Фрэдина-вредина

Мамин подвиг

Мамино понимание всех и вся иногда доходит до абсурда. Может быть, это природная высшая степень чувства юмора, дающего отдохновение уму в самых странных, если не сказать страшных, ситуациях, а может быть, запредельное свойство души-труженицы, в зубах таскающей общие и частные мировые проблемы. Тем не менее, когда однажды, вернувшись с работы, мама обнаружила на полу в прихожей пощипанной свою шубу из чернобурки, а на ней отдыхающего пса, не завизжала, не заскулила. Разумеется, отправила щенка на место, скомандовав:

— А не пошел бы ты!

Шелковая подкладка, а именно ею вверх Фрэд распорядился, выглядела вполне сносно. Но стоило приподнять то, что еще вчера называлось шубой, как оказалось…

Я пришла с занятий чуть позже и, увидев около собачьей подстилки аккуратно свернутую, но брошенную на пол шубу, обо всем догадалась. Сначала делала вид, что ее не замечаю, но при этом понимала, что притворство не прокатит и с секунды на секунду мама ткнет меня носом в косматый узелок. Ведь это я уходила утром последней и не закрыла на ключ шифоньерную дверь! «Она меня сейчас убьет и правильно сделает», — подумала я. Эта шубка, купленная нами с папой год назад маме к двадцатилетию их совместной жизни, была, как призналась мама, первой в ее жизни «натуральной, теплой и легкой одновременно». Как она радовалась!

— Викусь, ты видела? — как-то очень равнодушно спросила мама.

Я растерялась, потому что не могла даже предположить возможность разговора в таком тоне в подобной ситуации. И не стала выкручиваться.

— Мам, я очень виновата, — чуть не плача, заскулила я, — мне казалось, что я закрывала дверь, а оказывается…

Я мямлила это, стоя в прихожей, и ждала справедливого наезда за мою безалаберность. Но вдруг из кухни послышался мамин смех. Я испугалась, приняв его сначала за плач, но ошиблась.

— Обманули вы меня с папой, однако же, — почти пропела она.

— Чем? — озабоченно поинтересовалась я.

— Подстилку собачью выдали за шубу, а я, наивная, поверила, — мама продолжала пересыпать каждое слово смешинками. — А Фрэдушка умный, его не проведешь.

Я подошла к маме, стоящей спиной, переворачивающей жарящиеся котлеты, обняла ее, прижалась крепко-крепко и, даже не подлизываясь, а потому что действительно стало очень жалко ее, спросила:

— Ты очень-очень расстроилась?

Она молча приподняла свои хрупкие плечи, кокетливо и отчаянно одновременно.

— Мы купим тебе еще лучше, ну, чтобы совсем не была похожа на подстилку, — я, как умела, пыталась утешить ее.

Закончив процедуру переворачивания котлет, мама повернулась ко мне, вытерла руки о зеленый цветастый фартук и обняла меня как-то особенно, жалея о чем-то большем, чем шуба.