитаны китобойцев. Пользуясь их безвыходным положением, капитаны держали этих людей на положении рабов.

Получая высокую плату и подачки от крупных китобойных компаний, гарпунеры охотно выполняли их указания. По существу они становились их резидентами. Гарпунер не решал собственную судьбу сам, своим умением и искусством, а за него решали ее в кабинетах президентов компаний, решали вплоть до того, сколько и когда тот или иной гарпунер должен убить китов...»

...Курилов прервал чтение, вспомнив о гарпунерах, находящихся на советской флотилии. Он взглянул на стопку брошюрок и книг в ярких цветных обложках. Это все, что привезла Горева. Вот и две книжечки Отто Грауля.

Леонтий взял верхнюю – в глянцевой суперобложке, с портретом автора. Книга была издана в Лейпциге. Курилов с благодарностью вспомнил Степанова, заставившего его изучить немецкий язык. Вот и пригодилось. Он раскрыл книгу и углубился в чтение.

Потом Леонтий стал карандашом делать на полях книги пометки. Ставя большой вопросительный знак, он сломал карандаш и не заметил этого.

– Вот мерзавец! – стукнул кулаком по столу Курилов, перечитав последний абзац.

Строчки, которые вывели Курилова из себя, были подчеркнуты обломком карандаша. Отто Грауль писал: «Перед выстрелом в голубого кита бочкарь должен обязательно, не теряя ни одного мгновения, выбраться из бочки и спуститься вниз, так как известны случаи перелома мачты во время судорожных рывков животного. Не должен бочкарь подниматься в бочку и во время вываживания кита, потому что не исключена возможность перелома фок-мачты с блок-амортизаторами, через которые проходят гарпунные лини».

Курилов прервал чтение, взглянул на обложку с портретом Грауля. «Значит, он умышленно не предупредил меня об опасности!» – Курилов захлопнул книгу и отшвырнул ее от себя.

1

С утра иностранные гарпунеры встали к пушкам и не покидали их до самого полудня. Удивленные моряки переговаривались :

– За ум взялись господа!

Но когда на судах стало известно о решении приступить к подготовке своих, советских, гарпунеров и о том, что на это уже получено разрешение, китобои стали посмеиваться над Граулем, Трайдером и Лунденом.

– Испугались!

– Как собаки на сене, – ни сами, ни другим...

В это утро моряки увидели гарпунеров с другой стороны. Если до сих пор у многих китобоев еще крепко держалось представление о гарпунерах как о незаменимых специалистах, владеющих какой-то особой, доступной только избранным тайной, то теперь перед ними стояли люди из чужого мира, трусливые и наглые. С них словно слезла яркая, но оказавшаяся дешевой краска.

Слива подмигнул Курилову на Грауля, бросил:

– Бита его карта. Твоя очередь сдавать!

– Еще не бита, – серьезно ответил Курилов.

Он поднялся к Можуре. Капитана Курилов застал в отличном расположении духа. Можура дымил трубкой, легко шагая по мостику, глаза его совсем потонули в море веселых и лукавых морщинок.

– Что, не терпится к пушке стать?

Леонтий указал глазами на Грауля, неподвижно стоявшего на гарпунерской площадке.

– Он там словно цепями прикован.

– С характером, – отозвался Можура. – А ты тоже терпенья наберись. Скоро ты его сменишь.

– Когда же?

– Все в свое время!

Грауль, оглянувшись на мостик, быстро поднялся по трапу и подошел к ним.

– Почему бошкарь не наблюдайт за море? – обратился он к Можуре.

Грауль говорил отрывисто, глаза его зло смотрели на капитана. Курилова гарпунер точно не замечал. Граулю казалось, что сегодня все против него.

– Вы правы, – согласился Можура, – бочкарь сейчас будет на фок-мачте.

Грауль мельком взглянул на Курилова, вернулся к пушке, но удовлетворения от того, что его требование исполнено, он не испытывал. Все обстоит чертовски плохо, и еще никогда его положение на флотилии не было так неустойчиво, как сейчас. «Да, да! – говорил себе Отто. – Это провал. Даже фотографирование пришлось бросить!».

У большевиков какие-то особенные, цепкие глаза. Спасли команду угольщика, поймали резчика, пытавшегося вывести из строя механизмы на разделочной площадке. Да и на себе Грауль ощущал взгляд не одной пары настороженных глаз. Он мучительно думал, искал выхода из создавшегося положения, но выхода не было. Невидимая, но огромная сила была против него, как вот этот бьющий в грудь упругий ветер. Хотя нет, – против ветра можно устоять, а против той силы, которой обладают русские, не устоишь – она опрокинет!

Гарпунер с горечью и злобой вспомнил вчерашний разговор в каюте Северова. Оживление на судне заставило его оглянуться, и Грауль не поверил своим глазам: в бочке на фок-мачте сидел Слива.

Боцман, заметив, что гарпунер смотрит на него, помахал ему рукой:

– Гутен морген!

У Грауля перехватило дыхание от ненависти. Он увидел Курилова рядом с Можурой и в первое мгновение хотел было бежать к капитану, заставить его убрать Сливу, а Курилова загнать в бочку. Он был готов на все, чтобы Курилов держался подальше от пушки. Но голос Сливы остановил его:

– По носу бахчисарайский фонтан!

Можура, отдав приказ машинисту идти полным ходом, сделал боцману замечание:

– Бочкарю докладывать коротко и ясно, без лирических отступлений.

– Есть перейти на телеграфный код! – весело отозвался Слива.

«Шторм», набирая ход, шел к стаду китов.

Грауль растерялся, когда «Шторм», буксируя двух сейвалов, подошел к базе, находившейся в заливе. Около ее борта стояли китобойцы «Труд» и «Фронт». Они привели по одному киту. База встретила «Шторм» гудком, и он прозвучал для Грауля похоронной музыкой.

«Ошибка, ошибка, – думал гарпунер. – Эти олухи Трайдер и Лунден перетрусили и начали бить китов». Грауль выругал гарпунеров и тут же вспомнил, что и сам-то убил двух китов – столько, сколько они оба вместе.

«Не бить! Стоять у пушки и не бить! Мазать!» – приказывал себе Грауль. Вытерев лицо одеколоном, он вышел из каюты на палубу. «Шторм», передав базе своих китов, отправлялся в море. Грауль против своего желания покорно поплелся к пушке. Ему так и не удалось переговорить с Лунденом и Трайдером. А те, увидев добычу Грауля, окончательно решили, что единственная возможность не допустить русских к пушке – это самим бить китов.

Грауль понял, что для русских теперь не имеет особого значения, сколько он убьет китов: им нужны свои гарпунеры, на его место они решили поставить Курилова. «Не пущу! – решил Грауль и тут же растерянно подумал – Но ведь не могу же я торчать у пушки днем и ночью!»

Выход был найден совсем неожиданно. Грауль стоял на площадке, окидывая взглядом пустынное море. Китов не было видно. Гарпунер быстро оглянулся назад. На судне никто за ним не наблюдал. Тогда он незаметно, воровскими движениями вынул из затвора пушки маленькую, размером с мизинец, шпильку и, опустив ее в карман кожаной куртки, сбежал с площадки на палубу.

Спустя несколько минут Можура вызвал Курилова:

– Пушка свободна. Становись!

– Есть! – радостно улыбаясь, ответил Курилов.

– Бить тебе, не перебить! – пожелал товарищу Слива.

2

На базе было шумно. На разделку поступило сразу четыре китовых туши. Рабочие весело переговаривались, работали быстро и с удовлетворением, которое всегда бывает у людей, соскучившихся по труду.

На кормовой площадке бригада Ли Ти-сяна ловко снимала с кита сорокасантиметровый слой жира. Маленькая живая фигура китайца мелькала всюду. Вот Ли Ти-сян остановился около молодого парня и, проследив с минуту за его работой, покачал головой:

– Пухо, шибко пухо!

– Почему? – парень, сдвинув на затылок фуражку, вытер рукавом мокрый лоб. Лицо у него было красное от натуги. Работал он добросовестно, но неумело, всей силой налегал на флейшерный нож, и тот, рассекая слой жира, застревал в мясе.

– Думай надо!

– А чего тут думать? – обиделся парень.

– Твоя смотри здеся! – Ли Ти-сян ловко, несколькими ударами ножа рассек толстый слой жира до самого мяса.

– Здорово! – восхищенно воскликнул парень. – Ну-ка, пусти, я сам попробую!

Но у него не получалось. Рабочий сконфуженно посмотрел на Ли Ти-сяна. Тот мягко, ободряюще улыбнулся и, взяв парня за руки, стал учить его с таким терпением и внимательностью, что ему позавидовала бы любая учительница, показывающая малышу, как вывести первую букву.

– Толково! – признался парень, когда наконец он без особых усилий отсек ленту жира.

Ли Ти-сян похлопал парня по плечу и, блестя глазами, побежал дальше, но его окликнули.

К бригадиру подошли Северов, Горева и Ольга. Ли Ти-сян с тревогой подумал, что они заметили что-нибудь неладное. Но Северов сказал:

– Ну, Ли Ти-сян, тебе дается новое поручение: будешь ассистентом у Горевой...

– Шима? – Ли Ти-сян, впервые услышав слово «ассистент», недоумевающе посмотрел на Гореву.

Он гордился, когда русские китобои обращались к нему с просьбами, которые он всегда старался хорошо выполнить. Вот и сейчас он был готов сделать для Горевой все, что она потребует.

Девушка разъяснила Ли Ти-сяну, что его бригада должна по ее указанию вырезать из китовых туш те части, которые потребуются для исследования.

– Моя понимай! – заулыбался Ли Ти-сян.

– Лучшего помощника не найти, – сказал Северов. – Ну, желаю вам успеха.

Капитан-директор ушел, а Горева с Ольгой отправились к туше кита. У них были блокноты, альбомы и карандаши. Ольга держала в руках рулетку.

– Чего, мадама, покупай хочу? – шутя спрашивал Ли Ти-сян. – Наша товар шибко шанго.

– Сердце надо, легкие надо, почки надо! – задорно отвечала Ольга тоном хозяйки, покупающей на базаре мясо.

– Сичаза, – пообещал Ли Ти-сян, однако выполнить просьбу Ольги было не так просто.

Разделка внутренностей кита – дело сложное и трудное. Сперва Ли Ти-сян и его помощники вырезали сердце кита и при помощи лебедки оттащили его в сторону. Ольга и Горева зарисовали форму сердца в альбомы, измерили его. Оказалось, что длиной оно около ста десяти сантиметров, а весит шестьсот шесть килограммов.

Когда они перешли к легким, Горева пояснила:

– Судя по размерам легких, кит должен вдыхать сразу тысяч десять литров воздуха!

– Просто сказка о великанах! – проговорила Ольга и, наклонясь к Горевой, добавила: – Я тебе завидую, Нина... Вот будешь ты научным работником, много будешь знать про китов и... – она неожиданно смолкла, словно устыдившись высказанной вслух зависти.

Горева тыльной стороной руки поправила выбившийся из-под берета локон и прямо взглянула на Ольгу.

– А ты бы хотела учиться?

– Не знаю, – откровенно призналась Ольга, взмахнув густыми ресницами. – Я не знаю, но своей работой недовольна.

Ее большие глаза стали чуть грустными.

– А ну-ка, профессора, взгляните сюда! – послышался голос Степанова.

Помполит нес металлический стержень толщиной с руку и длиною около метра. На одном конце стержня расходились три лапы, как у гарпуна, а на противоположном была круглая пятка с выбитой на ней надписью: «Китобойная база «Приморье», 1934 г. Берингово море». Такая же надпись была и на самом стержне.

– Очень хорошо! – одобрила Горева. – Теперь эти гарпуны надо скорее использовать.

– Есть, товарищ профессор, – с шутливой серьезностью сказал Степанов. – Скоро начнем.

Помполит ушел.

– Ты понимаешь, – заговорила Горева, посмотрев ему вслед, –- я как-то сказала Степанову, что хотела бы узнать, где и когда киты путешествуют. Вот, например, молодого финвала мы встретили в этом году. Для добычи он будет годен через несколько лет. Где он за это время успеет побывать? Ну Михаил Михайлович и говорит: «Давай метить их, как птиц кольцуют». И вот придумал этот гарпун. Если кто-нибудь добудет финвала с нашей меткой-гарпунчиком в другом море, то нам сообщат, а это знаешь, как важно! Будем мы знать все дороги китов, и промысел можно будет вести лучше!

Увлекшись, Горева стала вслух мечтать о том, как человек станет хозяином китов, начнет выводить те породы, которые выгодны ему, и предотвратит вымирание этих гигантских животных...

Вдруг Оленька закусила губу, побледнела.

– Плохо тебе? – участливо спросила Горева.

– Сейчас пройдет.

Лица у подруг стали торжественными. Горева, обняв Ольгу, сказала:

– Как я за тебя рада! Скоро ты станешь матерью... В голосе Нины прозвучали грустные нотки. Она торопливо собрала альбомы, низко наклонившись, чтобы Ольга не увидела ее расстроенного лица, печальных глаз. Она не могла выбросить из своего сердца Орлова, но и не отвечала на его попытки восстановить прежнюю дружбу. Ей оставалось лишь втихомолку плакать ночью.

3

Когда появились киты, Орлов сказал старпому:

– Будешь точно выполнять мою команду!

– Есть!

Старпом внимательно следил за Орловым. Лицо капитана мгновенно изменилось: черты стали резче, голос глуше. От него и старпому передалось напряжение. Так было всегда, особенно в трудный момент.

Капитан неторопливо прошел на гарпунную площадку. У пушки стоял Трайдер. Он мельком взглянул на Орлова через плечо и снова перевел взгляд на море. На бледном лице гарпунера от волнения выступили пятна.

– Пушка готова к стрельбе? – строго спросил его Орлов.

Трайдер промолчал, только острые плечи его поднялись выше. Орлов повторил вопрос: – Пушка готова к стрельбе?

– Да, сэр! – быстро ответил гарпунер.

– Здесь нет сэров. Здесь есть капитан! Советский капитан!

– Да, капитан.

– Отойдите от пушки! – потребовал Орлов. – Я буду учиться стрелять.

– Я буду охотиться! – Трайдер стиснул зубы, его руки еще сильнее сжали ручку пушки. – Вам нельзя! – обернулся он к капитану.

С палубы моряки наблюдали за происходившим. Орлов стоял прямо, уверенно.

По небу ползли кудлатые серые облака, часто закрывая солнце. То становилось сумрачно, то в разрывы туч прорывался поток солнечного света, и все вокруг ненадолго преображалось, светлело.

Орлов дал команду на мостик:

– Полный вперед!

У форштевня взлетели брызги, застучали по пушке, по лицам Орлова и Трайдера. Гарпунер смотрел на китов и чуть поводил пушкой из стороны в сторону, выдавая этим свое волнение.

Орлов стал вплотную к Трайдеру.

– Отойдите от пушки! – приказал он. Гарпунер не отступал. Орлов повысил голос: – Вы слышите мой приказ?

Трайдер рывком повернулся к Орлову, толкнув его так, что капитан едва устоял на месте. Затем, что-то крикнув, гарпунер замахнулся на Орлова, но тут же застонал. Его руки оказались вывернутыми за спину... Из-за плеч гарпунера смотрел Журба. Видно, боцману доставляло большое удовольствие держать Трайдера. Глаза его поблескивали, и он, кашлянув, довольно сказал:

– Все в порядке, товарищ капитан.

Как очутился Журба за спиной гарпунера, никто не заметил. Орлов приказал:

– Отпустите его.

Трайдер потер запястья. Стоял он растерянный, с опущенными плечами.

– Идите к себе в каюту! – сказал капитан. Гарпунер провел кончиком языка по сухим губам, боком обошел Орлова и спустился на палубу.

Киты были совсем близко. Фонтаны поднимались белыми колпаками. Ветер угнал на восток облака, и сразу открылось голубое небо с ярко ослепительным солнцем. Орлов чувствовал, как солнце пригревает его плечи, спину. Он смотрел вперед, на синий океан. Капитан был спокоен. Он тщательно прицеливался в лоснящуюся спину кита, вынырнувшего далеко впереди судна.

– Лево руля! Следовать за китом! – подал Орлов команду и начал выбирать точку прицела.

Он не видел, но знал, что за ним на судне с надеждой следят свои, советские, люди. Быть может, это-то сознание и давало ему спокойствие, когда он целился.

Кит, испуганный шумом машины, рванулся вперед. Расстояние между животным и судном увеличивалось.

– Самый полный! – крикнул Орлов. Он держал руку на спусковом крючке, а перед ним среди узорных кружев пены темнела спина кита...

1

Наступал вечер. Солнце зашло за высокие горы Камчатки, и над ними разлилась пурпурная полоса заката, обещая назавтра хорошую погоду. На востоке уже темнело. Море лежало спокойное, обдавая берег легким бризом.

Ольга поднялась на ботдек и долго смотрела вдаль. Где-то там Леонтий. Удалось ли ему стать к пушке? Убил ли он кита?

– Что, скучаешь? – спросил Степанов. – О муженьке думаешь?

– О нем, – смущенно призналась Оленька.

– А я о своих ребятишках скучаю, – доверительно сказал Степанов. – Вот сейчас только отправил им письмо, написал о медвежатах, которых поймали на берегу наши китобои.

Михаил Михайлович говорил с теплотой в голосе.

– Ребятишкам будет интересно читать, – сказала Ольга.

Степанов сосредоточенно посмотрел на Ольгу, занятый внезапно пришедшей мыслью, и предложил:

– Идем к медвежатам. Я их сфотографирую. И тебя с ними. Хорошая память будет.

Ольга взглянула на море. Китобойцев не было.

– Идем, идем, – повторил Степанов, – а то стемнеет, только пленку испорчу.

Они подошли к будке, специально сколоченной судовым плотником для медвежат. Один медвежонок шумно втягивал воздух влажным черным носиком, а его маленькие карие глазки были совсем такие, как у игрушечного мишки.

Китобои дали медвежатам имена – Миша и Маша. В первые дни зверьки ничего не хотели брать из рук – ни меда, ни рыбы, ни сгущенного молока. Миша был крупнее и смелее Маши, которая все прятала свою голову под его лапы.

Медвежата сперва не вылезали из своей будки, но, освоившись, стали съедать все, что им приносили. Потом Миша окончательно осмелел и, неуклюже ступая своими короткими лапами с крепкими когтями, обошел ботдек, спустился по трапу и, обнюхивая воздух, пришел к камбузу.

Дверь в камбуз была открыта. Медвежонок, положив голову на высокий порог, стал шумно втягивать аппетитные запахи.

- Здравствуй, Миша! – шутливо приветствовал его кок и бросил ему кусок мяса.

Медвежонок обнюхал мясо и спокойно съел. Кок дал еще. Миша и другой кусок уничтожил. Кок пожурил его:

– А про сестренку забыл? Нехорошо!

Он бросил медвежонку большую кость с остатками мяса. И тот, словно поняв укор повара, схватил кость и заковылял к будке. Медвежата долго и дружно трудились над костью. А потом медвежонок снова направился к камбузу. За ним вышла и маленькая сестренка, но, сделав несколько шагов, остановилась. Миша не раз возвращался к ней, лизал ей нос, приглашая идти дальше, но Маша не решалась. Тогда он шлепнул ее лапой, и она пошла.

А на другой день медвежата уже смелее бежали к камбузу. Кок кормил их три раза в день, точно по часам. Медвежата к этому так привыкли, что являлись за пищей минута в минуту.

– Ну, уже «юнги» топают к камбузу, пора и нам заправляться! – говорили моряки...

К фотографированию медвежата отнеслись спокойно. Они дали, Степанову снять себя и в одиночку и вместе с Оленькой.

– Вот бы о медвежатах написать в пионерскую газету или в журнал, – предложила Ольга. – Ребятам будет интересно читать.

– В газету или в журнал? – повторил Степанов и внимательно взглянул на молодую женщину. Ольга стояла перед ним пополневшая, с тонкой коралловой нитью на смуглой шее. Это была уже не прежняя Оленька, какой он ее встретил в первый раз.

– Ну да! – сказала Ольга.

– Вот что, – заговорил Степанов. – Мне некогда этим заниматься, а ты время выкроишь. Опиши-ка все: и как мы охотимся, и как живем. Приключений разных много было! Напиши во владивостокскую газету «Красное знамя».

– Какой из меня писатель, - засмеялась Ольга. – Я ничего сочинить не могу.

– Зачем сочинять? Опиши все как было. Согласна? Ну, по рукам? - Степанов крепко пожал горячую руку Ольги. – Расскажи обо всем, с самого начала, подробно.

– Попробую, – неуверенно кивнула Ольга.

– Полистай наши вахтенные журналы. – продолжал Степанов, – расскажи, что у нас получилось с разделкой, как помог Ли Ти-сян. О гарпунерах тоже не забудь. Знаешь, я убежден в том, что наступит время, когда о нас книги будут писать. Как ты думаешь?

Ольга уже не слышала Степанова. Ее взгляд был устремлен в море. К базе подходил «Шторм». Под бортом судна была туша кита.

– Может, Леонтия добыча, – тихо, с надеждой проговорила Ольга, и сердце ее радостно забилось.

– Сейчас узнаем!

Когда он поднялся по трапу на базу вместе с Можурой, Ольга кинулась навстречу мужу, хотела поздравить его. Но приготовленные для Леонтия ласковые слова застыли на ее губах.

Курилов был хмур. Взглянув на него, Ольга поняла, что произошла какая-то неприятность.

– Что случилось? – спросила она, взяв его за руку.

- Грауль издевался, – глухо выговорил Курилов. Они вошли в каюту Северова. Там Ольга узнала обо всем, что произошло на «Шторме».

...Слива заметил кита через четверть часа после того, как Курилов стал к пушке. Вскоре появились еще три кита.

– Ну, Леонтий, выбирай своего! – сказал Можура.

Киты были осторожны. Они долго не подпускали судно на близкое расстояние. Казалось, вот еще десять метров, и можно будет стрелять, но животные ныряли и всплывали далеко от «Шторма».

Курилов нервничал. Он уже несколько раз оборачивался к мостику. Можура хорошо понимал эти взгляды. Леонтии хотел, чтобы судно подошло к китам как можно ближе. Когда кит оказался против пушки, Курилов нажал спусковой крючок – нажал сильно, до боли в пальцах. Но выстрела не последовало.

– Стреляй же! – крикнул Слива.

Курилов опустил руки. Пушка не действовала. К нему подошли Слива и Можура. Капитан вызвал механика, и тот быстро установил, почему не произошло выстрела:

– Вот отсюда снята соединительная шпилька!

Курилов внешне был спокоен, и только глуховатый голос да подергивание скул говорили о кипевшем в нем негодовании.

– Сделаешь? – спросил он механика. Механик осмотрел и измерил отверстие.

– Можно. Будем сегодня вечером точить.

– Не надо, – остановил Можура. Он усиленно дымил своей трубкой. – Поговорим на базе с Северовым.

Спустя час на палубу вышел Грауль. Он убил за день одного кита. Можно было продолжать охоту, но Грауль снова вывел пушку из строя и ушел к себе, провожаемый негодующими взглядами моряков, не скупившихся на крепкие выражения по его адресу...

Геннадий Алексеевич и Степанов выслушали все, что им рассказал Можура.

Михаил Михайлович мрачно проговорил:

– Неважно получилось!

– Да что же это такое! – только и произнесла Ольга.

– Что думаешь дальше делать? – спросил Степанов Можуру.

– Сегодня будет готова шпилька... – начал Леонтий, но помполит перебил его:

– А завтра Грауль сломает другую какую-нибудь часть. Уж запасайся новой гарпунной пушкой.

– Вы правы, – согласился Курилов.

– Грауля с судна вон! – воскликнул Можура. –-Хватит миндальничать с ним!

– Я полностью согласен, – ответил Северов.

Курилов был благодарен Можуре. Капитан отказывается от иностранного гарпунера. Значит, Можура уверен, что он, Курилов, будет лучше Грауля.

– Ну, держись, Курилов! – Степанов тронул его за плечо. – Бей китов лучше Грауля!

– Ясно! – отрывисто ответил Курилов.

– Иди! Отдыхай! Завтра тебя ждет большая работа. Степанов легонько подтолкнул его в спину. – Готовься!

Придя в каюту Ольги, Леонтий перебрал на столе книжки, нашел брошюру Грауля и, открыв иллюминатор, выбросил за борт.

– Что ты делаешь? – воскликнула Ольга. – Зачем же книги-то выбрасывать?

– Разве это книги? Макулатура! –сказал Курилов. – Они и написаны-то были для того, чтобы честных людей с толку сбивать. Ведь кроме общеизвестных сведений в брошюрах Грауля ничего нет.

2

Грауль никак не мог свыкнуться с мыслью о том, что его уволили, выгнали с флотилии. Когда вернувшийся вечером с базы Можура сказал ему об этом, гарпунеру на мгновение показалось, что это дурной сон.

Но нет, он стоит в каюте капитана советского китобойца «Шторм», а капитан этот сидит в кресле, посасывает свою черную обгорелую трубку и смотрит на Грауля прищуренными глазами. Граулю показалось, что Можура смотрит на него насмешливо. У него от злобы перехватило дыхание, но он насколько мог спокойно сказал:

– С варвар, который не уважайт и не понимайт культурный отношений между люди, я работайт не могу.

Грауль произносил эти слова, а его жгло яростное желание схватить вот тот, что лежит на полке, тяжелый, покрытый затейливой резьбой, моржовый клык и раскроить череп капитану, разнести, изрубить в щепы все судно, всю флотилию... Он вспомнил о Трайдере и Лундене. Что с ними? Их тоже уволили? Спросить об этом сейчас? Нет, скорее вон из этой каюты, здесь ему больше нечего делать!

Впервые в своей жизни Отто Грауль, которого считали лучшим гарпунером мира, вышел из каюты капитана китобойного судна уволенным... Обычно он сам бросал работу, когда ему это было необходимо, бросал и, уходя, хлопал дверью. Но сегодня уже не было прежнего Грауля. Он, правда, с силой рванул дверь, но прикрыл ее тихо, осторожно.

Грауль не желал лишнего шума. Он спешил. Плотный мрак слился с морем. Китобойцы стояли рядом, с переброшенными с борта на борт трапами. Огни выхватывали из мрака куски палубы, надстройки. Одиноко прохаживались вахтенные.

Грауль перешел на «Фронт» к Лундену, позабыв даже свой головной убор. Швед лежал на кровати с томиком в руках.

В давно непроветривавшейся каюте стоял душный, насыщенный запахами пота и духов, воздух.

– О, Отто! – улыбнулся Лунден и, шариком скатившись с койки, протянул руку.

Грауль с внутренним отвращением коснулся потной ладони Лундена и присел. Лунден, что-то быстро затараторив, торопливо откупорил бутылку коньяку, но вдруг насторожился.

Грауль ребром ладони отодвинул наполненный стакан.

– Завтра выведете из строя китобоец, – сказал он. Дальше он говорил так, точно бросал гири. Лунден сидел, чуть наклонившись вперед. Отливали глянцем его красные, пухлые щеки. Неожиданно тоненьким голоском он спросил:

– Как вывести из строя? На рифы судно не наведешь. Шубин – хороший капитан...

Грауль посмотрел в глаза Лундену долгим взглядом, и Лунден выдержал этот взгляд. «Нет, Лунден не трус», – заключил про себя Грауль. Вслух он сказал:

– Если точно выполните приказ, получите премию, не выполните – наказание.

Лунден встал, вытянулся:

– Будет сделано. Я устрою «качели».

В дверь постучали. Гарпунеры быстро переглянулись.

Грауль кивнул Лундену на дверь. Левой рукой он поднес стакан к губам, правая же рука его в это время опустилась в карман и нащупала там пистолет.

Лунден распахнул дверь. На пороге стоял Трайдер. Грауль опустил стакан на стол. По виду англичанина он понял, что и с этим долговязым гарпунером на флотилии все покончено. Рассказ Трайдера подтвердил предположение Грауля.

– Да как же вы допустили? – набросился он на Трайдера, а тот, с чмоканьем открыв свои бледные губы, ответил:

– Так же, как и вы!

«Ого! Значит, о моем изгнании уже известно на флотилии», – мелькнуло в голове Грауля. Он заметил, как Лунден заморгал глазами, потом стукнул кулаком по столу:

– Мы проучим этих русских...

– Вам, – Грауль нагнулся к гарпунерам, – надо сегодня же ночью испортить пушки.

Он достал из кармана коробочку из желтой кожи, раскрыл ее. В вате лежало до десятка небольших, размером с обыкновенную папиросу, металлических цилиндров.

Грауль дал обоим гарпунерам по три цилиндрика.

– Этого будет достаточно.

Лунден, завернув цилиндрики в носовой платок, спрятал их в грудной карман, а Трайдер все еще держал свои в ладони. Грауль сказал:

– Будьте осторожны. К металлу не прикладывайте. Начнется реакция.

Англичанин кивнул. Вдруг ему показалось, что его запястья опять сдавлены железными пальцами Журбы. Он поежился.

Когда гарпунеры расходились, Трайдер, переходя по трапу, незаметно выкинул свои цилиндрики в воду и облегченно вздохнул.

А Грауль, поднявшись на «Шторм», еще походил по палубе, покурил, затем прошел на гарпунерскую площадку. Здесь стоял подвахтенный. Увидев его, немец круто повернулся и быстро ушел к себе в каюту. Захлопнув дверь, он выругался.

«Откуда у русских такая уверенность? – спрашивал себя Грауль. – Ведь они же не могут промышлять китов. У них нет гарпунеров. Их флотилия станет на прикол». В то же время он знал, что лжет самому себе, что русские смогут и сами, без посторонней помощи, бить китов. И от этой мысли еще сильнее разгорелась его бессильная ярость. Теперь он желал лишь одного – поскорее отсюда выбраться.

3

У Лундена положение было лучше, чем у Грауля и Трайдера. Еще раньше Лунден понял: нужно менять тактику, вести себя лояльно, дружески, а иначе... О, от русских можно ожидать всего. Это не имеет значения, что они останутся без гарпунеров, что им будет трудно. Они только быстрее научатся бить китов! Вот почему он был покладист с Турминым. Вот почему он, к удивлению экипажа китобойца, с утра сам пригласил Петю Турмина к пушке. Сияя счастливой улыбкой, он говорил:

– О, Турмин, ты будет гросс гарпунер! Он показывал комсомольцу, как стоять за пушкой, как целиться. Турмин, взявшись за ручки пушки, уже больше не хотел уходить с гарпунной площадки, и Лунден не возражал. Он позволил комсомольцу выстрелить и раз и второй, но оба раза гарпуны не долетали до китов.

– Хорошо, хорошо, – похлопывал Лунден Турмина по спине. – Сразу нельзя.

Лунден уже видел, что Турмин будет отличным гарпунером. Ему только надо подсказать, что он неправильно берет прицел, потому гарпуны и летят мимо. Но Лунден молчал, а расстроенный Турмин не смыкал всю ночь глаз. Только к утру он забылся, но и во сне видел, что никак не может попасть в кита. Встал он с койки еще более усталым, чем лег.

«Фронт» выходил в море на рассвете. Лунден побрился, попудрился, смочил свои редкие волосы одеколоном и вышел на палубу.

– О, я жду гросс охота! – сказал он, здороваясь со старпомом. – Где же мой коллега Петер Турмин?

Гарпунер направился к пушке. Она уже была приготовлена. Судно быстро шло в море, рассекая волны.

Турмин, направляясь на бак, встретился с Воиновой и неловко с ней поздоровался. Сам не понимая отчего, он несколько смутился. Она внимательно на него посмотрела и приветливо сказала:

– Доброе утро!

К Турмину вернулось хорошее настроение. Он взбежал на гарпунную площадку. Швед уступил ему свое место. Так они простояли час, второй, а китов все не было видно, Наконец Лунден предложил идти на север, к банкам[59].

– Киты любят быть около банок! – согласился с ним капитан и положил судно на новый курс.

Погода стояла тихая, воздух был прозрачен. В полдень были замечены фонтаны кашалотов. «Фронт» устремился к ним.

– Хорошо бить надо! Большой охота! – дружелюбно говорил Лунден Турмину. – Я стреляй, ты смотри. Потом ты стреляй, я смотри.

– Давай! – согласился Турмин.

Ни он, ни Шубин и никто из людей, находившихся на палубе, не заметили, что Лунден, выбрав момент, когда после двухчасовой погони судно нагнало ближнего крупного кашалота, прицелился не в спину кита, а ближе к хвосту.

Гарпун вошел точно туда, куда был послан, – между спинным плавником и хвостовыми лопастями.

– Есть! – закричал Турмин.

– Есть! – радовались китобои.

Затрещала лебедка, вытравливая линь. Кашалот вздрогнул и, чуть выгнув спину, с хрипеньем ушел в воду. На том месте, где он нырнул, забурлила взвихренная его хвостом вода.

Лунден, подавшись вперед, следил за линем, быстро уходившим вниз, в воду. Кашалоты ныряют глубоко. Прошло несколько минут. Море было спокойным. Лунден не сводил глаз с воды. Вот на поверхность стали выскакивать и лопаться пузырьки. С каждым новым пузырьком все ближе подходил тот момент, когда кит должен стремительно появиться на поверхности. И Лундену надо было уловить этот момент.

По пузырькам он определял, что у кита уже мало осталось в запасе воздуха. Кроме того, он видел, где находился кашалот.

Гарпунер давал капитану сигналы:

– Лево, малый ход, лево, стой! Малый ход!

Каждое свое слово он для подкрепления сопровождал жестом. Турмин с удивлением смотрел на шведа. Он никогда еще не видел Лундена таким энергичным, так захваченным охотой. Эта взволнованность передалась и ему.

Никто на «Фронте» не догадывался, что Лунден заводил судно над китом, или, как выражались китобои, устраивал «качели». Он ставил китобойца в такое положение, когда кит, находясь на гарпуне и к тому же задыхаясь, всплывает и, встретив на своем пути судно, с огромной силой ударяет в него, как тараном. Это почти всегда выводит судно из строя.

Лундену, уже устраивавшему подобные «качели», лучше, чем кому-нибудь, это известно. И сейчас он сумеет сделать «качели». Но на этот раз Лунден неточно рассчитал: кашалот, поднимавшийся к поверхности, ударил не в центр китобойца, а под корму в винт.

Корма высоко вскинулась над водой. Нос ушел вниз, по самую гарпунерскую площадку. Многие моряки были сбиты с ног. Турмин чуть не упал за борт. Лунден же оказался у спардека невредимым.

Оглушенный кит мирно покачивался на воде невдалеке от судна. Из глубокого полутораметрового разреза, нанесенного судовым винтом, потоком шла кровь.

В любую минуту кит мог прийти в себя и рвануть судно, которое стояло к нему бортом.

Шубин отдал команду:

– Лево руля!

Судно, пройдя немного по инерции, остановилось. Из машинного отделения выбежал озлобленный механик.

– Что-то случилось с винтом! – крикнул он.

Кит ожил и рванулся в сторону. «Фронт» развернулся и, зачерпнув воду, с большим креном на правый борт, потянулся за китом. Судно шло на буксире у животного, оно не имело своего хода.

– Обрубить линь! – скомандовал Шубин.

Кит уходил на север. «Фронт» беспомощно покачивался на волнах. У судна ударом головы кашалота был переломлен гребной вал, смято рулевое управление.

Капитан китобойца подал в эфир сигнал бедствия.

1

Орлов стоял на мостике с пылающим лицом. Ему сейчас трудно давалась сдержанность. Глаза поблескивали, в них ярко горели огоньки. Улыбка трогала губы. Капитан поглубже натянул на лоб фуражку, чтобы команда не заметила его счастливого лица. Он убил кита, убил после долгой, утомительной погони, но с первого выстрела. Удача? Случайность?

Молодой капитан посмотрел на тушу под бортом. Он попытался восстановить в памяти все подробности своей первой охоты на морского исполина, но они забылись; в памяти остались лишь отрывочные картины: вспененная вода, темная полоса спины кита, которая то исчезала, то уходила вправо или влево от судна, затем выстрел... Нет, если бы сейчас Орлова попросили подробно описать, как протекала охота, он бы не смог. Помнил огромное напряжение мускулов, чувств, мыслей. А сейчас была только усталость.

Орлов торопился к базе. О своей добыче он радировал и знал, что его ждет торжественная встреча, но думал не о ней, а о том, что среди встречающих будет Горева. При мысли о ней капитан стал задумчивым, сосредоточенным. В душе шевельнулась тревога. Неужели Нина совершенно к нему безразлична? Матросы, гордые тем, что их капитан добыл кита, удивленно перешептывались:

– Чего-то наш помрачнел. Вроде сердитый... – Моряки терялись в догадках.

Едва «Труд» показался у входа в бухту, как ему навстречу поплыл мощный гудок базы. Он не прерывался, пока китобойное судно не подошло к слипу. Моряки, рабочие выкрикивали приветствия с палубы «Приморья». Орлов, отдавая команды, искал взглядом среди десятков лиц Гореву. Передав кита, капитан подвел судно к трапу базы, чтобы подняться с рапортом к Северову, но увидел, что капитан-директор и помполит спускаются к нему сами. Он остановился у трапа, ожидая их.

– Поздравляем и выносим благодарность, – сказал Северов, ступив на палубу «Труда» и крепко пожимая руку Орлову. – Вы первый советский китобой, добывший кита!

Орлов насторожился. В голосе капитан-директора слышалась озабоченность. Он пытливо посмотрел в лицо Северова, затем на Степанова. Сомнения не было: оба чем-то встревожены.

– Твоя победа несколько омрачена, – сообщил помполит. – «Фронт» потерпел серьезную аварию.

– Что с ним? – вырвалось у Орлова. Тревога за товарищей охватила его.

– Выведен из строя винт и потеряно управление. – Северов достал из кармана листок с цифрами. – Вот его координаты. Прошу полным ходом к нему. Боюсь, как бы шторма не было. Судно вблизи берега. Может выбросить.

– Понятно, – только и проговорил Орлов. – Иду к Шубину.

Капитан-директор и помполит вернулись на базу. На них были устремлены сотни глаз. Уже все знали о несчастье с «Фронтом». Молча взялись рабочие за разделку кита. Слышались лишь отрывистые распоряжения бригадиров.

Проводив взглядом «Труд», Северов мрачно посмотрел на Степанова:

– Черт знает, что происходит! Одна неприятность за другой! Надо же было Шубину винт потерять! Сколько теперь уйдет времени на установку нового? Придется в Петропавловск отбуксировать «Фронт».

Капитан-директор говорил отрывисто, зло. Таким его помполит еще никогда не видел. Обычная уравновешенность оставила Геннадия Алексеевича. Меряя шагами мостик, он в сильном волнении говорил:

– Руки опускаются. Бьемся, бьемся, а результаты мизерные.

Авария «Фронта» вызвала у Степанова мрачные раздумья, но последние слова капитан-директора рассердили его:

– Ты, Геннадий Алексеевич, становишься неузнаваемым: одно плохо, другое плохо. Что ж это такое?

Северов, взглянув из-под бровей на Степанова, промолчал. Михаил Михайлович уже мягче сказал:

– Обидно, конечно, что в тот самый момент, когда наши люди должны стать к гарпунным пушкам, произошла такая авария. Это уменьшает шансы на успех охоты своими силами.

– Как это на руку иностранцам, – покачал головой Северов. – А может быть, это дело их рук?

– Гадать не стоит. Дождемся Шубина и узнаем подробности, – сказал Степанов, смотря на носовую разделочную площадку, где бригада Данилова возилась у головы кита.

«Вот они, – думал Степанов о рабочих и моряках флотилии, – работают, стараются изо всех сил. Они хотят, чтобы флотилия стала ударной, как лучшие предприятия в стране, они верят нам, убеждены, что командование флотилии поможет им. А мы все время допускаем промахи».

Михаил Михайлович чувствовал вину перед Даниловым, Ли Ти-сяном, перед всеми моряками и китобоями, его не покидало ощущение того, что у него на глазах невидимые темные очки, мешающие видеть далеко, широко, ясно.

Но кто надел ему их? А может быть, он случайные события укладывает в одну цепь, подгоняет под свое предположение?

Послышался голос вахтенного:

– Вам, товарищ капитан-директор, радиограмма из Владивостока.

– Что там еще? – раздраженно отозвался Северов и, пробежав взглядом текст радиограммы, удивленно воскликнул: – Черт возьми! Что они там еще задумали? Зачем я им? Михаил Михайлович, читай! – Северов протянул бланк радиограммы Степанову.

Капитан-директора срочно вызывали во Владивосток вместе с Пилипенко. Командование флотилией предлагалось передать одному из капитанов по собственному усмотрению. Радиограмму подписал секретарь Приморского обкома партии.

– Ну? – нетерпеливо спросил Северов. – В чем дело? Понимаешь? Почему радиограмму подписал секретарь, а не Дукин?

– Вот на эти вопросы, да и на многие другие ты получишь ответы во Владивостоке. – Степанов не сомневался, что радиограмма из Владивостока – сигнал о предстоящих больших изменениях в жизни и работе флотилии. В этом помполит был уверен. «Я не удивлюсь, думал он, – если история с гарпунерами, присылка плохого угля, а затем гибель «Утеса», бракованное оборудование, попытка вывести из строя паровые пилы и лебедки – звенья одной цепи». Об этом он и сказал Северову:

– Всего мы не знаем. Наверняка там, во Владивостоке, вскрыто и еще что-нибудь... Поезжай, твои сообщения помогут во многом.

– Ты уверен, что именно по этому вопросу вызывают? – все еще сомневался Геннадий Алексеевич.

– Не посмотреть же на тебя, – засмеялся Степанов. – Кого оставишь за себя?

Северов подумал, перебрал в уме капитанов.

– Самый подходящий будет Можура. Опыт большой – и жизненный, и капитанский.

– Тоже о нем думал, – кивнул Степанов и пошутил: – Мы с тобой вроде близнецов стали.

Поздней ночью «Труд» привел «Фронт» на буксире. Шубин вместе с Лунденом поднялись на «Приморье» к Северову. Капитан-директор и помполит внимательно слушали вначале Шубина, затем Лундена. Гарпунер казался удрученным, растерянным. Он пожимал плечами, разводил руками:

– Такой случай... Какое несчастье!

Моряки смотрели на гарпунера. «Черт его знает – думал Северов, – говорит как будто искренне». Двойственное впечатление было и у Степанова. Отпустив гарпунера, помполит спросил Шубина:

– А все-таки нельзя ли предположить, что авария – дело вражеских рук?

– Честно говоря, не знаю, – покачал головой Шубин. – Кит – не дрессированная овчарка.

На следующий день из Петропавловска пришел вызванный Северовым буксир. Он доставил стальные храпцы для втаскивания китовых туш на палубу. Они были изготовлены по эскизу Данилова. По приказу капитан-директора иностранные гарпунеры перешли на буксир. Этот приказ был для них неожиданностью. Они не успели вывести из строя гарпунные пушки.

Передав командование флотилией Можуре и распрощавшись с товарищами, Северов направился к трапу, но его остановила Ольга. Протянув ему конверт, она, чуть смущаясь, сказала:

– Это в газету. Передадите?

– Я почтальон аккуратный, – засмеялся Северов. Он спустился на буксир, который тут же вышел из бухты, ведя за собой «Фронт». На базе люди молча провожали взглядами уходившие суда.

Ли Ти-сян, сложив рупором руки, крикнул:

– Скорее ходи... мало-мало чини... Грауля под... ногой. Палуба грохнула смехом. Степанов скрыл улыбку и остановил Можуру, который хотел позвать китайца.

– Не надо. Он разрядил обстановку. Посмотри на людей.

Пересмеиваясь, отпуская остроты и нелестные замечания в адрес гарпунеров, вспоминая недобрым словом Хардинга, рабочие и моряки расходились по своим местам.

«Шторм» и «Труд», проводив отходящий караван, дали прощальные гудки и повернули на восток, навстречу поднимавшемуся солнцу. Суда шли на поиски китов. У гарпунных пушек на китобойцах стояли советские гарпунеры.

2

Данилов был зол. Все эти дни бригадир еще крепился, сдерживался, ожидая, что не сегодня, так завтра положение на флотилии изменится, начнется большая охота и он со своей бригадой не будет сидеть без дела.

Данилов полюбил свою новую специальность как человек, нашедший дело по душе. Да и просто по свойственной трудовому человеку черте характера он не мог находиться без дела. А тут вдруг сплошное безделье.

И еще Данилову было не по себе из-за неудач Курилова. Орлов добыл первого кита, на следующий день – второго. А Курилов метался по морю, да все без толку. Что греха таить, Данилову очень хотелось, чтобы Леонтий стал первым среди молодых советских гарпунеров и счет добытых китов у него был бы богаче. Вот тогда бы он погордился зятем.

Слива не отнимал от глаз бинокля, но ожидаемые фонтаны не появлялись. Ветер усиливался. День становился все более хмурым, волны крупнели. Брызги летели на гарпунера. Старпом Волков, заменивший на «Шторме» Можуру, подумал о том, что в такую погоду гарпунеры-иностранцы никогда не выходили в море. Когда пошел третий час плавания и люди спустились в кают-компанию выпить по кружке горячего кофе, Волков спросил Курилова:

– Идем дальше?

– Конечно! – удивленно посмотрел на капитана Леонтий и подумал, что Можура бы не задал такого вопроса.

Волны захлестывали палубу, и вода шумела в шпигатах.

Курилов давно приметил, что киты не любят волн, что в бурную погоду они стремятся уйти подальше от берега и надолго, пока хватает воздуха, уходят под воду. На поверхности в это время они мало приметны. Фонтаны трудно отличить от пенящихся белых гребней волн, под которыми стоит пелена мелких брызг. Поэтому долго и не был обнаружен сейвал, всплывший вблизи. Его заметили разом несколько человек.

Но Слива, находившийся на фок-мачте и считавший личным оскорблением, если кто-нибудь раньше его сообщит о китах, стремился сейчас перекричать всех, чтобы тем самым восстановить, как он думал, свой престиж.

– Вот он! Милок! – закричал Слива. – Прошу на чашку кофе!

По лицу Курилова текли струи воды. Одежда намокла. Из «вороньего гнезда» донесся голос Сливы:

– Убей меня бог, если это не царь-кит. Короны только нет. Монарх в изгнании!

Ветер относил слова бочкаря, и он, чувствуя безнаказанность, пел и разговаривал в свое удовольствие, оживленно жестикулируя, указывая Волкову и Курилову на сейвала, то исчезавшего, то появлявшегося на волне, на виду у всех.

Курилов, казалось, прирос к палубе у пушки. «Шторм» все сильнее качало. Судно то вдруг проваливалось между гребнями волн, скользя вниз с большой скоростью, то начинало медленно ползти на волну, и тогда как бы огромная сила наваливалась на Леонтия и старалась отбросить его от пушки. Курилов не отрывал взгляда от кипящей воды. Каждый клочок пены, каждый гребень казался ему фонтаном кита.

Волков подвел китобойца почти к самому сейвалу. До кита оставалось не более пятидесяти метров. Курилов целился старательно. Волнение и нетерпение сейчас исчезли.

– Спокойно, спокойно! – говорил он себе. – Не торопись.

И вот до сейвала осталось около тридцати метров. Курилов нажал спуск. Кит ушел в воду, когда в него впился гарпун. Курилов и все, кто были в этот момент на палубе, увидели, как побагровели гребни волн. Значит, гарпун попал в цель. Линь быстро бежал в воду. «Главное – не допустить, чтобы кит пошел за корму и чтобы линь перерезало винтом, – думал Курилов. – И совсем беда, если животное ударит в судно. Надо поэтому уловить момент, когда кит вынырнет, и без промаху всадить в него второй гарпун».

Курилов слышал за спиной радостные возгласы всей команды китобойца, приветствовавшей его удачу. Сейвал всплыл и стал уходить от судна.

Море разыгралось не на шутку. Яростно дул ветер. Китобоец дрожал, выдерживая натиск моря и идя на поводу у кита, несущегося куда-то в океан со стальной занозой в теле. Кит непрестанно делал резкие повороты, крутился на месте и снова устремлялся вперед. «Шторм» часто зарывался носом в воду, и тогда китобоев обдавало холодным душем.

«Шторм» шел полным ходом, то выбирая, то травя линь. Слива не случайно назвал обнаруженного им сейвала царем китов: Курилов действительно загарпунил крупное животное.

Линь натягивался, как струна, и мелко дрожал, казалось, что он вот-вот лопнет. Сейвал двигался все медленнее, несколько раз он нырял, но тут же поднимался на поверхность, выбрасывая розоватый фонтан. «Шторм» подошел ближе.

Курилов выстрелил второй раз, и гарпун угодил рядом с первым. Сейвал рванулся, но затем сразу остановился, вяло ударил хвостом по воде и перевернулся на бок. Добычу подтянули к борту китобойца.

Волков поздравил усталого, но счастливого Курилова и команду с первым китом.

Слива тронул Курилова за плечо, подмигнул:

–– Счет открыт – нужно чаще вклады делать!

Орлов, перехватив радиограмму Волкова на «Приморье», передал на «Шторм»: «Поздравляю вызываю соревнование».

«Вызов принят!» – ответил «Шторм».

3

«Фронт» был прибуксирован в Петропавловск поздно вечером. Город взбегал на склоны сопок беспорядочной россыпью золотистых огней. Они весело подмигивали в густом мраке. Казалось, что город передает в море бесконечные приветственные сигналы. С берега доносилась музыка.

На палубе собрались свободные от вахты члены команды «Фронта». Иностранные гарпунеры вышли с чемоданами. Их первыми свезли на берег, и они поселились в гостинице. Еще не было и полуночи, когда Грауль, оставив в номере Трайдера и Лундена, вышел на улицу.

Убедившись, что за ним никто не следит, он быстро зашагал вверх от порта. Там, в двухэтажном особняке, помещалось японское консульство.

На осторожный стук швейцар открыл дверь. Через полчаса Грауль уже снова был в гостинице. Гарпунеры спать еще не ложились. Не успел Грауль войти в номер, как Трайдер, шептавший бледными губами молитву, быстро спросил:

– Ну, что?

Грауль бросил на него презрительный взгляд.

– Пошли! – резко приказал он.

Лунден, нахлобучив шляпу и надев пальто, поднял два чемодана, но Грауль зашипел на него:

– К черту барахло!

– Это же мои вещи! – воскликнул Лунден, и его красные щеки стали еще пунцовее.

– Выбирайте, что вам дороже – вещи или ваша шкура, – сказал Грауль. – Они нас хотят выслать, но могут этой ночью передумать, и тогда нам придется о многом им рассказать, а вам прежде всего о «качелях». На палубе японского судна будет спокойнее.

Лунден, чертыхнувшись, бросил на пол чемоданы, затем быстро раскрыл их и стал рыться в вещах, засовывая кое-что в карманы. Под руки ему попался молитвенник в кожаном переплете с золотым тиснением. Лунден швырнул его в угол номера, где стояла плевательница.

Грауль проверил браунинг. Трайдер зябко ежился в своем длинном, как балахон, черном пальто.

– Ну! – сказал Грауль и вышел.

За ним поспешно двинулись гарпунеры. Грауль закрыл дверь номера на ключ. Они вышли «а темную улицу. Перед ними из темноты возник коротконогий человек, который молча повел гарпунеров по пустынной, круто спускавшейся улице к бухте. У берега покачивалась шлюпка с двумя гребцами.

Провожатый произнес гортанным голосом несколько слов. Лодку подвели к берегу, и гарпунеры сели в нее. Гребцы налегли на весла. Тихо поскрипывали уключины. Провожатый точно растаял в темноте.

Шлюпка быстро шла к стоявшей на рейде японской шхуне. Там, как видно, ждали ночных пассажиров – был спущен трап. А когда лодка подошла, с палубы окликнули Грауля по имени. Гарпунеры поднялись на шхуну, и Грауль сразу же потребовал от низкорослого темнолицего капитана:

– Надо немедленно выходить в море!

– Это невозможно, Господин Грауль, – сказал японец.

– Ваш консул... – начал Грауль, но его перебил капитан:

– Посмотрите туда, господин Грауль.

Грауль взглянул в сторону выхода из бухты, и в груди у него похолодело. Рядом с ними стояло сторожевое советское судно. Оно было ярко освещено.

– А, черт! – выругался Грауль. Его охватил страх. Лихорадочно метались мысли. Что делать? Куда бежать? Но сейчас это было невозможно. Грауль и его спутники чувствовали себя, как загнанные в ловушку крысы.

Трайдер и Лундён сидели в маленькой каюте, пропахшей соевым маслом и жареной рыбой. Трайдер, съежившись и быстро шевеля бледными губами, читал молитву, а Лунден вытаскивал из карманов все, что он туда впопыхах насовал, и старательно разглаживал все это ладонями.

Грауль не уходил с палубы, следил за советским судном.

«Наверное, сторожат нас, – думал он. – Да будь я проклят, если еще сунусь к русским. Бегу второй раз».

Мысли Грауля прервались. Он не верил своим глазам. Советское сторожевое судно двигалось. Оно шло к выходу из бухты, набирая ход.

Через два часа, после того как исчезли огни советского сторожевика, шхуна осторожно двинулась следом. На ней не было ни одного огня.

Отто стоял, вцепившись руками в поручни мостика. Несмотря на свою выдержку, он весь покрылся холодным потом. Японский капитан умело вел шхуну к выходу из Авачинской губы.

Грауль стоял рядом с капитаном и смотрел на удаляющийся Петропавловск. Он никогда больше не явится сюда. Грауль клялся в этом, а между тем у него мелькала мысль, что если ему прикажут поехать в Россию еще раз, он, конечно, поедет. Отказываться ему нельзя. Иначе...

Грауль глотал слюну. Впереди его ждали немалые неприятности. Задание не выполнено – это ясно. Но пускай бы они сами попробовали иметь дело с большевиками. Легче всего сидеть в теплом кабинете, отдавать приказания.

Отто достал сигару, прикурил. Горьковатый дым несколько успокоил, но ощущение тревоги не покидало его до тех пор, пока шхуна не вышла из территориальных советских вод.

Капитан – маленький японец – улыбнулся:

– Теперь вы в безопасности. Можете отдыхать.

Граулю показалось, что японец подсмеивается над ним, над его недавними страхами. Он едва сдержался, чтобы не ударить наотмашь по желтому лицу с длинными зубами. Грауль сейчас ненавидел этого японца так же сильно, как и большевиков.

С серым, осунувшимся лицом он спустился в каюту. Гарпунеры после бессонной тревожной ночи спали. Трейдер согнулся в кресле, Лунден храпел на диванчике.

Грауль с ненавистью посмотрел на них и одетый повалился на койку.

1

За окном шел дождь. Быстро бежали по стеклу струи воды. В кабинете было сумрачно и прохладно. Запахнув плотнее халат, Старцев медленно шагал из угла в угол, шлепая домашними разношенными туфлями.

Не работалось. На письменном столе лежала незаконченная статья «О планктонных массах Берингова моря и их зависимости от изменения температурных условий». Старцев ходил, опустив голову, задумавшись. Все чаще в последние месяцы он испытывал такое чувство, словно что-то потерял.

Вернувшись с флотилии, Старцев первое время считал, что ему повезло, когда он так решительно порвал с промыслом.

Своим коллегам Вениамин Вениаминович говорил:

– Месяцы, проведенные на флотилии, – потерянное время. Условий для научной работы никаких. Дали в помощники девчонку. Пришлось уйти...

Коллеги вежливо слушали Старцева и даже, как казалось ему, соглашались с ним, но почему-то никто из них не нашел и слова, чтобы похвалить его за этот, как он считал, смелый поступок.

Прошло время, и Старцев стал замечать, что кое-кто из коллег смотрит на него с удивлением, а некоторые даже с открытым неодобрением. Старцев стал сомневаться в том, правильно ли он поступил. Эта мысль все больше тревожила его. Он постарался отогнать ее от себя, и на какое-то время это ему удалось. Но тут он встретился с Дукиным.

Явившись в трест, чтобы оформить некоторые документы, связанные с пребыванием на флотилии, Старцев был приглашен в кабинет управляющего. Он ожидал, что Дукин начнет его укорять за уход, станет уговаривать, чтобы он вернулся. Каково же было изумление, когда Дукин, приветливо его встретив, заговорил:

– Правильно сделали, Вениамин Вениаминович, что вернулись во Владивосток. В принципе я за посылку ученого на промысел, но пока там нет условий для научной работы! Согласен с вами, что Степанов беспокойный человек и профан в науке...

Старцему почему-то было неприятно, что Дукин так отзывается о Степанове. Прощаясь, Дукин сказал:

– Работайте пока, Вениамин Вениаминович, у себя в институте. А вот в скором времени, когда мы создадим на флотилии надлежащие условия, мы будем просить вас продолжать там свою работу.

Старцев ушел от Дукина несколько успокоенный. Но, прочитав в газете заметку Ольги Куриловой о том, как работают советские китобои, снова задумался над своим положением.

«Странное дело, Дукин одобрил мой уход с флотилии, кажется, все ясно, но почему же я теперь ничем другим не могу заняться, кроме того, что связано с китами?»

Как ни поверхностны были наблюдения Старцева, а увидел и узнал он многое. Пребывание на флотилии подсказало ему несколько вопросов, еще почти не освещенных в науке.

Вот и эта статья о планктонных массах в Беринговом море. Если ему удастся в ней прийти к правильным выводам, статья будет весьма полезна для практиков. Киты идут за планктоном, а где его изобилие? Какова в этом роль температуры, как влияет на это характер водной среды?

Вениамин Вениаминович поймал себя на том, что он думает над тем, о чем когда-то говорил Степанов на одном из совещаний с китобоями. Рассердившись на себя, Старцев заходил по кабинету. На душе у него было тоскливо и беспокойно.

Он подошел к двери, вспомнив, что сегодня еще не читал свежей газеты. Может, опять есть что-нибудь о флотилии. В почтовом ящике вместе с газетой лежало несколько писем. Вернувшись в кабинет, Старцев быстро развернул газету, просмотрел ее и был разочарован: о китобоях в ней не было ни строчки. Вениамин Вениаминович хотел было уже отбросить газету, но тут его внимание привлекла маленькая заметка, набранная петитом. Старцев мельком пробежал ее, затем, не веря своим глазам, перечитал еще раз. В ней сообщалось о том, что советские органы арестовали во Владивостоке группу врагов народа, шпионов одного из иностранных государств. Среди них был Дукин. Над преступниками состоялся суд. С газетой в руках, Старцев бегал по кабинету.

Мерзавцы! Как это он говорил, этот Дукин? «Правильно сделали, что вернулись во Владивосток... Работайте пока в институте...» Нет, каково?

Старцев отшвырнул газету, сорвал с себя халат и, быстро одевшись, выбежал из квартиры. Он крупно шагал по улице, не замечая ни дождя, ни потоков воды, шумно бежавших из боковых, расположенных на склонах сопок, улиц. Вениамин Вениаминович торопился в трест. Мысль о том, что Дукин как бы считал его своим сообщником, одобрял его действия, была ему невыносима.

Новым директором треста оказался Северов. Узнав об этом от секретаря, Старцев заколебался: идти ли? Как его встретит бывший капитан-директор, что он подумает о нем? «Надо уйти», – мелькнула мысль. Но это значит уйти навсегда от интересной работы, быть в какой-то степени соучастником Дукина. Старцев попросил доложить о себе.

Северов принял его сразу. Старцев обрадованно пожал протянутую ему руку и взволнованно заговорил:

– Я пришел не извиняться за свое очень неправильное поведение на флотилии. Я пришел просить вас дать мне возможность вернуться на базу и делом, работой исправить свою ошибку...

Северов внимательно смотрел на Старцева. А тот, волнуясь все больше, передал весь свой разговор с Дукиным и повторил просьбу:

– Я был похож на человека, который старательно подрубал сук, на котором сидел.

– Хорошо, – сдержанно сказал Северов. – Я запрошу командование флотилии и через несколько дней дам вам ответ.

Северов на прощанье дружески пожал руку Старцеву, и для Вениамина Вениаминовича это было обнадеживающим ответом на просьбу.

2

Погода все время менялась. Где-то в океане бушевал шторм, а в Беринговом море чувствовалось его дыхание.

Был полдень, когда «Шторм» подвел к базе двух огромных финвалов. Еще ни разу ни один гарпунер не возвращался так рано с добычей.

– Хороших красавцев вы добыли, – похвалил Можура.

– На большое стадо напали, – сказал Волков.

– Жаль, база далеко стоит от места охоты, – проговорил Курилов. – Пока доставим туши китов, стадо исчезнет. Связываете вы нас по рукам и ногам.

Степанов, внимательно слушавший китобоев, спросил:

– Значит, вы после двух китов уже не охотитесь?

– Неуклюжими становимся, ползаем, как черепаха, – с досадой проговорил Курилов. – Если бы, положим, убил я кита и передал его на базу тут же, сразу, а сам за другим китом отправился... Вот было бы дело!

– То есть ты предлагаешь не таскать за собой туши? – спросил Степанов.

– Ну да!

Их разговор прервал Можура.

– Пойдемте посмотрим, как будет действовать изобретение Данилова. Гордись своим тестем, – сказал капитан-директор Курилову.

Они подошли к кормовой площадке. Здесь лежали огромные стальные храпцы, при помощи которых вместо не оправдавшего себя импортного «Корнелиуса» стали втаскивать на базу китовую тушу.

Данилов, волнуясь, погладил бороду и дрогнувшим голосом крикнул:

– Вира!

Загудели лебедки. Китобои следили за натянувшимся тросом, за медленно ползущей вверх по слипу тушей финвала. Сначала люди увидели хвост кита, а затем и тушу на треть, на половину... Наконец показалась и голова.

– Ура! – закричали рабочие и, бросившись к Данилову, стали качать его.

Взлетая над палубой, Данилов кричал:

– Эй, эй, отпустите, черти полосатые!

Но рабочие все выше подбрасывали бригадира. Когда его, покрасневшего и растрепанного, спустили на палубу, он, добродушно поругиваясь, подошел к Курилову.

– Видал? То-то! Вот и ты добейся, чтобы тебя тоже так народ уважал. – Затем он обратился к Волкову: – Почему двух китов привел, а не трех?

– А ты спроси Курилова, – засмеялся Волков.

– С ним я поговорю наедине, по-родственному, – пошутил Данилов. – А ты там старший, с тебя и спрос.

– Подождите ссориться, – остановил Данилова Степанов. – Курилов подал одну интересную мысль.

– Какую, о чем? – насторожился Данилов.

Он говорит, что было бы лучше китобойцу не таскать за собой туши, тем более, когда рядом есть еще киты.

– Ну и что?

– А вот что. – Степанов оглядел всех. – Как вы смотрите, если кита после компрессорной накачки оставлять на плаву? Ведь он не утонет?

– Не утонет. Это верно, – согласился Волков. – Но как же можно бросать на произвол судьбы добычу?

– Думаешь, потеряем? – Можура быстро оценил предложение Степанова. – Кита волны не унесут далеко даже при свежей погоде, а в спокойную он будет почти на месте.

– Честное слово, товарищи, это здорово! – с оживлением заговорил Курилов. – Охотиться на китов до тех пор, пока они есть, а потом всех их собирай и буксируй к базе.

Можура предложил:

– На каждой туше надо ставить флаг с названием судна, которому принадлежит добыча. Во-первых, китов не перепутают, а, во-вторых, в море их легче будет найти, флаг-то издалека виден.

– Договорились, – сказал Степанов.–Пусть «Шторм» проведет первый опыт.

3

Сначала Ольга не поверила своим глазам. Среди писем, которые доставил катер из Петропавловска, был объемистый пакет на ее имя. На нем был напечатан обратный адрес редакции владивостокской газеты. Осторожно вскрыв конверт, Ольга увидела сложенную газету. Красным карандашом была отчеркнута статья. Под ней стояла подпись: «О. Курилова, наш корреспондент».

Ей еще никогда не приходилось испытывать такого восторженного чувства: напечатана ее статья! Правда, она мало походила на ту многословную и многостраничную, которую написала Ольга, но все же это была ее статья!

Ольга не заметила, как из газеты выскользнул небольшой листок бумаги. Его подняла Горева:

– Это письмо из редакции.

Редактор газеты благодарил за статью, сообщал, что Курилова зачислена корреспондентом, и тут же советовал, о чем ей в первую очередь необходимо написать. Ольге хотелось сейчас же бежать в каюту и сесть за стол, взяться за перо.

Горева была рада за подругу и с благодарностью думала о Степанове. «Нет, он просто какой-то особенный человек – всем находит дело, а потом оказывается, что именно это-то и нужно было человеку, что найденное ему занятие становится его любимым».

Ольга сказала о письме из редакции отцу.

– Хорошо, дочка! – с гордостью ответил Данилов. Степанов весело заметил:

– Теперь, товарищи, будьте начеку. Среди нас – представитель прессы. Чуть что – на карандаш да в газету!

– Если за дело, тогда всей душой, – сказал Данилов.

– Иначе и быть не может! – Степанов протянул Ольге руку. – Поздравляю с началом большой, важной и трудной работы. Желаю успеха.

Данилов сначала даже растерялся. Вот тебе и Оленька! Он будто увидел ее заново. Только сейчас, взглянув на ее разрумянившееся лицо, отец впервые обратил внимание на располневшую талию дочери, и у него стало еще светлее, радостнее на душе.

Степанов ушел в каюту с пакетом от Северова. Читая его письмо, Михаил Михайлович изредка вполголоса говорил:

– Ну, так и есть! Вот подлец! Этого можно было ожидать!

Замечания помполита относились к Дукину, о котором писал Северов:

«После гибели «Утеса» и ареста вредителя-резчика Дукин, чувствуя, что его скоро разоблачат, пытался бежать за границу, но был задержан. Вначале отказывался, но, прижатый фактами, во всем признался. С его ведома уволились у нас гарпунеры, совершившие переход из Ленинграда во Владивосток, убит Андерсен, пропал Нильсен. Он же давал задание резчику. Дукин – троцкист и агент иностранной разведки».

Далее Северов сообщал о своем назначении директором треста, а Можуры – капитан-директором флотилии.

Советовался Геннадий Алексеевич и о Старцеве. Сам он был за возвращение ученого на флотилию, но только в том случае, если будут согласны Степанов, Можура и Горева.

...Поздно вечером, когда на базе закончили разделку туш, коммунисты были срочно приглашены в клуб. Собрание открыл Степанов. Все заметили, что он необычно взволнован, и ожидали от него особых известий. Взволнован был и Можура.

Подойдя к трибуне, Степанов оглядел собравшихся и заговорил:

– Товарищи! Наша китобойная флотилия и после того, как отстранили от работы иностранных гарпунеров, в глубоком прорыве. Случайно ли это? Нет, не случайно. Мы не овладели еще в совершенстве добычей и обработкой китов. Это, конечно, очень важное обстоятельство, и коммунисты должны вскрыть недостатки в нашей работе. Предстоит напряженная учеба. Но нельзя забывать о том, что нам вредят...

По залу прошло движение, а потом опять наступила тишина. Степанов рассказал о разоблаченной вражеской группе.

– Враги немало наделали зла, – сказал помполит. – Но, я думаю, мы выполним свою задачу, выведем флотилию из прорыва. Как вы считаете, товарищи?

– Не подведем! – поднялся со своего места Данилов. – Верно я говорю?

Все дружно поддержали бригадира:

– Верно!

4

Нина Горева все дни проводила то у разделываемых туш, то над картой, испещренной разными пометками. Пометки говорили о замеченных и убитых китах, породах, размерах, возрасте. Указывалось также, при каких условиях они были загарпунены.

Материала было так много, что Горева завела себе картотеку. В ее каюте было тесно от карт, дневников, папок с записями. Ольга, вначале горячо помогавшая подруге, сейчас, после первой удачи в газете, охладела к изучению китов. Да и Нина старалась все меньше пользоваться помощью Ольги, но одной ей все-таки было трудно. С каждым днем расширялась ее работа и росли планы. Не было только личного счастья.

Незадолго до аварии «Фронта» Орлов, побывавший на «Приморье», попытался заговорить с Горевой, но она, небрежно ответив, быстро ушла. Огорченный, он не появлялся больше на базе и с яростью набросился на работу, пытаясь найти в ней облегчение.

А Горева, взволнованная встречей с Орловым, вышла тогда на носовую площадку. Тут, у головы сейвала, работала на разделке бригада Данилова. Бригадир вырезал тускло-черные, с буроватой бахромой пластины китового уса. У ног его лежала куча таких пластин.

– Триста двадцать две, – сообщил Данилов и тут же спросил: – Ты что раскраснелась?

– Быстро шла, – сказала Нина и торопливо добавила, чтобы переменить разговор: – И вот только ради этого гибкого уса, который шел модницам да щеголям на всякую галантерею, убивали китов, а туши бросали в море.

Бригадир сокрушенно повел головой:

– Буржуям лишь бы барыши получить.

Горева не слышала, что говорил Данилов. Она думала об Орлове и упрекала себя: «Ну почему я, глупая, так груба с ним? Для чего? Дурацкий у меня характер».

С этого дня она ждала новой встречи с Орловым, которая, как ей казалось, восстановит их прежние отношения.

...Чем больше проходило времени, тем сильнее Орлова тянуло к Горевой. С Воиновой капитан не виделся. Она была на «Фронте», стоявшем на ремонте в Петропавловске, Однажды вечером Орлов поднялся на базу и решительно постучал в дверь каюты Горевой. Нина встретила его с нескрываемым удивлением и вспыхнувшей в глазах затаенной радостью. Орлову все было дорого и мило в этой девушке: и эти упрямые губы, и озорные насмешливые глаза, и маленькие нежные уши, и даже простая прическа. Когда пряди волос падали Нине на щеку, она нетерпеливым резким движением головы откидывала их назад, и это тоже нравилось Орлову.

– Я слушаю вас, товарищ капитан, – с подчеркнутой официальностью сказала Горева, когда молчание Орлова затянулось.

Он не знал, с чего начать разговор. Нина видела, что Орлов любуется ею. Это и нравилось ей, и волновало.

– Я слышал, что к нам возвращается Старцев, – заговорил Орлов, смущенный ее официальным тоном. – Будет ли нам от него прок? Помните, как он вел себя на флотилии в прошлый рейс?

Орлов явно беспокоился за Гореву, и это тронуло ее.

– Вениамин Вениаминович сможет стать хорошим руководителем, раз он сам захотел к нам приехать. Я не возражаю против его возвращения и сказала об этом капитан-директору и помполиту.

Нина вертела в руках карандаш, которым до этого вычерчивала на карте пути движения китов. Орлов нагнулся над картой и долго ее рассматривал. Увлеченный картой, он не заметил, с какой нежностью смотрела на него Горева. Еще никогда она так внимательно не вглядывалась в худощавое лицо капитана. Нина заметила голубую жилку, которая билась у его виска, и у нее появилось вдруг желание приласкать Орлова. Но она быстро справилась с собой, подошла к иллюминатору и подставила горячее лицо под струю свежего морского воздуха.

Нина стояла, чуть хмурясь, недовольная собой. Может, она одна виновата в том, что между ними такие отношения, тягостные для обоих? Конечно, только она одна. Да и так ли уж увлекся капитан Воиновой? Нина прислушалась. Орлов говорил:

– Наконец-то я разобрался в вашей схеме, Мне кажется, что вы делаете не так.

Замечание Орлова заставило ее насторожиться.

– Вы знаете, что такое прокладка курса?

– Слышала, – с вызовом ответила Нина.

– Тогда почему же вы пути китовых стад на карту наносите неправильно.

– Как неправильно? – вспыхнула Горева.

– Только не сердитесь, – попросил Орлов умоляюще. – Смотрите, я покажу вам, как это надо делать.

Он взял карандаш, линейку и быстро исправил ошибки. Нина следила за ним, низко нагнувшись над картой, не замечая, что ее волосы касаются лица Орлова.

– Вот и все. Теперь ясно? – повернулся капитан. Они стояли рядом. Орлов смотрел в глаза любимой девушки. Она не ответила и опустила голову. Орлов хотел привлечь ее к себе и поцеловать, но она, высвободившись из его рук и отойдя, сказала, с холодной насмешкой;

– А радистку с «Фронта» вы тоже так обнимали?

Орлов вскинул голову, как от удара, надел фуражку и поднял руку к козырьку.

– Простите. До свидания.

Он вышел. Нина сделала шаг к двери, но вдруг, закрыв лицо руками, опустилась на диван, прижалась к жесткой подушке и заплакала.

5

– Нет, товарищ капитан, не выйдет из меня гарпунера! – Турмин с отчаянием посмотрел на Шубина. «Фронт» после ремонта уже второй месяц вел промысел в океане.

Турмина словно преследовала неудача: стрелял он плохо, часто мимо. Капитану стало жаль парня:

– Глупости говоришь! Сразу и Москва не строилась.

Но капитан не мог не признать, что у Турмина дело не клеилось. Леонтий загарпунивал в день по два–три кита, а Турмин с грехом пополам – одного. Старался парень, сил не жалел, с утра до вечера у пушки маялся – и все зря. Шубин не знал, что делать.

В каюту заглянул матрос:

– Киты!

Турмин всегда при этом слове вскакивал и бежал к пушке, теперь же он поднялся медленно, точно нехотя. Капитан проводил его взглядом, затем поспешил на мостик: «Парнягу, конечно, поддержать надо. А что с планом будет?»

Поднявшись на гарпунерскую площадку, Турмин увидел метрах в ста от судна китов. Он насчитал семь сельдяных полосатиков, гонявшихся друг за другом. Киты ныряли и всплывали, все в белой пене. Казалось, что вода кипела. Шумели фонтаны, и ветер доносил их запах.

– Буду бить вон того, с серыми пятнами на спине, – сказал Турмин, правда, без особой уверенности.

– Хорошо! – одобрил капитан. – Сейчас мы его привяжем! Смотри, он что-то больно нахально наш курс режет! Не упустить бы...

Капитан не спускал глаз с гарпунера, смотрел, как тот стоит за пушкой, поворачивает ее, целится. Все правильно у Турмина, ошибки как будто ни в чем нет. Он ждал удобного момента для выстрела.

Из воды неторопливо показался кит. Вот он лег на волну и выбросил широкие и высокие фонтаны – один, другой, третий... Потом кит начал скользить вглубь, изгибая лоснящуюся спину.

В этот миг над морем прокатился гул выстрела. Все на палубе китобойца невольно подались вперед, но ожидаемого рывка не было. Быстро растаяло на ветру синеватое облачко выстрела, и все увидели, что кит спокойно ушел в воду. Лебедка заработала, выбирая гарпун.

– Эх, черт, так махануть! – с досадой проговорил рулевой. – Под носом ведь был! Руку протяни – и достанешь.

– Прекратить разговоры! – сердито потребовал Шубин.

– Есть прекратить, – недовольно отозвался рулевой. Турмин, сердясь на себя, испытывая стыд, начал заряжать пушку вновь.

Опять Шубин подвел «Фронт» к киту, который, словно издеваясь над моряками, спокойно отдыхал на воде. И опять Турмин не попал. Наконец кит ушел, а с ним ушло и все стадо. Лишь к концу дня Турмину удалось загарпунить одного полосатика.

Но это не принесло особой радости ни Турмину, ни экипажу судна. На подходе к базе они нагнали «Шторм». Под каждым бортом там покачивалось по две китовых туши. В этот день Курилов впервые убил четырех китов. Шубин поздравил китобоев «Шторма» с успехом – дал несколько гудков. «Шторм» шел медленно, и Шубин не стал его перегонять, а пристроил свой китобоец ему в кильватер...

Турмин не выходил из каюты до сумерек, а вечером отправился на базу к Степанову.

У Степанова сидели Можура и Шубин. Разговор шел о Турмине. Можура сделал краткий вывод:

– Искать вместо него новую кандидатуру на гарпунера.

Шубин поддержал его и добавил:

– Хоть и жаль парня, а из Турмина гарпунера не выйдет. Не для охоты он рожден. Зато моряк из него – лучше не надо.

Когда они умолкли, Степанов спросил:

– Все высказали? Ничего не забыли?

– Еще вот что, – спохватившись, добавил Шубин. – Прошу этот вопрос решать сразу, а то стыд нам и позор.

– Ты это уже говорил, – прервал его Можура.

– Нет, пусть продолжает, – насмешливо сказал Степанов. – Пусть поплачет. Видно, Шубин стареть начал, поэтому его на слезу и тянет.

– Это как понимать, товарищ помполит? – выпрямился в кресле Шубин.

– А как хочешь! – махнул рукой Степанов.

Все молчали. Можура наблюдал за капитаном и помполитом, пряча улыбку в усах. Шубин сидел нахмурившись.

Можура был уверен, что Степанов и сейчас еще не оставит капитана в покое. И он оказался прав.

– Скажи, Шубин, что подумал бы ты о человеке, который в день рождения своего сына стал бы заказывать для него гроб? – спросил помполит.

Шубин недовольно посмотрел на Степанова.

– Молчишь? – сказал Степанов. – Турмин – младенец в гарпунерском деле, а ты ему уже отходную спел. Да и капитан-директор с тобой вместе.

Степанов встал и сердито отодвинул стул.

– Почему вы, – Степанов посмотрел на часы, – за сорок пять минут не сказали ни слова о том, как бы помочь Турмину? Молчите? Ты, Шубин, должен прийти к нам со своими советами, предложениями. А ты пришел к капитан-директору и помполиту, как на биржу труда...

Степанов был сердит.

– Один кит в день – это хороший показатель, – сказал он. – Таким показателем не все опытные гарпунеры могут похвалиться. Но нам этого мало. Наши гарпунеры должны быть отличными. И ты во что бы то ни стало обязан сделать Турмина таким гарпунером.

– Правильно! – подтвердил Можура.

– Ясно! – Шубин поднялся.

– Немного, но это ему на пользу, – ответил Степанов.

– Если будем так же промышлять китов, как сейчас, то план мы, пожалуй, выполним, – проговорил Можура. – У нас уже есть восемьдесят девять китов, а впереди еще три с половиной месяца охоты.

– Арифметику хозяйственника ты быстро усвоил, засмеялся Степанов. – При этих темпах план дадим. Но этого мало. План надо перевыполнить.

– А как? – набивая трубку табаком, спросил Можура.

– Вот и давай думать, – предложил Степанов и на стук в дверь крикнул: – Входите!

Вошел Турмин.

Он еще не успел и слова сказать, а Степанов уже все понял по одному его виду.

– Турмин пришел отказываться от гарпунерства.

– Да, я хочу, чтобы меня освободили от гарпунерства, – Турмин протянул листок бумаги с заявлением.

– Тут я не властен, – развел руками Степанов. – Пусть решает капитан-директор. Он в этом хозяин.

Можура неторопливо сказал:

– Я не вижу причин освобождать вас от работы, товарищ Турмин.

– Я же плохо стреляю...

– Возвращайтесь на судно, гарпунер! – прервал Можура. – Отдохните, а завтра в море. Здесь охотимся последнюю неделю, затем передвинемся в новый район. Можете идти!

В каюту Степанова вошел вахтенный матрос:

– Радиограммы капитан-директору и вам, товарищ помполит.

Степанов взглянул на бланк. Капитан ледокола «Буран» сообщал: «Южнее Сердце-Камня большое скопление китовых стад».

Вторая радиограмма была от Тнагыргина: «К нашему берегу пришло много китов», Степанов сказал:

– Вот тебе и третий гарпунер – Тнагыргин. Орлов – капитан. Пора его вернуть на мостик!

– Правильно, – кивнул Можура. Он знал, что Орлов стоит за пушкой без особого вдохновения.

6

«Шторм» рано утром отошел от базы. Рядом с Волковым на мостике стояла Горева. Зябко кутаясь в полушубок, она следила за Куриловым, после каждого его выстрела делала записи в блокноте, сверялась с приборами.

– Бу-м-м! – раскатывался над неприветливыми холодными водами звук выстрела. Сизое облачко дыма, подхваченное ветерком, расплывалось и таяло над волнами, в которых поблескивали острые льдинки.

И когда гарпун попадал в кита, Слива тоном парикмахера кричал:

– Следующий! Пожалте бриться!

Как и все китобои, Слива за эти два месяца устал от напряженной работы бочкаря и боцмана, его глаза глубоко впали, скулы обострились, и вокруг губ залегли морщинки, но хорошее расположение духа не покидало его, по-прежнему он был неугомонным.

Волков, незаметный при Можуре, сейчас показывал себя хорошим капитаном. Его продолговатое загорелое лицо с серыми глазами было всегда строгим. Волков решил во что бы то ни стало сделать «Шторм» передовым судном, обогнать Орлова. «Труд» и «Шторм» соревновались.

Волков не любил, как говорили китобои, «травли». Только Сливе он многое прощал за его многочасовые дежурства в «вороньем гнезде». И если сейчас капитан делал бочкарю замечание, то больше для того, чтобы предостеречь других.

Снова раздался выстрел, и снова Слива крикнул:

– Печать поставлена!

«Шторм» не охотился, а клеймил китов специальными короткими, без гранат, гарпунами. На них было выбито название флотилии и район обнаружения кита. С помощью этих гарпунов китобои надеялись в ближайшие годы узнать пути движения китов, установить точные даты их переходов, наиболее посещаемые ими районы.

Радиостанция «Приморья» несколько раз передавала в эфир сообщение о проводимом опыте и просила промысловые флотилии и береговые базы всего мира в случае добычи животного с клеймом сообщить об этом во Владивосток Тихоокеанскому институту рыбного хозяйства и океанографии или непосредственно на флотилию «Приморье», предлагало провести подобное же клеймение и в других районах. На этот призыв ответила лишь одна американская база «Флэк-Уэл». С нее запрашивали издевательски: «Не прислать ли вам клейменых китов?»

Можура с возмущением показал эту радиограмму Степанову.

– Близко к сердцу принял? Напрасно, – покачал головой помполит. – Иначе они и не могли ответить. Согласиться на нашу просьбу – значит признать нас. Но можно не сомневаться, что после нашей радиограммы многие флотилии начнут клеймить китов.

– Почему? – удивился Можура.

– Да потому, что это внесет ясность в туманный вопрос о миграции китов. Следовательно, и весь промысел можно будет вести увереннее, а не так, как сейчас – на авось.

– Понимаю, – кивнул Можура. – Экономическая заинтересованность.

– Именно это.

Негреющее полярное солнце скатывалось к горизонту. Его косые бледные лучи скользили по воде. По небу ползли темные низкие облака. Они часто закрывали небосклон, и тогда становилось неуютно. Прошел час, другой. Порыв ветра разогнал тучи, и океан залило солнечным светом. Со льдин взлетали птицы. Высоко подняв головы, следили за судном моржи.

Курилов выпустил последний в этот день гарпун-клеймо и устало прислонился к пушке. Спустившийся с фок-мачты Слива натянул на пушку чехол.

– Малютке надо отдохнуть!

Леонтий медленно поднялся на капитанский мостик и шутливо отрапортовал Горевой:

– Задание выполнено, товарищ профессор!

– Объявляю благодарность! – в тон ему ответила Нина.

Курилов неожиданно для себя заметил, что Нина сегодня какая-то особенная. По тому, как она складывает свои записи, окидывает взглядом море, просто и открыто улыбается, он чувствовал, что Горева счастлива и довольна – и жизнью своей, и работой, и тем, что она находится здесь, в далеком северном море, что занимается делом, которым в этих местах еще никто никогда не занимался.

Волков посмотрел на часы:

– Пора отдыхать. Скоро полночь. Все невольно обратили взгляды на пурпурный горизонт.

– Когда я смотрю на это незакатное солнце, – задумчиво произнесла Горева, – на угрюмые, скалистые и пустынные берега и когда вспоминаю, что здесь находят отпечатки тропической растительности, богатого животного мира, мне кажется, что здесь в те далекие времена жили люди.

Горева замолкла и смущенно посмотрела на слушавших ее китобоев. Нет, никто не улыбался, не переглядывался. И она продолжала:

– Но вот началось оледенение, и люди стали отступать на юг...

– Не хотел бы быть среди паникующих предков, – сказал Слива. – Папа чемоданы упаковывает, а мама под фикусом рыдает – жалко оставлять. Эх, судьба человеческая!

– Смешно? – не обидевшись, спросила Горева.

– Чепуху я горожу, – впервые за плавание смутился Слива. – Язык на шарикоподшипнике. А то, что вы сказали, очень интересно, или не быть мне больше на Дерибасовской.

1

Второй месяц китобойная флотилия вела промысел у мыса Сердце-Камень. Вокруг, вплоть до самой кромки льда, часто встречались стада китов. Хотя на поиски животных затрачивалось и меньше времени, чем прежде, но добыча шла медленными темпами.

Весной киты пугливы. И в то же время, отощав за долгий переход через океаны и моря, они ослабевают и, попав на гарпун, почти всегда становятся добычей китобоев. Теперь же, осенью, откормившись в богатых планктоном и сельдью водах, киты делались спокойнее. Зато, попав на гарпун, часами таскали за собой суда. И нередко, оборвав линь, уходили с гарпуном в спине.

Весь коллектив флотилии боролся за выполнение плана. Но успехи базы в конечном итоге зависели от гарпунеров. И они почти круглые сутки не отходили от пушек. Полярный день позволял вести непрерывную охоту.

«Шторм» медленно вползал в бухточку, где приютилась база. Два кита у борта и третий за кормой на буксире – результат охоты Курилова за день. Леонтий был счастлив и горд, слушая приветственные гудки с базы. В высоких скалистых берегах долго перекатывалось гулкое эхо.

На базе шла разделка китов. Из шести добытых один пришелся на долю Орлова. Такого большого количества китов на флотилии за один день еще не добывалось. Бригады Ли Ти-сяна и Данилова не успевали передохнуть, выкурить лишнюю цигарку...

– Така, така работай, – подбадривал Ли Ти-сян свою бригаду. – Данилка говори: наша сила мало. Его сам сила мало. Наш первый работу кончай и его, Данилка, помогай ходи. Во!

– Правильно! – со смехом отозвались рабочие на слова своего бригадира. – Мы даниловским ребятам собьем спесь. А то все хорохорятся: мы да мы.

Ли Ти-сян вел разделку китов по новому способу. Подсобные рабочие едва успевали смывать с палубы черную кровь и выбрасывать отходы. Чайки стаями носились над базой. От заката вода вокруг стала красной, и чайки порозовели.

Радист включил репродуктор. Над базой раздался голос диктора. Он читал: «В текущем 1934 году в сельском хозяйстве СССР работали уже двести восемьдесят одна тысяча тракторов и тридцать две тысячи комбайнов. Коммунистическая партия поставила задачу – превратить Кузнецкий бассейн в Западной Сибири во второй Донбасс. За годы первой пятилетки в нашей стране возникли новые города – столица Таджикской республики – Сталинабад, город Магнитогорск, за Полярным крутом – Игарка. На берегу Охотского моря растет будущий город Магадан...»

Работая, китобои слушали сообщения о новых достижениях родной страны. У всех было приподнятое настроение. Диктор смолк. Его сменила музыка. Она заполнила всю бухту. Быстрее задвигались люди, чаще стала раздаваться команда у лебедчиков, которые помогали резчикам. Только и слышалось:

– Майна! Стоп! Вира помалу!

А на носовой площадке неумолчно жужжали паровые пилы. Это рабочие бригады Данилова старались не отстать от своих товарищей.

Работа на палубе прервалась лишь на несколько минут, когда к «Приморью» подошел буксир из Петропавловска.

На базу поднялся с небольшим чемоданчиком в руках Старцев. Вид у него был виновато-сконфуженный и настороженный. Михаил Михайлович первым встретил его и крепко пожал руку.

– Мы очень рады вашему приезду. Надеемся на помощь в решении важных задач, – сказал он.

– Спасибо. Постараюсь. – Старцев испытующе смотрел на помполита, как бы опасаясь, не смеется ли тот над ним.

Все на базе встретили Старцева доброжелательно, и ему стало неловко за свою мнительность. К Старцеву подошла Горева.

– Здравствуйте, коллега, – несколько смущенно сказал он, пожимая ей руку. – Ну, как вы тут?..

– Трудно мне, Вениамин Вениаминович. Материала много, а справиться с ним не могу: нет у меня ни опыта, ни знаний. Вот вы завтра посмотрите, что я смогла сделать.

– Нет, зачем же откладывать на завтра? – Старцев взял Гореву под руку и торопливо сказал: – Прошу, познакомьте меня с материалами сейчас же.

– Да вам с дороги отдохнуть надо, – возразила Горева.

– Успеется, успеется, – нетерпеливо перебил Старцев, увлекая Гореву в лабораторию. – Показывайте, что вы сделали, пока я бездельничал.

2

Нина вышла на палубу подышать свежим воздухом. На базе было тихо, разделка китов закончилась, и люди отдыхали. Палуба опустела. Нина, спрятавшись от ветра около спардека, смотрела на широкое море. Ей было грустно.

Она чувствовала себя очень одинокой, несчастной. Ей хотелось увидеть Орлова, услышать его голос. Вон стоит «Труд». Его команда тоже отдыхает. А что делает сейчас Орлов?

– Нина... – раздался за спиной девушки негромкий голос.

Она обернулась. Перед ней стоял Орлов. Горева молчала. Она смотрела на капитана доверчивыми, полными нежности глазами.

– Нина, – Орлов взял ее за руки. Девушка догадалась, о чем он сейчас будет говорить, и с каким-то непонятным страхом ждала его слов. – Нина...

Горева молчала. Она прислушивалась к своему внутреннему голосу. Она любит Орлова. Теперь наступил момент, когда от нее зависит все: будущая жизнь, счастье, радость. Да, она хочет сказать ему, что согласна, что это уже решено, что хочет видеть его всегда рядом с собой, никогда больше не разлучаться.

– Нина... – тихо, очень тихо сказал Орлов, и в его голосе чувствовалось волнение: – Будьте моей женой.

Девушка осторожно высвободила свои руки. Навсегда отошли те времена, когда она могла посмеиваться, подшучивать над Орловым, дразнить его.

Но Горева, словно это говорила не она, а кто-то другой, сказала:

– Нет!

– Но почему же?! – воскликнул с горечью Орлов. – Разве вы сомневаетесь в моем чувстве к вам? Или вы не любите меня?

– Нет... я... – Горева нежно погладила руку Орлова. – Поймите меня правильно. Я очень хорошо к вам отношусь, очень... но...

– Но что же? Что? Ну, скажите?

Орлов нервно закурил. Горевой стало жаль его. Как бы хотела она сейчас успокоить его, обнять и поцеловать в эти упрямые губы. Но девушка, будто что-то отгоняя от себя, тряхнула головой.

– Я не знаю, поймете ли вы меня...

– Постараюсь! – кивнул головой Орлов. Он уже овладел собой и, как ему ни было тяжело, приготовился услышать самое горькое и неприятное. Она была вправе выразить сомнение в том, сможет ли он понять ее. То, что говорила Горева, было и впрямь непонятно.

– Да, я вас люблю, люблю всем сердцем, и знайте, что дороже вас для меня нет человека на свете. Но я в то же время и боюсь вас. Нет, не боюсь, а вернее, до конца я вас не знаю. Разве можно связать судьбу с человеком, которого еще во всем не знаешь? Согласны вы со мной?

Горева посмотрела в его блестевшие глаза и замолчала, с ужасом думая, что она сказала совсем не то, что хотела. Орлов, может быть, и не поймет ее вовсе, обидится. И все это может кончиться плохо. Они разойдутся. А ведь она же любит его! Но не сказать всего этого она тоже не может.

Слова Горевой не обидели и не удивили Орлова. Они показались капитану совершенно справедливыми. Сейчас, что бы ни сказала Нина, Орлов согласится с ней. Он любим!

– Нина! – воскликнул Орлов. – Нина! Я прошу об одном: разрешите считать, что это не последний наш разговор...

– Да... – тихо проговорила девушка...

3

«Шторм» подходил к оставленному на плаву киту с развевающимся над ним флагом. Это был третий убитый в тот день кит. Дальше виднелись еще два флажка. Подобрав добычу, «Шторм» отправился к базе.

– Что ты не идешь отдыхать? – спросил Волков Курилова, когда они вдвоем остались на мостике.

– Разосплюсь – потом трудно вставать, да и голова будет побаливать. А нужно еще поговорить с Можурой и Степановым.

Волков ревниво посмотрел на Леонтия. Курилов продолжал:

– Это, конечно, достижение, что мы оставляем китов на флаге, а потом буксируем их на базу вместе. Экономия времени большая.

– Ну и чем же ты недоволен?

– А тем, что сейчас мы идем со скоростью трех миль в час.

– С такими тушами, – Волков кивнул на китов, – больше не дашь.

– Верно! – согласился Курилов. – Но почему мы должны таскать их к базе? И почему она стоит на якоре? Мы напрасно тратим время, которое могли бы использовать для охоты. А базе ведь все равно где стоять – у берега или в том районе, где мы охотимся.

– Ты хочешь, чтобы база ходила за нами и подбирала китов?

– Да!

– Подожди. Мысль дельная, но надо ее обмозговать. – Волков на мгновение задумался. – Понимаешь, таскать базу в открытое море опасно. Не знаю, стоит ли рисковать ею.

– С каких это пор моряки стали бояться моря? – усмехнулся Курилов. – Да здесь, у мыса Сердце-Камень, такой берег, что во время шторма стоять у него даже опаснее. Укрыться негде.

– Твоя правда, – согласился Волков и похвалил: – Молодец! Хорошо придумал! Я тебя поддержу.

Прежде чем идти к Можуре и Степанову, Леонтий забежал к Ольге. Она была в клубе. Вместе с комсомольцами базы заканчивала выпуск стенной газеты «Гарпун». Большой, ярко разрисованный лист бумаги лежал на двух вместе сдвинутых столах.

Увидев Курилова, Ольга отложила в сторону карандаш и с посветлевшим лицом, мягко, осторожно ступая в полусапожках, пошла навстречу мужу. Нитка кораллов по-прежнему перехватывала ее смуглую шею. На Леонтия смотрели любящие глаза.

– Ну, наконец-то ты появился, – грудным голосом произнесла Ольга и хотела обнять мужа, но, вспомнив, что они не у себя в каюте, взяла его только за руки и потянула к столу. – Посмотри, какую мы тут газету сделали. Есть и о тебе. Вот, прочти. Уже можно. Сейчас будем вывешивать.

Оленька смотрела на Леонтия с нежностью. Вот он, ее муж, который для нее дороже всех людей на свете, он отец ее будущего ребенка...

А Курилов уже спешил к выходу.

– Потом почитаю вашу газету, а сейчас я к Можуре, – сказал он.

Если бы Курилов видел, с какой обидой и недоумением во взгляде проводила его Ольга, он бы остался. Но Курилову было некогда.

Можура выслушал предложение гарпунера и, оценив его выгоду, пригласил Степанова.

– Послушаем, что скажет помполит!

Степанов сразу поддержал Курилова.

– Нам приходится подчас и за пятьдесят миль буксировать китов. Пятьдесят сюда, пятьдесят обратно, посчитайте – сколько уходит лишнего времени и топлива.

– А сколько из-за этих переходов потеряно китов! – добавил Курилов.

- Чертовски же просто, – хлопнул рукой по столу капитан-директор. – Кто нам запрещал выводить базу в открытое море? Враг Дукин. И мы к этому привыкли.

– Ну, не брани себя, – остановил Можуру Степанов. – Какое принимаешь решение?

– С завтрашнего дня наша база будет находиться в районе охоты, – решил Можура. – По возможности ближе к китобойцам. И еще вот что... – Он сделал паузу и улыбнулся: – Курилов! Тебе, пожалуй, придется делить со мной славу изобретателя. Я тут кое-что тоже придумал. Есть у нас катер «Приморец». Мотор у него подходящий, кита вполне потянет. Вот этот катер и будет буксировать туши к базе.

Прощаясь с Куриловым, помполит сказал:

– Книжечку для тебя в библиотеке нашел интересную. Идем, дам почитать.

– Времени нет, – с сожалением произнес Курилов.

– Знаю, – кивнул Степанов. – Но две странички ежедневно ты сможешь прочитывать?

Курилов только улыбнулся.

Каково же было его изумление, когда помполит протянул ему томик стихов Гёте на немецком языке.

Курилов вопросительно уставился на Михаила Михайловича. В такое напряженное время читать стихи на немецком языке? Этого еще не хватало! Курилов отказывался понимать помполита.

– Хорошие стихи, – угадывая его душевное состояние, сказал Степанов. – Прочтешь – поговорим. Мне очень нравится Гёте. У него есть замечательные слова: «Я человек, мне чужд покой...»

Взяв книгу у Степанова, Курилов вышел на палубу. Там все были заняты разделкой китовых туш. Только Журба да дядя Митя стояли у вывешенной стенной газеты. Курилов прислушался к их разговору.

– Хоть мы с тобой и друзья и по соленым лужам уже по третьему десятку годов ходим, – говорил коку Журба, – а все же дружба наша кончена. Отдавай швартовы.

Боцман с расстроенным, сердитым лицом повернулся, чтобы идти, но дядя Митя удержал его:

– Отрабатывай задний. Чего вскипел?

Парторг с трудом сдерживал улыбку. Журба сердито ткнул пальцем в одну из заметок в стенной газете.

– А это что? – спросил он. – Разве друзья так поступают? Ишь ты, решил на всю флотилию Журбу выставить: отстающий-де товарищ, вызываю его на соревнование, чтобы добиться почетного звания ударника!

– Да о тебе же здесь нет ни одного слова! – не выдержав, засмеялся дядя Митя.

– Ты не думай, что я на старости лет того, – Журба приложил к своим ушам широченные руки и помахал ими. – Думаешь, твой Турмин обгонит нашего чукчу?

Неделю назад на флотилию прибыл Тнагыргин. Он принял приглашение командования флотилии работать гарпунером. Тнагыргин заменил на «Труде» Орлова, который уже не раз просил Степанова и Можуру дать ему гарпунера. Тнагыргин пока еще только учился стрелять из пушки. Журба глубоко переживал, что его судно сейчас самое отстающее. А вызов «Фронта» на соревнование старый боцман рассматривал как издевку, а не как желание дяди Мити помочь гарпунерам быстрее освоить новое дело, добиться хороших показателей.

– Ну, вы-то принимаете вызов или нет? – спокойно спрашивал парторг.

– Принимаем! – прохрипел Журба и смахнул пот со лба. – Вот уже после соревнования я напишу о тебе заметку. Вспомнишь ты меня.

Старые моряки разошлись. Курилов стал с интересом просматривать стенгазету. В одной из заметок Турмин вызывал на соревнование Тнагыргина. Вдруг Курилов увидел заметку под заголовком: «Ошибка гарпунера Курилова». Леонтий в первую минуту даже не понял смысла заголовка – таким он был для него неожиданным. «Первый советский гарпунер Л. Курилов, – говорилось в заметке, – успешно бьет китов и уже доказал, что для советских людей нет преград. Тов. Курилов обогнал иностранных специалистов. Однако он допускает большую ошибку – не делится своим опытом с другими молодыми гарпунерами: Турминым и Тнагыргином. Может быть, он боится выдать свой «секрет»? Но ведь так поступали и поступают только иностранцы. Мы уверены, что тов. Курилов поймет свою ошибку и исправит ее».

Под заметкой стояла подпись: «О. Данилова». Кровь бросилась Курилову в лицо. Так вот как поступает Оленька: семейный разговор выносит на суд общественности! Недавно Леонтий рассказал жене, что за последнее время он настолько хорошо отработал некоторые приемы охоты за китами, что думает до конца года добыть не менее ста китов.

– Ты бы помог Турмину и Тнагыргину, – сказала тогда Ольга.

– Что они, младенцы? – не подумав, ответил Леонтий. – Пусть сами учатся!

Ольга стала доказывать, что он не прав, но Курилов упорствовал. И вот результат.

Леонтий не знал, что ему сейчас делать. Бежать к Ольге? Но зачем? Ругаться с нею? Или идти к Степанову? Зачем? Леонтий переступил с ноги на ногу. «А ведь Ольга права, – подумал он, – чего сердиться?» Он улыбнулся, вытащил из кармана карандаш и размашисто написал под заметкой:

«Первое занятие гарпунеров назначаю на базе завтра в 22.00. Л. Курилов».

Весь день плавучая база шла следом за китобойцами, подбирая убитых китов. Катер «Приморец» деловито сновал, помогая швартовать туши.

Старцев брал пробы забортной воды. Вынув очередную порцию, матросы передали профессору пучок диковинных водорослей.

– За трос зацепились, – объяснили они. – Да чудные какие-то: не стали бросать за борт, решили вам показать.

– Спасибо, спасибо. – Забыв про анализ воды, Старцев принялся рассматривать растения. У него заблестели глаза: таких он никогда не видел. Да и, насколько ему известно, этого вида водорослей наука вообще не знает.

– Нина Пантелеевна, коллега! – позвал Старцев Го-реву, которая сидела за микроскопом. – Пожалуйте сюда. Взгляните, что за прекрасные растения!

Водоросли лежали на столе длинными лоснящимися пучками с кружевными бархатными краями, тонкими и ажурными. Фиолетово-пурпурные, они были упругими, крепкими.

– Они красивее тропических водорослей, – сказал Старцев.

Он посмотрел в иллюминатор на море.

– Не случайно мы столкнулись с такими чудесными водорослями, как эти. Когда-то здесь было тепло, и растительный мир был тут очень богат, быть может, богаче и разнообразнее современных тропиков. Кто знает, может быть, в будущем наука откроет возможности резкого смягчения климата северных широт.

– Вениамин Вениаминович! – воскликнула Горева. – Представьте себе, я недавно о том же самом говорила на «Шторме» товарищам. Вот, наверное, фантазеркой меня посчитали!

– Наука без фантазии бескрыла, – сказал Старцев. Вдруг он спохватился. – Время, время! – И устремился к своему столику.

Потом ученый снова нарушил тишину.

– Отрицательные результаты, – сказал он. – Планктона с каждым днем все меньше. Скоро киты начнут уходить на юг.

– Наверное, это будет в конце месяца, – заметила Горева.

– Откуда вы знаете? – удивленно спросил Старцев.

– Северовы указывают на это в своей книге, – ответила Горева. – Они предполагают, что в воде в определенные периоды уменьшаются запасы пищи для китов.

– Совершенно верно, – подхватил Старцев. – Они предполагают, а мы доказали. Ну, побегу, сообщу Можуре, что надо быть готовыми к миграции китов на юг...

1

Дядя Митя был доволен. Он, посмеиваясь, передвигал на плите свои кастрюли и сковородки и думал о Журбе, о гарпунерах. Соревнование, начатое по его предложению, стало давать результаты. Когда раздавался выстрел, кок быстро обтирал лицо фартуком и выбегал на палубу посмотреть, удачно ли стрелял Турмин.

Дядя Митя взялся за комсомольца круто: Ты должен стать хорошим гарпунером! Смотри, как старается на «Труде» Тнагыргин. Ты его вызвал на соревнование и должен завоевать первенство.

А Тнагыргин быстро приспособился к гарпунной пушке и охотился все успешнее. Когда Журба и Орлов сказали ему, что честью гарпунера является вывести судно хотя бы на второе место на флотилии, Тнагыргин охотно принял вызов на соревнование. Ему помогала вся команда.

Но Журба находился в угнетенном состоянии. У Турмина число добытых китов было больше, чем у Тнагыргина.

– Слушай, дорогой, – отвел как-то Журба в сторону Тнагыргина, – этот кок со своим младенцем идут впереди нас. Разве нам можно терпеть?

– Скоро нагоним «Фронт», – уверенно сказал Тнагыргин. – Даю слово.

Журба сжал руку гарпунера своей огромной ручищей, посмотрел в карие глаза чукчи.

– Вот спасибо, Тимофей, – так он заменил трудное имя чукчи на удобное русское, – порадовал душу, а то она уже ржавчиной стала покрываться.

Тнагыргин целыми днями простаивал у пушки, и результаты у него становились все лучше. Журба повеселел. Но вот однажды с ним приключился конфуз, рассмешивший всю флотилию.

Как-то, измученный многочасовой охотой, Тнагыргин уснул, и в этот момент Журба увидел около судна темную блестящую спину животного. «Кит», – решил боцман. Стоял туман. Журба недолго раздумывал. Он сам встал за пушку и выстрелил. Кит с первого гарпуна перевернулся, показав белое брюхо, и боцман увидел, что это не кит, а акула. Когда ее подтянули к борту, Журба, забыв обо всем на свете, наградил акулу всем запасом ругани, какую он знал или слышал за все тридцать лет своей морской службы. Журба стоял у борта и ругался, а команда, собравшись вокруг, слушала его с удивлением. Еще никто не видел боцмана таким расстроенным.

Не сговариваясь между собой, матросы решили никому на флотилии не рассказывать о неудачном опыте Журбы. Но трудно утаить шило в мешке. Уже через четверть часа, когда судно стояло рядом со «Штормом», Слива с невинным видом спросил китобоев с «Фронта»:

– Ну, что нового в вашей бурной морской жизни?

– Да все по-старому, – как можно беспечнее ответил вахтенный.

– А вы не знаете, кто перешел на акулозаготовки? Не слыхали?

– Первый раз слышим! – Вахтенный был тверд, но Слива все-таки допек его. Он спросил:

– Большая акула была?

– Метров... – тут вахтенный осекся и закричал: – Что ты мне голову морочишь?

– Благодарю за точную информацию из достоверных источников. – Слива церемонно поклонился и отправился на базу. А еще через четверть часа все на флотилии уже узнали о злосчастном промахе Журбы.

Несколько дней боцман не показывался на базе. Он был в центре внимания, пока новое событие не заставило забыть этот эпизод.

2

В последние дни заметно похолодало. Все чаще стал падать снег, льдин в море прибавилось.

Все чувствовали себя приподнято. Флотилия находилась накануне выполнения плана. Оставалось привести на базу еще двух китов, но, как нарочно, вот уже вторые сутки китобойцы безрезультатно бороздили море.

– Оставаться здесь больше нет смысла, – говорил Можура Степанову. – Старцев убедительно доказывает, что киты ушли на юг.

– В прошлом году мы ушли отсюда немного позже, – напомнил Степанов.

– Но нынче ранняя зима. Решаю идти на юг.

– Не возражаю, – кивнул Степанов.

Они вышли на мостик. Хмурое небо низко висело над головой. Заунывно посвистывал ветер. Льдины звонко сталкивались друг с другом, скрипели и постукивали по борту.

Степанов застегнул полушубок на все пуговицы.

– Холодно!

Можура взглянул на термометр. Температура воздуха падала. Капитан-директор еще раз внимательно осмотрел в бинокль море. Китобойцев нигде не было видно. Можура приказал передать на суда радиограмму: «Охоту прекратить. Возвращаться к базе».

Ветер усиливался. Море начало волноваться; льдинки все громче стучали в обшивку. С каждой минутой усиливался снегопад. Видимость упала до нуля. Можура забеспокоился:

– Как бы еще шторма не было!

Степанов, покуривая, молчал. Капитан-директор приказал подготовить базу к шторму. Вскоре китобойцы «Фронт» и «Труд» радировали, что возвращаются. Все суда шли без добычи.

«Шторм» сообщил: «Преследую второго кита. Прошу разрешения закончить охоту». Можура резко сказал радисту:

– Передайте Волкову: «Немедленно идти к базе». Застигнет его шторм, могут тушу потерять.

А шторм уже надвигался. Он ударил первой высокой волной в борт базы, обдал палубу и ее надстройки густым дождем брызг. Снег все сыпал. Не стало видно верхушек мачт.

Степанов не уходил с мостика. Всякий раз во время шторма он часами простаивал рядом с капитаном. Он любил, когда в лицо ему бил свирепый ветер и огромные, подобные горам, волны швыряли судно, пытаясь его захлестнуть, утянуть на дно, а оно, послушное руке человека, двигалось неуклонно вперед, побеждая разъяренную стихию. В этой победе Степанов видел великое торжество человека, и его наполняла огромная радость и гордость. Не будучи в силах ее сдержать, он начинал негромко напевать свою любимую еще с партизанских времен песню.

Шторм обрушился на флотилию. От страшной силы ветра и тяжести волн база словно присела, ушла в воду до самых фальшбортов. Шпигаты захлебывались. Поднялись высокие волны с завернутыми внутрь гребнями. Казалось, вот-вот они похоронят под собой судно.

«Приморье» взобралось на волну и потом вновь скользнуло вниз. Это походило на изготовку судна к стремительному рывку вперед. Оно и в самом деле шло, подминая под себя волны.

Можура с тревогой осматривался. Но за китобойцев, что находились вблизи базы, можно было не беспокоиться. Они мелькали среди волн. Устойчивые, с глубокой осадкой и мощными машинами, суда не боялись шторма.

«Приморье» швыряло с борта на борт. Степанов с трудом открыл дверь в радиорубку и скорее ввалился, чем вошел в нее.

– Связи со «Штормом» нет, – доложил радист.

– Старайтесь все-таки связаться с ним, – сказал Степанов.

А китобоец тем временем находился севернее базы миль на сто. Шторм дошел сюда позднее. Китобоец только успел подобрать и пришвартовать к своим бортам двух финвалов, как засвистел ветер. «Шторм» взял курс на базу, но внезапно накатившаяся высокая волна почти перешла через него и снесла антенну. Судно с задраенными дверьми и люками напоминало поплавок, который, как ни заливай его водой, как ни толкай вглубь, все равно вынырнет на поверхность. Машина работала безотказно, и Волков был спокоен. Он даже ухмыльнулся:

– Пускай немного потреплет, а то весь сезон точно в луже плавали.

Море било в борта пенящимися волнами. С каждым часом сила шторма нарастала. Китобоец часто сбивался с курса. Киты тормозили ход, задерживали судно. У Волкова мелькнула мысль: не бросить ли китов? Но тут же он отверг ее. В этом случае исчез бы всякий смысл борьбы со штормом. Какой бы силы ни был шторм, китобоец все равно выйдет из него, но выйти без китов – это позор. Над ними же вся флотилия будет смеяться!

Видимость уменьшалась. Сверху сыпался мокрый снег. Со всех сторон ухало море, и казалось, что нет никого и ничего больше на свете, кроме вот этого маленького суденышка с его тонкой металлической обшивкой.

Курилов и все свободные люди из команды сидели в кубрике. Уцепившись кто за что мог, моряки, как всегда в таких случаях, вспоминали, кому какие штормы приходилось переживать. Курилов слушал рассеянно. Удары волн о судно, грохот их над головой привели его к той же мысли, что была и у Волкова, – бросить китов. Но он еще не пришел к окончательному решению.

К Волкову поднялся Слива. Стараясь пересилить рев шторма, он кричал:

– Швартовы ослабли! Можем китов потерять!

Буря словно намеревалась отобрать у китобоев их добычу. Волны подхватывали туши, били ими о борт, тянули от судна. Скрипели и терлись тросы. Волков понял, что спасти добычу невозможно. Он прокричал:

– Руби тросы!

Слива, сделав вид, что согласен, исчез с мостика и скатился в кубрик. Быстрым взглядом окинул лица моряков. На них по-разному отражались чувства: одни хмурили брови и сжимали губы, другие, подняв головы кверху, вслушивались в рев бури, третьи непрерывно тянули папиросы. Курилов что-то сосредоточенно обдумывал. Один из матросов рассказывал какой-то анекдот.

– Приходит однажды теща к зятю и видит...

– Внимание, мальчики, я сейчас вас проинформирую, – обтирая ладонью мокрое лицо, проговорил Слива.

Все вопросительно посмотрели на него.

– Капитан хочет китов бросать! Швартовы ослабли.

– Правильно! – угрюмо, но твердо поддержал Курилов. – Нельзя рисковать судном!

– Наш гарпунер сказки любит слушать в шторм, – обозлился Слива. – Китов можно спасти!

– Да ну? – протянул кто-то.

– Ну, сказал твой папа, увидев сына в мокрых пеленках, из этого парня вырастет моряк. – Слива нахлобучил на голову шапку. – Кто моряк, тот со мной наверх! Не дадим китам пропадать.

Слива побежал вверх по трапу. За ним ринулись китобои. Волков не стал останавливать команду. Привязавшись тросами, моряки, рискуя быть смытыми за борт или сорваться и оказаться между тушами и бортом, крепили швартовы. Вместе с ними был и Курилов.

– Правильно, кореш! – кричал ему Слива.

– Что-о? – не понял Курилов.

– Сообщу в письме! – Слива чуть не захлебнулся от накрывшей их волны...

Так прошли сутки. На базе были в тревоге. По-прежнему не было связи с китобойцем.

Ольга сидела в своей каюте и думала о Леонтии. Где сейчас «Шторм», что с командой? К сердцу ее подступила такая боль, что Ольга не выдержала и отправилась к Горевой.

– Как хорошо, что ты пришла, – встретила Нина подругу. Она взяла Ольгу за руку и усадила рядом с собой на диван. – Знаешь, о чем я сейчас думала? О том, что мы с тобой, да и все, кто теперь на флотилии, очень счастливые люди. И вот, когда я об этом думаю, у меня становится очень хорошо на душе, и хочется как можно больше сделать, чтобы отблагодарить за это счастье. А ты? У тебя бывает такое? – Горева заглянула в глаза Ольги.

– Счастье? Ну, конечно, счастье. Я раньше много мечтала о своей будущей жизни, о счастье. И вот я его нашла, счастье. Ты права. Тут я встретила Леонтия...

Ольга уткнулась лицом в плечо подруги и заплакала. Сквозь слезы она проговорила:

– Где он? Где «Шторм»? Может быть, их уже и нет? А я про него заметку злую написала! – И она еще сильнее заплакала.

Горева, обняв подругу, гладила ее по волосам. Она хотела найти какие-то успокаивающие слова, но, представив себя на месте Ольги, только крепче прижимала ее к себе.

...Утро третьего дня встало тихое и солнечное. Еще проплывали в небе тучи, еще прорывался откуда-то холодный ветер и срывал с гребней волн брызги, но уже не штормило.

Недалеко от «Приморья» шли «Фронт» и «Труд».

– Пошлем их на поиски «Шторма», – предложил Степанов капитан-директору.

Но едва китобойцы развернулись, как по базе пронесся радостный, подхваченный всеми возглас:

– Идет! «Шторм» идет! Ура-а-а! Вдали показался «Шторм». У бортов судна были киты.

3

Стоял солнечный осенний день. Дул холодный ветерок. Рабочие базы отдыхали. Побритые, приодетые, они сидели в заветренных местах и, покуривая, вели неторопливые разговоры, перебрасывались шутками.

Можура собрал в клубе базы командный состав флотилии, а также гарпунеров и бочкарей. За маленьким, покрытым кумачом столиком сидели Степанов и Старцев. Капитан-директор стоял у трибуны, заканчивая свой небольшой доклад.

– Итак, товарищи, – говорил он, – второй промысловый год нашей флотилией завершен. Мы добыли по сто тринадцать китов на одно охотничье судно. Наши советские гарпунеры за один сезон догнали и перегнали иностранных гарпунеров!

Раздались аплодисменты. Журба сидел рядом с дядей Митей. Кок задорно подмигнул:

– Они сотни лет, а мы за полгода. Как это? А? Здорово?

– Черт побери вас всех!

Дайльтон побледнел от ярости. Голос у президента китобойной компании перехватывало.

– Вот, полюбуйтесь, – прохрипел он. – Флотилия «Приморье» за сезон добыла триста тридцать девять китов. Триста тридцать девять! – повторил он. – При трех судах! А мои гарпунеры доказывают, что больше семидесяти китов на судно добыть невозможно. Бездельники! Снизить им оплату!

Дайльтон поднялся, нервно заходил по кабинету – долговязый, высохший. Гжеймс сидел в кресле и следил за движением своего шефа. Дайльтон подошел к нему, остановился и заложил руки в карманы:

– Почему вы не сообщили мне раньше о том, что все наши усилия пошли впустую?

– Я надеялся еще кое-что предпринять, но... – советник развел руками, – выгнали наших гарпунеров.

– Это я и без вас знаю, – снова раздражаясь, сказал Дайльтон.

– Послать на русскую флотилию новых людей не удалось. Грауль...

– Грауль действовал очень хорошо, – прервал Гжеймса Дайльтон. – По-видимому, для борьбы с русскими нужны другие способы. А пока мы будем их искать, большевики разовьют еще больше свой китобойный промысел. Нельзя этого допустить. Нельзя! Вы слышите?

– Борьба против русской флотилии требует больших расходов, – сказал Гжеймс.

– К черту расходы! – крикнул Дайльтон. – Я готов истратить в десять раз больше, только чтобы не видеть а морях русских китобоев.

Дайльтон вдруг стал сосредоточенным.

– Хорошо, черт возьми! – сказал он наконец. – Попробуем еще один ход. Где сейчас Грауль?

– В Хакодате...

– Прекрасно, – кивнул головой Дайльтон. Он нажал кнопку звонка. Вошел секретарь с блокнотом в руках. Дайльтон приказал:

- Соедините меня с японским консулом.

Секретарь исчез. Гжеймс улыбнулся: он кое о чем начал догадываться.

– У вас, господин президент, государственная голова, – сказал он.

На столе загудел телефон. Дайльтон поднял трубку:

– Мистер Сато? Добрый день. Мне нужно к вам по срочному делу. У вас прием? Пошлите всех к черту. Еду немедленно.

Президент бросил трубку на рычаг.

– Японцы помогут мне. В конце концов они тоже в этом заинтересованы...

Флотилия шла мимо небольших пустынных островов. Вахтенный помощник спокойно прохаживался по мостику, когда вдруг из-за одного островка вырвались два миноносца под японским военным флагом.

Миноносцы шли прямо на плавучую базу. Вахтенный вызвал Можуру. Миноносцы были уже хорошо видны простым глазом. Можура вошел в радиорубку.

– Немедленно свяжитесь со штабом отряда военных кораблей, – сказал он радисту.

– Трудно, – покачал головой радист. – С утра нас все время кто-то глушит.

– Все равно связывайтесь! – приказал Можура. Затем он изменил курс базы, направив ее к советскому берегу. Капитан-директор пригласил Степанова. Михаил Михайлович мгновенно оценил обстановку. _v

– Ждали нас, не иначе. Ну что ж! Не будем вступать с ними ни в какие переговоры.

Эфир был забит шифрованными передачами многих японских судовых радиостанций. Радист, хотя и с большим трудом, но связался со штабом. Оттуда ответили:

– Продолжайте идти своим курсом!

Можура вопросительно посмотрел на Степанова. Помполит кивнул:

– Помощь нам будет!

Японские миноносцы шли уже на параллельных с базой курсах. Можура запретил людям выходить на палубу. Неожиданно один из миноносцев пошел на сближение. Хорошо стали видны на японском корабле фигуры офицеров, матросов. Над миноносцем взвилось несколько цветных флагов.

«Следуйте за мной!» – прочитал Можура и теснее сжал губы. Он продолжал вести базу прежним курсом. Несколько минут миноносец шел рядом с базой, затем резко рванулся вперед и, сделав круг, стал почти борт к борту с нею. На мостике миноносца появился еще один офицер. В рупор он крикнул по-русски:

– Приказываю следовать за мной!

После этого миноносец отвалил в сторону. Однако база не изменила курса. На миноносце сыграли боевую тревогу. Ее повторили на втором японском корабле.

Можура обеспокоенно посмотрел на Степанова. Помполит проговорил:

– На испуг берут. У нас слабонервных нет. Некоторое время флотилия и миноносцы шли, не изменяя положения. Но вот взвились новые флаги:

«Следуйте за мной или открываю огонь!»

– Этого от них можно ожидать, – сказал Степанов. – Приготовь, капитан, шлюпки.

На кораблях поднялась беготня: японцы начали заряжать орудия, направляя стволы на базу.

– Не посмеют! – Степанов сжал кулаки. – Это провокация. Они в наших водах! Пираты!

Снова прозвучал горн. Офицеры у орудий подняли руки – знак, что сейчас будет подана команда открыть огонь. Можура стоял, откинув голову. Степанов неторопливо поднял бинокль и стал рассматривать миноносец.

– Грауль! – удивленно проговорил он, повернувшись к Можуре.

– Кто? Где?

–– На мостике миноносца!

Степанов не ошибся. Грауль действительно стоял рядом с японскими офицерами. Он и не скрывался, уверенный в том, что план захвата флотилии удастся японцам. Издевательски улыбаясь, Грауль курил сигару.

Японский офицер подал команду. На палубе у орудий засуетились артиллеристы. Грауль отлично видел Степанова, Можуру. Их спокойный вид поднял в нем такую жажду мести, что Грауль нетерпеливо, грубо крикнул офицеру:

– Скорее, что вы медлите?!

Офицер подал новую команду. Еще секунда, и началась бы стрельба, но в этот момент показался советский сторожевик. Он шел к базе с большой скоростью, оставляя за собой пенистый след. Описав полукруг, сторожевик вышел между японскими судами и «Приморьем» и просигналил японским миноносцам:

«Немедленно покиньте советские воды!» Один из миноносцев ответил пестрым набором сигнальных флагов: «Следуйте за мной. Вы арестованы!» Все японские миноносцы направили на базу и сторожевик пушки и пулеметы.

Сторожевик предупредил японцев: «Ответственность за незаконные действия возлагается на вас». На миноносцах снова прозвучал сигнал к бою. Степанов усмехнулся: – Пытаются запугать!

Можура приказал:

– С палубы всем сойти вниз!

Однако это была единственная команда капитан-директора, которая оказалась невыполненной, так как в этот момент все услышали густое гудение моторов. К флотилии в высоких бурунах шли торпедные катера. Китобои закричали:

– Ура-а-а!

Грауль в ярости швырнул сигару за борт:

– О, черт!

Он ударил биноклем по поручням мостика, и стеклянные брызги звонко упали на палубу. Миноносцы легли на новый курс и стали уходить от флотилии.

Торпедные катера преследовали их до границы территориальных советских вод. Выйдя в нейтральную полосу, японцы остановились и долго следили за тем, как уходила из пределов их досягаемости советская китобойная флотилия.

На «Приморье» поднялся командир сторожевого судна. Его встретили у трапа Можура и Степанов.

– За вашей флотилией японцы следили давно, – сообщил командир сторожевика. – Они засекли ее местонахождение. Эта засада японцев – одна из многих. Но вы можете быть спокойными. Вас надежно прикрывают советские военные моряки!

Степанов, стоявший рядом с Можурой. сказал:

– Борьба так не закончится. Еще не раз придется нам встретиться с врагом!

Подошел вахтенный с радиограммой. Можура прочитал ее.

– Северов запрашивает, когда будем во Владивостоке, –повернулся капитан-директор к помполиту. – Что ж, идем точно по курсу, значит, будем в назначенное время.

– Да, так мы ему и ответим, – проговорил Степанов. Командир сторожевика пожелал китобоям счастливого плавания и вернулся на свое судно. Китобойная флотилия быстро шла на юг. За бортом мерно вздыхал океан, отражая бесчисленные высокие и яркие звезды бескрайнего неба. Они казались Можуре огнями праздничной иллюминации. И в сердце его звучала праздничная музыка. Касаясь плечом помполита, Можура с наслаждением вдыхал прохладный морской воздух. Необъятный океан расстилался перед ними до самого горизонта.

1

– Мы готовы к выходу на промысел! – заключил свое сообщение капитан-директор флотилии Можура.

Управляющий трестом посмотрел в окно на голубую бухту Золотой Рог, лежащую среди высоких зеленых склонов сопок. На рейде стояли база «Приморье» и китобойные суда. Залитые ярким весенним солнцем, они были хорошо видны.

Северов провел рукой по гладко причесанным седеющим волосам и, поднявшись из-за стола, подошел к карте Дальнего Востока, занимавшей половину стены. На ней разноцветными пунктирами были отмечены курсы двух предыдущих плаваний китобойной флотилии. В первый год промысла путь этот был более извилист.

– Вы, товарищи, конечно, заметили разницу между курсами, – сказал Северов. – Сколько лишнего времени и средств потеряли вначале. А почему? Да потому, что у нас не было опыта, знаний и потому, что нам мешали, вредили.

Директор треста, глядя на карту, вспоминал события, происходившие на флотилии в годы работы там иностранцев. Он взглянул на Можуру, Степанова, Орлова, Шубина, Волкова, внимательно слушавших его, и улыбнулся:

– Все китобойные «сверхсекреты» раскрыты. Нужно только настойчиво осваивать этот промысел. Наша задача – добывать как можно больше китов, но только взрослых и с соблюдением определенных установленных правил.

Северов роздал капитанам отпечатанные на машинке предварительные правила охоты на китов и продолжал:

– В тысяча девятьсот двадцать седьмом году Лига наций попыталась кое-что предпринять в целях сохранения и воспроизводства китов, но желаемых результатов не достигла. Американские, английские и другие китобойные компании в погоне за большими прибылями по-прежнему ведут промысел китов хищнически. Наши предварительные правила предусматривают, какой породы, в каком возрасте и какой длины китов можно бить. Со временем эти правила, мы надеемся, будут узаконены и распространены среди всех китобойных компаний.

Взяв указку, Северов протянул ее Можуре:

– Познакомьте меня с новым курсом флотилии. Можура подошел к карте, и указка заскользила по голубому полю от Владивостока, мимо Сахалина и Курильских островов, к Камчатке.

– Результаты китобойного промысла прошлых лет показали нам, – говорил Можура, – что мы шли не теми путями, по которым перемещались китовые стада. В этом году мы решили пойти новым курсом, который назвали курсом Северовых. Более месяца назад в предполагаемый район охоты вылетел профессор Старцев. Сейчас он ведет разведку с воздуха на основании записей Северовых и своих собственных наблюдений...

– Старцев оказывает нам все больше помощи! – вставил Степанов.

– Действительно, работает он сейчас с большим жаром, – подтвердил Северов. – Его статьи о китах, о способах их добычи и использования туш, опубликованные в печати, вызвали большой интерес.

– Он задумал интересное дело. Решил детально, на практике, проверить работу Северовых, – сказал Можура. – Причем не один, а вместе с Горевой.

– Правильно, – одобрил Геннадий Алексеевич. – Ну что ж, желаю вам, товарищи, успехов в новом сезоне.

2

На невысокой эстраде лысеющий мужчина, картавя, пел под джаз-оркестр о бананово-лимонном Сингапуре, но его никто не слушал в накуренном зале владивостокского ресторана «Версаль». Звон рюмок, ножей, голоса, шарканье ног танцующих сливались в утомляющий шум, от которого болезненно морщился худощавый человек в модном, отлично отутюженном коричневом костюме. Круглое, с маленьким подбородком и зеленовато-серыми глазами лицо его выглядело усталым.

Уже четвертые сутки штурман Свидерский ужинает в одиночестве за крайним правым столиком, и никто не подходит к нему и не просит прощения за опоздание.

В зале свободных мест почти нет, а он всем отказывает. На него начинают коситься, ему кажется, что он стал центром всеобщего внимания. А этого внимания Свидерский как раз больше всего и боится. От волнения на его лице выступает пот, и снова приходится заказывать пиво, курить до одурения. Он чувствовал себя так, будто сидел на иголках.

Свидерский не заметил, как около занятого им столика очутился человек в форме моряка торгового флота. Его лицо с усиками было желтым. Черные глаза смотрели пристально, изучающе.

– Прости, Георгий, что я опоздал, – сказал моряк и, не дожидаясь приглашения, уселся за столик.

Свидерский что-то произнес, налил гостю пива, тот залпом выпил, отодвинул от себя бокал и неторопливо, вполголоса заговорил. Свидерский, потягивая пиво, изредка, словно рассеянно, посматривал на публику. Со стороны можно было подумать, что два друга беседуют о каких-то незначительных, маловажных вещах.

– Ну, Свидерский, устроились на китобойную флотилию?

– Да, но...

– Я спрашиваю, а вы отвечайте! – оборвал моряк. – Кем устроились?

– Штурманом на китобойное судно «Шторм», – присмирев, ответил Свидерский.

– Дурак! – тихо выругался моряк. – Зачем вы там нужны? Вы нужны на базе «Приморье», или вы забыли?

– Нет, но на базу не требовался штурман, – облизнув пересохшие губы, виноватым тоном произнес Свидерский.

– Простым рабочим надо было идти. – Моряк закурил сигарету. – Нам нужен свой человек на базе, вас для этого сюда и прислали, господин Скидельский.

Свидерский вздрогнул. «Господи! Он знает мою подлинную фамилию».

– Мы знаем, – продолжал моряк, – что вы ненавидите большевиков не меньше нашего, а может, и больше. Они отобрали у вас все.

– Да, у отца были здесь, в Приморье, рудники, торговля, суда, – сказал Свидерский. – Они все отобрали, и я поклялся мстить.

– Вас здесь никто не знает? – спросил моряк.

– О, нет! – улыбнулся Свидерский. – Я с детских лет жил и учился в Америке. Сейчас я – штурман из Одессы.

– Очень хорошо, – кивнул моряк. – Но начало у вас плохое. Вам надо перебраться на базу и помочь нам. Делайте, что хотите, но переходите на базу. Там сдружитесь с радистом и давайте радиограммы своей «невесте». Шифр знаете?

– Да.

Моряк протянул Свидерскому пачку сигарет. Они закурили, с удовольствием затягиваясь ароматным дымом.

3

Вскоре после выхода флотилии «Приморье» на промысел управляющего трестом Северова пригласили в областное управление НКВД.

Геннадий Алексеевич терялся в догадках: по какому поводу его вызывают? Быть может, на флотилии произошло что-нибудь серьезное, такое, чем интересуются органы, призванные вести борьбу с агентами иностранных разведок?

В полученной утром от Можуры радиограмме сообщалось, что флотилия пришла в район промысла и начала поиски китовых стад. Все в порядке. Но чем ближе подходил Северов к старинному серому зданию на одной из самых шумных улиц города, тем больше усиливалась тревога за флотилию, за благополучный исход промысла.

Оказалось, Северова вызвал к себе начальник областного управления Яльмаров. Пожилой, широкоплечий, в простой грубошерстной солдатской гимнастерке с одним темно-вишневым ромбом на петлицах, он крепко пожал руку директора, пригласил сесть:

– Разговор у нас, вероятно, затянется.

Яльмаров неторопливо закурил. Лицо его с угловатыми чертами и глубокими складками у глаз и рта осветилось улыбкой и сразу же утратило суровую сосредоточенность. Темные глаза смотрели приветливо и в то же время проницательно.

– Я хорошо знал Ивана Алексеевича, – сказал Яльмаров.

Он коротко рассказал о своем недолгом знакомстве с Иваном Алексеевичем.

– До сих пор чувствую за собой вину. Я в какой-то степени виноват, что так нелепо погиб ваш брат.

Они помолчали. Яльмаров постучал карандашом по столу:

– В борьбе всегда приходится нести жертвы. – И он перешел к делу: – Я хочу познакомить вас с некоторыми фактами, которые проливают свет на события, происходившие на вашей флотилии. И хотя все это относится уже к прошедшим годам, тем не менее, как нам кажется, представляет интерес и по сей день.

Яльмаров достал из стола желтую папку и, раскрыв ее, стал перебирать листы. Помолчав, точно собираясь с мыслями, он посмотрел на Северова:

– Вы сами вели флотилию из Ленинграда во Владивосток и, очевидно, помните, какие были происшествия во время рейса.

– На память не жалуюсь. – Северов почувствовал, что за словами чекиста кроется что-то очень важное.

– Вспомните, во время стоянки в Киле на берег были приглашены иностранные гарпунеры?

– Верно, – подтвердил Северов. – Гарпунеры Харсен и Тран Майер пожелали встретиться с каким-то старым другом. Андерсен, по своему обыкновению, был пьян, а Нильсена никто не приглашал.

– Так вот, Геннадий Алексеевич, – просто, без всякого нажима в голосе, заговорил Яльмаров. – Нам стало известно, что гарпунеры были вызваны агентами иностранной разведки. На берегу от них взяли подписку, что по приходе во Владивосток они покинут флотилию.

– Так и произошло, – вырвалось у Северова. – Но скажите, если можно, какая цель преследовалась при этом?

– Для вас не секрет, – продолжал Яльмаров, – что, когда наша флотилия стала реальностью, иностранные китобойные компании встревожились, и больше всех забеспокоилась компания Дайльтона. Вы еще не успели выйти из Ленинградского порта, а его советник Гжеймс направился в Берлин и оттуда – в Киль. Там по его заданию велись переговоры с гарпунерами, закончившиеся подписанием обязательства уйти с флотилии по прибытии во Владивосток. Конечно, гарпунерам была выдана крупная сумма.

– Компания американская, разведка немецкая, – проговорил директор треста. – Как это у них согласуется?

– Очень просто. Интересы общие. Они учитывали, что успешная работа флотилии «Приморье» наверняка может неблагоприятно отразиться на доходах компании Дайльтона, у которой мы закупали китовую продукцию.

– Сейчас закупка совершенно прекратилась, – сказал Северов.

– Значит, Дайльтон лишился части прибылей, – засмеялся Яльмаров. – А там, где до этого доходит дело, господа капиталисты звереют, идут на все. Так вот они предприняли необходимые меры, чтобы гарпунеры покинули нашу флотилию и она не могла начать промысла, так как вы были связаны договором и не могли ставить своих людей к пушкам. Но этим они не ограничились, а пошли дальше. Вспомните, когда база проходила через Кильский канал, что там произошло?

– Мы полагали, что нам дали недостаточно опытного лоцмана, а выходит – это диверсия? – подался вперед Северов.

– Лоцман был опытный, но он выполнял задание разведки и не справился, видно, сильно волновался и допустил просчет. «Приморье» отделалось небольшой вмятиной, а должно было пропороть себе обшивку и стать на доковый ремонт.

– Негодяи, – глухо проговорил Северов.

– С этого началась борьба иностранцев против нашей китобойной флотилии. Вас впереди ждали новые неприятности, – продолжал чекист. – На флотилию при содействии троцкиста Дукина был принят неуч Хардинг. Расчет у Дайльтона и его сообщников был на срыв разделки туш. Доконать вас, если не мытьем, то катаньем.

Яльмаров достал из стола фотографию и протянул ее Геннадию Алексеевичу:

– А это знакомая вам личность?

– Грауль?

– Именно он, Отто Грауль, – подтвердил Яльмаров. – Известный китобой, теоретик гарпунерского дела, а мы добавим, – опытный диверсант. Он же Юрт Бромсет, гарпунер на флотилии «Вега», убивший вашего брата. Ну, всю эту историю вы знаете.

Северов рассматривал фотографию. Ему до мелочей было знакомо это волевое, с сильными чертами, прямо и упорно смотрящими глазами лицо. Голова немца была несколько откинута назад, светлые волосы гладко зачесаны.

– Так вот, когда вы решили поставить к пушке Нильсена, враги всполошились. Дукин об этом поспешил сообщить им, и на флотилию был прислан Грауль, чтобы сорвать промысел, убрать неугодных гарпунеров.

Каким понятным сейчас становилось Северову многое. А сколько они со Степановым ломали голову, сколько провели бессонных ночей!

– Грауль – матерый шпион. – Лицо Яльмарова стало замкнутым, строгим, а глаза чуть прищурились. – Он неохотно брался за выполнение нового задания. У него были серьезные опасения за исход дела на советской флотилии.

– Какие? Почему?

– Грауль не новичок в наших водах. Это агент не только немецкой, но и американской разведки. Так сказать, слуга двух господ. Кроме тех, о которых вы уже знаете, замышлялись и другие диверсионные акты на базе. Нам нужно быть и впредь бдительными.

– Это верно, – согласился Северов. А Яльмаров продолжал:

– Наши правила охоты на китов, регулирующие промысел в дальневосточных водах, встречены за границей враждебно. Там пытаются представить это как пропагандистский трюк большевиков, клевещут, что советские китобои сами истребляют китов, не достигших зрелости, бьют всех подряд.

Северов с интересом посмотрел на своего собеседника, удивляясь его осведомленности в китобойном деле. Чекист уловил взгляд управляющего трестом и сдержанно улыбнулся.

– Нам многим приходится заниматься и многое изучать. Так вот, иностранные компании, конечно, понимают, что недостаточно голословных обвинений, требуются доказательства, факты. Это надо иметь в виду. Мы не можем сказать, что у нас на флотилии нет агентов Дайльтона, которые попытаются подстроить нам новый сюрприз, скомпрометировать наших китобоев. Как мне известно, проекты наших правил, регулирующих промысел китов, предполагается внести на рассмотрение международной конференции по китам.

– Да. Мы вошли по этому вопросу с ходатайством в правительственные органы, и нас поддержали.

– Тем более надо зорко следить за тем, чтобы не допустить ни одного нарушения правил. Малейший промах будет ловко использован против ваших предложений, которые наверняка попытаются провалить господа из заграничных китобойных компаний. Так давайте обсудим мероприятия, которые необходимо провести на флотилии, – предложил Яльмаров, доставая из папки бумаги. Северов углубился в чтение документов.

1

Старцев прогуливался по палубе китобойной базы. Приближался вечер. Солнце уже скрылось, и вдоль горизонта потянулась широкая пурпурная полоса заката. Она пылала, предвещая назавтра хорошую погоду. На море легла багряная дорожка. Старцев скользнул по ярким краскам заката равнодушным взором и, облокотившись о фальшборт, задумался.

Так хорошо начатая разведка и наблюдение за китами неожиданно сорвались. Уже месяц прошел с тех пор, как флотилия начала промысел. Неторопливо продвигаясь на север, вдоль Камчатского побережья, в основном «по курсу Северовых», уточненному Старцевым, она успешно вела добычу. Однако на прошлой неделе киты стали попадаться реже, а к сегодняшнему дню они и совсем исчезли.

«В чем причина?» – в который раз уже задавал себе Старцев этот вопрос, но ответа найти не мог. По журналам базы за прошлые годы можно было сделать лишь один вывод, что киты не могут не быть в этих районах. Так где же они в таком случае?

Вернувшись в свою каюту, Старцев лег, но уснуть не мог и долго ворочался на койке. У него было такое состояние, словно он забыл о чем-то важном. Чувство беспокойства нарастало, тревожило.

Ученый поднялся, включил свет и сел за работу. Просматривая записи наблюдений последних дней, он мучительно искал решения загадки.

Вениамин Вениаминович поежился. Иллюминатор был прикрыт неплотно, и в каюту просачивалась струя холодноватого воздуха. Старцев потянулся за пушистым шерстяным свитером и как бы застыл на мгновение. Потом он проговорил:

– А что, если...

Рывком поднявшись с кресла, он подошел к шкафу, открыл его и начал перебирать папки с материалами. Перелистывая записи, он стал выписывать оттуда на отдельный листок сведения о температуре воды в различных местах охоты с начала промысла. Постепенно перед ним вырисовывалась картина изменения температур, причем в последние недели очень резкого, что должно было привести к изменению количества планктона.

«Это же непростительно, – думал Старцев, – как мог я забыть об этом? Повысилась температура воды, уменьшились запасы планктона. Поэтому киты ушли на поиски пищи в более прохладные воды».

Старцев на клочке бумаги набросал несколько строк и быстро направился к радиорубке. Сеня Клебанов, толстый, неповоротливый радист с тусклыми глазками, дремал на диване. Он неохотно принял радиограмму Старцева, в которой ученый обращался ко всем капитанам советских пароходов, находящихся в районе Берингова моря, с просьбой измерять температуру воды и регулярно сообщать эти данные на китобойную базу. В радиограмме содержалась также просьба сообщать на базу о всех замеченных изменениях в водной среде, о наличии птичьих стай, китовых стад.

– Да это же целая анкета, – недовольно проворчал Клебанов, начиная передачу.

Сопоставляя позже сообщения моряков с данными наблюдений – своих и Горевой, – Вениамин Вениаминович установил, что в обширном районе происходило потепление морской воды.

Составив предварительный план разведки китов, Старцев пришел к капитан-директору.

У Можуры в каюте сидел Степанов, как всегда бодрый, подтянутый. Время словно не касалось Михаила Михайловича. Зато заметно изменился Можура. Он несколько постарел, прибавилось седины на висках, а усы обвисли еще больше. У губ залегли полудугами морщинки. Степанов встретил Старцева шуткой:

– А вот и наш хиромант!

– Опозорился на глазах у почтенной публики, – с невеселой улыбкой отозвался Старцев и подошел к лежащей на столе карте.

– Быть или не быть китам? Вот в чем вопрос! – снова заговорил Степанов. – Что посоветуете? Мы тут с товарищем Можурой все варианты перебрали, а ни на одном остановиться не могли. Ваше мнение?

Старцев высказал свое предположение.

– Нам остается одно, – сказал он, – начать планомерную разведку. Я вот набросал тут примерную схему.

Вениамин Вениаминович развернул лист, на котором была вычерчена схематическая карта района с обозначенными на ней курсами китобойных судов. После некоторых поправок эту карту приняли.

– «Шторм» мы пошлем в дальний рейс, – сказал, вставая, Можура. – Курилов добыл китов больше всех.

– Справедливо, – согласился Степанов.

Можура тут же отдал приказ о разведочных рейсах китобойцев. Не дожидаясь утра, суда, взяв топливо и воду, ушли в море. Погода держалась тихая, спокойная. Было тепло, и даже не верилось, что это Берингово море.

«Шторм» быстро шел вперед. С рассветом моряки высыпали на палубу: не покажутся ли киты? Но часы проходили за часами, а водная равнина была по-прежнему пустынной. Монотонно тянулось время.

Во Владивостоке на китобоец был принят новый штурман – Свидерский. Сухощавый, щеголеватый, с выпуклыми спокойными глазами, он стоял теперь вместе со всеми на палубе.

– Напрасно гоняют нас по морю, – сказал Свидерский боцману Сливе. – Только воду мелем...

– Морские прогулки полезны для здоровья! – проворчал Слива. Он никак не мог составить определенного мнения о новом штурмане.

Из первого разведывательного рейса «Шторм», как и другие китобойцы, вернулся без результата. Китов не было. Тогда капитан-директор приказал китобойцам отправиться во второй, более дальний рейс. И вот тут-то Курилов решил действовать по-своему.

Едва плавучая база скрылась за горизонтом, Леонтий поднялся на мостик к Волкову.

– Слушай, капитан, есть предложение. – Как найти китов? – засмеялся Волков.

– Вот именно! – с серьезным видом подтвердил Курилов. – Смотри сам: Можура посылает нас второй раз искать китов почти в одном и том же направлении. А я уверен, что мы их там не встретим.

– Ну и что ты предлагаешь? – заинтересовался Волков.

– Меняй курс и держи прямо в океан, – убежденно сказал Леонтий. – Раз китов нет у берега, значит, они в океане.

– Нарушить приказ? – с сомнением начал Волков, но Курилов его перебил:

– Зато мы найдем китов. Загарпуним одного–двух и прибуксируем к базе. Почет и уважение. Никто не упрекнет нас в том, что нарушили приказ. Нам киты нужны, понимаешь?

– Ну, а если мы впустую проходим? – все еще сомневался капитан.

– На нет и суда нет, – пожал плечами Курилов и тут же с вызовом добавил: – Первенство всегда будет за нашим китобойцем. Я его никогда и никому не уступлю! – Леонтий говорил с ноткой самоуверенности.

Волков задумался. Курилов заметил, что к их разговору прислушивается Свидерский.

А какого мнения на этот счет придерживается штурман? – поинтересовался Леонтий.

– Полностью с вами согласен, – горячо поддержал его Свидерский. – Мы же не мальчики на посылках, а охотники.

– Слышишь? – повернулся Курилов к капитану. – Не теряй времени, идем в океан. На сколько у нас хватит топлива?

– Дня на четыре.

– Идем! Сто шансов за успех! – говорил оживленно Курилов.

– Ну что ж. Пусть будет по-твоему! – согласился Волков и дал Свидерскому команду изменить курс.

Когда судно легло на новый курс, Слива удивленно спросил Волкова и Курилова:

– Что за перемена политики?

– Идем в океан! – положил ему руку на плечо Курилов.

Боцман неторопливо снял со своего плеча тяжелую руку гарпунера и серьезно, без обычной своей шутливости, сказал:

– Я бы этого не сделал...

– Чудак! – почти высокомерно произнес Курилов. – Ты что, против добычи китов?

– Я за китов, – сухо сказал Слива. – Но против нарушения приказа Можуры.

– Хитришь, – пренебрежительно махнул рукой Курилов и отошел.

2

Рассвет подкрался незаметно. Потускнели звезды, прорезалась на горизонте светлая полоса, точно на невидимых шарнирах стала подниматься над морем лежавшая всю ночь плотная завеса.

Горизонт быстро менял цвета – из серого стал зеленым, затем оранжевым. И вот уже яркое, пылающее, раскаленное золото залило горизонт и покатилось по воде и по небу, ударило в борта, в иллюминаторы, в надстройки судов, заставив людей зажмуриться. Начался день...

Китобоец «Фронт» шел навстречу дню, и казалось, что судно плывет не по морю, а по синевато-искрящемуся расплавленному металлу.

Турмин стоял на капитанском мостике. Кок дядя Митя был занят у себя в камбузе. Лишь время от времени он выходил на палубу, чтобы освежиться, взглянуть на море. Парторг был взволнован, пожалуй, больше всех.

Уже третьи сутки «Фронт», настигнув стадо финвалов, вел удачную охоту. На базу было доставлено пять китов. Еще одна туша, оставленная на плаву, не была найдена в спустившихся сумерках. На судно пришел Степанов. Дядя Митя пожаловался ему:

– Черт знает, что такое! Бьем китов и теряем. Надо будет что-то придумать. Фонари на них ставить, что ли?

– Вот и придумал! – засмеялся Степанов.

Турмин поддержал парторга.

– Ой, совсем забыл! – вдруг хлопнул себя дядя Митя по лбу и выбежал из каюты.

Моряки проводили его удивленным взглядом.

– Что-то дядя Митя так взволнован? – заметил Степанов. – Куда это он побежал?

Китобои молча переглянулись.

Кок вернулся в каюту, неся на вытянутых руках поднос с тортом, испещренным замысловатой вязью и какими-то изображениями. Степанов присмотрелся. На торте красовались силуэты загарпуненного кита среди волн и китобоя с пушкой. Все это окружалось надписью: «Гарпунеру Турмину!»

Турмин, смущенный вниманием, принял подарок. Он держал его в руках, не зная, что с ним делать.

– А ну, на стол, – весело предложил Степанов.

В этот день дядя Митя был вдвойне счастлив: он и радовался успеху гарпунера и был тронут той высокой оценкой, которую заслужил его торт.

Допивая чашку кофе, помполит думал о Курилове: «Не везет Леонтию. До сих пор ничего не встретил». Это вызывало беспокойство и у него, и у капитан-директора. В то время как два других судна приводят китов, от «Шторма» получали лишь однообразные радиограммы: «Ведем поиски». Вскоре связь с ним оборвалась.

Степанов вернулся на базу. Была глубокая ночь, но на ярко освещенной палубе шла разделка туш. У бортов базы на аспидно-черной воде покачивались китобойцы. Из репродукторов лилась бодрая мелодия марша. Ветер уносил ее в сторону невидимого в темноте камчатского берега. Вдруг музыка прервалась. На мгновение стало тихо. Затем в репродукторе послышался картавящий голос радиста:

– Внимание! Внимание! Говорит радиоузел китобойной базы. Слушайте последние сообщения о социалистическом соревновании разделочных бригад. Первенство по-прежнему держит бригада Ли Ти-сяна: она обогнала бригаду товарища Данилова на двадцать процентов.

– Эх, на три китины ошибся, бисова душа! – раздался в темноте сердитый голос Данилова. Было слышно, как он споткнулся в своих больших сапожищах и, чертыхаясь, заспешил в рубку. На кормовой же площадке, где работала бригада Ли Ти-сяна, рабочие весело переговаривались.

Степанов был доволен тем, что сообщения о соревновании бригад так горячо принимаются рабочими.

Тут помполит увидел Можуру. Капитан-директор стоял на кормовой разделочной площадке.

– От «Шторма» ничего нет? – спросил Степанов. Капитан-директор отрицательно покачал головой. Он уже решил, что если «Шторм» не вернется к завтрашнему дню, – начать поиски. Радист Клебанов продолжал по приказанию капитан-директора искать в эфире позывные затерявшегося китобойца.

3

Леонтий, никогда не куривший и не любивший табачного дыма, машинально протянул руку к раскрытому портсигару Волкова и неумело сунул папиросу в зубы. Острый, горьковатый запах табака оторвал его от невеселых дум. Он сердито смял папиросу в пальцах и швырнул ее в сторону.

Капитан, краем глаз наблюдавший за гарпунером, промолчал. Вот уже скоро час, как они стоят на мостике и не произнесли ни одного слова. У обоих сердитые, сумрачные лица.

Над морем плыл огромными космами туман, и от него вода казалась седовато-синей, холодной, враждебной. «Шторм» забирался все юго-восточнее. Давно был покинут район, отведенный ему Можурой для разведки, а китов все не было. Правда, вчера перед вечером далеко на горизонте были замечены фонтаны, но быстро спустившиеся сумерки помешали их настигнуть.

«Черт возьми, – думал про себя Курилов, – кажется, попали мы в неприятную историю. Пашем море без толку. Время теряем, планомерную разведку флотилии сорвали. Ну и влетит нам от Степанова и Можуры. Пусть бы и влетело, да были бы киты».

Волков поежился и проговорил осипшим голосом:

– Скоро восход. Должно потеплеть.

Курилов промолчал. Да, скорей бы солнце. С ним веселее. В каюту уходить не хотелось. Там в одиночестве еще сильнее осаждали тревожные мысли. Что скажут товарищи, как отнесется к их упрямству Можура? А Оленька?

Леонтий сейчас особенно остро, как никогда, почувствовал тоску по ней. Скорей бы, скорей увидеть, обнять ее.

Ведь она должна скоро быть на базе. В последней радиограмме Ольга сообщила, что закончила курсы редакторов многотиражных газет промышленных предприятий и выехала из Москвы. С тех пор прошло уже более полумесяца. Курилов пересчитал дни. Да, времени утекло много. Уже должна быть здесь. А быть может, она уже прибыла на базу?

Курилова охватило нетерпение. Он зашагал по мостику – два шага вперед, два назад.

«Эк заметался, как тигр в клетке», – подумал Волков. Его внимание привлек какой-то шум. Он стал вслушиваться, сделал знак Курилову.

«Шторм» шел малым ходом. Седой туман бродил над морем. Капитан и гарпунер переглянулись. Навстречу судну неслись знакомые звуки. По ним нетрудно было определить, что где-то рядом стоит большое судно и на нем ведутся палубные грузовые работы. Трещали лебедки, порой шипел пар, слышались голоса людей, позвякивание металла. В утреннем воздухе шум был отчетливо слышен.

Волков отдал приказ застопорить машину. «Шторм» шел по инерции, точно ощупью.

– Смотри! – прошептал Курилов и схватил Волкова за руку.

Из тумана выплывало огромное темное пятно, которое быстро принимало очертания судна. Оно надвигалось на «Шторм». Волков приказал штурвальному переложить руль. Китобоец медленно подходил к неизвестному пароходу, с которого доносился шум работы.

– Китобойная база! – вскричал Курилов, заметив пришвартованные у борта судна туши.

«Шторм» подошел ближе. Теперь был ясно виден нос судна с выведенными на нем английскими буквами и японскими иероглифами.

– Иностранцы! Вот так встреча! – озадаченно протянул Волков.

«Шторм» был замечен с судна. У бортов появилось множество людей. Они что-то кричали, размахивали руками. Но разобрать слов моряки не могли.

– По-своему, по-японски кричат, – определил Волков. – Что будем делать?

Курилов не ответил. «Шторм», пройдя вдоль всего судна, остановился у кормы со слипом. Здесь также было несколько китовых туш. Но не на них смотрели моряки.

У другого борта судна стояли четыре китобойца под японским флагом.

Это была одна из китобойных японских флотилий. Старые, давно не крашенные борта судов покрывали пятна ржавчины и грязные подтеки. Рядом с ними «Шторм» выглядел щеголем.

С китобойной базы раздался громкий, с металлическим оттенком голос. Моряки подняли головы и увидели над бортом рупор мегафона. Кто-то по-английски говорил:

– Капитан китобойной базы «Фудзияма-мару» имеет честь пригласить советских китобоев к себе на судно.

– Сразу приметили наш флаг! – с гордостью проговорил Курилов.

– Вам будет оказано гостеприимство, – продолжал мегафон.

– Поднимемся, что ли? – спросил Волков.

– Подходи к трапу, – сказал Курилов. Пока «Шторм» швартовался к трапу японской китобойной базы, Курилов и Волков договаривались, как себя вести у японцев. Решили идти оба.

Волков забежал к радисту:

– Отстучи на базу, что встретили японских китобоев. Вот координаты.

Баранов скинул наушники:

– Этот японец сейчас так заработал, что мне не пробиться в эфире.

– Попытайся, – сказал Волков и вышел на мостик. Замечание радиста его насторожило, и он поделился своими опасениями с Куриловым: – Как бы нам впросак не попасть.

–- Уши не будем развешивать, – ответил Леонтий. – А посмотреть, как у них дела идут, не мешает.

Они поднялись на палубу «Фудзияма-мару». У трапа их встретила группа японцев в кителях торговых моряков и в робах. Впереди стоял широкоплечий человек с худощавым лицом. Он был одет чище и лучше других. Волков обратился к нему: – С кем имею честь говорить? – Ямага – капитан-директор, – отрекомендовался тот и, приветливо улыбнувшись, пригласил к себе в каюту. За ними последовало несколько человек. Капитан что-то отрывисто сказал им по-японски, и моряки стали расходиться. Остался лишь один японец с острым взглядом желтых, как у кошки, глаз. Он так внимательно осматривал китобоев, точно навсегда хотел запомнить их облик.

Пока Волков и Курилов поднимались на мостик, они успели заметить, что база значительно меньше «Приморья» и запущена. На площадках шла разделка туши. «А кит-то малый, недоросток», – отметил про себя Курилов.

Капитан любезно пригласил китобоев в свою каюту, небольшую, но удобную, убранную с некоторой претензией на комфорт. Волков и Курилов опустились в кресла. Японцы уселись против них. Капитан Ямага хлопнул в ладоши. Бесшумно появился слуга. Он быстро накрыл на стол, поставил несколько бутылок вина, желтой японской водки – сакэ – и маленькие чашечки с закуской.

Ямага налил по миниатюрной рюмочке и, подняв свою, сказал любезно:

– За встречу, которая принесет нам счастье в охоте. За первую встречу японских и советских китобоев. О, мы много слышали о вас, и вот нам выпала великая честь принять вас...

Он что-то еще долго и вежливо говорил, изредка с присвистом втягивая в себя сквозь зубы воздух, что было выражением большого почтения к гостям. Советские моряки пригубили рюмки и, отставив их, поинтересовались, давно ли здесь ведет промысел флотилия «Фудзияма-мару». Японцы ответили так уклончиво, что их нельзя было понять. Ямага в свою очередь задал несколько вопросов: как нашли их русские? Откуда они? Волков твердо, не моргнув глазом, сказал:

– О, мы вчера узнали о вашем присутствии здесь и решили прибыть к вам с визитом.

– Значит, вы ведете здесь охоту? – уточнил Ямага.

– Да, но здесь же нейтральные воды. – О да! Здесь могут все вести промысел, – закивал Ямага. – Но китов мало, очень мало стало. Такого неудачного сезона у меня еще никогда не было...

Второй японец все время молчал, лишь изредка улыбался, кивая, и старательно подливал в рюмки вино. Но советские китобои больше к ним не притрагивались. Волков поднялся, чтобы откланяться, но Ямага настойчиво просил советских китобоев побыть еще на его судне. «Это будет самым светлым и радостным воспоминанием в моей жизни». Ямага явно старался затянуть время. Он чего-то ждал, но Волков решительно сказал:

– Нас ждет капитан-директор! Волков и Курилов двинулись к двери. Японцы, перекинувшись несколькими фразами, предупредительно открыли дверь. На мостике к ним подошел японский матрос и протянул листок радиограммы. Ямага быстро прочитал ее и, спрятав в карман, еще любезнее заговорил с Волковым и Куриловым.

Они подошли к трапу. От него испуганно шарахнулось несколько рабочих, которые, оживленно жестикулируя, пытались вести разговор с командой «Шторма».

Распрощавшись с Ямага и его молчаливым спутником, Волков и Курилов спустились на свое судно. Слива сунул Волкову радиограмму. Можура приказывал: «Немедленно возвращайтесь на базу».

«Шторм» обошел вокруг «Фуздияма-мару». Курилов насчитал девять туш. Две разделывались прямо на плаву.

– Варварский способ. Так больше половины жира пропадает, – сказал он Волкову. – А ты обратил внимание, что все туши – или сосунков или незрелых китов? Бьют всех подряд.

– Давай-ка сейчас составим акт, – предложил Курилов. – Вся команда «Шторма» пусть подпишется, что видела, как японцы промышляют сосунков.

...«Шторм» пришел к базе ночью без единого кита под бортами. Можура немедленно вызвал к себе Волкова и Курилова. Слива, провожая их взглядом, невесело сказал:

– Веничков бы прихватили с собой, туристы, пар будет подходящий!

– Чего зубы скалишь? – рассердился Курилов. Слива не ответил, круто повернулся и ушел. Курилов никогда еще не чувствовал себя так плохо, как сейчас. Подняться на базу боялся: стыдно было смотреть на людей. Да и здесь, на китобойце, в каждом взгляде ему чудилось осуждение. «Подвел весь экипаж! Зря столько дней проболтались в море».

Войдя в каюту капитан-директора, Волков и Курилов старались не встречаться с Можурой и Степановым взглядами. Продолговатое лицо Волкова покрылось пятнами. Леонтий хмурился, чувствуя на себе всю тяжесть вины.

В каюте стояло тягостное молчание. Можура внимательно просмотрел вахтенный журнал «Шторма», в который сам еще недавно вносил записи, громко захлопнул его и, ударив ладонью по обложке, гневно сказал:

– Ну, выкладывайте, как гостили у японцев, как охотились.

– Илья Петрович... – начал Курилов, но капитан-директор прервал его:

– От капитана жду ответа!

Можура шевельнул усами, грозно уставился на Волкова. Тот провел рукой по лицу, словно проверяя, хорошо ли оно выбрито, потом сказал:

– Китов мало, и мы...

– Разве это оправдание? – загремел Можура. Курилов еще никогда не видел его таким сердитым. – Где дисциплина? Кто на «Шторме» капитан – Волков или Курилов? Почему нет порядка? Какой же это капитан, если он идет на поводу у своих подчиненных, нарушителей дисциплины?

Волков виновато молчал. Можура, рассыпая крошки табаку, стал набивать трубку. Потом, отложив ее, снова сердито заговорил:

– Вы меньше других добыли китов. Первенство на флотилии потеряли. Знаете, на сколько китов отстали? На одиннадцать! – Можура близко принимал к сердцу дела на «Шторме». – Кроме того, вы сорвали нам планомерную разведку, обследование целого района.

– Мы думали... – начал Курилов, но капитан-директор не дал ему договорить.

– Не ожидал я от тебя, Курилов, ничего подобного. Зазнался ты, что ли?

Курилов только вздохнул.

Степанов, молчавший до сих пор, сказал:

– Считаешь, видно, что гарпунеру все дозволено.

– Придется призвать к порядку! – снова загромыхал Можура, яростно затягиваясь дымом. – Сегодня по флотилии будет приказ о «путешественниках».

Волков и Курилов молчали. Можура трубкой указал им на кресла:

– Садитесь и рассказывайте, что видели у японцев. - Голос его стал мягче.

Волков, обрадовавшись перемене в настроении Можуры, заговорил, стараясь не упустить ни одной детали. Капитан-директор и помполит слушали внимательно. Когда китобои сообщили, что у японцев на разделке заметили только молодых китов, Степанов сказал:

– Всех подряд бьют. Это на них похоже.

Волков положил на стол акт, составленный по предложению Курилова.

– Молодцы, – одобрил Степанов. – Это нам со временем пригодится. А вообще-то вы очень рисковали. «Фудзияма-мару» – флотилия одного из средних промышленников Японии. А попади вы на другую – трудно сказать, удалось ли бы вам так быстро распрощаться с ними.

– Могли задержать? – с тревогой спросил Волков.

– Все могло быть, – строго сказал Степанов. – Уверен, что Ямага получит нагоняй, что отпустил вас так скоро. Видно, его радиограмма о вас попала не тем, кто нами интересуется.

– А теперь, – Можура показал на один из квадратов на карте, – вы пойдете в этот район, и больше никакого самоуправства.

4

Окна кабинета были открыты в палисадник. Под утренним солнцем ярко зеленели трава и молоденькие деревья. В кабинет тянуло приятным запахом свежей зелени. Северов машинально следил за пчелой, мелькавшей в солнечных лучах между планок палисадника, но мысли его были далеко, на флотилии. Добыча китов упала, а тут еще Волков и Курилов, как сообщил Можура, нарушили приказ, болтались без толку в море. Эх, черт возьми! Как трудно дается всякое новое дело. Вошла секретарь:

– К вам товарищ Курилова.

Северов оживился:

– Проси, проси!

В кабинет быстрей походкой вошла молодая женщина. Ее фигуру плотно облегал темно-синий строгий костюм. Смуглую шею оттенял мягкий воротничок шелковой блузки. Гладко зачесанные назад и собранные на затылке волосы открывали высокий, чуть выпуклый лоб. Из-под черных бровей смотрели внимательные темные глаза.

– Оленька! – протянул ей руку Северов и с улыбкой поправился: – Здравствуйте, Ольга Пантелеевна! С приездом. Какая же вы стали красавица! Не узнать! Ну, поздравляю с прибытием. Совсем?

– Совсем!

От прежней Оленьки осталась улыбка да нитка кораллов на шее. С той поры, как она уехала в Москву на курсы, Северову не приходилось ее видеть.

– Курьерским приехала сегодня ночью, – отвечала на расспросы Ольга. Голос у нее был грудной, глубокий, говорила она неторопливо. – Закончилась моя учеба...

– Типография на базе ждет вас, – сказал Северов. – Утверждено и название газеты – «Гарпун».

Северов смотрел на Ольгу и думал о Курилове: «Ну, Леонтий, теперь держись! Жена у тебя вперед полным ходом пошла, а ты что-то табанить начал».

– Когда можно на флотилию попасть? – спросила Ольга, и лицо ее порозовело.

– Завтра вылетите на гидросамолете, – сказал Северов.

– А как там Леонтий? – спросила, наконец, Ольга.

– Жив, здоров, – хмуро проговорил Северов.

– Вы чем-то недовольны? – насторожилась Ольга.

– Мы, хозяйственники, всегда бываем чем-нибудь недовольны, – ответил управляющий трестом, уклонившись от прямого ответа.

1

Флотилия стояла в тихой бухточке, сжатой скалистыми берегами. Чахлая растительность – стелющиеся по земле низкорослые деревья да лишайники – не оживляла пустынного вида. Берега казались суровыми и малопривлекательными. Но все свободные от работы китобои съехали на землю и разбрелись по берегу.

Штурман Свидерский отправился к старшему радисту Сене Клебанову. Войдя в радиорубку и назвав себя, он попросил радиста при случае отстукать во Владивосток радиограмму.

Клебанов усмехнулся:

– Зазнобушке?

Свидерский многозначительно подмигнул и сразу же передал текст.

Старший радист ухмыльнулся еще шире:

– Будь спокоен, сегодня же получит, – он повернулся, крикнул в глубь радиорубки: – Федя! Передай очередной! – и протянул подошедшему дежурному радисту листок с текстом радиограммы Свидерского: «Плавание идет спокойно тчк Часто вспоминаю тебя тчк Скучаю целую».

– От этих эфирных поцелуев меня уже тошнит, – с тоскливой миной вздохнул дежурный радист.

Из радиорубки Свидерский вышел вместе с Клебановым.

Потом они съехали на берег. Сеня оказался разговорчивым парнем: он любил, чтобы его слушали. Свидерский, внимательно следя за радистом, поддакивал ему, соглашался с ним, чем быстро расположил его к себе. Разговаривая, радист и штурман незаметно отошли от берега. Тут, оглянувшись и понизив голос, Свидерский щелкнул себя по шее.

– Не мешало бы, – сказал он. – Как смотришь?

– В самый бы раз, – мечтательно вздохнул Клебанов и удивленно раскрыл свои всегда сонные глаза: Свидерский доставал из внутреннего кармана бутылку.

– Чистый!

– Врешь! – воскликнул радист, и его глаза уставились на бутылку. – Ей-богу, чистый?

Через полчаса Свидерский стал для подвыпившего Клебанова лучшим другом. В порыве дружеского расположения радист говорил:

– Ты парень свойский. Люблю таких. Приходи ко мне. Давай сколько хочешь радиограмм своей девахе, все передам.

– Смотри, чтобы потом не отказывался!

– Ну что ты! Я да от своего слова... За кого ты меня принимаешь?

Уже в темноте радист и штурман вернулись каждый на свое судно. Оба остались довольны прогулкой и друг другом. Впервые после выхода из Владивостока Свидерский достал из футляра аккордеон и долго наигрывал какой-то тягучий, ноющий мотив.

2

Над городом вставало раннее солнечное утро. Ольга шла по набережной, жадно вдыхая запах моря, доносимый легким бризом, приглядываясь к кораблям, стоящим у причала и на рейде. У входа в порт она взволнованно подумала: «Море. Как я о нем соскучилась!»

В порту у ближнего пирса ее ожидал маленький катерок. Он резво пронесся по бухте, разрезая темно-синюю прозрачную воду.

Ольга опустила руку за борт. Вода бежала у нее между пальцев, упругая, прохладная.

Катер обогнул вдавшийся в бухту мыс и направился в рыбный порт. Там на якоре покачивался гидроплан. Он походил на присевшую отдохнуть огромную белую птицу. Подрулили. Ольга забралась в кабину. Вскоре самолет, чихнув мотором, загудел и задрожал, а через несколько минут заскользил по воде, набирая скорость. Ольга не заметила, как гидроплан оторвался от воды и оказался в воздухе. Город, бухта и заливы с кораблями остались внизу. Развернувшись, самолет круто взял курс на север.

Ольга не отрывала глаз от иллюминатора. Когда кончилась прибрежная полоса, она увидела внизу под собою темно-синюю гладь открытого моря. Оно чуть-чуть рябило мелкими волнами. Слева тянулся скалистый берег. За манной дымкой голубела горная цепь с пятнами еще не растаявшего снега.

На берегу, у воды, виднелись постройки. Ольга с удовольствием отметила, что за два года тут появились новые рыбные промыслы, поселки. Прибрежная полоса выглядела уже не такой пустынной, как прежде.

Однообразный гул мотора навевал дремоту. Ольга заснула. Проснулась она от внезапно наступившей тишины и взглянула в иллюминатор. Самолет снижался к небольшой бухточке со скалистыми, неприветливыми берегами.

Коснувшись поплавками воды, машина еще раз взревела моторами и, описав полукруг, подошла к берегу.

– Здесь и заночуем, – сказал Ольге летчик.

Вместе с экипажем самолета она перебралась на землю. Вдоль берега громоздились базальтовые скалы. Только в одном месте была пологая песчаная пристань, созданная самой природой.

Люди шли по плотному, утрамбованному песку с зелеными валиками выброшенных прибоем водорослей.

– Какая глушь! – удивилась Ольга.

Вокруг была незнакомая местность. Недалеко от берега озерцо, над ним носились стаи уток и гусей. Низко журавли. В кустарнике завозился какой-то зверь, и птицы пугливо взвились, теряя пух и перья. За озерцом, в отдалении, поднимались сопки с затянутыми туманом вершинами.

Летчик то и дело озабоченно посматривал на пасмурное небо.

– Завтра прояснится, – успокоила его Ольга. – Можете мне поверить. Я уже изучила здешнюю погоду. Каверзная, но ничего. Вас этим не удивишь. Верно?

Летчик улыбнулся:

– Обычно мы пассажиров предупреждаем, когда делаем посадку вот у этого островка, на котором нет ни одного человека. Ну, будем устраиваться на ночлег.

– А я пройдусь, осмотрю остров, – сказала Ольга.– Затекли ноги.

Ольга пошла вдоль берега и, миновав мыс, поросший худосочной лиственницей, очутилась на пологом берегу узкого заливчика.

Был час отлива. Обнаженная полоса песка блестела, как полированная. Темно-зелеными косами лежали водоросли. Оставляя за собой канальчатый след, медленно ползла к воде улитка. Боком пробежал коричневато-белый краб.

Отойдя от воды метров десять, Ольга набрела на остатки китового скелета. Видно, животное было выброшено бурей много лет назад. Кости, полузанесенные песком, стали темно-серыми, обветренными, пористыми.

Ольга споткнулась о какой-то темно-коричневый предмет. Потирая ушибленную ногу, она увидела торчавший из песка гарпун. Изъеденное ржавчиной железо шелушилось красновато-коричневыми чешуйками.

Ольга с интересом осмотрела его. Судя по ржавчине, по старым костям кита, он здесь лежит много лет. «Чей же гарпун?» – подумала Ольга. На нем оказалась надпись: «1890 год. Россия».

- Вот так находка! – обрадовалась Ольга. – Хоть сейчас в музей ее сдавай. Это же гарпун капитана Клементьева. Видно, ушел от него какой-то кит.

«Осенью заберем, когда будем во Владивосток возвращаться», – решила она.

Ольга вернулась к летчикам; те, перебрасываясь шутками, жарили на костре дичь.

Ночь прошла спокойно, а утро, как и предсказывала Ольга, выдалось погожее, солнечное. Еще несколько часов продолжался полет. Настал, наконец, момент, когда Курилова увидела в иллюминатор под крылом гидроплана китобойную базу «Приморье». Сильнее забилось у нее сердце. Скоро она встретит Леонтия. Ольга вспомнила его лицо, каждую черточку на нем.

Самолет быстро снижался. Вот он коснулся воды, подпрыгнул и заскользил к плавучей базе...

Ольгу радостно встретили Можура, помполит, китобои. Они засыпали ее вопросами. Передав капитан-директору пакет от Северова и письмо Степанову от жены, Ольга направилась к отцу.

На палубе шла разделка сейвала.

Ольга прошла на носовую площадку. Данилов встретил дочь так, словно они расстались вчера.

– Приехала? Ну, добрый день, – прогудел он, обняв дочку, и с теплотой в голосе спросил: – А где внук?

– У Степановых оставила...

– И то правильно, – одобрил старый рыбак. Но тут он нахмурился и, понизив голос, проговорил: – Леонтий-то задурил.

Ольга встревоженно посмотрела в лицо отца, по-прежнему красивое, но уже иссеченное морщинами. Данилов продолжал:

– Гонористый стал, ну и споткнулся, шишку себе набил, люди им недовольны. – В голосе старого рыбака звучали огорчение и обида. – Возьмись-ка за него!

Он вернулся к бригаде.

Проходя по палубе, Ольга услышала голос Ли Ти-сяна. Он широко улыбался.

– Здравствуй, моя о тебе скучай. Моя хочу тебе много говори. – Китаец подошел к Ольге и, смотря в упор, торопливо заговорил: – Курилов шибко плохой работай. Пухо, – китаец покрутил головой. – Его совсем не думай, чего делай. Только гуляй море.

– Знаю, Ли Ти-сян. – Ольга помолчала, смотря в море, потом тряхнула головой. – Леонтий снова будет хорошо работать!

Она прошла к себе, открыла чемодан, чтобы переодеться, потом опустилась на диван, задумалась и так просидела долго, хмуро сведя у переносицы брови.

Нет, не таким она представляла свое возвращение на флотилию. Ольга встряхнулась, прошлась по каюте. «Чего это я раскисла? Леонтий поступил неправильно. Все за него переживают. Значит, надо ему помочь, вернуть былое уважение и авторитет. А распускаться-то нечего...»

Только сейчас Ольга заметила, что база идет полным ходом. Ольга вышла на палубу и поднялась к Можуре.

– Идем подбирать голубого кита, – сказал ей капитан-директор.

На палубе рабочие готовили механизмы.

– Кто же это отличился, кто взял голубого кита?

- Тнагыргин! – ответил Можура. – Одного оставил на флаге, а сам пошел за другим.

Ольгу кольнуло в сердце, что этого кита добыл не Леонтий, но она мысленно пристыдила себя и сказала:

– Молодец, Тнагыргин!

Все поглядывали на серо-синюю, темнеющую к горизонту воду. Море приглушенно шумело, вскипало белыми гребнями. Можура заметил:

– Странно. И ветра в последнее время нет, а море какое-то беспокойное.

– Слева по борту кит! – раздался голос вахтенного матроса. Люди перебежали на левый борт.

Вдали виднелся темный силуэт кита. «Приморье» повернуло к нему, и скоро перед глазами моряков оказалась огромная туша голубого кита. На ней развевался красный флажок. Туша медленно покачивалась на волнах.

– Хорош! – с удовлетворением сказал Можура, когда добычу подводили к слипу.

И опять Ольга почувствовала обиду за Леонтия. Кита втаскивали на палубу. Голубоватого оттенка кожу его покрывали неровные светлые пятна. Спинной плавник казался неправдоподобно маленьким на этой стотонной туше. Кит занял всю палубу. Голова лежала на площадке слипа.

– Великолепный экземпляр! – заметил Степанов. – Повезло Тнагыргину.

– Орлов радировал, что этот кит шесть часов их на буксире таскал, – сказал Можура.

Ольга прошла вдоль гигантской туши, внимательно ее осмотрела. Гарпун вошел в спину животного весь, до самой пятки. Второй, добойный гарпун торчал слева, выше грудного плавника.

Ли Ти-сян, переняв привычку от русских рабочих, ходил вдоль туши, почесывал затылок и, прищелкивая языком, говорил: «Ой-я-ха!»

– Как к нему приступить? – недоумевали рабочие.

– Начинай, – подал команду Ли Ти-сян. К нему на помощь пришел Данилов со своей бригадой, и работа началась.

Ольга вернулась к себе в каюту и принялась прибирать ее, чтобы как-нибудь до прихода китобойца, на котором был ее Леонтий, скоротать время. Уже было известно, что «Шторм» идет с одним сейвалом. Ольга часто поглядывала на часы. Ох, как медленно тянется время! Она взялась за составление плана первого номера многотиражной газеты «Гарпун». Но работа не ладилась. То и дело она прислушивалась – не подходит ли «Шторм»? В полночь дверь отворилась, и на пороге появился Леонтий.

Ольга поднялась, улыбающаяся, открытая, готовая броситься к мужу.

– Оля! Оленька! Оля! – воскликнул Леонтий. Он обнял ее, поднял, как ребенка, и закружился по каюте, счастливый и ликующий, покрывая лицо жены поцелуями. Наконец, когда он отпустил ее, Ольга, смеясь, сказала:

– Вот медведь! Чуть не задушил!

Она, не поправляя растрепавшихся волос, нежно погладила лицо Леонтия, похудевшее, осунувшееся, с горькой складкой у губ, но такое ей дорогое, близкое. Забыв обо всем, Ольга прижалась к мужу и от счастья закрыла глаза.

...Курилова, задумавшись, машинально рисовала квадратики на листке бумаги и затушевывала их. Степанов сидел по другую сторону стола и терпеливо ждал ее ответа. Готовился первый номер газеты «Гарпун», решался вопрос о передовой статье.

Помполит видел, как сдвинулись брови Ольги, собрались на лбу морщинки. «Понимаю, – подумал он, – нелегко тебе ругать Курилова»,

Степанов пошевелился в кресле, и Ольга, откинув карандаш, подняла на помполита свои большие глаза.

– Много мы говорили с Леонтием о его работе. Признает, что неправильно уговорил Волкова идти в океан.

– Тот тоже ребенок – «уговорил», – фыркнул Степанов. – Можура его пропесочил.

– А сейчас Леонтий объясняет – редко киты встречаются.

– Китов меньше, верно, – сдержанно произнес Степанов, – но другие гарпунеры бьют. Отстал Леонтий, надо его подстегнуть!

– Я сама напишу передовую статью, – сказала Ольга, вздохнув.

– Правильно, Ольга Пантелеевна! – одобрил Степанов. – Курилов попросту стал хуже работать. Зазнался, успехи вскружили голову. Ну, не буду мешать.

– Будете смотреть гранки?

– Ты редактор. Прочту статью вместе со всеми в газете.

Доверие помполита, его уверенность, что она напишет о Леонтии именно то, что надо, – все это сейчас помогло Ольге.

Перо быстро бежало по бумаге, мысли текли ровно, отливаясь в ясные и точные слова...

Степанов, проходя мимо каюты Можуры, увидел свет в иллюминаторах. «Не спит», – подумал помполит и зашел к капитан-директору. Тот, облокотившись о стол, рассматривал карту, дымя трубкой.

– Ну и начадил, – открывая иллюминатор, сказал Степанов.

Можура отвел взгляд от карты, несколько раз затянулся и сказал:

– Киты исчезают. Сейчас мы отходим от материка на северо-восток, может, там встретим китовые стада.

– А почему не пойти на север? – опустился в кресло Степанов.

– На север киты, пожалуй, еще не пришли. – Можура отошел к письменному столу и перебрал бумаги. Не одну уже бессонную ночь провели они над картой в размышлениях, где же могут быть богатые стада китов?

Положение действительно было трудное. Начав промысел у Южной Камчатки и постепенно продвигаясь на север, флотилия вдруг словно попала в мертвую зону. Киты встречались все реже.

Можура вернулся к карте с бланком радиограммы.

– Вот получили час назад. Старцев рекомендует пойти в район острова Трех Сивучей. Он предполагает там наличие китов...

– Остров Трех Сивучей, – задумчиво проговорил Степанов и посмотрел на карту. – Это в стороне от нашего маршрута. Время затратим, а неизвестно – встретим ли китов? Пока окажемся у острова, киты на севере появятся. Мы к ним, а время-то будет идти вхолостую...

Можура, не вынимая из рта трубки, неторопливо проговорил:

– Знаю я остров Трех Сивучей, бывал на нем. Спасал команду зверобойного бота «Буревестник».

– Когда? – заинтересовался Степанов.

- Давненько, в двадцатом году. – Можура сделал несколько затяжек. – «Буревестник» вел у острова охоту на сивучей. Как-то на рассвете появилось стадо кашалотов. Неслось оно с большой скоростью: как видно, киты были чем-то напуганы. К несчастью, судно оказалось на их пути. В борт его разом ударились головами два кашалота, пробили его, и судно затонуло. В живых из команды остались лишь те, кто был на берегу. С тех пор об острове Трех Сивучей пошла дурная слава, и туда никто не заходил. Уцелевших зверобоев снял я. А занесло меня туда тайфуном...

– Что же будем делать? – после паузы спросил Степанов.

– Если в течение этой недели здесь китов не прибавится, пойдем к острову, – решил Можура.

В день выхода первого номера газеты «Гарпун» Леонтий добыл финвала. К вечеру «Шторм» доставил тушу к базе. Довольный успехом, Леонтий взбежал по трапу на «Приморье». Ему хотелось скорее увидеть Ольгу. Но едва он ступил на базу, как к нему подошел Данилов.

– Читай, зятек, что о тебе пишут. – Он протянул Курилову газету, указывая на абзац передовой статьи.

Леонтий быстро прочитал:

«В то время, когда флотилия организованно и по единому плану ведет промысел, гарпунер товарищ Курилов, переоценив свои силы и опыт, отправился в район, который не был указан ему по приказу капитан-директора. Капитан китобойца «Шторм» товарищ Волков, уверовав в незаурядные способности Курилова, пошел на поводу у своего гарпунера. Результатом такой вредной самонадеянности...»

Леонтий, не дочитав, свернул газету и увидел подпись: «Ответ. редактор О. П. Курилова». Горячая волна гнева и обиды залила его сердце.

– Слишком умна стала, – зло сказал он и, круто повернувшись, направился на «Шторм».

– Зря парень петушится, – смотря ему вслед, покачал головой Данилов.

3

Не дождавшись Леонтия и догадываясь, что он обиделся на статью в газете, Ольга пришла к нему на «Шторм». Перед тем как ступить на трап, она столкнулась с Можурой, который вышел покурить перед сном трубку, обойти по привычке суда. Увидев Ольгу, капитан-директор спросил:

– Ты написала о Курилове?

Ольга ответила утвердительно.

Можура покашлял:

– Правильно, молодец! Хорошо отлакировала. Теперь лучше будет.

Противоречивые мысли овладели Ольгой. Она и радовалась тому, что столько людей принимает заботливое участие в труде и жизни ее Леонтия, и в то же время ей было жаль его. Войдя в каюту мужа, Ольга остановилась.

Леонтий сидел, немного сгорбившись, положив на колени руки, сжатые в кулаки. Ольга с любовью и тревогой смотрела на его сумрачное лицо, на вороненое колечко волос, падавшее на лоб.

– Почему не пришел ко мне? – спросила она как можно мягче. – Что с тобой?

– Тебе какое дело?! – грубо проговорил Леонтий.

Ольга вздрогнула, как от удара. Вскинув голову и глубоко вздохнув, с нескрываемой обидой и горечью она сказала:

– Ты почему так говоришь со мной?

– Ого! – крикнул Леонтий. – Ты еще учишь меня вежливости?

– Ты, Леонтий, просто рассержен, потому что неправильно понял статью, – примирительно сказала Ольга. Ей сейчас очень жаль было мужа. – Мы все желаем тебе удачи.

Он запальчиво крикнул:

– Что же, по-твоему, я – выскочка? Так? Я хотел всех удивить? Так ты думаешь?

– Удивить? – повторила Ольга.– Нет! Это не то слово. Не удивить, а... как бы тебе это сказать? Да, ты хотел убедить всех, что ты какой-то необыкновенный, не такой, как все, и тебе везет.

– Не пойму! Слишком умно для меня!

– Вот если бы ты о своем намерении искать китов в неуказанном районе сказал капитан-директору и получил на это разрешение, – тогда все выглядело бы иначе. Никто не считал бы тебя разгильдяем.

– Формально!

– Нет! – твердо сказала Ольга. – Дисциплина для всех одинакова. А ваш самовольный рейс показал, что ты считаешь себя лучше других. На деле, оказывается, не так. На твоем счету не так уж много убитых китов.

– Ты что, приехала меня учить? – рванулся к ней Леонтий.

– Если ты в этом нуждаешься, – спокойно ответила Ольга, не повышая тона. – Да и не учить я хочу тебя, а помочь тебе, как друг, как товарищ твой, как жена.

– Хватит мне читать нотации! – оборвал Курилов. – Теперь я хочу спросить тебя, почему ты бросила сына?

Кровь отлила от лица Ольги. Она перевела дыхание, как человек, вынырнувший из воды.

– Ты же знаешь, что Сережа остался у Степановых. Ты же сам дал на это согласие.

– Место матери с сыном. А та мать, которая бросает своего ребенка... – он не договорил и пренебрежительно махнул рукой. – Спокойной ночи! Мне надо отдыхать!

– Леонтий! – Ольга шагнула к нему, но он повернулся к ней спиной.

1

«Шторм» шел по ночному морю. Привычные звуки работающей машины и шумящей за бортом воды не мешали Леонтию думать. После ухода Ольги он не в силах был оставаться в каюте и вышел на палубу. Курилов старался разобраться в том, что произошло. «Никто и словом не обмолвился в мою защиту. Все меня осудили. Неужели я уж так виноват?» – Курилов долго и печально смотрел на море. Потом взглянул на ночное небо: далеко ли до утра?

На палубу вышел Волков. Увидев гарпунера, он окликнул его:

– Не спишь? – Капитан тоже чувствовал себя неважно.

– Не до сна, – махнул рукой Леонтий.

– И мне не спится, – сказал Волков. – Как думаешь, догоним Тнагыргина?

– Сомневаешься? – сердито сказал Курилов, и ему захотелось, чтобы все на флотилии узнали, что он, Курилов, не пал духом, не опустил руки, а готов снова занять первое место на флотилии.

– Что ты задумал? – спросил Волков, уловив в голосе гарпунера вызов.

– Сейчас узнаешь, – воскликнул Курилов. – Идем к радисту!

– Не пори горячку, – предупредил его капитан.

– Ладно, – кивнул гарпунер и вошел в радиорубку. Там в ярко освещенной, тесной от приборов каморке сидел с наушниками на голове радист. Увидев Леонтия и Волкова, он быстро пододвинул журнал и стал в него что-то записывать. Радист, как и остальные члены команды, сердился на гарпунера, считая, что тот подвел их, уговорив Волкова совершить безрезультатный рейс в океан. Курилов дружелюбно спросил его:

– Как в эфире?

– Сплошные помехи, – буркнул радист.

– С «Трудом» можешь связаться?

– Ты что, Тнагыргину привет послать хочешь? – ехидно спросил радист.

– Нет, поговорить с ним! – Леонтий сказал это таким тоном, что радист понял: дело серьезное. Снова оседлав голову наушниками, он торопливо заработал ключом.

Прошло несколько минут.

– «Труд» слушает, – сообщил наконец радист. – Тнагыргин спит. Пошли будить.

– Спроси, сколько сегодня добыли? – придвинулся к столу Леонтий.

Попискивание зуммера наполнило каюту.

– Три! – отрывисто сказал радист. Леонтий и Волков переглянулись. Тнагыргин охотился все лучше. Радист насторожился, слушая, потом сказал: – Тнагыргин в рубке. Что передавать?

– Говорит Курилов, – диктовал Леонтий. – Вызываю вас на соревнование и ставлю условием выполнение годового плана в течение трех месяцев.

Радист от неожиданности даже подскочил на стуле и прервал передачу. Но Леонтий прикрикнул на него: «Передавай!»

«Труд» молчал. Радист уже начинал тревожиться: приняли ли там его радиограмму, когда поступил ответ:

– Вызов принимаю. Первое условие – ликвидация вашего отставания в месячный срок.

Курилов вспыхнул, но делать было нечего: Тнагыргин прав. И он ответил:

– Согласен! Письменный вызов пришлю. До свидания. Закончив передачу, радист сорвал с себя наушники и с грохотом бросил их на стол.

– Ты что делаешь? – почти кричал он Леонтию. – Хочешь, чтобы вся флотилия над нами издевалась? «Выполнение годового плана в течение трех месяцев!» – передразнил радист Курилова. – Ишь ты, герой! А где одиннадцать китов? Где? В море? Держи их за хвост!

– Будут и одиннадцать китов. – Курилов вышел из каюты. Волков последовал за ним.

– Один гарпунер, – сказал он на палубе, – соревноваться не может. Соревноваться должна вся команда судна. Только тогда будет толк. И нельзя гарпунеру отделяться от людей.

– Смотри, какой ты стал правоверный, – невесело рассмеялся Курилов, хотя на душе у него было тяжело.

– С командой тебе поговорить надо, – сказал Волков решительно. – Виноваты мы оба, но на тебя все смотрят.

– Хорошо, поговорю, – отозвался Леонтий.

– Все ждут от тебя хорошей охоты, – проговорил капитан и ушел.

...Шли дни, но киты встречались все реже и только одиночками. Стад не было. Можура повел флотилию к острову Трех Сивучей.

«Шторм» был далеко впереди базы. Леонтий стоял около Волкова, смотрел на расстилавшуюся перед ними равнину моря в напряженном ожидании увидеть фонтаны.

Гарпунер часто поглядывал на фок-мачту, но Слива сегодня был необычайно молчалив.

– Китов не видно! – односложно повторял он.

– Наш бочкарь нынче на ворону похож: каркает одно и то же, – пошутил Волков.

На мостик вышел радист и протянул капитану радиограмму. Можура сообщал, что Тнагыргин убил первого кита на пути флотилии к острову Трех Сивучей.

Это известие взволновало Леонтия. Он не мог спокойно оставаться на месте, спустился к пушке, и, хотя она уже не однажды была им осмотрена, снова стал проверять ее.

– Китовый харч! – послышался голос Сливы.

Курилов взглянул за борт. Слева от судна в зеленовато-голубой воде тянулась широкая маслянистая буро-красная лента планктона. Она уходила к горизонту.

- Усилить наблюдение! – приказал Волков. Кроме боцмана, за морем стали наблюдать все, кто был на палубе. Примерно через час Слива увидел в бинокль около двух десятков фонтанов. В море паслось стадо китов.

«Наконец-то!» – облегченно вздохнул Курилов. Он почувствовал прилив сил, нетерпеливо поглядывал вперед. Почему медленно идет судно?

Из «вороньего гнезда» раздалось:

– Стадо идет встречным курсом!

Киты шли широким фронтом. Они так быстро пронеслись мимо «Шторма», что Курилов не успел и прицелиться. Волков удивленно подумал: «Почему же они плывут на юг с такой скоростью?» Вскоре все разъяснилось.

Стадо сейвалов уходило, преследуемое косатками. Косатки настигли одного кита, и вокруг него, как в котле, зашипела вода. Хищники вырывали из кита куски мяса. Вода вокруг животных окрасилась в розовый цвет. Как стая волков набрасывается на оленя, так косатки со всех сторон терзали огромного кита. Он бился, пытался вырваться, уйти, но косатки своими острыми зубами вцепились в его бока, и кит, изнемогая, забился на месте.

Моряки с изумлением следили за этой неравной борьбой.

– Как шакалы! – проговорил Волков. Кит бился из последних сил, пытался нырнуть, но косатки его не пускали. Мелькали их серповидные спинные плавники с белыми полосами позади, иногда из воды показывалась морда с открытой пастью, усаженной острыми, как отточенные ножи, зубами.

Скоро все было кончено. Хищники неторопливо, стайкой поплыли на юг и скрылись среди волн. Там, где недавно был кит, волны сменяли друг друга. Только несколько чаек кружилось над ними. Изредка они снижались к воде, выхватывали добычу и поспешно улетали к берегу.

– Киты! Четыре фонтана! – сообщил с азартом Слива.

Волков повел «Шторм» к животным...

2

На базе в маленькой каюте редакции пахло типографской краской. Ольга вычитывала гранки очередного номера. На душе у нее было тяжело. И не с кем поделиться своим затаенным, личным. Была бы здесь хоть Горева. Но она уехала в Москву и, наверное, не скоро еще вернется.

– Здравствуйте, товарищ редактор! – сказал, входя, Степанов. – Забрел на огонек!

Помполит повесил на крючок фуражку, удобнее уселся в кресло.

– О чем задумалась?

– Думаю дать передовую о наших гарпунерах, – быстро сказала Ольга, стараясь не смотреть на Михаила Михайловича, чтобы он не увидел ее заплаканных глаз.

– Интересно! – оживился Степанов. – Можно посмотреть?

Он быстро пробежал набросок статьи и сказал:

– Может, следует добавить, что с позапрошлого года иностранные китобойные фирмы повысили для своих гарпунеров норму с шестидесяти до восьмидесяти китов в год?

– Почему? – спросила Ольга.

– Вот и меня интересует, – поднял палец Степанов. – Потому, вероятно, что наши гарпунеры дают более высокую норму добычи. Выходит, таким образом, что иностранцы теперь за нами следуют.

Степанов раскатисто рассмеялся.

– Об этом где-нибудь в статье надо непременно вставить пару слов. И вот еще что, – помполит стал серьезен, сделал паузу, а потом заговорил: – Чем больше я думаю о них, тем больше прихожу к убеждению: не может быть, чтобы китобойный промысел достиг уже предела своего развития. И вот меня занимает еще один вопрос. Я говорил с Можурой, он поддерживает. Может быть, стоит об этом в твоей статье добавить?

Ольга ожидающе смотрела на помполита.

– Не следует ли нашим гарпунерам напомнить, что им надо не только точно исполнять все приказания командования флотилии, а искать и находить, испытывать и применять новые методы промысла. Они должны проявить в труде творчество, смекалку. Почему, например, наши гарпунеры бьют кита двумя, пятью гарпунами, а не одним? Можно сказать, что так, дескать, поступают все иностранные китобои. Но нам ли по ним равняться? А что, если все-таки попытаться добывать кита одним гарпуном? Насколько дешевле обойдется тогда каждый добытый кит? Или другой вопрос: как сделать, чтобы при встрече со стадом китов не упустить ни одного промыслового?

– Интересно, – проговорила Ольга. – Может, стоит дать заметку с призывом к китобоям вносить рационализаторские предложения?

Их беседу прервали гудки. Это китобоец извещал о своем подходе к базе. Степанов и Ольга насчитали три гудка – значит, он доставил трех китов.

– Три! Идем встречать героев. Это знаешь кто? – Степанов хитро прищурился. – Леонтий Курилов отличился. Рада за мужа?

Ольга молча кивнула. Степанов уже давно заметил, что она расстроена, и только теперь решил как можно участливее спросить:

– Что не в ладах с ним?

– Да нет, просто так... Обиделся за статью, ну и... – Ольга торопливо достала носовой платок и, прижав его к глазам, нагнулась над столом. Плечи ее вздрагивали.

«Осел! – выругал про себя Степанов Курилова. – Упрямый осел! Ну, подожди!»

Ольга справилась с собой и, утирая глаза, улыбнулась виновато:

– Бабьи слезы! Глупо! – И уже задорно добавила: – А к нему я не пойду. Была у него. Пусть теперь сам приходит.

– Вот это правильно! – воскликнул Степанов. – Узнаю Ольгу Данилову.

Помполит вышел из каюты. Ольга посмотрелась в маленькое зеркало и рассердилась на себя за слезы: веки покраснели...

Курилова прислушивалась к шуму на палубе базы, к шагам людей.

В дверь постучали.

– Войдите! – Ольга постаралась придать своему голосу спокойный, безразличный тон. Но это ей не удавалось. Чтобы скрыть волнение, она с подчеркнутым вниманием стала перечитывать свою статью, но не понимала ни слова, а слушала, как отворилась дверь, как в каюте раздались мужские шаги. Ольга ждала услышать голос Леонтия и удивилась, когда раздался чей-то другой. Она подняла голову и увидела штурмана Свидерского. «Зачем он здесь, что ему надо?» – недоумевала Ольга. Штурман поклонился:

– Прошу прощения. Немного поздно, но днем мы в море. Я статью принес... может, мне потом зайти?

– Присаживайтесь! – пригласила Ольга. Свидерский достал из кармана сложенный вчетверо мелко исписанный лист. Ольга начала читать.

Свидерский писал о таких тонкостях и подробностях штурманского дела в условиях китобойного промысла, что Ольга с трудом вникала в смысл статьи. Она уже хотела заговорить об этом, но, когда подняла на штурмана глаза, встретилась с его немигающим, ощупывающим взглядом.

Курилова резко сказала:

– Ваша статья слишком специальна.

– Я и сам так думал, но не был в этом уверен, – торопливо согласился Свидерский и виновато улыбнулся» – Но мне хочется написать интересно, понятно. Может, вы мне поможете в этом?

Ольге хотелось, чтобы поскорее ушел этот чем-то неприятный ей человек. Она объяснила, но Свидерский не собирался уходить. Ольга с досадой поднялась.

– Пойду на палубу. Надо посмотреть на вашу добычу. – Она направилась к выходу из каюты. На палубе Свидерский взял ее под руку.

-– Разрешите, здесь темно.

Ольга не видела, что невдалеке остановился Слива и удивленно следил за ними. Когда же он услышал, что Курилова сухо сказала Свидерскому «до свидания», он довольно улыбнулся. Боцман давно своим острым взглядом приметил, что Ольга пыталась освободить руку. Но штурман как будто этого не замечал. Он слащаво проговорил:

– Я бы хотел, Ольга Пантелеевна, встречаться с вами...

Ольга гневно спросила:

– Вы, очевидно, оговорились?

Свидерский невольно отступил.

– Да я... Вы не так поняли, – начал было штурман, но Курилова уже исчезла в темноте палубных надстроек.

Свидерский вернулся на «Шторм», достал аккордеон и устроился с ним на баке. Подыгрывая себе, штурман томно напевал:

О, эти черные глаза,

Кто вас полюбит...

К штурману подошел Слива и положил руку на меха аккордеона. Мелодия оборвалась. Свидерский нахмурился:

– Что мешаешь?

– По душам хочу с тобой поговорить, – тихим, подкупающим голосом произнес боцман. – Хороша Ольга Пантелеевна?

– Да, в соку, – причмокнул Свидерский и в тот же миг испуганно откинулся, потому что перед самым своим носом неожиданно увидел увесистый кулак боцмана.

– Тихо, милейший, без шума! Шуметь не надо. Я не претендую на известность и на внимание публики. – Боцман пригнулся. – Слушай, штурман, – зашептал он, – я добрый человек и бесплатно даю тебе консультацию: забудь дорожку к Ольге Пантелеевне.

– Это что – угроза? – загорячился Свидерский. – Да тебе-то какое дело?

– Ша! – Слива оглянулся. – В темноте могу не разобрать, куда печать поставлю.

Он схватил штурмана за ворот и встряхнул так, что Свидерский вскрикнул. Лишь после этого Слива отпустил его, многозначительно помахав перед носом штурмана кулаком. Свидерский счел за лучшее молча удалиться.

В этот вечер он больше не играл на аккордеоне и с тех пор не появлялся больше в редакции. Затаив злобу против боцмана, Свидерский побаивался его и избегал. Слива только посмеивался.

...О чем Степанов разговаривал с Куриловым в этот вечер, никто не знал, но гарпунер в своей каюте после ухода помполита сидел красный, пристыженный, словно озорник, которого высекли. Потом он побрился, переоделся и пришел к Ольге. Вид у него был виноватый. Он нерешительно остановился у порога и сказал:

– Ольга, я был...

– Иди ко мне, глупый, – сказала Ольга и обняла мужа.

3

Ли Ти-сян взмахнул флейшерным ножом. Нож, сверкнув, легко рассек кожу финвала и глубоко вошел в жировой слой. Было утро. На палубе базы начали разделку последнего, третьего кита, убитого накануне Куриловым.

Как всегда, Ли Ти-сян размечал китовую тушу для своей бригады. Еще два–три надреза, и рабочие приступят к разделке, но тут нож ударился обо что-то металлическое и лезвие обломилось.

– Чего тебе? – озадаченно посмотрел на кита Ли Ти-сян и поднял испорченный нож. – Его кости, что ли, железный?

Заинтересованные резчики обступили бригадира.

– Наверное, гарпун зарос в ките, – высказал кто-то предположение.

Осторожно вырезав кусок жира, рабочие извлекли небольшой гарпун.

С круглой пластинкой у пятки, гарпунчик отличался от обычного не только своим малым размером, но и конструкцией. Для охоты он не годился.

– Куда такой? – удивился Ли Ти-сян.

– Вроде наших, что метили китят, – сказал резчик. К ним подошел Степанов:

– Что это у вас?

- Смотри. – Ли Ти-сян протянул гарпунчик помполиту. – Его кита нашел. Нож совсем пропал.

– Нож, конечно, жалко, – успокоил бригадира Степанов. – Но эта находка нам дороже.

Ли Ти-сян непонимающе смотрел на помполита.

– Слушай, – и Степанов стал объяснять бригадиру значение находки.

На гарпунчике оказалась марка английской китобойной экспедиции в Антарктиде – «Дисковери». Он был выпущен в кита через год после того, как база «Приморье» обратилась ко всем китобоям мира с предложением о совместном изучении миграции китовых стад. На это иностранные флотилии ответили тогда молчанием, а американцы – насмешкой.

– Его американ, англичан – много мошенника, – не поняв толком, в чем дело, проговорил Ли Ти-сян. – Его шибко жулика.

Китаец ушел, а Степанов с гарпуном отправился к Можуре. Капитан-директор стоял посредине каюты с бланком радиограммы в руках.

– От Северова, – сказал он, увидев вошедшего помполита. – Предлагает начать обучение на китобойцах вторых гарпунеров!

– Очень своевременно! – Степанов с гарпунчиком в руках сел на диван. – Нам здесь, на Дальнем Востоке, нужно иметь не три, а тридцать три китобойца. Скоро наступит время, когда от Посьета до мыса Сердце-Камень будут построены береговые базы по разделке кита. Запасы китов у нас большие. Мы еще плохо знаем, где киты находятся, и как в темноте тычемся в разные стороны. Да, – Степанов поднял гарпунчик, – вот взгляни, полюбуйся маркой. Английская!

– Выбросить его за борт! – кивнул капитан-директор на гарпунчик.

– Нет, – улыбнулся помполит. – Пусть будет у нас. Еще пригодится. Кроме того, сообщим им о времени и месте, где был добыт кит с этим гарпуном.

– Им сообщать? – удивился Можура.

– Это нужно для науки, – спокойно сказал Степанов.

– Пожалуй, ты прав, – кивнул Можура, доставая трубку.

4

Стояла летняя ночь. Луны не было, но на чистом небе высоко горели звезды. На базе не утихал шум работ.

Подошел «Труд» с тремя серыми китами у бортов. Курилов встретил Тнагыргина.

– Первенства не хочешь отдавать? – улыбнулся он. – Спорить будем, – ответил Тнагыргин.

– Спор один – кто даст больше китов, – проговорил Леонтии.

– Правильно! – согласился Тнагыргин. –Хорошо!

На базу по слипу втаскивали финвала, убитого в сумерках Турминым. Яркие снопы света от прожекторов хорошо освещали кормовую разделочную площадку. Вода у борта базы блестела, как отшлифованный металл, и на ее поверхности была заметна каждая морщинка.

– Кит! Живой кит! – крикнул вдруг кто-то. Курилов и Степанов бросились к борту. В свете, падавшем на черную воду, был хорошо виден детеныш кита метров шести длиной. Он рыскал вокруг судна, как слепой котенок, толкаюсь головой в борта.

Степанов, сдерживая свой гнев, подошел к Ли Ти-сяну. Его бригада была занята разделкой. Острые ножи рассекали брюшную полость животного. Неожиданно из-под ножа хлынула, белая жидкость.

– Молоко! Матку убили, – сдержанно проговорил Степанов. Он быстро ушел к Можуре.

Курилов направился к Ольге в редакцию. По пути он встретил Сливу. Боцман показал головой за борт.

– Слышишь, дите китовое плачет, на Турмина жалуется? – сказал он.

– Он случайно матку загарпунил. Это с каждым может случиться, – встал на защиту Турмина Курилов.

...Китовые стада встречались чаще и чаще. По пути на север животные подолгу задерживались у острова, прибрежные воды которого были богаты планктоном и рыбой.

Киты один за другим попадали под выстрелы Леонтия. Смертельно раненные, они уводили судно далеко от базы. Оставив тушу на плаву, «Шторм» снова разыскивал стадо и продолжал охоту.

Настроение Леонтия улучшалось. Он ощущал необычайный прилив сил. Разрыв в добыче между ним и другими гарпунерами уменьшался. Курилов теперь не торопился взять самого ближнего от судна кита, а выбирал того, что покрупнее. Впервые за многие дни с его лица сошла угрюмость.

5

Утро застало Старцева и помполита у Можуры. В каюте было накурено, душно, люди сидели с серыми, усталыми лицами и покрасневшими веками. Степанов потянулся и сладко зевнул:

– Эх, поспать бы!

– Можно и отдохнуть, – сказал Старцев. – Поработали мы славно, заслужили отдых вполне.

Степанов открыл иллюминатор. В каюту ворвался ветерок, зашевелил на столе бумаги. Помполит повернулся к Можуре:

– Наши поправки к временным правилам охоты на китов будем считать принятыми. Так, что ли, товарищ капитан-директор?

– Да! Я сегодня же отдам приказ по флотилии о том, чтобы эти поправки строго соблюдались.

– А что решил насчет Турмина?

– Турмин не умышленно убил матку, только впоследствии это обнаружилось. Охотился он в сумерках, китеныша не видел,

– Надо предупредить всех гарпунеров, – сказал Степанов и повернулся к Старцеву: – Были ли какие-либо твердые международные соглашения об ограничении промысла китов?

– Нет, - покачал головой ученый.

– Значит, каждый бьет китов, сколько хочет и каких угодно, – задумчиво проговорил Степанов. – Но ведь так можно дойти до полного их истребления.

Старцев пожал плечами.

– Не знаю, помогут ли сохранению китовых стад меры, которые мы принимаем, – заметил Можура. – Иностранцы своей хищнической охотой сведут на нет все наши попытки.

Лицо Степанова стало озабоченным. По привычке меряя шагами каюту, он заговорил:

– Наш трест через правительство обратился ко всем китобоям мира с предложением разработать единые правила эксплуатации китовых стад.

– Вряд ли встретим мы поддержку у иностранных компаний, – высказал сомнение Старцев.

– Будем настаивать! – взмахнул кулаком Степанов. – Народы – хозяева всего, что есть на земле. Мы широкое общественное мнение возбудим и поднимем. Нас поддержат.

Вахтенный доложил, что на горизонте показался остров Трех Сивучей. Низкое небо затягивалось тучами, посвистывал ветерок. Тускло-серое море, словно через силу ворочая невысокие темные волны, шумело приглушенно, угрожающе. Гранитный, заливаемый волнами при шторме остров возвышался над морем тремя голыми, без всякой растительности, скалами. Разрушенные временем и непогодой, они издали походили на отдыхающих на лежбище сивучей.

Китобои смотрели на безграничную водную равнину. От нее веяло силой, мощью и вечностью.

– Великий океан! – проговорил Степанов, глядя в даль морского простора.

Все, что приходилось ему раньше читать или слышать об океане, пришло сейчас на память. Трудно было подобрать более неудачное название, чем дал этому океану открывший его Магеллан. Редко бывает Тихий океан ласковым; он больше хмурится, шумит штормами, бьет в берега бесчисленными волнами...

Большая жизнь идет на его берегах и на островах. Русские люди не только первыми из европейцев вышли к Тихому океану со стороны Азии, но и первыми вступили на западное побережье Америки, добравшись до него на своих шитиках и кочах. Кто знает, может быть, на том вон островке делали привал русские землепроходцы и мореходы? Может, это они установили крест, что виднеется на одной из вершин острова, как память потомкам о далеких отважных предках.

В конце восемнадцатого века Григорий Шелихов основал в бухте Трех Сивучей, на острове Кадьяк, первое русское поселение...

– О чем задумался, Михаил Михайлович? – спросил Можура, подходя к Степанову.

– Думаю я о том, – живо откликнулся Степанов, – что по путям, проложенным русскими на утлых суденышках, идут советские люди.

Плавучая база «Приморье» бросила якорь у острова.

Китобойцы непрерывно подходили с новой добычей: китовые стада шли мимо острова на север. Люди хотя и устали, но были довольны.

И вдруг разом все кончилось, точно оборвалось. Исчезли китовые стада, море стало пустынным, безжизненным. Даже птицы на островке – и те смолкли, словно в какой-то тревоге. Можура подолгу простаивал на мостике, вслушиваясь в рокот моря. Оно казалось притихшим, затаившимся.

От Северова пришла радиограмма: «Горева, вернувшаяся из Москвы, вылетела самолетом на остров Дымный».

– Значит, скоро получим от нее сведения, прошли ли киты на север, – сказал Старцев.

Можура повел флотилию дальше. Остров Дымный лежал на ее курсе.

Помполит отдыхал в своей каюте на диване. Он перебирал в памяти недавние события. Охота до последнего времени шла хорошо, и можно не сомневаться, что затишье в промысле долго не продлится. План наверняка будет перевыполнен. Но все ли сделано, чтобы добыть китов еще больше?

Степанов сел на диване, затем рывком встал и зашагал по каюте. Наконец он остановился перед письменным столом, задумался. Взгляд упал на две узкие половинки распиленного моржового клыка, висевшие как украшение на стене. Степанов купил их в Наукане.

Желтоватая поверхность кости была испещрена рисунками. На одной половине нарисована собачья упряжка с сидящим на нартах каюром. Михаил Михайлович перевел взгляд на другую половинку клыка. Вначале он равнодушно рассматривал рисунок. Думая о гарпунерах, Степанов глядел на клык как на вещь, давно знакомую во всех подробностях.

На втором рисунке изображалась охота на китов. За тремя животными гнались байдары, в которых сидели чукчи-охотники. На носу байдар стояли гарпунеры и метали в китов гарпуны, похожие на копья. Некоторые гарпуны уже впились в животных, другие же только летели.

Сколько раз смотрел Степанов на этот рисунок! Но только теперь он обратил внимание на одну деталь. Гарпуны на изображениях всегда попадали в бок китам, около переднего плавника. Туда же направлялись и летящие. И ни одного гарпуна не было видно на спине китов!

Михаил Михайлович внимательно пригляделся к рисунку и особенно заинтересовавшей его детали. Чукчи в своих рисунках всегда верны жизни. Значит, то, что гарпуны направлены не в спину, а в бок китов, – не случайность! Степанов задумался. Раз гарпуны летят в одно и то же место, значит, тут есть какая-то цель, расчет. В чем же дело? Почему?

Степанов сел за стол и, положив перед собой кость, достал из ящика книжку, привезенную Горевой. Полистав ее, он нашел рисунок внутреннего строения кита.

Помполит вспомнил, как Тнагыргин объяснял своему ученику, молодому матросу Саше Панину, куда нужно целиться во время охоты на кита при большой волне. Ученик внимательно, затаив дыхание, слушал гарпунера, но вдруг удивленно спросил:

– А разве обязательно нужно бить кита в спину?

– В спину легче попасть, – ответил Тнагыргин. – А у нас на Чукотке охотники бьют гарпуном в бок. Сердце уколоть надо. Но для этого надо быть очень хорошим охотником.

«Вот оно – решение! – сказал себе Степанов. – Научиться убивать кита ударом в сердце с одного гарпуна».

Вспомнил помполит и о том, как Грауль всячески старался избегать выстрелов в бок кита, а давал команду заводить судно в хвост животному. Ясно теперь, для чего это делал немец!

Как же это он, Степанов, допустил такую оплошность. Не придал в свое время значения таким фактам! Сколько китов упущено, сколько лишних выстрелов. Надо это дело поправить.

Помполит пригласил к себе Тнагыргина. Михаил Михайлович взял со стола моржовый клык с рисунком, изображающим охоту на китов, и спросил, правильно ли направлен гарпун.

– Наши охотники бьют кита всегда в сердце, – сказал Тнагыргин вместо ответа.

– Значит, правильно я думал, – улыбнулся Степанов. – Надо, чтобы вы, Тнагыргин, рассказали всем гарпунерам, как охотятся на китов чукчи.

Помполит долго еще беседовал с Тнагыргином. Потом, захватив моржовый клык, Михаил Михайлович пошел к Можуре и высказал ему свое предложение. Капитан-директор заинтересовался с первых же слов. Взяв моржовый клык, он посмотрел на рисунок.

– Пожалуй, вы правы. Мы сделаем в добыче китов шаг вперед.

– Должно выйти, – убежденно сказал Степанов. – Считай, сколько экономии в выстреле, в гарпуне, в лине. Не будет необходимости в этой многочасовой погоне за раненым китом, на которую сейчас уходит большая часть времени.

Настроение Степанова передалось Можуре. Их беседу прервал вахтенный. Он вручил капитан-директору радиограмму. Можура прочитал ее и, помрачнев, протянул помполиту.

– Читай!

Михаил Михайлович быстро пробежал текст.

Радиограмма была из Петропавловска. В ней для сведения капитанов судов сообщалось, что началось оживление деятельности подводных вулканов и нужно ожидать штормов.

– Теперь все время надо быть начеку, – сказал Можура.

Степанов спросил:

– На Дымном есть вулкан?

– Да, этот остров вулканического происхождения, – ответил Можура. – Возможно, что возобновившаяся деятельность вулканов и заставила китов изменить их путь.

– Весьма вероятно, – согласился Степанов. – Пожалуй, так оно и есть. Как на Дымном, спокойно? Там же Горева.

– Не знаю, – пожал плечами Можура. – Давай запросим.

– Я думаю, что курса мы менять не будем, – сказал Степанов. – Пойдем к Дымному, а оттуда дальше на север.

– Да, это будет наиболее правильно, – согласился Можура. – А сколько вулканов еще не нанесено на карты?

И оба подумали, что под днищем базы, наверное, не один километр водной толщи, а там – дно океана, которое никем не исследовалось и не изучалось. И совсем неожиданно на большой глубине может начать действовать вулкан, разбуженный таинственными силами природы. В какой-то миг вода забурлит, вырвется расплавленная масса, столбы газов и пара поднимутся на поверхность. И море, сейчас спокойное и тихое, превратится в ревущую, все уничтожающую стихию...

– Как мало мы еще знаем природу, ее силы, – задумчиво проговорил Степанов. – Но придут времена – и разрушительные силы вулканов будут использованы.

– Тебе бы фантастические романы писать, – улыбнулся Можура.

– Фантазия? – спросил Степанов. – Скажи мне, кто в свое время не посмеивался над Циолковским и многими другими «фантазерами»? А ведь их фантазии сбываются.

– Убедил, убедил, – расправил усы Можура. – Верю, что и вулканы люди превратят в гигантские топки.

– Верить надо в людей! – горячо сказал Степанов.– Они великие дела творят! Мы говорим – прогресс! А люди еще только начинают пробовать свои силы. Сколько еще предстоит сделать, чтобы весь земной шар стал хорошо обжитым, благоустроенным...

1

Четвертые сутки над морем стоял туман. В каютах днем горели лампы. За плотным густым туманом не было видно ни воды, ни неба. Китобоец плыл словно в облаках. Гудки звучали слабо, глухо, точно кто-то закутал их в ватное одеяло.

Леонтий отбросил книгу. Вынужденное безделье выводило его из себя.

В дверь постучал вахтенный:

– Капитан просит вас к себе.

Надев китель, Леонтий вышел на палубу. Моросило. У Курилова разом повлажнело лицо, на темно-синем сукне кителя осели бесчисленные капельки воды.

Волков сидел в кресле в резиновом плаще, в фуражке с надвинутым на нее капюшоном. Капитан нес вахту во все туманные дни. Плавание в новом, еще малоизвестном районе заставляло его быть настороже. Новых карт не было, а старые, составленные еще в прошлом столетии, оказывались неточными.

Взглянув на вошедшего гарпунера, капитан встряхнулся и, чтобы не уснуть, закурил.

– Помнишь статью и заметку в нашей газете о необходимости рационализации всей нашей работы? – заговорил Волков. – Пожалуй, скоро нас спросят, что мы придумали. А у нас ничего нет.

Курилов молчал.

– Мы вывели из прорыва «Шторм». Но это только сегодня у нас хорошо. А как будет завтра, послезавтра, через год, через пять лет? Ты об этом подумал? Неужели ты будешь вот так же, как сейчас, промышлять китов? Чем ты отличаешься от других гарпунеров? Более точной стрельбой? В любое время тебя могут обогнать. – И неожиданно,- чтобы расшевелить гарпунера, Волков спросил: – Ты любишь свое дело?

– Ну, еще бы! – воскликнул удивленный Курилов.

– Что любишь свое дело и работаешь с душой, – это хорошо. Я уверен, что ты и план перевыполнишь. Но ты коммунист, а это значит, что ты должен идти впереди других, показывать пример. Слышишь? То-то. Пока я в тебе этого не чувствую.

Слова Волкова задели Курилова за живое, в глазах его вспыхнули упрямые огоньки. Капитан достал из стола и протянул Курилову листок бумаги.

– Справка. В ней указаны стоимость одного выстрела, одного часа хода корабля во время погони за раненым китом. Подумай над ней!

Курилов взял справку, недоумевая, зачем она ему, но тут же улыбнулся:

– От меня требуется уменьшить и то и другое?

– Подумай! – поднялся Волков.

Они вышли на мостик. По-прежнему стоял густой туман.

На «Шторм» доносился характерный шум.

– Это кашалоты «дрейфуют» вместе с нами, – сказал Леонтий. – В тумане они не двигаются, ожидая улучшения погоды.

Курилов думал начать охоту сразу, как только рассеется туман. Судя по шуму, стадо было большое. Но туман не рассеивался. В каютах было сыро. Белье и вещи стали влажными. В тесной кают-компании громко стучали костяшками домино.

Время тянулось медленно. Радист укрылся в своей рубке от надоевших ему вопросов о погоде.

Свидерский под аккордеон тянул ресторанные песенки. Голос штурмана был Волкову неприятен, как туман.

– Вахтенный, передайте штурману, что его пение собрались слушать кашалоты! – громко крикнул он.

– Есть! – весело ответил матрос. Свидерский, обидевшись, умолк.

Курилов сидел в своей каюте в глубокой задумчивости. Степанов недавно напомнил ему его же слова о Грауле, когда тот, охотясь, стрелял не в бок, а в спину кита.

Леонтий достал из чемодана толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке, провел по ней ладонью и раскрыл. Это был дневник. Полистав тетрадь, он нашел нужную запись:

Сегодня хорошо рассмотрел, как охотится Грауль. Честно говоря, нет в этом ничего сложного, а тем более загадочного. Непонятно одно: почему Грауль не бьет кита в бок, а обязательно заходит ему в тыл и стреляет в спину?»

Как можно было забыть об этих записях? Да, правильно писалось о нем в передовой газеты «Гарпун». Он переоценил свои силы и успокоился.

Леонтий был сердит на себя. Задача гарпунеров – вогнать гарпун поглубже, чтобы граната смертельно ранила животное. А что если стрелять кита не так, как обычно, не сзади, не со спины, а заходить во фланг и бить его сбоку, прямо в сердце? Сбоку к нему можно подойти ближе и целиться легче. Тогда на кита и одного гарпуна будет достаточно.

Курилов взял карандаш, листок бумаги и набросал рисунок судна. Впереди он нарисовал кита. Провел от судна к киту прямую линию. Получилась схема охоты по обычному способу – с заходом сзади. А что если идти не в кильватер киту, а на параллельных с ним курсах?

Теперь Леонтий понял, зачем Волков дал ему справку о стоимости одного выстрела: до сих пор Курилов тратил на кита самое меньшее два выстрела – в точном соответствии с правилами, так как второй гарпун считался добойным.

«Правила-то мы сами составляли, – думал гарпунер. – Рассчитывали их на старый способ. А если промышлять по-новому, на кита может вполне хватить одного гарпуна. Граната разорвется у самого сердца. Проверю на практике», – решил он.

2

– Капитан приказал передать, что туман рассеивается, – сообщил Курилову вахтенный.

Гарпунер вышел из каюты. С запада дул ветер. Туман редел. Серый полумрак светлел, появилось солнце, расплывшееся, как масляное пятно на бумаге.

Китобои собрались на палубе. Леонтий поднялся на мостик к Волкову. Капитан встретил гарпунера улыбкой:

– Слышишь! Кашалоты забеспокоились. Чуют тебя.

Туман уплывал от китобойца сплошной стеной, цепляясь серыми клочьями за темно-зеленую воду, точно пытаясь задержаться.

Неожиданно, пробившись сквозь эту стену, хлынул яркий солнечный свет, залил море, корабль. Сразу стало веселее на душе.

– По носу, кажется, фонтаны, – сообщил из бочки ученик Сливы, Виталий Тарасов.

Слива выпрямился и ехидно на все судно спросил бочкаря:

– Шо я слышу? Витечка, будь другом, повтори свою продуманную фразу.

Тарасов, побаивавшийся Сливы, недоумевал:

– Филипп Филиппович! Я же правильно рапортую. Вы же сами так учили.

– Нет, вы слышите? – обратился Слива к морякам на палубе и, разведя руками, прижал их к груди. – Обратите, пожалуйста, внимание: этому мальчику кажется, что есть киты. Кажется! Какого тонкого воспитания наш Витя!

– Вижу, вижу! – понял свою ошибку молодой бочкарь. – Справа по корме кашалоты!

– Моя школа! – подмигнул Слива.

Леонтий обернулся. Над морем вблизи китобойца поднимались невысокие, пушистые, наклонные фонтаны. Они часто прерывались. Чернели на воде широкие спины и головы кашалотов, виднелись спинные плавники. Под лучами солнца киты оживились. Некоторые из них высовывались из воды, показывая темно-бурые бока с собранной в бугристые складки кожей. Другие, круто сгорбившись, неторопливо ныряли.

Леонтий насчитал тринадцать китов. Все они были крупными. «Шторм» быстро приближался к животным. Киты не обращали никакого внимания на судно.

Из воды выпрыгнул, наполовину показав свое могучее тело, черно-бурый кашалот.

Животное упало на бок, зарылось в воду и, с большой скоростью описав круг, оказалось перед судном.

– Будем бить этого! – сказал Курилов.

Волков застопорил машину. Проходили минуты. Курилов и Слива стояли у пушки, готовые в любую секунду выстрелить. Китобои терпеливо ждали кита, ушедшего на большую глубину в поисках добычи. Они знали, что кашалот вынырнет в том месте, где и нырнул.

Кашалот питается кальмарами, осьминогами и донными рыбами. Он уходит за пищей на глубины, не доступные другим морским животным. Но и на поверхности он чувствует себя так же хорошо. В отличие от других китов кашалот водит большое стадо самок, которое завоевывает в битве с самцами.

Быстро и безошибочно передвигается кашалот из года в год по одним и тем же морским дорогам – и в солнечный день и в ясную ночь, когда хорошо видны звезды. Но стоит туману или тучам закрыть солнце и звезды, как стадо кашалотов останавливается. Животные, лежа на воде, дожидаются ясной погоды. Чем это вызвано, пока еще неизвестно, но все китобои это знают.

Волков поглядывал на часы. Кит долго не показывался. Наконец он шумно вынырнул, взбудоражив воду, и лег на поверхности, выбрасывая пушистые фонтаны.

– Полный ход! – подал команду Леонтий.

Он решил стрелять кашалоту в бок, идя с ним на параллельном курсе.

Волков подвел судно так, что кит стал справа от «Шторма». Леонтий выбрал точку для прицела – немного позади и ниже грудного плавника.

Кит лежал на воде, почти не двигаясь. Леонтий выстрелил. Гарпун вошел в бок животного, и граната разорвалась.

Кашалот вздрогнул, секунду лежал неподвижно, потом рванулся вперед, потащив за собой судно, бросился в сторону и закружился на месте.

Леонтий крикнул Сливе:

– Давай второй гарпун!

Слива замешкался. Леонтий прикусил губу, бросая на своего помощника яростные взгляды.

Кашалот ушел в воду и вынырнул у самого судна прежде, чем успел предостерегающе крикнуть бочкарь. Волков бросил судно влево, но кашалот все же ударил в правую скулу «Шторма». Корабль тряхнуло. Леонтий едва удержался на ногах. К счастью, удар скользнул, не причинив повреждений. Кашалот вновь попытался нырнуть, но не смог и, вздрогнув, перевернулся кверху брюхом. Капитан поздравил гарпунера:

– Молодец! В рекордно короткий срок убил кита!

Волков подвел судно к добыче. Леонтий осмотрел тушу и понял свою ошибку: оказалось, что прицелился он неточно – гарпун попал в бок кита далеко от сердца, но все же рана была смертельной.

«Спокойнее, – думал Леонтий, возвращаясь к гарпунной пушке. – Точнее надо целиться». Но главное уже было достигнуто: кит добыт с первого снаряда.

3

Курилов заканчивал охоту, а в это время, довольный успехами гарпунера, Волков ходил по мостику и улыбался какой-то своей мысли... Вот уже третий кашалот убит с одного выстрела. Встретив вбежавшего на мостик гарпунера, капитан прищурился и легонько ударил его по плечу.

– Как это говорится, есть еще порох в пороховницах!

Леонтий кивнул в знак согласия и посмотрел на море, окутанное вечерними сумерками. Сейчас ему было радостно. Настали и у него эти светлые минуты, когда перед человеком открываются новые горизонты в его труде и исканиях. Надо только поскорее, не теряя времени, обучить всех новому способу стрельбы.

Пока «Шторм» шел к базе, ведя добытых китов, Курилов в своей каюте писал статью в газету. Статью он назвал: «Один гарпун на кита». Писалось легко. Рассказывая о своем открытии, гарпунер набросал и небольшую схему. Прочитав статью, Леонтий остался ею доволен: просто и ясно. Теперь скорее передать ее Ольге. И как будут удивлены другие гарпунеры, когда прочтут его статью! Курилов испытывал чувство гордости, пряча статью в карман.

Догорала вечерняя заря. Море лежало спокойное, темное, поблескивая огненно-медными бликами уходящего солнца, от которого легла на водную гладь пурпурно-розовая дорожка. Небо было чистое: назавтра ожидалась хорошая погода.

По приказу Можуры все суда собрались у базы. Китобои поднялись на палубу. Стоял многоголосый говор. Люди, долго не встречавшиеся, занятые в последнее время напряженным трудом, сейчас с удовольствием отдыхали, рассказывали друг другу новости.

Курилов, поднявшись на базу, встретил Турмина. Тот оживленно спросил:

– Ну как, здорово Тнагыргин придумал?

– Что? – без интереса спросил Курилов, торопясь к Ольге.

– Не знаешь? – удивился Турмин. – Что, не читал сегодняшний номер «Гарпуна» со статьей Тнагыргина?

– Нет, – настораживаясь, покачал головой Курилов. – А о чем он пишет?

– Вот читай! – Турмин достал из кармана газету и, развернув, протянул Курилову. – Он предлагает бить кита в бок, прямо в сердце. Одним гарпуном.

Курилова обдало жаром. Он быстро пробежал статью и невольно вздохнул: Тнагыргин обогнал его.

– Здорово ведь? – восхищался Турмин. – Вот так и будем теперь охотиться. А ты почему такой красный? – удивленно посмотрел он на лицо Леонтия. – Температура у тебя, или что?

– Слегка повышенная, – кивнул Курилов и отошел. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он смял в кармане свою статью и швырнул ее за борт.

– Зачем море мусором засыпаешь? – раздался сзади голос. Курилов обернулся. Перед ним стоял Тнагыргин.

– Хотел тебя письменно поздравить, – сказал Курилов. – Да лучше уж лично.

На себя Курилов сердился за ту растерянность и, может быть, зависть, которые охватили его в первую минуту после того, как он прочитал статью Тнагыргина...

– А я тебя ищу, – Ольга подошла к Леонтию. – Хочу побывать на «Шторме», посмотреть, как ты охотишься. Возьмешь меня?

– Обязательно. Твой приход должен принести нам счастье в охоте, – засмеялся Курилов. К нему присоединилась Ольга. Они вспомнили суеверного Андерсена.

– Ну, пошли, – Курилов взял жену под руку. Спускаясь по трапу, он слушал Ольгу.

– Молодец Тнагыргин, – говорила Ольга. – Верно, его предложение интересное?

– Очень, – согласился Курилов и улыбнулся своей неудаче со статьей.

– Ты чему улыбаешься?

– Да нет, тебе показалось.

...Флотилия продолжала плавание, держа курс на остров Дымный. Поздним вечером Ольга и Леонтий были на палубе «Шторма», любуясь ночным морем. По небу ползли тучи, часто закрывая луну. Когда она выходила из-за туч, возле китобойца светились полосы воды, как под сильным прожектором. Свет переливался разными оттенками – от золотистого до зелено-серебристого и голубоватого. Ольга с восхищением смотрела на эту игру света.

– Как красиво! – прошептала она. Полоса искрящейся воды, казалось, зажгла море. Оно ярко вспыхнуло. Цветной этот фейерверк держался долго. Китобойное судно шло, с шумом разрезая воду. Ольга, прижавшись к плечу мужа, бездумно смотрела на море. Она была счастлива. Молчал и Курилов.

Вот, наконец, море погасло. Только вокруг китобойца переливались и мигали огоньки стремительно бегущей вдоль бортов воды.

«Шторм» двигался вперед, точно опоясанный золотым шнурком, концы которого вились за кормой. Становилось все прохладнее. Ольга поежилась:

– Север дышит.

– Иди в каюту, – предложил Курилов, – а я еще побуду здесь.

Проводив жену, Курилов поднялся в радиорубку. Радист сидел, как всегда, в наушниках. Увидев Леонтия, он сорвал их и, потрясая ими в воздухе, закричал:

– Киты, кругом киты!

– Откуда? – удивился Леонтий.

– Не знаешь? – радист даже подпрыгнул от удивления. – Вот здорово! Ведь о замеченных китовых стадах радируют нам все суда, идущие в этих водах. А пограничники – те прямо по часам докладывают.

– Ну?

– Что «ну»? Так мы же обратились ко всем судам с просьбой помогать нам в поисках китов. Вот все и откликнулись. Теперь я едва успеваю принимать радиограммы. Держись, гарпунер! Покажи класс стрельбы!

Курилов вышел из рубки. Сна не было. Леонтий прошел на мостик. Вахту нес Волков. Увидев Леонтия, он сказал:

– Что бродишь? Отдыхай! Утром будет много работы: идем к большому стаду! А обогнал нас Тнагыргин!

На мостик поднялся Слива.

– Минутку внимания. Слышите вздохи? – сказал он. Курилов и Волков прислушались. В ночной тишине отчетливо было слышно, как дышали киты.

– Спят себе, – сказал Волков. – Даже обидно мимо них проходить.

– А зачем проходить? – раздумывая, медленно проговорил Курилов. И вдруг воскликнул: – Охотиться будем! Поднимай команду!

– Ночью еще никто не охотился за китами! – удивился Волков. – Это уж ты загибаешь!

– А мы будем охотиться!

Курилов побежал по трапу к гарпунной пушке.

– Поднимай команду! – снова крикнул он на бегу. Вскоре судно ожило.

Удивленные и заинтересованные необычной охотой, моряки быстро выполняли свои обязанности.

По небу ползли рваные темные тучи. Бледно-желтая, точно выгоревшая луна, казалось, плыла в тумане, то освещая море, то погружая его во мрак.

Курилов увидел силуэт кита, затем второго и третьего. Киты лежали недалеко друг от друга темными огромными поплавками. Это были кашалоты.

Курилов подал команду:

– Малый ход! – и стал готовиться к стрельбе. Ольга поднялась к Волкову.

– Выйдет что-нибудь из этой затеи? – спросила она.

– У Курилова должно выйти! – откликнулся капитан и уверенно добавил: – Выйдет!

Море тускло поблескивало в темноте. Была тихая зыбь.

Судно медленно приближалось к кашалоту. Леонтий тщательно прицелился и выстрелил. Гул выстрела разнесся под ночным небом. Гарпун с визгом пронзил воздух и почти весь ушел в кита. Кашалот метнулся, и вода засверкала миллионами огоньков.

Выбрасывая темный фонтан, кит рванулся вперед и потащил за собой судно. Через несколько минут он затих.

Волков пожал Леонтию руку.

– Молодец! Промышлять китов ночью – это здорово!

– Днем и ночью, и в любую погоду, – отозвался Курилов. – Хорошо бы нам установить прожектор. С прожектором ночью легче будет и по морю шарить, и целиться в кита.

– Фары для нашего «Шторма» прямо-таки необходимы, – вставил Слива. – Не китобоец будет, а дредноут.

Из радиорубки выскочил радист и подбежал к капитану.

– «Приморье» не верит моей радиограмме! – доложил он.

Волков усмехнулся и отправился в радиорубку. Пошла с ним и Ольга. Капитан продиктовал радисту:

- Говорит капитан «Шторма». Прошу подобрать кашалота, координаты...

Радист добросовестно отстукал радиограмму. База тотчас же ответила:

– Боря, брось мне засорять мозги.

Радист возмутился:

– Я буду жаловаться, рапорт на него подам!

– Не горячись! – засмеялся Волков. – Что ночью бьем китов, да еще с одного выстрела, этому не сразу поверишь. Давай вторую радиограмму.

Радист базы ответил, что радиограмма принята. Но при этом пошутил:

– Дорогой Боря, если натравил, – береги свою бороду: отрежу.

Радист «Шторма» даже покраснел от ярости, но Ольга его успокоила:

– Подумай, что там сейчас делается? Ради первого кита, убитого ночью, можно и не такую шутку простить.

Над китобойцем прокатился новый гул выстрела. Курилов продолжал охоту...

Когда наступило утро, на воде, в том районе, где прошел китобоец, покачивались две китовые туши. Над ними в солнечном свете алели флаги, развеваемые ветром.

1

Дайльтон нетерпеливо посматривал на часы. Секундная стрелка шла сегодня по своему кругу как будто слишком медленно. Перед президентом лежали срочные бумаги, но он даже не взглянул на них. Дайльтон был в нетерпеливом возбуждении. Лакированные ногти холеных, но тощих рук, обтянутых сухой кожей, выстукивали нервную дробь по полированному дереву стола.

В кабинете было жарко. Большой вентилятор бесшумно гнал на президента струю освежающего ветерка, и все же Дайльтон часто смахивал платком капли пота со лба.

Он потянулся к ящику с сигаретами и остановился. В кабинет вошел Гжеймс.

– Ну? - хрипло спросил Дайльтон.

Он вцепился пальцами в край стола и подался вперед.

В позе его было что-то хищное. Советник, искоса взглянув на Дайльтона, продолжал обтирать толстую в складках шею и затылок.

– Да говорите же, черт вас подери! – стукнул Дайльтон ладонью по столу.

– Правительство согласилось с предложением русских, – выдохнул Гжеймс и взмахнул рукой с зажатым в ней платком. Это был жест безнадежного отчаяния.

Президент откинулся на спинку кресла, будто его ударили. Гжеймс все еще обтирал свое красное лицо.

– В государственном департаменте объяснили, что отказаться от предложения русских было невозможно. Общественное мнение...

– К черту! К черту! – крикнул Дайльтон.

В следующее мгновение он выхватил дрожащими руками сигару из ящика, прикурил ее и подошел к окну. Постоял, взглянул на расстилавшийся внизу Нью-Йорк и повернулся к советнику:

– Неужели они там не понимают, что, соглашаясь на предложение большевиков о заключении международной конвенции, мы сами себе надеваем кандалы на руки, а на шею – петлю из манильского троса.

– Общественность... – начал Гжеймс, но Дайльтон опять прервал его:

– Общественность не охотится за китами. Мы Добываем их! Известно ли вам, с какими предварительными предложениями решили выступить русские?

– Да, – кивнул Гжеймс. – В московской печати появилась статья. Я имел беседу в советском посольстве.

– Ну! – нетерпеливо выдохнул Дайльтон.

– Ограничение промысла китов в зависимости от их размеров и возраста...

Дайльтон побагровел.

– Китовые стада никому не принадлежат, и я буду бить китов таких, каких угодно, и столько, сколько мне надо! – крикнул он.

– Русские предлагают поставить на каждом плавучем заводе не менее двух инспекторов, чтобы они наблюдали за промыслом круглосуточно.

– Вот как! – затрясся Дайльтон в мелком злобном смехе. – Может быть, мне еще скажут, сколько дней в году я могу охотиться?

– Да, большевики будут настаивать на запрещении охоты на китов свыше шести месяцев в году, – подтвердил советник.

Президент швырнул сигару в пепельницу. Его холодные глаза сощурились, и он медленно, отделяя каждое слово, сказал:

– Не нравится мне, что правительство заигрывает с русскими. Не нравится.

– Вынуждены согласиться, – развел руками Гжеймс. – Русских поддерживают другие правительства. Предложения Москвы о сбережении китовых стад и о рациональной охоте вызывают симпатии. В наших левых газетах...

Дайльтон движением руки остановил его.

– Вы лучше скажите, возможно ли устроить наших людей на русскую флотилию?

Советник отрицательно покачал головой.

– Нам надо действовать через русских белоэмигрантов: люди недовольные, жадные до денег. Вот их-то и следует нам иметь в виду, – сказал президент компании.

– Одного такого удалось послать на флотилию, – напомнил Гжеймс. – Теперь он штурман на русском китобойном судне.

– Какой эффект? – заинтересовался Дайльтон.

– Пока только сообщает маршрут флотилии русских,– неохотно ответил советник.

– Пусть смелее действует, припугните его, – проговорил президент, – а сейчас надо сделать все, чтобы провести нужную нам конвенцию. Побить русских их же оружием... – Дайльтон помолчал. Затем закончил тоном приказа: – Провалить все большевистские предложения и обеспечить прием своих!

– Трудно будет!

– Вызвать ко мне представителей всех китобойных компаний, – не слушая его, продолжал Дайльтон. – Пусть кто-нибудь из них посмеет поддержать эту коммунистическую пропаганду.

Дайльтон сжал в кулаки свои крючковатые пальцы и с кривой усмешкой сказал Гжеймсу:

– Радируйте на наши флотилии – требуется усилить охоту за китами. Бить всех подряд! Бить и бить! Бить больше! В Антарктике мы хозяева и будем охоту вести по-своему.

– В Антарктике нет русских, – согласился советник.

– Не будьте младенцем, – рассердился президент. – Русские и туда придут! Если они за эти четыре года успели сделать столько, что мы должны теперь кое в чем их догонять, то – уж поверьте мне – русские придут и в Антарктику. Дорогу им туда не закроешь. В чем их сила – ни вы, ни я, никто этого не знает. Мы только знаем, что они очень опасны. И с ними надо бороться. – Дайльтон встал. – Вызовите ко мне Грауля! И не забудьте разослать статейки в эти паршивые газеты.

Советник вышел. Президент долго неподвижно сидел за столом. Впервые он почувствовал, что не все в мире, связанное с китобойным промыслом, подчиняется ему и не всем, как привык, может он теперь распоряжаться. Это было страшно. Дайльтон передернул плечами, позвонил.

– Соедините меня с государственным департаментом, – сказал он вошедшей в кабинет секретарше.

Минуту спустя Дайльтон говорил по телефону.

– Было бы очень хорошо, чтобы международная конференция и заключение конвенции на убой китов проходили у нас, в Штатах, желательно в Вашингтоне. Вы согласны? Очень хорошо. Благодарю. В этом случае надо выдать большевикам визы без затруднений. Мы их проучим!

Он засмеялся и, положив трубку, зашагал по кабинету, нервно потирая руки,

2

Готовясь к предстоящей международной конференции по рациональной эксплуатации китовых стад, Северов внимательно следил за иностранной печатью.

Предложение советского правительства о созыве международной конференции по китам, как и следовало ожидать, за рубежом было встречено в штыки.

Это особенно хорошо было заметно по печати. Почти каждый день почта доставляла Северову многостраничные американские, английские, норвежские газеты, в которых все больше появлялось статей, направленных против советских китобоев и их предварительных предложений.

Управляющий трестом развернул одну из американских газет, и ему в глаза бросился жирный, идущий через всю страницу заголовок: «Почему я отказался работать на советской китобойной флотилии?»

В статью был заверстан портрет. Не читая подписи под статьей, Геннадий Алексеевич узнал автора. Это был Мак Хардинг.

– Ну, что вы там клевещете, дорогой мистер? – усмехнулся Северов и внимательно начал читать. Мак Хардинг писал:

«Большевистские комиссары на флотилии «Приморье» заставляли меня руководить разделкой молодых китов, сосунков и самок. Большевики истребляют китовые стада, выбивают молодняк, стремятся скорее опустошить моря. Я протестовал против преступного истребления китов. Во имя цивилизации и спасения китовых стад я отказался работать на русской китобойной флотилии. Тогда большевики дали приказ своему агенту китайцу Ли Ти-сяну зарезать меня. Только счастливая случайность спасла меня от смерти».

– Вот прохвост! – не выдержал Северов и взял другую газету.

В ней оказалась статья Лундена и Трайдера под двойным заголовком: «Русские истребляют китов. Нас заставляли бить молодых китов».

В третьей норвежской газете заголовок был интригующим. «Что скрывается за предложениями русских?» Автор статьи писал:

«Русские предлагают ограничить промысел китов в зависимости от их размеров и возраста! Разве может цивилизованный западный человек возражать против этих предложений. Нет, он с ними согласен!

Да, мы будем согласны, и мы так и делаем, а большевики в это время бьют молодых китов и самок. Уже после внесения советских предложений на китобойной флотилии «Приморье» был убит сосунок. Разъяренная мать китенка чуть не потопила большевистское промысловое судно. Коммунистам едва удалось спастись. И это не единственный случай. Взгляните на снимок, помещенный внизу этой страницы, и вы увидите, что большевики добывают молодых китов...»

Северов невольно перевел взгляд и увидел снимок.

В первую секунду ему показалось, что у него зрительный обман. «Шторм» стоял, окруженный тушами китов, по величине которых можно было безошибочно определить, что они далеки от промыслового размера. В овалах были помещены портреты Волкова и Курилова.

– Что за черт? – вырвалось у Северова. Он торопливо прочитал подпись под снимком: «Браконьеры Тихого океана. Большевистские комиссары, истребляющие молодых китов. Этот снимок нам любезно предоставлен капитан-директором японской китобойной флотилии «Фудзияма-мару» господином Ямага, который собственными глазами видел, как большевики били молодых китов. Он попытался их задержать с поличным на месте преступления, но советское китобойное судно оказалось вооруженным пушкой!»

«Ловко сработано! – возмущенно думал Северов и не мог не злиться на Волкова и Курилова. – Вот результат недисциплинированности. Ротозеи, попались на удочку! Даже не заметили, что их фотографировали. Снимок явно смонтированный, но как доказать, что это фальшивка?»

Геннадий Алексеевич сложил газеты и достал из стола конспект своего выступления на международной конференции. В него надо внести новые мысли, которые пришли сейчас.

– Поборемся, господа, – проговорил он тихо, и его перо заскользило по бумаге.

...Дайльтон, развалившись в кресле, неторопливо говорил Гжеймсу:

– Газетный залп превосходен. Артиллерийская подготовка к заключению конвенции началась. Ха-ха-ха! Большевикам от этого не поздоровится!

– Статья Хардинга гарантирует успех, – сказал советник.

Дайльтон описал в воздухе круг сигарой.

– Помещать такие статьи ежедневно, – сказал он. – Усиливать впечатление.

– Больше не осталось очевидцев, – заметил Гжеймс. Дайльтон выпрямился в кресле и засверкал глазами.

– Письма и разоблачающие статьи нужны, а не очевидцы. И вы тоже не младенец! За доллары можно найти любого очевидца!

Довольный своей шуткой, Дайльтон залился сухим смешком и снова развалился в кресле. Смотря на голубоватый, тающий в воздухе дымок от сигары, он почти мечтательно сказал:

– В этот раз мы положим русских на обе лопатки и отучим их соваться к нам со всякими предложениями.

Гжеймс промолчал. Только его глаза моргнули, точно он хотел скрыть от своего шефа мелькнувшие в них насмешливые искорки.

– Что же вы молчите? – привстал Дайльтон. – Вы, я вижу, стали со мною спорить и потеряли вкус к борьбе.

– Я никогда не был поклонником бокса, – возразил Гжеймс. – Нокауту на ринге предпочитаю стрельбу из автоматического пистолета на расстоянии.

– Хорошо сказано, – одобрил Дайльтон. – Бить русских при обсуждении конвенции будем не мы, а всякие там... – Дайльтон сделал брезгливый жест, – чилийцы, норвежцы, датчане...

– Хороший командир никогда сам не садится за пулемет, – согласился Гжеймс. – Эту грязную работу делают солдаты. Наше место на командном пункте.

– Ха! – оскалился Дайльтон. – Да вы совсем перешли на военный язык.

– На войне – по-военному, – вздохнул советник. В кабинете стало тихо. Президент китобойной компании и его наиболее сведущий агент думали...

3

Поздно вечером «Шторм» отошел от базы с установленными на нем двумя прожекторами. Один был укреплен на мостике, другой – около гарпунерской площадки.

– А ночка сегодня как по заказу, – сказал Волков гарпунеру.

Они посмотрели на темное небо. Звезд не было видно. «Шторм» окутывал густой мрак. Плескалась за бортом вода, ритмичный гул машины нарушал тишину ночного моря. Ходившие по палубе моряки разговаривали вполголоса. Необычайность эксперимента Курилова создала на судне настроение ожидания и напряжения.

«Как школьники перед экзаменами», – покачал головой Слива, проходя по палубе. Это ему не понравилось, и он, усевшись на бухту троса, вытащил из кармана губную гармошку. Над судном полилась одна из тех одесских мелодий, которые вызывают улыбку, желание двигаться, действовать, чувствовать себя немного бесшабашным.

И разом исчезло чувство скованности у моряков. Кто-то в темноте стал подпевать Сливе:

На Молдаванке пышные каштаны,

А мы уходим в море навсегда...

Море словно услышало музыку и песню. Вокруг китобойца стали вспыхивать светящиеся точки. От них быстро во все стороны разлился свет, и море, темное несколько секунд тому назад, осветилось фантастическим огнем с зеленоватым отливом. Золотые круги росли, расширялись, искрясь и переливаясь. Вот они коснулись друг друга и слились в одно сверкающее поле[60].

Так же внезапно, как и вспыхнуло, море погасло. Снова мрак окутал судно, но теперь темнота казалась гуще, плотнее.

За кормой исчезли огни базы. Курилов направился к пушке.

– Слива!

– Слива на месте! – послышался голос боцмана.

– Давай свет!

– Есть!

Вспыхнули прожекторы. Два ярких с голубоватым отливом столба света ударили по воде. Китобоец шел, как большой жук, ощупывая дорогу длинными светлыми усами.

Курилов и Слива стояли у заряженной пушки, напряженно всматриваясь в темноту.

Луч прожектора с мостика уперся в огромный темный бугор – неподвижный, словно выступающий из воды камень.

– Кашалот, – определил по спинному горбу Курилов. От яркого света прожектора кит проснулся. Испуганный, он начал погружаться. Леонтий выстрелил...

...На рассвете «Шторм», сдав базе двух китов, отправился в новый рейс.

4

Был солнечный полдень. На горизонте по ходу базы виднелись темные облака. На палубе было тихо. Вторые сутки как прекратилась охота. Степанов зашел в радиорубку.

– Что слышно нового? – спросил он Клебанова.

– Пока ничего, – ответил радист.

– Нескладно получается, – заметил Степанов.

– Будем искать! – надел на голову наушники Клебанов. – Запрошу радистов всех островов и судов в нашем районе.

Степанов отправился к Можуре. Капитан-директора он застал склонившимся над картой. Она вся была испещрена красными крестиками – так были отмечены места, где промышляли китов гарпунеры.

– Ничего не пойму! – Можура бросил на карту карандаш и достал трубку. – Все киты точно в воду канули. Ночью получили две радиограммы о замеченных стадах. Китобойцы прошли в указанные районы и ничего не обнаружили, как будто киты куда-то бегут.

Можура был недалек от истины. Если бы можно было подняться над океаном и окинуть его ширь в этот момент, то стало бы видно, как киты уходят на север, далеко огибая остров Дымный.

– Идем на север, – ткнул Можура карандашом в карту. – Здесь из наших китобоев еще никто не бывал.

Он провел по карте прямую линию. В стороне от нее оказался остров Дымный.

Вот и Дымный молчит. А ведь Горева была нашим самым аккуратным корреспондентом.

...Весь день прошел в напрасных поисках. Погода по-прежнему держалась хорошая. Внешне как будто не произошло ничего особенного, однако старый моряк знал хорошо море. Сейчас оно было каким-то непонятным.

Тревога Можуры возрастала. Особым чутьем он ощущал приближение опасности. Но какой, откуда? Он не высказывал своих опасений Степанову.

Капитан-директор непрерывно курил, выпускал густые струи дыма и не уходил с мостика. Он все более озабоченно посматривал на горизонт. Солнце багровело.

Прибежал помощник радиста. Он протянул капитан-директору листок радиограммы. Метеостанции предупреждали, что с юга приближался тайфун. Солнце быстро затягивалось дымкой. Люди бросились задраивать иллюминаторы и люки, убирать с палубы все, что можно было убрать.

Пронесся первый порыв ветра. Судно качнулось. По палубе, как дробь, застучали тяжелые брызги.

Можура, натянув дождевик, вышел на капитанский мостик. Команда заняла свои места. Свободные от вахты матросы приготовились в любую минуту прийти на помощь товарищам.

Небо заволакивали клубящиеся тучи. Мрачной, неприветливой стала вода, росла волна. Послышался тонкий посвист ветра.

В течение десяти–пятнадцати минут сила ветра нарастала. Воздух наполнился водяной пылью. Стало еще темнее.

Небо словно опустилось до верхушек мачт. Свист ветра перешел в вой. Потом вдруг на какое-то мгновение наступила тишина. А вслед за ней раздался оглушительный рев и грохот. Море всколыхнулось огромными волнами, подняв «Приморье» на гребень волны так, что обнажился бешено крутящийся винт. Затем база заскользила вниз, зарываясь носом в забурлившую воду. Вода хлынула на палубу. Под многотонной тяжестью судно осело по самый фальшборт. Казалось, что оно сейчас канет в пучину. Но база вырвалась из цепких, жадных лап моря и уже карабкалась по крутому подъему новой волны, разрезая ее железным носом. Потом снова этот отчаянный прыжок вниз...

Можура стоял на мостике, промокнув до нитки. Давно уже не курилась залитая водой трубка в его зубах.

...Проштормовав остаток дня, судно к полуночи стало выходить из зоны тайфуна, а Можура все еще не покидал мостика. Кок, рискуя быть смытым за борт, приносил ему несколько раз кофе в термосе.

Капитаны китобойцев радировали о своем местонахождении. Все они хорошо выдержали тайфун.

Снесенный с курса «Шторм» двигался в сторону Дымного. Можура приказал Волкову обогнуть остров с востока и идти на соединение с базой, направлявшейся на север. Передав капитану радиограмму с базы, радист, как обычно, следил за эфиром. Сквозь электрические разряды и писк морзянки тонкий слух его уловил знакомый почерк радистки с острова Дымного.

Радист обрадовался и, прижав наушники, стал вслушиваться в передаваемую ею торопливую радиограмму. Радистка тревожно выстукивала: «Проснулся вулкан. Проснулся вулкан. Возможно извержение лавы! Просим находящиеся в районе острова суда оказать помощь в вывозке людей. Начальник поселка Трофимов. Радистка Емельянова. Отвечайте... Прием».

Радист быстро отстукал ответ и, выскочив из рубки, побежал к Волкову. Капитан прочел радиограмму и приказал:

– Сообщите Можуре, что мы идем к Дымному на спасение людей.

Вышел Курилов:

– Что случилось?

– Читай! – протянул ему капитан радиограмму. Курилов прочитал и с тревогой подумал о том, что на острове Горева.

Можура приказал всем китобойцам идти к острову Дымному. «Приморье» полным ходом направилось туда же.

На базе начались приготовления к спасению людей.

1

Китобойная флотилия подходила к острову Дымному вечером. Погода не улучшилась. Угрожающе гудел ветер. Волны с силой били в борта, взлетали выше палубы, словно хотели схватить судно, остановить его, но, обессиленные, падали и исчезали за кормой, чтобы уступить место новым, еще более высоким и яростным.

Волков и Леонтий не уходили с мостика. Китобоец продвигался вперед точно ощупью; густая темнота, затянутое тучами небо и дождь, свели видимость к нулю.

– Слева по борту огонь! – доложил через несколько часов вахтенный.

Моряки присмотрелись и увидели высоко над морем пурпурный язык пламени. Время от времени пламя исчезало – его застилала пелена дыма и дождя, и тогда китобои видели лишь багровый отсвет.

Сомнений быть не могло: впереди был вулкан острова Дымного.

Ориентируясь по нему, Волков повел судно. Вскоре стал слышен гул вулкана. Он то нарастал, напоминая гром, то ворчливо стихал. Волков отдал команду готовиться к спасательным работам.

– Придется нам лечь в дрейф подальше от острова, – говорил он Курилову. – У берега большой прибой, который может выкинуть и разбить судно. Ты и Слива подойдите к берегу на ботах.

– Есть идти к берегу на ботах!

...Остров Дымный.

Здесь, на земле, окруженной со всех сторон угрюмыми волнами океана, жили советские люди.

Среди прибрежных скал поставили они рыбозавод. У природной гранитной пристани покачивались, сдавая улов, моторные боты рыбаков.

Теперь всему этому грозила гибель. Из маленького дощатого домика, приютившегося у отвесной каменной стены, летели в эфир радиограммы – лаконичные, тревожные.

В комнате с тремя ярко освещенными оконцами сидела за передатчиком усталая радистка. Она передавала в эфир сообщения начальника поселка, написанные торопливым почерком на маленьких листках, вырванных из блокнота, принимала ответы, вопросы, быстро записывала их в дежурный журнал. Тут же сидела и Горева. Из Москвы она вылетела на этот затерянный в безбрежном океане остров, чтобы помогать флотилии и собирать материал для своей будущей научной работы. Нина быстро вошла в жизнь людей острова и теперь вместе с ними переживала неожиданно свалившееся несчастье. Лицо ее осунулось, стало серым, а уголки губ опустились. Глаза смотрели сосредоточенно, озабоченно. Нина была в наброшенном на плечи кожаном пальто.

Гул вулкана нарастал. Казалось, кто-то под землей ворочал огромные жернова. Содрогался пол, дрожали стены, дребезжали в окнах стекла. Над островом шел ливень. Толстые струи воды били в землю, в стены, в крышу, хлестали вкривь и вкось.

В комнату радиостанции вошел в мокрой шинели начальник поселка Трофимов. Он сдвинул на затылок фуражку и сбросил на стул шинель. Оставшись в полувоенном френче, Трофимов поднял голову и прислушался. То, что происходило за тонкими стенами домика, напоминало ему грохот боя.

– Что, суда подходят? Близко? – спросил он радистку хриплым голосом: в гортани у него першило от сернистого газа. За радистку ответила Горева:

– Идут. Ближе всех китобоец «Шторм».

- Ну, этот много людей не возьмет. Транспорты нужны, транспорты, настоящие корабли! – Начальник нервно потер руки, вздохнул. – Совсем как на войне. Эти, черт бы их взял, вулканические бомбы падают, как артиллерийские снаряды.

«Самое главное - спасти людей», – не раз повторял он себе. Люди – три тысячи человек – все, кто жил на острове, собрались на дальнем от вулкана мысе. С надеждой они смотрели в сторону моря, которое свирепо билось о скалы и набрасывалось на гальку открытого берега.

...Остров Дымный. Жители на первых порах удивлялись этому названию. Зеленый, с шумным водопадом, с холмами и рощами – какой же дымный? Сохранились предания о том, как в далекие времена остров дышал шумно и жарко, непрерывно курил свою трубку и окутывал себя дымом вулкана.

И вот то, что было когда-то, повторилось сейчас. Вначале где-то глубоко под землей проснулись незримые силы, и люди на пашне, в лесу, на палубе рыболовного судна и в своих домах ощутили толчки. Затем затряслась земля; из вершины высокого холма пополз черно-коричневый дым.

Когда же наступила ночь, над вулканом вскинулось большое зарево, и рокот подземелья перешел в грозный рев.

Зарево постепенно тускнело за толстой пеленой дыма, лежавшей над островом. Вулкан выбрасывал тучи пепла, который вначале уносило поднявшимся ветром. Потом хлынул дождь, и весь остров покрылся липкой грязью. Бежали грязевые ручьи. Водопад низвергал в море серую воду...

Радистка вдруг насторожилась, и ее карандаш быстро заскользил по бумаге. Вот она выпрямилась на стуле, брови ее поднялись, а глаза недобро сверкнули.

– Что передают? Кто? – привстал Трофимов.

– Американцы предлагают свою помощь. Американские военно-сторожевые корабли, – быстро проговорила радистка, – но они согласны оказать помощь при условии, если им будет уплачена премия.

2

Китобойные суда компании «Дайльтон и К⁰», находившиеся в северных водах Тихого океана, следили за маршрутом советской китобойной флотилии. Аккуратно засекалось местоположение советских китобойцев. Американцы подслушивали радиопереговоры. В кабинете президента компании висела карта, на которой флажками отмечались курсы советских китобоев. У Дайльтона повсюду были свои люди.

Шифрованная радиограмма Свидерского извещала, что советская флотилия отправилась к острову Дымному. Радиограмму приняли на одном из американских китобойцев и затем по радио передали Дайльтону. Президент бросился в военное министерство.

Высокий, костлявый, с сухим, обтянутым желтой кожей лицом, он буквально дрожал при мысли, что благоприятный момент может быть упущен.

– Скорее, скорее, – торопил он. – Отдавайте приказания!

Сутулый полный моряк наклонил голову.

– Я понимаю, но мы должны соблюдать осторожность. Помните...

– Но я говорил с мистером Роу...

– Хорошо, – решительным тоном сказал моряк и вызвал дежурного радиста.

– Записывайте, – сказал он, когда радист вошел. – «Капитану Кэрку. Предложите русским на острове Дымном помощь. Случае согласия ждите дальнейших распоряжений». Затем он взял из рук радиста ручку и расписался на бланке под текстом.

– Благодарю вас, – сказал Дайльтон.

– Что? – не понял Трофимов. Радистка протянула ему текст радиограммы.

– Что они говорят? Какую премию за спасение? Нет, уж обойдемся без них! – И Трофимов резко взмахнул рукой. – Нас выручат свои.

– Мерзавцы! – воскликнула Горева. – Какие мерзавцы!

Они вышли из домика под дождь. В этот момент под ногами у них качнулась земля. Горева схватилась за ручку двери. Из кратера вулкана высоко взметнулось пламя, осветив и остров и бушующее море. Широкой огненной лентой, от вершины сопки к подножию, светилась лава. Трофимов побледнел.

– Черт возьми, этого еще не хватало! – крикнул он. Они быстро зашагали по раскисшей от ливня земле, туда, где собрались все жители острова.

Еще не доходя до большого засольного сарая, в котором укрылись женщины и дети, Трофимов услышал блеянье коз, похрюкивание свиней, мычание коров. «Откуда они здесь?» – удивился начальник поселка.

Навстречу ему из тени утеса вышел человек и торопливо доложил:

– Животные почти все сбежались сюда. Мы тут для них настоящий скотный двор организовали!

И помощник указал в сторону двух утесов, сходившихся углом.

В это время кругом закричали:

– Пароход! Пароход! Ура-а! Наши плывут!

Среди женщин послышался плач. Трофимов обернулся и увидел ходовые огни небольшого судна: это был китобоец «Шторм». У берега судно легло в дрейф. На мысе заметили, что оно не приближается и не удаляется. Люди притихли.

Трофимов громко сказал:

– Сейчас оттуда придут шлюпки.

На «Шторме» включили прожекторы. Яркие лучи света задвигались над морем, нащупывая берег.

– Какой это пароход? Большой? Сколько человек он может взять? – опрашивали Трофимова со всех сторон.

– Сейчас подойдут шлюпки, узнаем, – успокаивал Трофимов. Со стороны вулкана донесся нарастающий гул. Ощущение приближающегося несчастья сжало сердца. Это тягостное состояние продолжалось секунду-другую. Затем огромный взрыв потряс землю. В небо медленно поднялся огненно-дымный фонтан. Море отхлынуло от берега...

...Боты под командой Курилова и Сливы шли к берегу в свете прожекторов. Взрыв застал их на полпути. Матросы налегли на весла. Упругая волна воздуха ударила им в спину. Они инстинктивно попадали на дно, а когда вновь сели за весла, то увидели, что их отнесло назад почти к самому судну. Бот Курилова зачерпнул воды.

Черное небо над головой раскалывалось молниями. Золотисто-голубые, они ломаными стрелами бежали от горизонта, на миг освещая кипящее море, танцующие, как скорлупки, боты и китобоец. Остров горел.

– Греби! Налегай на весла!

У матросов словно удесятерились силы. Боты быстро приближались к берегу.

Первыми спрыгнули в воду Курилов и Слива, за ними последовали матросы. Слива крикнул:

– По два человека остаться на веслах! Держите боты, детки!

На берегу моряков встретил Трофимов:

– В первую очередь берите детей и больных.

– Ясно! – ответил Курилов и подхватил ближнего ребенка. Это была девочка лет шести. Обняв Курилова за шею, она, дрожа, прижалась к нему. Курилов вошел в воду. Передав девочку на бот, он вернулся на берег.

Моряки, построившись в живой конвейер, быстро и ловко передавали друг другу детей.

– Где товарищ Горева? – спросил Курилов начальника острова.

Тот ответил. Курилов разыскал Сливу:

– Принимай команду – и на бот! А я останусь здесь с тремя матросами.

– Есть!

Бот двинулся от берега к китобойцу, за ним второй. Они шли, освещаемые прожекторами «Шторма», и все люди на берегу и на судне следили за ними.

Боты благополучно достигли судна и без задержки повернули к берегу.

Тем временем огненная лава, наполнив котловину, лежавшую над поселком, устремилась к рыбозаводу. Она падала сверху огромными тягучими кусками, задерживалась на скале, оставляя клочья, ползла все ниже и, достигнув, наконец, деревянных построек рыбозавода, подожгла их. Постройки вспыхнули ярко, как сухая лучина.

Горева не замечала, как по ее щекам от нахлынувших чувств бежали слезы. Сейчас, когда помощь пришла, она вдруг почувствовала себя совсем слабой. Вдруг она увидела, как все ближе рвутся к радиостанции языки пламени от рыбозавода. Стоит ветру повернуть немного, и домик радиостанции вспыхнет, как бумажный. Радистка ничего этого не замечает, увлеченная работой. Нет. Нет. Спасение близко. Горева почти физически ощущала, как приближаются к острову пароходы. Вот они уже совсем близко от берега – транспорты «Искра», «Орочон», «Игарка», китобойная база «Приморье», пароход «Тобольск».

В эфире было тесно. Радистка не успевала принимать радиограммы. Москва давала распоряжение предоставить для вывозки людей с острова Дымного все необходимые средства. Хабаровск и Владивосток, Александровск-на-Сахалине и Петропавловск-на-Камчатке передавали капитанам судов приказы немедленно идти к Дымному...

Огонь подступил к радиостанции, и она загорелась. Горева с радисткой выскочили из домика, уже наполовину охваченного пламенем.

Откашливаясь от едкого дыма, Горева смотрела в море. Там было много огней. К острову подходили пароходы. По огням Горева насчитала семь судов. Среди них были китобойцы и база «Приморье».

3

Спасенных на острове людей китобойная флотилия доставила в Петропавловск.

Горева сидела в каюте Старцева и с увлечением говорила:

– Теперь ясно, почему киты в этом году не шли по знакомым нам дорогам на север, а встречались порою в самых неожиданных местах и даже кружили или возвращались на юг. Происходило это от начавшейся с весны активности вулканической цепи, которая здесь проходит. Другой причины, во всяком случае, пока не найдено. Что же произошло? Вначале проснулись подводные вулканы, затем последовало это извержение на Дымном. Киты оказались очень чуткими к малейшим изменениям в режиме вод. Для науки это чрезвычайно важное наблюдение.

Старцев внимательно слушал Гореву.

– Пожалуй, вы правы. Но что дальше? – спросил он.

– Надо полагать, что сейчас, когда вулканы стихли, киты пойдут по прежним путям.

– Мы получили несколько радиограмм с судов, находящихся на севере Берингова моря. Киты теперь там! – сказал ученый.

– Вот видите, – улыбнулась Горева. Беседа их окончилась поздно ночью. Нина вышла на палубу. На «Приморье» стояла тишина. Опершись о фальшборт, Горева смотрела на огни города, отражавшиеся в глубине бухты, на запруженный народом пирс. Становилось прохладно. Нина зябко повела плечами. После всего пережитого она была спокойна, но неожиданно почувствовала себя очень одинокой.

Нина ждала, ждала встречи с Орловым. Она видела его всего лишь дважды, и то мельком. Он, как и все китобои, был занят спасательными работами.

Горевой не хотелось идти в каюту, она смотрела, как моряки с китобойцев, помогавшие разгружать «Приморье», один за другим покидали базу. Все было кончено.

Слива уходил одним из последних. Заметив у борта Гореву, кутавшуюся в пальто, он хотел подойти к ней. Но в это время показался Орлов. Он вышел от Можуры. Нина негромко окликнула капитана. Это заставило Сливу отступить дальше в тень. Не желая этого, он попал в такое положение, когда человеку неловко обнаружить себя и уйти незаметно он тоже не может. Приходится оставаться на месте, быть невольным свидетелем встречи и разговора людей, не подозревавших о нем. Орлов остановился, удивленно спросил:

– Вы, товарищ Горева? Почему так поздно?

Нина, для которой сейчас, кроме Орлова, никого не существовало, подошла к нему и, взяв его за руку, тихо, с волнением проговорила:

– Я очень виновата, но...

Орлов выжидательно молчал, зная характер Горевой. На этот раз он ошибся. Она, не договорив, неловко его поцеловала. Орлов обнял девушку:

– Нина, моя дорогая...

Она ладонью зажала ему рот, что-то тихо сказала, Слива не разобрал, что именно. Потом Орлов и Горева прошли мимо него. Слива стоял, затаив дыхание. Вот они спустились по трапу на китобоец «Труд» и скрылись в темноте. Слива осторожно, на носках, дошел до трапа и почти бесшумно добрался до своего «Шторма», стоявшего рядом с базой. Боцман был задумчив. Он спросил у молодого матроса, стоявшего вахтенным:

– Ты женат?

– Нет, – явно удивился вахтенный этому неслужебному вопросу.

– А тебя какая-нибудь девушка любит?

Матрос подозрительно посмотрел на боцмана. Нет, тот был трезв.

– А любил ли ты, как Ромео? – продолжал Слива.

Решив, что боцман его разыгрывает, матрос грубовато ответил:

– Нет у меня никакой любви, что ты ко мне привязался?

– Не понимаешь ты еще ничего, – вздохнул Слива. – Любовь – это, брат...

Боцман не договорил и скрылся в темноте.

В приемной Дайльтона сидели секретари и с тревогой прислушивались к крику, доносившемуся из кабинета.

Когда президент входил в офис, у служащих его всегда было тревожно на сердце: Дайльтон мог выгнать каждого из них с работы...

– Ослы, тупицы, трусы! – кричал Дайльтон в своем кабинете. – Упустили момент, когда можно было легко расправиться с русской флотилией! Где были ваши корабли?

Дайльтон перегнулся через стол к сутулому офицеру в морской форме.

Тот, не глядя на президента, ответил:

– Суда находились в трех милях от острова Дымного.

- Черт вас всех возьми! – задохнулся Дайльтон и откинулся на спинку кресла. – Да что у вас? Может быть, уже наступило старческое слабоумие?

Речь шла о том, что капитаны американских военно-сторожевых кораблей запросили у русских на острове Дымном премию за спасение. Они хотели сделать бизнес. Русские отказались от помощи. И это расстроило все планы Дайльтона. Под видом спасения миноносцы могли бы войти в русские территориальные воды. А там стал бы действовать приказ: выпустить, пользуясь суматохой при землетрясении, одну – две мины в китобойную базу русских, потопить китобойцы.

Президент китобойной флотилии был вне себя оттого, что этот план провалился.

–- Мы не могли войти в законные воды русских, – сказал офицер, но Дайльтон резко прервал его.

– Плевал я на законы! – кричал он. – Законы писаны для дураков. А мы могли разом утопить всю китобойную флотилию большевиков и упустили блестящий случай...

– Если еще представится... – тихо сказал офицер.

– Может быть, вы сможете устроить новое извержение вулкана? – ехидно спросил офицера сидевший напротив него Гжеймс.

Офицер бросил яростный взгляд, но промолчал.

– Боже мой! Какие олухи! – качал головой Дайльтон. – Ах, какие олухи! В эту ночь, когда русская флотилия была у острова Дымного, ей можно было устроить могилу в два счета! А вы что?! Болтались в море и занимались фотографией. Да я вам за десять долларов дам альбом фотоснимков Камчатки и всех русских пароходов. Вы годитесь разве только для устрашения младенцев. Корабли обходятся нам в миллионы, а вы даже ни одного серьезного дела не можете провести сами, если вас не ткнуть носом!

Когда офицер вышел, Дайльтон свистящим шепотом сказал советнику:

– Большевики получили визы. Готовьтесь к обсуждению конвенции. Она должна быть составлена и принята по-нашему!

Гжеймс кивнул, встал, сделав движение к двери, задержался. Президент компании взглянул на него вопросительно.

– Вы что-то хотите мне сообщить, Гжеймс?

– Неприятную новость! – вздохнул советник. – Большевики арестовали нашего агента на флотилии «Приморье».

В кабинете стало тихо. Дайльтон сжал тонкие губы, потом, вскинув перед собой на столе руки, сжал их в кулаки с такой силой, что они побледнели:

– Этого еще не хватало! Неужели вы не могли подсунуть русским кого-нибудь поумнее идиота Свидерского?

Гжеймс не знал, что ответить и молча смотрел на своего патрона. Он еще никогда не видел его таким расстроенным.

1

Китобойцы один за другим подходили к базе. Каждый из них вел на буксире по три китовые туши. Закончился еще один трудовой день. Первые сумерки уже плотно легли на море, и оно как бы курилось голубовато-синей дымкой, которая становилась все плотнее.

Внезапно вечернюю тишину взорвал долгий басовитый гудок «Приморья».

Курилов подошел к Волкову.

– Что за сигнал?

Волков усмехнулся:

– Салют. Поздравляют нас с выполнением плана.

Гудки катились по воде, к далекому берегу. А там невидимые в темноте крутолобые сопки и ущелья откликались на них многоголосым эхом. К мощному басу «Приморья» присоединились гудки «Труда» и «Фронта». Суда переговаривались между собой оживленно и весело.

Волков взглянул на Курилова. Гарпунер стоял, крепко стиснув поручни мостика. Волков наклонился к переговорной трубке. Через секунду в общий хор кораблей влился голос «Шторма».

С палубы базы доносились приветственные крики рабочих.

Описав полукруг, оставляя за собой светящуюся дугу, китобоец подошел к «Приморью» и передал китов.

Трап «Шторма» осветился голубовато-золотистым лучом прожектора с базы. Моряки поднимались на «Приморье», щурясь от яркого света. Китобои аплодировали своим товарищам.

Грянул оркестр. Когда же Волков вступил на палубу базы, музыка стихла. К нему подошли Можура и Степанов.

– Поздравляю вас, – сказал капитан-директор. – Поздравляю с досрочным выполнением годового плана добычи китов!

Он крепко пожал руки всем стоящим вокруг китобоям. Степанов взял за локоть Курилова и подвел его к трибуне. На палубе стало тихо. Помполит вышел вперед.

Сотни людей стояли под звездным темно-синим небом, смотрели на маленькую, обитую кумачом трибуну.

Луч прожектора, скользнув по толпе рабочих, осветил оживленные лица и задержался на трибуне. Помполит стоял и спокойно смотрел перед собой, и только меж бровей у него залегли строгие складки. Команду «Шторма» он первой поздравил с трудовым успехом.

– Мы гордимся вами, товарищи! – сказал Степанов, и слова его потонули в шумных аплодисментах.

Михаил Михайлович поднял руку. Вновь наступила тишина. Стало слышно, как плещут у борта волны, как вздыхает море.

Темнота, яркие электрические лампочки, которые казались в быстро густеющем мраке медленно покачивающимися светлячками, море, затаившие дыхание люди – все это создавало особое настроение.

Глаза у всех светились радостью и счастьем. Гордо осматривался вокруг Курилов. Рядом стоял Журба – широкий, крепкий, сложивший на груди сильные свои руки, возле него поблескивающий живыми глазами Ли Ти-сян, тонкая, гибкая Мария Воинова. А дальше – спокойный Тнагыргин, большой, суровый Данилов. Сколько их собралось здесь, спаянных в одну дружную семью!

Степанов говорил о том, как вот здесь, в этих морях, открытых русскими людьми, многие десятилетия хищничали иностранные китобои, пока не пришли сюда настоящие хозяева, советские люди, которые развенчали дутый авторитет иностранных гарпунеров, посрамили величие замкнутой касты незаменимых специалистов китобойного промысла и доказали всему миру, что русские – отличные китобои. Никогда еще в истории китобойного промысла не было случая, чтобы один гарпунер за половину сезона добыл сто восемь китов, как это сделал советский китобой Курилов.

...Леонтий не помнил, как очутился на том месте, где только что стоял Степанов. Уцепившись за край трибуны, гарпунер вдруг со страхом почувствовал, что не сможет начать речь. Он взглянул на помполита, ища у него поддержки. Степанов улыбался и вместе со всеми громко бил в ладоши.

Леонтий вновь оглядел собравшихся на палубе базы людей. В первом ряду он увидел Ольгу. Она, счастливая, гордая, смотрела на него. И он сумел сказать всего лишь несколько слов.

Последние его слова были заглушены аплодисментами китобоев.

Когда кончился митинг, «Шторм» первым отошел от базы. Волков, Курилов и Слива снова стояли на мостике. Над ними развевалось шелковое полотнище вымпела.

2

Перед походом в северные воды Берингова пролива флотилия зашла в селение Тнагыргина.

Воспользовавшись неожиданной стоянкой, моряки съехали на берег. Журба и Ли Ти-сян направились к Захматовой. Стоял поздний вечер. С океана тянул холодный, мокрый ветер, сыпавший изморосью. Быстро густели сумерки. Сквозь синеву приветливо светились окна домиков. Сейчас их в селении стало около двух десятков.

Захматова встретила моряков так, словно не расставалась с ними на многие годы. Она просто и приветливо сказала:

– Наконец-то и Ли Ти-сян навестил меня. Ну, проходите, садитесь.

Ли Ти-сян смотрел на Елену Васильевну и с огорчением отмечал на ее лице морщинки, кое-где поблескивающую седину.

– Завтра приду к вам на флотилию, – говорила Захматова. – Посмотрю, как вы там живете.

– Твоя мадама ходи наша парохода плавай, – проговорил китаец.

– Ишь ты, – Захматова улыбнулась. – Нет, моряка из меня не выйдет, а ты, товарищ Ли Ти-сян, меня мадамой не называй. Мадамы были до революции. Зови меня или товарищем, или Еленой Васильевной.

– Холосо мада... товалиса, – смутился Ли Ти-сян.

– Вот так-то, – Захматова позвала: – Ваня, а ну иди сюда. Знакомься с Ли Ти-сяном.

Из комнаты вышел мальчик. Он уже не походил на прежнего застенчивого малыша, каким видел его боцман три года назад. Ваня вытянулся, повзрослел и смотрел на моряков без прежнего смущения. Он быстро подружился с Ли Ти-сяном, и тот потянулся к мальчику. Скоро они так увлеклись каким-то своим разговором, что Захматова не без некоторой нотки ревности в голосе сказала Журбе:

– Ишь, как скоро сошлись. У тебя, товарищ Ли Ти-сян, есть секрет, как находить дорогу к сердцу мальчишек.

– Его моряка буду, охотника китов бить, – засмеялся Ли Ти-сян и с теплотой посмотрел на Ваню: – Твоя хочу мало-мало пушка стреляй?

– Смотри ты, гарпунера нового нашел, – расхохоталась Захматова. – Нет, ты мне его морем не соблазняй. Он у меня будет радистом.

Мать лукаво смотрела на сына. А Ваня, который долгие часы проводил на радиостанции селения, наблюдая работу радиста, сейчас растерянно посмотрел на мать. Конечно, он много говорил о том, что будет радистом, когда вырастет. Но кто в детстве не мечтает о десятках профессий, интересных, заманчивых? Вот и Ваня, послушав Ли Ти-сяна, который, так забавно коверкая слова, рассказал об охоте на китов, загорелся стать таким же, как его отец Тнагыргин. Упрямо тряхнув своей черной головой, мальчик сказал:

– Буду как папа!

– Ого, – мать с любовью смотрела на сына. Вскоре пришел Тнагыргин. Журба и Ли Ти-сян не стали больше задерживаться, хотя хозяева настойчиво оставляли их ужинать. Моряки видели, как вспыхнули глаза Елены Васильевны при появлении мужа, как расцвело, разрумянилось ее лицо, и не хотели мешать радости их встречи после долгой разлуки.

– Мы завтра увидимся на базе, – сказал Журба, а Ли Ти-сян просительно добавил:

– Приходи, мадама, сына бери, моя ему все показывай буду...

– Ладно, придем, мадама, – передразнила Захматова. – Придем...

Моряки вышли на улицу. Их охватила мокрая холодная ночь. Медленно побрели они к берегу, думая о только что оставленном домике, полном уюта, о семейном счастье. Догадываясь, что у Ли Ти-сяна мысли такие же, как и у него, Журба сказал:

– Не унывай, друг. Жизнь у нас прожита...

– Чего твоя так говори? – рассердился Ли Ти-сян. – Наша буду много живи, холосо живи...

– Верно, Лешка, –согласился Журба. – Сболтнул и что-то лишнее. Видно, погодка сердце мокрым языком лизнула. Будем мы с тобою жить много и хорошо, будем всегда товарищами. Верно?

– Твоя говори правду, кэга![61]

Они прибавили шаг. В темноте зовущими маяками горели огни флотилии... Друзья больше не замечали ни холода, ни ветра. Они шли на родные суда...

3

По широкой улице Виктория-авеню с ярко-зелеными подстриженными газонами и деревьями, гудя сиренами и шипя тугими узорными шинами, мчатся автомобили.

У подъезда одного из белоснежных особняков, по стенам которого вьется плющ, а на флагштоке пламенеет флаг Советского Союза, тормозит многоместный лимузин.

Тотчас около него появляются полицейские. Из автомобиля выходят Северов, Курилов, Горева и другие члены советской делегации международной конференции по китам. Они приехали из гостиницы в посольство. Их окружает толпа фоторепортеров. Вспыхивает магний, щелкают затворы аппаратов. Чаще фотографируют Гореву и Курилова. Северов смеется:

– Ну, Курилов, теперь тебе домой нельзя возвращаться.

Советские делегаты улыбаются, вспоминая заметку в утренней газете, в которой говорилось о том, что знаменитый советский гарпунер Курилов прибыл на конференцию с секретарем-любовницей.

– Мерзость! – говорит Леонтий. – Всякую чушь пишут!

Делегаты пробиваются сквозь стену репортеров и входят в здание. Их встречают посол и торговый представитель. Пожимая руки соотечественникам, посол говорит:

– Как приятно встречаться с советскими людьми. Дышать становится легче. Как будто свежим ветерком подуло. А тут, товарищи, душно, очень душно...

– Какая здесь затхлая атмосфера, вы почувствуете на конференции, – улыбается торгпред и приглашает делегатов к столу.

Международная конференция начнет свою работу через несколько дней. Советские делегаты еще и еще раз перечитывают материалы, обсуждают свои предложения. Предстоит упорная и трудная борьба. Торгпред предупреждает:

– Все иностранные делегаты будут много и напыщенно говорить о великом значении конвенции, которая позволит сберечь от истребления китовые стада, будут пространно рассуждать о неукоснительном соблюдении принимаемых правил. Это не должно вас обмануть.

– Но их большинство, и они любое свое предложение могут провести, не считаясь с нами, – озабоченно говорит Горева.

– Нет, – качает головой посол, – иностранные делегации с тревогой ждут, что скажете вы. Общественное мнение играет большую роль. А оно, несомненно, будет на нашей стороне. О наших предложениях уже известно в печати. Посмотрите, что пишут газеты самых различных направлений, – он указал на груду газет на столе.

– Опять какая-нибудь пошлость, – брезгливо морщится Горева.

– Нет, – посол берет одну из газет, – эта газета левого направления, она симпатизирует нам. Имейте в виду, что после установления наших дипломатических отношений с Америкой все больше усиливается интерес американского народа к стране строящегося социализма. Вот послушайте, что пишет газета: «Сейчас все частные китобойные компании ведут хищнический промысел. Принятие международной конвенции в той редакции, которая ими предложена, явится для них удобной завесой, скрываясь за которой они будут продолжать свой промысел в зонах размножения китов. Советские китобои предлагают прекратить охоту на серых китов, летние пастбища которых находятся в их водах. Советские гарпунеры не стреляют по редкому гренландскому киту. Мы призываем всех китобоев мира делать то же самое. На каждом плавучем заводе должно быть не менее двух инспекторов для наблюдения за китобойным промыслом, чтобы обеспечить круглосуточное контролирование работы. Аналогичное инспектирование должно быть обеспечено на каждой береговой станции. Необходимо установить контрольные цифры промысла китов, выше которых убой должен быть запрещен. Необходимо также ограничить сроки промысла. Гарпунеры и команды плавучих заводов, береговых станций и китобойцев приглашаются на таких условиях, что их заработная плата зависит от выполнения правил принятой конвенции, от породы и величины, а не только от количества убитых китов. Никаких видов оплаты гарпунерам не производить за поимку кормящих самок или молочных китов и в каждом случае нарушения этого правила штрафовать, а при повторении – увольнять со службы с долголетним запрещением работать на китобойцах...»

– Правильно, очень правильно! – восклицает Горева. – Вот это честно, справедливо!

– Как видите, мы не одиноки, – улыбается посол. – А вот другая газета. Она финансируется компанией Дайльтона. Сегодня в ней опубликован проект предложений американской делегации. Послушайте.

Посол развертывает газеты и читает предложения, которые американцы намерены внести на рассмотрение конференции. Советские китобои слушают внимательно. Северов делает заметки в своем блокноте. Горева несколько раз порывается что-то сказать, но Северов удерживает ее. Когда посол откладывает газету, она горячо, с возмущением начинает говорить:

– Все эти предложения малозначительны и неточны и, если их принять, то это значит позволить китобоям вести еще более хищнический промысел.

Северов и торгпред такого же мнения. Горева продолжает:

–– Вот в третьем пункте у них запрещается ловить или убивать молодых китов и сосунков. Это очень хороший пункт, и наша делегация его полностью одобряет...

– Он есть в наших предложениях, только несколько в другой редакции, – замечает Северов.

– Но в американских предложениях есть девятый пункт, – говорит Горева. – В нем точно указаны в футах и метрах размеры промысловых китов. Животных же меньших размеров запрещается ловить или убивать. Взгляните на эти цифры. Они звучат убедительно. Однако нам ясно, что они неудовлетворительны. Контрольные размеры китов, не подлежащих убою, занижены. Девятый пункт противоречит пункту третьему. Девятый пункт практически разрешает убой неполовозрелых китов – голубых, финвалов и кашалотов... Возьмем для примера раздел «а» пункта девятого. Здесь записано, что запрещается убивать синего кита менее семидесяти футов. Но это же размер неполовозрелого кита. Такая же картина по всем разделам.

– Эти исключения развязывают руки китобоям, – поддерживает Гореву торгпред, – и китобои получают возможность снова охотиться за молодыми китами во всех зонах – запретных и открытых. При этом, конечно, не может быть и речи о восстановлении китовых стад. Наша делегация должна настаивать на принятии самых строгих мер для охраны молодых китов и кормящих самок, и прежде всего кашалотов, подвергающихся в последнее время наибольшему истреблению, в особенности у японских островов.

– Как видите, работа вам на конференции предстоит большая, – говорит посол. – Правда на нашей стороне, и поэтому действуйте смело, напористо. Приготовьтесь и к различным провокациям. Вот сегодня в одной из газет опубликована статья Отто Грауля.

– Грауля? – разом переспрашивают китобои.

– Да, – кивает посол. – Он теперь капитан-директор китобойной флотилии «Аризона». Слушайте, что он пишет: «Я был весьма удивлен, узнав о предложениях русских китобоев. Большевики пытаются обмануть общественное мнение. Они умышленно выступают с весьма острыми требованиями, чтобы за ними скрыть свое хищническое истребление китов. Большевики бьют китов всех без разбора. То же самое они заставляли делать нас, иностранных гарпунеров, а когда мы отказались, угрожали нам. Мы вынуждены были бежать из России. Капитан-директор Ямага уже сообщал, что застал советский китобоец «Шторм» с тушами китовых детенышей...»

– Какая мерзость! – глухо произносит Северов.

– Вас, честных людей, будет мало на этом международном совещании, – предупреждает посол. – Остальные – это хозяева китобойных фирм и флотилий или подставные лица. Один Дайльтон держит больше шестидесяти процентов акций норвежских китобойных компаний. Неужели он пойдет добровольно на сокращение своих доходов? Повторяю, вы проведете важную работу. Сделайте первый шаг – самый трудный. На следующем международном совещании по китобойному промыслу, надеюсь, будет легче.

– Ну нет, – смеется Курилов. – Сюда я больше не ездок!

Делегаты оживляются.

– Чуть не забыл! – говорит посол – Пришла почта из Союза.

Посол раздает всем письма, а Курилову вручает два:

– О вас больше всех скучают дома. И здесь есть знакомые.

– Знакомые? Здесь? – удивляется Леонтий.

– Да, – кивает посол. – Олафа Нильсена знаете?

– Нильсен? – переспрашивает Северов. – Мы все его знаем. Он был у нас на «Труде» гарпунером, а потом уехал и больше не возвращался и не писал, словом, исчез.

– Вот он-то и написал письмо вам, – подтверждает посол и протягивает управляющему трестом конверт. Северов вскрывает его. На маленьком листке бумаги нацарапано: «Из газет я узнал, что вы здесь. Очень хочу вас видеть. Пытался встретиться с вами, но это оказалось невозможным из-за полисменов. Вид у меня такой, что и близко к подъездам не подпускают. Напишите, где я могу вас встретить. Мой адрес: «Блэк-парк, 17-8. Олаф Нильсен».

– Не ловушка ли тут? – спрашивает Северов.

– Не думаю, – качает головой посол. – Нильсен давно здесь живет. Все пытался получить визу в норвежском посольстве: хотел выехать на родину или же к нам. Но в визе ему отказали. Вот он тут и обитает, нищенствует. Поезжайте посмотрите.

– Едемте все вместе, – предлагает Горева.

– Едем, – решает Северов.

– Возьмите такси, – предупреждает посол. – Появление машины советского посольства на окраинах города может вызвать ненужные толки.

4

Северов, Курилов и Горева едут в предместье Вашингтона. Автомобиль мчится куда-то на северо-запад. Быстро мелькают благоустроенные кварталы с белыми в глубине садов особняками, с причудливыми фонтанами.

Потом тянутся кварталы двух- и трехэтажных деревянных домиков с подслеповатыми окнами, с промасленной бумагой вместо выбитых стекол, с облупившейся штукатуркой, из-под которой, как ребра, виднеется дранка. Мрачно стоят и закопченные кирпичные дома тюремного вида.

Здесь уже нет ни зелени, ни фонтанов. На балконах и подоконниках, в открытых дворах сушится цветное тряпье. По улицам бродят понурые люди, бегают оборванные ребятишки. И тут же лезут в глаза яркие плакаты. На рекламе изображены розовощекие джентльмены с широкой улыбкой и белыми зубами, длинноногие полуобнаженные девушки с голубыми мечтательными глазами, пухлые малыши.

На фоне страшной нищеты окраин города все это выглядит нелепо. Курилов отворачивается.

Шофер вдруг тормозит. Впереди по дороге движется похоронная процессия. На стареньком разбитом автомобиле, который, казалось, вот-вот развалится, стоит гроб с бумажными цветами, обитый марлей. За гробом идут несколько негров с опущенными головами.

Шофер сворачивает в первый переулок и. объехав процессию, выбирается на шоссе.

Несколько минут езды – и машина останавливается у каменной ограды кладбища с металлической фигурой Христа над воротами. Краска с нее смыта непогодой. Из калитки навстречу машине выбегает привратник. На его широких плечах болтается старый заплатанный пиджак. Правый глаз закрыт черной повязкой.

Первым из машины выходит Курилов. Он сразу же узнает в привратнике Нильсена.

– Олаф Нильсен! – говорит он, пораженный.

Нильсен глядит на гарпунера, не узнавая, потом восклицает:

– Курилофф, мистер Курилофф! О-о-о! Вы приехали ко мне?

Он растерянно оглядывается и совсем теряет дар речи, когда узнает Северова и Гореву. Долго молча жмет он руки советским китобоям. Его морщинистое изможденное лицо покрывается пятнами. Потом радушно приглашает китобоев к себе.

В небольшом покосившемся домике, стоящем за воротами, Нильсен занимает одну комнату. В ней стоят прогнувшаяся железная кровать, стол, стул. Под кроватью виднеется железный сундучок.

Почти ничего не осталось от прежнего Нильсена в этом старом, усталом человеке.

– Что с вами случилось? – спрашивает бывшего гарпунера Северов. – Почему вы не приехали из Гонолулу к нам обратно? Разве вы были чем-нибудь недовольны?

– О нет, мистер капитан! – качает головой Нильсен. – Я совершил колоссальную ошибку, что послушался Отто Грауля. Сердце мое чувствовало, что в Гонолулу мне будет плохо, но я все-таки дал себя уговорить. Когда я приехал в Гонолулу, со мной произошло страшное несчастье...

В фешенебельном ресторане «Голубой кит», лучшем в Гонолулу, развлекались съехавшиеся на отдых гарпунеры. Ярко горели, переливаясь, хрустальные люстры.

Нильсен в новой тройке сидел с Граулем за столом, уставленным винами и блюдами.

Охмелевший норвежец довольно жмурился. Выл саксофон, ему вторила скрипка. Бесшумно и плавно скользили официанты.

Нильсен затягивался сигарой, выпуская голубоватый душистый дым, и слушал Грауля и своих новых знакомых. Это были известные гарпунеры – Джон Стидинг, Август Нардвинг, Хин Хольм и Давидсен. Они говорили с ним, как со старым товарищем. Нильсен был счастлив. Невдалеке сидел президент Союза гарпунеров Никольсон.

«Русские молодцы, что сделали меня гарпунером, – думал Нильсен. – Вот вернусь я к ним, так еще больше набью китов. А быть может, и совсем у них останусь. Да, да, останусь».

Мысли Нильсена прервал Грауль. Он был совсем трезв. «Что-то мало пьет и все кого-то ищет глазами. Наверное, девчонку». Нильсен засмеялся. Грауль, осклабившись, наклонился к нему:

– Идем-ка в номер. Нас хочет видеть один человек!

– Да ну его! Потом! – отмахнулся Нильсен, но Грауль был настойчив.

Нильсен неохотно поднялся и направился за ним.

В номере был не один человек, а трое. Они сидели и, когда Нильсен переступил порог, внимательно взглянули на него. Нильсену это показалось подозрительным. А когда заговорил Грауль, Олаф сразу же отрезвел.

– Вот что, Нильсен, – сказал Грауль, и голос его зазвучал зло. – Разговор у нас с тобой небольшой. Ты сейчас должен поклясться, что, вернувшись к большевикам, будешь делать то, что я буду приказывать.

– Ты что, Отто? – изумился Нильсен. – Это плохая шутка.

– У нас мало времени. Вот, подпиши это. – Грауль подвинул к Нильсену лист исписанной бумаги.

Олаф быстро прочитал и изумился. Это был текст клятвы в том, что он, Олаф Нильсен, во всей своей дальнейшей работе на флотилии «Приморье» будет подчиняться распоряжениям Грауля и всячески вредить русским с целью срыва китобойного промысла.

Гарпунер оторопел. Буквы исчезли перед глазами. Стены роскошного номера будто раздвинулись, и Нильсен увидел базу «Приморье», «Фронт», Турмина, Степанова, дядю Митю, услышал их голоса...

Благодарность к этим людям горячей волной наполнила его сердце. Ведь они, эти русские, сделали его гарпунером, им теперь не гнушаются знаменитые гарпунеры. И он, Нильсен, должен вредить русским! Они ждут его, чтобы он и дальше по-ударному бил китов, а от него требуют предательства! Нет, Олаф никогда не будет врагом русских! И этот наглый щенок Грауль смеет требовать от него такой клятвы! Не бывать этому! К черту Гонолулу! Скорее во Владивосток! Все рассказать Степанову, дяде Мите, всем русским.

– Ну! – грубо крикнул Грауль. – Подписывай!

– К черту! – Нильсен отшвырнул от себя лист и повернулся к двери.

Грауль поднял руку и щелкнул пальцами. Прежде чем Нильсен успел сообразить, что происходит, его ударили чем-то тяжелым по голове. Но удар пришелся вскользь. Он пытался вырваться из грубо обхвативших его рук я вдруг почувствовал в правом виске резкую боль. Что-то горячее залило его лицо. Нильсен потерял сознание.

– А, черт! – выругался Грауль. – Испачкали ковер, не могли аккуратнее. Убрать его!

Носком лакированной туфли он ударил Нильсена, лежавшего ничком с залитым кровью лицом.

Олафа вытащили в коридор, а оттуда по черной лестнице во двор к закрытой машине. Бросив тело гарпунера на дно, убийцы сели в машину.

Машина долго мчалась по освещенным улицам Гонолулу, потом вырвалась на окраину города и понеслась по узкой боковой дороге. Проскочив пальмовую рощу, она оказалась на берегу моря.

Берег был пустынным. Где-то в темноте волны яростно бились о скалы. Тело Нильсена вытащили из машины.

– Мертв? – спросил Грауль.

– Я бью наверняка! – засмеялся низенький человек. Тело Нильсена раскачали и бросили со скалы в море.

Послышался глухой всплеск. Постояв минуту и убедившись, что все тихо, люди сели в машину, и она, взвыв мотором, повернула от берега...

Нильсен дрожащими руками распечатывает пачку сигарет, закуривает. Жадно затянувшись, продолжает:

– Меня ударили чем-то тупым и сбросили в воду, но я успел от холода прийти в себя и выбрался на берег. Темнота спасла меня. Но, зная, что оставаться на Гавайях опасно, я этой же ночью пробрался в порт. Какой-то врач сделал мне операцию, удалив поврежденный глаз. У меня были заработанные у вас деньги. Остаток их я отдал боцману американского фруктовоза, готовившегося к выходу в море. На этом пароходе я добрался до Сан-Франциско. Пытался получить разрешение, чтобы возвратиться в вашу страну, но мне сказали, что выдать разрешение может лишь норвежское посольство. И вот я приехал сюда и стал ходить за визой. Мне все отказывали, и я понял, что кто-то очень не хочет, чтобы я вернулся к вам. Я пытался устроиться на любое китобойное судно, но меня не хотели брать. Не удалось мне и на родину вернуться. Я стал нищим и, чтобы не умереть с голоду, сделался уборщиком на этом негритянском кладбище.

Нильсен печально усмехается:

– Это черная работа. Никто из американцев, белых, не согласился бы на нее.

Все смотрят в окно. За ним виднеются унылые ряды заросших могил.

– Все время, когда я один, когда хожу или работаю, все вспоминаю о том, как я был у вас, вспоминаю дядю Митю, – говорит Нильсен. – То было счастливое время, поверьте! – Он вздыхает. – А теперь жизнь моя кончена. Я вот себе подыскал местечко тут. Пусть меня здесь похоронят...

Нильсен умолкает, и его единственный глаз блестит от слез. Олаф смущенно вытирает его застиранным платком. С трудом он пытается улыбнуться и спрашивает:

– Вы, Курилофф, хорошо теперь бьете китов?

– Хорошо, – отвечает за гарпунера Северов.

К воротам подходит похоронная процессия. Нильсен торопливо встает, крепко пожимает руки советским китобоям:

– Спасибо, спасибо, что навестили! Теперь я совсем счастлив. – Он извиняется и невесело шутит: – Меня ждут клиенты. Пойду делать свой бизнес.

Советские китобои возвращаются к машине. Всю дорогу они молчат, думая о Нильсене, о его судьбе. И еще они думают о том, чтобы скорей прошла конференция. Скорей бы вернуться домой, ощутить на лице ветер родного моря, шум волн у родных берегов.

Владивосток – Хабаровск – Магадан.