Фрэдина-вредина

Чудеса

Вечером и мама вернулась радостной, и папа, растерянный какой-то и виноватый, с детективом приплелся. И Фрэд счастливым был. Всем навязывал свои лапы, облизывал, метался, придумывая знаки внимания. И, чувствуя отклики всей семьи, вдруг угомонился, верблюжьей походкой побрел в свое облюбованное кресло. Там улегся на спину и, нервно откинув усталую голову, заснул. А во сне смеялся. Прямо-таки хохотал. С ним такое бывает. А еще бывает, он стонет во сне. Всхлипывает, как настоящий нервный человек.

Папик, отхлебывая неостывший чай, виновато признался, что в его конструкторском бюро грядет сокращение. И он — один из первых претендентов на вылет. Мама изменилась в лице, но ни слова не проронила. Мне показалось, что жизнь опять треснула. Но Витюшка неожиданно нас спас.

— Кстати, послезавтра я уезжаю, — невзначай как бы проронил он.

— Куда? — уже по-другому забеспокоилась мама.

— В Москву. Там работа наклевывается нормальная.

— И что же в твоем понимании нормальная работа? — занудно поинтересовался папа.

— Устроюсь, расскажу. За чай спасибо.

Он поставил в раковину чашку, прихватил со стола зефиринку и направился к выходу.

Через день Виктор уехал. А спустя месяц передал через друга нам подарки. Маме духи малюсенькие, но французские, папе какую-то громоздкую книгу, а мне — супер! — сотик!

Здорово, конечно. Но любая радость растворяется во времени. И то, что мы в большом доме остались с мамой и Фрэдиной втроем, все-таки угнетало.

Пустота давила. Однообразие затягивало. А когда пришло лето, и вовсе навалилось безделие. Я от скуки начала встречаться с Диманом. Так, для приличия. Чтобы, болтая с девчонками, быть в теме. А ночами вспоминала о Тоне. О ком в это время думали мама и Фрэд, не знаю. Но всхлипывали мы то синхронно, то поочередно. Ночами в доме расцветала тоска. Хорошо, что хоть в скаутский лагерь намечалась поездка.

Накануне мы с мамой сделали вылазку на рынок. Прикупили мне новый спортивный костюм, кроссовки. И по мелочам: фонарик, пленку для фотоаппарата, жратву на первый случай. С вечера я упаковала рюкзак и улеглась перед телеком. И спать хотелось, и не засыпалось. Я со страхом думала о том, как бы не сорваться в лагере, не нахамить по дури Аньке. Все-таки дружим с первого класса. И не виновата она, что Антоха начал бегать за ней. Я медитировала на всепрощение, а Фрэдина, свернувшийся калачиком у меня в ногах, таращил глаза то на меня, то на экран. Звук я отключила, чтобы не отвлекал, а на видеоряде особо не сосредотачивалась. Похоже, начала дремать. Но не успела совсем утонуть, как дикий собачий визг вернул меня в ночную реальность родной квартиры. Фрэд сорвался с места и метнулся в соседнюю комнату, продолжая истошно визжать. Мама, заработавшаяся за компьютером, испугалась всерьез.

— Тебе что-то страшное приснилось, малыш? — ласково спросила она, одной рукой поглаживая дрожащего Фрэдушку, а другой — придерживая на лету пойманный монитор. Пес, когда бежал, зацепил провода. И если бы не мамина сиюсекундная реакция, то прощай персональный.

— Мам, он не спал. Он смотрел телек, а там неожиданно вампир появился. Его-то он и испугался, — объяснила я. Мы все втроем, не сговариваясь, расхохотались. Мой удивительный пес в очередной раз обнаружил свою добродушную природу.

Провожая меня в лагерь, уже при входе в автобус, мама призналась, что собиралась в мое отсутствие отдать Фрэдушку в добрые руки. Но, познакомившись с его взаимоотношениями с вампирами, поняла, что для такой тонкой натуры не найдет достойных рук. И она начала осваивать второй этап собачьей дрессуры. Последовательно, изо дня в день посвящая псу два часа, чтобы только он развивался.

А лагерь был так себе. До последней ночи. Но десять дней моей жизни были спасены хитрючей игрой. И не я вовсе ее затеяла. Так сложилось. Каждый вечер на дискотеку мы ходили с Димкой. Я чувствовала себя с ним вполне, потому что Диман оказался очень спортивным и находчивым. В соревнованиях срывал первые призы. К нему даже многие девчонки начали клеиться. А веники полынные вместо цветов он дарил мне. Ну, нравится мне ее горечь. Диман коренастый и кареглазый. Он покуривает «Дукат», и его мохнатые ресницы прикольно опалены. Но он настоящий. Живой. Живой, но сдержанный. Анька мне не рассказывала, чтобы Тон ее баловал подобным образом. А баловал тогда Антоха себя и меня. Каждый вечер третий медленный танец был мой. Диман в это время развлекал Аньку анекдотами. А мы молча плыли. Почти как в том моем сне. Но что-то стояло между нами. Реальность, что ли, в которой все грубей и толще. Только в последний вечер, когда мы уже доплывали к своим берегам — к Димке и Аньке, Антон поцеловал меня в затылок и шепнул: «Сегодня я поделюсь с тобой чудом». Я ничегошеньки не поняла, потому что по правилам игры должна была уже лучезарно обнять приближающегося, тоскливо ожидающего меня с навязанной подружкой Димку. После дискотеки он проводил меня до палатки, чмокнул в щечку и пожелал хороших снов.

Я умылась, переоделась и нырнула в спальный мешок. Народ долго галдел, повизгивали училки, уталкивая деток спать. А над моим затылком назойливой мухой покачивалось в воздухе двуспальной палатки прозрачное слово «чудо». Соседкой по «номеру» конечно же была тараторка-Нюрка.

Только когда запели звезды, я проснулась. И поняла, что замерзла. Хотя и было лениво, я поднялась, напялила два свитера и штаны, кроссовки — на босу ногу. И двинулась к костру, который неподалеку горел круглосуточно палочкой-выручалочкой в прохладные ночи. А звезды продолжали агукать. Призывные, они заставили меня поднять полусонные глаза. И мне показалось, что светящимися лампочками надо мной обозначены контуры спящего Фрэда. Это ли не чудо, получить с небес привет от лучшей в мире собаки?!

И шаги сзади мне напомнили его шаги. Но это был Тон. И ему я той ночью доверяла, как Фрэду. Известными одному ему тропинками он вывел меня из палаточного поселка. А за ним — полынное поле. Наши ноги пеленал влажный горький бархат. С небес, как мне казалось, не очень-то одобрительно всматривался в наши объятия Фрэд. Когда же глаза привыкли к темноте и я начала разглядывать эпизоды силуэта Тона, его кудри, отросшие и превратившиеся в локоны, мне снова показались мраморными. И я почувствовала необъяснимый ужас — мелкие мышиные шажки по моему холодному влажному позвоночнику. Ужас поднимался и усиливался, а Антон бормотал что-то. Что-то про чудо. Что-то о том, как все ночи в лагере дышал полынью. О том, что думал здесь только о нас, что это поле — наша земля!

Чушь! Мышки как будто бы успели прогрызть в моем позвоночнике дыру и проникли, противные — мерзко холодные — под сердце. Помаячили там и начали вить гнездо «под ложечкой».

— Нет!!! — я выдохнула. А Тон стоял в стороне. Светящийся и каменный. Мне показалось, что он ненастоящий. Сказочный, придуманный. Но он сделал шаг навстречу. Постоял и еще шагнул.

— Чудеса!!!

Он осторожно взял мня на руки — и так мы возвращались. Я уснула, а проснулась, когда будился лагерь. В своем спальнике, рядом с подружкой Анькой.

Утром к автобусу он подносил ее рюкзак, в то время как Димка — мой и свой.

Спустя месяц мы встретились в гимназии. Он обрадовался, но, заметив рядом со мной настороженного Диму, обратился к нему. По крайней мере, так это выглядело.

— Она у тебя чудовище.

— Не понял, — насупился Диман.

— В смысле — огромное чудо, — оправдался Тон и развернулся к выходу. Хотя уроки еще не кончились.

Димка просверлил мои глаза своей болью. И, не попрощавшись, направился в противоположную Тону сторону.

На следующий день я закрылась ото всех. Дала обет молчания. При встречах кивала головой — приветствовала, а на вопросы — пожимала плечами. Домой спешила, чтобы выдержать-таки эту волевую паузу.

Заскочив в подъезд, начала копаться в сумке в поисках ключа. И вдруг — умерла на секунду. От удара по затылку. Оглохла и закричала. Теперь кулачище пришелся мне промеж глаз. Искры полетели, и я ослепла, но слух пришел. Я звала на помощь, а меня били уже ногами. Фрэд в метре от меня, за дверью, изнемогал. Он уже не лаял, а хрипел. Я закрывала лицо руками и опять умирала. Когда услышала сбегающие вниз шаги, взглянула вслед. Двое. С моей сумкой, где, кроме учебников, кошелек с копейками и сотик.

На выходе они сорвали маски, но лиц не было видно. Они исчезли, но на смену одному ужасу пришел ужас другой: сидя на холодном цементном полу, растирая по лицу слезы, смешанные с кровью, я думала, что они вернутся, чтобы меня добить. Ведь им могло показаться, что я их узнала. Это были они, ну, которые из полена да в Буратино.

А когда я поняла, что ключей у меня нет — в квартиру не войти, телефона тоже нет — связь с миром оборвана, стало легко. Тяготил только хриплый вой моего повзрослевшего пса. Но скоро и он замолчал. Я собралась в кулак, приподнялась и выползла во двор.

Дальше день тек по законам излюбленного папиного жанра: сердобольные соседки-старушки вызвали милицию и «скорую помощь», оповестили маму и папу о моей трагедии, а когда прибежал Димка и начал меня обнимать, успокаивая, сразу же зашипели зловредно. А уж когда он снял свою футболку и начал меня в нее облачать, тут старушек чуть совсем кондрат не хватил. Ошарашенные родители подтянули олигархов всяких влиятельных. Расспросами-допросами они меня, признаться, достали. К тому же болела голова, и смущало, что у лица моего видок не товарный.

Тем не менее этот день был моим днем! Я, хоть и с подбитым глазом да разбитыми губами, но ощущала себя звездой первого порядка. Давно, однако же, человечество не проявляло ко мне такого внимания! Но, давая налево и направо интервью, я глазами искала Тона. А его лицо в потоке всяких разных заинтересованных и любопытствующих так и не появлялось.

Он ворвался в наш дом поздно вечером. Своими теплыми целебными губами прошелся по всем моим видимым болевым точкам и просверлил настойчивым серебряным взглядом: «Кто?» Я пожала плечами. И он ушел в ночь.

Утром, когда мы с мамой собирались в больницу, чтобы засвидетельствовать факт сотрясения моих глупых мозгов, позвонил Диман и сообщил, что ночью в какой-то разборке Антона убили. Равнодушно так произнес, что я его возненавидела. Мне бы Фрэду пожаловаться, но после пережитого накануне он ослаб и слег. Завтра вызванный ветеринар нам с мамой скажет, что у него инсульт. И не скажет, что через семь дней его не станет.

Через семь дней папа вернулся к нам жить. Должно быть, это правильно. А Анька естественным образом исчезла из моей жизни: ее папашка военный — вот и перекочевали. С Диманом я хоть и не ссорилась, но постаралась помириться. У нас теперь много общих дел. Мы обходим могилы: то к Тону с букетом полыни нагрянем, то Фрэдушке косточку сахарную на бугорок положим. К Кирюшке — всегда с конфетами. Договорились, что в следующие выходные Кириллу крест пролачим. А у Антона памятник мраморный. И локоны развеваются на степном ветру.

Антон мне снится часто. Нырнув под ласковый оранжевый батистовый пододеяльник, я каждый вечер с нежностью прижимаюсь к теплой послушной подушке и, закрыв глаза, представляю, что это щека Тона. Я рассказываю ему, молчаливому, как прошел день и прошу прийти в мой сон.

На одном из горных склонов покинутого детства поднимаются ряды горьковатых дубков, у берегов глубокой реки родства зацветают душистые лотосы. Там мы встречаемся особенно часто. А у его младшего брата Гошки, который ребенком был похож на чумазого цыганчонка, волосы светлеют, и он все больше и больше становится похожим на Антоху.

Недавно в соседнюю квартиру вселилась семья. У них пацаненок, ну копия Кирюшка. Только он здоровяк и с отцом ему повезло. Бородатый дядя Вова постоянно во дворе с сыном: то с мячом выйдут в футбол погонять, то с молотком и гвоздями — лавочку чинят. А бывает, посиживает дядя Вова на той самой лавочке, потягивает в удовольствие сигаретку и любуется, как сын на велике выкрутасы всякие проделывает. Да, этому малому повезло с родичем больше, чем Кирюхе. Я смотрю на них и радуюсь.

А когда через парк наш заброшенный к Волге рулим с Диманом, часто встречаем девчонку с боксерчиком — точь-в-точь Фрэд, когда мы его купили. Только бархатные треугольнички у него не висят, а настороженно торчат. Купировали хозяева, и правильно сделали: бойцу по природе, ему в поединках с монстрами-собратьями они бы только проблемы доставляли. Димка утверждает, что это сын Фрэда. А почему бы и нет? Он же у нас последний год гулял самостоятельно, стало быть, про его личную жизнь мы ничегошеньки не знаем.

А девчонка, чувствуется, такая же хитрющая и шустрая, как я была два года назад. И вышагивает-то она, держа на поводке щенка-непоседу, гордо и уверенно, с нагловато поднятым подбородком. Наверное, так выглядят все хозяйки самых лучших в мире псов.