∀поллон против Олимпа

Захлопнув рот, Ленка повторно сконцентрировалась, и струны проступили.

Успокоив их звучание ладонями, пифия Афиногенова погрузила мир в очередной стоп-кадр.

Парень вышел из тела Афины, вынося из её рук попутно и чашу.

— Никогда такой жути не видела, — выдохнула Ленка. — А с ней ничего не случится?

— А что с ней случится?! — удивился Ромашкин. — Я чуть не выронил, но вот, удержал.

— Я не про чашу, а про неё, — Ленка указала на Палладу.

Аполлон бережно поставил чашу на постель.

— Да ничего с ней не произошло, слияние типа. Ну, пару шагов сделала и замерла. Нам надо спешить, пока ты опять не устала. Кирилл рассказал, что эти вот сеансы отнимают у тебя энергию. Я отволоку эту бабу куда-нибудь, а потом решим, как действовать дальше. Есть идея всё-таки попробовать воздействовать на чашу твоей кровью.

— Хорошо, только не задерживайся.

Обхватив Афину за талию, Ромашкин пожелал очутиться на утёсе. Перенеслись.

— Круто, — прошептал студент, и придумал новый пункт назначения.

«Олимп» звучало абстрактно, поэтому Аполлон заказал появиться на Олимпе, притом возле Зевса. Туда и попал.

Пиршественная зала поражала размерами и роскошью. Мрамор, золото, золото, мрамор, россыпи драгоценностей по углам, пирующие боги. Точнее, скульптурная композиция «Пьянка олимпийцев». Зевс как раз собирался осушить кубок.

Оставив Афину напротив Тучегонителя, Ромашкин пробежался до столов, схватил яблоко, вернулся к верховному богу, вытащил из его руки кубок и вложил яблоко.

Посмотрел на содержимое кубка. Понюхал. Манящий запах. Пригубил.

Вкусно!

Вот это напиток богов! В голове взорвался фейерверк удовольствия, по сосудам стремительно растеклась блаженная нега и тёплым коконом обняла тело. Радость бушевала в душе Ромашкина, словно самый свирепый шторм. Спала пелена с глаз: мир стал простым и прекрасным, все заботы оказались мизерными затруднениями, не имеющими значения.

«Стоп! Да это же тот самый нектар, о котором рассказывал Омерос!» — дошло до Аполлона.

В панике Ромашкин пожелал перенестись к подруге.

— Ты что так долго! Я больше часа тебя жду! — Ленка накинулась на Аполлона с кулаками, но резко осадила.

Парень словно в истукана превратился! Он медленно-медленно поднимал руки с золотым кубком и неторопливо выпучивал глаза.

Пифию Афиногенову осенило: неугомонный Полька махнул нектара. Впрочем, в кубке ещё было много.

— Как не вовремя! — Ленка досадливо топнула. — Почему я не прыгнула с ним?

— Действительно, почему? — в комнате появился Аид.

Испуганная пифия не сразу разглядела в чертах его лица физиономию Кирилла, слияние «бога из машины» и владыки подземного царства было более полным, чем Полькино с Афиной. Может быть, из-за того, что Кирилл был здешним «отцом-основателем», а возможно, Аид и он были ближе физиономически.

— К чему этот маскарад? — произнесла Ленка.

— Мне кажется, так страшнее, — пояснил Кирилл, подходя к Ленке, но понятнее не стало.

Студентка ждала продолжения. «Бог из машины» сказал:

— Осваиваю открытие Аполлона. Но не суть. Из услышанного на собрании богов получается, вы здесь крепко застряли. Может быть, навсегда.

Кирилл развёл руки в стороны. В правой блеснул меч.

— И, возможно, это к лучшему.

XLII

Онегину пришло извещение,

что заболел его дядя.

Из школьного сочинения

Хотелось верить, мол, неудачная шутка, тупой розыгрыш, дурная игра... Что-то в глазах Аида-Кирилла подсказало Ленке: бояться действительно надо. Пифия Афиногенова сделала первое пришедшее на ум, — схватила тормозного Аполлона за руку и перенеслась с ним на всё тот же утёс.

Но это был предсказуемый пункт назначения, поэтому она тут же пожелала очутиться в храмовом зале, где начались её местные приключения.

Материализовавшись возле круглого камня, Ленка поняла, что именно здесь познакомилась с «богом из машины», или, как он ещё тогда представился, «богом без имени». Может быть, это собьёт его с толку?

Девушка паниковала, Аполлон пучил удивлённые глаза, всё это не добавляло преимущества в прятках с сошедшим с ума Кириллом.

«В келью Писистрата!» — сообразила Ленка.

Юный жрец отсутствовал. Оно и к лучшему. Студентка сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь сообразить, что делать дальше.

— Ёлки-палки, чаша! — воскликнула она.

Злополучная чаша осталась на ложе.

Напротив девушки появился Кирилл в теле Аида. В одной руке — меч, в другой — Зилин артефакт.

— Лена, брось валять дурака. Я же говорил, от меня не скрыться.

— Что тебе нужно?

— Защитить мой мир.

— Это не твой мир.

— Как сказать, — усмехнулся Кирилл. — Я здесь на несколько эпох дольше прожил, чем там... Вы убиваете мой мир. Не для того я его воплощал, чтобы вы его развалили в считанные дни.

— Но мы не нарочно, и притом перестали! — возразила Ленка.

— И больше так не будете, ага. — Недобрая улыбка не сходила с лица «бога из машины». — Детский сад, штаны на лямках.

— Ты уверен, что нам не вернуться? Мы ещё не пробовали мою кровь. Может быть, Полькину...

— В прошлый раз твоя кровь расколола чашу. И вы явились сюда. Ваши нити жизни исчезли из полотна здешних судеб. Меня это устраивает. Но твой дружок придумал, как оказывать влияние на события, забираясь в чужие тела. Это неприемлемо.

— Ну, значит, мы этого делать не будем.

— Детский сад, — раздражённо повторил Кирилл.

— К чему ты ведёшь? — спросила студентка, заранее зная ответ.

— Вас надо уничтожить.

Кирилл размахнулся мечом, но вперёд шагнул Аполлон и, отклонив кубком клинок, от всей души пробил справа в лицо Аиду-Кириллу.

Две ипостаси упали с разной скоростью — «бог из машины» и владетель царства мёртвых разделились. Меч отлетел в одну сторону. Чаша — в другую. Ленка зажмурилась, но звона разбитой посудины не услышала. Чаша прогромыхала по полу и остановилась.

Поверженный Кирилл застонал. Аполлон с тоской посмотрел на опустевший кубок:

— Нектарчик жалко...

— Не вздумай его пить, — произнесла Ленка. — Перебори себя. Я знаю, что говорю.

— Пила?

— Побольше, чем ты. Меня всю ночь штырило, а потом такая тяга была, чуть не самоубилась.

— Я только продегустировал, и тут такое началось!

«Бог из машины» попробовал приподняться на локтях, не получилось.

— Возьми чашу, — попросил Ромашкин подругу, подходя к Кириллу.

Наклонился к дяде и сказал:

— Видать, ты совсем крышняком двинулся, пока за этим безобразным миром наблюдал.

— Он не безобразный! — с ненавистью ответил Кирилл. — Безобразным вы его сделаете.

К Аполлону присоединилась Ленка.

— Держи его и не отпускай, — сказал ей студент, хватая Кирилла за руку.

Теперь пожелай Кирилл улизнуть, студенты последовали бы за ним.

— И ты убил бы племянника? — поинтересовался Ромашкин.

— Я видел и переживал такое, по сравнению с чем твоё убийство — лёгкий проступок. Здесь отцы жрут детей на завтрак, а дети низвергают отцов в Тартар. И ради чего? Ради власти. Так что для сохранения ткани бытия можно взять грех на душу.

— Мотай на ус, дядя, — проговорил Аполлон. — Если ты ещё раз поднимешь руку на меня или Лену, я тебя такими матами покрою, что эту землю в клочья растрясёт, понял?

— А не Полька, так я, — добавила пифия.

— Понял, — простонал «бог из машины».

— Ага, по-твоему, у нас тут, вроде как, патовая ситуация, — продолжил Ромашкин. — Рано или поздно Ленке надо будет снова запустить время, ей придётся отдохнуть, а меня одного будет легче обезвредить. Возьмёшь в плен меня, её, убьёшь или заткнёшь рты. Отсрочка, в общем.

Кирилл отвёл взгляд — Аполлон угадал ход его мыслей.

— На этот счёт у меня есть свеженький маленький планчик, — ласково сказал студент, и они втроём очутились в пиршественных чертогах славного Олимпа.

Прямо на широком столе, за которым сидели боги.

Схватив ближайший кувшин, Ромашкин стал вливать нектар в рот Кирилла. Дядя сопротивлялся, но глотнул-таки как следует и задеревенел.

Ленка как следует удивиться не успела. Слезла на пол, огляделась.

— Неуютно тут, — сказала она.

— Гигантомания и роскошь. — Аполлон спрыгнул со стола. — Знаешь, чего я никак не пойму в этой всей твоей Элладе?

— Ну?

Парень показал в сторону замерших олимпийцев.

— Вот они, вроде бы, все бессмертные боги, живут чёрт знает сколько веков, но почему они ведут себя, как люди? Страстишки, пьянка, потрахушки. Это должно было рано или поздно наскучить, верно?

— Верно. — Ленка приблизилась к Зевсу, Гере и стоящей перед ними Афине. — Я согласна с теми исследователями, которые пишут, что древние божества отражали представления людей о том, как должны жить сильные мира сего. Хорошо хоть мы с тобой не попали в скандинавские мифы. Там ещё ядрёней... А прикольно ты придумал!

— Что?

— Афина очнётся тут, с пустыми руками. — Пифия Афиногенова помахала Аполлону чашей, лукаво улыбаясь. — Сцена будет из забавнейших.

Ромашкин подошёл к подруге.

— А может, мы ей оставим пока чашу-то?

— Зачем?!

— Как-то же она нашла её у тебя в комнате, — пояснил Аполлон. — Я давал ей свою половинку чаши посмотреть. Афина явно умеет находить предметы, которые были в её руках.

— А! И она снова её отыщет, — догадалась Ленка. — Но вдруг они решат её уничтожить?

— Хм... — Парень явно не предусмотрел такой возможности. — Ну, как говорится, эврика, чё! План такой: мы хватаем нашего друга и кувшин нектара, прячемся где-нибудь подальше, потом ты запускаешь нормальный ход времени и отдыхаешь, а я возвращаюсь, вселяюсь в кого-нибудь из этой шайки, пророчу им, дескать, берегите чашу, а то всё накроется медным тазом, возвращаюсь к тебе, вовремя подпаиваю Кирилла, жду твоего пробуждения.

— А потом?

— Потом берём чашу и пробуем капать твоей кровью.

Ленка поглядела на него, как на дурачка:

— А почему не сейчас же?

— Что-то я не хочу рисковать и проводить опыты, пока здешнее время стоит на паузе. А если запустишь — тебя сморит сон, так ведь?

— Угу. — Девушка почесала лоб. — Сложноватые у тебя расколбасы.

— Или представь, что из-за твоей крови возникнет вообще какая-нибудь новая ситуация. Я не знаю, ну, всё запустится быстрее, чем раньше. Или мы снова, не дай бог, провалимся поодиночке неизвестно куда. И ты такая спящая красавица плюхнешься на обеденный стол какому-нибудь циклопу.

— Убедил. Но в этот раз будем держаться за руки, а не за чашу.

— Разумеется! — Аполлон обнял Ленку. — И лучше попробовать этот сатанинский ритуал не где-нибудь, а в Крыму. Для сюжетной, так сказать, завершённости.

Ленка вложила чашу в руки Афине Палладе, и студенты вернулись к медленно садящемуся на столе Кириллу.

— Где отсидимся? — поинтересовалась пифия.

— Ещё у одного любителя нектара. Он за чарку этой высшей гадости мать родную продаст.

Прихватив с собой кувшин зелья и «бога из машины», Ленка и Аполлон прибыли в жилище Омероса.

Грустный хозяин сидел в одиночестве. Ромашкин, который так и не расстался с золотым кубком, налил в него нектара и поставил перед Омеросом, потом быстро проверил дом, никого не было. Похоже, своенравная Клепсидра удрала в очередной раз.

Аккуратно налив в горло Кирилла ещё нектара, Аполлон выбрал одну из комнат с удобным ложем, привёл туда Ленку.

— Тут и отдохнёшь, пока я хвосты занесу, лады?

— Лады. Только будь осторожен.

— Обещаю. О, стой! Подожди!

Ленка, которая уже собралась запустить «нормальное» время, вопросительно посмотрела на друга.

— Слетаю, верну Аида на Олимп. Меньше будет вопросов, согласна?

— Давай.

Через полминуты Ромашкин вернулся и поцеловал Ленку в лобик:

— Зажигай!

Пифия Афиногенова уже привычно сконцентрировалась на струнах и мысленными касаниями заставила их звучать. Мир ожил.

Бережно уложив девушку на кровать, Ромашкин дождался, пока она уснёт и вернулся к Омеросу.

Сказитель всё ещё вздыхал о чём-то своём, и Аполлон захотел привлечь его внимание, но тут понял, что остаётся невидимым и неслышимым!

— Ну, ты и дурак, — «похвалил» себя Ромашкин.

Тем временем, Омерос самостоятельно узрел кубок, стоящий на столике, и расцвёл, как кипарис:

— О, боги, светлые боги! Какой великолепный дар! Вы не оставили старика!

Судорожно и жадно потянувшись за выпивкой, сказитель неловко толкнул кубок пальцами, и тот упал. Нектар полился по столу.

— Что за дебил! — буквально взвыл студент, молотя себя по голове.

Но он недооценил Омероса. Сказитель пал перед столиком на колени и принялся потреблять нектар прямо с его поверхности. Зрелище было одновременно забавным и омерзительным. «До чего может опуститься зависимый человек», — подумал Аполлон.

Наконец, счастливый Омерос впал в оцепенение.

Теперь можно было приступать к более важным частям задуманного плана. Убедившись, что дом заперт, Аполлон перенёсся в чертоги Олимпа.

К сожалению, он пропустил сам момент, когда Афина осознала себя перед Зевсом. Наверняка, она усомнилась в здравии собственного рассудка. Теперь же Громовержец держал чашу над головой, очевидно намереваясь её разбить о мраморный пол.

Ромашкин метнулся к ближайшему олимпийцу. Это оказался Арес. Ну, тем лучше.

Слившись с богом войны, Аполлон выступил вперёд и закричал нараспев:

— Горе тебе, Громовержец, коль разобьёшь ты священную чашу!

Зевс озадаченно уставился на сына, и не он один. Гера поднялась со своей золотой скамьи.

— Сам рок говорит устами Ареса! — прошептала Афина, которая и без того имела вид весьма обескураженный. — Вот ведь выбрал, так выбрал...

— Знай же, сын Кроноса, знайте и вы, олимпийцы! Если священная чаша погибнет, с нею погибнет Олимп и прекрасная Гея!

«Чего это я в ритм болтать начал?» — удивился Ромашкин. Боги же принимали всё за чистую монету, поэтому парень продолжил «вещать»:

— Словно зеницу вы ока храните священную чашу, ибо в Элладу она не пускает всяких чужих иноземцев и прочих сомнительных гадов! Пусть же стоит она здесь на особой подставке, видом своим об опасности напоминая! Сделайте так, и не будете знать больше горя.

Исчерпав запас красноречия, Ромашкин подошёл к ближайшему столу и изо всех сил размашисто атаковал его лбом. Сам студент просочился сквозь столешницу и остался стоять под столом на четвереньках, а вот Аресу повезло меньше — стол, хоть и треснул, но устоял, бог несправедливой войны потерял сознание и упал.

Олимпийцы были впечатлены. Зевс бережно передал чашу Гере и велел принести достойную подставку.

Ареса подняли и отнесли куда-то в комнаты отлежаться. Паллада подсела к Афродите и Артемиде. Пир продолжился.

Через некоторое время появилась подставка: изящный металлический треножник для крупной лампады, куда отлично подошла чаша. Теперь она красовалась справа от места царя богов.

— Работа Гефеста, — не без гордости произнесла Гера, лаская взглядом треножник. — Сын мой! А где прекрасные существа, которых ты мне недавно показывал?

С дальнего конца общего стола раздался голос Гефеста:

— Сломались.

— Жаль, жаль... Подлинные произведения искусств!

Аполлон расслышал неискренность в её сочувственной реплике, но разбираться в тонкостях олимпийских семейных отношений не собирался. Ему пора было в дом Омероса, а перед возвращением Ромашкин планировал заглянуть ещё кое-куда...

И он исчез из пиршественной залы, разминувшись с новой посетительницей буквально на пару секунд. Замешкайся студент, и он стал бы свидетелем беспрецедентного случая — явления в чертоги Олимпа одной из мойр, которые, как известно, никогда не отрываются от своего труда.

— Беда! — взвизгнула женщина-паучиха, и у богов заложило уши. — Страшнейшая беда!

XLIII

Брат ты мне или не брат?

Рад ты мне или не рад?

Андрей Державин

Спроси обычного человека о жене Одиссея, и мало кто вспомнит имя. Хорошо, её звали Пенелопой. Персона же культурная и образованная скажет, что во время десятилетних скитаний царя Итаки его благонравная и красивая супруга отбивалась от соискателей её руки и, соответственно, трона. Женихи годами объедали царский дом и наседали на неприступную царицу, но она стойко ждала своего героя. Наиболее продвинутые пользователи добавят: когда Одиссей вернулся в Итаку, он единственный смог справиться с тугим луком, который оказался не по силам горе-женихам, а потом и резня случилась.

Наверняка не вмешайся в течение эллинского мифа Аполлон Ромашкин и Елена Афиногенова, так бы и произошло — с нужным драматизмом и в положенные сроки. Однако Ромашкину сто раз объяснили, что он сломал ритм событий, спутал концы и перемешал карты. Кроме того, у студента был зуб на Одиссея. Нечего было бросать его на острове циклопов. Поэтому Аполлон решил нанести пару визитов.

Сначала Ромашкин прибыл в Итаку, в дом Одиссея, и совершил важнейшее открытие: Пенелопа оказалась вовсе не добродетельной красавицей, а попросту несимпатичной гулёной.

Столь нелестную характеристику студент подслушал от балагуривших женихов. Хмельные греки не скрывали ни своих целей, ни отношения к Пенелопе, ни прочей правды. Погрев уши от силы минут десять, Ромашкин вошёл в курс дела и был готов к встрече с прекрасным.

Незримый и бесплотный, он проник в женскую часть дома, где жена Одиссея только что закончила омовение, и узрел сутулое противное на лицо создание с обвислыми грудями. Раскосые глаза выгодно оттенялись неровными жёлтыми зубами. В общем, Ромашкин остался под неизгладимым впечатлением.

Да, ещё ноги были волосатыми и кривыми! Брр!

Следующая пара минут принесла доказательство лёгкого нрава Пенелопы: к ней прокрался один из условных женихов и вполне не условно вступил с ней в постыдную связь. Очевидно, недостаток красоты природа компенсировала царице Итаки, дав высокий уровень похотливости.

Мгновенно созрел нехитрый план мести Одиссею.

Ромашкин пожелал очутиться рядом с царём Итаки, и вот он уже стоял на знакомой палубе, плечом к плечу с Одиссеем, и кипящее море влекло корабль навстречу двум стремительно смыкающимся и разбегающимся скалам. Аполлон — ненавистник Древней Греции — не знал, что это легендарные Планкты, с которыми встречался Ясон на «Арго», но никак не Одиссей! По свидетельству Гомера, Одиссей выбрал путь между Сциллой и Харибдой, но лавина изменений, запущенных Ромашкиным, разрасталась и разрасталась, ломая привычный ход событий, и вот уже царь Итаки плыл на верную погибель.

— Веселей, соратники! — крикнул гордый царь Итаки. — Видят боги, сегодня мы станем гостями самого Аида!

— Не кличь беду, — ответил ему один из гребцов. — Давай, ахейцы, наляжем на вёсла!

Одиссей сам подскочил к свободному веслу, ведь его команда заметно поредела с начала странствий, и принялся грести. Ромашкин не стал дожидаться, чем закончится это добровольное ускорение в сторону скал-убийц. Студент скользнул в тело Одиссея и полностью перехватил контроль. Убедившись, что всё получилось, Аполлон перенёсся в покои Пенелопы, перетащив с собой и царя Итаки.

Развернувшись к супружескому ложу, оскверняемому изменой, Ромашкин ловко покинул тело Одиссея.

Далее последовала сцена, полная эмоций и трагедии. В результате неверная жена получила по зубам, а незадачливый любовник пал к ногам обманутого мужа, притом голова осквернителя стараниями разъярённого царя повернулась на сто восемьдесят градусов и укоризненно смотрела мёртвыми глазами на Аполлона. Парень никогда раньше не видел лица на месте затылка. Шутливая месть увенчалась лютым убийством.

— Ни на денёк тебя нельзя оставить, блудливая ты собака, — с досадой произнёс Одиссей и пошёл убивать остальных женихов, пировавших в его дворце.

— Ни шиша шебе на денёк! — крикнула Пенелопа ему вослед. — Я ше шенщина, а не камень...

И расплакалась.

Ромашкину стало совсем не по себе. Что бы он ни предпринимал, получалась форменная гадость. Видимо, здесь слишком часто и сильно били его по голове...

Он перенёсся обратно на палубу Одиссева корабля и выяснил, что спутники царя Итаки проскочили смыкавшиеся скалы. Коварные Планкты были посрамлены.

— Ну, хоть эти люди не погибли, — прошептал Аполлон и вернулся к Ленке.

Там всё было нормально: Кирилл и Омерос «зависали», а девушка спала, свернувшись калачиком. Ромашкин влил в глотки дяди и сказителя ещё немного нектара и уселся возле пифии Афиногеновой — любоваться.

Когда мойра появилась в пиршественных чертогах, сразу несколько богов подавились нектаром, а Зевс с огромным трудом удержался от непроизвольного открывания рта. Не пристало царю царей выказывать удивление.

— Беда, — повторила отвратительным голосом, похожим на свист, мойра и стремительно сместилась вбок, ведь она не привыкла стоять на месте.

— Атропос, что ты здесь делаешь? — спокойно произнёс Громовержец.

Мойра перебежала в другую сторону и чуть ближе к Зевсу и заверещала, стараясь по возможности замедлять свою речь:

— Станок судьбы встал! Что-то сломалось! Полотно провисло и не ткётся дальше! Что-то со временем! Что-то с нахождением Афины и Аида! Одно мгновение они будто были в двух местах одновременно! Ткань смялась, нити раздвоились и перепутались! Беда и катастрофа!

Олимпийцы замерли в ужасе, глядя на своего сиятельного повелителя.

— Говори толком: чем это всё грозит? — чинно спросил Зевс.

— Судьбы перестали сбываться! Всё замерло в ожидании! Время идёт, но ничего существенного не происходит! Беда и несчастье! Кто умирал, тот умирает, умирает, но никак не умрёт! Кто рождался, тот никак не родится! Кто собирался в поход, тот топчется на пороге! Кто сел поснедать, тот жуёт и жуёт один и тот же кусок! Вот ты, Аид! — Постоянно движущаяся мойра подбежала к богу войны. — Ты этот кубок пьёшь, пьёшь, да никак не выпьешь!

Повелитель царства мёртвых фыркнул и сделал изрядный глоток нектара. Потом посмотрел в кубок и изумлённо протянул:

— Сколько и было! Вот это славно. Отныне в моём кубке будет вечный нектар!

— Дурак! — Атропос уже находилась далеко от Аида, и могла оскорблять его без последствий. — Это один и тот же нектар! Время будто растянулось и застыло причудливым вихрем, в котором каждое начатое вами действие длится и длится! Вы можете прерваться, но потом снова к нему возвращаетесь!

Зевс, чья рука сама привычно подносила золотой кубок к губам, нахмурился и поставил его на стол.

Встал Аид, совсем недавно испытавший странное чувство, будто мгновение назад он был чуточку не там:

— Что ты такое городила про меня в двух местах?

— Это странно, но полотно показывает, что ты был в храме Феба и одновременно здесь! Но ты, Афина? Почему ты молчишь? Ты же мгновенно перенеслась из храма Феба сюда!

— Разве мгновенно?! — Паллада нахмурилась, но, скорей, притворно. — Было краткое помрачнение... Но я же здесь, и выполнила задание отца!

— Это не первые случаи таких странностей, — пропищала мойра. — Раньше на полотне судеб появились странные дефекты, связанные опять-таки с Аидом, затем с Танатосом...

— Какие ещё дефекты? — раздражённо спросил Зевс, которому этот разговор начал надоедать, так как дело требовало быстрых решений, а Атропос увлеклась объяснениями.

— Царь над мёртвыми и его подвижник день назад мгновенно перенеслись из всё того же храма Феба домой, хотя они не наделены такими способностями. Кроме того, сам Феб...

— Довольно! — гаркнул Тучегонитель. — Перейдём к главному: станок сломался, как поправить, вы не знаете. Гефест! Кто кроме тебя?..

— Никто, отец, — откликнулся бог-кузнец. — Уже отправляюсь.

Гефест в сопровождении дёрганой и шумной Атропос покинул пиршественную залу, а Громовержец обратился к Гере:

— Если эта неправдоподобная история про время, ведущее себя кольцом, верна, то я не понимаю, почему к нам смогла прийти мойра, и отчего столь легко увела отсюда нашего сына-кузнеца.

— Пошли кого-нибудь к смертным, — посоветовала жена. — Может быть, на нас это свойство времени сказывается всё-таки не во всей полноте?

Зевс одобрительно кивнул и тут же выбрал посыльного:

— Гермес! Слетай-ка вниз, посмотри, как ведут себя смертные. Насколько они завязли в том безвременье, которым нас пугала Атропос.

— Да, повелитель!

Быстрокрылый бог поднялся и пошёл было к выходу, но тут Посейдон с оглушительно громким стуком поставил кубок на стол и гневно посмотрел на Зевса.

— Брат, я думаю, настала пора поговорить о твоей недальновидности.

Гермес остановился как вкопанный.

— Да, — подал свой загробный голос Аид. — У нас накопились вопросы, а ты сидишь тут спокойный, как папаша на свадьбе последней незамужней дочери.

Громовержец нахмурился, и в чертогах стремительно потемнело. Снаружи, за колоннами, стали клубиться свинцовые Тучи, в недрах которых изредка замелькали вспышки молний.

— Говорите, — с мнимым спокойствием произнёс Тучегонитель, хотя по его рукам и ногам уже забегали маленькие электрические разряды.

Вокруг Аида сгустилась особая тьма, от неё веяло могильным холодом и ужасом. Посейдон также «перешёл в боевой режим»: по пиршественной зале загуляли ветры, а трезубец в деснице повелителя морей сам собой засветился.

Все три брата стали несколько выше ростом и шире в плечах, и остальные боги непроизвольно отодвинулись от них, а кроткая Геба с неизменным кувшином в нежных руках поспешила уйти с «линии огня».

— Угроза пришла по земле, — начал Аид. — И ты её проворонил. Я первый начал предпринимать серьёзные шаги, потому что узнал о чудесной пифии. Но я положился на смертных, и пифия продолжила свою разрушительную деятельность. Когда она превратила в руины моё царство и нанесла существенный вред морю нашего с тобой брата, где ты был?

— Мы разделили мир, ты стал богом над богами, и это было справедливо, — сказал Посейдон. — Только ответь, где твоя былая мощь? Что стало с твоим обещанием защитить Олимп и его владения?

Зевс встал с золотой царской скамьи.

— Вы в своём праве, я в своём. Любой, кто в эти дни был у мойр, мог убедиться: угроза, проникшая в наш дом, была поначалу тиха и почти незаметна. Строгие мойры обратились к дочери моей Афине и к тебе, Аид. Почему же ты промолчал, предпочтя действовать через своих подсылов?

— Тебя не было, — гневно прокомментировал повелитель мёртвых.

— Были все остальные. Вместе вы могли бы придумать что-нибудь и без меня. Да, меня предательским броском сбил с колесницы пришелец. Я несколько дней добирался на Олимп без нектара в крови. И за это время вы умудрились поставить нашу жизнь на край пропасти, ведущей в Хаос!

— Сбил с колесницы, — открыто издёваясь, повторил Посейдон. — Ты имеешь в виду, что стал слаб, беспечен и не держишь удар?

— Уйми свои речи, брат! — прогрохотал Тучегонитель.

— Склонен думать, Посейдон прав, — холодно промолвил Аид.

Громовержец с трудом сдерживал ярость, но государственный ум есть государственный ум — Зевс взял себя в руки:

— Не ко времени эти притязания. Давайте переживём беды, которые призвали на наши головы двое пришельцев, а потом вернёмся к этому разговору.

— Он слаб, — сказал Посейдон Аиду.

— Да, не таким должен быть властитель светлого Олимпа, — согласился повелитель тьмы.

— Послушайте себя, вы же бессмертные боги, цари! — воскликнул Зевс. — Что за детский бунт? Почему именно сейчас, когда мир идёт прахом?.. Призываю вас, отложите эти претензии.

— Точно, слаб, — произнёс Посейдон.

Аид молча кивнул, и пространство вокруг него потемнело и загустело ещё сильнее.

— Ну, и кто бросит мне вызов? — с насмешкой спросил Тучегонитель.

— Ты не достоин вызова, — ответил Аид.

— Отрекись от трона и уходи, — потребовал морской владыка.

— Ну, хватит! — возвысила голос Афина.

Она находилась за спинами бунтовщиков, и это обстоятельство несколько ослабляло их позицию — вряд ли любимейшая дочь Зевса останется в стороне. Остальные боги также подобрались, едва разговор зашёл об отречении.

Зевс ударил первым. Молния полетела в Посейдона, тот отбил её трезубцем, и она поразила Гермеса в лоб. Бог торговли рухнул, как подкошенный, а его многострадальный только-только склееный кадуцей-керикион разбился о мраморный пол на несколько частей.

Аид побежал к Громовержцу, вынимая меч откуда-то из складок своих просторных одежд. Посейдон развернулся, чтобы встретить атаку Паллады.

И началась потеха.

XLIV

Не нужно додумывать слишком много.

Так вы создаете проблемы,

которых изначально не было.

Фридрих Ницше

Когда Кирилл говорил, что не мог влиять на развитие мира, воплощавшегося благодаря его знаниям, он ошибался. Например, концепции станка судеб в голове Кирилла не было — он знал Клото, Лахесис и Атропос как трёх ткачих. Канонические изображения представляли мойр тремя сидящими рядом женщинами.

Однако мир Эллады, «распаковываясь» из архивов, содержавшихся в голове не по годам начитанного комсомольца, претерпевал кое-какие изменения, которые не осознавались самим «автором». Три ткачихи, пусть и богини, никак не могли выткать и замерить судьбы всех смертных и бессмертных, сидя с прялками и ножницами. В своё время Кирилл, конечно же, мельком подумал об этом несоответствии. Случилось это, когда прогремела по земле, небу и подземному царству титаномахия, и дело подошло к появлению простых смертных, то есть людей. Здесь и проблеснуло понимание: если с дочеловеческими отношениями, которые к тому же текли в замедленном темпе, мойры справлялись вручную, то толпы простых смертных голыми руками не обслужишь. Так концепция прядения «сама собой» сменилась ткачеством.

Мойры обратились к Зевсу за помощью. Зевс отрядил им гениального Гефеста. Бог-кузнец, бог-ремесленник, бог-искусник сладил великолепный станок, подозрительно похожий на тот, что когда-то видел Кирилл во время экскурсии на советскую ткацкую фабрику. Это произведение в известном смысле было чужеродным Элладе, и, может быть, именно поэтому любой олимпиец чувствовал подле него себя особенно гадко.

А мойры и Гефест любили этот инструмент, притом излишне крепко.

Вот почему Атропос, Клото и Лахесис плакали, глядя на молчавший стан, а бог-изобретатель еле сдерживался, чтобы не присоединиться к ним. Он-то видел: механизм явно пошёл вразнос и сломался сразу в нескольких местах.

Гефест долго бродил вокруг станка, гладя ладонью его станину. Да, валы, на которых крепились барабаны, были сломаны. Валик, называемый скалом, пришёл в негодность, раму покосило... Храповички, собачки — всё требовало замены.

— Легче новый построить, — печально вымолвил Гефест, и мойры его поняли.

Станок следовало полностью разобрать и собрать заново, заменяя практически все детали, кроме станины.

— Повезло, что само полотно осталось почти целым, — растягивая слова, пропищала Клото.

— Сколько надо времени на новый станок? — поинтересовалась голосом, похожим на звук дрели, Лахесис.

— Недели две, — скороговоркой ответил бог-кузнец.

К нему приблизилась Атропос.

— Постарайся! Сделай быстрее! Мир катится в Тартар!

— Хорошо-хорошо... Давайте пока осторожненько высвободим полотно жизни.

Четверо неравнодушных погрузились в кропотливую работу.

На любимого человека можно смотреть бесконечно. Аполлон Ромашкин любовался спящей Ленкой и потихоньку строил планы на будущее. Парень был уверен: они вернутся домой, и тогда он предъявит Сцилле Харибдовне полный список претензий. Неясной оставалась судьба нежданного-негаданного дяди. С Кириллом вообще всё сложно — похоже, он пал жертвой стокгольмского синдрома, полностью сжившись с этим дурацким миром инфантильных атлетов, гулящих гетер и алкоголиков-божков. И, между прочим, во время последнего разговора Ромашкин почувствовал намёки на возникновение того самого чувства холодного гнева, которое поднималось при встрече с олимпийцами. Плохой признак.

«Променял нас на свою Элладу, — с горечью подумал Аполлон, — а может, у него вообще крыша поехала. Если он и вправду пропускал через себя местную эволюцию, то, по идее, у него уже башка сто раз должна была лопнуть!..»

Чтобы не задремать, студент прогулялся по дому Омероса, проверил хозяина и Кирилла. Сходил на кухню, отыскал там немного фруктов с вином. Часть он с удовольствием съел и выпил, другую оставил подруге. Потом вернулся в главный зал и обнаружил пропажу Кирилла.

Кирилл предпочёл улизнуть, хоть его заторможенное состояние должно было продлиться ещё не один час.

— А чего ты хотел? — пробормотал Аполлон. — Ты додумался перенестись к Ленке, и этот не дурак... Ленка!

Ромашкин вбежал в комнату, где спала пифия Афиногенова. Над ней медленно-медленно склонялся Кирилл, и его рука уже опустилась на плечо девушки.

Аполлон рванул к «богу из машины», сиганул через кровать «рыбкой», намереваясь сбить тормозного дядю с ног.

Но было поздно. Кирилл исчез, прихватив с собой Ленку.

Врезавшись в стену, Ромашкин упал на какую-то утварь, больно приложившись боком и руками обо что-то твёрдое и корявое.

— Дурак... — простонал он, вынимая из-под себя погнутый треножник для лампады.

Он не сразу осознал, что умудрился стукнуться головой о стену, но звёздочки, блуждающие перед глазами, и боль в виске сами по себе не возникают...

Долгое время Аполлон боролся с головокружением и тошнотой. «А ведь обещал себе беречь голову!», — подумал он. Попробовал сесть. Удалось.

— Чёртов кретин! Тупой муфлон! Какого рожна ты вечно всё усложняешь?! Клоунский идиот! Надо было всего лишь последовать за ними, как ты прыгал за Одиссеем! Незаурядный ты дебил! — зло отчитал себя Ромашкин.

Стало легче.

В конце концов, студент только сегодня научился телепортации. Вот войдёт она в повседневную практику, тогда будет видно, кто тугодум и муфлон.

Подышав с закрытыми глазами ещё пару минут (ведь торопиться некуда — Кирилл находился под действием нектара), Аполлон пожелал очутиться возле Ленки.

Ничего ровным счётом не произошло. Ромашкин по-прежнему сидел в пустой комнате.

— А вот это уже вообще не смешно, — прошептал Аполлон.

И попробовал ещё раз.

И ещё.

А потом пожелал очутиться хотя бы на памятном утёсе.

Снова осечка.

Получалось, что Ромашкин снова застрял в Ретее, Греция за морем, Ленка даже не в Дельфах, а в плену у чокнутого Кирилла. Чаша на Олимпе. Сам парень в полной заднице.

— Ну, здравствуй, попадакис, — выдохнул студент и врезал кулаком по стене.

Три Кронида могли сражаться бесконечно. Зевс был сильнее каждого из братьев, но когда Аид с Посейдоном выступали против него сообща, силы уравнивались, и Громовержец в перспективе проигрывал. Но ему помогала воинственная дочь. Афина Паллада билась великолепно, хотя мысленно сожалела о том, что щит с головой Горгоны Медузы остался дома. Богиня-воительница мудро противопоставляла мощи дядьёв резкие атаки с мгновенным отступлением, понимая: бой на близкой дистанции кончится для неё быстро.

Впрочем, нет смысла описывать эту эпическую схватку, в которой никто не мог победить. Арес где-то отлёживался, Феб то ли боролся с приапизмом, то ли путешествовал по небу, радуя смертных, Гефест удалился на ремонтные работы, Гермес валялся в отключке, а остальные предпочли сохранять нейтралитет. Да никто от них участия и не требовал — и так было жарко.

В какой-то момент запыхавшиеся воины остановились, пронзая друг друга гневными взглядами. Переводя дух, они попутно оценивали разрушения, произведённые в пиршественной зале.

Столы из драгоценных пород дерева были разбиты и местами горели. Скамьи-троны Зевса и Геры превратились в две оплавившиеся горки золота. Мраморный пол в нескольких местах покрыли трещины. Невольные зрители сгрудились в дальней части залы, покорно ожидая развязки. Жар, который производили Зевесовы перуны, раскалил всё вокруг. В минуту боевого затишья призванные Посейдоном холодные морские ветры отчаянно гуляли в колоннадах, проветривая и остужая пристанище олимпийцев.

Металлическая подставка, где покоилась жертвенная чаша чужаков, была цела. Да и сама чаша сохранилась в неприкосновенности. Все четверо воинов-олимпийцев помнили о «предсказании», которое совсем недавно провозгласил Аполлон Ромашкин устами Ареса.

— Ты оступишься, — утробно произнёс Аид, направив меч на младшего брата.

— Недостаточно низко обретаешься, — громогласно ответил Зевс. — Я переселю тебя в Тартар.

— Одумайтесь! — призвала мятежных дядек Афина, по чьему прекрасному лицу текли ручьи пота.

Посейдон картинно расхохотался, и многим олимпийцам заложило уши.

В центре «поля боя» появилась кроткая Геба. Она, словно юная серна, смотрела на бойцов кроткими огромными глазами, полыми слёз, длинная красивая шея богини-виночерпия изящно изгибалась, когда Геба переводила взгляд с поединщика на поединщика. Дева поднесла всем четверым по кубку нектара.

— Спасибо, скромнейшая! — тепло поблагодарил Громовержец.

Разгорячённый боем Зевс едва не спалил дочь свою, богиню юности.

Поток горячего сухого воздуха, исходившего от отца, произвёл на Гебу неожиданное воздействие — она тихонько чихнула в тонкую ладошку.

Вот после этого застенчивого «апчхи!» и послышался отчётливый треск. Все повернулись к жертвенной чаше.

Тёмно-коричневый бок покрылся трещинами, а затем с каким-то издевательским «Пфффф!» чаша осыпалась на пол потоком мелких осколков.

XLV

Человек, находящийся на самой

вершине горы, не упал туда с неба.

Конфуций

Ленка Афиногенова очнулась в полнейшей тьме. Но по-настоящему её испугало другое. В чернильной пустоте она была не одна. Уши и какое-то нутряное чутьё подсказывали: вокруг притаилось нечто огромное, притом не одно. Застывшие в пространстве существа дышали и, Ленка была в этом уверена, смотрели на неё и — видели.

Сама она лежала на тёплой мягкой поверхности, но не понимала, что это за материал. Начальная паника прошла, и девушка стала соображать, как быть.

— М-м-м, она проснулась, — раздался оглушительный шёпот, и Ленка инстинктивно вжала голову в плечи.

Ей захотелось перенестись к Аполлону, но спасительная телепортация почему-то не работала.

«Неужели с ним что-то случилось?!» — Ленке пришла в голову вполне логичная, хоть и страшная мысль — её друг погиб. Практичный женский ум подсказал пифии, надо попробовать переместиться, например, в храм Феба.

После нескольких судорожных и безрезультатных попыток исчезнуть из этого кошмара студентка постаралась воспользоваться вторым талантом — отыскать невидимые струны мира и сотворить очередной стоп-кадр.

Что-либо увидеть в абсолютной темноте — затея сомнительная, а то и безнадёжная, но здесь Ленку ждал сюрприз: струны проступили мгновенно. Более того, они позволили рассмотреть происходящее вокруг. Это было поистине удивительное зрение. Пространство обрело объём и форму, потому что струны выступили своеобразными линиями 3D-графики на чёрном фоне, которые позволяют представить форму объектов. А объекты были пугающими.

Вокруг Ленки Афиногеновой стояли трое огромных многоруких и многоголовых великанов.

Девушка поспешно поднялась на ноги. Безумная догадка пришла на ум, словно гром прогремел: «Гекатонхейры?! Тартар?!»

— Да, Тартар, — тем же пронизывающим шёпотом ответил сторукий гигант.

— Я же молчала... — тихо выдохнула девушка.

— Ты думала слишком громко.

«Ого, влипла...» Студентка не стала пока заглушать еле слышную музыку струн. В поведении и тоне гекатонхейров не было угрозы, хотя ужасно было, аж по-маленькому захотелось.

— Кто тебя низверг?

— Самой интересно, — проговорила Ленка. — Я просто спала и проснулась тут...

— Кто тебя покарал? — повторил вопрос другой великан. — Кого ты прогневила? Зевса? Аида?

— Ну, скорее всего, обоих и не только их. Феба точно рассердила. Но я не одна. Нас двое.

— Здесь одна... Пока.

«Наверное, Тартар такое место, откуда нельзя телепортироваться, — выдвинула гипотезу студентка. — А ещё... Они меня видят! Я здесь снова в игре... Что же могло случиться?..»

Ленка привычным движением приглушила струны. Великаны застыли, вокруг воцарилась полная тишина, и девушка осознала, что всё время слышала гул, теперь он стих.

— Значит, хоть это у меня осталось, — проговорила Ленка.

Она попробовала заглянуть в будущее, но чутьё пифии подсказывало: грядущее абсолютно не просчитывается, судьбы мира смешались и как бы топчутся на месте. Удивительное состояние, но что увидела, то увидела.

Не желая выдохнуться, Ленка запустила мелодию струн, и на её уши снова навалился гул, а сторукие великаны зашевелились.

Гекатонхейры постоянно переминались с ноги на ногу, водили в темноте руками и пятьюдесятью головами, отчего напоминали студентке ходячие деревья из «Властелина колец». Только местные исполины выше тамошних.

— Почему олимпийцы сердиты на тебя? — продолжил расспросы второй из великанов.

Если память не подводила Ленку, то гекатонхейры несли здесь службу Зевсу и являлись тюремщиками для титанов и прочих мутных личностей, свергнутых в Тартар. Поэтому откровенничать с исполинами особого смысла не было. И девушка ответила:

— Думаю, они сердиты, потому что боятся.

В разговор вступил третий великан, ничуть не отличающийся от остальных:

— От тебя веет неправильностью. Ты будто... будто не отсюда. Ты — чужая.

— Да, я не местная, — признала Ленка. — Я попала в ваш мир по ошибке.

— Хм... — гекатонхейр засомневался. — Ну, допустим, по ошибке. И как тебе наш мир?

У великанов началось небывалое возбуждение. Вопрос, как поняла Ленка, касался верхней части этой вселенной, и гекатонхейры откровенно тосковали по земле, небу и прочим радостям, которых здесь, в Тартаре, были лишены. Студентка их уважила и каждое слово подкрепила максимально «громкой» мысленной картинкой:

— У вас прекрасный светлый мир с живописными горами, полями и реками. Я видела суровое море, видела голубое небо с белыми лёгкими облаками. На меня падали капли дождя, иногда дули тёплые ветры, дни сменялись ночами, восходы закатами... В общем, приятный и гостеприимный мир.

Когда она замолчала, великаны долго ещё слегка покачивались и мысленно витали где-то наверху, где горы и реки.

— Спасибо, — печально прошептал первый сторукий исполин. — Однако мы здесь поставлены охранять узников, а ты попала сюда не сама.

— И что же со мной будет?

— Тебе надо идти и обживаться.

Двое великанов церемонно расступились, показывая студентке направление.

— А если я не хочу никуда идти? Если я хочу остаться с вами?

— Нельзя. Твои мысли о подлунном мире ранят нас больнее оружия врагов. Мы не должны смущать свои умы, чтобы не забыть, кому и ради чего мы служим.

— И кому? — в отчаянье спросила девушка.

— Олимпу. Зевсу.

Пифия Афиногенова попробовала дожать:

— И разве вы заслужили эту сомнительную привилегию обретаться здесь и не видеть белого света?

Гекатонхейры рассмеялись, принялись шутливо тыкать друг друга в бока:

— Слышь, Бриарей, ты заслужил?

— А ты, Гиес?

— Это всё Котт!

— Идите вы оба Крону в зад!

От топота великанов тряслась местная непонятная твердь, Ленке оставалось только испуганно следить, чтобы её случайно не затоптали, но великаны проявляли удивительную аккуратность. Наконец, троица набесилась, и тот, кого называли Бриареем, снизошёл до ответа:

— Мы живём не здесь, а в глубине Океана. Сюда, на порог Тартара, мы перенеслись, потому что ты здесь очутилась. Там, — Бриарей показал пальцем наверх, — крутится огромная воронка, которая засасывает сюда всех, кого олимпийцы сочтут повинным. Вот проводим тебя и обратно в Океан.

— А как же зелень и реки, моря и долины? — спросила растерявшаяся пифия.

— Да никак. Приятные воспоминания, века прекрасной свободы после долгих веков заточения в Тартаре. Но мы любим темноту, не печалься за нас.

— Мы сами предпочли Океан, — добавил Гиес.

— Так что отправляйся в путь, чужанка, — закончил Котт.

Ленка заметно приуныла.

— И куда я приду?

— К титанам, разумеется, — доверительно сказал Бриарей. — С ними не соскучишься.

— Да, тебе не позавидуешь, — сочувственно добавил Котт.

— А если я сюда вернусь? — робко поинтересовалась девушка.

— Это вряд ли, — добродушно усмехнулся Гиес. — Сюда ещё никто сам не выходил.

Эта беседа закадычных друзей натолкнула пифию Афиногенову на мысль, и не на одну. Бродить в потёмках и затем попасть к лютым титанам не хотелось, поэтому Ленкин мозг заработал, как на ядерном двигателе.

Если гекатонхейры уверены, что она не выйдет обратно, значит, есть какая-то фича, какая-то особенность Тартара, которые гарантируют безопасность. Следовательно, раз уж Ленка не Ариадна и не имеет в распоряжении клубка путеводной нити, придётся пользоваться имеющимися ресурсами. То есть, всё теми же струнами.

«Буду играть на них нужную мне мелодию. Делала это для греков в Дельфах, сделаю и для себя», — решила студентка.

— Ладно, красавцы, — сказала она. — Вам некогда, да и мне пора. До скорого.

— Ты не обижайся, служба ведь... — громыхнул фирменным шёпотом вслед пифии Афиногеновой то ли Гиес, то ли Котт.

Но ей было не до прощаний — она сосредоточенно наигрывала на струнах мира мелодию «Сиртаки». Ленка и сама не знала, почему именно эта музыка ей вспомнилась, ведь сочинённая в двадцатом веке «Сиртаки» не имела никакого отношения к Древней Греции.

Тра-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та...

«Очень удобная мелодия, — отметила Ленка, — медленно начинается, как раз наблатыкаюсь!»

Гекатонхейры остались позади, тьма Тартара давно перестала быть тьмой из-за светящихся и поющих струн, девушка хлопнула в ладоши и заиграла бодрей:

Тра-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та...

Олимпийцы молча глядели на останки чаши, и если бы на Олимпе водились мухи, их было бы слышно, как никогда. Наконец, Зевс промолвил:

— Вы бросили мне вызов, и я, так уж и быть, его приму, но позже. В борьбе против внешней угрозы нам надо объединиться, вы это понимаете не хуже меня. Но как я могу сражаться спиной к вам, братья?

Аид и Посейдон хмуро переглянулись и пожали плечами. Тогда вперёд выступила Афина Паллада.

— Давайте же все поклянёмся самой священной клятвой богов, что не возобновим боя, пока не уничтожим чужаков! — призвала она.

Хотя такой вариант никому из враждующих олимпийцев не понравился, других рецептов не отыскалось, и положенные слова прозвучали трижды. Нерушимая клятва связала трёх братьев ещё крепче, чем до бунта, ибо слово олимпийца — это вам не левый вексель с Кавказа.

— Ну, руководи, братец, — с издёвкой сказал Посейдон.

Громовержец не удостоил его ответом, подчёркнуто важно повернулся к нему спиной и спросил остальных богов:

— Где там Гермес? Очухался?

Из толпы печальных олимпийцев вышел вестник. Вид его был жалок: сам обгоревший, как раб-истопник, крылышки на сандалиях опалены, а кадуцея нет, поломался — не склеить.

— Лети к мойрам, узнай, что изменилось с гибелью чаши, каковы виды на будущее. Обязательно справься у Гефеста, когда заработает станок.

Гермес отбыл, но как-то вяленько.

— Вот видите, к чему ваши детские обиды приводят, — сокрушённо заявил Зевс. — Гонца загубили, залу раздолбали, чашу вот эту...

— Это я виновата, — пролепетала кроткая Геба.

— Ну, полно те, доченька! Кстати, будь здорова, не чихай. Лучше налей всем нектара. Хочу выпить со своими добрыми и верными братьями за то, чтобы Гермес принёс добрые вести.

За несколько минут суеты недавнее поле битвы могучих олимпийцев преобразилось: снова возникли столы и скамьи, а обломки и угли, оставшиеся от старой мебели, исчезли вместе с копотью. Прибрать осколки чаши и подставку мелкие полубожки не решились, поэтому кучка так и осталась лежать тревожным напоминанием. Правда, в сторону кучки никто и не смотрел.

А зря. Это было интересное зрелище: осколки аккуратненько сдвинулись в сторону, причём те мелкие черепки, которые «не успели», чуть позже придвинула к остальным невидимая рука, а через мгновение кучка глиняного боя исчезла, будто и не было.

Кирилл, собравший погибшую чашу на полу своего хитона, перенёсся в одно из тихих мест на берегу Понта Аксинского, или Негостеприимного моря, известного нашим современникам под именем Чёрного.

Тайное место Кирилла не изменялось веками. Оно выглядело так, как его запомнил комсомолец, крутивший шашни с бойкой и целеустремлённой Зилей. Здесь, на небольшой площадке с видом на море и небольшой пещеркой в скале, шашни крутились особенно отчаянно. Здесь же с нескольких капель дурной юной крови и началась долгая мучительная постановка Кирилла. Кем он был? Просто сценарием? Суфлёром? Проектором, который показывал гигантское кино про зарождение и расцвет богов? В любом случае, он не представлял себе более эпическое полотно. Никто не мог похвастаться тем, что запустил и прожил целую вселенную с богами и людьми...

И вот вещь, которую Кирилл считал своим обратным билетом, лежала мелкой глиняной трухой и имела вид, совершенно непригодный для ритуалов и перемещений меж мирами.

До этого момента в парне боролись два желания. Он отчаянно хотел домой, в ту жизнь, что эпохи назад казалась ему единственно возможной и, конечно же, клёвой. А с другой стороны, корни мифологической Эллады глубоко проросли в душу Кирилла, и он не мог бросить этот мир. Это не последнюю серию «Семнадцати мгновений весны» пропустить, посмотрев все-все предыдущие. Это намного круче. Особенно когда Кирилл обрёл возможность действовать в теле любого «актёра» этого огромного театра!..

Впрочем, эта возможность его пугала — подсознательно чувствовалась неправильность такого «вселения». Кирилл решил без нужды ею не пользоваться.

Парень чуть не сбросил осколки чаши вниз, в воду. Но всё же он хотел обратно... А здешний мир, каким бы реальным он ни был, всё же не то... И рука не поднялась.

Бережно завернув кучу глиняных кусочков в хитон, Кирилл унёс получившийся свёрток в пещерку. Спрятал в ту же нишу, где когда-то, в другой реальности, лежала цельная чаша, найденная Зилей на раскопках.

Вышел обратно на площадку. Море волновалось и беспокойно билось о скалы там, где-то внизу. Затянутое облаками небо тоже не внушало оптимизма.

Неслабый ветер норовил вырвать редкие травинки, вросшие в трещины скал, но нисколько не беспокоил Кирилла. Тот всё ещё оставался вне событий мира, который создал.

«Итак, девчонку я пристроил, — стал подводить итоги «бог из машины», — и, кстати, судя по всему, она в Тартаре. Да... Я это чувствую... Отлично. Теперь, когда чаша разбилась, они снова не могут перемещаться, как я. Но они опять должны проявиться на полотне судьбы...»

Парень прикрыл глаза и мысленно потянулся в обиталище мойр. Так оно и оказалось: две красные нити снова уродовали прекрасную эллинскую ткань. Подавив в себе ненависть, Кирилл продолжил рассуждать: «Дело за племянником. Лучше бы его убрать туда же, куда Ленку. Временное, но зато решение. Пусть пока титанов развлекают!»

Через мгновение площадка опустела. Впрочем, Кирилла и так никто бы и не увидел.

XLVI

Танцы — это искусство

отдёргивать свою ногу ранее,

чем на неё наступит партнер.

Неизвестный автор

Аполлон Ромашкин чувствовал себя прескверно. Он, конечно, устал, но похищение любимой и невозможность пуститься в погоню его морально доконали. Была злость, но злость бессильная, из тех, что заставляют ныть и ворчать, а не действовать. Жалко себя было.

Когда Ромашкин поймал себя на жалости, он рассердился уже всерьёз, даже усталость отступила. Значит, следовало собраться, проанализировать диспозицию и составить хоть какой-нибудь план.

Диспозиция вырисовывалась хуже некуда, но на негативе Аполлон решил не зацикливаться. Итак, добрый дядя умыкнул Ленку. Ромашкин станет одним из тех редких людей, кто бил дядю не будучи пьяным, причём это будет второй подход к снаряду. А Кирилл обязательно нарисуется. Куда бы ни дел он Ленку, проблему самого Аполлона он пока не решил. Наверняка упоротый родственничек пытается минимизировать влияние пришельцев на сказочный мир Эллады, будь он проклят. Лишь бы не покалечил и не убил. Вроде бы, Ромашкина пытались со свету сжить, но так и не смогли. Но вдруг этот шизик что-нибудь придумает?

Так или иначе, к встрече надо было приготовиться. Программа-максимум: не проворонить появление Кирилла, схватить его, постараться к нему прицепиться, чтобы тот не сбросил, прыгая в пространстве.

Обшарив дом Омероса, Аполлон разжился крепкой тесьмой и острым ножом, хотя не верил в их действенность. Всё-таки Кирилл имел в этой реальности особый статус, и теоретически тесьма или тот же нож могли пройти сквозь него, не причинив никаких неудобств.

С другой стороны, одежда же с Кирилла не падала. Есть вероятность, что менее крутой, но всё же особый статус Ромашкина превратит тесьму в осязаемый дядей объект.

Исключая возможность нападения с тыла, Аполлон выбрал угол в комнате, причём самый тёмный. Какое-никакое преимущество.

Сначала студент хотел устроить в комнате «минное поле», растянув тесьму, поставив всякие склянки-кувшины, пусть Кирилл вляпается, загремит и запутается. Но не он ли сам минуту назад сокрушался, что дядя-то — прозрачный?

Часть тесьмы Аполлон всё же потратил на отвлекающее устройство: дёрни за верёвочку, и в противоположном углу комнаты упадёт амфора. Интрига в том, кто кого заметит первым.

На всём протяжении приготовлений Аполлон вёл себя, словно конченый параноик, — постоянно резко оглядывался, замирал, двигался исключительно вдоль стеночек. Устроившись в своём углу в компании с кувшином доброго вина (Омерос не обеднеет), Ромашкин принялся ждать.

Уже через пару минут студент осознал, насколько плох его план. Поставив себя на место Кирилла, парень понял: время на стороне дяди, ему незачем торопиться. Чем дольше не появится Кирилл, тем слабее будет он, Аполлон. Рано или поздно его сморит дрёма. Приходи, бери тёпленьким.

Студент отставил подальше кувшин с вином. Захмелеешь, а там и до сна рукой подать.

А ведь могут пожаловать и злобные боги, жаждущие крови и реванша...

Только бы с Ленкой всё было хорошо.

Через полчаса Аполлон встал и принялся медленно разминаться. И вскоре удача улыбнулась ему сразу двумя улыбками. Во-первых, Кирилл оказался нетерпеливым и появился в центре комнаты. Во-вторых, спиной к Ромашкину. Хотя нож и тесьма остались на полу, Аполлон сразу же кинулся к родственнику. Тот только начал оборачиваться, а руки студента уже сомкнулись на дядиной шее. В этот раз прыжок пантеры оказался идеальным — Ромашкин смёл Кирилла с ног, приложил об пол, сбив дыхание, провёл классический захват «замок» на удушение и для полного контроля прихватил ногами одну из ног соперника. Образец подлой атаки сзади.

Следовало поддушить жертву, что Аполлон и проделал. Он испытывал небывалый приступ кровожадного энтузиазма, подстёгиваемого первоклассным гневом — холодным, острым, озорным. Чистейший злой азарт, когда цена не важна, главное результат, а там трава не расти. Кирилл дал шанс, грех не воспользоваться.

Оглушённый бойфренд Харибдовны не сразу смог оказать сопротивление, а потом уже было поздно. Он, разумеется, попробовал улизнуть, телепортировавшись несколько раз в разные места, но декорации не имели значения — Ромашкин его поймал. Кирилл извивался, пытался ударить соперника затылком в лицо. Не преуспел, потому что позиция Аполлона была идеальной, а время потеряно.

Кирилл стал обмякать. Ромашкин чуть-чуть ослабил захват, и дядя принялся жадно дышать. А потом Аполлон придушил его снова. И в третий раз.

— Ну, хватит? — с притворной ласковостью спросил студент.

— Хва... тит... — судорожно выдохнул Кирилл.

— Только рыпнись у меня, самка собаки, понял?

— Д-да...

— Где Ленка?

Дядя никак не мог отдышаться, а Ромашкин ему и не давал, то и дело поддушивая и отпуская.

— Она... Она в Тартаре.

Звучало нехорошо, поэтому Аполлон снова усилил давление на шею Кирилла.

— Какой Тартар? Зачем ты её туда уволок? Она нормально себя чувствует?

Дядя что-то просипел, и Ромашкин догадался чуть-чуть ослабить хватку.

— Бездна под Аидом, — выдохнул «бог из машины». — Теперь... теперь послушай и подумай, что будет, если я перенесу нас, например, в огонь?

— Я тебе перенесу! — рявкнул Аполлон.

Он понял, Кириллу ничего не будет, он же в этом мирке вне игры, а вот сам Ромашкин, судя по ощущениям, снова в ней. И дядя подтвердил:

— Чаша разбита, ты уязвим.

— Я успею свернуть тебе шею, — пообещал студент.

— Может быть. Но я живучий, как и ты. А тебя, помнится, пару раз убивали ещё круче, чем ты обещаешь мне, — пропыхтел Кирилл.

— Тогда почему ты ещё не сделал того, чем пугаешь? — насмешливо спросил Ромашкин.

— Вот уж действительно, почему? — не менее насмешливо просипел дядя.

Через мгновение они очутились по колено в раскалённой лаве, у подножья какого-то неведомого вулкана.

А спустя ещё один миг Аполлон Ромашкин заорал от боли, выпуская из объятий Кирилла.

Одиссей шёл по степной местности вглубь славного Пелопоннеса. Верные сандалии попирали растрескавшуюся от зноя землю. На плече царя Итаки покоилось весло.

Хмельной царь что-то бормотал себе под нос, изредка выкрикивая проклятья в адрес жены, богов и всей Итаки. Одежда Одиссея была залита кровью — кровью врагов, не самого героя. Хитон порвался, но форму держал. В принципе, наряд царя и не мог выглядеть иначе после той мясорубки, которую он устроил так называемым женихам Пенелопы. Измельчал мужичок в Элладе — Одиссей их убивал, а они нормальной раны не смогли ему нанести. Презренные вакханки, а не воины.

Потом царь Итаки, вроде бы, с кем-то пил, причём неуёмно и зло, так, чтобы нажраться до беспамятства. В общем-то, получилось.

И идёт-то довольно давно. Не то слово. Не довольно. Очень. Слишком. Целую, кажется, вечность.

С кем же он пьянствовал? Неважно. Главное, родилось отличное спасение ото всех бед. Забыть себя, забыть, кто ты. Уйти так далеко от моря, чтобы люди не знали путешественника и героя Одиссея. И более того! Чтобы и моря-то не видели!

И как же сказал этот старик?.. О, истинно, это был старик! И он сказал: «Когда тебя спросят, что это на твоём плече, тогда ты и остановись и живи!»

Гениально, если подумать-то.

Ещё бы голова не кружилась. И во рту не сохло бы...

Одиссею было по-настоящему худо, и он осознавал, в каком дурацком положении оказался: ни воды, ни тени, сил всё меньше. Так ведь можно упасть и никогда не встать... Ноги стали заплетаться, но упрямый герой не бросил весла и не остановился.

— Думаю, это твоё последнее путешествие, — прошептал Одиссей, еле ворочая спёкшимися губами.

Но тут у него в голове заиграла незнакомая, но развесёлая, хоть и навязчивая мелодия: «Тра-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та...»

Сначала эта музыка звучала медленно, как бы издеваясь над его медленными неверными шагами, но затем мотивчик стал разгоняться, и Одиссей поймал себя на том, что ускоряется вместе с мелодией.

Тра-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та...

Отрекшийся от Итаки царь незаметно для себя перешёл на быстрый ход, а потом побежал!

Усталость, головокружение, ломота в суставах покинули тело воина, он словно перестал принадлежать миру устающих смертных и преисполнился небывалой для себя мощи.

Тра-та-та-та-та-та... — крошат сухую корку земли быстрые ноги. Горы, виднеющиеся впереди, становятся ближе.

— Поживём! — весело выкрикивает Одиссей, и музыка гонит его всё быстрей.

...тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та... — пляшет в Дельфах весёлый Писистрат, думая о прекрасной пифии, которая куда-то пропала, но думает без грусти, а с теплой печалькой, очень уж мелодия весёлая. Да ещё почему-то ассоциируется с Еленой Дельфийской, будто она её поёт... Раздражённый донельзя Эпиметей притопывает и вскидывает жилистые руки, машет в такт лысой головой, и раздражение отступает, позволяя сердцу впустить в себя радость...

Тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та... — танцуют греки, стар и млад, а многие с удивлением замечают, что птицы и те щебечут в такт мелодии, которую чуешь внутри себя, но уши её не слышат.

Пританцовывает проснувшийся от нектарового опьянения Омерос, пляшет недалеко от Ретея беглянка Клепсидра, топчутся даже хромые, хлопают в ладоши те, кто слаб, чтобы встать на ноги.

Танцевальное безумие охватывает Элладу и не отпускает.

Царство мёртвых оно охватило ещё раньше: неприкаянные души бесшумно кружатся в танце, Цербер на задних лапках скачет, как цирковой пудель, весело клацая смертельными зубами, Харон не гребёт, а ловко отплясывает в своей скорбной лодке...

На священном для смертных Олимпе Громовержец хмуро хлопает себя по колену, останавливая бессознательное притопывание ноги, и спрашивает богов:

— Вы тоже слышите?

— Да, — улыбается ему Гера и протягивает изящные руки, приглашая на танец.

Олимпийцы встают из-за столов, с ними хмурый Аид и чёрный от обиды Посейдон, скромница Геба подхватывается в пляс, пыхтит сосредоточенный Арес, с хищной грацией двигается Артемида. Тра-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та...

— Эх, говори, Олимп! Разговаривай, Эллада! — кричит Дионис.

Безумие, форменное безумие.

XLVII

Сапоги жмут? Узких сапог не бывает,

бывают неправильные ноги!

Неизвестный командир

В кромешной тьме Елену Афиногенову ждали два открытия.

Первое — она с песней и танцем дошла-таки до титанов. Ещё не видя их контуры, проступавшие на струнах вселенной, девушка почувствовала дрожь тверди и услышала согласованный топот исполинских ног. Ноги идеально попадали в ритм «Сиртаки».

Этот факт и натолкнул Ленку на второе открытие: её мелодия, воодушевлённо наигрываемая на струнах мира, вместо того, чтобы остаться своеобразным следом, передалась другим струнам, разлетелась и расширилась. Соседние струны «подхватили» колебания тех, к которым студентка «приложила руку», и понеслось.

Она испугалась, ведь получалось, что студентка заблудилась, да ещё и к титанам вышла. Но прислушавшись к полифонии, а музыка текла теперь сама собой, пифия заметила: там, где играла она, мелодия чётче и громче. И как-то теплее, хотя Ленка не могла объяснить этого спонтанно возникшего в её голове термина.

Выход был.

Ничуть не желая познакомиться с титанами, Ленка развернулась и пошла обратно, не забывая подыгрывать звукам «Сиртаки». Чутьё пророчицы подсказало, что именно заставляет великанов плясать. А они — плясали. К топоту добавлялись хлопки ладош и задорные выкрики, от которых пробирало насквозь. Нет, нет и нет, с этими типами не следует водить знакомства.

Удача улыбнулась Ленке, и она покинула титанов незамеченной.

Когда шум, производимый изгнанными гигантами, смолк, студентка сбавила скорость. Незачем бежать, лучше двигаться в ритме задорной композиции.

Ленка и не торопилась. Девушка не представляла, что произойдёт, когда она вернётся в точку, где попрощалась с гекатонхейрами. Скорее всего, она доберётся, и... всё. Возможно, требовались какие-то действия. Или заклинания. Почему бы нет?

А ещё вероятнее, снова пожалуют гекатонхейры и решат проблему беспокойной пленницы как-нибудь радикальнее. Где-то в Тартаре мучается Тантал, стоящий по горло в воде. Здесь же есть персональный ад Сизифа, катающего камень в гору...

«Вдруг и я никуда не выйду, а буду бродить по кругу?» — испугалась студентка.

Путь был неблизкий, поэтому Ленка устала бояться и решила довериться чувству, которое её пока ни разу не разочаровало.

Наконец, музыкальный слух вывел её туда, где началась мелодия. Пифия Афиногенова остановилась, ожидая хоть какого-нибудь эффекта. Ничто не менялось.

Ленка решила взять паузу посолиднее. Усевшись и свернув ноги калачиком, студентка прислушалась к своим ощущениям, нащупывая тот самый дар пифии, который позволял её сознанию изредка путешествовать и искать того же Ромашкина.

Ленка забыла, что удачно дотягивалась мыслью до Аполлона в секунды его боли — тогда, когда он погибал. Её сознание, стремительно заструившееся по струнам мира вверх, к царству живых, через несколько мгновений опалила нестерпимая боль, и студентка увидела Польку, стоящего почти по колено в раскалённой лаве и кричащего оглушительно и страшно.

Боль была настолько мощной, что Ленкины ноги охватило адское жжение. Девушка изо всех сил пожелала покинуть это жаркое место, но при этом вытащить друга из пекла. Нечеловечески хотел спастись и сам Ромашкин.

В миг наивысшего отчаянья Аполлон вдруг увидел Ленку. Она протягивала к нему руки, как скалолаз тянется к сорвавшемуся партнёру, и Ромашкин ухватился за них, и потянулся, и девушка потащила его изо всех сил, и — получилось.

Их упорство взломало запрет на телепортацию: Аполлон очутился во тьме перед Ленкой. Точнее, сейчас это не была тьма — штаны студента горели.

Превозмогая боль в ногах, парень затушил пламя ладонями и с жалобным стоном упал навзничь.

Ленка подползла к нему, обняла, зашептала успокаивающие слова, расплакалась почти навзрыд.

— Где в этой твоей Элладе целебные воды? — простонал Ромашкин.

— Может быть, Стикс? — всхлипывая, ответила Ленка.

— Бывал... Почему бы и нет?

И Аполлон пожелал быть у Стикса.

Воды волшебной реки действительно сотворили чудо. Только джинсы не восстановились. А новые сандалии раздобыть — раз плюнуть.

Удостоверившись, что с другом всё в порядке, девушка осмотрела свои ноги и обнаружила на них волдыри.

— Суй в воду! — сказал Аполлон, и дважды уговаривать студентку не было нужды.

— Круто... — блаженно протянула пифия Афиногенова, когда боль растворилась, и ноги стали как новые.

Ромашкин зашёл ещё глубже в реку и позвал подругу:

— Давай, окунёмся!

Ленка засомневалась, но терапевтический эффект вкупе с легендой о неуязвимом Ахиллесе склонили чашу весов в пользу купания.

— Действительно, и за пятку никто не держит, — со смехом сказала девушка и отправилась за Ромашкиным.

Он обнял её и прошептал на ухо:

— Спасибо тебе, Лена. Если бы не ты... Я бы...

Девушка чуть отстранилась и поцеловала Аполлона, чтобы не мучился, подбирая слова.

Вдалеке завыл Цербер. Его всепронизывающий вой не на шутку испугал Ленку.

— Лепёшка! — раздражённо воскликнул парень. — Не бойся, мы всё успеем.

И они погрузились в Стикс с головой. Вынырнули, занырнули ещё. А после третьего раза с полуслова уговорились очутиться всё в том же храме Феба.

К счастью, покои Пифии были пусты.

С Ленки и Аполлона ручьями текла вода. Они улыбались друг другу, словно придурки. Пифия чмокнула друга в губы и сказала:

— Я переоденусь, отвернись.

— А вдруг этот опять тебя похитит?

— Обломается. — Девушка развернула парня спиной к себе. — Я быстро.

— А мне бы во что переодеться? — задумался Ромашкин.

— В покрывало замотайся.

— Очень смешно.

— Бе-бе-бе! Всё!

Ленка предстала перед Аполлоном в сухой тунике, под которой виднелось многое, к чему тут же потянулись руки.

По ним тут же было получено.

— Не распускай! — строго велела студентка, переходя к важнейшим вопросам. — Ты говоришь, уже купался в Стиксе. А почему ноги такие обгорелые были? Я это мясо долго буду в кошмарах видеть... И шашлык есть не смогу... Из-за запаха.

— В прошлый раз я был как бы не сам. Ну, то есть, это было путешествие сознания, что ли... Если душа есть, то пусть будет путешествие души. Я же тогда чуть дуба не врезал, — сумбурно объяснил Аполлон, но пифия поняла.

— Да, у меня тоже случались такие путешествия. Прямо как сейчас, когда я тебя вытягивала.

— Спасибо тебе ещё раз. После такого я просто обязан на тебе жениться!

Посмеялись.

— Интересно, где Кирилл? — спросила Ленка.

— Слушай, а ведь он сказал, что чаша разбилась, — вспомнил Ромашкин.

— То есть?!

— Ну, разбилась как-то, он не пояснял. А я как раз потерял способность телепортироваться...

— Я тоже, — перебила девушка. — И меня стали видеть, хотя там, в Тартаре, ни пса не видно.

— Знаешь, чаша действительно была важной и... единственной ниточкой, соединявшей нас с домом... — проговорил Аполлон. — Других вариантов нет.

Девушка хлопнула его по плечу:

— Найти, склеить и валить! Вот наша задача!

— Точно! — Ромашкин шутливо толкнул Ленку. — Возьмём Кирилла за жабры, вытрясем из него осколки.

— Пифия вернулась! — Тонкий голосок Писистрата, появившегося на пороге Ленкиных покоев, застал студентов врасплох. — А ты кто?!

Аполлон не собирался объясняться с младшим жрецом, поэтому схватил подругу за руку и пожелал очутиться рядом с дядей.

Пританцовывающий Писистрат долго потом сомневался в собственном рассудке: то ли действительно он видел Елену Дельфийскую, то ли всемогущие боги наслали на него скоротечное помутнение ума?.. Советоваться с Эпиметеем младший жрец не стал. Не буди лихо.

Когда на полотне судеб снова появились две ненавистные красные нити, мойры едва не бросили всё от отчаянья. Проклятые чужестранцы вернулись, и снова структура материи потянулась за ними, перекосилась и опасно натянулась, увеличив прорехи. В воздухе отчётливо пахло вселенской катастрофой. Отчаянье заливало умы Лахесис, Клото и Атропос. Однако их природа заключалась в служении непрерывной ткани жизни, и мойры взяли себя в руки.

Богини судьбы, богини судьбы... Бессмертные сёстры были её рабами. Их нитям не было места в общей ткани, но никто не знал её лучше этих трёх без устали работающих богинь.

Работа по распутыванию нитей, аккуратному высвобождению полотна и ювелирной разборке станка продолжалась долгие часы, и к тому моменту, как вокруг зазвучала незнакомая плясовая мелодия, ткань судьбы, сбережённая сёстрами и Гефестом, лежала возле станка, а бог-кузнец занимался ремонтом.

Навязчивый мотивчик долго маячил этаким полунамёком, но затем стал слышен, и даже больше: здесь, в сакральном месте, где ткалось полотно жизней и долгие века оглушительно стучал чудо-станок, музыка становилась громче и громче, перестав быть музыкой. Раскаты били по перепонкам, хлестали стены и разносились эхом, усиливая давление на уши мойр и Гефеста: «Тра-да-да-да-да-да-да-да!!!..»

Эта четвёрка богов единственная не поддалась танцевальному безумию, потому что грохот мощных нот, скорее, вколачивал их в каменный пол, а не звал порезвиться.

Порывистые, похожие на пауков, мойры, в тревоге переглядывались и свистели друг другу, мол, именно здесь неведомая музыка ведёт себя, как убийца. Богини судьбы чувствовали: за пределами их огромной пещеры насилие, совершаемое над миром, носит менее разрушительный характер. Клото с трудом листала лежащие на полу свитки грядущего и зачитывала обрывки пророчеств: здесь, именно здесь складываются условия, в которых приливы звука особенно сильны, они как бы складываются и усиливают друг друга. Слова «резонанс» волшебные свитки не знали.

Когда ритм этой мелодии-убийцы, придавившей мойр и Гефеста к полу, достиг максимума, станина ткацкого станка лопнула. Взрывоподобный звук был почти незаметен, но бог-кузнец, пришпиленный к холодному камню, как раз смотрел глазами страдальца на своё разобранное детище. Краткий миг — и огромную металлическую станину обезобразила длинная сложная трещина, а потом основа станка развалилась на три части.

Гефест зажмурился и беззвучно, как ему казалось, заплакал. Он не плакал с детства, чёрствый мужественный изгой, но на него вдруг накатило понимание: всё, казавшееся вечным и неизменным, способно лопнуть, как эта станина, и царству олимпийцев, очевидно, приходит нелогичный, нелепый, но оттого ещё более трагический конец.

Рядом с хромым кузнецом валялись обессилившие мойры, похожие на раздавленных гигантских насекомых, и каждое новое «тра-да-да-да...» вонзало новые и новые иглы боли в их тела.

Где-то далеко от порога топтался пританцовывающий Гермес, посланный Зевсом узнать, как дела. Он совсем не хотел идти туда, в громыхающее пространство, ведь уже здесь, на подходе по ушам било так, что глаза слезились.

Всё шло не так, Гермес чувствовал копчиком, катастрофа близка. Тревога нарастала до пределов, которые казались олимпийцу недостижимыми. Его охватила паника — вот-вот должно рвануть!

И в наивысшей точке этого совершенно животного, первобытного страха вдруг всё стихло.

И в этой абсолютной тишине Гермес услышал собственный визг, поймал себя на том, что пляшет, потом осёкся и свалился с ног — усталый и разбитый.

На него накатила спасительная тьма, в которой сначала слышался приглушённый стук сердца, а потом сознание покинуло олимпийца.

XLVIII

На стрельбище взгляд должен быть

зверский, чтобы мишени в панике

падали.

Некий командир

С холма, где Ленка и Аполлон застали Кирилла, открывался прекрасный вид на незнакомый им город.

В городе все плясали, но Ромашкин с Афиногеновой не слышали музыки.

Кирилл настолько безотрывно смотрел вниз, что, казалось, не заметил появления студентов.

— Это ведь ты устроила, — наконец промолвил «бог из машины», обращаясь к Ленке, и та моментально всё поняла.

Её «Сиртаки» по-прежнему звучала на волшебных струнах. Девушка, занятая спасением друга и бегством из Тартара, совсем забыла о своём музыкальном эксперименте.

— Проклятая мелодия поднимается с самого дна мироустройства, — продолжил Кирилл, не обращая внимания на катящиеся по его лицу слёзы. — Пляшут абсолютно все. Все, кроме тех, кто пытается восстановить ткацкий станок судьбы. Ты его видела, не так ли?

— Было дело, — признала пифия Афиногенова.

— Я не знаю, как, но твоя музыка связана с нитями судьбы, это я чувствую. Чувствую, ты подобрала никому не доступные ключи... Как-то нащупала слабое место... Не хочешь — не рассказывай. Но я прошу тебя, умоляю: останови это всё! Ещё немного, и мойры сойдут с ума, я чувствую, будто сам погибаю с ними!

Кирилл упал на колени перед Ленкой, и той стало неловко, отчего-то стыдно и гадко одновременно. То же подумал и Аполлон.

Ленка поспешно настроилась и остановила время — приглушила руками колебания струн.

Пляшущие человечки (а издалека горожане выглядели именно так) замерли, вокруг повисла тишина.

— Встань, дядя, — брезгливо сказал Аполлон. — Мне надо тебе в рожу дать за твою выходку.

— Я рад, что ты не погиб, — угрюмо ответил Кирилл. — И не рад. Вы убиваете мою Элладу. Наверное, уже убили...

«Бог из машины» поднялся на ноги, но Ромашкин не стал претворять в жизнь свою угрозу. Только плюнул в сторону и отошёл.

— И ты готов убить, — промолвила Ленка, глядя на Кирилла.

— Да. И не знаю другого пути вас остановить. А после купания в Стиксе вы вовсе неуязвимы.

— Ты подглядывал, что ли? — всполошился Аполлон, от волнения добавив к вопросу ещё и коротенькое нецензурное словцо.

Холм ощутимо тряхнуло.

— Не матерись, пожалуйста! — в отчаянье воскликнул дядя.

— Натурально не хотел, — смутился парень. — Так ты подглядывал?

— Конечно, нет! Я знаю. Я же говорил, что могу получить информацию, подумав о ком-то или о чём-то.

Ленка сосредоточенно сделала несколько изящных пассов, и мир отмер. Люди в городе перестали танцевать не сразу. Неуверенно останавливаясь, многие падали наземь от усталости, остальные приваливались к стенам, садились в пыль, кто-то ковылял в тень и располагался там.

— Ну, и чего ты добилась? — в бессильном гневе спросил Кирилл.

— Я вообще не знала, что такое случится. Я старалась не заблудиться там, где ты меня бросил.

Кирилл замер, поражённый.

Аполлон решил разжевать на всякий случай:

— Ты виноват, понял?

Дядя лишь рукой безвольно махнул.

— Короче, родственничек, — сказал Ромашкин. — Гони на базу чашу, а то я тебе устрою...

Хотя студент не придумал, что же он там такое устроит, Кирилл поспешил ответить:

— Чаша рассыпалась в мелкую крошку. Дрались Зевс, Посейдон и Аид. Они её и...

Пришла очередь стыдиться Ленке с Аполлоном: зря они оставили чашу олимпийцам.

— А не врёшь? — спросил Ромашкин.

— Нет. Вы же перестали телепортироваться.

— Но снова можем, — встряла Ленка.

— Это-то меня и удивило. Как?!

Пояснил Аполлон:

— Сила любви. И адской боли, которую ты мне устроил.

Ромашкин сжал кулаки и подступил к Кириллу вплотную.

— Только не бей его, — попросила пифия. — Ещё дураком сделаешь, он нам осколки не покажет.

— Значит, слушай, клоун из прошлого, — сквозь зубы заговорил Аполлон. — Без чаши мы отсюда никогда не уберёмся. Тащи все до одного осколка сюда. Мухой, понял?

— Ну... Хорошо, — со скепсисом произнёс Кирилл и исчез.

Студентка задумчиво сказала:

— Не сделал бы он какой-нибудь глупости...

— Я ему сделаю, — зло проговорил Ромашкин, глядя, как измождённые эллины расползаются по домам.

Минут через пятнадцать-двадцать явился со свёртком Кирилл, отдал его Ленке.

— Вот, здесь всё.

— Что так долго? — буркнул Ромашкин.

— Раздумывал, не послать ли вас, — признался Кирилл. — Потом ждал, когда у тебя лопнет терпение, и ты примчишься меня поторопить. А ты кремень.

— Не то слово. Мы тут пока посидели, отдохнули. Поговорили. Поцело...

Ленка ткнула Аполлона локтем в бок.

Она аккуратно развернула ткань, и перед молодыми людьми предстала кучка глиняных обломков.

— И вот что с этим делать? — то ли озадачился, то ли отчаялся Аполлон.

— В прошлый раз понадобилась пара капель моей крови, — тихо сказала Ленка.

— Думаешь?..

— Ага.

«Бог из машины» наблюдал за ними со стороны, кусая нижнюю губу. Им завладело отчаяние. Казалось, вместе с этой грандиозной Элладой, его Элладой, погибает и он сам.

— Эй, дядя, — окликнул Кирилла Аполлон. — Есть ножик?

Он покачал головой.

Ромашкин метнулся в дом Омероса, на кухню, взял нож, и, не выясняя, как там хозяин, вернулся.

Не то чтобы Аполлон был готов хоть лично изрезать подругу, лишь бы достичь результата, нет. Наоборот, его изрядно мутило при мысли, что Ленке снова придётся делать надрез, притом глубже, ведь двумя каплями тут явно не обойтись...

— Может быть, всё-таки попробуем моей кровью? — предложил Ромашкин.

— Лучше не надо, — уверенно сказала девушка. — Мою уже дважды проверили. С твоей как-то неопределённо всё. Хотя я на себя вообще не могу гадать. Я и про них-то ничего конкретного не предвижу.

Ленка махнула в сторону города.

— То есть, твой дар пифии даёт сбои? — поинтересовался Кирилл.

— Ещё бы не давал, — усмехнулась пифия Афиногенова. — Ткань судьбы не ткётся, станок стоит. Начинаешь заглядывать в будущее и всего лишь топчешься в нынешнем. Неопределённость.

Ромашкин проникся ещё большим уважением к Ленке.

— Давай нож, — сказала ему девушка.

Тут Аполлон почувствовал резкий прилив знакомого гнева. Рядом появился олимпиец.

Обернувшись, парень буквально в паре метров от себя узрел бога-красавца с золотой кифарой в руке.

— Пифия! — воскликнул красавец. — Я искал тебя, почему ты избегаешь компании любящего тебя Феба?

«Тёзка, значит! — смекнул Ромашкин. — Наконец-то!»

Ленка обернулась на голос, Кирилл тоже. Но «бога из машины» никто, кроме студентов, не видел.

— Ты же знаешь, кто мы, — спокойно произнесла девушка.

— Знаю, разумеется! — Очи златокудрого олимпийца пылали одержимостью, десница в патетическом жесте протянулась к Ленке. — Но разве это преграда для двух любящих сердец?..

— Я тебе покажу преграду, — пообещал Ромашкин и направился к тёзке.

— Подложный Аполлон, поди прочь, — раздражённо сказал Феб, царственно отмахнувшись от студента, словно от мухи.

Безусловно, олимпиец сделал роковую ошибку: Аполлон по-хозяйски схватил его запястье и сломал кифарету руку ударом своей. Только кифара в сторону полетела. В следующий миг Ромашкин смачно врезал сребролукому богу в лицо, раскрошив Фебу нижнюю челюсть. Хруст выдался страшнейший.

Феб поднялся с земли, изумлённо глядя на Ромашкина. При этом лицо олимпийца само собой постепенно пришло в норму, рука тоже заросла.

— Слушай, парень, не до тебя, — доверительно начал Феб, но тут ему прилетело ещё.

На этот раз студент переломал ему рёбра, свернул шею и мощнейшим броском выкинул с вершины холма.

— Ты ненормально силён, — поделился наблюдениями Кирилл. — И очень решителен. Пугающе...

— Только его так не победить, — добавила Ленка. — Я видела, как он по пьянке свалился с Олимпа на камень и — ничего.

— Что же мне с ним делать? Расчленить, что ли? — с досадой спросил Аполлон, припоминая, как волновался старина Гефест, когда лишился ноги.

Древнегреческий тёзка прилетел снизу, разъярённый и готовый к бою. Будто Супермен из западного фильма, Феб летел кулаками вперёд. Его атака заняла доли секунды, кулаки целили в грудь назойливого студента, но Ромашкин, предупреждённый новым всплеском холодного гнева, успел отклониться и локтем врезать сверху вниз по летящему богу. Спина утробно хрустнула. Падение златокудрого олимпийца было драматичным и унизительным — Феб сломанной игрушкой прокатился по пыльному грунту, хлеща по земле безвольными руками-ногами, и замер в совершенно неестественной позе.

— Ты чудовище, — прошептал Кирилл, уставившись на еле-еле шевелящегося Феба.

— А он, значит, музыкант, герой-любовник и просто хороший парень, — с недоброй усмешкой парировал Аполлон.

Ленка кашлянула деликатно и осторожно вклинилась в спор:

— Вообще-то, Полька, ты действительно выступил пугающе... Я тебя таким ещё не видела.

Ромашкин склонился к сидевшей над обломками чаши подруге.

— Они все тоже не видели.

Вот тут-то Ленка и почувствовала, что за ближайшим облаком скрываются олимпийцы, смотрят и делают выводы.

— Так это всё для них?! — тихо спросила пифия Афиногенова.

Аполлон кивнул.

Тем временем его тёзка встал и снова побрёл к вожделенной Елене Дельфийской.

— Он видимо, заколдованный? — Ромашкин считал, что показал наблюдателям достаточно, но Феб действовал, как заведённый.

— Зевс подговорил Эроса, и тот подогрел интерес кифарета, — пояснил всезнайка-Кирилл.

Ромашкину не хотелось упражняться, ломая Феба, ведь это было пустым бахвальством.

Когда студенты выкупались в Стиксе, парень без всяких подсказок почуял собственную неуязвимость. Хоть молнией бей.

Так оно и произошло. Из тучки, за которой прятались эллинские боги, высверкнула молния, и Аполлон почувствовал бодрящий удар током.

— Брр! — Парня аж передёрнуло от прилившей энергии.

Он стремительно приблизился к Фебу, походя отбив атаку его кулака, подхватил сребролукого под микитки и швырнул в облако.

Ленка открыла рот, наблюдая, как герой-любовник летит в небеса.

Зевс метнул ещё заряд, мощнее предыдущего.

К превеликому ужасу Кирилла и восхищению Ленки, Аполлон Ромашкин отнюдь не сгорел, зато стал светиться ровным белым светом. Только нимба над головой не хватало.

— Пора поговорить с местными заправилами, — сказал парень, подмигнув девушке, и перенёсся в засаду олимпийцев.

XLIX

Всё, о Люцилий, не наше, а чужое, только время

наша собственность. Природа предоставила

в наше владение только эту вечно текущую и

непостоянную вещь, которую вдобавок

может отнять у нас всякий, кто этого захочет...

Сенека

Когда музыка внезапно стихла, Зевс еле устоял на ногах, Аид припал на колено, Посейдону пришлось ещё и на руку опереться. Афина тоже не упала. Остальные, даже прыткий Арес, свалились с ног. Проклятая мелодия, превратившая богов в марионетки, наконец-то заткнулась.

— Что это было?! — пыхтя, как кузнечный горн, выдохнула Гера.

Громовержец и сам глотал воздух и никак не мог прийти в норму. Олимпийцы, судорожно надуваясь и с шумом выдыхая, потихоньку поднялись, и теперь роптали и поругивались. Заслали Гебу за нектаром. Поправили самочувствие.

Всё это недолгое время мозг Зевса бешено работал. Царь богов молчал, все ждали его оценок, приказов, действий.

— Я чувствую, что наши враги близко, — заявил Тучегонитель. — Настало время дать им бой. Готовьте боевые колесницы! Несите оружие! Эй, Эрос!

На зов царя явился сын Афродиты — кудрявый карапуз с луком и колчаном знаменитых стрел.

Зевс ласково улыбнулся мальчонке:

— Скорее лети к Фебу и порази его. Пусть он ещё сильнее влюбится в поддельную Пифию!

Эрос засмеялся серебристым смехом, в котором проскальзывали далеко не детские похотливые нотки, расправил крылья и пузатенькой ракетой стартовал исполнять Зевесову волю.

— Так! — Тучегонитель потёр ладони. — Выдвигаемся. Призываю с собой тебя, брат Аид, тебя, брат Посейдон, и тебя, дочь моя Паллада. Гермес, где твой керикион?

— Гермес у мойр, Громовержец, — напомнила Гера.

— А керикион разбился, — добавил Арес. — Возьми меня с собой!

Зевс жестом подозвал бога несправедливой войны, по-отечески обнял его за плечи, повёл в сторону от общего гудящего собрания богов.

— Для тебя, сынок, срочное задание...

Едва услышав волю отца, Афина Паллада быстро сходила в свои олимпийские покои и вернулась во всеоружии — шлем работы Гефеста, копьё, латы, легендарный щит-эгида с головой Медузы — всё было при ней. Щит пришлось до поры прикрыть тканью, чтобы не каменели олимпийцы.

Арес уже отбыл по поручению Тучегонителя, а тот вернулся к столу, у которого толпились олимпийцы, и предложил:

— Выпьем же за успех нашего внезапного похода!

Снова полился рекой нектар из кувшина кроткой Гебы, опять поднялись кубки, и волшебная жидкость увеселила богов.

— Пора! — скомандовал царь царей, и боевой отряд выдвинулся.

Волшебные боевые колесницы принесли их к холму, и боги спрятались за облаком.

А тут и одержимый любовью Феб нарисовался, всё-таки Эрос лучник не хуже сребролукого бога.

Жестокая расправа Ромашкина над кифаретом произвела на олимпийцев неизгладимое впечатление. Афина была в лёгком замешательстве, Аид разразился злобной отповедью насчёт того, что Зевс виноват в нынешнем могуществе чужака, ведь раньше он таким не был. Посейдон хмуро сжимал верный трезубец и жаждал крови. Разъярившийся Зевс метнул во врага молнию. Он-то рассчитывал, что влюблённый Феб выступит удачнее, а тут такое позорище... Чуть Посейдона из колесницы не вышиб, лежит, стонет от жалости к себе и несчастной любви...

— Нет, отец, не трать силы, — предостерегла его Паллада. — Видишь, ему твои перуны не вредят.

Громовержец не прислушался к мудрому совету дочери и нанёс более мощный удар. Увы, Афина, как всегда, оказалась права — проклятый чужестранец будто бы впитал силу молнии, аж светиться начал.

Тучегонителю осталось лишь зубами скрипеть, злясь на свою вспыльчивость. Ничего страшного не произошло, но авторитет-то он всё-таки уронил! Опять.

Чужанин появился прямо в колеснице Зевса, слегка толканув его в бок.

— О, это я удачненько! — заявил лже-Аполлон и, сияя, произнёс следующую речь:

— Ты на меня зла не держи, я тогда совершенно случайно попал, хотя напугал ты меня — чуть не обделался, честное слово. А потом твой этот, как его, Арес меня ранил. Да предательски так, как девчонка. А я ведь войны не хочу, надо договориться. Война до добра не доведёт. Я тут недавно сон странный видел, будто мы так зарубились, что всё в хлам пропало, один ты остался и я. И получалось, никто не выиграл, то есть, я-то сильнее оказался, но толку-то... Если нет ничего и себя почти не помнишь...

Зевс непроизвольно сглотнул — рассказ чужака был похож на его собственное недавнее сновидение. Бросив мимолётный взгляд за спину врага, Тучегонитель заметил вовремя прибывшего Ареса.

Бог несправедливой войны, заранее ликуя, нёсся с обнажённым мечом и целил в спину лже-Аполлона. Но в одну воду нельзя войти дважды — чужанин что-то почуял и молниеносно переместился на спину одного из прекрасных летучих коней Зевесовой колесницы.

Затормозить уже было невозможно. Клинок Ареса воткнулся в грудь Громовержца.

Ромашкин зааплодировал.

— Удивительный подлец! — воскликнул он.

Арес виновато посмотрел в глаза отца. Тот хмуро покачал головой:

— Титанической тупости муфлон, титанической...

Посейдон и Аид не удержались от смешков. Паллада прикрыла лицо ладонью.

— Папа, я не нарочно, — пробормотал Арес. — Тебе не больно?

— Ну, что ты! — Зевс закатил глаза. — Прямо-таки наоборот, словно нектара выпил. Вынимай его, дурень!

И скривился, ведь от крика и напряжения стало ещё больней.

Рывком вытащив клинок, Арес замер, не зная, куда ему деться.

— Ты хоть сделал, что я велел? — спросил Тучегонитель.

— Конечно! Привёл, как ты и приказал, — заверил отца Арес.

Зевс распрямился, морщась, и громко произнёс:

— Действуй, Гипнос!

Аполлон почувствовал, как на его плечо ложится чья-то лёгкая рука и его стремительно начинает клонить в сон. Парень обозлился, вызывая в себе силы, но гнев был каким-то сонным. Иногда так злишься сквозь дрёму на шумящих за стеной соседей.

«Пора валить», — смекнул студент и пожелал оказаться в объятьях Ленки.

Ощутив себя в заданных координатах, он смог приоткрыть слипающиеся глаза и вымолвить, одновременно зевая:

— Там у них гипноз какой-то.

— Гипнос же! — поправила друга пифия Афиногенова, но ему уже было всё равно, он сладко дрых.

Она непроизвольно зевнула и глянула на небо. Кирилл с неподдельным интересом спортивного болельщика тоже уставился вверх, подавив зевок.

Из облака стремительно и как-то эфемерно спускался сын Нюкты и Эреба, брат Танатоса, Немезиды, Эриды и Харона, тихий и неумолимый Гипнос.

Ленка снова себя удивила: она не кинулась паниковать, хлопая спящего парня по щекам, долго решать, что делать, тоже не стала. Можно было взять осколки чаши и Польку да отскочить куда-нибудь подальше, выиграв время. Но пифия Афиногенова поступила радикальнее — снова остановила время.

— Неправильный поступок, — прокомментировал Кирилл, рассматривая висящего неподалёку Гипноса. — А он ничего, крылышки эти на голове... Почему грекам всё время хотелось куда-нибудь крылышки приладить? То на сандалии, то на голову...

— Как его разбудить? — озадачилась Ленка и попробовала-таки похлестать Аполлона по щекам.

Получилось звонко, но неэффективно.

«Бог из машины» принялся задумчиво вышагивать вокруг студентов.

— В принципе, это вариант, и я его рассматривал, когда придумывал, как от вас избавиться, — сказал, усмехаясь, Кирилл. — Если вас обоих усыпить и не давать очнуться, то технически вы будете живы, но с точки зрения практики, не сможете оказывать давление на ткань судьбы. Однако мне пришлось отмести этот вариант, так как всегда найдётся способ разбудить того, кого будить не надо. Это была бы отсрочка. Однако я не придумал, что делать с вами дальше.

— Знаешь, ты тут окончательно шизанулся, — промолвила девушка. — Вот ты нас обвинил в убийствах, а сам?

Кирилл остановился, поджал губы.

— А сам я умирал и убивал бесконечное число раз, причём переживал всё одновременно, — с нажимом ответил он. — Но это был не я, а люди и боги, которые разили и падали замертво. Ну, боги-то не умирали, конечно... Я чёртовы тысячи раз изо всех сил старался остановить убийц, защитить убиваемых, но я не имел власти над этим всем...

Дядя Аполлона широким жестом указал на «это всё», а потом погрозил Ленке указательным пальцем.

— И тут появляетесь вы и всё ломаете!

— Самому-то не надоело? — устало поинтересовалась Ленка. — Жалуешься и жалуешься, обвиняешь и обвиняешь... Помоги нам свалить, и продолжай радоваться своей Элладе.

Отступив на пару шагов, Кирилл отмахнулся, мол, хватит с меня.

— Я не знаю, как вас вернуть, и не придумал, как уничтожить. Вот тебе чаша, племянничек, будь он трижды проклят. Дальше сами.

С этими словами Кирилл исчез.

— Ну, реально шизанулся, — пробормотала Ленка, надрезая левую ладонь. — Самое интересное пропустит. Хотя он и так всё чует, маньяк хренов...

Кровь заструилась и потекла на кучку осколков. Глина задымилась, затрещала, зашипела. С громкими щелчками кучка пришла в движение, и пифия Афиногенова сквозь белёсый дым увидела, как чаша снова обретает цельность.

«И что дальше?» — спросила себя девушка.

Действительно, дым рассеялся, чаша восстановилась, но перехода домой так и не произошло.

Ленка решила, хватит поливать злополучную ёмкость кровищей, но поток и сам иссяк. Глянув на ладонь, девушка застала лишь розовый рубчик на месте глубокой раны. Стикс есть Стикс.

Аполлон по-прежнему бессовестно дрых. Ленке стало завидно .

Вопрос «что дальше?» всё ещё стоял на повестке дня.

Может быть, кровь Кирилла вернула бы странников в наш мир?.. Может быть, надо послушаться Ромашкина и попробовать капнуть в чашу его кровью?.. Но это всё позже, когда Полька проснётся.

Ленке следовало решить тактическую задачку: что делать с атакой олимпийцев.

Самое логичное — исчезнуть. Телепортироваться подальше, в тот же Тартар. Пусть ищут.

А можно и дать понять ребятам, мол, силы не равны, не стоило бы им начинать бой... В Тартар запрятать Гипноса и всех, кто там, за облаком, засел, и баста!

Или всё-таки помягче поступить?

Ленка посмотрела на Феба, который выглядел, словно авангардистская скульптура «Перемолотый и выплюнутый дробилкой атлет пытается встать на ноги». Нет, всё-таки, пифия Афиногенова не такая жестокая, как её спящий красавец. Она не сможет хладнокровно затолкать олимпийцев в ад. Ну, разве что Гипноса.

— Это будет намёк: кто нас атакует, тот получает люлей, — тихо проговорила Ленка.

Она потратила пару минут, перенося Зевса, Посейдона, Аида, Аполлона, Афину и Ареса на Олимп, а Гипноса во тьму эллинского ада.

Вернувшись к Ромашкину и чаше, Ленка прихватила их и телепортировалась в храм дельфийского оракула, в собственные покои.

Там было неожиданно многолюдно. Скульптурная композиция «Жрецы и старая пифия» поражала внутренней энергетикой и подлинным драматизмом. Разъярённый Эпиметей устраивал разнос Сивилле и одному из жрецов, который возлежал рядом с пифией, столь же неодетый, как она. Видимо, поведение застуканных нарушало сразу множество уложений, слишком уж красной была физиономия главного жреца. На лицах жрецов, ворвавшихся сюда вместе с Эпиметеем, отражался целый букет эмоций от сурового порицания до откровенной зависти. А Писистрат тупо уставился на обвислые сиськи Сибиллы. Эх, молодость-молодость...

— Тут будет слегка суетно, — решила Ленка и перенеслась в дом Омероса.

Здесь было тихо. Впрочем, тихо-то было везде, девушка имела в виду отсутствие толпы. Отсутствовал даже хозяин. Скорее всего, отрезвел после приёма нектара и ушёл на берег моря — топиться от безысходности.

Или искать своенравную подругу Аполлона. Как же её?.. Клепсидру!

Расположив Польку на кровати, а чашу на столике, пифия Афиногенова вышла в гостиную, села на хозяйскую лавку и снова задумалась.

Следовало дождаться Омероса и расспросить его насчёт чар Гипноса. Он же, вроде бы, знаток. А может, Аполлон и сам проснётся.

Короче, надо взять паузу.

— Дура! — выругала себя Ленка. — Время-то запусти!

Струны привычно заблестели в пространстве. Лёгкие руки прошлись по ним, извлекая музыкальные звуки, и жизнь потекла привычным чередом.

Единственно, навалилась усталость. Но Ленка мужественно поборола сонливость.

Ещё бы не странное давящее чувство... Тревога? Предвидение скорой беды?..

Ленка отогнала эту чепуху от себя, как отмахиваются от назойливой мухи.

Интересно, какие сейчас рожи у олимпийцев, вдруг очутившихся в пиршественных чертогах? Небось, вояки обалдели в конец.

L

Кирилл, Кириллушка... Патриарх!

Команда КВН «Союз»

Больше всего не повезло Лахесис. Когда ткань жизни вдруг скрутило и затем молниеносно расправило, мойра как раз наклонилась над полотном, неторопливо разбирая, что там за странный узор остался после работы дельфийской лже-пифии. И вот по ткани пробежала мощнейшая волна. Она ударила Лахесис в лицо и грудь. Мойра высоко подлетела и уже без сознания рухнула на каменный пол.

Атропос задело краем. С ног сбило, но не покалечило. Так, ссадины на руках и лбу.

Третья мойра, Клото, осталась невредимой. Всего лишь перепугалась от неожиданного оглушительного хлопка, с которым расправилась ткань.

А Гефеста не было, он занимался в своих мастерских отливкой новой станины.

Зато в зале находился кое-кто ещё — невидимый и нераспознаваемый для мойр советский студент-комсомолец и по совместительству демиург этого мира Кирилл. В момент исполинского хлопка, разорвавшиего полотно бытия, «бог из машины» получил незримый удар и, подхваченный то ли звуковой, то ли магической волной, врезался в стену олимпийской пещеры. Столкновение с камнем было настолько сокрушительным, что на пол Кирилл упал полностью переломанным кровоточащим вместилищем для раздробленных костей и лопнувших органов.

«Надо же, — мелькнула в омуте боли едва различимая мысль, — похоже, я умираю...»

Пока Атропос проверяла состояние Лахесис, умудрившись в панике измазать сестру собственной кровью, Клото подбежала к останкам станка и застыла. Резкие деформации ткани привели к катастрофе — нити судеб, которые до последних разрушительных событий поступали в станок откуда-то из-под земли, были оборваны все до единой. Нет, уцелели-таки две нити. Две красные нити чужаков.

Мойра пала на колени и завизжала так пронзительно, что полопались волшебные светильники, освещавшие огромный зал. Наступила тьма.

— Что же это было? — ультразвуковой скороговоркой спросила Атропос, когда вопль её сестры иссяк.

— Несколько богов опять мгновенно переместились в пространстве, причём от Олимпа до Тартара, — ответила Клото. — Их крепчайшие нити и порвали полотно. Что с сестрой?

— Без сознания. Скоро поправится. Но какой теперь смысл?..

Клото отозвалась не сразу:

— Казалось бы, всё должно было сей же час погибнуть... Но я вижу, смертные живы, боги живы, и мы, вроде бы, тоже.

Сёстры закончили хором одновременно возникшую мысль:

— Устройство жизни изменилось!

Шестеро олимпийцев появились в пиршественных чертогах настолько внезапно, что несколько богов поперхнулось нектаром.

Зевс, Посейдон, Аид, Арес и Паллада удивлённо переглядывались и озирались, а Феб занимался самовосстановлением и стонами о возлюбленной Елене.

— Кто-нибудь позовите Амура, пусть выдернет стрелу, — раздражённо прогудел Аид. — Или добьёт его в голову.

Афина, хмурясь, наклонилась над поломанным братом, помогла ему выправить позвоночник. Хрустело при этом ошеломляюще — Геба чуть кувшин из нежных рук не выронила.

— Что скажешь, Громовержец? — угрюмо спросил бог морей.

— Нам дали понять, что мы горстка детей, — не менее угрюмо ответил Зевс. — Загнали домой. Интересно, где Гипнос.

— А мне интересно, как мы всё-таки с этими выскочками справимся, — подал голос Арес.

Тучегонитель подошёл к Гебе, взял кувшин могучей рукой.

— Мне надо срочно повидать мойр.

Высадив залпом полкувшина нектара, Зевс внезапно перестал пить и гневно уставился на богиню-виночерпия:

— Что это за бурда?!

— Не-не-нектар... — пролепетала Геба.

— Если это нектар, то я шмель, — стараясь справиться с гневом, сказал Громовержец.

Другие олимпийцы тоже пригубили напиток и возмущённо загомонили — в кубках и чарках оказалось нечто совершенно иное...

— Это возмутительно! — утробно пробасил Аид, а Посейдон выплеснул остатки себе под ноги, свирепо глядя на бедняжку Гебу.

— Дочь моя, — сохраняя олимпийское спокойствие, произнёс Громовержец. — Будь добра, принеси другого нектара.

Ни живая, ни мёртвая Геба убежала из пиршественных чертогов. Воцарилось гнетущее молчание. Текли минута за минутой, а дева-виночерпий всё не возвращалась.

Афина Паллада поймала взгляд отца. Зевс едва заметно склонил голову: сходи. Афина кивнула и удалилась.

Спустя минуту вернулись обе дочери Тучегонителя.

— Почему с пустыми руками? — мрачно спросил он.

— Весь нектар превратился в откровенную бурду, — ответила Паллада. — Это значит...

— Это значит, что через несколько часов мы все перейдём в первозданный ритм жизни и потеряем всякую возможность противостоять чужакам, — закончил за неё Посейдон.

Зайдя в дом, Омерос обнаружил там деву неэллинской красоты. Сказитель потерял дар речи и вытаращился на гостью, сидевшую на его любимой скамье.

Чужанка была землячкой Аполлона, смекнул Омерос.

Ленка видела перед собой аккуратного пятидесятилетнего мужчину. Борода, кудри — типичный местный. Вот только выглядел он больным — тёмные мешки под глазами, нездоровый цвет лица, одышка, плюс двигался с трудом. Безрадостное зрелище.

Философ поклонился и заговорил с опаской:

— Скромный Эриманф рад приветствовать в своём жилище прекрасную незнакомку, хоть и не помнит, при каких обстоятельствах пригласил её...

— Извини, не до комедий, — поломала всю игру Ленка. — Наверняка Аполлон про меня рассказывал.

— Аполлон? Это который из?..

— Вон тот, валяется который. — Пифия Афиногенова ткнула пальцем в направлении кровати, стоявшей в соседней комнате.

Философ глянул и обомлел, узрев изгнанного гостя, лежащего на спине.

— Надеюсь, он... жив?

— Вполне. Но спит.

Омерос перешёл на шёпот:

— Тогда не будем его будить.

Он на цыпочках приблизился к Ленке.

— Можешь не стараться, — сказала та. — Его усыпил Гипнос.

— Сам Гипнос! — Философ-нектаролюб округлил глаза. — Я так и знал, что парень далеко пойдёт!

— Как его разбудить?

— Что?

— Как. Его. Разбудить. — Ленка слегка завелась и уже была готова перейти к Полькиному модусу операнди.

— А! Так вот оно что! Прекрасная гостья ищет помощи у старого философа!

Омерос расплылся в самой масленой из возможных улыбок. Девушка насторожилась.

— Да, мне надо его разбудить.

Грек совершил невозможное: его улыбка стала ещё масленей.

— В таком случае, ты, прелестнейшая чужестранка, обратилась именно к тому человеку, который способен тебе помочь!

— Так помоги мне, пожалуйста!

(Тут Ленке пришлось собрать всё своё терпение в кулачок).

Омерос отступил на пару шажков и, приняв просительный вид, промямлил:

— Смеет ли ничтожный смертный попросить Елену Дельфийскую (да-да, слухи о тебе дошли и до Ретея) об ответной услуге?

— Тьфу ты! — До студентки дошло. — Так ты мне сделку предлагаешь! Так бы и сказал. Чего же ты хочешь?

— О, это сложнейший вопрос... — Омерос не на шутку озадачился. — Ещё вчера я бы попросил бочку нектара...

— Да хоть две! — нетерпеливо выпалила Ленка.

— Нет, прекрасная Елена, — покачал головой печальный философ. — Взгляни на меня. Я в жесточайшем похмелье. Единственная дорогая мне женщина снова сбежала, боюсь, навсегда. Я поклялся больше не вкушать напитка богов.

К концу этой отповеди Омерос стоял, гордо выпрямившись и закинув полу своего наряда за плечо. «Орёл облезлый», — подумала раздражённая студентка, с детства презиравшая алкашей.

— Ну? — подогнала она заказчика.

— Я бы хотел, конечно, вернуть Клепсидру, но я боюсь.

Ленка, едва уже не стартовавшая за своенравной служанкой, мысленно выругалась.

Взволнованный философ принялся ходить, попутно истязая себя рассуждениями:

— Если она бежит, значит, ей со мной плохо, как в царстве скорбного Аида... Будь она хоть чуточку счастлива — разве улетала бы она из этой отнюдь не убогой клетки?.. Но ведь раньше она возвращалась... Следовательно, я ей небезразличен. У меня есть надежда!

— Так что, вернуть Клепсидру?

— О, — уныло протянул Омерос. — Её видели отплывающей с твоим соплеменником и Одиссеем...

— Это была не она, ревнивый ты кучерявец, — сказала дерзкая от злости Ленка. — Сейчас выясним, где она прохлаждается...

Пифия Афиногенова прикрыла глаза, обращаясь к своему дару прорицательницы, но вместо быстрого прозрения её поджидало нечто иное.

На Ленку навалилось то самое чувство беды, которое она отгоняла после стычки с олимпийцами. Крепко так навалилось, неостановимо. Пифия ощутила себя пришпиленной к полу. Это причудливое переживание её ментального тела застало студентку врасплох, и она оцепенела в обоих планах бытия.

Во-первых, Омерос увидел, как остекленел и поблёк взгляд его собеседницы, как она свесила голову, прикрыла глаза и замерла, не подавая ни малейшего признака сознания. Философ был знаком с признаками путешествия вне тела, поэтому не сильно обеспокоился. Работает пифия, ну, и пусть работает.

Во-вторых, сама Ленка не могла поднять ни руки, ни ноги. Пальцем пошевелить не могла. Хотя нет, пальцем шевелить она не хотела. С мотивацией вообще приключились проблемы: совершенно не хотелось ничего захотеть. Фундаментально. Совсем. Напрочь.

Дело в том, что в момент обращения к прорицательскому таланту Ленке Афиногеновой открылся весь ужас того положения, в которое она угодила. И не только она. Вместе с собой она утянула Аполлона, Кирилла и, чтобы не скучно было, весь этот безумный эллинский мир.

Теперь Ленка, словно придавленный тапкой таракан, как бы размазалась по половику. Не по половику. По ткани судьбы. Точно! Ленка узнала эти нити, эти узоры...

И тогда-то она прознала о катастрофе, которую учинила своей детской выходкой с перемещением олимпийцев в пространстве.

Этот мир умирал. Угасал вместе с медленно гаснущим сознанием Кирилла. Студентка увидела связь Кирилла с нелепым полотном мойр: «бог из машины» оставался неразличимым для местных богов и смертных, потому что был не нитью, а всем полотном.

«Влип комсомолец», — с вялой иронией самоубийцы подумала Ленка.

Ей было искренне жаль и Кирилла, и всех этих эллинов, но за себя и Польку она переживала крепче. Парадокс заключался в невозможности сконцентрироваться на себе и своём парне. Тревога за себя оставалась недоформулированной, ведь собственное сознание нанесло Ленке ещё один удар.

В момент массированного откровения, которое она получила, читая нити судеб, самым страшным обстоятельством ей показалась роль, сыгранная ею в деле уничтожения местной истории. А ведь Кирилл говорил, предупреждал, призывал не куролесить. Ну, да, тогда всё свелось к запрету на матерщину... Но разве дело только в ней?

Пифию Афиногенову захлестнул чистый рафинированный стыд, осознание себя тотальной убийцей. Откуда бы ни взялись эти греки, из головы советского студента или ещё откуда-нибудь, они жили, любили друг друга и ненавидели, рожали детей...

Ленку прижимал уже не тапочек, а многотонный сапожище. Безысходное отчаянье, вина за себя и Аполлона, скорбь из-за участи, на которую она всех обрекла...

В точке наивысшего стыда пифия Афиногенова вдруг собралась с мыслями, одёрнула себя и отчитала (с использованием плохих слов, между прочим), а потом преисполнилась несокрушимой верой в то, что ей удастся всё поправить.

Как?

Это вопрос технический.

Чутьё пифии подсказывало ей главное: всё осуществимо.

Правда, сапожище от этой непоколебимой уверенности легче не стал. Ловушка казалась фатальной, а из-за усилий, которые предпринимала Ленка, чтобы не потерять сознание, не «раздавиться», быстро скопилась усталость.

В какой-то миг Ленка спросила себя: «Неужто всё?..» и перестала бороться с тьмой.

LI

Сны видят все, но не все в это время спят.

Неизвестный автор

Далеко внизу, в серой дымке, угадывались очертания берега, полоска леса и горы. Аполлон Ромашкин висел напротив Кирилла. Кирилл имел вид еретический — словно прибитый к невидимому кресту, он сквозь полуприкрытые веки скорбно смотрел вниз невидящими глазами.

Временами казалось, что «бог без имени» становится полупрозрачным, но Аполлон списал этот глюк восприятия на непрекращающееся движение дымки, которая могла иногда заплывать и в пространство между двумя родственниками.

Сам Ромашкин не был стеснён какой-либо позой. Он спокойно шевелил руками и ногами, и, хотя в первый миг изрядно струхнул упасть, висел и не падал. Более того, он мог менять положение в пространстве, всего лишь отчётливо пожелав подлететь куда ему хочется.

— Наигрался? — по-русски спросил Кирилл.

— Более-менее. Я думал, ты в отключке.

— А я и есть в отключке. — Дядя улыбнулся одними губами, и это придало ему ещё более скорбный вид. — Лежу весь переломанный возле станка судьбы и то очнусь, то снова отрубаюсь. Больно, блин...

Как бы в подтверждение слов о пограничном состоянии Кирилла, он на несколько секунд стал настолько прозрачным, что Аполлон почти перестал различать его силуэт на фоне беспрерывного серого брожения.

— А я? — спросил Ромашкин.

— Что ты? — Сгустившийся обратно «бог из машины» вскинул бровь.

— Я тут зачем?

— Забавно... «Тут». То есть, вопросов к месту у тебя нет...

Аполлон пожал плечами. Какая разница, с чего начать.

— Помню, я заснул... А! Гипнос! — Парень начал постепенно восстанавливать в уме цепочку событий.

— Да, тебя усыпил бог сна, — подтвердил дядя. — Не худшее состояние для встречи конца света.

— Я бы предпочёл проснуться.

— А смысл?

Ромашкин снова бросил взгляд вниз, и ему показалось, будто кромка земли медленно осыпается, проваливаясь то ли в море, то ли в какое-то иное пространство вроде пропасти. Из-за плотной серой дымки, местами перерастающей в огромные бурлящие клубы дыма или облаков, судьба береговой линии оставалась неясной.

— И что же тут так печальненько всё? — Поинтересовался Аполлон. — Потому что мы оба умираем?

— Нет, ты-то в порядке. Это всё из-за того, что твоя подруга разорвала ткань бытия.

Племянник лишь отмахнулся:

— Я понимаю, тебя когда-то сюда Сцилла запихала, поэтому у тебя все беды от баб, но Ленка-то при чём?

— Доигралась, — хмуро и веско вымолвил Кирилл и ушёл в себя.

Замолчал и Ромашкин.

— Знаешь, чем заканчиваются древнегреческие мифы? — внезапно спросил «бог без имени».

— Смеёшься? Я их ненавижу! Чем это всё начинается, ты мне рассказал, а так я бегал всю жизнь от этих басен.

Кирилл усмехнулся.

— Самое гадкое, я и сам не знаю, чем они заканчиваются. Нет, по-настоящему, не смейся. Чисто исторически римляне стырили греческий пантеон, а там он пал под натиском христианства... Пал как явление, а не группа персонажей под руководством Юпитера.

Ромашкину показалось диким то, что он висит в пустоте и слушает лекцию о судьбах греческой мифологии.

— Нет, правда, — продолжил Кирилл. — У скандинавов всё увенчали сумерки богов...

— А чем тебе тут не сумерки? — не сдержался студент.

— В отличие от скандинавского греческий миф ничем не кончается. Да тут и нет единого мифа, так, сборник разнообразных источников. Авторы друг другу противоречили, разумеется... Вот возьмём твоего местного тёзку. Некоторые исследователи полагали его божеством, пришедшим из Малой Азии, другие отслеживали дорийское происхождение. Само имя ваше с ним имеет несколько толкований. Как тебе «отвращающий мышей»? Сребролуким златокудрым кифаретом Феб стал далеко не сразу... Строго говоря, Аполлонов было чуть ли не шестеро. Может, и больше... А в той версии здешней истории, которой я стал свидетелем и соучастником, всё было гладко: родила его Лето, вскормила Фемида, вырос, окреп, победил Пифона и пошло-поехало...