XVIII

Катерина поспешно побежала за Жани, а Мариета последовала за ней; ей хотелось поскорее узнать, что все это значило, и она думала ее расспросить.

Франсуа остался один с Мадленой, которая еще раз поцеловала его и заплакала; после этого она закрыла глаза и впала в изнеможение и слабость, еще большую, чем до того. И Франсуа не знал, как привести ее в чувство; он совсем потерял голову и мог только поддерживать ее обеими руками, называть своей дорогой матерью и другом и умолять ее, будто это было в ее власти, не умирать так скоро, не услыхав того, что он хочет ей сказать.

Своими добрыми словами и ласковым обращением он привел ее в себя. Она опять стала его видеть и слышать. И он сказал ей, что как бы угадал, как он был нужен ей; он все покинул и пришел, чтобы не уходить, пока она позволит ему оставаться, и, если она хочет взять его к себе слугой, он с радостью будет просить ее об этом, и для него будет утешением провести всю свою жизнь в подчинении ей.

И он говорил ей еще:

— Не отвечайте мне, не говорите со мной, дорогая моя мать, вы слишком слабы, не разговаривайте! Только смотрите на меня, если вам приятно опять меня видеть, и я прекрасно пойму, принимаете ли вы мою дружбу и услугу.

И Мадлена смотрела на него таким ясным взором, и слова его так ее утешали, что оба они были счастливы и довольны, невзирая на болезнь.

Жани, которого Катерина вызвала громкими криками, пришел в свою очередь разделить с ними радость. Он стал красивым мальчиком, лет около пятнадцати, не очень сильным, но чрезвычайно живым; он был так хорошо воспитан, что от него слышали только вежливые и дружелюбные слова.

— О, как я рад тебя видеть таким, какой ты сейчас, мой Жани! — сказал ему Франсуа. — Ты не очень большой и не очень полный, но это мне доставляет удовольствие, так как я воображаю, что я буду еще помогать тебе лазить по деревьям и перебираться через реку. Ты все еще такой хрупкий, я вижу это, но ты не болен, не правда ли? Ну, что же, ты будешь еще моим ребенком на некоторое время, если тебя это не сердит; я тебе еще буду нужен, да, да; и, как прежде, ты будешь заставлять меня исполнять все твои желания.

— Да, мои четыре сотни желаний, — сказал Жани, — как ты называл это в старые времена.

— Чорт возьми, у него хорошая память! А как это мило, Жани, что ты не забыл своего Франсуа! Ну, что же, у нас все также по четыре сотни желаний на каждый день?

— О, нет, — сказала Мадлена, — он стал очень благоразумен, у него их всего две сотни.

— Ни больше, ни меньше? — спросил Франсуа.

— О, я согласен на это, — ответил Жани, — раз моя миленькая мамочка начинает немного смеяться, я согласен, с чем хотите. И даже скажу, что теперь у меня бывает больше пятисот раз в день желание увидеть ее выздоровевшей.

— Хорошо сказано, Жани, — заметил Франсуа. — Как хорошо он научился говорить! Увидишь, мой мальчик, эти твои пятьсот желаний будут услышаны богом. Мы будем так хорошо ухаживать за твоей миленькой мамочкой и подкреплять ее и смешить ее понемножку, что усталость ее, глядишь, и пройдет.

Катерина стояла на пороге двери; ей очень любопытно было поскорее увидать Франсуа и тоже с ним поговорить; но Мариета держала ее за руку и не переставала ее расспрашивать.

— Как, — говорила она, — это подкидыш? Однако у него очень порядочный вид.

И она смотрела на него со двора, немного приоткрыв дверь.

— Но почему же он такой друг для Мадлены?

— Но ведь я же вам говорю, что она его воспитала, и он был очень хороший малый.

— Но она никогда мне о нем не говорила и ты также.

— Ну, конечно! Я никогда о нем и не думала; его больше здесь не было, и я почти забыла о нем; потом я знала, что у нашей хозяйки были какие-то неприятности из-за него, и я не хотела, чтобы она это вспоминала.

— Неприятности? Какие же неприятности?

— Ну, ведь она к нему привязалась, и очень: у него было такое доброе сердце, у этого ребенка! А ваш брат не захотел его терпеть в своем доме: вы же сами знаете, что не всегда-то был он любезен, ваш брат!

— Не будем этого говорить про него, Катерина, ведь он умер!

— Да, да, правильно, я просто не подумала об этом, у меня ведь такая короткая память! А всего-то прошло две недели! Но дайте мне войти, барышня, я хочу накормить его обедом, этого малого; наверное, он очень голоден.

И она убежала от нее, чтобы пойти поцеловать Франсуа: он был такой красивый парень, что она совсем забыла, как когда-то сказала, что предпочла бы лучше поцеловать свои сабо, нежели какого-то там подкидыша.

— Ах, мой бедный Франсуа, — сказала она ему, — как я рада тебя видеть! Я, правда, думала, что ты уже никогда не вернешься. Да посмотрите же, хозяйка, какой он стал! Я прямо удивляюсь, как вы его сразу узнали. Если бы вы не сказали, что это он, мне долго бы пришлось его узнавать. Как он красив, и у него пробивается уже борода, да! Это еще не очень заметно, но уже чувствуется. Конечно, ведь она совсем еще не кололась, когда ты уходил, Франсуа, а теперь уже колется немного. А сильный-то он какой, други мои! Какие руки, какие ноги! Такой работник целых троих стоит. А сколько же тебе там платят?

Мадлена потихоньку смеялась, глядя, как Катерина восторгалась Франсуа, и она смотрела на него, тоже довольная, что он так прекрасен, юн и здоров. Она хотела бы, чтобы и ее Жани, когда вырастет, был бы таким же.

Что касается Мариеты, то ей было стыдно, что Катерина так смело разглядывала этого парня, и она вся покраснела, хотя и не думала ничего плохого. Но чем больше она запрещала себе смотреть на Франсуа, тем больше его видела и находила, как и Катерина, что он замечательно красив и крепко стоит на ногах, как молодой дуб.

И вот, сама того не замечая, она стала очень вежливо прислуживать ему, наливать ему лучшего вина и угощать его, когда он, заглядевшись на Мадлену и Жани, забывал есть.

— Кушайте же получше, — говорила она ему, — вы совсем ничего не едите! У вас должен быть аппетит, ведь вы пришли издалека!

— Не обращайте на меня внимания, барышня, — ответил ей под конец Франсуа, — я чересчур рад, что нахожусь здесь, и совсем не имею желания ни пить, ни есть.

— Ну, теперь, — сказал он Катерине, когда стол был прибран — покажи-ка мне немного мельницу и дом. Мне показалось все это сильно запущенным, и мне нужно поговорить с тобой.

И когда они вышли наружу, он стал расспрашивать ее о состоянии дел, как человек, который понимает в этом толк и хочет все знать.

— Ах, Франсуа, — сказала Катерина, начиная плакать, — все идет донельзя плохо, и, если никто не поможет моей бедной хозяйке, эта злая женщина выкинет ее отсюда вон и разорит ее на одних тяжбах.

— Не плачь, мне трудно тебя слушать, — сказал Франсуа, — и постарайся все хорошенько мне объяснить. Какая злая женщина? Севера?

— Ну, конечно, она! Ей не довольно, что она разорила нашего покойного хозяина. Она теперь хочет завладеть всем, что после него осталось. Она затеяла пятьдесят дел и говорит, что Кадэ Бланшэ оставил ей векселя, и что если она заставит продать все, что осталось, то и тогда этого не хватит, чтобы ей выплатить. Каждый день она присылает к нам судебных приставов, и издержки очень уже велики. Наша хозяйка, чтобы удовлетворить ее, уже заплатила, что могла, но все это так беспокоит ее после усталости от болезни мужа, что просто боюсь, как бы она не умерла. Если все пойдет так и дальше, мы очень скоро будем без хлеба и без дров. Работник от нас ушел: ему задолжали за целых два года и не могли с ним расплатиться. Мельница стоит, и, если так продолжится, мы растеряем всех наших помольщиков. Уже захватили и лошадь, и урожай, и тоже продадут; хотят срубить все деревья. Ах, Франсуа, прямо одно отчаяние!

И она вновь стала плакать.

— А ты, Катерина? — сказал ей Франсуа, — тебе тоже задолжали? Твое-то жалованье тебе платят?

— Мне, задолжали! — завопила Катерина; голос ее из жалобного стал похож на рев быка. — Да никогда! Никогда! Заплачено ли мне жалование или нет, это никого не касается.

— В добрый час, Катерина, это хорошо сказано! — промолвил Франсуа. — Продолжай хорошенько ухаживать за своею хозяйкой и не беспокойся об остальном. Я заработал немного у своих хозяев и принес с собою довольно, чтобы спасти лошадей, урожай и деревья. Что же касается мельницы, то я скажу ей два словечка, и если она порасстроилась, мне не нужно мастера, чтобы она у меня заплясала. Пусть Жани, который проворен, как бабочка, побежит сейчас же, до вечера, а также завтра с самого утра, и оповестит всех, что мельница кричит, как десять тысяч дьяволов, и мельник ждет зерна.

— А врача для нашей хозяйки?

— Я подумал и об этом; но я хочу еще поглядеть на нее сегодня до ночи, чтобы решиться. Видишь ли, Катерина, по-моему врачи очень кстати, когда они необходимы больному; но когда болезнь не очень сильна, от нее лучше избавляешься с помощью божьей, чем от их лекарств. Не говоря уже о том, что лицо врача, исцеляющее богатых, часто убивает бедных. То, что радует и забавляет довольство, пугает тех, кто видит эти лица только в минуты опасности, и это все в них переворачивает. У меня сидит в голове, что мадам Бланшэ скоро поправится, когда увидит, что ей помогают в ее делах. Но, прежде чем мы кончим этот разговор, скажи мне, Катерина, еще одно: я жду от тебя правдивого слова, и ты не должна стесняться сказать мне правду. Все это останется между нами, и если ты меня помнишь, а я не изменился, ты должна знать, что сердце подкидыша хорошо сохраняет тайну.

— Да, да, я знаю это, — сказала Катерина, — но зачем ты себя считаешь подкидышем? Тебя не будут больше так называть, так как это к тебе не подходит, Франсуа.

— Не обращай на это внимания. Я всегда буду тем, что я есть, и мне это безразлично. Скажи мне, что ты думаешь о твоей молодой хозяйке, Мариете Бланшэ?

— Ах, вот что! Она хорошенькая девушка. Не пришло ли вам в голову на ней жениться? У нее есть кое-что; ее брат не мог коснуться до ее имущества, так как это имущество несовершеннолетней, и если только вы не получили наследства, господин Франсуа…

— Подкидыши не получают наследства, — сказал Франсуа, — а что касается женитьбы, мне столько же времени думать об этом, как каштану в печи. Я хочу знать от тебя, лучше ли эта девушка, чем ее покойный брат, и принесет ли она Мадлене радость или, наоборот, неприятности, оставаясь у нее в доме?

— Вот на это, — сказала Катерина, — один бог мог бы вам ответить, но не я. До сего времени в ней не было хитрости, да и вообще ничего сколько-нибудь серьезного. Она любит наряды, уборы с кружевами и танцы. Мадлена ее так балует и так хорошо с ней обращается, что она не имела повода показать, есть ли у нее зубы. Она еще никогда не страдала, и мы не можем сказать, что из нее выйдет.

— Очень ли она любила своего брата?

— Да так себе, разве только когда он водил ее по вечеринкам, а наша хозяйка ему выговаривала, что нельзя водить приличную девушку в общество Северы. Тогда девчурка, у которой одни удовольствия в голове, ласкалась к брату и дулась на Мадлену, которой приходилось уступать. И, таким образом, Мариета не настолько враждебна к Севере, как мне этого хотелось бы. Но нельзя сказать, чтобы она была нелюбезна и плохо обходилась со своею невесткой.

— Этого достаточно, Катерина, я не спрашиваю тебя больше ни о чем. Но я запрещаю тебе говорить молодой девушке об этом нашем разговоре.

Все то, что обещал Франсуа Катерине, он сделал очень хорошо. Уже с вечера, благодаря проворству Жани, привезли зерно, и мельница была приведена в порядок; сломали и растопили лед вокруг колеса, подмазали машину, починили деревянные куски там, где была поломка. Славный Франсуа проработал до двух часов ночи, а в четыре он уже был на ногах. Он тихонько вошел в комнату Мадлены и, найдя там добрую Катерину, которая бодрствовала, спросил ее о больной. Она хорошо спала, утешенная приходом своего дорогого слуги и тою помощью, которую он с собою принес. И, так как Катерина отказывалась оставить свою хозяйку, пока не встанет Мариета, Франсуа спросил ее, в котором часу поднималась красотка из Кормуэ.

— Да не раньше, как рассветет, — сказала Катерина.

— Значит, тебе придется ее ждать больше двух часов, и ты совсем не будешь спать?

— Я сплю немного днем на моем стуле или прикурну на гумне, на соломе, когда задаю коровам корм.

— Так теперь ты пойдешь спать, — сказал Франсуа, — а я подожду барышню и покажу ей, что есть люди, которые ложатся попозднее и встают пораньше. Я пока рассмотрю бумаги покойного и те, которые принесли судебные пристава после смерти. Где они?

— Тут, в сундуке Мадлены, — сказала Катерина. — Я сейчас зажгу вам лампу, Франсуа. Ну, в добрый час и постарайтесь вывести нас из затруднения, раз вы разбираетесь во всех этих писаниях.

И она пошла спать, слушаясь подкидыша как хозяина дома; правду говорят про того, у кого хорошая голова и доброе сердце, что он всегда повелевает и имеет на это право.

Загрузка...