Французская демократическая миссия в Европе и ее конец

С началом войны двух порядков между собой в 1939г. демократическая Франция, у которой новая Германия выбила из рук оружие для новой демократической миссии, должна была признать перед миром свое духовное банкротство с возвратом к государственной схеме Ришелье. С другой стороны, новый Немецкий Рейх получил свою внутреннюю силу не из реминисценций абсолютистской эпохи, но опираясь на народное единство, черпавшее свою силу из вновь выросших политических и социальных жизненных форм. Носители этого Рейха твердо сознавали необходимость создать Новый Порядок в Центральной Европе, который после преодоления хаоса в Европе должен привести эту Европу к мощному подъему.

Однако мир стал свидетелем особенной ситуации, когда Франция, которая будто бы вступила в последнюю борьбу в защиту демократических идеалов, должна была возвратиться к чисто абсолютистской идеологии. С этим Франция отказалась от возможности сравняться с Германией и доказать ценность или непригодность своих демократических идей. Она цеплялась за систему, состоявшую из благоразумных правил эпохи абсолютистской кабинетной политики. Однако о подобных правилах демократическая Франция из опыта собственной революции могла бы знать, что народы не станут давать им ход.

G. Конец французской демократической миссии в Европе

I. Крушение монопольного положения демократической идеологии

Сознательно примененный Францией отказ от демократической идеологии с выяснением ее целей в войне 1939г. имел огромное общее и принципиальное значение для военного положения и немецко-французских отношений во время войны. Этот отказ зафиксировал конец господствующего положения Франции в мире на основе ее демократических идеалов и демократических конституционных принципов. Он явно показал всему миру крушение монопольного положения, с помощью которого Франция в последние 150 лет после французской революции необоснованно отстаивала свое естественное право, как страж демократии и ее принципов.

Французская революция означала окончательное крушение мира, который характеризовался личностями суверенных князей. До этого все политические и конституционно-правовые события у самых разных народов мира интерпретировались теоретически на основе долгое время существовавшей французской системы; вероятно, таким путем народы намеревались получить возможность поддерживать собственные духовные и политические традиции. Вопрос о существовании конституционного акта и предоставленных им основных прав, в том числе права на свободу; организация государственной власти на принципе триединства, т.е. разделения власти на законодательную, исполнительную и судебную; устройство парламента, как учредителя законодательства, зависимость государства от воли народа и т.д. – были факторами, которые со времен французской революции указывали решающее направление для оценки данной страны. Если когда-то Франция являла в такой персоне, как Людовик XIV, образец суверенной личности, репутации и блеску которого старались подражать все другие правившие дворы, то после революции она гордилась тем, что демократия открыла новую эру человечества, и в темноте абсолютистской тирании должен был распространиться свет. Ее демократические институты считались учреждениями прогресса и цивилизации, располагаясь на вершине демократической шкалы ценностей.

Франция считала само собой разумеющимся, что должны быть признаны ее притязания на роль высшей инстанции в оценке всех вопросов, касающихся конституционного устройства народов. В связи с суждением о том, в какой степени каждая страна развила свои демократические институты, решалось насколько она удовлетворяла современным требованиям цивилизации, и не находится ли она в состоянии полного или наполовину варварства. Эта оценка обнаруживалась в парных понятиях: демократия-деспотизм, общественное служение – абсолютистский насильственный произвол /см. П.Риттербуш, «Демократия и диктатура», в «Кильском обозрении», 1938г., с.222 и след.; также – Р.Хён, «Основные принципы французского административного права», в его работе «Иностранное административное право современности», 1939г., с. 20 и след./. К решению о зачислении этой привлекшей внимание страны в одну из категорий согласно принятой градации затем подключался и начинал деятельность в полном объеме целый идеологический аппарат.

Смотря по обстоятельствам, Франция, как охранительница демократии в мире, могла объявить об угрозе демократическим идеалам и обратить внимание народов на угрожавшую им тяжелую опасность. Она могла именем демократии сама взяться за оружие, а, между тем, с войной объявляла «крестовый поход против варварства», призывая народы мира встать на ее сторону. Она могла, наконец, сослаться на свою миссию в отношении предположительно враждебного свободе правительства, угнетающего свой народ, лишенный этих демократических институтов, и, таким образом, каждый раз, исходя из обстоятельств, непосредственно вмешиваться во внутренние дела иностранного народа /Эрнст Крик, «Французская революция и национал-социалистическое движение», в сборнике «Народ в становлении», 1939г., с.139/.

Мировая война окончательно, на практике открыла нам глаза на значение демократической идеологии. На этой почве, при дальнейшем совершенствовании французской духовной подготовки к войне 1939г. нам дали понять, какое практическое значения эта идеология имела для Франции. Она не была неподтвержденной выдумкой, которая нуждалась во вступлении и приукрашивании, как с легкостью склонялись считать с немецкой стороны, но рассматривалась самой Францией, как важное духовное обоснование своего внешнеполитического положения в мире, которое при всех обстоятельствах необходимо было сохранять и дальше. С устранением абсолютистского режима и всего, на что опирались княжеские суверенитеты и репутации, Франция постоянно основывала свое внешнеполитическое положение в мире на демократическом миссионерском мышлении.

С тех пор, как французская революционная армия под девизом «Свободу народам» в 1792г. перенесла через Рейн демократическое миссионерское мышление, с которым связывалось положение Франции, как стража цивилизации, существовал идеологический фундамент ее положения в мире. Только этим нужно объяснить то, что до недавнего времени ярые противники демократии, насколько их влияние касалось внутренней демократической организации Франции, были полностью единодушны в оценке значения демократии, когда они обращались в адрес мира. Но сейчас они восхваляют перед народами мира политическую систему демократии, которая в целом была решительно отвергнута самой Францией, и когда выяснился ее вред для всей Германии, как «зверского режима» /«Зверский режим», в «Le Temps», 15.06.1939г./. Они называют мировой задачей Франции, с политической и социальной точки зрения, организовать демократическими средствами мирную и счастливую Европу.

Тогда «французское понятие свободы и равенства» также имело бы сегодня твердый смысл. На основе этих представлений Франция обретала положении, на основе которого миру могло быть предложено «учение о правовом и социальном равновесии»; и тогда можно было бы увидеть, как живет Франция, и взять с нее пример /Аликс,Р., «О национальной жизни», с.271 и далее/. Теперь больше не говорили о вреде и кризисе демократии, как о катастрофе, к которой эта демократия привела Францию. Напротив, демократия, оказывается, была потребностью для мира. В обсуждаемых речах народу изложили, какое значение имеет демократия для мира, и то, что Европа с отказом от демократии неизбежно придет в политический и цивилизационный упадок. Этот явный разлад во мнениях по поводу внутриполитического фиаско демократии и открытая критика этой демократии отмечаются в ее собственных рядах, как лицемерие, которое объясняется только особенностями внешнеполитической ситуации и, кроме того, – желанием подвести духовный фундамент под жалкое внешнеполитическое духовное положения Франции. С большими усилиями вплоть до недавнего времени этим способом пытались сохранить идеологический базис, который резко противоречил силе фактов.

Главенствующее положение демократической идеологии Франции в мире могло быть таким продолжительным, потому что демократии не подходила никакая другая форма государственного руководства и конституции, которая нашла бы равноценное одобрение со стороны французской демократии. Только в войне произошел решающий перелом. Россия и Италия при всем контрасте установившегося в них политического порядка создали государственные системы, находившиеся в крайней противоположности к французской демократии. В ряде других стран после войны также должен был наблюдаться явный отказ от демократии и склонность к авторитарным государственным формам, как это было, например, в Турции, Венгрии, Испании и Португалии. Всё же эта ситуация не означала окончательного потрясения французско-демократического монопольного положения. Франция сама перешла в наступление против новой авторитарной конституционной системы, и она представлялась ей государственным и конституционно-правовым курьезом.

Переход к авторитарным формам в малых странах покончил, наконец, с представлением Франции о том, что он означал незначительное отклонение от классической французской системы, с помощью которого народы посредством твердого государственного руководства надеялись преодолеть вероятные кризисные явления, а после восстановления нормальных условий эти отклонения от традиционной системы вновь выправлялись бы сами собой /см. инструктивную работу Рене Пино, «Королевская диктатура», в «Ежемесячном французском обозрении», т.43, с.468 и след./. Великие державы, такие как Россия и Италия, предупреждали Францию, что ее отход от традиционной демократической системы тяжело отомстит за себя, потянув за собой сильные внутренние и внешние потрясения, и в результате приведет к хаосу. Франция объясняла этим странам и миру, что не собирается оставлять демократию, и приводила всё в новой аргументации доказательства того, какую огромную ценность несла демократия именно в XX веке. С этой позиции авторитарные государственные формы казались прямо-таки жизненно важным поводом к тому, чтобы мир заново превозносил блага демократии

Только с концом демократии в Германии на почве национал-социализма было окончательно покончено с монопольным положением французской демократии. Если Франция могла рассматривать Россию как страну, лежащую вне демократической сферы интересов, а Италию – как находящуюся вблизи этой сферы, то с устранением демократии в Германии демократическая система в Центральной Европе была поражена в самое сердце. К тому же здесь новая действительность, отказавшаяся от всех демократических представлений о ценностях, встретилась лицом к лицу с демократической миссионерской идеей в Центральной Европе.

Народ, который враждебные державы принуждали к демократии, и на который через версальский диктат наложили оковы, испытал на своей шкуре /Körper/ все беды, которые принесли ему идеи 1789г., освободился от этих идей во всех их формах и выбрал новый путь. Он вырвался из цепей духовного рабства, задерживавшего развитие его сил, выбрасил за борт унаследованные воззрения на государство, народ и экономику и сформировал новое учение, чтобы из собственной силы и обращения к тождественному себе прошлому, избрать правильный путь. До сих пор считавшиеся бесспорными истины о сфере государственной организации утратили свое значение. Священный закон разделения власти был лишен своей завесы так называемой непреложной истины, которую внесли идивидуалистическо-либеральные экономические теории, построенные на идеальной фигуре des homo oeconomicus /экономического человека – И.Б./. Утратили свою магическую притягательную силу на душу и золотые слитки в сейфах. Общая структура социальной жизни подверглась переосмыслению. Одновременно был произведен радикальный отказ от соединенной тесными узами с демократией капиталистическо-индивидуалистической экономической системы. Вступление рабочего, как соотечественника в народную общность /Volksgenosse и Volksgemeinschaft – особые национал-социалистические термины – И.Б./ стало основой для нового социального порядка в Германии.

В отношении этого нового политического и социального порядка демократия больше не исполняла свою миссию. Ее монополия была разрушена, а основополагающие ценности старой Европы потрясены. В Европе произведено нарушение устоявшегося порядка, которое не только поставило под сомнение этот унаследованный порядок, но доказывало, что народ также должен был жить другим образом и даже понимает, как лучше жить. С изумлением и растущим неудовольствием Франция смотрела на путь, каким шла новая Германия. Она и дальше судорожно пыталась доказать общеприменимость демократии для мира. При этом признавалось, что демократия находится в кризисе. Выяснялось, что это был кризис самой идеи демократии. Но, поскольку демократия должна быть вечным фактом человеческого рода, вневременной, общеобязательной системой ценностей, ее кризис сводился не к возможному отказу от демократической системы, как таковой. Напротив, причину кризиса видели в том, что «демократические принципы никогда не понимались правильно и не были проанализированы» /Лаверн,Б., «Поражение демократии», с.3/.

Таким образом, сегодня не было необходимости устранять либеральные и демократические учреждения, но следовало лишь приспособить их к текущим обстоятельствам /«Le Temps», 17.03.1938г./. Этим путем Франция должна была преодолеть сегодняшний кризис и предложить миру демократию, пригодную для нужд XX века.

Народы вынуждались лишь иметь терпение, однако быть настороже с тем, чтобы в переходное время сохранить демократические идеалы в мире, и с помощью лжеучения не подорвать веру в них человечества. При этом систематически бралась на службу идеология катастрофы. Предвещали близкий конец нового немецкого порядка, одновременно добиваясь того, чтобы мир, который с этой проклятой системой должен неизбежно рухнуть, совсем не принимали во внимание.

Однако эта аргументация также не помогала. Напротив, внутриполитическая критика немецкого порядка в пределах демократических стран стала с этих пор смертельным оружием против притязаний на общеприменимость демократических принципов в мире. Теперь в мире произошло ясное разделение стран на демократические и недемократические, причем демократия явно перешла к обороне. Прежнее монопольное положение демократии сменилось новой духовной фронтальной структурой. Трактовка иностранной стороной новой государственной системы в сравнении с западными демократиями была с этой точки зрения весьма показательна. Всё, что больше не было демократическим, объединялось теперь под общим понятием авторитарного или автаркического государства и противостояло демократии /к этому – Даскалакис Г.Д., «Понятие автаркического государства», в «Немецкой науке о праве», 1938г., с.76/.

Там, где были учреждены новые конституции, демократия повсюду теряла почву. В Болгарии и Румынии центр тяжести лежал в завоевании нового авторитета и позиций общности /к этому – Доклад болгарского государственного юридического советника Владыкина в Институте государственных исследований зимой 1940г. «Внутренние противоречия либеральной демократии»/, или, как в Испании, сознательно последовали немецкому образцу. Хотя Франция провозгласила свои демократические принципы как образец для мира, однако внешний образ этого мира изменялся из года в год. Это также должно было показать Франции, что ее демократическая миссионерская идея больше не имела рекламируемой силы.

Однако миру представлялся образ демократии, которая, хотя и выставляла наружу свои миссионерские притязания, однако практически перешла в оборону. Через 150 лет после французской революции, когда революционная армия перешла через считавшийся непреодолимым Рейн, Франция с ее демократией была вынуждена отступить за укрепленную линию из бетона и стали. Линия Мажино означала больше чем оборонительную позицию. Она была также символом духовной ситуации, в которой через 150 лет французская демократия обнаружила перед собой реорганизованную силу Германии.

II. Демократия без воинствующей целевой установки

Однажды в революционном порыве французская демократия обрушилась на Европу. Всё, что включалось в ее рамки, казалось, было прогрессивным и беременным будущим. Но со временем главенствующее положение французской демократии и её внешнеполитическая эффективность упали, когда под лозунгами свободы угнетенным народам Италия в отношении Австрии, Балканы в Османской империи и другие народы обратились против своих угнетателей. Свобода, которую эти нации страстно желали, казалось, могла быть достигнута единственно лишь в борьбе с французскими демократическими идеями. Было понятно, что при новом устройстве каких-либо государств, внешнеполитическая свобода которых достигалась с помощью французских революционных идей, подобное «благо», которое несли эти идеи народам, было оговорено и внешнеполитически. Однако в борьбе народов против явно устаревшей абсолютистской государственной системы либеральная демократия могла повсюду находить навербованную ею силу там, где её конституционный идеал непосредственно не желали использовать или не использовали.

Но с момента, когда, казалось, независимость и национальное единство были достигнуты, обнаруживалось, как мало могло быть заимствовано из этой французской системы для позитивного преобразования. Однако с подготовкой возможной ликвидации абсолютизма в его внешнеполитической и династической форме воспринималась масса негативного. – С достижением этой цели исчезала повсюду духовная энергия этой борьбы. На место национально-освободительного духа борьбы приходил парламентский механизм, который отторгал каждую активную и борющуюся личность. Поучительно разочарование и расслабление, которыми характеризовалась политическая жизнь Италии после Рисорджименто (33). В Германии после 1870г. лучшие духовные силы противостояли политическому строю как аутсайдеры.

Всё же наибольшее разочарование демократическая система принесла балканским народам /к этому – Р.Динер, «Итало-албанский союз и европейская государственная система права», в «Deutsches Reich», 1940г., т.18/. Тогда оговаривались о начале пространственно-обустраемового развития собственных прогрессивных и жизнеутверждающих сил согласно демократическому конституционному принципу. Случилось же противоположное. Неизбежно связанные с парламентаризмом партийные нравы ослабили и подвергли опасности только что достигнутое национальное единство и допустили усиление социальных контрастов до непреодолимой степени. С демократической формой правления отнюдь не получили влияния национально настроенные силы. Напротив, власть попала в руки малого слоя профессиональных политиков и интеллектуалов, которые также духовно и финансово во многом зависели от западных держав и особенно от Франции.

Взгляд на Север дополняет картину. Думали, например, что в Норвегии можно добиться победы соединением старогерманского свободного мышления с демократическими идеями. В действительности связанная с парламентаризмом демократическая система северных /нордических – nordischen – И.Б./ народов была духовно ослаблена решающим образом, и ее судьба лежала в чуждых /в расовом отношении – И.Б./, прежде всего в еврейских руках, которые с помощью захваченной ими прессы подавили все собственно норвежские государственно-строительные силы или угасили и отклонили их туда, где они больше не могли представлять опасность. Тот, кто серьезно изучает связь между еврейством и парламентаризмом в северных странах в течение последних ста лет, приходит прямо-таки к ошеломляющим выводам /к этому – см. работы шведа Эрика Эриксона и выпуски издаваемого им журнала «Нации»/.

Таким образом, демократическая система в Европе обратилась в прямую противоположность закону, по которому она когда-то вводилась. Демократия окончательно доказала свою неспособность породить новый внутренний порядок в Европе. Ее абстрактные положения целиком наносили удар в пустоту. Ей не хватает противника, в борьбе с которым демократические лозунги когда-то доказывали свою привлекательность и могли найти соответствующее применение. Абсолютизм, угрожавший свободе, больше не был реальностью. Теперь он использовался как неэффективный шаблон. То, что демократия нуждается в абсолютистском противнике и по необходимости приукрашивается с этой целью, доказывает духовное противостояние с Германией. Французская пропаганда клевещет, помещая Германию в ряд абсолютистских государств. Направив против нее демократическую миссионерскую идею, она оказалась несостоятельной. Однако и отдельные демократические институты также больше не обнаруживают ни малейшей притягательной силы.

Главная забота народов больше не заключается в том, чтобы искать защиты от произвола исполнительной власти. Меньше всего можно ожидать подобное от демократического парламента, чья зависимость от анонимной власти и групповых интересов общеизвестна. С этим также лишается магической силы всякое понятие о демократической конституционной жизни. Настолько же потерял свой нимб парламентский закон, как и принцип разделения власти, идея равенства или заявления о правах человека. Сами французы в явной форме оповестили об этом через внутриполитическую критику своей собственной демократии уже перед войной 1939г. /к этому – Р.Хён, «Французская демократия в зеркале собственной критики», в сборнике «Германское обновление», 1940г.; также – Р.Хён, «Французская демократия и ее духовный крах», см. выше, с.17 и далее/. Так, Жозеф Бартелеми, заявил, что сами «убежденные либералы, решительные демократы и неисправимые парламентарии» показывают, что

«каждая громко звучащая статья о правах человека, которая провозглашается с высоты мира, побуждает содрогаться сами существующие до сих пор институты, которые, казалось бы, определены навечно, но которые уничтожаются деспотизмом в мире… Все остальные принципы, за которые готовы были умереть, свелись к банальностям и общим местам» /Ж.Бартелеми, «Кризис современной демократии», см. выше, с.5/.

Андре Тардье критиковал основополагающий для демократии принцип свободы в словах, которые компрометируют ее через 150 лет после французской революции так, как это однажды делало абсолютистское государство во Франции /А.Тардье, «Час решений», см. выше, с.268/. Принцип большинства, некогда гордая формула революционной демократии, новый бог, которому должны поклоняться, после которого старые боги были низвергнуты с престола, форма, через которую общая воля должна была найти свое конкретное выражение, должен был считаться опаснейшим принципом демократии. Этот принцип обратился против человеческого общества, когда апеллировал к нижайшим инстинктам. Он устранил лучшие общественные элементы, препятствуя каждому подлинному действию, и в действительности сводил общество к игрушке скопища ничтожеств, честолюбцев и эгоистов /Джейкоб Якоби, «Закат великой демократии с возвращением к авторитету», 1938г., с.60/, Французский специалист по конституционному праву Эмиль Жиро констатировал:

«Демократии каждый раз недостает живого идеала, демократии всё время не хватает эффективности /Э.Жиро, «Кризис демократии как немощь исполнительной власти», 1938г., с.39/.

А Ж.Бартелеми затронул эту проблему, придав ей внешнеполитическое направление, иронически восклицая:

«Кто готов умереть за господство демократического парламента?» /см. выше/.

Все эти ключевые демократические понятия: свобода, равенство, большинство и права человека действуют в современном мире так, как будто они заимствованы из другого мира. Нехватает только конкретной ситуации, к которой они когда-то были приспособлены. Эти понятия не имею больше никакой борцовской целевой установки. Они лишились почвы, которая когда-то дала им возможность раскрыть свою внутреннюю силу.

III. Отвердение демократии в политическую доктринальную систему

Параллельно с этим изменением протекает отвердение демократии в абстрактную доктринальную систему. Она представляется замкнутой в себе схемой, способной дать ответ на все проблемы государственной и конституционной жизни. Со своими традиционными представлениями она притязает на непоколебимый авторитет и требует своего признания. Только она сама владеет проблемами жизни, больше непосредственно не дискутируя о них ни с кем. Так как упорно продвигаемая демократическая идея и действительность расходятся друг с другом, то эта доктринальная система возвращается к идее демократии и независимо от социальной действительности утверждает на ней свою принципиальную действенность. Она желает быть вечной истиной человеческого рода и представлять собой окончательную форму развития человечества. Несовершенство людей такая система приписывает тому, что эта идея не имеет возможности реализоваться таким образом, как это необходимо для руководства людьми, чтобы привести организацию их государства в удовлетворительное состояние.

Целью этой доктринальной системы /Lehrsystem/ больше не является революционная политическая и социальная реорганизация, которую когда-то провозглашала французская революция, но – эстетическая игра с унаследованными рассуждениями. Новая Германия будет судить о сути этой системы и оценит ее, исходя из своего опыта. К тому же эта демократическая доктринальная система доказывает свою духовную надменность, с которой любая замкнутая система имеет обыкновение выступать против новых идей. Когда не могут привести в порядок собственные унаследованные категории мышления, то представляют как какую-то аномалию, или как проявление национальной дурной манеры то, что заложено в характере немецкого народа, и что ни в коем случае не полагается иметь демократическому государству. Повсюду в системе новой Германии находят противоречия и недостатки и доказывают этим внешне логически и неопровержимо, что эта новая, целиком нелогическая система не может функционировать и, если вначале она обнаруживает успехи при всей ее нелогичности и собственных противоречиях, то, в конце концов, она неизбежно должна погибнуть.

Подобный способ аргументации известен в истории. Франция сама должна была узнать о нем из опыта революции 1789г. Тогда революционная Франция критиковала абсолютистское государство с такой позиции. Это государство рассматривало себя как твердо покоящееся на унаследованной абсолютистской системе в ее общей структуре, как норме европейского мира. Всё, что осмеливалось посягать на унаследованный порядок вещей, измерялось масштабами его блага и пригодности, существовавшими до сих пор. Доказывалось, что только «деспотизм порождал великих людей» /«О кромвелизме», в «Политических беседах Тодта», Т.1, 1792г., с.18/. Утверждали, что Франция полностью разорится и послужит для всех народов примером того, что разрушение старого правления во все времена влечет за собой крайне негативные последствия /«О кромвелизме», с.60/. Всё, что представляло тогда силу и стимулы для французов, считалось чем-то вроде аномалии, болезненным всплеском, лихорадочным эксплуатацией общего политического и социального организма. Энтузиазм и воодушевление рассматривались как аномальные последствия этого болезненного состояния, которое, однако, утешались тогда, как и сегодня, не могло длиться долго. Оно должно было с необходимостью исчезнуть, после чего все старые законы должны возобновить свой прежний ход.

Подобная аргументация лежит в основе противоречий между старым и новым. Она никогда не означала опровержения нового, вообще не касалась противоположной стороны, но лишь являлась успокоительным средством для собственной нужды. С его помощью собирались с духом представители старого мира, с неопровержимой логикой доказывая, что хаос, который не мог быть началом чего-то существенного, скоро вновь пройдет и уступит место закону, в согласии с которым, безусловно, должна продолжаться жизнь. На основе этого до сих пор существующего закона пытаются доказать непреходящее значение требований, которые больше невозможно выполнить. Это имеет то преимущество, что в такой полностью замкнутой и сформированной системе, казалось бы могут быть даны точные и неопровержимые ответы на всё, что требуется доказать. Однако до сих пор эта абстракция явно не внесла полной ясности в свое содержание. Многие вопросы остались открытыми. Но настаивали на том, что необходимо действовать в соответствии с основными принципами этой системы. Однако свою внутреннюю силу и жизненную необходимость каждая старая или новая система должна доказывать через ее достижения и результаты.

Эта ситуация обнаруживается в истории французской демократии и повторяется всякий раз, когда абстрактная доктринальная система еще долго продолжает действовать, тогда как в действительности уже господствуют новые принципы. Старые немецкие рейхспублицисты XVIII века представляли в свое время закрытую доктринальную систему сословного государства в то время, когда отдельные территории уже давно были отпали от абсолютистского государства, а сословные рейхстеории находились в гротескном контрасте с действительностью абсолютистских государственных форм, и даже вообще не касались их. Никогда нельзя соблазняться сформированными и унаследованными доктринальными системами. – Они не имеют признаков внутренней мощи, но являются вульгарным выражением убывающей жизненной силы. Там, где больше не может появиться ничего нового, окостеневают понятия, когда-то отражавшие действительность. Тогда революционные политические события опускаются до уровня ученой системы понятий, в то время как жизнь проходит мимо этой системы.

До недавнего времени эта абстрактная, окоченевшая демократическая доктринальная система, однако, обладала значительной привлекательностью для студентов и европейских теоретиков и могла оказывать влияние на европейские страны. Когда они пытались организовать государственную жизнь на этих духовных принципах и соответствовавшей политике, то обращали свой взгляд, прежде всего, на Францию. В их докладах, дискуссиях и учебниках эти страны закладывали систему французской демократии, как основополагающую и нормальную схему для конституционного строительства и пытались объяснять всякую другую действительность в свете более или менее сильных отклонений от требований этой системы. Эти демократические схемы мышления так сильно насиловали действительность, что их значение нельзя было недооценивать. С их помощью западные демократии пытались препятствовать внедрению новых идей повсюду в мире. Они были духовной линией Мажино, пролегавшей, прежде всего, между Францией и народами Балкан и Севера.

Между тем, крах французской демократии открыл глаза народам на то, в какой обманчивой системе, заслонявшей их трезвый взгляд на реальность, их принуждали содержать себя. Полный крах французской демократии в военной области уже глубоко потряс демократические устои повсюду в Европе. Начался общий великий перестроечный процесс. Окоченевшая духовно доктринальная система демократии больше ничего не могла сказать миру о будущем новом порядке Европы. Она ушла в прошлое, как и система сословных государств или абсолютизм, которые вынуждены были капитулировать перед новыми революционными событиями. Сегодня всё это представляет для Европы лишь исторический интерес.

IV. Демократия как препятствие прогрессу

Идеи, за которые агитировали в XX веке, должны были содержать лозунги для выполнения новых общественных задач, которые ставил это век. 150 лет назад французская демократия означала глубокий переворот для Франции, так как буржуазия и крестьянство одновременно с понятиями свободы и равенства обрели новое социальное положение. В тогдашних отношениях и времени, когда буржуазия в борьбе против абсолютистского государства и феодального общественного устройства осознала себя, такие основополагающие демократические понятия, как свобода и равенство, необходимо было приспособить к требованиям времени. Они предполагали здоровое гражданское общество. На этой основе Франция с ее системой совершенной общественной свободы верила, что сможет соблюдать все социальные права личности.

Революция 1789г. принесла Франции аграрную реформу. С этого времени она является страной мелких собственников. Но во всех других сферах колоссально возросло обладание имуществом трестов, концернов и консорциумов, поставивших себе на службу прессу и осуществлявших постоянное давление на правительство. Революция 1789г. уничтожила господство феодалов и ликвидировала привилегии дворянства и духовенства. Однако возникли новые феодальные господа, которые пришли к власти с лозунгами свободы и братства, но даже не были в состоянии обеспечить пропитание подчиненные им массы трудящихся. Безработица была внешним признаком растущей на почве свободы и равенства анархии.

Французская демократия мало-мальски функционировала, пока буржуазия представляла собой социальное единство и была в состоянии решать новые общественные задачи конституционным путем. Когда же это социальное единство больше не существовало, широкие массы промышленных рабочих и буржуазия были приобщены к демократической системе, и эта демократия при полностью изменившемся экономическом положении обернулась против народа. Некогда французская революция запретила гильдии и корпорации Она хотела, чтобы одиночки, до сих пор не имевшие влияния на цеха и гильдии, могли распоряжаться своей рабочей силой. Она верила, что всякое управление и регулирование трудовой жизни будет ненужным, если только государство гарантирует договорную свободу. Но на практике это приводило к жестокому угнетению неимущих классов.

То, что проявилось во Франции, было лишь иллюстрацией к подобным событиям во всем мире. Нигде в современности социальный порядок не мог отказаться от принципов свободы без того, чтобы хаотические отношения не подорвали изнутри прекрасно составленную конституцию и в результате сделали ее иллюзорной. Франция сама приняла это во внимание, хотя перед миром документировала в своей системе интервенционистское управление, которое должно было отойти от принципа laisser faire /невмешательства государства – И.Б./ – главного принципа гражданского общества /Р.Хён, «Основные принципы французского административного права», см. выше, с.26 и далее/. Однако Франция, сохраняя представление о системе свободного права /Freiheitsrechte/, была вынуждена совершать резкое вмешательство государства в общественную жизнь. Несмотря на принципы свободы и равенства, гражданское общество должно было поддерживать свою жизнь с помощью государственного вмешательства, когда оно в силу изложенных причин больше не имело возможности существовать самостоятельно.

Тот, кто бросит взгляд на французскую социальную систему в последние двадцать лет, должен сделать вывод, что демократия больше не могла представлять для мира какую-либо ценность. Внутри Франции именно на демократию была возложена ответственность за весь вред, который обнаружился в социальной структуре. Здесь представители рабочего класса были объединены с ярко выраженными представителями капиталистическо-плутократической системы. Это воспрепятствовало тому, чтобы с помощью демократии рабочий класс мог принять участие во власти, что дало бы ему возможность включиться в борьбу за распределение средств производства. Рабочий класс боролся против демократии, так как она рассматривалась как средство, с помощью которого крупный капитал умело использовал свою силу против рабочего класса /Марлио,Л..,«Разновидность капитализма», 1938г./.

Речь шла об истолковании социальной свободы и равенства, которые обе группы понимали по-разному; о том, чтобы обосновать и усилить собственную позицию против другой группы. В результате этой борьбы французское общество в последние годы попало в состояние тяжелейшей напряженности. Классовая борьба была лозунгом в этой борьбе. Шотем, который с июня 1937 по март 1938г. был премьер-министром в двух кабинетах, тщетно пытался восстановить социальные свободы, избегая конфликта интересов. Он потерпел поражение в борьбе с марксистской Всеобщей конфедерацией труда, предоставившей свою силу в распоряжение правительства Народного фронта. Генеральный секретарь социалистической партии Поль Фор заявил в адрес правительства Шотема:

«Это абсурд оспаривать классовую борьбу. Точно также можно оспорить свет дня» /П.Фор, в «Populaire», 05.02.1938г./.

В отношении правительства Даладье, которое хвалилось намерением восстановить социальные свободы во Франции, Фор придерживался такой точки зрения:

«При капиталистической системе, где не знают, как найти работу, пропитание и жилье, а также пособия для будущих матерей и отцов, рекомендация повысить рождаемость заслуживает размышления, прежде чем перейти в энтузиазм» /там же/.

Правительство Даладье также знало о недовольстве профсоюзов и грозящих забастовках и не могло изобрести ничего другого, как со ссылкой на законы 1877г. и 1938г., угрожать введением военного положения /см. о французской социальной структуре очень ценную работу Луизы Хильгер «Рабочие условия во французском трудовом праве», вышедшую в научных записках Немецкого трудового фронта, изданных профессором Зибертом, Берлин, 1939г., с. 12 и далее, с. 22 и далее, с.260 и далее/.

Несомненно, споры должны были решить явно недемократическим способом. Относительно факта классовой борьбы намеревались задействовать идеи 1789г. с их бессодержательной идеологией, которую на практике отбросили по всей линии. «Целые поколения», заявлял Андре Зигфрид, «в прошлом жили с сознанием того, что они должны пребывать в твердом и непоколебимом порядке. Сегодня же сложилось впечатление, что мы должны жить при всё новом, никогда не кончающемся кризисе. Только старое поколение благодаря своему вспоминанию имело представление об устойчивости, понятие о которой молодое поколение целиком утратило» /«Вслед за усилиями», в «Le Temps», от 02.01.1936г./.

И Эррио рассматривал грядущую «гражданскую войну как неизбежность» /«Le Temps», от 02.01.1936/, предупреждая ведущих политиков, утверждавших, что «в настоящую эпоху речь идет не столько о том, чтобы добиваться триумфа, сколько о необходимости довольствоваться тем, чтобы избежать опасности разрушения или конфликтов» /А.Зигфрид, «Кризис Европы», 1935г./.

Всё это относилось к автономному индивидууму и в целом к обществу, которое было создано с целью защиты этого индивидуума, но оказалось анахронизмом.

Предложения, которые Франция намеревалась воплотить на демократической основе для ликвидации своего социального кризиса, показали только, что демократия и в социальной области также оказалась полностью несостоятельной. Стало ясно, как сильно недоставало Франции мировоззренческого единства, которое могло стать единственной предпосылкой для преодоления социального кризиса. От основополагающего для демократической политики демократического индивидуалистического принципа не желали отказываться и в экономике. С другой стороны, видели, что этот принцип привел к нетерпимым последствиям. Равенство работающих концернов, артелей и трестов в их подчинении новому абсолютизму фактически основывалось на экономической базе, которой резко противоречили все требования общественной демократии.

Однако в профсоюзах, которые должны были охранять интересы своих отдельных членов, но в которые вступали в принудительном порядке, их критики видели резчайших противников всякой личной свободы. Замечали, как бесплановое руководство экономикой ежегодно порождает недовольство порядком, при котором тысячи наилучшим образом обученных, высококвалифицированных рабочих не находят работы. Осознавалось, что на почве социальных спекуляций полностью разрушалась общественная этика, что падение франка плодило нуворишей, которые с помощью умелых спекуляций, часто путем дискредитации ведущих лиц или их заместителей, могли занять важные позиции, тогда как, с другой стороны, возрастала пролетаризация масс /Л.Марлио, «Разновидность капитализма», см. выше/.

Несмотря на это, руководители экономики не желали отказываться от принципа «laisser faire». При этом надеялись, что теперешний нарушенный экономический ритм вновь восстановится с помощью твердо зафиксированных законов экономики и тяжелые социальные расстройства ликвидируются тогда сами собой. Но когда сами желали отойти от капиталистической системы, тогда провозглашали возврат к докапиталистической экономике /Пиру,Г., «Кризис капитализма», 1936г., с.148/, или надеялись, что с всеобщим избирательным правом, действующим в экономической сфере, можно добиться разрешения социального кризиса.

На этой основе пытались с панацеей демократии и всеобщего избирательного права добиться решения, которое уже провалилось в политической сфере. Или вновь провозглашали, как это было при старом абсолютизме или социализме, освобождение от извращений, когда оба этих режима через приспособление к современной эпохе должны были вернуть себе свою прежнюю жизненную силу. В результате же оставались со старыми жизненными формами. Теперь они выдвигались в облагороженной форме с небольшими вариациями. Тресты представляли собой экономическую Антанту, когда они осуществляли государственный контроль, но сами должны были руководствоваться принципами, которые

«извлекли из своего привилегированного положения, которое не приносило выгоды публике или рабочему» /Г.Пиру, см. выше/.

Право собственности, однако, не должно было использоваться в его строгой форме, как это было до сих пор, но, с другой стороны, принимали тезис, что непризнанная собственность ни к чему не обязывала, как это было в средневековье. Всё должно было зависеть от мудрости и осознания необходимости улучшения социальной структуры. В действительности в конечном итоге всё осталось по-старому.

Общие социальные требования после введения иной социальной структуры предполагали предшествующие реформы в других областях, на отсутствие которых, в конечном счете, можно было сослаться, отрицая собственную вину. Невозможностью ничего изменить объясняли несостоятельность усилий в социальной области. Говорилось, что возврат к новому либерализму в области экономики, основанному на новой этике, должен был опираться на изменение конституции, которое устранило бы пороки унаследованной системы. Социальный кризис являлся как бы моральным кризисом. Но старые моральные принципы следовало вновь выставить в выгодном свете, и тогда старая социальная система снова будет функционировать. Так мероприятия, будто бы устраняющие все трудности, скрещиваются одно с другим и переплетаются друг с другом, не принося видимой пользы.

То, что не проводились принципиальные социальные реформы, господствующий бюрократический слой во Франции со времен национал-социалистической революции обосновывал новыми аргументами, ссылаясь на внешнеполитическую опасность. Под этим лозунгом немногие социальные реформаторские меры, предпринятые кабинетом Блюма, были вновь ликвидированы. Вместе с тем эту внешнеполитическую опасность использовали как большую, формирующую единство силу, и на этом основывалась надежда на то, что настоятельно необходимыми социальные реформы становятся ненужными. Знаменательно, что незадолго до начала войны известный в прошлом фронтовик Фабр Люс заявил:

«Секрет нашей республики заключается в том, что она верит в восстановление равновесия с помощью войны, – то, чего она не смогла добиться в мирное время» /Фабр Люс, «Секрет республики», 1938г., с.232/.

Такую ситуацию Франция представила на обозрение миру. В противоположность этому Германия предложила миру новый социальный порядок, который отличался от социальных отношений во Франции и Англии в такой же степени, как построенные на принципах свободы и равенства порядки 1789г. отличались от тех, которые господствовали в старых феодальных государствах. В Германии знали, что, там, где внедрялся экономический либерализм, построенный на свободе и равенстве, рабочий класс практически лишался всех формальных прав на равенство и свободу. Когда капиталистическая система, оставляя экономические мотивы, предоставляла образование заработной платы на волю свободной игре спроса и предложения, то при экономически ослабленном состоянии это особенно тяжело отражалось на рабочем классе. В Германии в условиях послевоенного развития /речь идет о Веймарском периоде – И.Б./, когда из-за превышения предложения над спросом исходили из нищенской зарплаты, с одной стороны, и государственно-политического объединения рабочего класса, с другой стороны, всё дело неизбежно сводилось к борьбе за другое формирование зарплаты и цен и с этим – к постоянной борьбе против государства /к этому – меткое резюме у Эберхарда Койтера в «Der S.A. Führer», 3-й выпуск, 1940г., №1/.

В Германии сознавали, что революция 1789г. во Франции исключила из нации рабочий класс, а требования свободы и равенства были приспособлены к потребностям третьего сословия. В результате пользу извлекла буржуазия – социальный носитель этого сословия. В отношении напирающего четвертого сословия /пролетариата, рабочих – И.Б./ буржуазия заняла такую же позицию, которую когда-то занимали король и господствующий слой, состоявший из дворянства и духовенства. Унаследованные от рождения преимущества больше не давали возможности войти в закрытые ворота, но только – деньги. Это был фактор, от которого зависел процесс разделения внутри гражданского общества. Он стал единственным мерилом общественной организации. Рабочий класс стучался в двери нации во всех европейских странах. Однако господствующий слой не воспринимал его, но возвращал в свои границы. Таким образом, сама система классовой борьбы влекла разрушительные последствия для каждого народа.

Здесь национал-социализм подал пример указывающего направления. Он осознал, что решение рабочего вопроса было коренной социальной проблемой XIX и XX столетий и устранил классовую борьбу, которую принес французский общественный порядок вместе с основанной на идее свободы и равенства экономической системой. Национал-социализм установил, что материалистически фальсифицированная либерализмом идея свободы привела к эксплуатации и господству плутократического меньшинства, в противоположность новой свободе, которая покоилась на развитии отдельных личностей внутри народной общности на основе выполненной работы. В противоположность введенному либерализмом лишению прав рабочих, национал-социализм приобщил рабочего к народной общности, которую он возвысил до сообщества всей нации.

Немецкий народ должен был впервые в Европе решить рабочий вопрос в национальном и социальном духе и с политической и социальной точки зрения приобщить рабочий класс к вновь образованному народному сообществу. Немецкий народ, который, вместе с тем, спас свое крестьянское сословие и знал, как по-новому закрепить положение этого сословия, которое на почве индивидуалистического понимания земли неизбежно близилось к концу; этот народ совершил революционное событие огромного масштаба. Немецкая общественная система, основанная на принципе социальной справедливости и высшего раскрытия личности внутри новообразованного сообщества, освободила рабочего от оков унаследованной социальной системы. Это является взрывчатым веществом огромной социальной силы в XX веке.

В противоположность этому, западная демократия больше не могла ничего предложить. В ее понятии цивилизация должна была со временем обеспечить политический и социальный прогресс в мире. На самом деле, эта демократия уже давно означала для мира ничто иное, как препятствие прогрессу. Противоборство, как в социальной, так и в политической области, развернулось уже не вокруг французской демократии, но вокруг организаций и учреждений, созданных юной национал-социалистической Германией и фашистской Италией.

Западные демократии, когда они вступили в войну 1939г., находились в положении абсолютистских государств, которые когда-то выдвинулись против революционной Франции. Как эти абсолютистские государства не желали признавать то, что посреди монархически управляемой Европы стоит демократия с принципами свободы и равенства и основанном на этих принципах социальном порядке, так западные демократии не желали терпеть того, что национал-социалистически управляемая Германия с ее принципами народной общности и руководства и основанном на этих принципах новом социальном порядке в Европе, становится хозяином и определяет новое лицо Европы. Как абсолютистские государства опасались притягательной силы французских идей и особенно их социальной взрывной мощи, и изнутри и извне противились им силой, так западные демократии боятся притягательной силы новых идей /см. «Призыв к женщинам использовать их влияние на мужчин для обеспечения порядка и спокойствия», в «Тайной переписке между живыми и мертвыми», 1789г., №45, с.374. Там был сделан вывод: «Крупные правители получили Указы, извещающие органы власти о том, что, туда, где народы продолжают подражать французскому патриотизму, эти органы должны дать распоряжения соответствующим учреждениям об отправке в такие районы солдат для приведения этих народов к порядку»/.

Западные демократии знают, что лишь с введением основных принципов новой общественной системы их власть в собственной стране каждый раз будет разбита. Поэтому они прибегают к помощи вооруженного противоборства. С падением этой новой социальной системы вместе с ней исчезнет источник постоянного беспокойства за собственные рабочие массы. Германию в социальной сфере необходимо снова приобщить к господствующей демократической идеологии. Военная победа Франции должна стать предпосылкой для изменения общественной структуры Германии.

Между тем, военный разгром Франции показал, как опасно было с неразрешимой социальной напряженностью начинать войну против страны, которая была объединена не только политически, но также социально. В то же время французское правительство верило, что война автоматически приведет страну к внутреннему объединению в старых демократических рамках и, таким образом, все реформы станут излишними. Однако оно добилось прямо противоположного. Социальная напряженность возросла до невыносимой степени. Пытались овладеть ситуацией с помощью авторитарных мер. При этом копировали систему автократического государства без наличия для этого внутренних духовных, моральных и социальных оснований и, таким образом, только ускорили крушение.

Война, которая замышлялась как средство выздоровления от общественных недугов демократии, показала ее пустоту во внутри- и внешнеполитическом отношениях /см. к этому – Ф.Бербер, «Победа над Францией», Ежегодник внешней политики», 1940г., с.480/. В судьбоносное время, когда подлинность расходится с фальшью, Франция представила миру полное признание внутренней несостоятельности демократии, которая когда-то восхвалялась как идеал человечества и как безошибочное решение всех политических и социальных проблем. Если бы у этой демократии существовали какие-либо подходящие идеи для будущего, то война должна была привести к их вызреванию и проявлению. Верили, что демократии достаточно только выдержать испытание огнем, чтобы с нее осыпались все шлаки; тогда она воссияет с новой силой, вспомнит о свое сути и докажет свое превосходство перед новой Германией.

В действительности война вызвала полный крах демократии. Эта демократия, понесшая поражение от Германии, сплоченной политически и социально, привела к осознанию того, что Франция противилась воплощению новых политических и социальных идеалов. Война была выиграна, так как германская молодежь была глубоко убеждена в том, что противоборство с Францией значило больше, чем политическая силовая борьба между правительствами. Молодежь Германии боролась за свое будущее, она боролась против того, чтобы дыхание смерти французской демократии с победой Франции не утихало над поколениями народа, который осознал свою волю к новой жизни и силу стремления к новому пути. Война должна была стать выигранной. Возможно, народ никогда бы не пришел к ясному сознанию того, за что он боролся, которое принесла война. Франция хотела сокрушить установленные в Германии новые формы политического и социального характера. В войне 1939г. вновь обнаружилось, какой смысл принесли народу идеи борьбы, указавшие путь в будущее, и для которых он готов был пожертвовать всем. Однако французский фронтовик 1939г. обнаружил себя в трагической роли, когда он должен был отстаивать кровью порядок, который в действительности оказался препятствием для всякого социального и политического прогресса.

Французское правительство времен революционной войны могло объявить себя борющимся за новый политический и социальный порядок. С победоносным окончанием войны сограждане должны были окончательно решить, будут ли они навечно освобождены от

«чудовищных королевских налогов, церковной десятины, господских выделений, 81% прямых налогов, которые поступали от исполняющих экзекуции солдат, от судебных конфискаций, от барщины, от лесных сторожей и надзирателей по произволу сборщика налогов и чиновника администрации, с неторопливостью и пристрастностью судопроизводства, с необдуманностью и грубостью полиции и выходками жандармерии /Тэн,И., «Происхождение современной Франции», изд.3, ч2, с.134, на нем. языке/.

Столетиями из поколения в поколение каждый мог подвергнуться такому налогообложению, изнурялся жестоким обращением, должен был терпеливо сносить все беды, угнетение и пренебрежение. Французские соотечественники могли из собственного опыта увидеть разницу между их прежним и сегодняшним положением, и они призывали к борьбе.

Но как французское правительство в войне 1939г. должно было обосновать своим гражданам необходимость сохранения демократического порядка, переносить радости и горести, заставить французскую молодежь проливать кровь? Что получила бы французская молодежь, если бы Франция Рейно, маскировавшаяся идеалами 1789г., призывавшая к борьбе за демократию, на самом деле одержала победу? И каким был бы тогда мир? Не осталось бы ничего другого, кроме гнетущего сознания того, что с этим будущие поколения, народы, будут постоянно посылаться на смерть ради финансовых и спекулятивных интересов господ, и всякий социальный и политический прогресс должен быть подавлен силой.

V. Демократия и Новый Порядок в Европе

Демократия, которая оказалась помехой политическому и социальному прогрессу Европы, больше не имеет значения для будущего европейского Нового Порядка. Уже технически она становится бессильной против проблем современности. Ее образ мышления в этом направлении вообще не организован. Мысль, согласно которой единая конструкция могла бы удовлетворительно решить равным образом политические проблемы всех стран с учетом множества разнообразных политических условий и растущего понимания своеобразия народов и пространственных общностей, производит впечатление гротескной утопии. В проблему государственного строительства и Великопространственного Порядка, как и в социальную технику, демократия не может внести никакого вклада. Не абстрактные типы конституций, вышедшие из недр демократической конституционной теории, но созданные предпосылки самостоятельной целостности, отвечающие естественным потребностям народного и пространственного порядка современности, становятся объектом подлинного политического сознания.

Относительно проистекающих отсюда вопросов, проблем и целей действует давно устаревшая схема мышления, демократические категории, такие как демократия и диктатура, закон и предписание, конституционное право и разделение властей. С помощью демократии нельзя было решить расовые и народные проблемы, которые доказали свое далеко идущее значение для XX века. Те народные группы, которые предпринимали попытки с помощью парламентского представительства сохранить свое существование, были глубоко разочарованы. Если когда-то демократия могла говорить об общественном договоре и правах личности по отношению к государству, как о проблемах эпохи, рассматривая это как свою задачу, которую необходимо решить, тотакая постановка проблемы в наше время больше не существует. Сегодня это уже ни к кому не относится.

Если демократия зависела от того, как должна быть разделена государственная власть, из-за чего она должна была сдерживаться и слабеть, то сегодня на переднем плане стоит проблема, как добиться нового единства. Этот вопрос лежит, однако, за пределами внимания демократии, которая существует в антагонизме между государством и личностью и, соответственно, в условиях ослабления любой исполнительной власти. Для решения этого вопроса демократия могла предоставить только разработанную до мельчайших подробностей вымышленную систему. Проблемы, решение которых в настоящее время возбуждает авангардные духовные силы демократии во имя ее расцвета, на почве новой действительности потеряли всякий смысл. Уже с потрясениями в последние голы перед войной французские теоретики были вынуждены признать, что через действия новой Германии, по заключению самой демократии определяемые как предпосылка для любой современной организации государства, рассматриваемые этой демократией вопросы больше не заботили Германию, так как утратили для нее значение.

Демократия вообще рассматривается как устаревшая и отсталая система. Франция в последние годы перед войной уже бежала вслед за Европой, понимавшей, что необходимо заложить фундамент для своего преобразования. Она постоянно пыталась навязать этой Европе демократическую постановку вопроса, с которой Европа больше не желала и не могла иметь дела. К тому же у демократии отсутствовали органы для различения сущности Нового Порядка и сопутствовавшего ему нового строительства. Все её понятия проявлялись неуместно и стали ложными. Все они, без исключения, были извращены. Демократия, таким образом, находилась за пределами текущих событий.

Через устранение демократических оков в политическом, духовном, социальном и организационном отношениях были высвобождены совершенно новые силы и энергии. Германия на собственном примере показала миру, что такое раскрытие сил привело к устранению напряженности и контрастов в социальной сфере через ликвидацию наследия XIX столетия – классовой борьбы, сотрясавшей всю Европу в XX веке, и державшей ее в постоянном подчинении своим проявлениям. То, что до сих пор истощало силы во внутреннем антагонизме, могло отныне использоваться для плодотворного решения задач. То же самое происходило и в экономической области. Там, где под принуждением индивидуалистически-либерального мира идей принимались общепринятые законы, и навязчивые идеи этого мира несли поражение, Германия показала новый путь и дала миру германский образец валютной и экономической системы, которая не только развеяла ожидания неизбежного скорого разрушения, но сумела продемонстрировать внушительные экономические достижения в освоении великонемецкого пространства. Там, где демократия погрузила в хаос борющиеся силы, авторитарные государства доказали, что они в состоянии преодолевать эти антагонизмы внутри собственного народа и могут привести эти силы в действие для достижения крупных целей и решения насущных задач.

На место механической организации народа, как источника голосов на выборах, пришло подлинное понимание и ликвидация демократии масс через органическую структуру общества. То, что при демократии, для которой народ мог быть только источником голосов на выборах и запланированной бесформенной массой, было полностью невозможно, произошло здесь, в Германии: через организацию всего народа, учёт отдельных лиц в низовых ячейках с помощью партийной организации, общественной организации помощи NSV /Национал-социалистического союза – И.Б./, Трудового Фронта, профессиональных Палат и совершенно новых принципов трудового права.

Там, где демократия завершила распад и атомизирование народа, были установлены новые органы порядка, непосредственно оправдавшие себя в часы нужды самым лучшим образом. Тогда как французский гражданин с полным недоверием смотрел на свой парламент, немецкий народ, поддержанный своим новым порядком в политической и экономической областях с помощью твердого закрепления своих прав, приобрел внутреннее спокойствие и моральное преимущество. В этих важных событиях виделось начало процесса освобождения от демократии через обращение к собственной силе народа и к свойственной ему внутренней организации нового порядка – основные предпосылки, ведущие к достижениям в любой области, что доказала война 1939г.

Это внутренне обновление последовало подобным же образом, но по собственным законам, в фашистской Италии. Так этими народами перед войной /речь идет уже о Второй мировой войне – И.Б./ был внесен крупный вклад в Новый Порядок в Европе. На пути к нему демократия была окончательно устранена, как фактор в картине Нового Порядка в Европе. В то время как западные демократии трусливо опасаются европейского равновесия, пытаясь защищаться с помощью заключения союза народов, конференций и формирования новых блоков, Германия и Италия с помощью внутреннего нового порядка своих государств доказали, как обманчива была политика равновесия для любых государств, которые желали сбалансировать силы Европы, тогда как они не раз безуспешно пытались создать равновесие внутри собственных стран.

Эта система равновесия была ничем иным как схемой силовой власти, которая, к тому же, прямо противоречила действительным потребностям народов Европы. Такая система могла сохраняться только на время, пока народы находились под чарами демократической идеологии и выстроенной с ее помощью государственной и конституционной организации. Однако это состояние покоилось лишь на чисто поверхностном равновесии внутриполитических сил, без учета действительных потребностей народов в политическом, экономическом и социальном отношениях. С помощью такой формально сбалансированной системы эти внутриполитические силы придерживались курса, с помощью которого они навязывали народам внешнеполитически искусственные, односторонние государственные потребности, соответствующие фальшивой программе европейского равновесия.

Однако те народы, которые в действительности достигли состояния устойчивого внутреннего равновесия, после устранения фальшивой системы компенсирования сил /т.е. поверхностного, искусственного равновесного состояния социальных слоев – И.Б./, намерены отвергнуть также ее внешнеполитическую действенность. Эти народы, исходя из своей жизненной необходимости, должны потребовать такого возвращения сознания народа во внешней политике, которое внутриполитически привело бы к несущему укрепление порядку. Они отказываются впредь признавать критерием то, что доказало свою явную несостоятельность. Италия, которая провела победоносную абиссинскую войну, нанесла первый решительный удар сил нового порядка против пустой государственной схемы равновесия в Европе. С аншлюсом Австрии и Судетов, как и с включением Чехословакии в зону защиты Рейхом, Германия подтвердила, что она больше не будет подчиняться этой искусственной системе равновесия, и вместо того намерена организовать естественный порядок внутри своего пространства. С аншлюсом Австрии и Судетов Рейхом миру стало ясно, что государственные образования, которые в системе европейского равновесия были обречены на гибель, вернулись на естественный путь к пространству и народу, которому они принадлежали. Это означало еще один решительный удар по западным демократиям в Европе.

Против этого создающегося в Европе Нового Порядка демократия привела в движение все свои средства. Против Италии Лигой Наций была мобилизована система санкций. Однако Италия доказала в абиссинской войне, что ее внутреннее равновесие также экономически было надежнее, чем объявленные государствами Лиги Наций для поддержания унаследованной системы равновесия и кажущиеся подавляющими меры в составе санкций. Италии нанесла удар и выиграла экономическое сражение. Когда Испания вступила на путь установления своего внутреннего равновесия через устранение западно-демократической конституционной формы, что впоследствии неизбежно повернулось бы против существовавшей до сих пор системы равновесия в Европе, она пыталась помешать сохранению этой формы с помощью гражданской войны, разжигаемой демократическими силами. Государственная политика западноевропейских демократий в Испании была разрушена на поле сражений.

В это время Германия, которую с помощью унаследованной валютной системы и отстранения от мирового рынка хотели поставить на колени, победила в экономическом и финансовом сражении. Когда внутри Чехословакии, государства, созданного для поддержания искусственной системы равновесия в Европе, и никогда не умевшего обрести собственное равновесие, народные группы отреклись от этого государства, западные демократии незадолго перед этим выставили в качестве ultima ratio /последнего довода – И.Б./ мобилизацию демократических армий против сил Нового Порядка в Европе. Мюнхен стал последним уроком. Там обнаружилось, что демократия готова была сражаться за поддержание своей системы в Европе. Она желала связать силы Нового Порядка в Европе всеобщей блокадой и в материальном сражении уничтожить их в тотальной войне.

Сегодня произошло великое разделение между силами обновления и сторонниками старой демократической системы. Военное поражение открыто примкнувших к демократическому фронту Голландии, Бельгии и Норвегии, означало в то же время окончательное крушение системы и техники старого европейского порядка. С этим старый порядок Европы, препятствовавший ее естественному развитию, технически и духовно перестал существовать и потому должен был исчезнуть, как политическое явление. «С Францией исчез важнейший пункт кристаллизации союзов, коалиционных войн и политики разыгрывания карт против других держав» /К.Мегерле, «Принципы новой Европы», в «Берлинской биржевой газете» от 13.07.1940г., вечерний выпуск/. Как внутриполитически через установление подлинного порядка все силы, которые до сих пор расходовались в контригре, высвободились для строительства, так отныне и внешнеполитические силы, связанные до этого в политической игре равновесия и растрачиваемые исключительно на пользу фальшивой системы, освободились для строительства новой Европы.

Это факт, что Европа после провала демократической миссии противостоит ей сегодня. С решением этой задачи, в частности, должны прорваться и исчезнуть полученные отсюда многие кровоточащие раны Европы. С осознанием и решением этой проблемы европеец, представляющий собой зеркальное отражение внутренней неуравновешенности и разобщенности, должен вернуть себе внутренний покой и свое равновесие.

Новый Порядок несли народы, боровшиеся и проливавшие за него кровь. Он был осуществлен с сознанием европейской ответственности, которой не было у Франции, которая после мировой войны /Первой мировой войны – И.Б./ вновь пыталась организовать Европу на принципах демократии /см. Р.Мегерле, «Основные принципы новой Европы», в «Берлинской биржевой газете»,13.07.1940г./. Однако ее меры сводились с чисто властно-политической точки зрения к охране демократического империализма. Англия же, как она часто говорила об этом, никогда не относилась с пониманием и сочувствием к вновь организующемуся порядку в Европе. После прошлой мировой войны она всегда видела Европу с характерной для нее позиции в отношении европейских проблем таким образом, чтобы не дать возродиться континенту в его силе. По замыслу Англии Европа, как ее противник, не должна была обрести спокойное и внутренне твердое единство, хотя эта страна, как лежащая в европейском пространстве, должна была считаться европейской соучастницей в ответственности, и уважаться в мире и в Америке, как европейская держава.

Европейский порядок, который до сих пор устанавливался через династические интересы и альянсы, с помощью Нового Порядка Европы должен был перерасти установленную систему государств, которую желали завести на вечные времена /см. к этому – Р.Хён, «С какого времени Англия разыгрывает демократическую внешнюю политику?», в «Дойче Альгемайне Цайтунг» («DAZ»), от 04.10.1940г., а также – Р.Хён, «Духовная неудача Англии», в «DAZ», от 28.08.1940г./. Новый Порядок должен дать отдельным народам в Европейском Великом Пространстве новую политическую, экономическую и социальную родину. Вся Европа пришла в стадию движения, причем сегодня здесь происходит великое переселение народов, мобилизующее все силы. И существуют очевидные доказательство тому,что потоки крови направляются по новому пути, и высвобождаются совершенно новые свободные энергии.

Это движение должно иметь преобразующее значение для народов вплоть до отдельных личностей. Оно заключается в создании нового типа человека с полностью новым кругозором, чье жизненное пространство должно быть сплоченным против чуждых Европе сил. Для его экономического существования представляются всё новые возможности. Он перерастает прежнее сужение своей личности. Война перепахала землю Европы, и из сорной травы, покрывавшей землю Европы, образовалось новое засеянное поле. Европа двинулась вперед гигантскими шагами. В середине войны мы испытываем новый порядок на юго-востоке. Изо дня в день Европа расстается с демократическими представлениями и проблемами, которые лишали ее возможности развиваться дальше. Против новых задач, властно ожидавших решения, блекнут все демократические постановки вопроса. Страны, еще находящиеся под чарами французских демократических идеалов, с трудом приходят к осознанию и противоборству со старым, чтобы быстрыми шагами идти вперед. Этим становящимся Новым Порядком ни государства, ни народы не останутся незатронутыми на продолжительное время.

VI. Виши: отказ Франции от демократии и Новый Порядок Европы

Однако сама Франция дала миру убедительнейший пример того, что демократия стала несущественной для новой эпохи /см. к этому – В.Дайтц, «Европейский перелом в судьбе», в «Кильском журнале», 1940г., с.266/. Через 150 лет после Французской революции мир убеждается, что Франция вместо демократии, которую она превозносила перед миром как фундамент для любой политической и социальной организации, после своего поражения пересмотрела то, что считала раньше источником своего внутреннего обновления, и отныне должна была бросить все силы на организацию подлинного и действенного народовластия, отказавшись от идеи демократии и демократического государственного устройства /см. к этому содержательную статью А.Розенберга «Конец французской революции», в «Фёлькишер Беобахтер» от 14.07.1940г./. Общий комплекс представлений, которые концентрируются вокруг Виши, поставляет для этого интересный доказательный материал.

Перед войной политик, ученый или журналист едва могли рискнуть добиваться обновления Франции вне демократических представлений без того, чтобы не натолкнуться на непреодолимое сопротивление, тогда как сегодня все избегают того, что могло бы напомнить демократические цели и демократические методы. Внешне это уже проявляется в том, что больше не говорят о «республике», но только о «état français» /французском государстве» – И.Б./. Это отражено в послании главы государства в «Le Temps» от 12.10.1940г. Поиски виновников носят сегодня совершенно иную окраску. Не только отдельные политики, экономисты или солдаты обвиняются в поражении Франции, но, прежде всего, сама демократия со всем содержанием своего либерального и индивидуалистического мировоззрения. Это констатировал после катастрофы новый министр внутренних дел Адре Маркэ, когда заявил:

«Сегодня армия, солдаты и офицеры сетуют на гражданские чины, а те, в свою очередь, – на армию. Все, однако, заблуждаются в этом. Общая политическая, экономическая и социальная жизнь страны обрушилась от первого удара, скорее всего, изнуренная нашими верховными руководителями. Мы обнаружили себя под обломками либеральной, капиталистической и парламентской системы» /к этому – радиообращение Маркэ, от 25.07.1940г., опубликованное в «Le Temps» 26.07.1940г., а также комментарий к нему в «Le Temps» 28.07.1940г. См. далее статью в «Le Temps» от 09.09.1940г. «Идолы лопнули»/.

В то же время, если до и в ходе войны в каждой речи и в каждой политической статье в особенности можно было слышать, что ценность Франции и ее значение для мира лежит в том, что создала демократия, и что Франция должна прилагать усилия для поддержания своего идеала, так как демократия обладает «вечной ценностью», то сегодня подчеркивается «вечная Франция», для сохранения которой хотят, чтобы демократия была ликвидирована /см. к этому – «Авторитарный порядок», в «Le Temps» от 26.09.1940г./. Ее принципы были официально отвергнуты, и сделан вывод, что космополитический дух демократии разрушил национальный идеал, который вновь пытаются достичь /«Le Temps» от 26.09.1940г./. В экономической области, заявляет государственный секретарь по промышленному производству и труду Рене Белин, необходима система установленной сверху экономики /régime d'économie dirigée/. Он требует заместить этой системой принцип laisser faire «во имя общих интересов на благо страны и французской общественности» /см. к этому – речь Рене Белина перед журналистами в Виши, напечатанную в «Le Temps» 19.08.1940г./.

Коснувшись политической области, министр иностранных дел в правительстве Петэна Поль Бодуэ заявил:

«Мир, существовавший до 10.05.1940г. окончательно похоронен. Скоро во Францию придут новые отношения между трудом и капиталом, новая административная и воспитательная система, внедряется новое восприятие жизни, основанное на авторитете, приказе и послушании» /«Le Temps», 19.07.1940г./.

Как мы слышали от Бодуэ, Франция сама отказалась от конституции 1875г., и от главных принципов Французской революции. Она переживает новую революцию, «Revolution totale». – Самый известный и ярый поборник демократии и ее учреждений Жозеф Бартелеми, который характеризовался однажды как «убежденный демократ», и во время войны 1939г. выступал как борец за демократические идеалы против национал-социалистической диктатуры и варварства, требовал теперь внутреннего углубления и отказа от демократических идеалов /см. к этому – в этом переводе, а также работу Р.Хёна «Французская демократия и ее духовный крах», с.20, и статью Бартелеми «Как заслужить свободу», в «Le Temps» от 30.07.1940г., в которой он прощался с демократическими идеалами/.

В целом Бартелеми провозглашает необходимость «моральной реформы руководства и массы» /«Необходимость риска» в «Le Temps» от 20.08.1940г./ и обращается против парламентской коррупции /«Авторитарный порядок», в «Le Temps» от 23.09.1940г./, признает социальную несправедливость классовой борьбы, вредное влияние финансовой олигархии на политику, насильственное и фиктивное принятие решений партийным большинством /«Идолы лопнули», «Le Temps» от 21.09.1940г./ и ошибочное понятие лозунга свободы /см. к этому статьи 1940г. в «Le Temps»: «Национальная революция», 30.08.; «Об управлении», 26.08.; статьи 18,21,24.08.1940г.; далее – «Миссия Верховного суда», 14.08.; «Иметь терпение», 15.08; «Методичное исследование», 19.07.1940г./.

Вслед затем было представлено радиообращение маршала Петэна, изложившего главные принципы работы своего правления /о нем – в «Le Temps» от 15.08.1940г./. Теперь в центр обсуждения попадают совершенно новые представления. Петэн говорил о семье, которая должна стать основой нового французского государства. Сегодня объявляется:

«Государство есть высшая точка нашей системы, которое очень сильно обветшает, если оно не будет иметь твердого фундамента. В этой возрождающейся французской нации семья становится первой опорой государства. Только семья делает возможным рост населения и расцвет лучших личных качеств людей. Она одна дает свободе ее подлинно человеческий смысл» /«Семья внутри государства», в «Le Temps» от 10.08.1940г./.

В ряду с семьей стоит земля /la terre/. Подчеркивается значение связанной с землей крестьянской семьи /famille terrienne/. «Кодекс о семье» объясняется решением французского правительства заложить принципы семьи и почвы в основу восстановления страны /«Кодекс о семье» напечатан в «Le Temps» от 12.09.1940г., где его положения представлены к обсуждению правительством Петэна; далее – «Труд и современность», в «Le Temps» от 13.09.1940г./. Наряду с этим обсуждается ценность общности в сравнении с разлагающим индивидуализмом и значение строгого руководства /см.: «Национальная революция», в «Le Temps» от 30.08.1940г.; «Обязанность», в «Le Temps» от 26.08.1940г./, ответственность, дисциплина и авторитет в серии статей в «LeTemps»: /«Терпение и стойкость», 15.08.1940г.; «Жизненный вопрос», 26.07.1940г.; «Порядок и авторитет», 19.09.1940г. и «Против лжи», 16.09.1940г./. В особенности Франция опирается на ненавидимые демократией представления авторитарного государства и надеется на то, что «делом» можно будет исправить то, что «испортила бессмысленная болтливость» /о сходных усилиях Франции под давлением необходимости в ходе войны см. содержательную статью Генриха Мутха «Сокращение рождаемости во Франции в годы войны», в «DAZ», от 07.08.1940г., вечерний выпуск и «Идолы рухнули» в «Le Temps», от 21.09.1940г./.

Как правдиво констатировано! Внешние признаки ясно указывают на то, что маршал Петэн после духового и военного краха Франции хочет сделать выводы по поводу демократической системы и ее принципов. Не только формальный «отход от демократии» имеет значение для французского народа в его поддержке и опоре на Новый Порядок в Европе. С отказом от ставшей бессодержательной демократии уже сегодня Франция, которая характеризовалась как страж и хранитель демократии в Европе и основанной на демократии французской внешнеполитической миссии, объявила всем народам, которые до последнего времени питались идеалами 1789г., что это было далеко идущим заблуждением, жертвой которого должна была пасть сама Франция.

В этой схеме отвердевшей демократии можно увидеть урок на будущее, с помощью которого появится возможность внести серьезный вклад в восстановление духовного и морального единства континента и с этим – в становление Нового Порядка в Европе. Больше никогда не появится возможность того, что держава, подобная Англии, которая использовала демократическую идеологию и для сохранения демократических идеалов намеревалась втягивать Францию в борьбу, снова могла рассматривать ее как «плацдарм» и «континентального воина» для поддержания собственного, основанного на совершенно других интересах властного положения на континенте. На будущее положение Франции во вновь организуемой Европе уже указал Адре Маркэ, заявив:

«В Европе возникнет Новый Порядок, задача Франции – стать устойчивой частью этого Порядка» /«Le Tempe», 26.07.1940г./.

Куда направится это развитие, от этого будет зависеть то, как Франция освоится в новой действительности Европы.

Перевод с немецкого: Игорь Бестужев, 2012 г.

Примечания

(1) Жак Бенвиль /1879-1936/ – французский историк, автор книги «Политические последствия мира», 1920г.

(2) Пьер Эммануэль Тирар /1827-1893/ – французский премьер-министр в 1889-1890гг.

(3) Морис Баррес /1862-93/ – французский писатель и политический деятель. Автор трилогии «Роман национальной энергии» /«Лишенные почвы», 1897; «Призыв к солдату», 1900; «Их лица»,1903/. С 1899г. депутат Национального собрания от Нанси. В конце XIX в. ввел понятие «титульной нации», понимая под ней доминирующую этническую группу, язык и культура которой становятся основой для государственной системы образования. Титульные нации Баррес противопоставлял национальным меньшинствам внутри государства /например, евреям и армянам во Франции/. Баррес считал, что национальное государство может быть сильным лишь при двух условиях: национальные меньшинства и этнические диаспоры проявляют лояльность к государству и титульной нации, которая, в свою очередь, должна поддерживать «свои» национальные меньшинства за границей. Эту классификацию Баррес разработал в период «дела Дрейфуса», вдохновленный процессом против этого еврейского шпиона в рядах армии. Тогда суд доказал виновность Дрейфуса, но правившее либерально-масонское сообщество оправдало его.

(4) П.Э.Тирар /1827-93/ – французский политический деятель, с 1879 по 1889г. возглавлял различные министерства, в 1889-1890 – премьер-министр Франции.

(5) Лазарь Гош /1768-1797/ – генерал времен Французской революции 1789г.

(6) «Laiser faire Prinzips» – принцип невмешательства государства в экономику, которая представляется саморегулирующейся системой, в процессе реализации обретающей эффективное равновесие. В этой системе государство устанавливает правила взаимодействия экономических агентов на рынке и наблюдает за их исполнением, не являясь самостоятельным субъектом рынка. Этот принцип – синоним экономического либерализма, вытекающего из теорий Адама Смита, Д.С.Милля, Людвига фон Мизеса /1881-1973/, Ф.-А. фон Хайека /1889-1992/, Й.Шумпетера /1883-1950/, Милтона Фридмана /1912-2006/.

(7) Шарль Андлер /1866-1933/ – еврейский профессор Парижского университета, автор книги о политической жизни и философии Германии второй половины XIX века, критик марксизма. Специализировался на немецком социализме. Профессор немецкого языка в Сорбонне /1901/ и в Коллеж де Франс /1926/.

(8) Из работ 1914, 1915 и 1922гг. Эрнста Лависса /1842-1922/ – французского историка, члена Французской академии, автора работ по истории Пруссии, а также – средневековой истории Германии и Франции.

(9) Леон Жуо /1879-1964/ – французский лидер левого рабочего движения, лауреат Нобелевской премии мира 1951г. за профсоюзную деятельность.

(10) Г.Х.Э.Гагерн /1776-1862/ – умеренный либерал. Настаивал на введении конституций в союзных германских государствах. Был членом первой Палаты в Гессен-Дармштадте и имел значительное влияние на ход политических дел. Его план государственного устройства Германии с общим парламентом и главенством одного могущественного наследственного государя сделал Гагерна президентом германского Национального собрания, открывшегося во Франкфурте в мае 1848г. Его надежды на скорое соглашение с отдельными германскими государствами не оправдались. В октябре Гагерн предложил объединить Австрию с остальной Германией в один неразрывный союз. В январе 1849г. его компромиссная программа объединения Германии в единое государство без Австрии была принята парламентом, но прусский король отказался принять императорскую корону. В 1862г. Гагерн открыто перешел на сторону Австрии, вступившей на конституционный путь.

(11) Барон Георг фон Винке /1811-75/ – прусский политический деятель, один из лидеров правого либерализма.

(12) К.В.Р. фон Беннигсен /1824-1902/, будучи депутатом второй Палаты в Геттингене, когда объединительные усилия в Германии набрали силу, с рядом других депутатов составил заявление, указывающее на необходимость общегерманского парламента и сильной центральной власти с главенствующей ролью Пруссии. В июле 1859г. 35 видных либералов подписали эту программу, после чего в августе под руководством Беннигсена состоялось более многочисленное собрание с главным требованием объединения демократов – сторонников конституции в одну национальную партию. Для осуществления этой программы в сентябре во Франкфурте был основан Германский национальный союз, избравший Беннигсена председателем своего исполнительного комитета. Несмотря на первоначальное противодействие этим стремлениям Союза со стороны прусского правительства, пропаганда Беннигсена оживила начавшееся в Германии движение к национальному объединению. После присоединения Ганновера к Пруссии в 1866г. в нём образовалась национально-либеральная партия под председательством Беннигсена с задачей превратить Германию в союзное государство. Беннигсена избрали членом северогерманского Рейхстага и прусской Палаты депутатов в ранге вице-президента этих учреждений. В 1873-79гг. Беннигсен был президентом прусской палаты депутатов. В 1877/78гг. он вел переговоры с Бисмарком о своем вхождении в прусское министерство, которые закончились неудачей.

(13)Э.Ф.фон Ховербек /1822-75/ – левый либерал.

(14) Февральская буржуазно-демократическая революция 1848г. привела к ликвидации Июльской монархии. После того как в июне было подавлено восстание рабочих, республиканская буржуазия пошла на уступки монархистам. По конституции Второй республики ее президентом в декабре был избран принц Луи Наполеон Бонапарт. На выборах в законодательное собрание в мае 1849г. победила монархическая Партия порядка. В июне попытка политической группировки Гора во главе с Ледрю-Ролленом воспрепятствовать наступлению монархизма окончилась неудачей. В борьбе Законодательного собрания с президентом, открыто готовившим монархический переворот, буржуазные республиканцы лишились поддержки в стране. В результате государственного переворота 02.12.1851г. установился режим военно-буржуазной диктатуры Луи Наполеона Бонапарта, а через год была провозглашена империя, и Бонапарт стал императором под именем Наполеона III.

(15) Томаш Масарик /1850-1937/ – чешский государственный деятель, один из лидеров движения за независимость Чехословакии, первый президент Чехословацкой республики /1918-36/. Отец – словак, мать немка из Моравии. Масарик был антинемецки настроенным масоном и поклонником англо-американской культуры, стремившимся к созданию либеральной многопартийной демократии с допущением национальных меньшинств в политику.

(16) Бертран де Жувенель /1903-87/ – французский либеральный экономист и социолог. Разрабатывал концепцию «возможного будущего». По отцу был наследником старого дворянского семейства, мать еврейка. В первой половине 1930-х годах Жувенель участвовал в деятельности республиканской партии синдикалистов Жоржа Валуа. В 1934г. он разочаровался в традиционных политических партиях и сблизился с Пьером По /«Борьба молодежи»/, а также с правым деятелем Гренгуаром. Посещал роялистов и националистические круги, встречался с Дриё Ла Рошелем. Жувенель учредил «Клуб большого щита», поддержав Франко-германский комитет», где сблизился с будущим немецким послом во Франции Отто Абетцом. В феврале 1936. Жувенель беседовал с Гитлером для одного из французских журналов и подвергался критике за дружелюбное отношение к диктатору. Тогда же он присоединился к фашистской Народной партии Жака Дорио и стал главным редактором журнала «Национальное освобождение», но порвал с Дорио, когда тот поддержал мюнхенское соглашение с Германией. Двуличие Жувенеля впервые проявилось, когда он поддержал чехословацкую независимость и стал личным секретарем первого премьер-министра Чехословакии Э.Бенеша.

В апреле 1947г. в местечке Монт Пелерин в Швейцарии вместе с Ф.Хайеком, М.Фридманом и 34-мя другими учеными Жувенель основал «Mont Pelerin Sociey» /«Гора под покровом»/. Эта либеральная международная организация поддерживает экономическую политику свободного рынка и политические ценности «открытого общества». Собрание «Монт Пелерин» с 1968г. происходят каждые два года. Среди президентов Общества: Фридрих фон Хайек /1947-61/, Милтон Фридман /1970-72/, с 2010г. – Кеннет Миноуб /Англия/. Среди основателей Организации – Людвиг фон Мизес, Карл Поппер, Джордж Стиглер, Д.М.Бьюкенен, Хайек, Фридман, Стиглер. Бьюкенен и четверо других – лауреаты Нобелевской премии.

(17) П.М.Вальдек-Руссо /1846-1904/ – премьер-министр Франции в 1899-1902гг. В условиях политического кризиса, вызванного делом Дрейфуса, сформировал кабинет, включивший все группировки – от «реакционного» генерала Галифе до социалиста Мильерана. Вальдек-Руссо был убежден в невиновности Дрейфуса. Его правительство оправдало Дрейфуса и вместо него отдало под суд Деруледа и его друзей по обвинению в государственной измене. Это сплотило республиканцев в борьбе с клерикализмом. Косвенным результатом действий Вальдека-Руссо стал раскол Социалистической партии.

Поль Дерулед /1846-1914/ – французский политический деятель, участник подавления Французской коммуны 1871г., организатор и лидер крайне правой Лиги патриотов /1882-89/, активный антидрейфусар. В феврале 1899г. с помощью военных пытался произвести государственный переворот. В 1900г. приговорен к изгнанию из Франции, через пять лет амнистирован.

(18) Андре Тардье /1876-1945/ – французский политический и государственный деятель. В 1926-36гг. – депутат парламента. В первой половине 1930-х годов занимал ряд министерских постов. В 1929-30гг. с перерывами и в феврале-марте 1932г. был премьер-министром и министром иностранных дел. В 1930-е годы настаивал на усилении исполнительной власти и ограничении прав парламента.

(19) Пьер Фонсен /р.1841г./ – французский писатель, профессор в Бордо и Дуэ. Основал в 1883г. культурно-просветительную общественную организацию «Французский альянс».

(20) Шарль Ренувье /1815-1903/ – французский философ, лидер французского неокантианства, член Академии моральных и политических наук.

(21) Третья республика – политический режим во Франции, существовавший с 04.09.1870 по 22.06.1940г.

(22) Яков Новиков /1849-1912/ – социолог и экономист, сторонник пацифизма, писал на французском языке.

(23) Рудольф Биндинг /1867-1938/ – немецкий писатель, отличавшийся строгой манерой письма, близкой к неоклассицизму. Капитан кавалерии в первую мировую войну, завершивший перед тем образование в Лейпцигском и Берлинском университетах, он писал популярные книги в период республики и в Рейхе. Наиболее известные повести Биндинга – «Кавалерийский устав для возлюбленных», 1924г.; романтическая и пророческая книги «С войны», 1925г.; автобиография «Прожитая жизнь», 1928г.; «Философские диалоги», 1933г. Биндинг отдавал предпочтение темам рыцарского поведения, жертвенности, нравственной чистоты и прославлял войну, как героическое испытание /рассказ «Бессмертие», 1922г. – о подвигах и гибели знаменитого немецкого летчика Рихтгофена/. Понимая большое значение происходящих в стране перемен, он, хотя и с оговорками, выражал опасения против вхождения в новую Германию «черни» /«Pöbel»/. Однако в 1933г. Биндинг обрушился на критиков режима. Отвергая нападки Ромена Роллана, он писал в «Ответе немцев миру» о «подлинно немецкой вере» в преображение Германии. При этом Биндинг не состоял в НСДАП, до конца сохранив аполитичность, но никогда не подвергался преследованиям.

(24) Леон Дюги /1859-1928/ – французский юрист, один из авторов теории надклассового корпоративного государства, оставивший труды по теории государства и права, по конституционному и гражданскому праву. Здесь сделаны ссылки на его «Договор о конституционном праве».

(25) Эдуард Даладье /1884-1970/ – Французский премьер-министр в 1933, 1934 и 1938-1940гг. Председатель партии радикалов в 1927-31, 1935-38 и 1957-58гг.

(26) Альбер Лебрен /1871-1950/ – последний президент Франции в период Третьей республики /1934-1940гг./. После разгрома Франции поселился на юге Франции как частное лицо. В 1943г. он был арестован немцами и перевезен в Тироль, где содержался под домашним арестом. Затем Лебрен вернулся во Францию /в Визель/, но и там жил под наблюдением.

(27) Эдмонд Вермель /1878-1964/ – французский историк, профессор Сорбонны, специализировался на Германии. Либерал, кальвинист

(28) Альбер Риво /1876-1955/ – профессор философии в Сорбонне, в июне-июле 1940г. – министр национального образования в правительстве Петэна.

(29) Ленное право – отношения между вассалом и сюзереном на основе пожалованного лена, т.е. права пользования имуществом на определенных договором условиях. Широко применялось в средневековой Германии.

(30) Magna charta: Великая хартия вольностей – грамота, подписанная английским королем Иоанном Безземельным 15.06.1215г., и ставшая впоследствии одним из основополагающих конституционных актов Англии.

(30') Луи Лазар Гош /1768-1797/ – французский военачальник, выходец из народа, самоучка, стал генералом в 25 лет. Применял новаторский подход в военном деле. В 1793-97гг. провел несколько блестящих военных операций. Как полководца, его ставили не ниже Наполеона. Внезапная смерть оборвала бурную военную карьеру Гоша.

(31) Крепость Эренбрайтштайн построена в начале XIX века на восточном берегу Рейна, близ Кобленца после включения Рейнской провинции в состав Пруссии и повышения статуса Кобленца до столицы края.

(32) 41. Вестфальский мир 1648г. – окончание европейской Тридцатилетней войны 1618-48гг. Завершился двойным договором: между императором Священной Римской Империи и его союзниками, с одной стороны, и Швецией с союзниками – с другой; и между императором Священной Римской Империи и Францией с союзниками. Постановления Вестфальского мира касались территориальных изменений, вероисповедных отношений в Империи и ее политического устройства. Швеция получила остров Рюген, всю Западную и часть Восточной Померании с городом Штеттином, г. Висмар, секулярное архиепископство Бремен и епископство Верден. Основная цель Швеции была достигнута: важнейшие гавани на побережье Северного и Балтийского морей оказались в ее руках.

Франция получила бывшие владения Габсбургов в Эльзасе и подтверждение своего суверенитета над Мецем, Тулузой и Верденом. Швецию и Францию провозгласили гарантами выполнения Вестфальского мира /в числе гарантов был и великий князь Московский – русский Государь/. Швецию формально приняли в состав Священной Римской Империи с правом посылки депутатов на имперские сеймы. Германские князья добились полной независимости от императора во внутренней и внешней политике, с ограничением – не заключать внешних союзов против императора и Империи. Таким образом, п о л и т и ч е с к а я р а з д р о б л е н н о с т ь

Г е р м а н и и б ы л а з а к р е п л е н а и у с и л е н а. Швейцария и Голландская республика добились международного признания их суверенитета. Франция надолго обеспечила себе доминирование в Западной Европе. Границы европейских государств в основном сохранялись все последующие столетия.

Вестфальский мир фактически стал причиной длительной политической и экономической отсталости Германии. Немецкие политики проводили аналогию между Вестфальским миром и Версальским договором 1919г. Крупный австрийский историк Генрих Зрбик /1878-1951/ назвал Вестфальский мир «вечным законом» французской гегемонии и германской слабости. В 1940г., после начала войны с Францией в Германии был издан комментированный немецкий перевод текстов Вестфальского мира и ряд специальных работ о нем, в которых утверждалось, что национал-социализм был порожден протестом не только против Версаля, но и против Оснабрюка /1-й Вестфальский договор/ и Мюнстера /2-й Вестфальский договор/. В этих работах утверждалось, что Фридрих II, Бисмарк и Гитлер возглавили три этапа в борьбе против наследия Вестфальского мира.

(33) Рисорджименто – буквально Возрождение – национально-освободительное движение итальянского народа против австрийского гнета, за объединение в единое национальное государство раздробленной на мелкие государства Италии, длившееся с конца XVIII века до 1870г.

Райнхард Хён родился 29.7.1904 в Грэфентале (Тюрингия), сын участкового судьи, евангелического вероисповедания, с 1922 года член Союза Немецко-национальной обороны и защиты, в 1923-1932 годах член Младогерманского ордена, в 1923-1926 годах изучал юриспруденцию и национальную экономику в Киле, Мюнхене и Йене, в 1926 сдал экзамен на референдария, в 1928 году получил ученую степень кандидата наук в Йене. Работал в Йене репетитором, с 1933 года член НСДАП и СС, в 1933-1935 годах на официальной службе в СД.

В 1934 году получил доцентуру в Гейдельберге, в 1934-1937 культурно-политический референт СД, в 1934-1941 годах издатель журнала Национал-социалистического союза защиты права «Немецкое право».

В 1935 году стал внештатным профессором в Гейдельбергском университете (преподавал государственное право и административное право), с 1935 года одновременно по совместительству работал для СД, с 1935 года внештатный профессор Берлинского университета, с 1936 года директор института изучения государства (обществоведения) в Берлинском университете, с апреля 1935 по 1937 год руководитель центрального отдела II 2 (анализ областей обитания) в Главном управлении СД, заместитель начальника коллегии по полицейскому праву Академии Немецкого права, в 1939-1945 годах штатный профессор в Берлинском университете (государственное право и административное право), в 1942 году научный директор Международной академии обществоведческих и административных наук, в 1944 году оберфюрер СС.

После окончания войны занимался лечебной практикой, в 1953 году стал руководителем Немецкого экономического общества, с 1956 года учредитель и руководитель Академии для руководящих работников экономики в Бад-Харцбурге.

Хён умер 14.05.2000 в Пёкинге под Штарнбергом.

Источники: BDC; Wistrich, стр.139.; Das große Lexikon, стр.269; Lösch, Geist, стр.320; Vezina, стр.84; Heiber, Walter Frank, стр.881 и дальше; Wer ist wer 1976/77; Hochschullehrerkartei REM; Klingemann, стр.30. Некролог в: Süddeutsche Zeitung, 22.5.2000.

Из: Michael Grüttner. Biographisches Lexikon zur nationalsozialistischen Wissenschaftspolitik (Михаэль Грюттнер, Биографический словарь национал-социалистической научной политики), Verlag: Synchron, Heidelberg 2004