Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв.

Глава пятая Территории Суздальского и Нижегородского великого княжеств В XIV в.

В начале XIV в. Суздальское княжество, с 1341 г. ставшее частью княжества Нижегородского, по размерам своей территории занимало, по-видимому, среднее место между другими княжествами Северо-Восточной Руси. Составить представление о пределах этой территории можно лишь по данным XV, а отчасти даже и XVI в. К столь поздним свидетельствам приходится прибегать потому, что сведения по географии Суздальского княжества за весь XIV в., не говоря уже о первых десятилетиях названного столетия, когда Суздальское княжество, по крайней мере номинально, оставалось независимым, буквально единичны. Применение ретроспективного метода определения границ Суздальского княжества поры его суверенности позволяет очертить эти границы, естественно, приблизительно. Но погрешность не должна быть особенно велика. В XIV в. суздальские князья не вступали со своими соседями в такие конфликты, следствием которых была бы значительная перекройка территорий. Конечно, границы княжества не оставались неизменными. На протяжении XIV–XV вв. они, видимо, расширялись прежде всего в результате продолжавшегося хозяйственного освоения края, и преимущественно на север, но амплитуда их колебаний не могла быть очень большой. Поэтому ретроспективное восстановление пределов Суздальского княжества первых трех десятилетий XIV в. дает хотя и не детальное, но достаточно твердое представление о территории, находившейся под властью потомков князя Андрея Ярославича.

На юг в сравнительной близости от Суздаля был расположен Владимир, а на запад — Юрьев. Эти два древних города Северо-Восточной Руси в XIV в. были княжескими центрами. Подвластные им территории сложились давно и в освоенных местах имели четкие пределы. Следовательно, можно наметить южную границу Суздальского княжества, которая отделяла его территорию от территории великого княжества Владимирского, а также западную, расчленявшую суздальские земли и земли Юрьевского княжества.

Документы XV в. фиксируют в южной части Суздальщины ряд населенных пунктов и других географических объектов, местоположение которых позволяет выявить старый суздальско-владимирский рубеж. Так, в данной грамоте Н.Д. Нарбекова, составленной около 1444–1445 гг., упоминается «луг Круглой, едучи к Печюзe»[1206]. Река Печуга впадает в р. Нерль Клязьминскую с левой стороны. Луг Круглый находился «под слободкою под Нискою на оной сторонѣ Нерли»[1207]. Слободка Низкая — позднейшая Щенячья слободка[1208], стоявшая на правом берегу Нерли недалеко от впадения в нее Печуги[1209]. Следовательно, луг Круглый локализуется в междуречье Нерли и Печуги. Луг косили крестьяне слободки Чапихи — владения потомков суздальских князей[1210]. Таким образом, правобережная часть низовья Печуги была суздальской. По данным конца первой четверти XVI в., земли по левому берегу Печуги принадлежали владимирским чистушским бортникам[1211]. Село Чистуха сохранилось и в XIX в.[1212] Оно было расположено километрах в трех к юго-западу от устья Печуги[1213]. Очевидно, что Печуга в своем нижнем течении и являлась суздальско-владимирским рубежом.

К западу от печужского устья, ниже по Перли, на ее правом берегу стояли упоминаемые в актах XV в. села Мордаш и Васильково[1214]. Земли этих сел имели общую границу[1215]. Село Мордаш было давним владением суздальских князей[1216]. Тот факт, что в середине XV в. московская великокняжеская администрация не знала, как отделить мордашские земли от васильковских, и поручила размежевание этих земель людям княгини Марии, вдовы суздальского князя Семена Александровича[1217], позволяет сделать вывод, что и с. Васильково некогда принадлежало суздальским князьям. Тем самым устанавливается, что земли по правому берегу Нерли ниже впадения в нее Печуги издавна были суздальскими.

К Суздалю относилось также и с. Улола. По названию оно отождествляется с с. Улол XIX в.[1218] Село Улола было расположено к западу, с небольшим отклонением на север, от с. Василькова, примерно в трех км от него[1219]. В XV в. села Улола и Васильково были отданы московскими великими князьями владимирскому Рождественскому монастырю, причем документы XVII в. и пересказ того же времени древние грамот этого монастыря свидетельствуют о принадлежности обоих сел к территории Суздальского уезда[1220]. Земли названных сел, видимо, были расположены на самой границе Суздальщины. Так можно думать потому, что находившееся менее чем в четырех км к юго-западу от с. Улолы с. Борисовское относилось к Владимиру[1221].

Далее от с. Улолы на запад — северо-запад на пространстве в 12 км стояли села Павловское, Федоровское и Туртинское[1222], о которых известно, что они были суздальскими. Села Павловское и Туртинское, по данным XVI в., входили в состав Суздальского уезда. Они являлись собственностью Суздальской владычной кафедры[1223] и, по-видимому, с достаточно раннего времени. Село Павловское, в частности, упоминается в документе 70-х годов XV в.[1224], Что касается с. Федоровского, то оно фигурирует в целом ряде актов XV в., причем в некоторых — с указанием «в Суздале»[1225]. Упоминание в одной из грамот третьей четверти XV в. рядом с землями с. Федоровского Выповской земли и Тарбаева[1226] свидетельствует, что речь идет именно о с. Федоровском, расположенном к западу — северо-западу от с. Улолы, поскольку села Выпово и Тарбаево, сохранившиеся и в XIX в.[1227], как показывают картографические материалы, соседили с с. Федоровским[1228].

Таким образом, локализация перечисленных выше поселений и угодий на юге Суздальщины и отчасти на севере владимирской территории позволяет провести примерную границу Суздальского княжества с великим княжеством Владимирским. Оказывается, что эта древняя граница в основном совпадала с позднейшей границей Суздальского и Владимирского уездов.

Подобным же образом устанавливается и западный предел владений суздальских князей. Сохранилось свидетельство, что жена Дмитрия Донского княгиня Евдокия, дочь нижегородского князя (из суздальских) Дмитрия Константиновича, пожертвовала во Владимирский Рождественский монастырь село Баскаково[1229]. Земли этого села были расположены по берегам р. Ирмеса, близ с. Дергаева, принадлежавшего с 60-х годов XV в. Троице-Сергиеву монастырю[1230]. По данным XVII в., с. Баскаково относилось к Суздальскому уезду[1231]. Приведенные свидетельства о с. Баскакове позволяют отождествить его с д. Баскаки XIX в., стоявшей в верхнем течении р. Ирмеса, близ его правого берега[1232].

На той же реке были расположены и другие владения суздальских князей. Так, в договорной грамоте 1445 г. Дмитрия Шемяки с нижегородскими князьями Василием и Федором Юрьевичами упоминается «удельное» суздальское село «слободка Шиповьская»[1233]. Поселение с таким названием известно и в XIX в.[1234] Оно стояло на правом берегу Ирмеса, в 7–7,5 км (по прямой) от д. Баскаки[1235]. Несколько выше Шиповской слободки на другом берегу Ирмеса картографические материалы XIX в. фиксируют с. Шипово[1236]. Около этого села (ныне — деревни) обнаружен курганный могильник XI–XIII вв.[1237]. Следовательно, Шипово было достаточно древним поселением. Несомненна генетическая связь между Шиповом и Шиповской слободкой (последняя, вероятно, отпочковалась от первого). Но если Шиповская слободка входила в состав земель суздальских князей, то и Шипово, скорее всего, должно было принадлежать тем же князьям. Их владения, видимо, лежали по обоим берегам Ирмеса.

Заключенный во второй половине 1434 г. договор между великим князем Василием Васильевичем и его двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным содержал следующий пункт: «А што въвел зять мои, князь Олександръ Иванович, отцу вашему четыре села, два Гавриловские, да Ярышево, да Ивановьское, в долгу в пятисот рублѣхъ, и мнѣ то вам отъправити по доконьчанью»[1238]. Из текста договора выясняется, что названные в нем четыре села в свое время принадлежали зятю великого князя. Речь идет о князе Александре Ивановиче, женатом на сестре Василия Васильевича Василисе[1239]. Князь Александр происходил из рода нижегородских (суздальских) князей[1240] и его вотчинные[1241] села Гавриловские, Ярышево и Ивановское должны рассматриваться как части территории некогда независимого Суздальского княжества.

Два села Гавриловские но названию могут быть отождествлены с позднейшими Гавриловским посадом и Гавриловской слободой, расположенными по соседству друг с другом на левом берегу Ирмеса, по обе стороны от устья р. Ваймиги (Воймиги)[1242]. Относительно местоположения с. Ярышева М.К. Любавский писал, что оно стояло на Ирмесе, но на приложенной к своему исследованию карте поместил с. Ярышево к северу от сел Гавриловских[1243]. С последней локализацией М.К. Любавского согласился И.А. Голубцов[1244]. Действительно, для помещения с. Ярышева грамоты 1434 г. на Ваймиге[1245] есть все основания. Во-первых, это село расположено поблизости от упоминаемых вместе с ним сел Гавриловских. Во-вторых, оно и в XIX в. относилось к государственным селам[1246]. Что касается с. Ивановского, то его следует, по-видимому, идентифицировать с с. Ивановом XIX в., расположенным в 8 км к северу — северо-западу от с. Ярышева вблизи большого лесного массива[1247].

Из сказанного следует, что западная граница Суздальского княжества проходила где-то в районе Ирмеса, захватывая, вероятно, его верховье и земли по левому берегу реки до поворота ее русла на восток. От этой излучины Ирмеса западные суздальские земли простирались на север до соседнего с с. Ивановским леса.

Как далеко уходили суздальские земли на северо-запад от очерненного района, сказать трудно. Возможно, они достигали верхнего течения Нерли Клязьминской. Эта река являлась частью водной магистрали, связывавшей Верхнее Поволжье с Волго-Клязьминским междуречьем как в домонгольский, так и в послемонгольские периоды[1248]. Верховья Нерли Клязьминской были заселены славянами в XI–XIII вв.[1249]. Нерль Клязьминская представляла собой удобный путь распространения суздальской дани, поэтому кажется весьма вероятным, что земли по ее верхнему течению входили в состав Суздальского княжества.

Северную и восточную границы этого княжества наметить еще сложнее, чем южную или западную[1250]. С одной стороны, есть факты, позволяющие говорить об освоении только во второй половине XV в. земель, расположенных всего в 25–30 км к северу от Суздаля. Так, в одной из грамот суздальского Спасо-Евфимьева монастыря, датируемой примерно серединой 60-х годов XV в., упоминаются пожни на Нерли монастырского села Стебачева, которые покосили крестьяне великого князя. На суде эти крестьяне показали, что они «люди пришлые» и что «велѣл ся нам садити государь наш князь велики от Красеньские дороги до Шатрищ»[1251]. Село Шатрищи было расположено на правом берегу Нерли Клязьминской на расстоянии примерно 22 км по прямой к северу от Суздаля[1252]. Село Стебачево стояло на другом берегу Нерли, километрах в 5 (также по прямой) на север от Шатрищ[1253]. Видимо, даже во второй половине XV в. этот район был населен недостаточно, поскольку сюда великим князем Иваном III «назывались» крестьяне.

С другой стороны, данные XIII в. указывают на существование сухопутного пути из Владимира на Городец Радилов, проходившего через с. Омуцкое, т. е. через Суздаль на север и далее на восток. Если эта довольно длинная дорога, связывавшая в домонгольское время различные центры Владимирского великого княжества, не пролегала по территории Стародубского княжества, а шла только по владимирским землям, то она должна была проходить севернее стародубского села Палех. Столь протяженный путь должен был прокладываться между какими-то селениями. А населенные земли в XIII–XIV вв. не могли не являться объектами государственной феодальной эксплуатации. После выделения из Владимирского княжества в 1238 г. Суздальского к суздальским князьям должна была отойти значительная часть территории, по которой проходила дорога на Городец Радилов. И тогда границу Суздальского княжества надо отодвигать намного севернее указанного ранее района сел Шатрищ и Стебачева.

Для конкретизации высказанной мысли важное значение имеют свидетельства XV–XVI вв. о принадлежности потомкам суздальских князей земель по среднему и нижнему течениям левого притока Клязьмы р. Уводи и правых притоков последней — рек Ухтомы (Ухтохмы) и Вязьмы[1254], а также земель по верхнему течению р. Тезы, в районе Никольского Шартомского монастыря[1255]. Вероятно, северная граница Суздальского княжества поры его политической самостоятельности пересекала верхние течения рек Вязьмы, Ухтомы, Уводи и Тезы, достигая на востоке р. Луха или водораздела между реками Тезой и Лухом. Во всяком случае, за Лухом в начале XV в. были расположены городецкие земли, в 1341–1392 гг. входившие в состав великого княжества Нижегородского.

К среднему течению Луха выходили земли Стародубского княжества, а нижнее течение этой реки разграничивало в XV в. владимирскую и нижегородскую территории[1256]. Таким образом, восточный рубеж Суздальского княжества мог достигать только верхнего и отчасти среднего течения Луха. Отсюда суздальская граница шла в юго-западном направлении к южной окраине княжества, резко вклиниваясь по р. Уводи в стародубские земли.

Владения суздальских князей первых четырех десятилетий XIV в. в очерченных пределах были освоены и заселены далеко не равномерно. Более всего были освоены земли вокруг самого Суздаля по Нерли Клязьминской и ее правому притоку р. Ирмесу. Лесистые северная и восточная части княжества осваивались на протяжении XV–XVII вв. Таким образом, в пору политической самостоятельности Суздальского княжества в распоряжении его князей фактически имелась довольно ограниченная по своим размерам обжитая и освоенная территория, с населения которой можно было взимать феодальную ренту.

Экономическая слабость во многом обуславливала и политическую немощь суздальских князей в начале XIV в. Показателем ухудшения их имущественного положения и упадка власти в собственном княжестве служит покупка великим князем Владимирским Юрием Даниловичем Московским с. Весьского и д. Кощеево[1257]. Покупка состоялась между летом 1317 и осенью 1322 гг., когда Юрий занимал великокняжеский стол[1258]. Село Весьское (Весь) и д. Кощеево стояли на правом берегу Ирмеса в 7 и 14 км к северо-западу от Суздаля[1259]. Речь, следовательно, идет о великокняжеском приобретении не на окраине Суздальского княжества, где его земли соприкасались с великокняжескими, а в самом центре Суздалыцины, в гуще владений местных князей[1260]. Это внедрение великокняжеской власти в суздальскую территорию хотя и было кратковременным (Юрий Московский пожертвовал Весьское и Кощеево Владимирскому Рождественскому монастырю, что могло иметь место до смерти Юрия в 1325 г.[1261]), тем не менее красноречиво демонстрирует политическую слабость суздальских князей и их определенную зависимость от владимирского великого князя.

Возможно, что этот упадок роли и значения Суздальского княжества усугублялся дроблением его территории. После смерти в 1309 г. суздальского князя Василия Михайловича[1262] остались два его сына — Александр и Константин[1263]. Существование двух княжичей-наследников делает теоретически допустимым раздел Суздальского княжества уже в конце первого десятилетия XIV в. Однако в распоряжении исследователей нет данных, подкрепляющих или опровергающих такое предположение.

При князе Константине Васильевиче исторические судьбы Суздаля оказались воедино связанными с Нижним Новгородом и Городцом. В Северо-Восточной Руси возникло новое государственное образование — Нижегородское княжество. Но в первые годы XIV столетия в Среднем Поволжье продолжало существовать выделенное еще третьему сыну Александра Невского Андрею Городецкое княжество. Со смертью князя Андрея Александровича, занимавшего одновременно и стол великого княжения Владимирского, Городецкое княжество не утратило своей самостоятельности. Факт захоронения князя Андрея в Городце[1264] свидетельствует о том, что этот город оставался центром его вотчинных земель. На существование особого княжества в Поволжье косвенно указывает и летописная запись о нижегородских событиях 1305 г. В Софийской I летописи под названным годом сообщается, что «въ Новѣгородѣ въ Нижнемъ черный люди побили бояръ; князь Михайло Андрѣевичъ изъ Орды приѣхавъ въ Новъгородъ Нижний, изби вѣчниковъ»[1265]. Поскольку весьма близкий текст есть и в Новгородской IV летописи[1266], становится ясным, что известие о нижегородских событиях начала XIV в. читалось в общем источнике Софийской I и Новгородской IV летописей — Новгородско-Софийском своде 30-х годов XV в.[1267] и, судя по всему, восходило к общерусскому источнику этого свода — своду 1423 г. митрополита Фотия[1268].

Данные о происхождении интересующей нас летописной записи 1305 г. необходимо иметь в виду потому, что в некоторых других летописных сводах лицом, расправившимся с нижегородскими вечниками, назван князь Михаил, но не Андреевич, а Ярославич. Последнее обстоятельство дало повод отдельным историкам подозревать ошибку в Новгородской IV и Софийской I летописях и писать о тверском князе Михаиле Ярославиче, как раз в 1305 г. вернувшемся из Орды с ярлыком на великое княжение Владимирское, приписывая ему усмирение нижегородского восстания[1269]. Если согласиться с этими исследователями, то придется признать, что после смерти великого князя Андрея Александровича Городецкое княжество (или по меньшей мере значительная часть его — Нижний Новгород) перешло под власть его преемника на великокняжеском столе Михаила Ярославича Тверского. Однако имя этого князя при описании нижегородских событий 1305 г. фигурирует только в своде 1509 г. (в так называемом «списке Царского») и в Воскресенской летописи[1270]. Из двух названных памятников старшим является, несомненно, список Царского, который к тому же, как выясняется, был непосредственным источником Воскресенского свода[1271]. Обращение к рукописи списка Царского показывает, что первоначальное отчество князя Михаила в статье 1305 г. «[Ан]дьреевич» было смыто и другим почерком переправлено на «Ярославич»[1273]. Очевидно, что это результат не вполне квалифицированной редакторской работы сводчиков XVI в., на основании соседних со статьей 1305 г. записей списка Царского, где упоминался Михаил Ярославич, решивших, что и под 1305 г. речь идет о нем же, а отчество «[Ан]дьреевич» — ошибка. Из списка Царского неверная поправка перешла в Воскресенскую летопись[1275]. Так, в первой половине XVI в. в результате неудачного осмысления летописных текстов возникло известие о причастности Михаила Ярославича Тверского к событиям в Нижнем Новгороде.

На самом деле речь должна идти о князе Михаиле Андреевиче. Отсюда вытекает, что в Нижнем Новгороде в начале XIV в. действовал особый князь.

К какой же ветви русских князей принадлежал Михаил Андреевич? На этот счет у исследователей нет единого мнения. С.М. Соловьев склонялся к мысли, что Михаил Андреевич был сыном великого князя Андрея Александровича[1276]. Мнение С.М. Соловьева решительно оспаривал А.В. Экземплярский, следом за Н.М. Карамзиным считавший, что князь Михаил был сыном брата Александра Невского Андрея Ярославича[1277]. Оба исследователя основывались на родословных росписях суздальских и нижегородских князей, помещенных в Никоновской летописи[1278]. Однако эти родословные росписи позднего летописного памятника, как справедливо заметил А.Е. Пресняков, спутаны и противоречивы[1279]. К тому же они оказываются вставками, сделанными составителями Никоновского свода в XVI в.[1280]. Поэтому опираться на них при решении родословных вопросов XIV в. нельзя. Если же исходить из данных самой статьи 1305 г., то необходимо отметить два обстоятельства: во-первых, князь Михаил действует в районе, где непосредственно перед этим княжил Андрей Александрович (Нижний Новгород и Городен постоянно относились к одной политико-административной территории); во-вторых, отчество Михаила совпадает с именем того же Андрея Александровича. Сочетание обоих фактов заставляет видеть в Михаиле Андреевиче сына Андрея Александровича. Согласованность этого вывода с показанием записи 1303 г. об освящении церкви в Вологде при князе Андрее Александровиче и его сыне Михаиле[1281] приводит к твердому заключению, что у великого князя Андрея был сын Михаил. Вместе с тем становится очевидным, что Михаилу досталась отчина его отца — Городецкое княжество.

Таким образом, летописные свидетельства 1304 г. о захоронении великого князя Андрея Александровича в Городце и 1305 г. о действиях в Нижнем Новгороде его сына Михаила указывают на продолжавшееся существование в восточной части Руси самостоятельного Городецкого княжества. Так было до 1311 г.

Под 1311 г. в некоторых летописных сводах сохранилось известие о том, что «князь Дмитреи Михаиловичь Тферьскии, собравъ воя многи, и хотѣ ити ратью къ Новугороду на князя на Юрья и не благослови его Петръ митрополитъ столомъ въ Володимери; онъ же стоявъ Володимери 3 недѣли и рать распусти и възвратися въ землю свою»[1282]. Процитировав это сообщение, как полагает М.Д. Приселков — из пергаменной Троицкой летописи[1283], Н.М. Карамзин счел его относящимся к более позднему времени и повествующим о событиях, связанных не с Новгородом Нижним, а с Новгородом Великим[1284]. Датировав конфликт между Дмитрием Тверским и Юрием Московским 1312 г. С.М. Соловьев признавал, что тверской княжич намеревался отправиться в поход на Новгород Нижний. Однако ученый находил, что все известие — «трудное для объяснения»[1285]. «Не совсем ясным» оказалось оно и для А.В. Экземплярского. Сославшись на соответствующие места Новгородской IV, Софийской I, Никоновской и Воскресенской летописей, исследователь остановил свое внимание почему-то на самой поздней из них — Воскресенской, где было сказано, что Дмитрий Михайлович «хотѣ ити на Новгородъ Нижний ратью и на князя Юрья»[1286]). Спасительный союз «и» дал возможность А.В. Экземплярскому отрицать присутствие в Нижнем Новгороде в 1311 г. московского князя. Впрочем, заканчивая рассмотрение данных о судьбе Нижнего в первой трети XIV в., историк вынужден был подвести неутешительный итог: «Итак, трудно сказать что-нибудь более или менее определенное о том, владели или нет московские князья суздальскими пригородами (речь идет о Нижнем Новгороде и Городце. — В.К.), хотя очевидно, что в пользу этого мнения шансов меньше, чем в противоположную сторону»[1287]. Интересный комментарий к известию 1311 г. дал А.Е. Пресняков, но исследователь обошел полным молчанием поставленный А.В. Экземплярским вопрос о том, кому принадлежал Нижний Новгород в начале второго десятилетия XIV в.[1288] А.Н. Насонов высказался за «правильность и древность летописной заметки 1311 г. о владении Нижним московским князем», однако убедительных аргументов в пользу, своей точки зрения не привел[1289]. Таким образом, в научной литературе существуют различные интерпретации сообщения 1311 г., сделанные, впрочем, без учета всех показаний источника. Что же бесспорного можно почерпнуть из приведенной выше летописной записи о намечавшемся походе Дмитрия Тверского против московского князя?

Прежде всего, старшие летописные своды, где сохранилось указанное сообщение, позволяют утверждать, что объектом нападения тверской рати должен был послужить Новгород Нижний, а не Новгород Великий, как в свое время думал Н.М. Карамзин. Хотя Нижний Новгород фигурирует в более поздних текстах, а в ранних указан просто Новгород[1290], под последним следует разуметь именно Новгород Нижний. Дмитрий Тверской собирал для похода полки во Владимире, а после того как митрополит Петр фактически наложил церковный запрет на выступление, княжич вынужден был возвратиться «восвояси» или «въ землю свою», как более определенно читалось, видимо, в пергаменной Троицкой летописи и читается в Софийской I летописи[1291]. Впрочем, какое бы из летописных выражений ни признавать древнейшим, ясно, что Дмитрий ушел в Тверское княжество. Если считать, что в 1311 г. предполагался поход на Новгород Великий, тогда становится странным, почему полки собирались во Владимире, а не в гораздо ближе расположенной к Новгороду Великому Твери. Эта странность заставляет отвергнуть мысль Н.М. Карамзина и признать правильность мнения последующих историков, согласно которому под Новгородом летописной статьи 1311 г. нужно понимать Новгород Нижний. В таком случае концентрация сил под Владимиром легко объяснима: из Владимира на Нижний шли удобные речная и сухопутная дороги.

Древнейшие своды, в отличие от более поздней Воскресенской летописи, содержат совершенно недвусмысленное указание на то, что Дмитрий Михайлович намеревался выступить «къ Новугороду на князя на Юрья»[1292]. Этим устраняются всякие сомнения относительно того, был или нет в 1311 г. в Нижнем Новгороде московский князь. Он там был. Трудность заключается в том, чтобы ответить на вопросы, в какой связи и зачем оказался в поволжском городе Юрий Московский.

Здесь многое проясняет сохранившаяся копия первой четверти XVIII в. с памятного листа, лежавшего на гробнице родного брата князя Юрия князя Бориса Даниловича. В листе указывалось, что Борис скончался «в лѣто 6828-го», похоронен «в соборной церкви Успения пресвятыя Богородицы златоверхия в славном градѣ Владимире» и что он был «в Нижнем Новъгородѣ на удѣлном своем княжении»[1293]. Дата смерти четвертого сына основателя московской династии и указание на место его погребения точны. Они полностью соответствуют летописной записи об этом[1294]. Но сообщение о княжении Бориса Даниловича в Нижнем Новгороде уникально. Едва ли приходится сомневаться в его достоверности, поскольку другие сведения о князе Борисе, содержавшиеся в листе на его гробнице, верны. Да и каких-либо причин, которые заставили бы информаторов прошлого сфальсифицировать такое известие, не видно.

Факт существования до 1320 г. особого Нижегородского княжества во главе с представителем московского дома дает ключ к пониманию событий 1311 г. Очевидно, к 1311 г. умер городецкий князь Михаил Андреевич и его княжество оказалось выморочным. Как таковое, оно должно было быть присоединено к великому княжеству Владимирскому. Последним в то время владел Михаил Ярославич Тверской. Однако Юрий Московский — злейший враг Михаила — опасаясь усиления соперника, сумел добиться сохранения самостоятельности выморочного княжества, посадив на местный стол своего брата. Эта акция Юрия и вызвала военные приготовления старшего сына Михаила Ярославича Дмитрия и стоявшего за его спиной тверского и владимирского боярства (самому Дмитрию было тогда 12 лет), поскольку действия Юрия серьезнейшим образом нарушали и традицию, и великокняжеские интересы Михаила Ярославича с его окружением. Выступление Дмитрия Тверского было, как известно, парализовано митрополитом Петром. С его помощью московские князья смогли закрепиться в Поволжье[1295], причем стольным городом новой династии вместо Городца стал Нижний Новгород. Территория же княжества, по-видимому, осталась неизменной.

Итак, приведенные факты говорят о том, что в течение первых двух десятилетий XIV в. в Среднем Поволжье функционировало особое княжество сначала с центром в Городце, а примерно с 1311 г. — с центром в Нижнем Новгороде. Пределы этого государственного образования можно очертить весьма схематично на основании некоторых данных второй половины XIV–XV вв.

Согласно договору великого князя Василия Дмитриевича с серпуховским князем Владимиром Андреевичем, заключенному около 1401–1402 гг., к Городцу относились следующие волости: Белогородье, Юрьевец, Корякова слобода, Чернякова, и также унжинская тамга[1296]. В составленной несколько позднее духовной грамоте Владимира Серпуховского кроме только что перечисленных городецких волостей указаны Пороздна и Соль, а также безымянные станы на левом берегу Волги выше Городца и на правом берегу реки ниже Городца[1297].

Из всех названных городецких волостей начала XV в. легче всего определяется местоположение Юрьевца. Речь идет о Юрьевце Повольском, стоявшем на правом берегу Волги, и административно подчиненной ему территории. Что касается Белогородья, Коряковой слободы, Черняковой, Пороздны и Соли, то их локализация сопряжена с известными трудностями.

В.Н. Дебольский полагал, что Белогородье лежало где-то по Волге ниже Городца, но «точно указано быть не может»[1298]. Предположительно за центр волости — древний Белгород — исследователь принимал с. Белово Балахнинского уезда Нижегородской губернии[1299]. Относительно Коряковой слободы и Черняковой В.Н. Дебольский писал, что первая из них лежала в 63 верстах от Макарьева Костромской губернии, а вторая — в той же губернии, в 40 верстах от Кинешмы. Село Пороздна В.Н. Дебольский идентифицировал с современным ему селом Пороздна, стоявшим в 52 верстах от Юрьевца Повольского[1300]. Очевидно, что локализации были произведены В.Н. Дебольским по Списку населенных мест Костромской губернии на основании сходства древних названий с названиями XIX в.[1301].

По писцовым книгам XVII в. Ю.В. Готье определил положение Коряковой слободы: по левому берегу Волги против Юрьевца и вверх по течению Унжи примерно до впадения в Унжу р. Ней[1302]. Вывод Ю.В. Готье несколько уточнил М.К. Любавский. Он помещал Корякову слободу в низовьях Ней и по правому берегу Унжи[1303]. Кроме того, исследователь указал, где находилась Чернякова: «между Елнадью и Волгою», и Пороздна: «к югу от Черняковой»[1304]. Здесь М.К. Любавский по сути дела повторил В.Н. Дебольского. С предложенными исследователями последними двумя локализациями следует согласиться. Определенные ими Чернякова и Пороздна вполне вписываются в тот ареал городецких земель, который может быть обрисован по данным начала XV в. Правда, следует иметь в виду, что локализации произведены по весьма позднему источнику — Списку населенных мест Костромской губернии. Только касательно Коряковой слободы нужно добавить, что, по сведениям XVII в., ее территория заходила и на левый берег Унжи. К Коряковой слободе относились, в частности, Никольский погост на р. Вилешеме — правом притоке р. Курдюги, починок (позднее — село) Соболево на р. Юмчищи (Юнчищи) — левом притоке Унжи, земли по рекам Курдюге — левому притоку Унжи, Шемахте, Борисовке и Родинке — левым притокам р. Виргасовки, самой Виргасовке — левому притоку Унжи[1305].

Местоположение Белогородья, так и не выясненное до сих пор исследователями, изучавшими историческую географию средневековой Руси, определяется на основании ряда свидетельств довольно ранних источников. Так, в Тверском летописном сборнике сохранился рассказ о нападении в 1408 г. на нижегородские земли одного из отрядов ордынского темника Едигея. Захватив Нижний Новгород, монголо-татары двинулись вверх по Волге на Городец, взяли и этот город, а далее «поидоша отъ Городца въверхь по Вьлзѣ, воюючи обѣ странѣ, и быша въ Бѣлогородия… хотѣша ити на Кострому и на Вологду»[1306]. Из приведенного текста выясняется, что Белогородье было расположено на Волге, или близ нее, выше, а не ниже, как думал В.Н. Дебольский, Городца. Согласно завещанию серпуховского князя Владимира Андреевича Белогородье должно было отойти его второму сыну Семену[1307]. Но земли по левому берегу Волги выше Городца предназначались третьему сыну князя Владимира Ярославу[1308]. Следовательно, Белогородье не могло быть выше Городца на левом берегу Волги. Оно должно было находиться на правом берегу реки к северо-западу от Городца. Такое заключение может быть подкреплено еще одним соображением. Показательно, что именно в северо-западном направлении от волжского Городца намеревался двигаться в 1408 г. отряд монголо-татар, захвативший Белогородье и предполагавший напасть на Кострому и Вологду.

Сделанный на основании данных начала XV в. вывод о местоположении Белогородья полностью подтверждается более поздним материалом. По писцовому описанию 1619 г. писцов И. Житкова и подьячего И.Дементьева, Белогородская волость Нижегородского уезда была расположена по правому берегу Волги, к северу от впадения в нее Юга, далее вверх по Волге выше с. Катунок, по правым притокам Волги рекам Троце и Санехте (Санахте), а также по левому притоку Троцы р. Дорку[1309].

Упомянутая в духовной грамоте князя Владимира Андреевича Серпуховского «Соль на Городце» также до сих пор не была локализована. А.Л. Хорошкевич посчитала даже, что «судьба Соли на Городце неизвестна, вероятно, соль добывалась здесь в незначительных количествах и недолго» [1310], из чего можно заключить, будто само поселение быстро прекратило свое существование. Между тем есть все основания видеть в Соли на Городце начала XV в. позднейшую Балахну. Балахна была расположена всего лишь в 18,5 км от Городца ниже по Волге, но на противоположном, правом, берегу[1311]. А волжское правобережье ниже Городца было заселено уже к началу XV в. Владимир Серпуховский завещал своему сыну Семену «станы на сей сторонѣ Волги, пониже Городца»[1312]. Выходы соли на освоенной территории не могли, конечно, остаться незамеченными. Близ них и появилось поселение Соль, позже названное Балахной.

Итак, локализация упоминаемых в источниках начала XV в. городецких волостей доказывает, что к древнему Городцу относились земли по нижнему течению Унжи, включая, видимо, сам город Унжу, правому притоку Унжи р. Нее, левым унжинским притокам рекам Курдюге и Виргасовке, земли по правому берегу Волги от р. Елнати до Балахны включительно, на западе ограничивавшиеся скорее всего течением Луха, а также земли по левому берегу Волги от унжинского устья до Городца. Возможно, они простирались и далее по волжскому левобережью за р. Узолу. Дело в том, что в XVI в. известна Заузольская волость, расположенная по левому берегу Узолы[1313]. Название и местоположение волости показывают, что заселялась она из Городца: именно для жителей Городца земли до левобережью Узолы были «за Узолой». Однако нет твердых фактов, позволяющих установить, осваивались ли прилежащие к Узоле земли в начале XIV в. или позднее. Надежды здесь приходится возлагать почти исключительно на археологию.

Относившиеся, по данным XV в., к Городцу земли составляли лишь часть территории Городецкого (несколько позднее — Нижегородского) княжества начала XIV в. Другой частью этой территории были земли, прилегавшие к Нижнему Новгороду. Размеры последних в начале XIV в. были, по-видимому, невелики.

Судя по актам конца XIV–XV вв., самой западной нижегородской волостью была Гороховецкая. Так, в жалованной тарханной и несудимой грамоте, выданной около 1418–1419 гг. нижегородским князем Александром Ивановичем суздальскому Спасо-Евфимьеву монастырю, названы несколько деревень «в моей вотчине, в Ноугородском княжении, в Гороховце»[1314]. По жалованной данной грамоте от 22 декабря 1485 г. великого князя Ивана III Спасо-Евфимьев монастырь получил к своим прежним угодьям ряд новых «в Нижегородц[к]ом уезде, в Гороховской волости»[1316]. Наконец, согласно жалованной грамоте митрополита Симона от 15 января 1496 г., податные льготы были предоставлены церкви Василия Кесарийского в одноименном монастыре «на Гороховцѣ в десятинѣ Нижнего Новаграда»[1317]. Приведенный материал показывает, что в XV в. как светское, так и церковное административные деления относили Гороховец и его волость к Нижнему Новгороду. Характерно, что и древнейшая (конца XIV — начала XV в.) из сохранившихся грамот на гороховецкие земли была выдана нижегородским князем Даниилом Борисовичем[1318]. Все это дает определенные, хотя и не бесспорные, основания считать, что и в начале XIV в. Гороховец был нижегородским[1319].

В XV в. к гороховецким землям относили два озера Сала[1320] и устье р. Клязьмы[1321]. На картах XVIII–XIX вв. оз. Сало показано в пойменном левобережье Клязьмы, примерно в 2 км от впадения в нее Луха[1322]. Поскольку на Лухе стояли езы рыболовов владимирской Ярополчской волости[1323], становится очевидным, что граница между Ярополчем и Гороховцом проходила по Луху. Земли по течению Клязьмы ниже луховского устья вплоть до впадения Клязьмы в Оку были гороховецкими.

Как далеко простирались в начале XIV в. эти земли к северу и к югу от нижнего течения Клязьмы, сказать трудно. Во всяком случае, в XV в. клязьминское левобережье было освоено не более, чем на 10 км от реки[1324]. Вероятно, на несколько большее расстояние было освоено правобережье нижней Клязьмы. Но в целом населенные гороховецкие земли в начале XIV в. тянулись, скорей всего, узкой лентой по берегам Клязьмы. К ойкумене прилегали, возможно, значительные пустынные пространства, по которым проходили границы княжеств и волостей, т. е. государственная территория превышала освоенную. Однако категорично настаивать на этом нельзя ввиду отсутствия точных данных.

«Ленточный» вид нижегородской территории, видимо, не менялся и по мере приближения к Нижнему Новгороду. Даже из сведений, которые могут быть возведены самое раннее к концу XV в., следует, что земли от Оки до оз. Пырского (к северу от Оки) и до р. Ворсмы (правого притока Оки) были освоены слабо. Здесь рос «хоромный, красный и черный раменный и дровяной лес»[1325]. Ясно, что в начале XIV в. контролируемая из Нижнего Новгорода территория тянулась вдоль Оки. Только около самого города эта территория, возможно, несколько расширялась к югу.

Вниз по Волге нижегородские земли в указанное время достигали, видимо, правого притока Волги р. Сундовити[1326], или Сундовика, как она называется теперь. В 1958 г. А.Н. Насоновым был опубликован летописный текст, где сообщалось о покупке нижегородским гостем Тарасием Петровым шести сел у князя Муранчика[1327]. Тарасий Петров, по свидетельству того же источника, жил во времена нижегородских князей Константина Васильевича и Дмитрия Константиновича, т. е. между 1341 и 1383 гг. «И какъ запустелъ Новъгород от татар»[1328], Тарасий съехал в Москву. В указанный промежуток времени монголо-татарам дважды удавалось захватывать Нижний: 5 августа 1377 г. и 24 июля 1378 г.[1329] Очевидно, после этих нападений Тарасий Петров и оставил Нижний Новгород. В таком случае его покупки должны датироваться временем между началом 40-х и концом 70-х годов XIV в., скорее всего — 60–70-ми годами XIV в., когда активизировалась восточная политика Нижегородского княжества[1330]. Тарасий Петров приобрел у князя Муранчика села Салово, Городище, Хреновское, Запрудное, Халяпчиково и Мунарь[1331]. Из них три села сохранились и в XIX в. Села Салово и Городище стояли на правом берегу Сундовика, село Мунарь (Мунари) — на р. Мунарке, правом притоке Сундовика [1332]. Судя по имени, прежний владелец этих сел, князь Муранчик, принадлежал к местным мордовским князьям[1333]. Если до 60-х годов XIV в. землями по правому берегу Сундовика владел мордовский феодал, есть веские основания считать, что в начале XIV в. контролируемая Нижним Новгородом территория не переходила за Сундовик. Для того времени эту реку можно считать пограничной.

Таким образом, на основании свидетельств второй половины XIV–XV в. ретроспективно очерчиваются примерные границы Городецкого (с 1311 г. — Нижегородского) княжества начала XIV в. Территория княжества включала в себя земли по обоим берегам нижнего течения Унжи вместе с г. Унжой, земли по правому притоку Унжи р. Нее, левым унжинским притокам рекам Курдюге и Виргасовке, правобережные и левобережные волжские земли примерно от устья Елнати до устья Сундовика, нижние течения рек Клязьмы и Оки. На западе земли княжества доходили, вероятно, до Луха.

После смерти в 1320 г. князя Бориса Даниловича Нижегородское княжество было присоединено к великому княжеству Владимирскому. Так продолжалось до 1328 г., когда нижегородские земли в качестве составной части владимирских были отданы ханом Узбеком ничего не значившему в политическом отношении суздальскому князю Александру Васильевичу[1334]. Под властью представителя суздальского дома впервые оказались и Суздаль, и Нижний Новгород с Городцом. Однако 1328 г. нельзя признавать «моментом образования территории Нижегородского княжества», как в свое время считал А.Е. Пресняков[1335]. А.Н. Насонов правильно отметил, что в 1328 г. нижегородская территория не была выделена из состава владимирской[1336]. Нижний Новгород и Городец были получены Александром Суздальским вместе с Владимиром и Переяславлем. После смерти Александра в 1331 г.[1337] эти приданные к Суздалю центры были изъяты из владений суздальских князей и отданы ханом Узбеком Ивану Калите[1338]. Воссоединив, таким образом, в своих руках всю территорию Владимирского великого княжества, Иван Калита управлял ею с помощью наместников. Ими могли быть и его сыновья. Так, думается, следует интерпретировать летописное указание под 1340 г. о пребывании в Нижнем Новгороде старшего сына Ивана Калиты Симеона Гордого, вероятно ввиду каких-то местных событий даже не попавшего на похороны отца[1339]. Факт пребывания в Нижнем Симеона Ивановича нельзя ни признавать случайным, как это пытался делать А.Е. Пресняков[1340], ни видеть в нем свидетельство княжения Симеона в Нижнем Новгороде, к чему в свое время склонялись П.И. Мельников и Н.И. Храмцовский[1341]. Прав А.Н. Насонов, полагая, что нижегородские земли (в составе владимирских) до смерти Ивана Калиты находились под его властью[1342]. Да и сохранившиеся известия о Симеоне за 30-е годы XIV в. рисуют его не самостоятельным нижегородским князем, а верным помощником отца, его преемником на московском и, при благоприятных условиях, владимирском столах[1343].

Нижегородское великое княжество было сформировано после смерти Ивана Калиты и в результате прямого воздействия Орды[1344]. Ярлык на Нижний Новгород получил в 1341 г. суздальский князь Константин Васильевич[1345]. Так в Северо-Восточной Руси возникло новое государственное образование с обширной территорией, сложившейся из земель бывшего Суздальского и бывшего Нижегородского (ранее — Городецкого) княжеств. Столицей четвертого по счету северо-восточного русского великого княжества стал Нижний Новгород[1346].

Перенос сюда столицы Константином Васильевичем из вотчинного Суздаля, сосредоточение в Нижнем Новгороде феодального аппарата власти, аккумуляция знати способствовали подъему города. Данные о нижегородском ремесле и торговле в 40–70-х годах XIV в. тщательно собраны и проанализированы А.М. Сахаровым[1347]. Полученная им картина весьма красноречива. Среди нижегородских ремесленников были представители таких сложных средневековых профессий, как литейщики колоколов, золотильщика по меди, архитекторы и каменщики[1348]. Летописный рассказ 1366 г. упоминает восточных купцов, торговавших в Нижнем Новгороде[1349]. Особо следует подчеркнуть тот факт, что Нижний Новгород был вторым после Москвы городом Северо-Восточной Руси, где приступили к строительству каменного кремля[1350]. В нижегородском Спасском соборе при Константине Васильевиче началось ведение летописных записей[1351]. Новое княжество и его столица стали одними из самых значительных на русском Северо-Востоке, а нижегородский князь начал играть крупную политическую роль не только на Руси, но и во всей Восточной Европе. Константин Васильевич сумел породниться с великим князем Литовским Ольгердом[1352]. На дочерях Константина поженились Михаил Александрович Тверской и Андрей Федорович Ростовский, ставшие впоследствии великими князьями своих княжеств[1353]. В 1347 г. нижегородский князь добился учреждения особой Суздальской епископии[1354]. В 1354 г., когда умер великий князь Симеон Гордый, Константин Васильевич сделал попытку утвердиться на столе великого княжения Владимирского, однако Орда его притязаний не поддержала, отдав предпочтение брату Симеона московскому князю Ивану Ивановичу Красному[1355].

После смерти в 1355 г. князя Константина остались четыре его сына: Андрей, Дмитрий (в крещении Фома), Борис и еще один Дмитрий, по прозвищу Ноготь[1356]. Все они получили уделы, по-видимому, согласно отцовскому завещанию. Во всяком случае, известия конца 50–70-х годов XIV в. фиксируют уделы у каждого из братьев. Сама возможность выделения каждому Константиновичу части в общей отчине, очевидно, явилась определенным результатом того экономического подъема Нижегородского княжества, о котором говорилось выше. Какими же уделами владели братья?

Старший, Андрей, наследовал нижегородский стол. Рогожский летописец свидетельствует, что после Константина Васильевича «сѣдѣ на княжении сынъ его князь Андреи»[1357]. Впрочем, Андрею пришлось добиваться утверждения своих отчинных прав в Орде. Видимо, зимой, в начале 1356 г. он «прииде изъ Орды… и сѣдѣ на княжение въ Новѣгородѣ въ Нижьнемь»[1358].

Дмитрий-Фома получил Суздаль. Под 1362 г. летопись отметила, что Дмитрий «пакы бѣжа изъ Володимеря въ свои градъ Суждаль, въ свою отчину»[1359].

Его самый младший брат и тезка Дмитрий, по прозвищу Ноготь, упоминается в летописи с определением «Суждальскыи»[1360]. Отсюда можно заключить, что Ноготь также имел владения в Суздале. Сказанное подтверждается анализом известной «данной» черницы Марины. В настоящее время можно считать установленным, что документ этот должен датироваться не XIII в., как считалось ранее, а 1453 г.[1361]. Специальный разбор «данной» подтверждает высказанную еще А.В. Экземплярским догадку, что упоминаемый в грамоте князь Дмитрии Константинович — это Дмитрий Ноготь[1362]. Согласно тексту «данной», Дмитрию принадлежали села Мининское, Романовское и «прикупной» луг Любоща «подле реки Перли», у «Васильковского мочища»[1363]. Село Мининское, в XVI в. превратившееся в пустошь, находилось в двух верстах к югу от Суздаля, влево от дороги Суздаль — Владимир[1364]. Село Романовское по названию отождествляется с позднейшим с. Романовом, стоявшим на Ирмесе в шести верстах к северу от Суздаля[1365]. Луг Любоща был расположен по правому берегу Нерли Клязьминской, ниже с. Василькова, близ суздальско-владимирского рубежа[1366]. Таким образом, указанные в «данной» черницы Марины села князя Дмитрия Ногтя концентрировались вокруг Суздаля. Лишь «прикупной» луг Любоща был удален от Суздаля примерно на 16 км.

Другие владения младшего Дмитрия Константиновича определяются, правда отчасти, по отчинам его потомков. Села, деревни, различные угодья, принадлежавшие князьям Ногтевым, упоминаются в некоторых грамотах XV–XVI вв. Так, князю Андрею Андреевичу в 40-е годы XV в. принадлежало с. Коровническое «по старинѣ и съ судомъ». Село являлось «вонтчиной» владельца[1367]. И.А. Голубцов, опубликовавший документ, вначале отождествил князя Андрея Андреевича с прапрапраправнуком или с прапраправнуком князя Дмитрия Ногтя Андреем, сыном князя Андрея Васильевича Ногтева[1368]. Однако затем исследователь внес поправку, указав, что этот Андрей Андреевич был отцом Василия Ногтя, т. е. правнуком князя Дмитрия Константиновича Младшего[1369]. Последнее мнение И.А. Голубцова абсолютно верно. Правнук Дмитрия Ногтя князь Андрей Андреевич внесен в один из древнейших по составу родословцев, сохранившийся в списке 40-х годов XVI в. и обнаруженный несколько лет назад автором этих строк[1370]. Бывшая вотчина князя Андрея Андреевича с. Коровническое сохранилось и в XIX в. Оно было расположено на северо-западной окраине Суздаля[1371].

Жалованная грамота Ивана III властям суздальского Спасо-Евфимьева монастыря от 17 октября 1472 г. называет принадлежавшие князю Андрею Андреевичу Ногтеву «в Суздале… земли Медвежей Угол и с пустошми на реце на Увоте»[1372]. Речь идет о том же лице, которое владело и с. Коровническим. Медвежий Угол также был селом[1373]. И.А. Голубцов, издавший самые ранние документы, в которых речь идет о с. Медвежий Угол, предположительно отождествил это село с существовавшей в XIX в. д. Медвежье Ковровского уезда[1374]. Отождествление оказывается неверным. Точно локализовать с. Медвежий Угол позволяют данные переписной книги 1678 г. Суздальского уезда. Там упоминаются с. Медвежий Угол и в нем церковь Вознесения[1375]. А в Списке населенных мест Владимирской губернии значится казенное (обычно бывшее монастырское) село «Вознесение, что в Медвежьем Углу»[1376]. Становится очевидным, что Вознесение — второе название с. Медвежий Угол, полученное им по местной церкви. Стояло это село на правом берегу Уводи, в ее нижнем течении[1377].

К той же реке подходили и другие владения князей Ногтевых. Сохранилась составленная около 1500–1515 гг. раздельная грамота внуков князя А.А. Ногтева князей Семена, Ивана и Андрея Васильевичей Ногтевых на вотчину их отца — Лямпынский Угол. В грамоте указаны границы земель младшего из братьев — Андрея. Они состояли из трех отдельных участков. В качестве ориентиров названы реки Ухтахма с Почевинским езом, Сагаленка, Вязьма, Юрьевка, Шереш, Черная, Уводь, близ которой был «остров» Сингорь; болота Сагалинское, Бологовское, Юрьевское, Козинское, Березово, плав Развоевский; заводь Долгая, Инеульское устье, овраг Корцовский, луг Манков; деревни и селища Масловская, Старое и Новое Лямцыно, Селышки, Бологово, Змеинское, Яковля (Яковльское), Строиково, Селышко Круглое, Щитниково (Щитниче), Бушманово, Шереш, Борщовово, Малое Голубпово[1378]. И.А. Голубцов считал, что Лямцынский Угол получил свое название от д. Лямцыно, в XIX в. числившейся в Нерехотском уезде Костромской губернии[1379]. Владения же князя А.В. Ногтева он локализовал значительное южнее этого Лямцына, в нижнем течении рек Уводи и Вязьмы[1380]. Действительно, основной массив владений князя А.В. Ногтева простирался от стоявшей на правом берегу Ухтомы (Ухтахмы), в ее нижнем течении, д. Масловской до расположенной на левом берегу р. Вязьмы д. Бологово, далее вниз по Вязьме, от нее обратно на восток к Козинскому болоту, далее к деревням Яковле (Яковльскому), Щитникову (Щитничу) и к р. Ухтоме (Ухтахме), где был «забит» ез крестьян д. Почевиной[1381]. Второй участок владений князя Андрея Васильевича был расположен ниже первого по р. Вязьме и не на левом, а на правом берегу этой реки. В раздельной грамоте упоминаются д. Бушманово и р. Шереш[1382]. На карте 1812 г. показаны стоявшая на правом берегу Вязьмы д. Бушмаково и к югу от нее правый приток Вязьмы р. Авереш[1383]. Несмотря на некоторую разницу в названиях (возможно, что на карте просто описки в наименованиях), становится очевидным, что речь в грамоте начала XVI в. идет о владении, расположенном в районе зафиксированных источником XIX в. д. Бушмаково и р. Авереша. Наконец, третий участок князя А.В. Ногтева — «остров на рѣкѣ на Увоти Сингорь»[1384] — И.А. Голубцов совершенно правильно поместил на р. Сингори, впадающей слева в р. Уводь, в 12–13 км от устья последней[1385]. Таким образом, владения князя А.В. Ногтева были расположены по нижнему течению рек Уводи, Вязьмы и Ухтомы (Ухтахмы). Поскольку они составляли лишь часть отчины его отца, можно думать, что в свое время князь Василий Ногтев владел землями и по среднему течению названных рек. Однако сомнительно, чтобы вотчины Ногтевых включали в себя нерехотское Лямцыно, как полагал И.А. Голубцов. Старое и Новое Лямцыно упоминаются в раздельной грамоте 1500–1515 гг. при фиксации границы части князя А.В. Ногтева от д. Масловской до д. Бологово[1386]. Очевидно, названия этих Лямцыных, теперь уже не сохранившихся, следует связывать с наименованием всей местности — владения братьев Ногтевых — Лямцынским Углом, а не нерехотского Лямцына.

Итак, рассмотрение актов XV–XVI вв. убеждает в точности летописного определения князя Дмитрия Константиновича Ногтя как князя именно суздальского. Данные актового материала позволяют говорить о том, что удел самого младшего из сыновей Константина Васильевича Нижегородского состоял как минимум из отдельных сел и угодий в суздальской городовой округе и обширных пространств по среднему и нижнему течению рек Уводи, Вязьмы и Ухтомы.

Выяснив географию владений трех из четырех Константиновичей, сравнительно легко определить и отчину их брата Бориса. Следуя методу исключения, можно прийти к выводу, что Борису должен был принадлежать Городец с волостями. Такую мысль уже высказывал А.В. Экземплярский, а вслед за ним А.Е. Пресняков[1387]. Однако весомых доводов в пользу этого заключения ни у того, ни у другого исследователя не было. Между тем, даже если не прибегать к приему исключения, в распоряжении историков есть один забытый источник, данные которого подтверждают предположение А.В. Экземплярского и А.Е. Преснякова. Речь идет о Поучительном Послании митрополита Алексея церковникам и прихожанам «всего предала Новгородьского и Городецьского», составленном, как справедливо полагал его издатель К.И. Невоструев, в момент захвата Борисом великокняжеского стола в Нижнем Новгороде[1388]. Поскольку Послание адресовано не только нижегородцам, власть над которыми узурпировал Борис, но и городчанам, становится очевидным, что до своего перехода в Нижний Новгород в 1363 г. Борис владел Городцом. (См. рис. 7).

Произведенная локализация владений всех четырех сыновей Константина Васильевича позволяет сделать некоторые выводы. Прежде всего становится очевидным, что сформировавшиеся в конце 50 — начале 60-х годов XIV в. уделы Нижегородского княжества опирались на ту более раннюю административно-территориальную структуру, которая была присуща Нижегородскому (Городецкому), отчасти Суздальскому княжествам поры их раздельного существования. Такая преемственность обеспечивала определенную стабильность владениям сыновей Константина Васильевича, однако полного тождества между территориями уделов и городов с волостями первого десятилетия XIV в. не было. Материалы XV–XVI вв. показывают, что удельное членение нижегородской территории было достаточно прочным. В свое время А.Е. Пресняков писал о невыработанности форм внутреннего «удельного» строя Нижегородского великого княжества, объясняя это бурной и скоротечной судьбой данного государственного образования[1389]. Теперь, привлекая новые факты, можно констатировать, что это не так. Несмотря на напряженные условия своего внешнего существования[1390], Нижегородское княжество сохраняло свою систему деления на уделы. В этом отношении оно развивалось так же, как и другие крупные государственные образования Северо-Восточной Руси.

Впрочем, феодальный раздел Нижегородского княжества на первых порах не помешал нижегородским князьям продолжить ту борьбу за великое княжение Владимирское, какую начал их отец Константин Васильевич. Воспользовавшись малолетством московского князя Дмитрия Ивановича и, как можно думать, недовольством Орды политикой его отца великого князя Ивана Красного, Владимирское великое княжение захватил Дмитрий-Фома Суздальский. Получив ярлык у хана Ноуруза (Науруса), князь Дмитрий 22 июня 1360 г. был торжественно посажен на владимирский стол[1391]. Она занимал его в течение двух лет, пользуясь поддержкой своего старшего брата Андрея Нижегородского, ростовского князя Константина Васильевича и Новгорода Великого[1392]. В 1362 г. Дмитрий Московский (точнее, его окружение, поскольку самому Дмитрию было тогда 12 лет) добился у очередного ордынского хана Мюрида (Амурата) ярлыка на Владимирское великое княжение. Суздальский князь пытался удержать Владимир за собой, но был выбит оттуда московскими войсками. Весной или летом 1363 г. Дмитрий Константинович с помощью монголо-татар вновь сел во Владимире, но продержался там только неделю. Москвичи «прогна его пакы съ великаго княжениа» и даже осадили в отчинном Суздале. Дмитрий вынужден был просить мира[1393].

Между тем в самом Нижегородском княжестве произошли неожиданные события. Третий из Константиновичей князь Борис Городецкий, воспользовавшись тем, что старший брат Андрей, видимо, устранился от управления[1394], а другой брат Дмитрий-Фома втянулся в борьбу за владимирский стол, захватил в 1363 г. Нижний Новгород[1395]. Под его властью оказались земли городецкого и нижегородского уделов, т. е. большая часть территории княжества. Попытка Дмитрия уговорить Бориса уступить ему как более старшему Нижний Новгород успеха не имела. Между братьями назревал вооруженный конфликт. В этих условиях Дмитрий-Фома вынужден был окончательно отказаться от соперничества с московским князем за великое княжение Владимирское и более того — просить у него помощи против Бориса[1396]. Дипломатическое вмешательство Москвы о «подѣлѣ» Нижегородского княжества между братьями не дало результата[1397]. Тогда Дмитрий Московский послал свои рати в помощь Дмитрию Суздальскому. Но до кровопролития дело не дошло. Борис встретил брата у Бережца (село на левом берегу Оки, несколько выше устья Клязьмы), «кланяяся и покаряяся и прося мира»[1398]. Покорность привела к миру. Братья «подѣлишася княжениемь Новогородскымъ», причем Дмитрий «сѣде на княжении въ Новѣгородѣ въ Нижнемъ, а князю Борису… вдасть Городепь»[1399].

В итоге к концу 1364 г. политическое положение внутри Нижегородского княжества стабилизировалось, хотя и произошло перераспределение территорий. Нижний Новгород перешел к Дмитрию-Фоме Константиновичу. За ним же сохранился его прежний суздальский удел. Часть суздальских земель осталась за Дмитрием Ногтем, а городецкие — за князем Борисом. Помимо Городца, источники фиксируют у Бориса владения на восточной окраине Нижегородского княжества. Что же принадлежало здесь Борису?

Летописные известия за 60–70-е годы XIV в. показывают, что к названному времени территория Нижегородского княжества значительно выросла в восточном и юго-восточном направлениях от Сундовика. Под 1361 г. в летописи отмечено, что бежавший от смут в Орде некий Секиз-бий «Запиание все пограбилъ и, обрывся рвомъ, ту сѣде»[1400]. Приведенный текст свидетельствует о том, что Запьяние не было ордынской территорией, оно могло принадлежать или нижегородским, или мордовским князьям. Сделать выбор позволяет летописная статья 1375 г. В ней дважды говорится о том, что монголо-татары Мамая убили боярина Парфения Федоровича «и Запиание все пограбиша»[1401], или что они «за Пианою волости повоевали, а заставу Нижняго Новагорода побили»[1402]. На основании этих слов делается ясным, что Запьяние входило в состав Нижегородского княжества.

Локализовать Запьяние позволяют данные статей 1364 и 1375 гг. Рогожского летописца и статьи 1408 г. Тверского сборника. В первой из них сообщается о море, который поразил людей «въ Новѣгородѣ въ Нижне[ъ] и на уездѣ, и на Сару, и на Киши, и по странамъ, и по волостемъ»[1404]. Речь идет о местностях («странахъ») и административных единицах («волостехъ») Нижегородского княжества[1405]. В их число входили Сара и Кишь. Последняя вторично упоминается в Рогожском летописце под 1375 г. Перед тем как ограбить Запьяние, монголо-татары «взята Кишь и огнемъ пожгоша»[1406]. Кишь и Запьяние располагались, следовательно, поблизости. В уже цитировавшемся рассказе Тверского сборника о нападении монголо-татар на Нижний Новгород, Городец и Белогородье в 1408 г. описывается их отступление из нижегородских пределов: «поидоша отъ Новагорода воюючи Уяды и Березово поле, тако поидоша обаполъ[1407] и по лѣсомъ ищучи людей…. и оттолѣ поидоша къ Сурѣ, начаша Суру воевати, Кормышъ пожгоша и Сару Великую пожгоша…»[1408]. Путь отхода монголо-татар ясен: от Нижнего на восток до р. Суры, затем на юг вверх по Суре до расположенного на ней Курмыша. Очевидно, что Сара Великая находилась сравнительно недалеко от Курмыша на юг или на юго-восток от него.

Итак, устанавливается, что Кишь, Сара (Великая), Запьяние и Курмыш должны относиться к одному географическому району. Поскольку местонахождение Курмыша хорошо известно (на левом берегу Суры, в ее нижнем течении), все перечисленные пункты и местности нужно искать в нижнем течении Суры. Действительно, обращаясь к картографическим материалам, легко обнаружить на картах р. Пьяну, левый приток нижней Суры, другой левый приток Суры — р. Кишу, а на левом берегу Суры выше устья Киши — с. Сара[1409]. Последние и надо отождествлять с Кишью и Сарой XIV в. Их география заставляет считать, что Запьянием назывались земли, расположенные к югу от верхнего течения Пьяны. Здесь проходила юго-восточная граница Нижегородского княжества. Восточная же его граница достигала по меньшей мере Суры, а известия 1374 и 1377 гг. о пограблении новгородскими ушкуйниками и ордынским царевичем Араб-шахом (Арапшой) Засурья дают известные основания считать, что и некоторые земли по правому берегу Суры также принадлежали Нижнему Новгороду.

По Суре и были расположены владения князя Бориса Городецкого. Правда, наиболее раннее известие о них страдает некоторой географической неопределенностью. Под 1367 г. летопись сообщает, что ордынский князь Булат-Темир повоевал Нижегородский «оуездъ даже и до Волги и до Соундовити и села княжи Борисовы»[1410]. Очевидно, нападению подверглась территория между правыми берегами рек Волги и Сундовика, т. е. юго-восточная часть княжества. Где-то здесь и были расположены «села княжи Борисовы».

Местонахождение этих сел уточняется на основании летописного известия 1374 г. о поставлении князем Борисом «cобѣ» города Курмыша на Суре[1411]. Много позже, уже после перехода Нижнего Новгорода в руки московского князя, Борис Константинович выдал жалованную грамоту нижегородскому Благовещенскому монастырю на «свои рыбные ловли по Суре» и бобровые гоны от впадения в Суру р. Курмышки до устья Суры[1412]. Очевидно, что по этой реке и были расположены владения третьего из Константиновичей. Получить их Борис мог или по отцовскому завещанию, или по соглашению 1364 г. с братом Дмитрием. Последнее представляется более вероятным. Оно конкретизирует летописное свидетельство о том, что братья «подѣлишася княжениемь Новогородскымъ». Впрочем, как ни объяснять происхождение владений Бориса Городецкого по Суре, ясно, что обладание страдавшими от монголо-татарских набегов пограничными посурскими землями делало Бориса заинтересованным в единстве с нижегородским великим князем, заставляло его следовать в русле местной великокняжеской внешней политики.

Эта политика в свою очередь во многом определялась антиордынскими целями и задачами внешней политики Москвы, с князем которой Дмитрием, будущим Донским, породнился Дмитрий Нижегородский, выдав за него в начале 1367 г. свою дочь Евдокию[1413]. На первых порах союз с Москвой принес нижегородскому князю определенные выгоды. Его братья послушно ходили под его рукой, а ряд успешных военных акций против монголо-татар в 1367, 1370, 1374 и 1377 гг. позволил Дмитрию Константиновичу, видимо, несколько расширить свои владения на востоке и даже посадить своего ставленника в Булгаре[1414].

Но в 1375 г. активные действия против Нижегородского княжества начал Мамай. В 1375 г. монголо-татары Мамая, как уже говорилось, сожгли Кишь и пограбили Запьяние. В августе 1377 г., несмотря на помощь Москвы, они вместе с мордовскими князьями вероломно напали на оплошавших русских воевод, нанесли им страшное поражение на Пьяне[1415], а затем «изгоном» взяли Нижний Новгород[1416]. Осенью того же года царевич Арапша и осмелевшие мордовские князья воевали на восточных и южных рубежах Нижегородского княжества[1417]. Летом 1378 г. мамаевы войска вновь неожиданно захватили Нижний Новгород[1418]. Участие вместе с Москвой в антиордынской борьбе оборачивалось для пограничного русского княжества тяжкими последствиями. И хотя в 1380 г. Дмитрий Константинович еще помог своему зятю (на Куликовом поле сражались суздальские полки, — хотя не было городецких и нижегородских)[1419], между союзниками назревал конфликт. Когда в 1382 г. на Москву двинулся хан Тохтамыш, Дмитрий Нижегородский выслал ему в помощь двух своих сыновей[1420]. Их предательское поведение, приведшее к взятию и сожжению 26 августа Москвы монголо-татарами[1421], лишило нижегородского князя великокняжеской поддержки.

Это немедленно привело к вспышке междоусобной борьбы и перераспределению уделов внутри Нижегородского княжества. Уже осенью 1382 г. Борис Городецкий отправился в Орду[1422]. На следующий год туда же прибыл его сын Иван[1423]. Видимо, опасаясь происков Бориса, Дмитрий Нижегородский в 1383 г. послал к хану своего младшего сына Семена[1424]. Но Тохтамыш не спешил с решением. Лишь узнав о смерти Дмитрия (5.VII.1383 г.), он отпустил на Русь нижегородских князей, передав Борису Нижний Новгород, а Семену — Суздаль[1425]. Опираясь на помощь Орды, Борис вместе с тем вынужден был действовать и в русле московской политики. Когда в 1386 г. Дмитрий Московский выступил против Новгорода Великого, Борис принял участие в походе[1426]. Между тем старший сын Дмитрия-Фомы Василий в 1388 г. получил у Тохтамыша ярлык на Городец[1427]. Ханская власть все активнее вмешивалась в политическую жизнь княжества. Под воздействием Орды обычные русские порядки столонаследия здесь сломались. Уделы продолжали существовать, однако обладание ими зависело теперь целиком от хана. С этим не могли примириться Василий и Семен Дмитриевичи и их зять Дмитрий Московский.

В 1388 г. соединенные силы названных князей осадили Нижний Новгород. Борис Константинович вынужден был капитулировать. 15 марта 1388 г. был заключен мир, по которому Борис «съступися» племянникам «волостей Ноугородскыхъ, а[о]ни ему отъступишася его удѣловъ»[1429], т. е., очевидно, Городца и Посурья. Но как только умер московский великий князь (19.V.1389 г.), Борис Городецкий поспешил к Тохтамышу[1430]. Занятый борьбой с Тимуром, ордынский хан не сразу помог своему ставленнику. Лишь в 1391 г. Борис вернулся на Русь и снова сел в Нижнем Новгороде[1431]. О судьбе Василия и Семена Дмитриевичей источники ничего не сообщают. По логике предыдущих событий можно думать, что они снова обратились за помощью к Москве.

Однако на сей раз дело приняло другой оборот. Нижегородское боярство, терзаемое постоянными раздорами местных князей, вступило в сношения с Василием Дмитриевичем Московским[1432]. Последний действовать без санкции хана не решился. 16 июля 1392 г. он отправился в Орду[1433]. Там за громадную сумму он купил ярлык на Нижний Новгород[1434]. В октябре 1392 г. вместе с ордынским послом московский князь вернулся на Русь. Дойдя до Коломны, Василий Дмитриевич отпустил посла и своих бояр на Нижний Новгород, а сам направился к Москве[1435]. Прибывшие в Нижний монголо-татары и московские бояре с помощью бояр нижегородских и, видимо, при поддержке горожан (монголо-татары и москвичи «начаша въ колоколы звонити, стекошася людие») быстро и без кровопролития свели Бориса с нижегородского стола[1436]. 6 ноября 1392 г. в Нижний Новгород приехал московский князь. Здесь он пробыл довольно долго — семь недель[1437]. Когда были улажены все вопросы, связанные с будущим князей нижегородского дома и административным устройством присоединенной территории, Василий Дмитриевич вернулся домой. В Нижнем Новгороде начал управлять московский наместник — Дмитрий Александрович Всеволож[1438]. Суверенный нижегородский стол был ликвидирован. Хотя за местными князьями были оставлены Суздаль, Посурье и, возможно, Городец, они, по-видимому, были лишены права «ведать Орду», т. е. самостоятельных внешнеполитических сношений, и должны были стать в подчиненное положение к московскому великому князю. Таким образом, присоединение к Москве Нижегородского великого княжества не лишило еще целиком местных князей их уделов. Последние продолжали существовать и в XV в. Ликвидация политической самостоятельности Нижегородского великого княжества привела к частичному и неполному внутреннему контролю великокняжеской власти над его территорией.