Франсуа-Подкидыш

XXIII

Никогда еще Франсуа не был таким грустным, как выходя из под речного откоса, где он спрятался, чтобы услыхать эту бабью болтовню. На сердце у него был тяжелый камень, и, дойдя до середины обратной дороги, он почувствовал, что у него не хватает духа вернуться домой; свернув по дороге Кувшинок, он пошел посидеть в дубовый лесок в конце луга.

Когда он остался там совсем один, он стал плакать как ребенок, и сердце его разрывалось от горя и стыда; ему было страшно стыдно от этих обвинений и от мысли, что его бедный дорогой друг Мадлена, которую он всю жизнь так честно, благоговейно любил, получает от его услуг и добрых намерений одну только оскорбительную брань злых языков.

«Боже мой! боже мой! — говорил он сам себе. — Возможно ли, чтобы свет был так зол и чтобы такая женщина, как Севера, имела наглость мерить на свой аршин честь такой женщины, как моя дорогая мать… И такая молоденькая девушка, как Мариета, ум которой должен бы быть обращен к невинности и правде, ребенок, который еще не ведает зла, и она, однако же, слушает слова дьявола и верит им, будто изведала его укус; в таком случае и другие поверят этому; а так как большая часть смертных привычна ко злу, то почти все подумают, что если я люблю мадам Бланшэ, и она меня любит, значит, между нами любовная связь».

Вслед за тем бедный Франсуа начал проверять свою совесть и опрашивать себя, пребывая в большой задумчивости, не был ли он чем-нибудь виноват в том, что Севера так плохо думала о Мадлене; хорошо ли он действовал во всех отношениях, не подавал ли он повода к таким дурным мыслям, хотя бы против своего желания, но из-за неосторожности или недостатка скромности. Но сколько он ни искал, он не мог найти ничего похожего на то, чего у него никогда и не было в мыслях.

И вот, все думая и размышляя, он сказал себе еще так:

«Эх! а даже если бы моя дружба и перешла в любовь, что плохого нашел бы в этом господь в настоящее время, когда она вдова и вольна выйти замуж. Я отдал ей хорошую часть моего состояния, а также и Жани. Но у меня остается еще достаточно, чтобы быть хорошей партией, и она не причинит убытка своему ребенку, взяв меня в мужья. Значит, с моей стороны не было бы пустым тщеславием желать этого, и никто не мог бы заставить поверить, что я люблю ее из-за выгоды. Я — подкидыш, но она-то не обращает на это внимания. Она любила меня как своего сына, а это самая сильная привязанность, она смогла бы меня полюбить и иначе. Я вижу, что ее враги заставят меня ее покинуть, если я на ней не женюсь; а покинуть ее еще раз для меня все равно, что умереть. К тому же я еще ей нужен, и было бы подлостью оставлять столько хлопот на ее руках, когда, кроме моих денег, есть еще и мои руки, чтобы ей служить. Да, все то, что мое, должно быть ее, и так как она часто мне говорит, что хочет расплатиться со мной понемногу, то я заставлю ее бросить эту мысль, сделав все общим с разрешения бога и закона. И еще она должна сохранить свою добрую славу для сына, и только замужество поможет ей ее сохранить. И как это я еще никогда об этом не думал, и нужен был змеиный язык, чтобы я догадался. Я был чересчур прост, ничего не подозревал, а моя бедная мать так добра к другим, что никогда не думает о вреде, который могут нанести ей самой. Итак, все к лучшему, по воле неба, и мадам Севера, желая причинить зло, услужила мне, научив меня моему долгу».

И больше уже не удивляясь и ни о чем себя не спрашивая, Франсуа пошел своей дорогой, решив тотчас же переговорить с мадам Бланшэ о своей мысли, и попросить ее на коленях взять его, как свою поддержку, во имя бога и на вечную жизнь.

Но когда он пришел в Кормуэ и увидел Мадлену, которая пряла шерсть на пороге своей двери, то в первый раз в жизни ее лицо произвело на него такое впечатление, что он оробел и просто застыл. Вместо того, чтобы, как обычно, подойти прямо к ней, поглядеть на нее открытыми глазами и спросить ее, хорошо ли она себя чувствует, он остановился на маленьком мосту, будто рассматривая шлюзы мельницы и поглядывая на нее сбоку. А когда она сама повернулась к нему, он отвернулся в другую сторону, сам не понимая, что с ним и почему то самое дело, которое показалось ему только что таким простым и нужным, вышло, на поверку, далеко не легким.

Тогда Мадлена его позвала и сказала:

— Подойди же ко мне, мне нужно с тобой поговорить, мой Франсуа, мы сейчас одни, сядь рядом со мной и открой мне свое сердце, как на духу, я хочу от тебя только правды.

Франсуа почувствовал себя подкрепленным этими речами Мадлены и, сев рядом с ней, сказал ей так:

— Будьте уверены, дорогая мать, что я даю вам свое сердце, как богу, и вы услышите от меня всю правду, как на исповеди.

И он вообразил, что до нее, быть может, дошли какие-нибудь пересуды, которые подали ей ту же самую мысль, и он этому радовался и ждал, чтобы она заговорила сама.

— Франсуа, — сказала она, — вот тебе уже двадцать один год, и тебе пора подумать, как тебе устроиться: имеешь ли ты что-нибудь против этого?

— Нет, нет, у меня нет никаких мыслей, несогласных с вашими, — ответил Франсуа, весь покраснев от удовольствия, — говорите дальше, дорогая моя Мадлена.

— Хорошо! — сказала она, — я ожидала того, что ты мне сказал, и я уверена, что разгадала то, что тебе подходит. Ну, что же, раз это твоя мысль, то она и моя, и я, может быть, об этом подумала бы и до тебя. Мне хотелось раньше узнать, нравишься ли ты той, о ком я думаю, и мне кажется, что если она еще не влюбилась, то скоро влюбится. Не правда ли, ты тоже так думаешь, и не хочешь ли ты мне сказать, как у вас подвинулись, дела. Ну, что же ты смотришь на меня с таким расстроенным видом! Разве я говорю недостаточно ясно! Но я вижу, что тебе стыдно, и нужно тебе помочь. Так вот, она дулась все утро, это бедное дитя, потому что ты вчера вечером немного подразнил ее словами, и, может быть, она вообразила, что ты ее не любишь. Но я-то прекрасно вижу, что ты ее любишь, а если и журишь ее немного за ее маленькие прихоти, то лишь потому, что сам чуточку ревнуешь ее. Но не нужно на этом останавливаться, Франсуа. Она молода и красива, и это, конечно, опасно; но если она тебя сильно любит, то она станет послушной и благоразумной.

— Я очень хотел бы знать, — сказал с большим огорчением Франсуа, — о ком вы мне говорите, дорогая моя мать; что до меня, я ничего не понимаю.

— Да, правда, — сказала Мадлена, — ты ничего не знаешь? Что же, мне все это приснилось, или ты хочешь из этого сделать от меня тайну?

— Тайну от вас, — сказал Франсуа и взял руку Мадлены; затем он оставил ее руку, чтобы взять кончик ее фартука, который он смял, будто немного сердился, приблизил его к губам, будто хотел поцеловать, и, наконец, оставил так же, как и руку; он почувствовал, будто сейчас заплачет, будто сейчас рассердится, будто у него закружится голова, и все это одно за другим.

— Полно, — удивилась Мадлена, — у тебя горе, дитя мое, это доказательство, что ты влюблен, и дела не идут так, как ты хочешь. Но я тебя уверяю, что у Мариеты доброе сердце, и у нее тоже горе, и если ты ей скажешь открыто, что думаешь, она тебе, в свою очередь, скажет, что думает только о тебе.

Франсуа быстро поднялся и, ни слова не говоря, прошелся немного по двору; затем он вернулся и сказал Мадлене:

— Я очень удивляюсь тому, что у вас на уме, мадам Бланшэ; что касается меня, я никогда об этом и не думал и прекрасно знаю, что мадемуазель Мариета не имеет ни склонности, ни уважения ко мне.

— Полно, полно! — сказала Мадлена, — вот как досада заставляет вас говорить! Разве я не видела, что у тебя были с ней разговоры, ты говорил ей слова, которых я не слыхала, но которые она хорошо слышала, так как краснела от них, как жар в печи. Разве я не вижу, что она каждый день уходит с пастбища и оставляет сторожить свое стадо всякому встречному и поперечному. Наши хлеба страдают от этого немного, хотя бараны ее и выигрывают; но я не хочу ее раздражать и говорить ей про баранов, когда вся голова ее в смятении от любви и дум о замужестве. Это бедное дитя в тех годах, когда плохо берегут свое стадо, а еще хуже свое сердце. Но для нее большое счастие, Франсуа, что вместо того, чтобы влюбиться, как я этого боялась, в одного из тех негодяев, с которыми она могла познакомиться у Северы, она имела настолько разума, что привязалась к тебе. Для меня же большое счастье думать, что, женившись на моей невестке, на которую я смотрю почти как на свою дочь, ты останешься жить со мной, будешь жить в моей семье, и что я смогу, давая вам помещение, работая с вами вместе и воспитывая ваших детей, рассчитаться с тобой за все то добро, которое ты мне сделал. Итак, не разрушай счастья, которое я создаю в моей голове, своими какими-то детскими мыслями. Смотри ясно и излечись от всякой ревности. Если Мариета любит наряжаться, значит, она хочет тебе понравиться. Если она немного ленива за последнее время, значит, она думает слишком много о тебе; а если она иногда говорит со мной несколько резко, значит, она немного рассержена вашими взаимными колкостями и не знает, на ком сорвать сердце. Но доказательством того, что она добра и хочет быть благоразумной, служит то, что она увидала твое благонравие и доброту и хочет иметь тебя мужем.

— Вы добры, дорогая моя мать, — сказал Франсуа очень печально. — Да, это вы добры, так как вы верите в доброту других, и вы в этом обманываетесь. А я вам скажу, что если Мариета и добра тоже, чего я не хочу отрицать, из боязни обидеть ее перед вами, то уж совсем по-иному, чем вы, и потому эта доброта мне ни капельки не нравится. Не говорите же мне больше о ней. Клянусь вам моей честью, моей кровью и моей жизнью, что я в нее влюблен не более, чем в старую Катерину, и если бы она думала обо мне, это было бы несчастием для нее, так как я не отвечал бы ей никак. Не пытайтесь же заставить ее сказать, что она меня любит; вы сделали бы этим большую ошибку и создали бы мне врага. Как раз наоборот: выслушайте то, что она вам скажет сегодня вечером, и не мешайте ее замужеству с Жаном Обаром, на котором она остановилась. Пусть она выходит замуж, как можно скорее, так как ей нехорошо в вашем доме. Ей у вас не нравится, и она не принесет вам радости.

— Жан Обар! — воскликнула Мадлена, — он ей совсем не подходит, он глуп, а у нее чересчур много ума, чтобы подчиниться человеку, у которого его нет.

— Он богат, и она ему не будет подчиняться. Она заставит его плясать по-своему, и это мужчина, который ей подходит. Хотите довериться вашему другу, дорогая моя мать? Вы знаете, что по сию пору я еще никогда вам ничего плохого не советовал. Не мешайте этой девушке уйти, она вас не любит, как должна была бы любить, и совсем вас не оценивает.

— Это горе заставляет тебя так говорить, Франсуа, — сказала Мадлена. Она положила ему руку на голову и немного потрясла ее, будто желая из нее извлечь правду.

Но Франсуа был очень рассержен, что она не хотела ему поверить, он отошел от нее и сказал ей недовольным голосом; это было в первый раз в жизни, что он спорил с ней:

— Мадам Бланшэ, вы несправедливы ко мне. Я говорю вам, что эта девушка вас не любит. Вы заставляете меня говорить это против моей воли, так как я пришел не с тем, чтобы вносить раздоры и недоверие. Но раз уж я это сказал, значит, я в этом уверен; и вы думаете после этого, что я ее люблю? Да нет, это вы меня больше не любите, если не хотите мне верить.

И, совсем обезумев от горя, Франсуа пошел один плакать у источника.