Фрау Маман (СИ)

10

Вдыхая ночной воздух, глядя на звезды, девушка чувствовала, как отступали тоска и хандра, провоцируя жить на полную, без рамок. Она шла, вытянув руки в стороны, обнимая Вселенную, позволяя себе просто быть здесь и сейчас, радоваться, забыться, верить и надеяться, пусть даже обмануться.

— Нашел, — ласково сказал Костя, заключая ее в свои объятья, стиснув плечи. Сильно, соскучившись.

— А ты искал? — уткнувшись носом в его грудь, она вдыхала приятный запах парфюма. Наслаждаясь и радуясь.

— Как и всегда, — поцелуй в висок вызвал у нее улыбку.

— Зачем? — обняв его за корпус, соединив кисти за спиной, она подняла голову и коснулась губами шеи, слегка притираясь макушкой о его подбородок.

— Не могу без тебя, — сказал и крепче сжал, прижал к себе, прикусывая мочку уха, потираясь носом о скулу, щеку, пробираясь к ее губам.

Стоять посреди дороги, под светом тусклых уличных фонарей, в сердце деревни, и целоваться с упоением, теряя голову, казалось правильным и естественным. Сильные руки окутывали ее, нежили и стискивали до сладкой боли, проникали под одежду, дразнили, пытали и дарили блаженство. Мягкий шепот, граничащий с выдохом, обострял чувственность, смущал и рождал желание тянуться к Горину еще больше. Сейчас Иванова дышала счастьем. Им.

— Слава… — стоя на крыльце дома бабы Лизы, Костя нехотя оторвался от Миры, отступая чуть назад, на расстояние вытянутой руки. Занятые друг другом, они не заметили, как добрались до горчичного забора, едва на небе забрезжил рассвет.

— Только не говори опять, что нам надо остановиться, — с обидой в голосе отозвалась она и шагнула к нему.

— Поговорим вечером, если не сбежишь, — улыбнулся Костя, притягивая ее к себе вновь и увлекая в еще один жаркий, тягучий поцелуй.

Вечера Мирослава ждала, как салют на День победы, фейерверки всегда вызывали у нее особый неконтролируемый трепет, вгоняя в раж. Перебирая весь свой гардероб, под радостные комментарии Фрау Маман и папы Геры, она вытаскивала то, что никогда не надевала раньше: кружевное нижнее белье, подаренное Ирой; короткое черное приталенное атласное платье на перламутровых пуговицах спереди. Все семейство, в том числе и дед Василий, приняли одежду одобрительно, но, когда на ноги натянулись черные кеды, негодование разнеслось по рядам смотрителей.

— Ты бы ешо калоши натянула, — плюнул дед, прикуривая очередную папиросу. — Под такой расфуфыр надобно клабуки.

— Пап, с ее грацией она на каблуках шею себе свернет, — отмахнулась Фрау Маман. — Может, лучше сапоги резиновые? Смело и выебисто в сухую погоду.

— Спасибо, родственнички, — кряхтела Мира, затягивая шнурки в позе «раком».

— А куды она хвост навострила? — опомнился дед Василий, хлопнув Маргариту Васильевну по плечу.

— Понятно куда — шлюшничать, — Фрау Маман поднялась, хмыкнула со знанием дела и зашла в дом, откуда тут же донесся грохот посуды и привычный мат: — Гера, блядь, опять таз с водой не убрал!

Черная иномарка стояла на асфальтированном пятачке, возле Сельсовета, где со времен СССР установлен бюст Ленина, окрашенный в серебрянку. Недалеко от Дома культуры. Костя привычным жестом убирал с лица Миры непослушные пряди, оторвавшись секунду назад от ее губ.

— Ты вкусно пахнешь, — очертив пальцами ее лицо, он смотрел затуманенными глазами.

— Ты подарил мне эти духи в марте, — улыбнулась она, нежась от происходящего.

— Слава… — больше всего ее пугало, когда он начинал разговор с проклятого имени.

— Костя, только не начинай снова, ладно? Ты знаешь, чего я хочу, — опустив глаза, она нервничала, как никогда в своей жизни. Предлагать себя вот так открыто… мама бы гордилась, чего уж там.

— Я не могу дать то, чего ты хочешь, — вздохнул Костя и прислонился своим лбом к ее.

— Ты не… не хочешь меня? — теряя самообладание, она старалась не расплакаться.

— Черт, Слава! Хочу, как никогда никого не хотел, — прижался губами к ее лбу, чувствуя злость и досаду.

— Тогда почему?

— Потому что ты заслуживаешь лучшего, малыш. И я был бы счастлив дать тебе все, что ты пожелаешь, но не могу. Обстоятельства сильнее моих желаний, — откинувшись спиной на сиденье автомобиля, он несколько раз прочесал свои волосы пальцами.

— Но я не прошу… — она потянулась к нему, но он остановил.

— Ты не помогаешь, Слава, — он отвернулся к окну, делая тяжелый вздох. — Ты же знаешь, почему Иру отправили в деревню? — она кивнула, глядя на его отражение в стекле. — Спустя полтора года, как уехала Иришка, ко мне пришла Леся с медицинским заключением, что полученные травмы нанесли существенный вред ее здоровью, и соответственно, из категории средней тяжести попадали под тяжкие. Это грозило новым разбирательством в свете вновь открывшихся обстоятельств. Простым учетом и условным сроком это бы не обошлось. Мы договорились, вернее я уговорил… Сказал, что не оставлю ее, а она не двинет дело сестры. Если честно, мне самому тогда этого хотелось. Быть с ней. Из-за безрассудства и дурости Иры она сильно пострадала, я не могу ее бросить.

Тишина давила, как бетонная плита, опускающаяся над головами, сердце Миры стучало в горле, вызывая желание сглотнуть его обратно. Ситуация, в которой она не могла злиться ни на кого из них, потому что оба стали ей дороже всего на свете, за обоих она готова отдать все, что попросят.

— Я понимаю, — запрещая себе любую жалость, отодвигая здравый смысл, она говорила ровно, удивляясь самой себе. — И не прошу отношений. Одна ночь. Пока ты не женат, потому что потом это будет разрушать тебя больше, чем меня. И не говори, пожалуйста, что это невозможно. В городе твоя постель сменила не одну красотку за последние пару лет.

— Ты решила испытать мое терпение? — с негодованием глядя на ее, Костя вцепился ладонями в руль. — Ты слышала, что я говорил тебе? Я с нашей первой встречи не могу отказаться от тебя, Слава. Если перейду черту, то уже не отпущу. Не отдам другому, понимаешь? И тогда разрушу жизнь Ире. Не ставь меня перед выбором.

— Хорошо, — его слова нежным ядом растворялись в ее теле, вынуждая злиться на судьбу, в которой они не могут быть вместе, где она даже не может сделать свой первый раз особенным, незабываемым, с любимым. — Не проблема. Желающих лишить меня девственности достаточно. Будь счастлив.

Доведенная до отчаянья, она выскочила из машины и побежала, не реагируя на его громкое: «Слава, стой!» и «Черт!»

Мимо Иры и Ромашки, стоявших у клуба, она пронеслась ураганом, держа курс в заброшенные сады, где вкусно пахло свежестью, полынью и дикими яблоками. При всей своей браваде, высказанной в автомобиле, она не собиралась делать глупости — воспитание не позволяло, но подумать обо всем ей надо обязательно. Эмоции били через край, душили, а внутренний голос возмущался от несправедливости. Уж лучше быть одной из тех вызывающих девиц, которых он легко укладывал в койку, чем той, кого он бережет из-за душевной привязанности.

— Охуеть, — запыхавшаяся Ира свалилась рядом с подругой на траву. — Думала, не догоню. Что случилось?

— Брат твой случился, — сдерживая слезы, она прикрыла глаза тыльной стороной руки. — Правильный, сука. Порядочный. Ненавижу!

— Понятно. Значит, не отказалась от своей затеи? — хмыкнула подруга, успокаивая понемногу дыхание.

— Не дождетесь, — истерично хохотнула Мира, убирая руку и вглядываясь в кусочки неба, незакрытые листвой деревьев.

— Давай свяжем его, и делай, что хочешь.

— Это было бы идеально… но нет, — она вздохнула и повернулась к подруге. Рассказать все, что узнала, не могла, помнила потрясение Иры, после которого они чуть не угробили старый «Запорожец». Новые открытия принесут только страдания, причем всем, так пусть будет только она одна. Ради тех, кого любит.

Как легко бывает, когда находишь для себя оправдания и создаешь якоря, помогающие не сбиться с намеченного пути. Надо только встать и идти. Не убегать. Не стоять на месте. Просто идти, шаг за шагом, пока не захочется бежать раскинув руки. А захочется ли? Внутри настоящая истерика сумасшедшего, которую не вытравить. Не убрать. Пока рано.

— Что будем делать? — вставая на ноги, Ира задела головой сухую ветку и ойкнула.

— Пойдем веселиться! — воодушевленно, в минутном порыве, выдала Мира и потянула подругу назад, к клубу. — Только давай бражки вмажем, а?

— Мои мысли читаешь, — прятала лицо руками от веток Василькова. — Только ссать заебемся бегать, пока до кондиции дойдем.

— Тоже верно, — задумчиво прикусила губы подруга и многозначительно подняла указательный палец: — Есть идея!

Мимо Ромашки, который что-то объяснял Горину, и остальных завсегдатаев клуба они пробежали штормовой волной, обдавая деланым равнодушием.

Тихо крадучись, чтоб не разбудить стариков и громогласных родителей, девушки пробирались в сени, где стоял чемодан папы Геры с привезенными запасами любимого коньяка, который он предпочитал «беленькой» на отдыхе. Все просто, водочка сразу переходила в собственность деда Василия, а все эти звездные напитки тот не уважал.

Сидя на приступке в сенях, подруги поочередно прикладывались к горлышку бутылки, морщась и занюхивая алкоголь волосами друг друга.

— Пиздец, клоповник крепкий, — сдавленно шептала Ира, сделав очередной глоток.

— Зато полезный, как говорят врачи, — тихо хихикнула Мира.

— Гера! Вставай, тебя родная дочь обпила, — громогласно засмеялась Фрау Маман, включая свет и разглядывая щурящиеся физиономии нарушителей порядка.

— Мирочка, вы хоть бы закуску взяли, — пожурил папа Гера, подтянув трико, растянутые на коленях. — Желудок попортите.

Выпитого в тишине хватило для сумасбродства, а потому, не дожидаясь нравоучений и дальнейших комментариев от всего семейства, выскочили на улицу и с веселым смехом бросились прочь.

В клубе они устроили настоящую вакханалию — Ира, очередной раз соблазняя давящегося слюной Ромашку, а Мирослава, выбрасывая горечь, не позволяя себе хандрить и расстраивать других, просто, потому что хотелось сорвать себе крышу, до самого подвала. И конечно, чтоб лишний раз уверить Горина, что с ней все в порядке. Ей реально — похуй. Нет повода для беспокойства. В Багдаде все спокойно, а торнадо… так, бля… мимо пролетал.

Проснулась Мира в саду своих стариков на раскладушке, благо, та стояла под деревом сливы, а иначе обгорела бы ее морда хлеще, чем на курорте. Голова трещала, а тело нещадно ныло, напоминая о необузданных плясках. Опустив ноги на землю, девушка посмотрела на замызганные кеды и заулыбалась, представляя, какого Ире, ведь ее еще на сеновале наказание ждало.

— Мирочка, выпей, — папа Гера заботливо протянул кружку с водой, в которой последними пузырьками растворялась таблетка.

— Где Фрау Маман? — жалостливо спросила непутевая дочь.

— Ушла к соседке смотреть на свиней, — раскинул руки в стороны и пожал плечами. — Не спрашивай, зачем. У меня язык не повернется сказать. Сильно голова болит?

— Уже лучше, — Мира допила и вернула назад тару. — Пап, поставь чайник, я скоро.

Самочувствие улучшалось с каждым шагом, а обрывки вчерашнего разговора нехотя всплывали в памяти, заставляя думать, искать решение. Дойдя до сарая, оглядевшись вокруг, она уже знала, что лучшим будет — оставить все, как есть. Вести себя с Костей, как с другими, не надоедать, а лучше даже возненавидеть. Не зря же говорят, от любви до ненависти один шаг. Подумала и сама скривилась скептически.

Как намеревалась — так и действовала Мирослава. С Гориным держалась внешне спокойно, наедине не оставалась, при удобном случае на глаза не попадалась, наблюдала и любовалась издали да исподтишка. Не отказывала себе в удовольствии выскакивать на улицу в трусах и футболке, притворно удивляясь своей неосмотрительности, когда попадалась ему на глаза. Все, вроде, как всегда, но только глаза печальные и часто красные, на мокром месте.

— Мира, а ну иди сюда, — позвала Фрау Маман, разложившись на стеганом одеяле под солнцем. Та подошла и уселась рядом, разглядывая свои руки. — Изливайся.

— Чего? — посмотрев на родителя, она старалась понять, что сделала не так.

— Не вынуждай прибегать к насилию, я страшна в гневе. Сейчас. Обо всем. Как перед батюшкой, — засунув в рот несколько подсолнечных семечек, разгрызла, приподняв край губы, и сплюнула кожуру в сторону. — Гера! Неси свои мослы к нам. У нас тут трагедия в жанре драмы, хлеще порнухи про Мэри Поппинс!

Под пристальным взором родителей Мирослава выдала все, как на духу. Папа Гера раз десять подрывался взяться за ремень, ведь где это видано, чтоб ребенок, лучший на Земле, сам себя предлагал, на что Фрау Маман одергивала и поправляла мысли, дескать, как мог отказать Костенька, обидеть, но и тут догадка нашлась — не боролась за мужика и любовь свою дочь бестолковая. Разговор, с одной стороны — серьезный, важный, а с другой — родители, как всегда, смогли смягчить все жесткое и сгладить все острое.

— Что делать будешь, родитель непутевый? — ехидно отчеканила Маман, глядя на мужа. — Воспитал фанатку мелодрам с вялым концом. Переняла от твоей родни соплежуйство. Ты врач или где?! Дай этому похотливому созданию таблетку волшебную, чтоб опоила Костеньку, надругалась, а у него после амнезия случилась. По типу энуреза — случайная, на одну ночь.

— Монмарансичка, голубка моя ненаглядная, может лучше естественными методами? — примирительно папа Гера прижал к себе голову супруги и чмокнул в уголок губ. — В их случае любовь — лучшая пилюля.

— Он не говорил, что любит меня, — не понимая, зачем, уточнила Мира. Идея маман обнадежила что ли.

— Мира! Да в кого ж ты такая тупая?! — вскинулся громогласный родитель. — Папа Гера — гений! Я ангел! Но ты…

— Что я такого сказала? — возмутилась обиженно дочь, надув губы.