Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв.

Глава вторая Изменения в составе княжеств Северо-Восточной Руси в 1238–1300 гг.

Походы монголо-татар 1237–1239 гг. на Северо-Восточную Русь привели к невиданному до тех пор опустошению страны, массовому уничтожению населения, разрушению многих городов. Слова летописца, описавшего Батыево нашествие, о том, что «нѣсть мѣста, ни вси (т. е. веси. — В.К.), ни селъ тацѣх рѣдко, иде же не воеваша на Суждальскои земли»[625], хотя, возможно, и написаны поздно[626], в целом верно отразили картину ужасающего погрома и запустения земли. И после Батыя ордынские ханы неоднократно организовывали жестокие карательные экспедиции на русский Северо-Восток. Особенно широкий размах они приняли в 1252, 1281 и 1293 гг.[627]

Иноземное иго привело не только к политическому подчинению каракорумским и сарайским правителям русских князей, нарушению исторических связей северо-восточных княжеств с княжествами южной «Русской земли»[628], усилению обособления Новгорода и Пскова, прекращению в первые десятилетия чужеземного господства церковного и городского строительства в Северо-Восточной Руси, но и к консервации ее территории, а в рамках последней — к упадку ряда старых княжеств и к появлению и возвышению новых государственных образований, определивших дальнейшие исторические судьбы Руси[629]. Как безнадежный анахронизм воспринимаются теперь суждения крупного русского историка конца XIX — начала XX в., предлагавшего забыть «на некоторое время, что прежде, чем сошло со сцены первое поколение Всеволодовичей, Русь была завоевана татарами… Явления, которые мы наблюдаем в Суздальской земле после этого разгрома (речь идет о процессах феодального дробления. — В.К.), последовательно, без перерыва развиваются из условий, начавших действовать еще до разгрома, в XII в.»[630] На самом деле в период монгольского господства формирование территорий княжеств Северо-Восточной Руси проходило под опосредованным, а иногда и прямым воздействием Орды.

К сожалению, ход этого процесса до конца XIII в. освещен в историографии очень скупо, а современные исследователи не уделяют ему вообще никакого внимания, тем самым неполно и неточно оценивая последствия Батыева завоевания для русских земель. Известным их оправданием служит крайняя лапидарность источников, преимущественно летописных, испытавших, как и другие области древнерусской культуры, иссушающее воздействие монголо-татарского ига.

Тем не менее еще С.М. Соловьев, пытаясь объяснить возвышение Москвы в послемонгольское время, обращал внимание на приток населения в Московское княжество не только с Юга, но «и из ближайших областей — Рязанской, Тверской, Ростовской, постоянно менее безопасных…»[631]. Возможно, эта мысль С.М. Соловьева стала отправной для М.К. Любавского, много сделавшего для изучения исторической географии Восточно-Европейской равнины периода средних веков и наметившего верный путь для разъяснения специфики территориального развития Северо-Восточной Руси в ордынский период. По мнению М.К. Любавского, после нашествия Батыя и под влиянием последующих походов монголо-татар начался переход населения с востока и центра Суздальщины на ее более безопасные в военном отношении западные окраины: Тверь и Москву[632]. Тем самым вскрывалась причина быстрого усиления не только Московского, но и Тверского княжества, уже в последней трети XIII в. начавших играть крупную политическую рель на русском Северо-Востоке. Один и тот же демографический фактор привел к появлению и развитию двух новых, неизвестных в домонгольский период северо-восточных русских княжеств, образовавшихся на пограничье старой Суздальщины. География политических центров на Северо-Востоке изменилась. Это предопределило ту территориальную основу, которая в дальнейшем стала базой объединения страны.

К мнению М.К. Любавского о причинах роста Москвы и Твери присоединился такой осторожный исследователь, как А.Е. Пресняков[633]. Однако в последующее время вывод М.К. Любавского не был должным образом оценен и развит. Констатируя плодотворность предложенного М.К. Любавским разъяснения подъема так называемых «младших городов» в Северо-Восточной Руси после монголо-татарского нашествия, в то же время нельзя не указать на неполный и недостаточный анализ материала, проведенный исследователем. В результате этого некоторые заключения М.К. Любавского представляются не всегда обоснованными, а то и прямо ошибочными. Последнее относится к определению главных направлений походов монголо-татар и связанному с ними перемещению населения Северо-Восточной Руси, времени возникновения и стабилизации здесь различных княжеств, не только Московского и Тверского.

Очевидно, что для получения верной картины эволюции государственной территории Северо-Восточной Руси в послемонгольское время необходимо изучить данные, относящиеся ко всем без исключения княжествам этого региона. Такому изучению должен быть предпослан перечень тех городов и районов, которые в XIII в. стали объектами военных нападений монголо-татар. Тогда станут понятными особенности политической карты русского Северо-Востока конца XIII в.

Описок северо-восточных городов и относящихся к ним территорий, на протяжении XIII в. испытавших удары монголо-татарских ратей, достаточно обширен.

Стольный Владимир был четырежды взят и ограблен монголо-татарами. В 1238 г. укрепления города частично были разрушены[634] (вероятно, стены Нового города[635]), частично пострадали от пожара (Печерский город)[636]. Успенский собор был подожжен и разграблен[637], население перебито[638]. С большой долей вероятности можно полагать; что Владимир или его округа пострадали и в 1252 г., когда великий князь Владимирский Андрей Ярославич отказался, по выражению летописи, «цесаремъ служити»[639], т. е. ханам. Владимир был резиденцией Андрея, и ордынская экспедиция, направленная против него, не могла, конечно, не предпринять каких-то репрессий к населению столицы и ее окрестностей, в частности к боярам, поддержавшим своего князя[640]. В 1281 г. места около Владимира были пограблены монголо-татарами, пришедшими с князем Андреем Александровичем на великого князя Дмитрия — старшего брата Андрея[641]. Наконец, в 1293 г. рать Дюденя, приведенная тем же Андреем Александровичем, «Володимерь взяша и церкви пограбиша, и дно чюдное мѣдяное выдраша (в Успенском соборе. — В.К.), и книги, и иконы, и кресты честныя, и сосуды священныя, и всяко узорочие пограбиша, а села и волости, и погосты, и монастыри повоеваша…»[642].

Небольшой городок Волок Ламский первый раз был захвачен монголо-татарами в 1238 г.[643] В 1293 г. отряды Дюденя и войска Андрея Александровича «Волокъ взяша, а люди из лѣсовъ изведоша»[644].

Галич Мерский, по-видимому, пострадал от монголо-татар в 1238 г., когда полчища Батыя «плѣниша все по Волзѣ доже и до Галича Мерьскаго»[645].

В тот же поход монголо-татарами был взят и Городец Радилов на Волге[646].

Гороховец монголо-татары «пожгоша» осенью 1239 г.[647]

В нашествие Батыя и в «Дюденеву рать» были захвачены Дмитров[648] и Москва[649], причем Дюдень с войсками союзных русских князей «взяша Москву всю и волости и села»[650].

Тяжкие удары монголо-татар испытал Переяславль Залесский. В 1238 г. город был захвачен войсками Батыя[651]. В 1252 г. монголо-татары, настигшие было непослушного им великого князя Андрея Ярославича у Переяславля, «россунушася по земли… и людии бесчисла поведоша (в плен. — В.К.), до конь и скота»[652]. В 1281 г. монголо-татары «около Переяславля все пусто сътвориша и пограбиша люди»[653]. Немудрено, что в 1293 г. при слухах о рати Дюденя население Переяславля и соседних волостей разбежалось. Монголо-татары стояли у Переяславля «много дней, поне же людеи нѣсть, выбѣгли ис Переяславля»[654].

Иногда считают, что в Батыево нашествие Ростов избежал печальной участи других русских городов и не пострадал от монголо-татар[655]. Судят так на основании фразы Новгородской I летописи старшего извода: «Ростовъ же и Суждаль разидеся розно»[656]. Но приведенные названия обозначают в данном случае не города, а ростовские и суздальские отряды, бывшие на р. Сити в составе войска великого князя Юрия и спасшиеся бегством от разгрома. О захвате монголо-татарами Ростова в 1238 г. сообщает Лаврентьевская летопись[657]. В 1281 г. монголо-татарская рать опустошила окрестности Ростова, ограбила ростовские села[658].

Старинный Суздаль был разорен трижды. В 1238 г. монголо-татары «взяша Суждаль и святу Богородицю разграбиша, и двор княжь огнемь пожгоша и манастырь святаго Дмитрия пожгоша, а прочии разграбиша»[659]. В 1281 г. они опустошили окрестности Суздаля[660], а в 1293 г. рать Дюденя «градъ весь взяша»[661].

В Твери монголо-татары появились впервые в 1238 г. Здесь ими был убит сын Ярослава Всеволодовича[662]. В 1281 г. они, по свидетельству летописи, «около Тфѣри пусто сътвориша»[663]. В 1293 г. специальный поход на Тверь предпринял хан Токтомер и «велику тягость учини людемъ, овѣхь посече, а овѣхъ въ полонъ поведе…»[664].

Торжок брался монголо-татарами лишь однажды — в 1238 г.[665]

Прямое свидетельство о захвате ордынскими войсками Углича встречается в летописи под 1293 г.[666] Возможно, Углич пострадал от монголо-татар еще раньше в 1238 г. Лаврентьевская летопись сообщает, что после взятия Переяславля полки Батыя «оттолѣ всю ту страну и грады многы, все то плѣниша доже и до Торжку…»[667]. В числе «градов многих» был, вероятно, и Углич. Во всяком случае, археологическое обследование селищ около Углича указывает на их запустение в связи с нашествием монголо-татар[668].

Несомненно, что среди «градов многих», плененных Батыем, был Юрьев. Через него шла дорога от Владимира на Переяславль. В 1238 г. оба последних города были взяты монголо-татарами. Не мог избежать этой участи и лежавший между ними Юрьев. В 1281 г. монголо-татары ограбили окрестности Юрьева[669], а в 1293 г. ратью Дюденя был захвачен сам город[670].

До стоявшего сравнительно далеко на севере Ярославля монголо-татары добрались лишь один раз — в 1238 г.[671]

Как показывает приведенный материал, наиболее частым нападениям монголо-татар подвергались Владимир, Переяславль Залесский, Суздаль, Юрьев, а также Тверь. По географическому признаку эти города можно разделить на две группы. Одну группу составляют первые четыре города. Все они лежали в самом центре древней Ростово-Суздальской земли, в ее наиболее плодородной, богатой и обжитой части. Если не считать Ростова, именно эти города были самыми крупными в Северо-Восточной Руси в домонгольское время, на их обладании базировалась политическая и военная мощь владимиро-суздальских князей. Поэтому далеко не случайно, что удары монголо-татар направлялись прежде всего на Владимир, Переяславль, Суздаль и Юрьев. Разгрому периодически подвергались старые, давно колонизованные и густо населенные районы. Таким образом подрывалась материальная основа могущества князей Северо-Восточной Руси, особенно старшего из них — великого князя Владимирского, в корне пресекались возможность их усиления, стремление к объединению и отпору завоевателям. Со стороны монголо-татар это была продуманная политика, направленная на сохранение и упрочение своего господства над русскими землями.

От указанной группы четко отделяется Тверь. Она не меньше, чем центральные области, подвергалась в XIII в. нападениям монголо-татар. Эти нападения на самое западное княжество Северо-Восточной Руси имели целью уменьшить силу тверских князей, политическое значение которых v последней трети XIII в. серьезно возросло. Тверские князья даже отваживались на открытую борьбу с Ордой[672]. Однако вторжения монголо-татар на тверскую территорию не привели к ее запустению и обезлюдению. Дело в том, что с 40-х годов XIII в. усилился натиск Литвы на западные русские земли[673], и население этих земель стало сдвигаться к востоку в районы Твери, отчасти Москвы[674].

Походы Батыя и последующие карательные экспедиции монголо-татар оказали заметное влияние на формирование территорий княжеств Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в. В 70-е годы XIII в. на Северо-Востоке насчитывалось 14 княжеств вместо 6, существовавших к 1237 г. К этому надо добавить, что территории двух наиболее крупных из них, Владимирского, остававшегося главным, и Переяславского, слились воедино в результате того, что Ярослав Переяславский, после гибели брата Юрия Всеволодовича на р. Сити оказавшийся старшим среди потомков Всеволода Большое Гнездо, в 1238 г. стал великим князем Владимирским[675]. Однако в том же 1238 г. он передал брату Святославу Суздаль, а брату Ивану — Стародуб[676]. Начался процесс трансформации прежних владимирской и переяславской земель, приведший к появлению новых княжеств. Все детали этого процесса, в том числе такие важные, как точный состав вновь образовавшихся княжеств, даты их появления и исчезновения, из-за фрагментарности источников не всегда определимы, но в целом процесс этот фиксируется достаточно четко всей совокупностью данных.

Стародубское княжество так и осталось за Иваном Всеволодовичем и его родом. В XIII в., именно под 1276 и 1281 гг., упоминается князь Михаил Иванович, в котором с основанием видят сына Ивана Стародубского[677]. В XIV в. потомки князя Ивана фигурируют с вполне определенными прозвищами Стародубских[678], для той поры служащими свидетельством существования Стародубского княжества.

Что касается княжества Суздальского, то его судьба была более сложной. Прежде всего необходимо выяснить, что означала передача Суздаля Святославу Всеволодовичу. В предыдущей главе говорилось, что в 1212/13 г. князь Святослав получил от своего брата великого князя Юрия Юрьев Польской. Этим княжеством он и владел до 1237 г. Переход в его руки в 1238 г. Суздаля не может не возбудить вопроса относительно того, был ли Суздаль дан Святославу вместо Юрьева или же он был придан к Юрьеву.

А.В. Экземплярский считал, что Святослав Всеволодович одновременно владел и Юрьевом, и Суздалем, причем центром его княжения стал Суздаль[679]. А.Е. Пресняков рассматривал Суздаль как какое-то особое владение Святослава, полученное им в качестве наследника владимирского великокняжеского стола[680]. Статус юрьевской территории в тот период А.Е. Пресняков не определял.

Заключение А.В. Экземплярского основано на недоразумении. Он полагал, что в 1242 г. Святослав Всеволодович украсил Георгиевский собор в Юрьеве, и выводил отсюда факт принадлежности последнего Святославу. На самом деле украшение юрьевского собора относится к 1234 г.[681] Никаких прямых известий за послемонгольское время, связывающих князя Святослава с Юрьевским княжеством, в летописях нет. По аналогии со Стародубом нужно думать, что в 1238 г. стольным городом Святослава стал Суздаль. Юрьевское же княжество вошло в состав владений великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича. Так, впрочем, продолжалось всего несколько лет.

Когда 30 сентября 1246 г. умер отравленный монголо-татарами великий князь Ярослав, владимирский стол занял Святослав Всеволодович. Своих племянников он «посади по городом, яко же, бѣ имъ отець оурядилъ Ярославъ»[682]. У Ярослава оставалось семь сыновей[683], и сам факт наделения каждого из них княжеством означал дробление старой владимирско-переяславской территории на ряд более мелких владений. Ярославичи остались недовольны распределением между ними столов их дядею. В 1247 г. князь Андрей Ярославич отправился к Батыю, очевидно, хлопотать о расширении своей отчины. За ним последовал Александр Невский[684]. А их брат Михаил Хоробрит в 1248 г. согнал с великого княжения Святослава Всеволодовича и сам стал владимирским князем[685]. Зимой 1248/49 г. Михаил погиб в сражении с литовцами[686], а в конце 1249 г. на Русь вернулись из Каракорума, Александр и Андрей. Монголо-татары «приказаша Олександрови Кыевъ и всю Русьскую землю, а Андреи сѣде в Володимери на столѣ»[687]. Передача Невскому Киева и Южной Руси была, по-видимому, фикцией. Александр Ярославич предпочел этой разграбленной монголо-татарами области нетронутый ими Новгород Великий. Там он пробыл до 1252 г., когда получил ярлык на великое княжество Владимирское и «старѣишиньство во всей братьи его»[688]. Андрей же Ярославич, рискнувший перестать «цесаремъ служити», был лишен владимирского стола и был вынужден искать пристанища в Швеции[689].

Бурные события конца 40 — начала 50-х годов XIII в. в Северо-Восточной Руси, видимо, сопровождались частыми перемещениями князей, возникновением и ликвидацией княжеств, но с вокняжением во Владимире Александра Невского политическое положение в основном стабилизировалось.

От 1250 г. сохранилось известие о поездке князя Святослава Всеволодовича с сыном Дмитрием в Орду[690]. Хотя цель поездки в летописи скрыта, но такие путешествия русских князей с сыновьями-наследниками к ханам обычно совершались тогда, когда речь шла о закреплении за Рюриковичами их княжеств-отчин[691]. Очевидно, к 1250 г. Святослав уже обладал таким княжеством. Поскольку правнук Святослава носил прозвище Юрьевского[692], можно думать, что в 1250 г. Святослав владел уже не Суздальским, а Юрьевским княжеством. С Суздальским княжеством Святослав Всеволодович мог расстаться или в 1247 г., когда, став великим князем, он уступил его одному из своих племянников[693], или в 1248 г., когда он потерял Владимирское княжение[694]. Во всяком случае, в юрьевского князя Святослав превратился, по-видимому, в результате событий 1248 г. Таким образом, Суздаль был в руках Святослава Всеволодовича примерно до 1247–1248 гг. Произошло ли в 1247 г. воссоединение территорий Суздальского и великого Владимирского княжеств или же Суздальское княжество продолжало функционировать, но уже под властью одного из Ярославичей, сказать трудно. Бесспорно, однако, что позже, во второй половине XIII в., Суздальское княжество существовало. Свидетельства тому — известие 1264 г. о смерти князя Андрея Ярославича Суздальского и сообщение под 1279 г. о кончине сына Андрея князя Юрия Суздальского и захоронении его в Суздале в соборной церкви Богородицы[695].

Князь Андрей, бежавший в 1252 г. от монголо-татар «за море», к 1257 г. был уже на Руси[696]. В том году он ездил в Орду и вернулся вместе с Александром Невским и Борисом Ростовским «въ свою отчину»[697]. По-видимому, поездка Андрея к хану была вызвана необходимостью утверждения за ним княжества, и именно Суздальского. Суздаль должен был выделить ему великий князь Александр Ярославич. Если так, то надо полагать, что до 1257 г. Суздаль входил в состав земель великого княжества Владимирского. А поскольку Александр стал великим князем в 1252 г., можно считать, что по меньшей мере в 1252–1257 гг. суздальская территория составляла единое целое с владимирской. Из сказанного следует, что Суздальское княжество как самостоятельная политическая единица на протяжении 1238–1257 гг. существовало с перерывами. И только в 1257 г. оно окончательно выделилось из состава великого княжества Владимирского.

История другого старого центра Северо-Восточной Руси — Переяславля — за первые 10–15 лет ордынского ига также представляет много неясного. Правда, в свое время А.В. Экземплярский был убежден, что Переяславское княжество еще при жизни отца, т. е. в период между 1238 и 1246 гг., получил Александр Невский. По его мнению, «Переяславль, по образовании великого княжества Владимирского, был как бы необходимой принадлежностью этого последнего: великие князья сажали в нем или сыновей своих, или самых близких родичей…»[698]. И старший сын Ярослава Всеволодовича Александр, по утверждению А.В. Экземплярского, «сидел в Переяславле не только при отце, но и при великих князьях — его преемниках», владел Переяславлем «до занятия им великокняжеского стола»[699].

Наблюдения и заключения А.В. Экземплярского были поддержаны и развиты А.Е. Пресняковым. Он пришел к выводу, что в послемонгольское время Переяславское княжество постоянно передавалась по нисходящей линии старшему из сыновей великого князя, который являлся преемником отца на столе великого княжения Владимирского. «Тесная и длительная связь переяславского стола с великим княжением, — обобщал А.Е. Пресняков, — наложила особую печать на отношение князей к Переяславлю и придала ему несколько исключительное значение»[700].

Между тем представление исследователей о принадлежности Переяславского княжества Александру Ярославичу в 1238–1252 гг. зиждется на единственном летописном известии 1240 г., причем в редакции поздних летописных сводов[701]. Если же обратиться к наиболее раннему летописному памятнику, сохранившему это сообщение, то там читается следующий текст: «В то же лѣто, той же зимы выиде князь Олександръ из Новагорода къ отцю в Переяславль съ матерью и с женою и со всѣмь дворомь своимь, роспѣвъся с новгородци»[702]. Сама терминология сообщения («къ отцю в Переяславль», а не «к себѣ в Переяславль»), уход в Переяславль старшего Ярославича с матерью, для которой естественнее пребывание в великокняжеском городе, а не в центре удельного княжения, отсутствие в Переяславле каких-либо представителей «своего двора» князя Александра говорят о том, что Переяславль принадлежал не Невскому, а его отцу, великому князю Ярославу Всеволодовичу.

Характерно, что современник Александра Ярославича, составивший его жизнеописание, «отечеством» Александра называл Новгород Великий[703], о Переяславле же не упоминал совершенно.

Показательно также сообщение Новгородской I летописи старшего извода об отражении в 1245 г. нападения литовцев на Торжок и Бежицы: «Погониша по нихъ Явидъ и Ербетъ со тфѣричи и дмитровци, и Ярославъ с новоторжьци; и биша я подъ Торопчемь, и княжици ихъ въбѣгоша в Торопечь. Заутра приспѣ Александръ с новгородци, и отяша полонъ всь…»[704]. Благодаря этой записи выясняется, что Тверь и Дмитров, составные части Переяславского княжества домонгольской поры, управлялись наместниками Явидом и Кербетом[705]. Их неучастие в последующих военных действиях Александра Невского, осадившего Торопец, а затем преследовавшего бежавших литовцев, указывает, что они были наместниками не Александра, а его отца, великого князя Ярослава Всеволодовича[706]. Следовательно, переяславская территория принадлежала не Александру, а входила в состав Владимирского великого княжества[707].

Три приведенных свидетельства говорят о том, что Переяславль и территория бывшего Переяславского княжества удерживались Ярославом Всеволодовичем под своей рукой и при его жизни не передавались кому-либо из его сыновей.

Из четвертого свидетельства можно извлечь прямые данные об уделе Александра Невского. В договорной грамоте тверского князя Михаила Ярославича с Новгородом Великим, составленной между ноябрем 1296 г. и февралем 1297 г.[708], содержится следующий пункт: «А кто будеть давныхъ людии въ Торъжьку и въ Волоцѣ, а позоровалъ ко Тфѣри при Олександрѣ и при Ярославѣ, тѣмъ тако и сѣдѣти, а позоровати имъ ко мнѣ»[709]. Очевидно, в грамоте упоминаются люди, «позоровавшие» к Твери, когда та стала центром самостоятельного княжества. С этой точки зрения вполне понятно упоминание в докончании отца Михаила Ярослава Ярославича, в свое время сидевшего на тверском столе. Но ранее Ярослава в грамоте назван Александр, и в нем нельзя не видеть старшего брата Ярослава Александра Невского. Становится очевидным, что он-то и был первым тверским князем.

Поскольку в 1245 г. Тверью управлял наместник великого князя Ярослава Всеволодовича, надо считать, что Тверское княжество образовалось после названной даты. По-видимому, Тверь была получена Александром по завещанию отца, реализованному в 1247 г. великим князем Святославом Всеволодовичем. Александру недаром была предназначена самая западная часть владимирской территории: она непосредственно смыкалась с землями Великого Новгорода, где княжил Александр[710].

Что касается его брата Ярослава, до сих пор единодушно принимаемого всеми исследователями за первого князя Твери, то самая ранняя запись, где он назван тверским князем, относится только к 1255 г.[711] Древнейшее же известие о его владениях рисует его князем совсем другого княжества.

Выше уже цитировался летописный рассказ под 1252 г. о «бегании» великого князя Андрея Ярославича перед монголо-татарами, которые чуть было не схватили его у Переяславля. Великому князю удалось ускользнуть. Тогда монголо-татары начали грабить окрестности Переяславля, «и княгыню Ярославлю яша и дѣти изъимаша и воеводу Жидослава ту оубиша и княг(ын)ю оубиша и дѣти Ярославли в полонъ послаша»[712]. Из этого текста А.Е. Пресняков заключал, будто Переяславль принадлежал Андрею[713]. Но если в Переяславле или в переяславской округе находились жена Ярослава, его дети, то это вернейшее указание на то, что Переяславль был его резиденцией.

Получить Переяславль Ярослав мог в 1247 г. по завещанию отца или позже, в 1248–1249 гг., по соглашению со своими братьями, великими князьями Михаилом или Андреем. Но после утверждения во Владимире Александра Ярославича Переяславль переходит в состав великого княжения, и в 1263 г. Невский завещает Переяславское княжество своему старшему сыну Дмитрию. Следовательно, в какой-то момент после 1252 г. Ярослав был лишен переяславского стола[714]. По-видимому, между Александром и Ярославом произошел насильственный обмен: Александр забрал себе Переяславль, вновь включив его во владимирскую территорию, а Ярославу отдал свое отчинное Тверское княжество. В дальнейшем Тверское княжество утвердилось за Ярославом Ярославичем и его потомками, а Переяславское княжество — за старшими потомками Александра Невского.

Под 1280 г. летопись сообщает, что скончался «князь Давыдъ Костянтиновичь, внукъ Ярославль, Галичскыи и Дмитровьскыи»[715]. Прозвище князя свидетельствует о существовании Галицко-Дмитровского княжества, составленного довольно искусственно из двух разделенных дальними расстояниями центров: Дмитрова, прежде входившего в состав Переяславского княжества, и Галича Мерского, бывшего частью владимирской великокняжеской территории. Вслед за исследователями образование этого княжества можно отнести к 1247 г., когда Святослав Всеволодович раздавал «грады» своим племянникам. Видимо, тогда Константин Ярославич и получил Дмитров с Галичем[716]. Во всяком случае необычная география владений его сына косвенно свидетельствует о раннем их образовании, поскольку именно в первые годы после Батыева нашествия из разоренной Северо-Восточной Руси непросто было выкроить территориально компактные уделы[717]. Упоминания под 1334 и 1335 гг. князей Бориса Дмитровского и Федора Галицкого[718] свидетельствуют о том, что между 1280 и 1334 гг. Галицко-Дмитровское княжество распалось надвое соответственно двум своим центрам.

К послемонгольскому времени относится становление и Московского княжества.

На протяжении XII — первых десятилетий XIII в. Москва входила в состав территории великого княжества Владимирского. Как показал М.Н. Тихомиров, во второй половине XII — начале XIII в. наблюдается несомненный экономический рост Москвы[719]. Последнее обстоятельство объясняет действия четвертого сына Всеволода Большое Гнездо, Владимира, который в 1213 г. сделал попытку закрепиться в Москве, отдав ей предпочтение перед Юрьевом Польским, выделенным ему по отцовскому ряду[720]. Тем не менее Москва не стала тогда столицей самостоятельного княжества. Летопись подчеркивает, что Владимир захватил город «брата своего» Юрия Владимирского[721], что Москва была «своим городом» Юрию[722]. К тому же Владимир сидел в Москве всего несколько месяцев[723]. В последующее время Москва по-прежнему в составе великого княжества Владимирского[724].

Первым московским князем считается Михаил Ярославич Хоробрит, сын уже упоминавшегося великого князя Ярослава Всеволодовича[725]. Вполне возможно, что при нем Москва действительно стала центром самостоятельного княжества. Однако категорично настаивать на этом нельзя. Дело в том, что мнение исследователей о Михаиле Хоробрите как первом московском князе основывается на текстах Новгородской IV летописи и Тверского сборника, где Михаил назван Московским[726]. По сравнению с текстом Новгородской IV летописи текст Тверского сборника явно вторичен[727]. Следовательно, старшим является сообщение Новгородской IV летописи: «князи Суздальстии побита Литву у Зубцева. А Михаил Ярославичь Московьскии убиенъ бысть отъ Литвы на Поротвѣ». В основном источнике Новгородской IV летописи — Новгородско-Софийском своде 30-х годов XV в. — этого известия, по-видимому, не было. Оно отсутствует в списках Софийской I летописи старшего извода, почти во всех списках Софийской I летописи младшего извода, а в Синодальном списке № 154 Михаил не назван Московским[728]. Не было сообщения о гибели Хоробрита и в одном из дополнительных источников Новгородской IV летописи — Софийском временнике, отразившемся в Новгородской I летописи младшего извода[729]. Оно могло попасть в Новгородскую IV летопись из ростовского владычного свода времен архиепископа Ефрема[730]. До настоящего времени этот ростовский свод не дошел. Насколько можно судить по сокращенному ростовскому своду конца XV в., известие о смерти Михаила имелось в ростовском летописании[731]. Но назывался ли в своде Ефрема Хоробрит московским князем, сказать трудно. В упомянутом ростовском своде конца XV в. такого определения нет. Нет его и в записи о гибели Михаила Лаврентьевской и Симеоновской летописей[732]. К тому же Новгородская IV летопись называет Михаила Московским после собственного сообщения о захвате им стола великого княжения Владимирского, т. е. когда Михаил был уже не московским, а владимирским князем[733]. В последней связи примечательно, что убитого на р. Протве Михаила похоронили не в Москве, а во Владимире[734]. Поэтому делать бесспорный вывод о вокняжении в Москве Михаила Хоробрита на основании сообщения Новгородской IV летописи нельзя. Не исключена возможность, что Михаила Ярославича назвали Московским позднейшие книжники.

Впрочем, если принять версию о Хоробрите как первом московском князе, его княжение в Москве должно было быть очень недолгим. Москва досталась ему, очевидно, по разделу 1247 г. Погиб Михаил зимой, в конце 1248 или начале 1249 г.[735] До этого он согнал своего дядю Святослава Всеволодовича с великого княжения и сам сел на владимирский стол. Если верить сообщению Новгородской IV летописи, Святослав занимал великокняжеский стол один год[736]. Отсюда вытекает, что Михаил Хоробрит мог княжить в Москве не более года.

После Хоробрита князей в Москве источники не упоминают. По всей вероятности, город с тянувшей к нему территорией вошел в состав великого княжества Владимирского. Во всяком случае, Москвой распоряжался великий князь Александр Ярославич, выделивший Московское княжество в удел своему младшему сыну Даниилу.

Но двухлетний Даниил не стал в 1263 г. московским князем. Об этом можно судить на основании одного известия Тверской летописи. Там упоминается грамота, по сути дела представлявшая собой дипломатическую ноту, посланная тверским князем Иваном Михайловичем московскому князю Василию Дмитриевичу в 1408 г. по поводу совместных действий против Литвы. В грамоте содержалась любопытная ссылка на то, что Даниила Александровича, предка Василия Московского, воспитал пращур Ивана Михайловича Ярослав Ярославич, тиуны которого семь лет сидели в Москве[737]. Едва ли можно сомневаться в достоверности этого сообщения, включенного в важный официальный документ. Ярослав Ярославич был не только тверским князем. После смерти Александра Невского он сел на великокняжеский стол во Владимире и занимал его семь лет вплоть до своей смерти[738]. Именно эти семь лет и имела в виду грамота Ивана Тверского. Из сообщения грамоты вытекает, что во время своего великого княжения Ярослав удерживал Москву под своей властью, а управляли ею великокняжеские наместники — тиуны. Следовательно, окончательное отделение Московского княжества от Владимирского произошло не ранее 70-х годов XIII в. Во всяком случае, Даниил Александрович как московский князь упоминается впервые в 1283 г.[739]

Летописное известие 1265 г. свидетельствует о существовании Костромского княжества[740]. Кострома принадлежала Василию Ярославичу, сыну великого князя Ярослава Всеволодовича. Вероятно, он получил ее при раздаче княжений Святославом в 1247 г. Тогда Василию было неполных шесть лет[741], и возможно, что фактически Кострома стала центром особого княжества несколько позже, примерно в середине 50-х годов XIII в. В 70-е годы XIII в. костромской князь играл уже активную политическую роль в делах Северо-Восточной Руси[742]. В 1272 г. Василий Костромской стал великим князем Владимирским[743], а затем после вооруженной борьбы со своим племянником Дмитрием Александровичем утвердился в Новгороде Великом[744]. Однако со смертью Василия Ярославича в январе 1277 г. Костромское княжество перестало существовать, и его территория была воссоединена с территорией великого княжества Владимирского[745]. В 1293 г. великий князь Дмитрий Александрович сделал попытку вновь выделить Костромское княжество из состава владимирских земель, но это княжество во главе с его сыном Иваном просуществовало самое большее несколько месяцев, после чего Кострома снова стала частью великокняжеских владений[746].

На востоке Суздальщины образовалось Городецкое княжество. Первое известие о нем относится к 1282 г.[747] Но поскольку городецким князем был третий сын Александра Невского, Андрей, следует полагать, что Городец был выделен ему по завещанию отца. Поэтому становление Городецкого княжества следует относить к периоду между 1263 и 1282 гг.[748] Помимо Городца, это княжество включало в свой состав Нижний Новгород и, вероятно, Унжу.

Среди владений потомков старшего сына Всеволода Большое Гнездо Константина в послемонгольский период также появилось новое государственное образование.

После гибели в 1238 г. ростовского князя Василька Константиновича из его владений выделилось Белозерское княжество. Под 1251 г. Лаврентьевская летопись сообщает, что «поѣха Глѣбъ на Бѣлоозеро в свою отчину»[749]. Речь идет здесь о младшем сыне Василька, родившемся в 1237 г.[750] Вполне правдоподобно предположение, что Василько сам выделил Белоозеро из состава Ростовского княжества пеленочнику Глебу. Возможно, не случайно Глеб отправился на Белоозеро именно в 1251 г., когда, по понятиям тех времен, он стал совершеннолетним (ему исполнилось 13 лет) и мог вступить во владение завещанной ему отчиной.

Старший брат Глеба Борис получил Ростов[751]. Но в 1277 г. после смерти Бориса ростовским князем стал Глеб[752]. Затем Ростовским княжеством владели сыновья Бориса Дмитрий и Константин[753]. В конце XIII — начале XIV в. в состав Ростовского княжества входили Ростов и Устюг[754]. Владельческая судьба Белоозера довольно туманна. Сын Глеба Белозерского Михаил был похоронен не в своем отчинном городе, а в Ростове[755]. Еще при его жизни Белоозеро попало в руки старшего сына Бориса Ростовского Дмитрия, очевидно в результате насильственного захвата в 1279 г.[756] По разделу 1286 г. с братом Константином Дмитрий получил Углич и Белоозеро, а Константин — Ростов и Устюг[757]. Однако позднее Ростов и Устюг оказались в руках Дмитрия[758]. Константин же распоряжался Угличем: в 1292 г. он посадил туда своего сына Александра[759]. По всей вероятности, братья поменялись владениями. В таком случае Белоозеро должно было отойти Константину и сохраниться за ним и тогда, когда он после смерти Дмитрия в 1294 г. сел в Ростове, наследовав земли брата. О пребывании в XIII в. на Белоозере внука белозерского князя Глеба Васильковича Федора сведений нет. Возможно поэтому, что Белозерское княжество возобновились только в XIV в., когда Федор Михайлович женился в Орде и подкрепил свои отчинные права ордынской помощью[760].

На углицком столе, ставшем выморочным после смерти в 1283 г. младшего сына первого углицкого князя Владимира Константиновича Романа[761], в конце XIII — начале XIV в. сидел, по-видимому, сын ростовского князя Константина Борисовича Александр[762].

Ярославским княжеством после пресечения мужской линии рода Всеволода Константиновича завладел отпрыск смоленских князей Федор Ростиславич, женившийся около 1260 г. на внучке Всеволода Марии Васильевне[763]. Ярославль выпал из общей отчины Константиновичей. Он сохранился за потомством Федора Смоленского.

Для послемонгольского периода XIII в. важно отметить одно обстоятельство, влиявшее на формирование территорий различных княжеств Северо-Восточной Руси. Великий князь Ярослав Всеволодович, его братья и сыновья, а также их потомки не искали земель, некогда принадлежавших Константину Всеволодовичу Ростовскому. Со своей стороны и Константиновичи не претендовали на какие-либо владения Ярославичей и младших Всеволодовичей. Прослеживается строгое разграничение территорий, являвшихся отчинами двух крупных княжеских ветвей. Кажется, единственным исключением был захват в 1293 г. ярославским князем Федором Ростиславичем Переяславля[764]. Впрочем, он занял его с согласия ставшего великим князем Андрея Александровича Городецкого[765]. Переяславль князь Федор удерживал около года[766]. Затем город был возвращен отчичу — князю Дмитрию Александровичу. Но возможно, что в результате захвата переяславской территории в 1293 г. за ярославскими князьями остались земли близ Соли Великой и Нерехты, о чем свидетельствуют данные XV–XVII вв.[767]

Итак, в период с 1238 по 1300 г. в Северо-Восточной Руси появились восемь новых княжеств: Стародубское, Суздальское, Тверское, Галицко-Дмитровское, Костромское, Московское, Городецкое и Белозерское. Два из них — Суздальское и Стародубское — существовали еще в домонгольский период, правда довольно непродолжительное время[768]. Поэтому было бы точнее говорить о возобновлении этих двух княжеств. Но остальные шесть впервые стали таковыми в послемонгольское время.

Весьма показательна география новых государственных образований. В центральной части старой Ростово-Суздальской земли образовались всего три княжества: Стародубское, Суздальское и Дмитровское (часть Галицко-Дмитровского княжества). Из них совершенно новое только одно — Дмитровское. Остальные пять княжеств и Галицкая часть Галицко-Дмитровского княжества возникли на окраинах древней Суздальщины, охватывая широкой подковой с запада (Москва, Тверь), севера (Белоозеро, Кострома, Галич) и востока (Городец) ее территориальное ядро. (См. рис. 4).

Такое расположение новых княжеских центров на русском Северо-Востоке в послемонгольское время (до конца XIII в.) далеко не случайно. Как было показано выше, монголо-татарским нападениям во второй половине XIII в. подвергались преимущественно центральные области Северо-Восточной Руси. Естественным следствием предпринимаемых с юга ордынских походов было бегство русского населения в более безопасные от монголо-татарских вторжений места.

Уже нашествие Батыя вызвало определенное перемещение населения. Под угрозой иноземного завоевания значительная часть жителей городов и сел Суздальщины бежала на северо-запад, в Новгород Великий. Свидетельство тому — горькая и образная картина избиения людей, пытавшихся уйти от Батыя из Торжка «Серегерским путем» в Новгород. По словам новгородского летописца, монголо-татары «все люди сѣкуще, акы траву»[769]. Смерть от монголо-татарской сабли на «Серегерском пути» нашли, очевидно, не только жители близлежащих мест, но и беженцы из внутренних районов Владимиро-Суздальской Руси. Другая часть населения Суздальщины бежала на север, в район Белоозера. Там переждал Батыев погром ростовский епископ Кирилл[770]. Конечно, не он один спасался в Белоозере, вместе с ним туда ушли и другие жители Ростова.

В последующее время отлив населения из центральных областей Владимиро-Суздальской Руси продолжался. Выше уже приводились сведения об уходе населения Переяславля и его округи перед Дюденевой ратью. Археологическое изучение сельских поселений по р. Клязьме и к северу от нее, т. е. в пределах владимирской, суздальской, переяславской и юрьевской территорий, позволяет прийти к выводу о запустении большинства из них не позднее XIII в.[771] В то же время данные археологии свидетельствуют о притоке населения в районы Ярославского Поволжья, Москвы, Твери, р. Шексны[772]. Яркий рассказ о том, как при нашествии Дюденя осенью 1293 г. из разных мест сбегались люди в Тверь, сохранила летопись: «бяше бо ся умножило людей и прибѣглыхъ въ Тфери и из ыныхъ княженеи и волостеи»[773]. Показания письменных источников подтверждают, таким образом, факт ухода населения из центра на запад, в Тверское княжество. Увеличивалось население и восточных окраин. В 1274 г. при поставлении во Владимирские епископы Серапиона среди трех главных городов его епархии был назван Нижний Новгород[774]. В то же время не были упомянуты такие крупные города, как Переяславль и Москва, также бывшие под церковной юрисдикцией владимирского владыки. И если Нижний Новгород рассматривался как один из основных городов епископии, то это, конечно, косвенный показатель роста населения в данном районе. В 60–70-е годы XIII в. заметно возросла в поволжской торговле роль Костромы. Так, в 1270 г. здесь были задержаны купцы, возвращавшиеся с товарами в Новгород Великий[775]. Рост торгового значения Костромы в определенной степени был связан с увеличением населения в Поволжье.

Приток населения в безопасные от монголо-татарских «нахожений» не только западные, как считал М.К. Любавский, но и северные и восточные окраины старой Ростово-Суздальской земли способствовал подъему этих окраин. Князья и боярство находили здесь достаточное число плательщиков феодальных повинностей и воинов для своих дружин. Итогом было образование новых, периферийных княжеств, призванных сыграть свою историческую роль в судьбах русского Северо-Востока. Великий князь Владимирский, обладавший традиционным политическим старшинством, дипломатическими и военными прерогативами среди князей — потомков Всеволода Большое Гнездо, был уже не в состоянии поддерживать свою власть, распоряжаясь лишь территорией Владимирского великого княжества, сильно сократившейся к последней трети XIII в. После смерти Александра Невского в 1263 г. борьбу за великокняжеский стол повели и его занимали тверской князь Ярослав Ярославич, костромской князь Василий Ярославич, переяславский князь Дмитрий Александрович, его брат Андрей Городецкий[776]. С середины 90-х годов XIII в. в схватку за стол великого княжения активно вмешивается московский князь Даниил Александрович[777]. Чрезвычайно показательно, что, кроме переяславского князя, все остальные претенденты и носители высокого титула представляли княжества, возникшие на периферии Суздальщины в послемонгольское время. Участие тверского, костромского, Городецкого и московского князей в борьбе за владимирское наследие свидетельствует о том, что во второй половине XIII в. уходит в безвозвратное прошлое политическое значение древнейших городов Волго-Окского междуречья. Происходит объективный процесс изменения территориальной основы консолидации северо-восточных княжеств. Выгоды географического положения Твери, Костромы, Городца и Москвы, явившиеся результатом демографических изменений в Северо-Восточной Руси, вызванных монголо-татарским игом, несомненно, благоприятствовали тому, что именно эти города в противовес всем остальным смогли успешно претендовать на роль того центра, вокруг которого в будущем смогла бы объединиться вся Северо-Восточная Русь.