Фрейд

Марта, безумная любовь и жена, магическое вещество под названием кокаин и Шарко, творивший чудеса в лечении истерии, - вот три основных явления, которые овладели Фрейдом в тяжелые, наполненные трудом 80-е годы, простерли на него свою непонятную и сильную власть и заставили заглянуть по ту сторону зеркала, где за слоем амальгамы скрыта глубокая и таинственная темнота. Исследованием этой тайны и займется Фрейд, предприняв, подобно Нарциссу, блуждающему во тьме, фантастическое путешествие, которое получит наименовение "психоанализ".

"До того, как ты появилась у меня, Я совершенно не знал радости жизни этой прелестной юной девушкой ..., которая после первой же нашей встречи покорила мое сердце" была Марта Верней. Ей двадцать один год, Джонс описывает ее как "хрупкую, бледную и скорее невысокого роста", "с грациозными манерами". Как же видит ее сам Фрейд? "Я знаю, что ты не красива в том смысле, как это понимают художники и скульпторы", пишет он ей 2 августа 1882 года, всего лишь через несколько месяцев после первой встречи, но в то же время признает: "Некоторые находят тебя красивой, даже удивительно красивой". И сам он пишет в письме от 15 марта 1884 года: "На том портрете, где ты еще совсем юная, я вижу, как ты была красива, очень красива".

Но это не так уж важно для Фрейда, который считает себя "невосприимчивым к условной красоте". Неудержимая страсть, которую он отныне питает к Марте и которая не ослабнет в течение четырех долгих лет помолвки, находит свое прямое, яркое, иногда эйфорическое выражение в многочисленных письмах друг другу. Некоторые из них мы приводим в различных местах этой книги. Какими ожиданиями и потребностью в любви должен был обладать Фрейд, чтобы так лирично воспеть появление Марты! "Тогда, когда я в этом более всего нуждался", - пишет он в июне 1882 года, - "Марта, полная доверия, пришла ко мне, укрепила мою веру и мою собственную значимость, дала мне новую надежду и новые силы для работы...". "До того, как ты появилась у меня, - пишет он ей ровно через два года, - я совершенно не знал радости жизни; сейчас ты моя "в принципе", обладать тобою полностью - вот условие, которое я ставлю своей жизни, без него она не будет представлять для меня интереса".

Фрейд пережил все радости и муки своей сильной, пылкой страсти: восторги и отчаяния, нетерпения и ревность, но все же итог их бесконечной помолвки в письме к Марте от 2 февраля 1886 года, он характеризует положительно: " Если бы меня спросили, был ли я счастлив, я бы ответил, что да, поскольку несмотря ни на что - бедность, столь медленно приходящий успех, трудности в завоевании расположения людей, сверхчувствительность, нервозность и заботы, - я никогда не переставал питать надежду, что ты полностью будешь принадлежать мне, и я был уверен в твоей любви". И этот день настал: 13 сентября 1886 года Зигмунд Фрейд женится на Марте Верней в ратуше города Вандсбека. Была выполнена и религиозная церемония, необходимая, согласно австрийским законам, чтобы узаконить гражданское бракосочетание. По требованию Фрейда она была максимально упрощена, и он сам читал на древнееврейском положенные молитвы.

Марта принадлежала к еврейской семье с богатыми культурными традициями. Ее дед Исаак Верней был известным раввином в Гамбурге, причем еврейские общины Альтоны и Гамбурга избирали его "шашамом", которым мог быть человек мудрый и ученый одновременно. Один из его сыновей, Микаэл Верней был профессором современной немецкой литературы в мюнхенском университете. Специалист по Шекспиру и Гете, он стал известен благодаря исследованию "Критический обзор и история текстов Гете", опубликованному в 1866 году, но чтобы получить профессорское звание ему пришлось обратиться в христианскую веру. Его брат Якоб, напротив, остался верен иудаизму; будучи профессором латинского и греческого языков в Боннском университете, он опубликовал в 1857 году работу "Основные части утерянных трудов Аристотеля об эффекте трагедии". Третий сын Исаака, Берман, отец Марты, поселился со своей семьей в Вене в 1869 году. Он был секретарем экономиста Лоренца фон Штейна, впоследствии на этой должности его сменил сын Эли.

От брака Зигмунда с Мартой родились шестеро детей, появлявшиеся на свет, за единственным исключением, с удивительной регулярностью: Матильда в 1887 году, Жан-Мартин в 1889, Оливье в 1891, Эрнст в 1892, Софья в 1893 и Анна в 1895. После рождения Анны единственная сестра Марты Минна Верней, решившая не выходить замуж после смерти жениха Игназа Шёнберга, специалиста по санскриту и друга Зигмунда, поселилась в семье Фрейдов, которая за несколько лет до этого переехала в большую квартиру по адресу Берггассе 19. "Тетя Минна" не только делила с Фрейдами быт, но была связана с самим Фрейдом особыми интеллектуальными отношениями и неоднократно сопровождала его в путешествиях. Это, конечно, порождало предположения и сплетни об их любовной связи, но в отсутствие фактов они будут всегда оставаться уделом воображения.

Супружеская жизнь Фрейдов протекала без каких-либо историй. Образцовое единобрачие Зигмунда Фрейда не могло не вызвать различных комментариев и вопросов относительно его половой активности, подавления, сублимации или смещения желания к другим женщинам. Эта сторона чрезвычайно скромной "частной" жизни Фрейда породила скоропалительные выводы. Стоило ему заявить американскому психоаналитику Джеймсу Дж. Путнему по поводу сексуальной свободы молодежи, которую он защищал, - "я сам мало пользовался этим правом" - и вот уже некоторые исследователи спешат представить печальный и карикатурный портрет сексуально неудовлетворенного человека. Оставим все эти гипотезы на совести их авторов и констатируем лишь, что взаимоотношения Зигмунда и Марты, основанные на глубокой страсти, которую можно назвать "безумной любовью", - а публикация девяти сотен писем, которыми обменялись любовники, может явить собой событие в любовной литературе! эволюционировали и менялись со временем, с трудами и заботами, успехами и неудачами, страданиями и радостями, рождениями и смертями...

В действительности любовь Фрейда не была столь уж безмятежна, она претерпела существенные внутренние изменения на основе своих собственных взлетов и падений, свершений и потерь вместе с меняющимся миром. Кто знает, совершила ли бы свой головокружительный взлет мысль Фрейда, если бы ее надежно не уравновешивало присутствие этой женщины...

"Высокий пылкий господин с кокаином в теле"

"Из-за моей помолвки я не стал знаменитым в те молодые годы", - заявляет Фрейд несколько жестко, возвращаясь в "Моей жизни" к случаю, который Джонс суховато называет "эпизодом с кокаином". Действительно, поясняет Фрейд, "я привез в 1884 году от Мерка в то время мало известный алкалоид, кокаин, чтобы изучить его физиологическое воздействие". Желая, однако, воспользоваться небольшим отпуском и отправиться к Марте, которую он не видел почти два года, он прерывает исследования и o поручает своему другу окулисту Кёнигстейну проверить, не имеет ли это вещество анестезирующего воздействия на глаза. По возвращении он узнает, что другой его друг. Карл Коллер удачно провел опыты и доказал наличие у кокаина локальных анестезирующих свойств. Таким образом, Коллеру "по праву", полагает Фрейд, досталась слава этого важного открытия. Невозможно не услышать некоторого сожаления в тоне, с которым Фрейд отзывается об упомянутой истории: "Однако, - говорит он, - я не в обиде на мою невесту за упущенный тогда счастливый случай".

Фрейд и Джонс оба подчеркивают мысль об "упущенном счастливом случае", стараясь свести историю с кокаином к вопросу научного соперничества, реноме и профессиональной удачи, тогда как многочисленные признаки заставляют нас видеть в ней сложные сплетения истории любви и даже нечто большее.

В то время, когда Фрейд занялся исследованием кокаина, которые вылились в многочисленные публикации: "О коке" (1884), "К вопросу об изучении действия кокаина" и "Об общем воздействии кокаина" (1885), "Кокаиномания и кокаинофобия" (1887), он находился под сильным воздействием страшной болезни своего очень близкого друга Эрнста фон Флейшль-Максоу. После ампутации большого пальца руки, последовавшей из-за занесенной инфекции, шов никак не заживал и нагнаивался, что требовало постоянного хирургического вмешательства и вызывало острые боли: пытаясь успокоить их, Флейшль принимал морфий во все возраставших дозах. Ассистент Брюкке в Институте физиологии, специалист по физиологии нервов и мускулов и физиологической оптике, Флейшль оказывал на Фрейда прямо-таки гипнотическое воздействие. Вот какими словами Фрейд описывает его в письме невесте от 22 июня 1882 года: "Это действительно выдающийся человек... несущий печать гениальности на энергичном лице, красивый, обладающий тонким умом и разнообразными талантами... Он всегда был для меня идеалом". Несколько месяцев спустя в письме к Марте от 28 октября 1883 года он пишет: "Я восхищаюсь им, испытываю к нему интеллектуальную страсть... Его закат действует на меня, как на античного грека подействовало бы разрушение священного храма". Чтобы задержать этот неумолимый "закат" и побороть пристрастие Флейшля к морфию, Фрейд предлагает ему принимать кокаин, который считает противоядием от морфия и алкоголизма.

Он уже поставил эксперимент на себе самом, и полученный эффект вызвал у него огромный энтузиазм. Мощное антидепрессивное действие кокаина, которое он особо подчеркивает, выражается в "чувстве легкости", "состоянии эйфории", мгновенном облегчении. Например, в Париже во время первого приема у Шарко его коллега, также приглашенный, казался "страшно возбужденным", а Фрейд написал Марте 20 января 1886 года: "Я был совершенно спокоен благодаря небольшой дозе кокаина". Его энтузиазм достигает почти священной страсти, когда он пишет 2 июня 1884 года Марте странное письмо, отрывок из которого, приведенный Джонсом, мы полностью воспроизводим ниже: "Берегись, моя Принцесса! Когда я приеду, то зацелую тебя до синяков и откормлю так, что ты станешь совсем пухлой. А если ты будешь непослушной, то увидишь, кто из нас двоих сильнее: нежная маленькая девочка, которая мало ест, или высокий пылкий господин с кокаином в теле. Во время последнего сильного приступа депрессии я вновь принял коки, и небольшая доза меня прекрасно взбодрила. В настоящее время я собираю все, что написано об этом волшебном веществе, чтобы написать поэму в его честь".

Фрейд сам подчеркивает, что у него "кокаин в теле", и мы видим, как он поглощен им, почти до состояния преклонения. Прописав его Флейшлю для борьбы с пристрастием к морфию, он рекомендует принимать кокаин всем своим знакомым для снятия усталости и состояния депрессии.

В очень полном исследовании, опубликованном Робертом Байком под названием "Зигмунд Фрейд. О кокаине" и объединившем под своей обложкой статьи Фрейда, его письма к Марте по этому вопросу, а также различные комментарии и предположения, можно обнаружить большое количество ценных сведений. Так, Бернфельд вспоминает, что Фрейд, говоря о коке, этом "божественном растении", прибегает к необычному языку, полному нежности. А Давид Мюсто, проводя неожиданное сравнение Фрейда с Шерлоком .Холмсом, который в рассказе Конан Дойля "Знак четырех", написанном в 1888 году, впрыскивает себе кокаин, подчеркивает, что термины, употребляемые Фрейдом в его статье о коке, носят характер "почти мистический". Мюсто приводит прекрасно изложенное устами Шерлока Холмса описание существа превращений, производимых кокаином: "Мой мозг не приемлет состояния застоя, - ответил он, задайте мне задач, дайте работы! Дайте мне самую абстрактную криптограмму, заставьте провести самый сложный анализ - вот подходящая для меня обстановка. Тогда я смогу обойтись без искусственных стимуляторов. Но я ненавижу тусклую рутину существования! Мне необходима умственная экзальтация - вот почему я выбрал эту необычную профессию, или, вернее, сам ее создал, поскольку во всем мире я единственный в этом роде".

Все слова этой удивительной декларации могли бы быть вложены в уста Фрейда. Кокаин (согласно Роберту Байку, Фрейд, вероятно, принимал его в различной дозировке вплоть до 1895 года - времени появления главного сна его книги "Толкование сновидений" - "сна об инъекции, сделанной Ирме") наверняка помогал ему преодолевать периоды "застоя" и "тусклой рутины", которые он называет "депрессиями". Но особенно кокаин помогал обретению свободы речи, как он об этом часто пишет в письмах к Марте: "немного кокаина, чтобы развязать мне язык" (18. 1. 1886); у Шарко, "благодаря небольшой дозе кокаина", "я подошел к Ленину... и имел с ним долгую беседу, а затем разговаривал со Штраусом и Жиллем из Туретты" и так далее. "Таковы были, - считает Фрейд, - мои достижения (а вернее, достижения кокаина)" (20. 1. 1886); "небольшое количество принятого кокаина сделало меня болтливым" (2. 2. 1886); "кокаин, который развязал мне язык" (снова то же выражение) и так далее.

Не благодаря ли этому развязавшемуся языку, плавающей, скользящей речи, способности играть со словами и их смыслом, этому первому растормаживанию - возникло поле для другой игры слов и смог появиться род психоаналитической беседы? Но не имел ли кокаин еще более важных последствий, послужив причиной мощного энергетического толчка, "подъема", "умственной экзальтации" важнейшей составной части главного труда Фрейда, благодаря которой он, "во всем мире единственный в этом роде", смог устремиться, почти в состоянии парения (а Иозеф Брейер вскоре действительно скажет, что он "парит" подобно "орлу"), к выбранной им "необычной профессии", отправиться в поразительное путешествие самоанализа...

"Может быть, я смог бы сравняться с Шарко..."

В условиях постоянной борьбы с материальными трудностями, вдали от невесты, Фрейд получил стипендию, позволившую ему жить в Париже в течение шести месяцев, слушать лекции и продолжать исследования по специальности, что влекло за собой чудесные перспективы. Готовясь поехать в Вандсбек и провести около сорока дней рядом с Мартой перед отъездом в Париж, Фрейд пишет ей 20 июня 1885 года ликующее письмо: "Маленькая Принцесса, моя маленькая Принцесса. О, как это будет прекрасно! Я приеду с деньгами... Потом я отправлюсь в Париж, стану великим ученым и вернусь в Вену с большим, просто огромным ореолом над головой, мы тотчас же поженимся, и я вылечу всех неизлечимых нервнобольных".

Париж не оправдывает его энтузиазма; он живет на первом этаже, в тупике Руайе-Коллар и оттуда, будучи неутомимым ходоком, совершает пешие прогулки через всю столицу. В Лувре он подолгу бродит по отделу ассирийско-египетского искусства античного периода, останавливаясь перед работами, которые всегда будут вызывать в нем глубокое восхищение: "Ассирийские цари.. крылатые быки с человеческими лицами... клинопись... египетские барельефы... гигантские цари, настоящие сфинксы - весь мир мечты". О Нотр-Даме: "Я никогда не испытывал впечатления, подобного тому, которое испытал, войдя туда..." Он отправляется в театр Сен-Мартин, "чтобы увидеть Сару Бернар": "Но какова игра этой Сары! С первых же реплик, произнесенных ее вибрирующим голосом, мне показалось, что я знал ее всегда". Получив "общее впечатление от столицы", он сравнивает Париж, пользуясь близким ему образом, с "гигантским сфинксом... который пожирает всех иностранцев, неспособных решить его загадки". Удивляет его странное обобщенное, стереотипное впечатление о парижанах: "Это народ психических эпидемий и массовых истерических конвульсий". Хочет ли он сделать приятное Марте, получающей его интимные письма, когда говорит, что был поражен "безобразностью парижанок"? А то, что он не встретил "ни одного приемлемого лица"? У нас нет никаких свидетельств, позволяющих представить себе парижскую жизнь Фрейда. Если бы не твердое слово, данное Марте при помолвке, он, вероятно, воспользовался бы предоставлявшимися возможностями: был принят у Шарко, навещал двух двоюродных братьев Марты, с ним были два добрых товарища из Вены - Даркшевич и Ришетти, а он сам производил прекрасное впечатление - изящная раскованная походка, лицо с ясными, правильными чертами, живыми черными глазами, элегантно подстриженная короткая борода - кто знает...?

Итак, существовал великий Шарко, "интеллект которого граничил с гениальностью", "светский священнослужитель", удивительная личность с "глазами темными и необычно мягким взглядом". "Мне случалось, - пишет Фрейд Марте 24 ноября 1885 года, - выходить с его лекций с таким ощущением, словно я выхожу из Нотр-Дама, полный новым представлением о совершенстве". "Ни один человек не имел на меня такого влияния", - утверждает он. В целом это влияние проявилось в двух основных аспектах. Во-первых, Шарко продемонстрировал Фрейду, что возможно и даже желательно преодолевать традиционное влияние анатомии и физиологии, избавляться от односторонней практики органицистов, использующих застывшие, ограниченные приемы описания болезней; он разрушил, по словам Фрейда, "все мои планы и замыслы". А, во-вторых, и это главное, он наметил своим царственным жестом великий путь к бессознательному, путь, который действительно существует и который проходят больные истерией. Можно вспомнить выражение "это не мешает материальному существованию", поразившее Фрейда. Фрейд ясно чувствовал, что Шарко посеял в его душе нечто очень важное, когда спрашивал себя: "Дадут ли всходы эти зерна?" И он был полон надеждой на это, поскольку в странном письме от 2 февраля 1886 года, адресованном своему "нежно любимому сокровищу" и содержащем по крайне мере три упоминания о благоприятных свойствах кокаина, он "с горечью" восклицает: "Я слишком хорошо знаю, что я не гений" и "я даже не слишком одарен", и, однако, бросает как бы вызов в стиле Гюго: быть Шарко или никем!, говоря: "Может быть, я смог бы сравниться с Шарко!".

Для Жана-Мартина Шарко при Сальпетриер была создана клиника нервных болезней. Но главной специализацией Шарко были больные истерией. В то время истерию считали симуляцией, а ее симптомы в случае, если их все же описывали, притом лишь у женщин, полагали связанными с заболеваниями матки из-за буквального восприятия этимологии слова (ustera - по-гречески матка), а некоторые врачи - с удалением клитора. Шарко же установил действительную сущность болезни, выявил ее наличие у мужчин, уточнил картину ее проявлений на основе изучения травматической истерии и использовал весь свой авторитет для проведения впечатляющих лечебных сеансов.

Удивительными оказались признаки истерии: параличи, контрактуры, дрожь, конвульсии, потери чувствительности, жестикуляции, спазмы и многое другое, но еще более удивительными были результаты воздействия слова Шарко: он говорил, и симптомы исчезали, пропадали, он говорил, и симптомы возвращались, восстанавливались. Слово несло гипнотическое внушение и снимало его. Театральность действия, присутствовавшая на знаменитых публичных сеансах, проходивших по вторникам, с наивным реализмом и выразительностью отражена на картине Авдре Бруйе, которую Фрейд повесил в своем кабинете, и с тех пор не расставался с ней. Там изображена женщина, в истерическом припадке изогнувшаяся всем телом, с заломленными руками, откинутой назад головой и непристойно выпяченным животом. Ассистент поддерживает ее перед Шарко, который стоит, готовый начать речь, твердо расставив ноги и обратив бледное лицо с темными провалами глаз к публике, состоящей в основном из мужчин-врачей, напряженно и внимательно глядящих на него. Около тридцати ожидающих взглядов направлены на Шарко, несущего свет познания. В слабо освещенной глубине видна висящая схема, озаглавленная "период судорог" и изображающая изогнутое судорогами тело больной истерией.

Благодаря этим непринужденно и артистично исполненным Шарко спектаклям Фрейд почувствовал, вероятно, что больничная палата может стать местом постановки особой пьесы, основанной на внутренних переживаниях и мыслях, к которым обращается, в то же время отвергая их, культура: женщина и секс или секс - женщина, тема, воскрешающая воспоминания о религиозных мистериях, разворачивавшихся вокруг костров, на которых сжигали ведьм. Может быть, благодаря этим впечатлениям возникло у него сильное, неясное и волнующее представление о тайной связи женственности и сексуальности, и впервые обнаружил себя "неизведанный континент". Определенно можно сказать, что он увидел перед собой появление новой клинической практики, представляющее в виде "фарса" то, что самому Фрейду удастся превратить в "трагедию" : высокое слово он освободит от гипнотических наслоений; тело, разделенное на отдельные части и функции, увидит в полном структурном и логическом единстве; постоянное движение - все течет и изменяется, поднимается и опускается, возбуждается и успокаивается - он научно осмыслит и опишет; изучая других людей, их изменения и болезни через дерзновенное исследование собственных истерических симптомов, он откроет общую человеческую сущность...

Фрейд-переводчик: от Милла до Топси

Параллельно со своими медицинскими исследованиями Фрейд живо интересовался многими другими областями, о чем свидетельствует чтение разнообразной литературы по философии, эстетике, истории, археологии и т.д. Он прилежно посещает лекции философа Франца Брентана, который, по-видимому, познакомил его с известным философом Теодором Гомперцем, автором получившей мировую известность работы "Мыслители Греции", которого Фрейд в письме его дочери Элизе Гомперц характеризует как "одну из крупнейших величин в царстве разума". По просьбе Гомперца Фрейд перевел двенадцатый том Полного собрания сочинений Стюарта Милла, в котором были представлены эссе "Платон", "По поводу эмансипации женщин", "Изучение рабочего движения и социализма". Он посвятил этой работе все свое свободное время в период военной службы (1879-1880) и постарался не столько сделать дословный перевод, сколько дать оригинальное и изящное переложение. Идеи английского философа нашли отклик в душе Фрейда, и именно к Миллу он обращается тремя годами позднее, 15 ноября 1883 года, когда излагает Марте свою несколько консервативную и, как мы сейчас можем сказать, фаллократическую позицию о роли женщины: "Ситуация с женщиной не может быть иной, чем она есть: в юные годы - обожаемая малышка, в период зрелости - любимая жена".

Во время пребывания в Париже Фрейд предложил Шарко тот был этим предложением очень доволен) свои услуги по переводу второго тома "Уроков о болезнях нервной системы данных в Сальпетриер". Немецкий вариант этого крупного труда (357 страниц) вышел в свет в 1886 году. В 1892 году Фрейд переводит еще более объемный труд Шарко "Уроки по вторникам в Сальпетриер. Поликлиника, 1887-1888 годы", содержащей 492 страницы текста мелким шрифтом, пишет к нему предисловие и снабжает оригинальный текст многочисленными сносками и пояснениями, которые вызвали раздражение Шарко.

Фрейд перевел также на немецкий язык две очень существенные работы Бернхейма: "Внушение и его применение в терапии" на 414 страницах (1888) и "Гипноз, внушение, психотерапия. Новые исследования" на 380 страницах (1892).

В последний раз Фрейд обращается к переводу в чрезвычайно драматических условиях. Ожидая в Вене в 1938 году разрешения покинуть австрийскую территорию, оккупированную нацистами, он заканчивает со своей дочерью Анной, которой многие часы придется провести в застенках гестапо, перевод текста Марии Бонапарт о ее собаке породы чао-чао по кличке Топси...

"Я возвращался в Вену... с ореолом над головой", - написал Фрейд Марте, прежде чем под бой барабанов отправиться в Париж. По возвращении в Вену в апреле 1886 года ему пришлось умерить свой апломб. Сообщение, сделанное в Обществе врачей, в котором он рассматривал истерию у мужчин, было принято враждебно. Мейнерт предложил ему найти в Вене случаи, подобные описываемым. "Я попытался сделать это, - рассказывает Фрейд в "Моей жизни", - но врачи в больницах, где я находил подобные случаи, отказали мне в разрешении их наблюдать...". Обычная ситуация присвоения и отказа поделиться "клиническим материалом", на котором основывались приносящие доход исследования и процветали личные карьеры. В конце концов Фрейду удалось найти "классический случай частичной потери чувствительности, вызванной истерией, у мужчины", он представил его коллегам, они поаплодировали - и более ничего! Таким образом, заключает Фрейд, "со своей истерией у мужчин и лечением истерических параличей путем внушения я оказался в оппозиции. Поскольку вскоре для меня закрылась лаборатория церебральной анатомии, и в течение многих месяцев мне негде было проводить свои занятия, я удалился от академической и медицинской жизни".

Фрейд задним числом несколько драматизирует. На самом деле ему предложили управление невропатологической службой, которая должна была открыться в Публичном институте больных детей, руководимом Максом Кассавицем; должность, правда, неоплачиваемая, но достаточно престижная и позволяющая продолжать исследования. Он, однако, принимает другое решение и открывает частную практику, выбрав для этого по удивительному совпадению, день еврейской пасхи, с которым у евреев ассоциируется легенда о выходе из Египта и скитаниях учеников Моисея, а также возникновение иудаизма... Он ждет прихода клиентов, полный уверенности. Клиенты, однако, не торопятся, да и в дальнейшем их будет очень мало, так что Фрейд не скоро сможет преодолеть финансовые трудности, ставшие уже хроническими. Редких платных клиентов направляют к нему друзья, особенно Брейер, а Натнагель однажды прислал к нему посла Португалии.

Другим клиентам Фрейд помогает бесплатно. В сложившейся ситуации он по крайней мере может уделять каждому больному значительное время, длительно и во всех деталях изучая каждый случай. Проявление долготерпения было главным условием психоаналитической науки.

Для "специалиста по нервным болезням" переход от клинической медицины к частной практике вначале сопровождался большими трудностями. Фрейд чувствует, как он доверительно сообщает Марте, "стыд от своего незнания, неловкости и слабости". В качестве "нервнобольных" нашего "специалиста", который имел лишь небольшой опыт занятий невропатологией, атакуют больные с неопределенными, расплывчатыми симптомами расстройств, плохо изученных или просто неизвестных, - больные неврозами. Нужно "суметь что-то сделать для них", если жить этим ремеслом. Несомненно то, что их нельзя после единственной консультации отправлять в какие-то лечебные учреждения, - это, как искренне замечает Фрейд, не будет "удовлетворительным решением проблемы". Значит, нужно идти вперед! Фрейд действует эмпирическим и эклектическим способами. С учебником В.Эрба в руках, он начинает с применения электротерапии. Жалкие результаты, - а для Фрейда это "болезненное" открытие подорвало остатки доверия, которое он испытывал к "авторитетам". Он убедился, что "книга, на титуле которой стоит первое имя немецкой невропатологии, имеет столько же общего с реальностью, как "египетские" сновидения".

Одновременно Фрейд прибегает и к более традиционным методам: массажу, ваннам, отдыху, диетам, усиленному питанию, которые он в той или иной мере применял до 1895 года. Но главным методом, привлекающим его внимание, вызывающим энтузиазм, систематически используемым им вплоть до введения характерного для психоанализа метода свободных ассоциаций, было гипнотическое внушение. Он видел эффект, достигавшийся с его помощью Шарко в Сальпетриер, и отправляется летом 1889 года в Нанси с целью "совершенствовать свою технику гипноза" у Льебо и Бернхейма. Последний, правда, "честно признался, что никогда не достигал с помощью внушения серьезных успехов в терапии ни в больничной практике, ни при лечении больных в городе". Это признание нашло отражение в сознании Фрейда и подтвердилось его собственной практикой, но в течение нескольких лет он оставался фанатичным приверженцем гипноза, так что Мейнерт даже считал его "простым гипнотизером".

В случае, когда больной был подготовлен и не обращал большого внимания на глубину и продолжительность улучшений, гипнотическое внушение приводило к впечатляющим результатам: казалось, голос врача снимал все симптомы болезни; "чарующая ... работа", писал Фрейд, признавая, что "репутация чудотворца была очень лестной". Но его заслуга в том, что он, в отличие, скажем, от Шарко, сам не был очарован чудотворным миражам гипноза, ясно понимал его ограничения и недостатки и искал другие пути. В 1889 году он применяет к Эмми фон Н. расслабляющий метод Брейера, "лечение словом", которое дало замечательные результаты в случае Анны О. Затем он использует в течение некоторого времени "технику концентрации" - с помощью наложения рук или одного пальца на лоб больного, осуществляя легкие нажимы, он просит сконцентрироваться на том, что его беспокоит и постараться вспомнить, когда этот симптом появился впервые.

В начале при общении с больным он ведет себя очень настойчиво: давит, задает мучительные вопросы, подталкивает больного к ответам, стараясь вырвать у него вынужденные признания.

Поскольку одна больная, та же Эмма фон Н., пожаловалась, что эти постоянные вопросы мешают ей следить за своими мыслями, Фрейд осознал чересчур активный характер своего метода, стал меньше вмешиваться, позволяя больному все более свободно и спонтанно предаваться процессу словоизлияния, который становится решающим элементом лечения. Лежа на диване с закрытыми или открытыми, в зависимости от своего желания, глазами, пациент излагает, в том порядке как они появляются, все ассоциации, приходящие ему в голову. Фрейд использует здесь (быть может, под влиянием когда-то прочитанного рассказа Людвига Берна о том, как стать писателем) метод свободных ассоциаций, который вытеснит постепенно все другие способы терапевтического воздействия и станет в высшей степени совершенным психоаналитическим методом. Следует отметить, что примерно в то же время, весной 1896 года, Фрейд оставляет гипнотическое внушение, которое он применял для усиления метода свободных ассоциаций, и впервые употребляет слово "психоанализ" сначала на французском языке, 30 марта, в "Невропатологическом журнале", а затем, 15 мая, на немецком.

Последовательное очищение метода Фрейда отчетливо просматривается в его разнообразных работах об истерии и неврозах, опубликованных за десять лет, с 1886 по 1896 год. Вокруг центральной книги, "Исследования истерии", появившейся в 1895 году, группируются статьи, которые проливают свет на природу, причины и эволюцию нервных расстройств, пытаются установить необходимую классификацию, чтобы разделить, например, неврозы, характеризующиеся состоянием тоски, и неврозы навязчивых состояний, неврастению, различные фобии, паранойю и т.д. Рядом с рукописными заметками, отправленными Флиессу и опубликованными в книге "Рождение психоанализа", следует особо упомянуть серию статей, собранных в сборнике "Неврозы, психозы и расстройства": "Психоневрозы защиты" (1894), "О правомерности выделения из неврастении комплекса симптомов под названием "неврозы тоски" (1895), "Навязчивые состояния и фобии" (1895), "Наследственность и этиология неврозов" (1896), "Новые заметки о психоневрозах защиты" (1896), "Этиология истерии" (1896). К этому перечню примыкает важная статья, написанная в 1898 году, "Роль сексуальности в этиологии неврозов". Чтобы не потеряться в деталях часто очень подробных описаний и историй болезни, составленных Фрейдом в чисто практических целях, нам представляется целесообразным привести некоторые характерные и постоянно присутствующие элементы его работ на нескольких кратких примерах.

Если Фрейд и грешит чрезмерной скромностью, приписывая открытие психоанализа Иозефу Брейеру, несомненно все же, что последний (он был на 14 лет старше) сыграл значительную роль в жизни и развитии мысли Фрейда. Знаменитый врач и ученый, известный своими исследованиями по физиологии дыхания, Брейер постоянно оказывал ему существенную материальную помощь, а также поддерживал его идеи, следуя временами под давлением Фрейда даже против собственных склонностей. Мы можем утверждать, что Брейер служил Фрейду опорой в исследовании окружающей действительности, а также "объективной" клинической стороны неврозов, так же как Флиесс будет служить ему опорой в исследовании внутренней "субъективной" жизни и в создании самоанализа. Но с одинаковой легкостью, и, если можно так выразиться, "неблагодарностью" (которая, впрочем, не исключала чувства душевной боли) Фрейд, утвердившись в своем положении, порвет с обоими.

Для истории и предыстории психоанализа имеет большое значение то, что Брейер вместе с Фрейдом написал статью "Психический механизм истерических явлений", которую можно считать первой психоаналитической работой. Некоторые научные положения Брейера, особенно о расслабляющей роли сексуальности в этиологии истерии, также можно считать определяющими. Но все же не менее, если не более важную роль сыграло его поистине основополагающее наблюдение (проведенное в 1880-1882 годах) одной больной, которая стала отныне известна под именем Анны О. Брейер рассказывал Фрейду об эволюции нервного расстройства, но, как это ни странно, тот ни разу не вмешался в течение дел, хотя хорошо знал Анну О. под ее настоящим именем - Берта Паппенгейм, - умную, очаровательную девушку двадцати одного года, которая была близкой подругой его жены и неоднократно приходила к ним в гости. Берта, Марта и Зигмунд за чашкой чая? Ставшая первой в Германии сотрудницей учреждения социального обеспечения, она активно боролась за права женщин. Уклонение от помощи, стороннее положение Фрейда в этом деле и тот эффект шока и первотолчка, который он тем не менее произвел на него, позволяют считать данный случай начальной, нулевой отметкой в трех планах - историческом, терапевтическом и теоретическом, уровнем Анны О. в психоанализе.

Брейер лечил Анну О. от различных нарушений истерической природы: контрактуры суставов, нарушения зрения, слуха и речи, потери чувствительности, судорог, обременительного нервного кашля и так далее, появившихся в то время, когда девушка все силы отдавала уходу за серьезно больным отцом. Брейер приходил к ней каждый вечер и заставлял под гипнозом рассказывать свои галлюцинации. После многочисленных рецидивов болезненного состояния, Брейер констатировал однажды, что симптомы полностью исчезли, когда больная рассказала о случае, который их породил. Он назвал это "очистительным рассказом", а Анна О. определила "подходящим и серьезным термином "talking cure" (лечение словом)", а также "юмористическим термином "chimney sweeping" (прочистка дымоходов)". Брейер уделяет много времени этой интересной больной, что даже вызывает ревность его жены. Это происходит до инцидента, который Фрейд описывает в письме Стефану Цвейгу от 2 июня 1932 года: "Однажды, когда все симптомы болезни уже были побеждены, его позвали вечером к больной, которую он нашел в состоянии душевного расстройства, корчащуюся от спазмов в области живота. Когда он спросил ее, что происходит, она ответила: "Это рождается ребенок от доктора Брейера". В этот момент у Брейера в руках был ключ от "Главных дверей", но он выронил его. Несмотря на большую умственную одаренность, в нем не было ничего фаустовского. Придя в ужас, что случилось бы на его месте с любым врачом, не владеющим психоанализом, он обратился в бегство, поручив пациентку своему коллеге. Ей в течение нескольких месяцев в санатории пришлось бороться с недугом, пока не восстановилось его здоровье".

Профессор стоял, мечтательно устремив взгляд своих темных глаз вдаль, на голубую линию Тарнских гор, когда за его спиной раздался женский голос, окликнувший его. Он обернулся и с удивлением увидел перед собой совсем юную девушку из таверны, куда он спустился с гор. Она объяснила, что "страдает нервами", а он, как ей известно, врач, и она умоляет ей помочь. Темные глаза Профессора, уже ставшего сильным аналитиком, тут же заблестели, и он, с высоты своих 2000 метров, пустился в страстный диалог. Девушка, которую звали Катариной, попала под обстрел неожиданных вопросов: "От чего вы страдаете?", "Что-то в груди?", "А что с головой?", "Ну и как?"...

И вот что рассказала Катарина. Однажды она застала своего дядю с Франциской, он лежал на ней, и с этого момента начались приступы: "боли при дыхании". В то время как Профессор настоятельно требовал описать подробности ("с какой частые его тела вы почувствовали соприкосновение?"), он подумал о судьбе девственниц: "Сколько раз я был свидетелем навязчивых состояний у девушек, явившихся следствием страха, который вызвало в их девственной душе первое столкновение с миром сексуальности".

Это типичный пример инквизиторского допроса (такова вечная судьба колдуний и больных истерией - порождать инквизиторские методы), которому врач подвергает свою пациентку, и который вызывает иногда очень важные, колоритные ассоциации. Так, Анна О. или, вернее, Берта Паппенгейм преподала доктору Брейеру урок эффективности воздействия словом и в конце концов заставила его обратиться в бегство.

И вот наступил момент, когда Профессор перестал задавать вопросы и стал сам изрекать ответы: "Если три дня спустя у вас началась рвота, то это, я думаю, потому, что вы почувствовали отвращение к увиденному в комнате". Девственница, как эхо, откликнулась на этот ответ, задав в свою очередь вопрос: "Да, конечно, я почувствовала отвращение, но от чего?" "О, если бы я знала,..." - сказала она. "Я тоже ничего не знаю об этом", - сказал Профессор. Они были в расчете. Затем Девственница "улыбнулась... как человек, постигнувший суть вопроса, о котором больше нечего сказать".

Так Девственница своей простой улыбкой просветила Профессора, а Профессор почувствовал себя девственником в тот далекий день. Вспоминая об этом периоде, Фрейд писал: "открывшаяся связь между истерией и темой сексуальности заставляла меня краснеть почти так же, как обычно краснели мои пациентки"... - Фрау Цецилия была пациенткой одновременно Брейера и Фрейда, но ее случай не был описан, как обычно. Очень жаль, поскольку Цецилия М., "женщина чрезвычайно одаренная, особенно в области искусств", проявляла удивительно обостренное чувство символики, пропускала через все свое существо и очень тонко ощущала значение каждого слова. Стоило ей подумать: "я вынуждена проглотить это", как она "чувствовала истерический спазм в горле", а выражение "это поразило меня в самое сердце" воспринималось ею как "ощущение удара кулака в область сердца". Однажды она стала жертвой видения, в котором два врача, Брейер и Фрейд, представились ей повешенными на двух соседних деревьях. С помощью анализа удалось восстановить ситуацию: Брейер отказал ей в просимом лекарстве, Фрейд, которого она умоляла о том же, остался так же непреклонен, и она подумала: "эти двое стоят друг друга, они - два сапога - пара!" (Ифа слов. Слова "висящий" (повешенный) и "пара" звучат пишутся по-французски одинаково ("pendant"))

Таким образом, случай фрау Цецилии, который Фрейд, к великому сожалению, лишь случайно упоминает: "больная истерией часто придает наиболее сильным иннервациям их прямой вербальный смысл", позволил ему не только показать значение ключевого слова во взаимоотношении сознания с подсознательным, но и открыть путь к утонченным, обескураживающим, бесконечным играм буквы и тела (тела буквы и буквы тела), благодаря которым современная психоаналитическая литература достигла таких больших успехов.

Выделим еще несколько наиболее интересных примеров среди других, подробно описанных и прокомментированных Фрейдом случаев. Самый живой интерес он проявил к Эмми фон Н., сорокалетней женщине, страдавшей спазмами лица и странным пощелкиванием языком. Он подверг ее гипнозу: "Я поднял палец перед ее глазами и приказал ей заснуть; она стала клониться назад в состоянии оцепенения и потери рассудка. Я потребовал, чтобы она спала и чтобы наступило улучшение ее состояния. Она слушала меня, закрыв глаза... ее черты разглаживались и умиротворение разливалось по ее лицу". Широко применяя гипноз, Фрейд вводит и "очистительный процесс", надеясь, что самораскрытие заставит исчезнуть неприятные эмоции, переполняющие больную. Отмечая полное отсутствие в признаниях пациентки "сексуальных элементов", он подчеркивает, что это, в отличие от случая Анны О. Брейера, объясняется тем, что больная на самом деле была глубоко поглощена ими и пыталась вытеснить их из своего сознания. "Я подозреваю, что эта женщина страстного темперамента, способная испытывать сильные чувства, вела, вероятно, жестокую борьбу со своими сексуальными потребностями и была истощена психически... стараясь подавить этот инстинкт, самый мощный из всех".

В случае Люси Р., страдающей легкими нарушениями истерического плана (потеря обоняния), Фрейд без колебаний отказывается от гипноза и лечит больную "в состоянии, очень слабо отличающемся от нормального", довольствуясь чаще всего просьбой несколько сосредоточиться. Отказываясь от анализа наследственности, Фрейд старается приблизить истерическое заболевание к "нормальному состоянию", что влечет за собой возможность сопоставления последнего с истерией. Такое сопоставление станет одним из основных принципов его самоанализа.

Продолжая с помощью электричества и массажа лечить боли в ногах Элизабет фон Р., Фрейд также полностью отказывается от гипноза. При описании болезни он пользуется уже типично психоаналитическими метафорами: "Это был, - пишет он, - мой первый полный анализ истерии. Он позволил мне впервые использовать метод, на основе которого я позднее создал специальную технику, заключающийся в последовательном удалении, слой за слоем, психических ассоциаций, который мы любим сравнивать с техникой раскопок захороненного города. Сначала я заставлял больную рассказывать все, что ей известно, тщательно фиксируя участки повествования, где оставались загадочными ассоциации или в цепи мотиваций отсутствовало какое-либо звено. Затем мы продвигались все дальше в глубинные напластования воспоминаний..."

При анализе случая Элизабет Фрейд выделяет несколько основных моментов, которые будут иметь важное аналитическое значение. "Я привык придавать большое значение сопротивлению, которое проявляется у больной при воспроизведении воспоминаний", "больные ноги также начали "говорить" во время наших аналитических сеансов". При этом он делает замечание, которое представляет психоаналитическое лечение в особом свете: "Я с удивлением констатирую, что мои наблюдения больных читаются как романы и не несут печати серьезности, присущей научным записям ". История болезни, таким образом, составляет единое целое с болезненными симптомами, ее сюжет отражает конкретное и единственное -существование, лежащее в основе выраженных нарушений, и требуется последнее усилие, чтобы через них приблизиться к уникальному персонажу, - проступающему сквозь мишуру "клинического случая".

Мастурбация, коитусы и обольщение

Выше мы говорили об абстрактных понятиях "нейроны и количество", обсуждавшихся Фрейдом в его "Нейронике", но следует отметить, что, активно и успешно занимаясь отвлеченными вопросами так называемой "научной" психологии, он сталкивается одновременно с реальными страданиями, истерическая болезнь является прямо к нему в кабинет, умоляя о помощи.

Занятия невропатологией, первые продолжительные попытки психоаналитического лечения на основе примитивных положений психологии и несколько наивного и прямолинейного эмпирического опыта давали обильный, хотя пока и беспорядочный материал по "нервным болезням". Знаменитая фраза Шарко "Это не мешает существовать" находит здесь свое полное воплощение. То, что все с большей настойчивостью заявляет о своем неопровержимом существовании в глазах Фрейда, - это еще не Сексуальность, понятие слишком абстрактное, но сексуальное, как яркая, повторяющаяся характеристика многочисленных проявлений и выражений психики, пораженной нервным заболеванием. Фрейд начинает уже говорить о либидо, но речь идет еще не столько о всеобщей энергии либидо, сколько об очень конкретных и простых действиях, сопровождающих сексуальное влечение. В своих медленных, проводимых ощупью исследованиях механизмов психической деятельности и этиологии неврозов, Фрейд мыслит, если можно так выразиться, понятиями мастурбации, коитусов и обольщения, которые позднее будут подхвачены и плодотворно развиты Вильгельмом Рейхом. Новые классификации и характеристики, последовательно вводимые Фрейдом в описания болезней, отмечены в большинстве случаев ясно выраженными терминами из области сексуального. Еще более утонченными делает их все возрастающее обращение к теме детской сексуальности, долгое время представляемое под знаком обольщения.

Формулировки, используемые Фрейдом, главным образом в "записках", пересылаемых Флиессу, характеризуются резкой определенностью. Так, в рубрике "Тезисы" он пишет: "Не существует ни неврастении, ни соответствующих неврозов без нарушений сексуальной функции". Среди основных "Этиологических факторов" он выделяет: "1. Истощение вследствие аномальных удовлетворении. 2. Торможение сексуальной функции. 3. Аффекты, сопровождающие эту практику. 4. Сексуальные травмы, перенесенные в бессознательном возрасте" (Манускрипт А, датируемый, вероятно, концом 1892 года). По поводу Манускрипта В от 8 февраля 1893 года: Фрейд сначала рекомендует Флиессу: "Прячь эту рукопись от своей молодой жены", а затем переходит к утверждению, что "любая неврастения имеет сексуальную природу" и предлагает в первую очередь "разрешить свободные взаимоотношения между молодыми людьми и девушками из хороших семей" - начала того, что Рейх разовьет в своей работе "Сексуальная революция".

Сохраняя понятие "неврастения", несмотря на неопределенный и расплывчатый характер симптомов, Фрейд видит ее причину в мастурбации, что, вероятно, является отголоском этической и модальной основы этиологии, существовавшей в то время. Отличая ее от неврозов, связанных с состоянием тоски, он видит ее причины главным образом в преувеличении сексуального напряжения, в аккумуляции неразряженного возбуждения, в половом воздержании или применяемой практике прерванного сношения. Обыденность, современность сексуальных нарушений заставила Фрейда объединить неврастению и неврозы, связанные с состоянием тоски под названием "современные неврозы" - многообещающий подход, от развития которого он, однако, отказался.

Что касается неврозов, связанных с навязчивыми идеями, то тут Фрейд предложил одно из наиболее оригинальных и полных описаний. Представленная им картина навязчивых идей, принудительных действий, ритуалов, навязчивых мыслей и самозапретов всех видов, различных нарушений, имеющих сексуальные причины, сделало эту болезнь предметом приложения сил психоаналитиков.

Неврозам, связанным с навязчивыми идеями, предшествуют нарушения психики, которые Фрейд называет "несовместимыми представлениями", истерия же преобразует их в телесные симптомы; сегодня мы бы сказали, что она "соматизируется". Но во всех случаях Фрейд обнаруживает, что в основе лежат сильные эмоции сексуального плана, которые его анализ выявляет во все более ранних периодах жизни субъекта, и что доминирует обычно тема обольщения: ребенком пациент подвергся сексуальным манипуляциям, действиям или агрессии со стороны подростков или других детей, обычно более старшего возраста, слуг, родителей, братьев и сестер, друзей, соседей, неизвестных и т.д. Возбуждение, шок или сексуальное наслаждение, слишком сильное для детской психики, дают травмирующий эффект, оставляющий следы в подсознании, - и эти следы, старые аффекты, разбуженные и возбужденные внезапно новыми инцидентами, часто минимальными, переворачивают жизнь субъекта и вызывают разнообразные нервные нарушения.

И вот однажды происходит "общий срыв". Положение о сексуальном обольщении не может устоять перед рядом факторов, которые Фрейд детализирует в письме к Флиессу от 21 сентября 1897 года: "повторяющиеся разочарования" вследствие попыток анализа, не поддающегося завершению; сложность в понимании начальной роли совращения, идущего обычно со стороны отцов, которые играют главную роль в обольщении; отсутствие "признака реальности" в подсознательном, а также, добавляет Фрейд, реальных признаков обольщения в памяти пациентов; отсутствие выражения сцены обольщения даже при самых сильных психозах. Похоже, что наивный реализм Фрейда, до сих пор суливший ему успех, сыграл с ним злую шутку, приведя к тому, что он называет "ошибкой". Но эта шутка открыла ему доступ к новой реальности, "ошибка" обернулась открытием. Действительно странно, но он пишет: "я больше чувствую себя победителем, чем побежденным", и с достаточным основанием, поскольку "при этом полном провале сама психология осталась невредимой", реальность психической жизни освободилась и утвердилась во всей своей специфике. Из разрушившегося представления об обольщении, подобно каменному Сфинксу, восстал Образ сновидений, час которого уже пробил..

Книга "Толкование сновидений", ставшая этапом в развитии самоанализа, открывшая новую, неизведанную область, явившаяся важным шагом вперед в антропологических исследованиях, на некоторое время "изнурила" Фрейда, "внутренне сильно истощила" его. Ему казалось, что он внезапно постарел, и в мае 1900 года он доверительно пишет Флиессу: "Мне уже 44 года, и кто я? - старый неимущий еврей". Все это время Фрейд продолжает бороться с материальными затруднениями, слышит отдельные нелестные отзывы, раздающиеся в тишине, которой была встречена его работа, и в нем поднимается старая неприязнь к Вене - чужому, враждебному городу. "Вена отвратительна мне, - пишет он и добавляет: - Я испытываю к Вене личную ненависть".

В этот "бессодержательный период", как он его называет, что же еще делать, как ни отдаться "на волю волн". Фрейд дает волю "фаталистской" составляющей своего характера бойца и "конкистадора", подчиняется "инерции", ходу обыденной жизни. Спокойные, привычные действия определяют ритм его существования: "Каждую субботу, - пишет он Флиессу в марте 1900 года, - я с радостью погружаюсь в оргии карточных гаданий, а каждый второй вторник провожу вечера с моими братьями - евреями...". Он играет в шахматы, читает английские романы, которые так любит, "гоня прочь все серьезное", что, впрочем, не мешает ему читать книги "по греческой археологии", по истории искусства и доисторическому периоду.

Если идеи, как и клиенты, "редко посещают его", мысль Фрейда продолжается развиваться, не спеша, но упорно двигаясь своим путем. В канун 1900 года, поздравляя Флиесса с рождением второго сына, он направляет ему поэму собственного сочинения. В ней Фрейд приветствует "доблестного сына, который, благодаря своему отцу, появился на свет в удачный момент" и добавляет другое, весьма показательное приветствие: "Привет и отцу, который... благодаря своим расчетам, сумел обуздать могущество женского пола, и теперь он тоже подчиняется закону".

Он не оставляет и самоанализ, который применяет к области сновидений и к анализу таких специфических явлений, как забывчивость, описки, ложные действия и остроумные высказывания. "Психология обыденной жизни" публикуется в виде статей в течение первого полугодия 1901 года; одновременно он пишет краткий очерк о сновидениях, который заказал ему для своей серии книг Ловенфельд - "Сновидение и его интерпретация". Фрейд составляет также, в качестве дополнительной главы к "Толкованию сновидений" под названием "Сновидение и истерия", описание своих наблюдений конца 1900 года над девушкой, больной истерией, однако публикация откладывается, и статья, названная "Фрагменты анализа истерии (Дора)", увидит свет лишь в 1905 году.

Затем последовало римское путешествие...

Рим: "Он неотступно преследует меня..."

"В период морального и материального упадка того времени, - пишет Фрейд в январе 1901 года, - меня неотступно преследовало желание провести пасхальную неделю в этом году в Риме". Своему другу-собеседнику Флиессу он писал еще несколько лет назад, в 1897 году: "Моя ностальгия по Риму носит действительно невротический характер". Большое путешествие по Италии, которое Фрейд совершил летом 1900 года со своей родственницей Минной, посетив Венецию, Стрезу, Милан и другие города, вновь возбудило в нем желание видеть Рим, превратившееся в навязчивую идею. Однако он колеблется, считает, что "не имеет на это права", не позволяют "условия". Похоже, что Рим стал для него запретным городом под влиянием какого-то странного табу. Этот стойкий и глубокий внутренний запрет Фрейда относительно Рима вызвал впоследствии многочисленные комментарии, основанные главным образом на догадках и фантазиях. Джонс, в частности, приводит в пример "полностью абсурдную идею" некоторых исследователей, полагающих, что утвердившееся в подсознании Фрейда подспудное желание обратиться в католицизм вызывало в нем при мысли о поездке в Рим страх "продать свою душу церкви". Значительно более интересной представляется мысль о том, что со времен своей нежной и воинственной юности Фрейд идентифицировал себя с Ганнибалом, семитским героем - яростным противником римлян, и поэтому не мог заставить себя пересечь ворот Рима. Испытывал ли Фрейд страх опошлить своим святотатственным вторжением великий Город - Мать Городов? Как он представлял себе материальное выражение Города по-латински urbs, звучащее как отголосок, особенно для Фрейда, виртуозно владевшего тонкостями языка и основами происхождения слов, немецкого иг, обозначающего все первичное, примитивное, основополагающее? Рим, Urbs, воплощение Цитадели, которую требуется завоевать, вызывал в глубине сознания Фрейда, особенно чувствительного ко всему, что есть Ur - основополагающее чувство древнего, фундаментального, первичного. Городская стена ограждает материнскую святыню, и преодолеть ее - значит совершить акт вторжения, завоевания и обладания, который следует за убийством врага - отца или брата. В основе Рима лежит убийство Рема Ромулом, пролитая кровь брата...

Кроме этого образа смерти, увидеть Рим "в сокровенных глубинах души" Фрейда означало вновь созерцать запретное тело матери, заставить либидо вновь "обратиться к матери" (matrem, как писал он, используя латинское слово, которое мог узнать от своей кормилицы - первой обольстительницы). Обладание и проникновение с помощью глаз, а нам известно, каким проникающим взглядом обладал Фрейд! Страстные порывы и боязливые отступления сменяют друг друа в постоянном движении к образу Матери - первому и единственному предмету вожделения и любви (Roma-Amor), который постоянно присутствует у Фрейда на некотором удалении, ощущается во всех его работах, подобно "тайному отсвету", по его выражению из поэмы, обращенной к Флиессу. Не окажется ли Фрейд, погрузившись в негу римской жизни, в плену божественных и опасных объятий?

Однако оставим фантазии и сомнения. Фрейд сам призывает нас к решительным действиям, когда, поборов внутреннее сопротивление и побывав в Риме, пишет б приложении к "Толкованию сновидений": "Отныне я понял, что достаточно лишь немного смелости, чтобы осуществить желания, ранее представлявшиеся неисполнимыми". Так Фрейд, набравшись "немного смелости", преподает нам в своем ироническом духе драгоценный урок психологической этики, который для него самого превращается в счастливое путешествие. Исполнение его римского желания разворачивается подобно прекрасному сну. Выехав в ночь 30 августа со своим братом Александром, он прибывает в Рим в понедельник, 2 сентября 1901 года, в полдень. "Это кульминационная точка моей жизни", - заявляет он. Посещение музея Ватикана, где его очаровывают картины Рафаэля, первое созерцание Моисея Микеланджело в маленькой церкви Сен-Пьер в Льенсе, монетка, брошенная в источник Треви, и весь Рим, охваченный единым взглядом с вершины горы Альбан - Фрейд не потерял ни минуты из двенадцати дней своих римских каникул. И если его притягивает античный Рим, известный ему еще по книгам, он пишет, что "покорен развалинами храма Минервы, во всей их бедности и разрушениях", то "второй Рим", христианский, вызывает отталкивающее чувство, воплощая собой систему обмана, маскирующую человеческие страдания и нищету. "Меня преследовала мысль,-пишет Фрейд Флиессу 19 сентября 1901 года, - о моей собственной нищете и всей нищете вокруг нас, о которой мне хорошо известно. Я не могу вынести лживость попыток искупления людей, в своей гордыне обращающих лицо к небу".

Экстраординарный профессор и вечера по средам

Фрейд повидал Рим - и вот он ожил, возродился к жизни, по-новому взглянул на вещи. Рим стал ему действительно родным, и, ступив на его землю, он, подобно Антею, обрел силу, энергию и устремленность вперед. Хотя возвращение в Вену и вызывает у него отрицательные эмоции, он уже меньше обращает внимание на материальные трудности и скудость венской жизни. Несомненно, он почувствовал в Риме вкус к лучшей жизни, мечтал о более устроенном будущем. "Вновь увидеть Рим", "лечить моих больных", "обеспечить детям благополучное существование", - такие доводы он приводит в письме к Флиессу от 11 марта 1902 года, пытаясь объяснить свое желание оставить "сомнения" и начать, подобно всем, "раболепствовать перед Властью", пытаясь получить столь желанный сан профессора, в котором ему до сих пор отказывали. В своей "злополучной постоянной потребности к открытости", он детально излагает Флиессу все предпринятые им действия и настойчивые попытки, которые неожиданно увенчались быстрым успехом. 5 марта 1902 года император Франсуа - Жозеф I подписал официальный документ о присвоении Зигмунду Фрейду звания экстраординарного профессора, равного званию профессора-ассистента. Титул действительного профессора Фрейд так никогда и не получит.

Звание профессора, явившееся неожиданным следствием путешествия в Рим, благоприятно сказалось на профессиональном положении Фрейда: престиж привлекает клиентов. Печать признания распространилась и на его идеи, "как будто, - замечает Фрейд с иронией, - роль сексуальности внезапно была официально открыта Его Величеством, значение сновидений утверждено Советом министров, а необходимость применения психоанализа при лечении истерии признана Парламентом большинством в две трети голосов". В этой ситуации Фрейд сохраняет трезвость взглядов, что заставляет его отметить: "нашим старым миром правит Власть, подобно тому, как Новым правит Доллар".

Его интеллектуальный авторитет начинает получать признание и привлекает первых последователей. Два врача, обучающиеся в Университете, Макс Кахане и Рудольф Райтлер, устанавливают с Фрейдом более тесные взаимоотношения; вскоре к ним присоединяются Вильгельм Штекель и Альфред Адлер, также врачи. По предложению, кажется, Штекеля, Фрейд в октябре 1902 года приглашает четырех молодых коллег к себе домой на Берггассе, 19, чтобы обсудить свои работы и теории. Собрания становятся регулярными и происходят вечером по средам, так что небольшая группа начинает называть себя Психологическим обществом среды, которое, значительно расширившись, превратилось в 1908 году в Венское психоаналитическое общество, сохранив в дальнейшем это название. Постепенно общество четырех разрастается за счет появления новых последователей и почитателей. В хронологическом порядке, как его приводит Джонс, это Макс Граф, музыковед и писатель, близкий друг Фрейда, Хуго Геллер, будущий издатель Фрейда, Альфред Майсль, врач; в 1903 году - Пауль Федерн, врач, в 1905 - Эдуард Хичманн, врач, в 1906 - Отто Ранк и Сидор Задгер, врач, в 1907 - Гвидо Брехер, врач, Максимильян Штейнер, специалист по венерическим и кожным болезням, Фриц Виттелс, писатель, в 1908 году - Шандор Ференци, Оскар Ри и Рудольф Урбанчич, в 1909 - Ж. К. Фридюнг и Виктор Тауск, в 1910 - Людвиг Екельс, Ганс Закс, Герберт Зильберер, Альфред фон Винтерштейн и другие. В начале существования Общества в качестве приглашенных присутствовали Макс Айтингтон, К. Г. Юнг, Людвиг Бинсвангер, Карл Абрахам, А.А.Брилль и Эрнст Джонс, которые впоследствии стали известными психоаналитиками. С 1906 года, когда официальным секретарем был назначен писатель Ранк, встречи по средам стали предметом письменных отчетов, которые Ранк составлял на основе собственных подробных записей. Он выполнял свою роль увлеченно, независимо и умело вплоть до 1915 года, когца был призван в армию. В серии "История психоанализа" - "Познание бессознательного" три тома этих отчетов были опубликованы под названием "Первые психоаналитики. Записки Венского психоаналитического общества", том 1 (1906-1908), том 2 (1908-1910), том 3 (1910-1911).

Джонс отмечает "своеобразие этого Общества ... быть может, единственного в своем роде", которое прекрасно иллюстрирует "тонкость чувств Фрейда". В циркулярном письме из Рима, датированном 22 сентября 1907 года, Фрейд обращается к членам Общества с такими словами: "Хочу сообщить вам, что я предлагаю в начале этого рабочего года распустить маленькое Общество, которое обычно собиралось у меня по средам, чтобы тут же его вновь собрать. Одного вашего слова, направленного до 1 октября нашему секретарю Отто Ранку, будет достаточно для возобновления вашей членской карточки; если ответа до этого срока не последует, мы будем считать, что вы больше не хотите принадлежать к нашей группе". Этот метод, согласно Фрейду, использован, чтобы сохранить свободу каждого и позволить членам, которые этого хотят, покинуть Общество, не оставив впечатления о совершении "недружественного поступка".

Но кроме отмеченной Джонсом "деликатности" нетрудно заметить, что для тех, кто оставался, возобновление членства в группе превращалось в демонстрацию преданности, новую клятву в верности. Когда позднее другие психоаналитические общества повторят способ Фрейда, то целью их, признаваемой или негласной, будет избавление от неудобных членов, чтобы сохранить, по выражению Джонса, "лишь тех, кто серьезно отдается изучению психоанализа". Таким образом был открыт путь системе зависимости и тому духу серьезности, которые придали среде психоаналитиков характерную для нее суровую манеру деятельности.

Люцифер - Любовь

То, что начинало лишь едва заметно вырисовываться в "сумрачных недрах подсознания", стало наполняться конкретным содержанием в первые годы нового века, которые Фрейд посвятил выработке системной концепции сексуальности. "Люцифер-Любовь", о которой он писал в одном из писем Флиессу, потеряла свою мистическую зуру) выразившись в конкретных формах, лицах и ситуациях, описанных и проанализированных Фрейдом в работе 1905 года "Три очерка по теории сексуальности", которую он по праву рассматривает как одну из кульминационных точек психоаналитической мысли. В этой относительно небольшой по объему работе, к которой затем, в 1915 и 1920 годах будут написаны существенные дополнения, Фрейд, используя примеры совершенно очевидных вещей, долгое время остававшихся неизвестными, отрицавшихся или отталкивавшихся, удивительно простым и ясным языком излагает основные положения новой революционной концепции сексуальности.

Изучив "сексуальные отклонения" или "извращения" и "детскую сексуальность", он выдвигает и развивает основополагающие положения своей теории: либидо, определяемое как сексуальная энергия, особое влечение, отличное от инстинктивного; удовольствие, аутоэротизм, эрогенные зоны, предмет сексуального влечения, садизм, мазохизм и другие. Более поздние дополнения, такие как кастрационный комплекс и желание иметь пенис, тяга к знанию или детские теории рождения, развили теорию, не изменив при этом общую канву. Идеи, изложенные в "Трех очерках...", отныне составляют для Фрейда неприкосновенную основу психоанализа, которую он ни при каких обстоятельствах не соглашался модифицировать.

Тысяча экземпляров первого тиража, хотя книга и вышла в виде "дешевой брошюры", разошлась полностью лишь за четыре года. Однако общественный резонанс был значительным. Открыто, ясным и конкретным языком описав сексуальные извращения, утверждая существование детской сексуальности, играющей определяющую роль в дальнейшей половой жизни, Фрейд покусился на два важнейших табу общества, преследуемого страхом перед сексуальными вопросами. Рассмотрение "научного" значения труда Фрейда потонуло в море ярости и ненависти, вызванных сексуальными темами книги и явившихся результатом того неприятия, механизм которого детально отражен в самой работе. Говорилось о непристойности, порнографии, покушении на мораль. Можно считать, что именно в это время в общественном сознании возник и укрепился образ Фрейда как воплощения дьявольской, демонической, сатанинской, животной сексуальности.

Фрейд еще более усугубил свое положение, опубликовав статью по своим клиническим наблюдениям на тему "Сновидения и истерия", которую он на этот раз назвал просто "Фрагменты анализа истерии: Дора". Восемнадцатилетняя девушка страдала слабыми симптомами истерии, проявлявшимися в виде кашля, потери голоса, невралгии, мигреней, депрессий и т.п. Отец Доры, лечившийся когда-то у Фрейда, привел дочь к нему, чтобы тот "наставил ее на правильный путь". Дора обвиняла друга семьи г-на К. в попытке совратить ее, что последний решительно отрицал. Отец Доры, находившийся в интимных отношениях с г-жой К., требовал верить отрицаниям, поскольку хотел сохранить равновесие, в котором каждый, за исключением, быть может, только Доры, служившей "обменной монетой", чувствовал себя удовлетворенным. Во время лечения Фрейд прямо и открыто стал обсуждать с девушкой различные аспекты сексуальной жизни, действительные и мнимые: мастурбацию, практику половых извращений, скрытую гомосексуальность; нервный кашель Доры он попытался связать с представлениями о сексуальном использовании ротовой полости и горла. Он провел также детальный анализ двух снов своей пациентки, которая решила прервать лечение 31 декабря 1900 года. Фрейд, по ошибке датировавший конец лечения 1899 годом, упрекал себя в дальнейшем, что не обратил внимания на элемент психологического переноса, который помог бы ему больше продвинуться в анализе.

Случай Доры, в том виде, как представляет его Фрейд, напоминает манифест, призванный "оправдать и проиллюстрировать" метод психоанализа. Иллюстрации, которыми служат многочисленные наблюдения, впечатляют; анализ прогрессирует, обретает все большую точность, мощь, убедительность и виртуозность. Фрейд, рыцарь неосознанного, который столь решительно отправился в путь... Личность - .или персонаж? - Доры и всех, кто вращается вокруг нее, от отца до гувернантки и четы К., с их общественными поступками и бессознательными мотивациями, безжалостно обнаженными, обретают осязаемый, неповторимый облик и удивительную полноту жизни. Случай Доры служит также образцом "клинического" описания Фрейда, который "читается как роман", по его собственному замечанию, сделанному при перечитывании записей. Быть может, он даже положил начало оригинальному литературному жанру, сочетающему в себе самое строгое клиническое описание и романтическую форму, искусно сохраненную благодаря писательскому стилю редкого качества.

Живо написанное предисловие и различные комментарии, сопровождающие исследование, свидетельствуют что "случай Доры" это и защита, превентивная защита Фрейда, принявшая форму нападения, окрашенного сарказмом. Против враждебного отношения, которое он предвидит, Фрейд выдвигает метод публикации клинических заметок, которые снимают покров "интимности с сексуальной жизни больных"; это, по его словам, долг "перед наукой", а следовательно, "по сути, перед другими больными". Он не думает о задних мыслях, которые могут прий ти в голову будущим противникам: "Я знаю, что в этом городе, по крайней мере, найдется значительное число врачей, которые - и это довольно неприятно - будут читать мои наблюдения не как работу о психопатологии неврозов, но как роман на закрытую тему, предназначенный для их развлечения". Он с насмешкой пишет об авторах, которые, пытаясь описать реалии половой жизни, вдруг оказываются пораженными амнезией целомудрия, как только берутся за перо. "Я называю кошку кошкой", - заявляет Фрейд, причем эта фраза в тексте написана по-французски, что придает ей особый колорит. Но он идет и дальше, стараясь установить понятие нормальности, как в медицинском, так и в культурном плане. Подчеркнув историческую и культурную относительность этого понятия - "отсутствие определенных границ, в которые можно было бы заключить так называемую нормальную половую жизнь, характерную для разных рас и эпох, должно было бы успокоить наиболее ревностных поборников нравственности", - он взывает к личному опыту каждого: "Каждый из нас в своей собственной половой жизни, то здесь, то там переходит узкие границы того, что считается нормальным".

Поставив вопрос о нормальности - факторе, который в обществе, подобном нашему, служит причиной социальной дискриминации и отбора, осуждений, в частности, американским психоаналитиком Томасом Сацем, Фрейд положил начало критическим выступлениям, которые еще долго будут продолжаться. Однако заканчивается работа Фрейда на оптимистической ноте: сквозь знаменитый фрейдовский "пессимизм" пробивается финальный образ Доры, "возвращенной к жизни".

"Фрагменты анализа истерии (случай Доры)" открывают сборник исследований отдельных примеров. Он озаглавлен "Пять случаев психоанализа" и объединяет ряд описаний наблюдений в период с 1905 по 1914 год и комментариев к ним, связанных одной темой - сексуальность, которую они образцово иллюстрируют, последовательно осваивают и углубляют. Все описанные случаи существенно отличаются друг от друга природой проявлявшихся нарушений, интеллектуальным уровнем пациентов, особенностями наблюдений и использованных материалов, оригинальными выводами, которые делает из них Фрейд. В описании утверждается уникальность каждой личности, а задачей психоанализа является освещение этой уникальности и подчеркивание ее значения. Дора, маленький Ганс, Человек с крысами, президент Шребер, Человек с волками - эти действительные и условные имена служат для нас символами обращения к подсознательному. Они как бы образуют галерею мифических предков психоанализа, которые, спустя многие годы после смерти их создателя, продолжают обладать странной гипнотической властью.

Работа "Анализ фобии пятилетнего мальчика (маленький Ганс)" была опубликована в 1909 году. В ее основе лежит очень точный и детальный отчет (диалоги были застенографированы), предоставленный отцом мальчика (с этой семьей Фрейда связывала тесная дружба). Из боязни маленького Ганса быть укушенным лошадью Фрейд выводит всю гамму детских страхов и фантазий. Идентификация кусающей лошади с отцом, который наказывает, мотивации, связанные с агрессией и проявлением либидо "маленького Эдипа", гомосексуальные склонности, подсознательное желание ребенка создать свою теорию рождения, отвечающую на решающий вопрос "Откуда берутся дети?", важная роль темы кастрации - вот некоторые наиболее поражающие черты "картины детской сексуальной жизни", по поводу которой Фрейд замечает, что она находится "в полном соответствии" с его сексуальной теорией, созданной на основе психоаналитических исследований взрослых.

В эпилоге, написанном в 1922 году, Фрейд вспоминает, что "публикация этого первого исследования ребенка вызвала большое возбуждение и еще большее негодование "как насилие над невинностью ребенка, ставшего "жертвой психоанализа". Ганс, "в настоящее время красивый молодой человек 19 лет", посетил Фрейда весной 1922 года. "Он заявил, что прекрасно себя чувствует и не страдает никакими психическими недугами". Но что удивительно, он совершенно не помнил о перипетиях своего детства; когда Фрейд рассказал о них, "все это показалось ему весьма странным, он не узнавал ничего и ни о чем не мог вспомнить".

"Заметки о случае невроза с навязчивыми видениями (человек с крысами)", датируемые 1909 годом, представляют собой очень тщательный анализ невроза с навязчивыми видениями, который занял особое место в психоаналитической клинической практике. Пациент, мужчина тридцати лет, адвокат по профессии, с детства страдавший навязчивыми видениями, страхами, проявлениями непроизвольных движений, внутренними запретами, касающимися самых незначительных вещей, лечился у Фрейда около года. Во время откровенных рассказов, которые он, согласно правилу психоанализа, вел о событиях сексуальной жизни своего детства, он вспомнил о рассказе, услышанном во время военных маневров "об особо страшной пытке, применяемой на Востоке". Под давлением Фрейда он описал ее следующим образом: приговоренного к пытке привязывают "и на его ягодицы ставят опрокинутый горшок с крысами, которые - он приподнялся, проявляя все признаки ужаса и отвращения - начинают внедряться. "В анальное отверстие", - пришлось добавить мне". Сильное потрясение, произведенное на пациента рассказом о пытке (во время рассказа, отмечает Фрейд, его лицо выражало "ужас и наслаждение, о которых он сам не подозревал"), объясняет данное ему имя "человек с крысами".

В мозгу, пораженном неврозом с навязчивыми видениями, проявление сомнений и неуверенности, касающихся самых неясных вопросов, таких как смерть, соединяется с общим замешательством. Фрейд выявляет в этом случае большое значение "навязчивой мысли", которая проявляется в различных формах: размышления на сексуальную тему, особые суеверия и ритуалы, неудержимое желание делать что-либо неприятное или говорить об этом и т.д. Фрейд приписывает своему пациенту авторство формулировки "могущество мыслей", которая характеризует фантастическую, магическую способность мысли, идеи, желания тут же порождать отвечающее им действие. Фрейд разовьёт этот аспект в работе "Тотем и табу", придав ему значение "важной составной части примитивной психики". В подробном комментарии разобран также вопрос поляризации детской психики на эдиповом комплексе. Фрейд, отмечая "первые чувства нежности или враждебности по отношению к родителям", соотносит их с единой общей структурой - узловой или основной: "Детская сексуальная жизнь, - пишет он, - заключается в проявлении аутоэротической активности с доминирующими сексуальными составляющими, в возникновении любви к определенному объекту и формировании комплекса, который может быть назван основным комплексом неврозов".

"Психоаналитические заметки по поводу автобиографического описания случая паранойи (Dementia paranoides) (Президент Шребер)", появившиеся в 1911 году, маркируют собой энергичное вторжение Фрейда в область психозов, глубоких нарушений, которые до сих пор не затрагивались психоаналитическими методами, созданными и эффективно действовавшими на почве неврозов. Исследование Фрейда проведено не непосредственно на пациенте, а на основании книги "Мемуары невропата", опубликованной в 1903 году автобиографии бывшего председателя (президента) аппеляционного суда Сакса Даниэля-Пауля Шребера. После первого кризиса в 1884 году, от которого он быстро оправился благодаря заботам доктора Флешига, Шербер вновь заболевает в 1893 году и снова попадает в клинику Флешига. Вот записи, сделанные после осмотров: "зрительные и слуховые галлюцинации", "нарушение осязания", "считает себя умершим и разложившимся", "утверждает, что его тело подвергается каким-то неприятным манипуляциям", " в течение нескольких часов сидел безучастно и неподвижно", "неоднократно пытался утопиться в ванне". Наконец, самая характерная фаза: "Мало помалу его бредовые идеи приняли мистическое, религиозное направление; он напрямую вступил в контакт с Богом, дьявол заигрывал с ним, он наблюдал чудесные видения, слышал божественную музыку, что заставило его поверить, в конце концов, что он находится на том свете".

Психоз Шребера представляет собой впечатляющее смешение мистического бреда и гомосексуальных фантазий: "Он считал, что призван спасти этот мир... но может сделать это, лишь превратившись в женщину". Ему казалось, что тело его пронизано женской энергией и, подобно телу проститутки, используется "для сексуальных целей". Бредовые мысли об искуплении, преследовании и кастрации перемешаны в его показательных высказываниях, которые цитирует Фрейд: "Ввиду неизбежной кастрации, которой я должен был подвергнуться, исходящие от Бога голоса часто иронически называли меня мисс Шребер". "Этот человек претендовал на то, что был президентом трибунала, и в то же время позволял себя насиловать..."

Сложно резюмировать текст Фрейда, который сам по себе является чрезвычайно сжатым комментарием другой работы, излагающей необычный психический случай. Подчеркнем лишь, что Фрейд открыл новый плодотворный путь исследований, детально описав типичные механизмы паранойи: специфическая роль гомосексуальных фантазий; определяющая функция отображения действительности подвержена расщеплению с развитием мании преследования, нарциссизма, преувеличения роли своего Я; бредовые идеи, касающиеся конца света, спасения мира и т. д.

К сожалению, в изложении Фрейда отсутствует весьма значительная фигура - отец президента Шребера. Фрейд удовлетворяется короткой ссылкой, имеющей почти хвалебную тональность: "Его усилия по формированию гармонически развитой молодежи, по установлению сотрудничества семьи и школы, по повышению уровня здоровья молодых людей физической культурой и ручным трудом имели большое значение для современников". Однако Роберто Калассо в своей блестящей работе, посвященной президенту Шреберу, - "Порочный сумасшедший" - придает совершенно другую окраску образу его отца. Д-р Шребер, согласно Калассо, "с непоколебимостью великих идеалистов был уверен в прямой зависимости между регулярными клистирами, жертвами в пользу бедных, правыми политическими убеждениями, древними германцами, задержкой спермы, комнатной гимнастикой, холодными ваннами, солнечными ваннами, скромными домашними радостями, грехами, записываемыми на черной доске, принудительными работами в саду и Законом Морали в наших душах". Д-р Шребер "плодотворно изобретал инструменты, призванные исправить человечество", и испытывал их на собственных детях. "Мы обязаны д-ру Г. М. Шреберу следующими изобретениями: Geradhalter ("прямодержатель") - металлический инструмент, заставлявший детей держаться прямо при сидении; Корfhalter ("головодержатель") - кожаный ремень, прикреплявшийся одним концом к волосам, а другим - к рубашке ребенка, так, что тянул за волосы тех, кто не держал голову прямо; Kinnbad ("тесьма под подбородок") - разновидность шлема из кожаных полос, надевавшегося на голову ребенка и призванного способствовать гармоническому развитию челюсти и зубов". Одержимый страхом перед непрерывными мастурбациями, которыми, в чем он не сомневался, занимаются дети, и которые делают из человека "настоящий предмет ужаса", д-р Шребер еще больше боялся ночных поллюций и рекомендовал предупреждать их обливаниями холодной водой. В одну из ночей зимы 1894 года у президента Шребера, второго сына этого человека, воплощавшего собой уверенность в собственной правоте (первый его сын сошел с ума и покончил собой), "случилось необычно большое число поллюций - около полудюжины"; и эта ночь, как пишет Шребер, "стала решающей для помрачения моего рассудка".

Общества Шребера, занимавшиеся реабилитацией людей с помутившимся рассудком, в 1858 году насчитывали в Германии, по данным Калассо, более двух миллионов членов...

"Отрывок из истории детского невроза (Человек с волками)" был опубликован лишь в 1918 году, хотя его редактирование Фрейд закончил в конце 1914 года, после четырехлетнего лечения русского молодого человека двадцати трех лет, известного как "Человек с волками". Мы можем восстановить его настоящее имя - Сергей Константинович Панкеев, которое для краткости будем обозначать инициалами - С. П. После лечения у многих психиатров С. П., будучи проездом в Вене, обратился к Фрейду, жалуясь на неопределенные остаточные нарушения, которые Фрейд сжато характеризует как "дезадаптацию к жизни". Джонс рисует еще более мрачную картину, когда пишет, что С. П. "был не способен самостоятельно одеться" и что во время первого приема у Фрейда предложил ему "предаться вместе с ним извращениям, а затем испражниться ему на голову" (впрочем, сам С. П. в интервью Карин Обхольцер назвал это "стопроцентным идиотизмом"). Интерес Фрейда заострился на "детском неврозе" его пациента, который и стал предметом работы.

С удивительным упорством Фрейд фиксирует анализ на сне, увиденном С.П. в возрасте четырех лет. По причине "обилия фольклорного материала" Фрейд изложил его ранее, в 1913 году, в статье, озаглавленной "Элементы волшебных сказок в сновидениях". Этот "Сон о пяти волках", лежащий в основе данного С. П. имени "Человек с волками", - один из наиболее известных в истории психоанализа. Количество информации, которое Фрейд сумел извлечь из него, фантастично, как фантастично впечатление, оказываемое этим сном на наше воображение. Фрейд так излагает историю, которую поведал ему С. П.: "Мне приснилось, что была ночь, и я лежал в своей кровати. (Моя кровать была повернута ногами к окну; перед окном рос ряд старых ореховых деревьев. Все это приснилось мне зимней ночью.) Вдруг окно внезапно отворилось само по себе, и к моему великому ужасу, я увидел, что на большом ореховом дереве перед окном сидят несколько белых волков. Их было 6 или 7. Волки были совершенно белыми и были похожи скорее на лисиц или овчарок, поскольку у них были большие хвосты как у лисиц, а уши стояли как у собак, которые насторожились и к чему-то прислушиваются. От страха быть съеденным волками я закричал и проснулся. Няня подбежала к моей постели, чтобы узнать, что случилось. Мне потребовалось некоторое время, чтобы убедиться в том, что это был сон, настолько живой и ясной показалась мне картина открывающегося окна и сидящих на дереве волков. Я наконец успокоился, испытав такое чувство, будто избежал серьезной опасности, и вновь заснул".

С.П. в своем рассказе говорит о "6 или 7" волках, однако, как уточняет в своей заметке Фрейд, "пациент, иллюстрируя свой сон, обрисовал лишь пять волков" - цифра, которая в своем римском написании - V - порождает целую цепь ассоциаций.

Раскладывая сновидение на отдельные элементы или значимые части, а полученные значения, в свою очередь, на новые картины, образы, сценки и другие составляющие, объединенные друг с другом виртуозно построенными связями, подобными начальной серии связей, на которую Фрейд обращал особое внимание: "Реальные события - очень давняя история - взгляд - неподвижность - сексуальные проблемы - кастрация - отец - нечто страшное", - Фрейд ^последовательно выявляет заключенные в сновидении образы и соответствующие им реальные или выдуманные события. Так, "волк" - животное находится в центре цепи, где свое место занимают отец, которого он боялся, терроризировавший его, школьный учитель по фамилии Вольф (Wolf по-немецки - волк), сказки из раннего детства - "Красная шапочка" и "Семеро козлят", история о портном, отрезавшем волку хвост, и образ старшей сестры, которая пугала ребенка, показывая ему картинку из книги, где был изображен стоящий волк "с выпущенными когтями и торчащими ушами". Сестра порождает ассоциации со сценами обольщения, а те, в свою очередь, влекут за собой представления об угрозе кастрации, связанные с наблюдениями за тем, как препарируют насекомых, и т. д.

В слове "волк" (Wolf) имеет значение и первая буква - сдвоенное V, символ устойчивости формы; пять V - волков с настороженными ушами, напоминающими перевернутое V, сидят на голых ветвях дерева, расходящихся в форме V и т.д.

Фрейд комментирует также сон, в котором С.П. отрывал крылья Espe по-немецки - "осина"): "Вы хотите сказать Wespe ("оса" по-немецки)" - поправил я его. "Это называют Wespe! А я думал, что Espe". "Но Espe ("эспе") это я - С. П." "Espe - это в действительности измененное Wespe, - продолжает Фрейд. - Сон ясно показывает, что он пытается отомстить Груше, своей няне, за угрозу кастрации". А "волк", воплощающий неподвижный, застывший взгляд, обращается ("это я смотрю") в символ детской скопофилии, который в сочетании с пронизывающим все сновидение чувством страха позволяет прикоснуться к самым древним, основным пластам образов сна, содержащим впечатление о первичной сцене, наблюдение - реальное или мысленное - сексуальных взаимоотношений родителей, которое Фрейд воспроизводит следующим образом: ребенок в возрасте полутора лет испытывал приступы малярии и спал в комнате родителей; он "проснулся, может быть, от лихорадки, после полудня, около 5 часов (в это время позднее он испытывал состояние депрессии)". Родители лежали "полуодетые"; эту деталь Фрейд также подчеркивает, отмечая ассоциацию: "белое нижнее белье - белые волки". "Проснувшись, он стал свидетелем coitus a tergo (совокупление в положении сзади), ... он мог видеть половые органы матери, а также член отца, и понял смысл процесса", осознание пришло позднее, уточняет Фрейд, "он понял это в период своего сна, в 4 года, а не в то время, когда наблюдал".

Первичная сцена (называемая в настоящее время обычно "первоначальная сцена") в случае Человека с волками имела в высшей степени "патогенное" значение, что Фрейд выразил следующим образом: "либидо ребенка в результате этой сцены как бы раскололось на кусочки" и определило особенности половой жизни взрослого С. П., в частности, возбуждение, внезапно вызываемое видом женщины, сидящей на корточках в позе прачки, приподняв ягодицы. Многие психоаналитики полагают, что восстановление впечатления о первоначальной сцене у пациента является одной из главных целей психоаналитического исследования.

Не только эта главная причина делает случаи Человека с волками одним из наиболее важных и впечатляющих в истории психоанализа; здесь наблюдается уникальный феномен присутствия главного действующего лица - С. П., который выходит из тени, покидает "клинический бестиарий", теряет свою анонимность, чтобы утвердиться в виде неповторимой личности по имени Сергей Панкеев, полной силы, юмора и проницательности. Он разрывает круг аналитиков, медитирующих лежа на диване ("Шесть или семь волков на ветвях, - замечает Мишель Шнейдер в предисловии к "Интервью", - это шесть или семь психоаналитиков на ветвях генеалогического дерева психоанализа: Фрейд, Рут Мак Брансуик, Мюриэль Гардине, К. Р. Эйслер, В. Солмс и некоторые другие"), и рассказывает свою собственную историю, поверяет К. Обхольцеру некоторые детали, опровергающие и разоблачающие многие построения аналитиков; он сам судит психоанализ и психоаналитиков, которые продолжают теперь судить о нем уже с большей осторожностью.

Сергей Панкеев с неизменным восхищением отзывался о Фрейде ("Фрейд был гением", "его личность гипнотизировала... У него был очень строгий взгляд, который пронизывал вас до глубины души") и неизменно отказывался играть роль "парадной фигуры" психоанализа, при этом оплачиваемой. Это был уникальный случаи - сначала Фрейд, а потом и другие психоаналитики длительно оказывали пациенту, разоренному большевистской революцией, финансовую помощь. Так, Эйслер, представитель Архивов Фрейда в США, высылал ему в 1973 году до 4000 франков в месяц. Можно ли говорить здесь о возмещении значительных затрат, которых стоило С. П. лечение у Фрейда? В течение четырех лет он, по его собственным словам, "очень дорого" платил своему знаменитому терапевту: 40 крон за часовой сеанс, что составляло в то время около 35 марок. Если взять за эталон стоимость одного дня лечения в клинике - около 10 марок, то сеанс психоанализа приносил Фрейду доход, равный трех-четырехдневному содержанию в клинике.

Это было дорого, "очень дорого", как говорил Сергей Панкеев, бывший Человек с волками...

От фресок Синьорелли к проявлениям остроумия

С точки зрения психоанализа нет ничего, что можно считать пустым, незначительным, абсурдным, малозначимым - или же отталкивающим; все имеет свой смысл и значение. И поскольку мы подошли к теме остроумия (по-немецки - Witz) и шалостей, описанных Фрейдом, высказанную мысль можно сформулировать в виде каламбура: психоанализ ничто не считает за гадкое - все служит загадкою (Игра слов: rebut (по-французски загадка)). Иначе говоря, "отходов" не существует, любое проявление действительности, а особенно человеческой реальности, представляет целый комплекс ясных знаков, позволяющий с помощью определенных правил понять их скрытый смысл и даже множество скрытых смыслов. Благодаря Фрейду эти отбросы) и rebus (ребус, "отходы" во всех их формах стали частью области знания и рационального анализа со всеми вытекающими последствиями.

Продолжая заниматься дешифрированием сновидений, Фрейд в конце 1890-х годов параллельно обращается к изучению и анализу различных обыденных действий, отличающихся очевидными или едва уловимыми смещениями: различного рода забывчивости, многообразных описок, мелких ошибок, оплошностей, происшествий или инцидентов и т.п., интерпретации и объяснения которых он излагает в книге "Психопатология обыденной жизни", вышедшей в 1901 году.

Значительно более своеобразный и сложный для освоения материал - острословие, каламбуры, юмор, в общем, все, что характеризуется немецким термином Witz (остроумие), с его странной способностью разнообразить, делать необычным и острым наш язык, создавать самые неожиданные комичные ситуации - лег в основу опубликованной в 1905 году после многолетних размышлений работы "Остроумие и его отношение к бессознательному". Эта работа, вышедшая тиражом в 1050 экземпляров и разошедшаяся полностью лишь через семь лет, достаточно долго оставалась без внимания, и только в последние десятилетия активный интерес к проблемам языка и семантики придал ей новый блеск. Она стала источником многочисленных ссылок, важным инструментом для исследования образований и механизмов речи и породила массу новых остроумных высказываний, порой даже слишком тонких для нашего ограниченного сознания.

Наметившая общедоступный путь к бессознательному "Психопатология обыденной жизни" использует, помимо прочих, материалы собственного опыта и самоанализа Фрейда. Эта основа так проста и доступна, изложение так живо, что каждый читатель как бы приглашается заглянуть в повседневную жизнь, направить свое внимание на собственную забывчивость, описки, неудачные действия, постараться самому исследовать свое подсознание. В этом выражается демократизм психоанализа, его популярность в полном смысле этого слова: предложены доступные для всех способы, ясные и удобные модели, позволяющие самостоятельно осуществлять контроль за проявлениями бессознательного. Но лишь с помощью упражнений, настойчивости и определенного "дара к интерпретации", которым обладал сам Фрейд, можно достигнуть серьезных успехов.

Примечателен факт, приведенный Фрейдом в книге "Психопатология обыденной жизни", когда он воспроизвел целый ряд колоритных и разнообразных ассоциаций и примеров, чтобы восстановить забытое им имя художника Синьорелли.

В сентябре 1898 года Фрейд путешествовал по Далматии и Герцеговине. С одним из попутчиков он разговорился об обычаях турков, об их фатализме по отношению к смерти, полном доверии, которое они испытывают к врачам, однако не решился затронуть "скабрезную тему" об их сексуальных отношениях. Затем разговор зашел об Италии, Фрейд вспомнил знаменитые фрески в Орвьето, но не смог восстановить в памяти имени их автора. Тогда он предпринял свое расследование. "Имя, которое я тщетно силился вспомнить, принадлежало мастеру, которому собор в Орвьето обязан великолепными фресками на тему "Страшного суда". Вместо искомого имени Синьорелли в моей памяти всплыли имена двух других художников - Ботичелли и Больтраффио...". Размышляя над этими двумя именами, которые как он знал, неверны, Фрейд пришел к названиям Босния (по первым буквам -"Бо") и Герцеговина, содержащему "гер" (немецкое "Негг" - господин, по-итальянски синьор}, - районов, где жили те самые турки, которые "особое значение придавали сексуальным наслаждениям"; затем возникло название Трафуа, отвечающее Больтраффио, - места, где Фрейд узнал печальное известие о самоубийстве одного из его пациентов, причем это событие он вовсе не пытался вспомнить. Так имена, названия мест, картины и события выстраивались вдоль мысленных направлений, проложенных от двух возникших в сознании имен, и объединялись темой "Смерть и сексуальность", двойное значение которой и стало основой возникшего торможения при попытке вспомнить имя Синьорелли, причиной ухода его из памяти, забвения. Фрейд прекрасно демонстрирует действующий в мозгу механизм восприятия языка, когда смысл слова оказывается вторичным по отношению к звуку, к букве: так, слово Синьорелли сперва было разделено на две части - "елли", ассоциирующееся с Ботичелли и "Синьор", переводимое, как Негг, и ассоциирующееся с Герцеговиной, и т.д. "По-видимому, - заключает Фрейд, - имена при этом процессе подвергаются тому же воздействию, как слова в предложении, которое хотят превратить в ребус".

Этот процесс может длиться бесконечно. Особенно интересно в описанном методе, как и при исследовании снов, что он оставляет толкование открытым: анализ бесконечен, процесс носит кумулятивный характер, каждый день возникают новые связи, обогащающие интерпретацию. Прекрасный комментарий этого случая забывчивости Фрейда дан в статье психоаналитика Ги Розолато под названием "Смысл забывчивости. Открытие Фрейда", опубликованной в одном из номеров журнала "д'Арк", посвященном Фрейду. Дальнейшее деление слова Синьорелли (Signorelli) позволяет выявить в нем Sig, ассоциирующее с Зигмунд (Sigmund) - именем Фрейда, провести его идентификацию с художником, носившим имя Лука (Luca), и почувствовать в этом имени уже отблески внутреннего огня, высвечивающего силуэт Люцифера (Lucifer). Полученная зримая картина, порожденная именем, вызывает новую "плеяду образов", где мы можем видеть лицо Юлиуса, умершего младшего брата, и лицо умершего отца...

За образом умершего отца, можем мы добавить, возникает тема покинутости, одиночества, отраженная в восклицании Синьорелли: "Эли, эли, Боже мой, Боже мой (Господи, Господи или Синьор, Синьор), зачем ты покинул меня?" Чуткое ухо Фрейда, тонко чувствовавшего поэзию Мильтона, наверняка уловило английское Hell (Ад) - Acheronta, который он святотатственно потревожил и о котором, подобно мастеру из собора, создал "великолепные фрески" - психологические, в виде своего "Толкования сновидений". Таким образом, как пишет в своем заключительном выводе Розолато, "из забывчивости возникло Имя: Лука Синьорелли", и отражением его стало имя другого: Зигмунд Фрейд Флиессу, который упрекал его в плоских шутках и неудачной игре словами, Фрейд отвечает в письме от 11 сентября 1899 года: "Все мечтатели... - неисправимые шутники, и это необходимо, поскольку они постоянно попадают в затруднение от невозможности идти прямым путем". Здесь Фрейд определяет функцию остроумия: это косвенный, смещенный путь, нечто вроде обхода с целью выйти из затруднения. И этот обходной путь остроумия является одновременно обходным путем к бессознательному: "Смешной характер многих бессознательных процессов тесно связан с теорией остроумного и комического". Изучение сновидений и бессознательного неизбежно подвели Фрейда к вопросу о природе шутки с обращением к "теории остроумного и комического", тем более, что внутреннего сопротивления последней в нем почти нет из-за собственной весьма выраженной склонности к "умному" и остроумному. Этой склонности он, несомненно, обязан родителям, которые любили шутки и были щедры на еврейские анекдоты, рассказываемые, вероятно, на идише, или, по крайней мере, пересыпаемые необходимыми словами из этого языка; им он обязан и гибкости языка, игре, подвижности применяемых фонетических и семантических форм, воспринимавшихся детским слухом, способности легко обращаться со многими языками; эти же предпосылки лежат в основе его писательских способностей.

Начиная работу над книгой "Остроумие и его отношение к бессознательному", имеющей сложную, геометрически стройную структуру, как бы подчеркивающую, что изучение тонкости ума требует прочной и твердой основы, Фрейд "наугад" выбрал одну из смешных историй, основанную на игре слов, в которой проявился и его интерес к еврейским анекдотам, и озабоченность собственным трудным материальным положением, и интерес к немецкому поэту еврейского происхождения Генриху Гейне. Последний в книге "Путевые картины" "рисует образ продавца лотерейных билетов и мозольного оператора Хирша-Гиацинта из Гамбурга. Этот человек в присутствии поэта хвастался своими отношениями с богатым бароном Ротшильдом и закончил свой рассказ словами: "Доктор, я клянусь добрым расположением Господа Бога, что сидел рядом с Соломоном Ротшильдом, и он обращался со мной, как с равным, совершенно фамиллионерно".

Неологизм "фамиллионерно", в котором заключен юмор этой истории, объединяет два слова и два противоположных отношения: Ротшильд обращается с Хиршем-Гиацинтом фамильярно, что льстит тому и отвечает принципу удовольствия, но в то же время как миллионер, что соответствует его социально-экономическому статусу, отвечает иерархии ценностей и утверждает принцип реальности. Неожиданное слияние этих двух факторов создает гибрид, вызывающий удивление, подобно яркой вспышке освещающий новые, свободные для мысли пространства. Настаивая на том, что образование остроумного слова носит формальный характер, Фрейд утверждает: оно результат "образования замещающего слова", которое имеет "составной" вид и несет юмористическую нагрузку. Подчеркнем также отмеченный Фрейдом принцип удовольствия от экономии, полученной при слиянии двух слов в одно, который приобретает либидную окраску в условиях общественного употребления остроумного выражения.

Невозможно упомянуть здесь все анекдоты, приведенные и прокомментированные Фрейдом; отметим лишь два из них, где, как нам кажется, подчеркивается связь остроумия с бессознательным и проявляются некоторые черты, напоминающие профессиональные "хитрости" психоаналитической работы.

Фрейд особенно любил анекдоты о сватах. Это очень распространенный вид еврейских анекдотов, быть может, по причине особой деликатности проблемы женитьбы в социально-культурном плане, с которой каждый еврей рано или поздно сталкивается. В книге приведен такой анекдот: "Один сват защищает перед молодым человеком девушку, которую ему предлагает. "Мне не нравится мать невесты, - говорит тот, - она зла и глупа". - "Но вы женитесь не на матери, а на дочери". - "Но она не очень молода и не красива". - "Да это неважно, чем менее она красива, тем больше будет вам верна". - "Но за ней дают мало денег". - "При чем здесь деньги! Вы что, женитесь на деньгах? Вам же нужна женщина!" - "Но она же горбата!" - "А вы что, хотите жену совсем без недостатков!"

Сват отражает выражения клиента, рассматривая каждое отдельно и избегая логического хода суммирования, который свел бы к нулю ценность его "товара". Фрейд уподобляет этот анекдот известному софизму о дырявом котле, который излагает следующим образом: "А. взял у В. на время медный котел, а когда возвратил его, то В. заметил в котле большую дыру, из-за которой им больше нельзя было пользоваться. Вот аргументы А. в свою защиту: "Во-первых, я никогда не брал у В. котел; во-вторых, когда я брал его, в нем уже была дыра; а в-третьих, я отдавал котел целым". Каждое из этих возражений само по себе правомерно, но собранные вместе, они взаимоисключают друг друга.

Подобно тому, как сват разделял недостатки невесты, А. объединяет вместе несоединимое. Можно сказать, что А. ставит союз "и" там, где можно поставить только "или".

А. действует подобно бессознательному, не воспринимающему исключений, противоречий, "или-или", а практикующему лишь наложение, постоянное "и" в процессе, который можно назвать этикой момента; он отвечает его потребностям, а не будучи при этом простым сложением процессов во времени. Особая сложность психоаналитической работы заключается в прослеживании этических шуток бессознательного, выявлении моментов, когда возникает или пропадает это "или".

Вот еще один, особенно колоритный анекдот: "Два еврея встречаются в вагоне поезда на одной из станций в Галиции. "Куда ты едешь?" - спрашивает один. - "В Краков", - отвечает другой. - "Какой же ты лжец! - восклицает первый. - Ты говоришь, что едешь в Краков, чтобы я подумал, что ты едешь в Лемберг. Но я прекрасно знаю, что ты действительно едешь в Краков. Так зачем же лгать?"

Фрейд дает этому "колоритному анекдоту" существенное развитие. Им поставлена проблема "уверенности нашего сознания в себе", статуса правды. Он трактует ее относительное и социальное значение, как сейчас говорят, "коммуникативное", выявляемое через анализ конкретных систем взаимоотношений реальных субъектов с включением сюда выработанных бессознательным вымышленных образов. Правда не может полностью выразиться в абстрактном, абстрагироваться от места и времени, от субъектов, несущих ее, ожидаемых и полученных результатов; она в своих проявлениях является голосом, который требует слуха. Легко понять, что психоанализ - голос и слух - чувствует свое родство с юмором этого еврейского анекдота, поскольку известно, насколько близок ему персонаж, который "лжет, говоря правду, и говорит правду в форме лжи".

Окольным путем, подобным юмору этой истории, вышедшей, как и родители Фрейда, из Галиции, возникают симптомы болезней - истерических нарушений, навязчивых состояний, неврозов, параноидальных маний, необычных сновидений и проявлений остроумия; Логика бессознательного требует у Правды, обманчиво открытой, понять и услышать ее...

Развитие Фрейдизма: рост рядов последователей, конгрессы, поездка в США, верные соратники и разрывы с некоторыми бывшими единомышленниками

К началу 1900-х годов у Фрейда появилось несколько последователей; квартира на Берггассе, 19 стала слишком мала, чтобы вмещать все увеличивающееся число участников вечерних собраний по средам, и группа переместилась в Медицинский колледж. Прекрасное время "великолепного одиночества" миновало, настал период товарищеских взаимоотношений, страстных дружб, частых конфликтов, заверений в преданности и порой тяжелых разрывов. Начиная с кануна Первой мировой войны, психоаналитическое движение характеризуется постоянным расширением, непреклонным, хотя и довольно осторожным: повсюду создаются психоаналитические общества, основываются периодические издания, почти ежегодно собираются конгрессы, публикуются значительные работы, фрейдизм получает организационную форму в виде Международной психоаналитической ассоциации, которая вскоре станет основой определенной ортодоксальности движения.

Активная организационная деятельность Фрейда не мешает ему, однако, отдаться своей страсти к путешествиям. В личном письме, адресованном Стефану Цвейгу 7 февраля 1931 года, вспоминая все "жертвы", которых стоило ему собрание "коллекции древностей греческой, римской и египетской культур , он подчеркивает, что "прочел больше трудов по археологии, чем по психологии", и отмечает свою особую страсть к римской культуре: "До войны мне необходимо было провести по крайней мере один раз в год несколько дней или несколько недель в Риме (и один раз - после войны)". Действительно, мы знаем, что в 1902 году вместе с братом Александром он объехал почти всю Италию: Венецию, Орвьето, Рим, Неаполь, Помпеи, Капри и т. д. Летом 1905 года он въехал в Италию с севера с сестрой жены Минной, побывав в Вероне, Милане, Генуе. Вновь Минна сопровождает его в поездках по Италии в 1907 и 1908 годах, однако лишь часть пути, поскольку должна пройти курс лечения в Меране. В 1910 году, после поездки в Париж, и в 1912 году, проведя две недели в Англии, он возвращается в Рим, где его экскурсии и размышления концентрируются на образе Моисея, который давно его интересовал. В 1913 году, вновь вместе с Минной, он проводит в Риме "семнадцать чудесных дней".

В 1904 году стечение обстоятельств приводит его в Афины. Он предполагал поехать в Корфу с братом Александром, когда друг последнего, случайно встреченный в Триесте, уговорил их воспользоваться услугами судна, отправляющегося в Афины. Они легко дали себя уговорить и в полдень 3 сентября оказались в Акрополе - "кульминационный" момент для Фрейда, уже давно и основательно занимающегося греческой культурой. В тот момент его охватило странное ощущение, которое он опишет в 1936 году в письме к Ромену Роллану, опубликованном под названием "Потеря памяти в Акрополе". Когда он созерцал замечательный вид, его ощущение реальности испытывало странные колебания: с одной стороны, он нисколько не сомневался в действительности увиденного, но в то же время никак не мог принять, поверить своему собственному восприятию; оно как бы было подточено подозрением, что происходящее нереально, которое он выразил словами: "Неужели это действительно все существует - то, что мы проходили в школе!" Он будто буквально прочувствовал английское выражение "too good to be true" - это слишком хорошо, чтобы быть правдой! Источником этого "странного чувства", как объясняет Фрейд, явилось чувство вины перед отцом сына, который "преуспел", который "хорошо устроился" и рад этому - "как будто бы всегда запрещалось превосходить отца". Фрейд заключает: "что мешало нам наслаждаться путешествием, так это чувство особого почитания". Если более широко рассмотреть анализ Фрейда в мифическом плане, то здесь, вероятно, присутствовал элемент ощущения святотатства: вот он пересек преддверие храма, вступил в Акрополь, полный чудесного, обитель Богов - Superos, которых он хотел "тронуть" своим "Толкованием сновидений", - и они принимают его! Но искусство наслаждаться путешествиями у Фрейда так сильно, что чувство святотатства и вины лишь обостряют его восторг, о чем свидетельствуют слова, сказанные Джонсу спустя двадцать лет: "полные ароматов колонны Акрополя - это самая прекрасная вещь, которую я когда-либо видел в жизни!"

Среди других прекрасных вещей - "египетский отдел" Британского музея, в котором он часто и подолгу бывал во время путешествия в Англию в 1908 году, куда отправился с целью повидать Эмануэля, своего сводного брата. Фрейд не удержался и сделал остановку в Ла Ай, чтобы посмотреть картины Рембрандта, художника, которым, наряду с Микеланджело, глубоко восхищался.

В 1909 году по случаю двадцатилетнего юбилея основания университета Кларка в Уорчестере (США) Фрейд был приглашен его президентом Стенли Холлом ("респектабельным пожилым господином... который по нашей просьбе звонил в колокола", как описал его Фрейд Пфистеру) прочитать ряд лекций. Все издержки были оплачены, поскольку, как говорил Фрейд, "Америка должна давать мне деньги, а не требовать их затрат". Ему предоставили 3000 марок, что позволило взять с собой Ференци. Поскольку Юнг также был приглашен, они решили совершить путешествие вместе. В ожидании отьезда в Бремене произошел странный случай: Фрейд упал в обморок после трапезы, когда ему удалось уговорить Юнга отказаться от воздержания и немного выпить.

Трое путешественников прибыли в Нью-Йорк в воскресенье, 27 сентября 1909 года и были встречены американским психоаналитиком Бриллом. Ступив на американскую землю, Фрейд произнес знаменитую фразу, которую с тех пор не устают повторять идеологи психоанализа по обе стороны Атлантики: "Они и не подозревают, какую заразу мы им везем!", имея в виду, что притворно добродетельная Америка, подчиненная лишь власти доллара, будет вскоре заражена пагубными концепциями сексуальности. По убеждению Фрейда, психоанализ, проникнув в США, заразится вирусом янки, пройдет периоды адаптации, успеха, силы и сделается неузнаваемым в глазах многочисленных европейских психоаналитиков.

Фрейд прочитал на немецком языке пять лекций перед аудиторией, внимательно слушавшей, несмотря на то, что многие были разочарованы отсутствием пикантных откровений на сексуальную тему. Он обрисовал ясно и сжато историю происхождения психоанализа, основные результаты по исследованию сновидений, неудачных действий и остроумия, теорию сексуальности и терапевтические методы. Текст лекций был опубликован в 1910 году в Американском психологическом журнале и переведен на французский язык под названием "Пять уроков психоанализа". Среди наиболее характерных отзывов Джонс отмечает высказывание декана университета Торонто: "обычный читатель может подумать, что Фрейд защищает свободные браки, призывает отбросить всякое стеснение и вернуться к первобытному состоянию".

Более обнадеживающей была встреча с известным американским философом Уильямом Джеймсом, который год спустя умер от инфаркта. Он произвел на Фрейда "большое впечатление" и вместо прощания, по свидетельству Джонса, сказал ему: "Будущее психологии зависит от вашей работы". Университет присвоил Фрейду звание "почетного доктора", что глубоко тронуло его, поскольку стало, по его словам, "первым официальным признанием моих усилий". Это было сильное чувство, противоположное, если можно так выразиться, тому "странному чувству", которое он испытал на Акрополе: "Мне казалось, - пишет он в "Моей жизни", - что наяву реализовался удивительный сон. Психоанализ перестал быть бредовой идеей и стал важной частью реальности".

Но он уже давно был таковым, задолго до американского путешествия - для "цюрихцев", которым Фрейд воздает должное в написанной в 1914 году итоговой работе "Вклад в историю психоаналитического движения". В первые годы двадцатого столетия, а особенно мощно с 1906-1907 годов, "цюрихцы, - пишет Фрейд, - сформировали ядро небольшой группы, сражавшейся за признание психоанализа. Они одни смогли достаточно глубоко постичь новое искусство и обогатить его своими работами. Большинство моих сторонников и соратников пришли ко мне через Цюрих". Одним из первых, поддержавших движение, стал Эйген Блейлер, профессор психиатрии Цюрихского университета и директор психиатрической лечебницы Бургольци при университете. Он информирует Фрейда о том, что его работы изучаются и используются на практике в этом знаменитом учреждении, которое стало настоящим питомником, взрастившим многих последователей Фрейда: Юнга, Карла Абрахама, Франца Риклина, Макса Эйтингтона, Германа Нунберга... Когда в Цюрихе в 1908 году образовался "кружок Фрейда", в него вошли также Эдуард Клапаред из Женевы и Людвиг Бинсвангер из Крейцлингена.

Отношения Юнга с Фрейдом, завязавшиеся еще в 1906 году, все больше перерастали в тесную дружбу и сотрудничество, так что Фрейд даже называл его своим "преемником" и в письме от 17 января 1909 года обратил к нему такие полные экзальтации строки: "Вы, как Иосиф, если сравнивать меня с Моисеем, обретете власть над обетованной землей психиатрии, которую я лишь только вижу вдалеке". Можно понять энтузиазм Фрейда, если оценить, насколько Юнг стал для него открытием во всех смыслах: психоанализ вырвался из узкого венского круга, отличавшегося замкнутостью и окруженного враждебными настроениями; он вырвался и из чисто еврейской среды, и сам Фрейд подчеркивает это в письме Абрахаму от 3 мая 190& года: "Я скажу, что только с его приходом психоанализ избавился от опасности стать делом лишь еврейской нации"; он оторвался, наконец, от неврозов, чтобы испытать себя в области психозов, которые были специальностью Юнга...

Именно Юнг в конце 1908 года организовал первый Международный психоаналитический конгресс под названием "Встреча психологов-фрейдистов", который собрал в Зальцбурге 42 участника. Это было "историческое событие", пишет Джонс, во время которого Фрейд, открыв серию докладов, в течение "пяти часов кряду" перед аудиторией, которая "ловила каждое слово, слетавшее с его губ", рассказывал о своих наблюдениях случая Человека с крысами. Конгресс постановил основать первое периодическое издание по психоанализу "Ежегодник психоаналитических и психопатологических исследований", директорами которого стали Блейлер и Фрейд, а главным редактором - Юнг. Тот же Юнг организует 30 и 31 марта 1910 года в Нюрнберге второй Международный психоаналитический конгресс, проходивший бурно, в условиях острого соперничества между швейцарской и венской группами, причем роль арбитра выпала на долю Фрейда. Конгресс принял решение организовать Международную психоаналитическую ассоциацию, о которой Фрейд в 1914 году сказал, что ему так и не удалось направить ее в нужное русло. Юнг был избран президентом, он назначил Риклина секретарем и главным редактором "Бюллетеня" общества. В качестве компенсации для венской группы Адлеру и Штекелю было доверено руководство новым ежемесячным периодическим изданием - "Центральной газетой по психоанализу".

Третий Международный конгресс, собравшийся 21-22 сентября 1911 года в Веймаре, прошел на высоком уровне. Американец Патнем, который произвел на Фрейда очень благоприятное впечатление, приводит высказывание последнего по окончании дискуссий психоаналитиков: "Они научились переносить правду". Вскоре после Веймарского конгресса Ганс Шах и Отто Ранк основали новый журнал по психоанализу под названием "Имаго", задачей которого было отражать психоаналитические исследования в области гуманитарных наук. Четверо психоаналитиков, которым было предложено редактировать журнал, отказались, и в конце концов главным издателем стал друг Фрейда Геллер. Первый номер журнала вышел 1 января 1912 года, положив начало престижной серии. В то же время вследствие неприемлемой позиции Штекеля, ставшего единственным издателем "Центральной газеты..." после отьезда Адлера в 1911 году, Фрейд решает основать новое издание - "Internationale Zeitschrift fur arztliche Psychoanalyse", которое начало выходить с января 1913 года и утвердилось в качестве официального органа Международного общества.

Все более углублявшиеся различия между учением Фрейда и ориентацией Юнга достигли предела на четвертом Международном конгрессе, состоявшемся в сентябре 1913 года в Мюнхене и собравшем 87 участников. Обстановка была сложной, доклады часто утомительными, так что Фрейд даже сказал о "невыносимо скучном" психоанализе, споры затягивались надолго. После обсуждений Юнг все же был избран в президиум Международного общества - 52 голосами при 22 против; Абрахам, который уже давно предостерегал Фрейда от позиции Юнга, призвал противников последнего голосовать против. Джонс приводит слова Юнга, сказанные после голосования: "Он подошел ко мне и сказал: "Я думал, что вы христианин" (то есть, не еврей); это замечание было совсем некстати, но, видимо, имело какой-то смысл".

Объединив вокруг себя имеющиеся общества. Международная психоаналитическая ассоциация способствовала созданию новых групп в разных странах. В "Итоговом отчете" Фрейд делает по поводу распространения психоанализа несколько интересных замечаний. Так, он отмечает, что "Франция до сих пор остается наименее восприимчивой к идеям психоанализа, хотя А.Маэдер из Цюриха опубликовал свои основательные работы, позволившие французским читателям получить доступ к психоаналитическим теориям. Первые благоприятные отзывы пришли из французской провинции. Моришо-Бошан (из Пуатье) был первым французом, открыто принявшим психоанализ. Позднее (в 1913 году) господа Режи и Эснар (из Бордо) в докладе, в котором часто отсутствует ясность и который направлен главным образом против символизма, попытались развеять предубеждения своих соотечественников по отношению к новой теории. Психоанализ проникает в Голландию благодаря Ван Эмдену, Ван Опуизену и Ван Рентергему; в Швецию - благодаря П. Бьерру, в Польшу - с помощью Л. Йекеля; в Россию (в Одессу) - через М. Вульфа; в Венгрии "Ференци, - пишет Фрейд, - стоит один целого общества". Вскоре к движению примкнет Италия благодаря Лев-Бьянчини и Эдуарде Вейссу; небольшие группы действуют даже в Индии и Австралии. Джонс, покинувший Канаду и поселившийся в Лондоне, придал мощный импульс развитию психоанализа в Англии. Интересно отметить важные с идейной точки зрения аргументы, приводимые по этому поводу Фрейдом: "Благодаря практичности англичан и их страстной любви к справедливости, психоанализ достигнет там высочайшего развития".

Страстная и плодотворная дружба, связывавшая Фрейда и Флиесса, пройдя через период взаимных уколов в начале 1900-х годов, привела к драматическому разрыву в 1906 году. Флиесс обвинил Фрейда в том, что тот пересказал своему ученику Свободе его идеи по поводу бисексуальности, последний, в свою очередь, сообщил эти идеи Отто Вейнингеру, который включил их в свою книгу "Пол и характер", опубликованную в 1904 году. Фрейд, которому очень не хотелось признавать приоритет Флиесса в концепции бисексуальности, как мог, защищался. В небольшой статье, вышедшей в 1906 году не без помощи Флиесса, разоблачался "плагиат" Фрейда, Свободы и Вейнингера. Фрейд тут же резко ответил, обвиняя Флиесса в "диктаторском и грубом высокомерии", "мелочных личных амбициях", в "бумагомарании" и "фантазиях честолюбца", - "жестокие слова, - признал Фрейд, - против того, с кем я в течение двенадцати лет был связан самой близкой дружбой...".

В разрыве с Адлером в 1911 году и Штекелем в 1912 не было подобной страстности. Если в отношениях со Штекелем, которого Фрейд называл "несносным мальчишкой" и считал примером "морального безумия", доминировали личные факторы., то внезапный отъезд Адлера объясняется скорее теоретическими расхождениями. Он больше интересовался вопросами чувства неполноценности, отстаивания мужского достоинства, определяющей роли воли и своего Я, чем проблемами сексуальности, специфическими и сложными формами бессознательного. Джонс замечает, что "большинство последователей Адлера были, как и он, ярыми социалистами. Жена Адлера, русская по происхождению, была, как и он, тесно связана с лидерами революции в России. Троицкий и Иоффе, например, часто бывали у них". Возможно, отъезд Адлера помешал психоаналитическому движению в решающий для него момент открыто заняться рассмотрением социально-политических перспектив, что стало его существенным недостатком и заработало ему прозвище "буржуазной науки". Но столь же вероятно и то, что социалистическое движение пострадало - а в период нацизма с особенно трагическими последствиями - от отсутствия глубокого понимания бессознательных и либидных механизмов, лежащих в основе политических, социальных отношений и государственных институтов, - понимания, которое мог обеспечить только психоанализ, о чем свидетельствует работа Вильгельма Рейха.

Дважды в присутствии К. Г. Юнга Фрейд терял сознание. В ожидании корабля в США Фрейд, Юнг и Ференци встретились 20 августа 1909 года в ресторане Эссигхаус в Бремене. Под давлением товарищей Юнг согласился выпить и стал долго распространяться на тему о значении "некоторых доисторических некрополей, обнаруженных в окрестностях". Это, как заметил ему Фрейд, будит в нем бессознательное желание смерти. Юнг не согласился с подобной интерпретацией, вызванной, по его словам, самолюбованием Фрейда, и тут Фрейд потерял сознание, внезапно почувствовав себя плохо. Похожий случай недомогания случился с ним в Мюнхене 20 ноября 1912 года во время завтрака в ресторане Парк Отель. Фрейд и Юнг только что обсуждали "случай Крейцлингена" - типичный случай неудачного действия Юнга, который, будучи предупрежден о визите Фрейда к Бинсвангеру в его дом в Крейцлингене никак не отреагировал, объяснив это позднее опозданием курьера. Дискуссия во время трапезы была оживленной и касалась знаменитой статьи Абрахама о фараоне Аменхотепе IV, восставшем против религии своего отца, имя которого он заставил стереть со всех надписей, и установившем монотеизм. Фрейд живо отреагировал на слова Юнга, преуменьшавшего чувство враждебности по отношению к отцу, - и внезапно упал в обморок. Перенесенный Юнгом в соседний зал, Фрейд быстро пришел в себя и произнес странные слова: "Как должно быть приятно умереть!" Анализируя впоследствии причину своего недомогания, он связал ее с предыдущим своим визитом в Мюнхен по случаю болезни своего друга Флиесса, когда он обедал "в том же зале Парк Отеля". "В основе этого случая, - заключает он, - лежит нерешенная гомосексуальная проблема".

Упав в обморок перед своим избранным последователем, своим "дофином" и "наследником", Фрейд, возможно, хотел через бессознательную соматизацию показать Юнгу, подать знак, что он. Юнг, хочет занять место отца, стереть (подобно Аменхотепу, ведь в швейцарских журналах, писавших о психоанализе, не приводилось его имени!) его имя со скрижалей Законов психоанализа, сформулированных Фрейдом. Этот знак показывает, что источник конфликта между Фрейдом и Юнгом коренится в глубинных пластах психики, в его основе лежит состояние "невроза". Данный термин в своем стремлении к ясности употребляет Фрейд, но Юнг решительно отвергает. "Я вовсе не невротик", - восклицает он в резком письме к Фрейду от 18 декабря 1912 года, где разоблачает то, что называет фокусом: "Адлер и Штекель поверили в ваш фокус...", "Я достаточно объективен, чтобы раскусить ваш фокус...", "Видите ли, дорогой Профессор, вы уже давно пользуетесь этим фокусом...", "в глазу моего брата Фрейда находится крупное бревно".

Несмотря на, или, наоборот, вследствие резких отрицаний Юнга - "мои симптоматические действия не имеют никакого значения", это письмо имеет огромное симптоматическое значение; достаточно двух столь важных косвенных доказательств - упоминания "фокуса" и "бревна в глазу", чтобы понять главную причину антагонизма между Фрейдом и Юнгом: сексуальность. Очевидно (и тому есть множество других подтверждений, в частности, выступления в Америке), что Юнг не смог принять то, что он называет в письме к Фрейду от 31 марта 1907 года: "самая трурная часть - ваша расширенная теория сексуальности", которая для Фрейда неизменно служила первым критерием присоединения исследователя к психоанализу. Будучи одним из "цюрихцев, панически бежавших перед лицом сексуальности" (выражение Адлера, подхваченное Фрейдом), Юнг отдаляется от Фрейда и психоанализа, чтобы свободно предаться своей склонности к "оккультизму", которую ему ставил в вину Фрейд, и усиленно заняться областью "мистического", от которой Фрейд пытался его отдалить, но которая при этом служила областью соперничества и конкуренции между двумя учеными. Каждый из них, вероятно, мечтал водрузить над ней свое знамя - знамя единой символики Юнга или знамя новой рациональности Фрейда. Дебаты закончились, когда Фрейд написал Абрахаму 26 июля 1914 года из Карлсбада, где он лечил свой "американский колит": "Мы, наконец, избавились от Юнга, этой святой скотины, и его приспешников!"

Лучшие из последователей в это время подготовили для него сюрприз - "Комитет". Еще в 1906 году, в период ожесточенной ссоры с Флиессом, он получил на свое пятидесятилетие в подарок от небольшой группы венских друзей прекрасную медаль, выгравированную скульптором Швердтеном. На одной стороне изображен профиль Фрейда, в виде бюста, а на другой - Эдип, обнаженный, в раздумье опирающийся на длинную кривую палку, стоящий перед Сфинксом с прекрасным женским лицом. За Эдипом вертикально расположены строки из греческого текста "Царя Эдипа" Софокла: "Кто решит знаменитую загадку и обретет огромную власть".

"Прочитав надпись, - пишет Джонс, - Фрейд побледнел и изменившимся голосом спросил, кто это придумал". Оказалось, что именно эти строки Фрейд представлял в своем воображении написанными на его бюсте, который он, будучи юным студентом Венского университета, помещал в почетный ряд рядом с бюстами старых профессоров, - таково было образное воплощение его жажды славы.

И вот в 1913 году Джонс предлагает Фрейду создать вокруг него "Гвардию", задачей которой будет предупреждать недоброжелательные выпады и попытки раскола и поддерживать фундаментальные положения психоанализа: речь идет, объяснил он Фрейду, об объединении небольшой группы преданных, верных друзей, "старой гвардии", которая будет оставаться тайной и станет обсуждать возможные расхождения между ее членами в стенах "Комитета". Фрейд соглашается, заметив лишь, что "в этой идее есть нечто детское и даже какой-то элемент романтики" и что "существование и деятельность этого комитета должны оставаться абсолютно тайными". Такие ученики, как Ранк, Ференци, Шах и Абрахам дали свое согласие участвовать в работе, и 25 мая 1913 года Комитет собрался в полном составе. Фрейд вручил каждому из членов греческую инталию из своей коллекции с изображением головы Юпитера; соратники заказали вставить ее в свои перстни. Когда в 1919 году в тайный Комитет, председателем которого был Джонс, пригласили Макса Эйтингтона, число колец достигло семи.

Кольца, символика которых объединяет элементы единства, верности, эроса и совершенства; семеро в магическом сиянии придали дух молодости и преданности "аналитической дружбе"; вплоть до смерти Абрахама в 1925 году в обстановке тайны они заботились о судьбе -движения, сохраняли статус "старой гвардии", сплотившись вокруг своего Фрейда с головой Юпитера - священного Господина Ордена Семи Колец...

Солнце "Градивы", святая Анна и дикая Орда

Основав журнал "Имаго", открытый всем публикациям по вопросам культуры с точки зрения психоанализа, Ганс Шах и Отто Ранк, неразлучные коллеги, занялись разработкой своей темы, что нашло отражение в вышедшем в 1913 году совместном труде "Значение психоанализа для гуманитарных наук", переведенного на французский язык как "Психоанализ и гуманитарные науки". Они также приняли участие в трех работах, осуществленных в этот период Фрейдом и не относящихся к области психологии и клинической практики. Речь идет о психоаналитической интерпретации литературного рассказа, изложенной в работе "Мания и сновидения в "Градиве" Йенсена" (опубликована в 1907 году); анализе фактов биографии художника и их связи с эстетическими формами в труде "Детское воспоминание Леонардо да Винчи" (1910) и гипотезе о происхождении общества, религии и культуры в монографии "Тотем и табу" (1913). В этих работах отражены три основных "поля деятельности" Фрейда, к которым мы обратимся ниже, но о которых необходимо упомянуть и здесь, в разделе о его жизни и трудах.

"Градива" - название новеллы датского писателя Вильгельма Йенсена, написанной в 1903 году. Фрейд по рекомендации Юнга прочел ее с большим удовольствием и был поражен аналогией между персонажами, ситуациями, взаимосвязями и его собственными психоаналитическими опытами. Молодой герой рассказа, археолог Ханольд находится под влиянием настоящего наваждения: он мечтает о помпейской девушке в виде муляжа из гипса по имени "Градива" - "движущаяся вперед"; его интерес фиксируется (в фетишистской манере) на движении ее ноги. Когда он приезжает в Помпеи, его бредовая фантазия переключается на молодую туристку, из плоти и крови, по имени Зоя Бертганг, которая вполне психоаналитически и в то же время грациозно и тактично, по-помпейски, выводит его из лабиринтов сновидений, заставляет почувствовать вкус к истинной, "солнечной" реальности...

Это лишь изложение сюжета простого и увлекательного рассказа, написанного легко, прозрачно, точно сотканного из обилия разнообразных картин, персонажей, действий и значений, через которые легко скользит анализ Фрейда, подобно ловкой ящерице из новеллы, которая проскальзывает между лавовыми плитами погребенного города. Фрейд пытается проследить все блуждания и маниакальные идеи персонажей, отразить мифологическую сторону рассказа, дать почувствовать читателю колорит залитых солнцем Помпеев.

Написанная в период летних каникул 1906 года, в "солнечные дни", по выражению Фрейда, "Мания и сновидения...", такая же короткая, как и "Градива", представляет собой столь редкое у Фрейда "солнечное" произведение, отражающее увлечение автора Италией и археологией, а также солнце, столь ярко присутствующее в рассказе самого Йенсена.

Когда в 1907 году книжка вышла, Фрейд отправляет один экземпляр Йенсену, который хотя и написал в своем ответе, что не знаком с работами Фрейда и психоанализом, но признал соответствие данной интерпретации психологическому замыслу своей новеллы. Ознакомившись с другими работами датского писателя, Фрейд высказывает перед членами Венского общества гипотезу о сильном либидном влечении писателя в детстве к сестре или близкой родственнице. Она страдала серьезным физическим недостатком, возможно, если буквально воспринять данную в рассказе идеализированную картину, была хромоножкой и рано умерла, что наложило на психику писателя трагический отпечаток. На сообщенные ему комментарии его биографии Йенсен ответил, что у него никогда не было сестры, но, отмечает Джонс, "он написал, что предметом его первого увлечения была девочка, которая выросла вместе с ним и умерла от туберкулеза в возрасте 18 лет. Много лет спустя он вновь был увлечен другой девушкой, напомнившей ему первую, которая также внезапно умерла. Таким образом, - заключает Джонс, - по крайней мере часть гипотезы Фрейда, возможно, самая главная, оказалась верной".

Знаменитая улыбка Джоконды не оставила Фрейда равнодушным. Но еще более таинственной и возвышенной показалась ему улыбка на картине в Лувре, изображающей святую Анну, Мадонну и ребенка-Иисуса. Он задает себе вопрос о причинах удивительного постоянства формы, выражающей у художника идею бесконечной нежности и острого материнского счастья. Название работы Фрейда - "Детское воспоминание Леонардо да Винчи". Вот единственное "воспоминание детства", которое художник счел нужным поместить среди своих научных записей: "Когда я еще лежал в колыбели, ко мне спустился гриф, своим хвостом раздвинул мой рот и несколько раз ударил им по губам".

Отталкиваясь от этих озадачивающих воспоминаний первых лет Леонардо, Фрейд приходит к образу Матери, черты которой -восстанавливаются благодаря символическому Грифу - отголоску египетской мифологии. Изображение Грифа, которое многие исследователи обнаруживают на картине "Святая Анна..." в сочетании линий, через агрессивно-либидное действие хвостом, наводит на мысль о гомосексуальных склонностях художника. Здесь Фрейд применяет неукоснительный методический принцип: "Если целью биографического эссе является проникновение в глубины психической жизни героя, нельзя... обходить молчанием сексуальную жизнь субъекта". Фрейд говорит лишь о "психической жизни", а не о работе, искусстве, стиле, которые остаются как бы за пределами психоаналитического толкования, но это не исключает внимательного анализа используемых форм и пластических решений.

Что отличает Леонардо, указывает Фрейд, так это "слабое проявление половой жизни, которая ограничивается гомосексуальностью, если можно так выразиться, платонического характера". Благодаря удивительной способности художника к сублимации, либидо переходит из области сексуального в более "возвышенную" область сознания, воплощается в жажду познания, в ненасытное желание исследовать и постигать, в страстную любознательность. Образ Матери, воплощающий в его живописи бесконечное милосердие и добро, проецируется на всю Природу, сливается с ней. Природа во всем своем размахе, со своими тайнами и секретами предстает как объект наивысшего желания, который вызывает у художника, инженера и мыслителя различные действия, призванные постичь ее и овладеть ею - через создание эстетических композиций, механизмов, научных приборов, интеллектуальных построений...

Дерзость Фрейда, связавшего высокие проявления человеческой культуры, к которым относятся творения Леонардо да Винчи, его личность, с половой фригидностью и гомосексуальными мотивациями, не могла не скандализировать "враждебное большинство", несколькими годами раньше шокированное "Тремя очерками по теории сексуальности". "Со времен маленького Ганса... не было ничего более шокирующего", - пишет Ференци, ожидавший самого худшего. Левенфельд отмечает "ужас", который вызвала книга у "благонамеренных буржуа". Однако сам Фрейд утверждает, что "громы и молнии против Леонардо" ему безразличны, поскольку книга ему "очень нравится". Он доверительно сообщает Ференци, что "это единственная стоящая вещь" из всего им написанного. Видимо, в глубине своей души Фрейд чувствует отголосок той жажды знания, той тяги к исследованию, которые он выявил в душе и произведениях Леонардо.

Правда, вскоре он скажет о книге "Тотем и табу", вышедшей в 1913 году, что это тоже "лучшая вещь", которую он когда-либо написал. Он начал осторожно, пытаясь лишь "слегка наметить" связь с огромной областью мифологии и религии, в которую Юнг блестяще вторгся своей работой "Метаморфозы и символы либидо", опубликованной в 1912 году, то есть, когда Фрейд только еще трудился над "Тотемом...". Но работа вскоре невероятно разрослась. "Мне пришлось, в моем возрасте, - пишет Фрейд, - жениться на новой женщине!" Он просмотрел огромное количество антропологической литературы: Фрезер, Тейлор, Кроулей, Маретт, Бурк, Хартленд, Робертсон Смит... "Я полностью поглощен Тотемом и Табу", - пишет он Ференци. Постепенно его охватывает все большая экзальтация. "Я пишу сейчас "Тотем", - сообщает он Джонсу, - с чувством, что это будет моим самым важным, моим лучшим и, может быть, последним трудом". Когда работа закончена, он заявляет Ференци: "Со времен "Науки о сновидениях", я не работал с такой убежденностью и радостью".

Этнографические описания тотемизма и экзогамии, ритуалы религиозной жертвы и тотемической трапезы, механизм возникновения "всепобеждающей мысли" у больного неврозом, зоофобии и зоофилии у детей и особенно у Арпада, маленького человека-петуха, установившего настоящий "тотемический культ" в своем курятнике, сексуальные нравы животных, особенно антропоидных обезьян, описанные Аткинсоном и Дарвином, - все это, искусно связанное, собранное, приведенное в движение, подводит к главной гипотезе о первобытной Орде и Убийстве Отца.

Опираясь на дарвиновскую теорию, Фрейд в качестве постулата принимает такое "первобытное состояние общества": "Жестокий, ревнивый отец оставляет при себе всех самок и изгоняет сыновей по мере того, как они подрастают". Этого первичного Деспота, который устанавливает в дикой Орде свой Закон, основанный на Страхе, свергают в результате путча. Фрейд так описывает его: "В один прекрасный день изгнанные братья объединились, убили и съели отца, что положило конец существованию отцовской орды. Объединившись, они стали способны осуществить то, чего не смог бы сделать каждый в отдельности. Возможно, новый шаг в цивилизации, изобретение нового оружия внушили им чувство превосходства. Они съели труп отца - и в этом нет ничего удивительного, если учитывать, что речь идет о примитивных каннибалах. Жестокий предок был, несомненно, той моделью, к которой стремился и которой опасался каждый из членов этой ассоциации братьев. Через акт поглощения они реализовали свою идентификацию с ним. каждый получил часть его силы. Тотемическая трапеза, которая, вероятно, является первым праздником человечества, служит повторением и празднованием этого незабываемого и преступного акта, положившего начало таким вещам, как общественные организации, ограничения морали, религии".

Эта удивительная картина, рисующая момент образования человечества, сопровождается разнообразными деталями, которые уточняют и поясняют ее и к которым мы еще вернемся: клан братьев, чувство вины и т.д. Важно подчеркнуть, что Фрейд устанавливает тесную связь между такими антропологическими понятиями, как Деспот, Орда и Первоначальное Убийство, формами тотемизма и экзогамии и основами эдипова комплекса, так что даже невозможно определить, внедрилось ли доисторическое событие в основу психики или же структура психики выразилась в событии. Во всяком случае, можно сказать, что эдилов комплекс является неким первичным образованием: "Мы находим в эдиповом комплексе, - пишет Фрейд, - начала одновременно религии, морали, общества, искусства, и это прекрасно согласуется с данными психоанализа, который видит в этом комплексе основу всех неврозов".

Еще до того, как на книгу посыпались критические замечания этнологов и антропологов, увидевших в ней незаконное и полное фантазий вмешательство в область их деятельности, тотемический образ мышления, описанный Фрейдом, получил неожиданное воплощение: "30 июня 1913 года, - вспоминает Джонс, - мы праздновали это событие, давая в честь Фрейда обед в ресторане на Константинхюгель, который рассматривали, как тотемическую трапезу". И, как будто египетский дух постоянно присутствовал во всех ключевых моментах его существования, Фрейд получил от своего бывшего больного в подарок египетскую фигурку, которую он поставил на свой письменный стол - подобно тотему.

Август 1914 года. Фрейд находится в Карлсбаде, где его застает сообщение о начале войны, но оно не вызывает у него особой реакции, которая, как говорится, соответствовала бы важности события. Письмо Абрахаму 26 августа начинается следующей весьма эгоцентрической фразой: "Одновременно с объявлением войны, нарушившим мир в нашем городке, я получил ваше письмо, которое принесло мне, наконец, утешение". Это утешение, как мы догадываемся, связано с избавлением от Юнга и его "приспешников". А в это время разворачивается длинная вереница ужасов, убийств, позора, названная историками Первой мировой войной, о которой Ромен Роллан с удивительной страстью поведал в документальной книге "Журнал военных лет" (19141919).

В течение всех этих событий, резко нарушивших ход истории современного общества, Фрейд, по-видимому, был больше озабочен проблемами психоаналитического "дела", что, однако, не помешало ему через месяц после начала военных действий опубликовать в журнале "Имаго" свои размышления "Современный взгляд на войну и смерть". В процессе редактирования он показывал их Абрахаму, называя "болтовней на актуальную тему... с целью удовлетворения патриотических чувств издателя".

Действительно, говоря о "разочарованиях", вызванных войной, Фрейд делает обобщения, которые можно отнести к достаточно неопределенному разряду "гуманистических". Он энергично обличает находящееся в состоянии войны государство, позволяющее себе несправедливости и жестокости, малейшая из которых обесчестила бы человека", цивилизацию, основанную на "лжи", эффект массы, проявляющийся в том, "что достаточно большому числу, миллионам людей соединиться, чтобы все моральные устои личностей, его составляющих, тут же исчезли, и на их месте остались лишь физические влечения, наиболее примитивные, древние и жестокие". Но он продолжает надеяться, что "логическое ослепление, в которое эта война повергла действительно лучших наших сограждан... лишь вторичное явление, следствие аффективного возбуждения" и что эволюция продолжит "свое движение вперед", если будет "немного больше открытости и искренности в отношениях между людьми...".

Вторая часть "Современного взгляда..." касается проблемы смерти, здесь формулируется вопрос, который призван сыграть важнейшую роль в ближайших трудах Фрейда. Возвращаясь к мысли о том, "что в глубине никто не верит в собственную смерть", "что в подсознании каждого живет вера в собственное бессмертие", и показывая, насколько для современного человека характерно отворачиваться от смерти и набрасывать на нее "покров молчания", Фрейд пишет о необходимости "нового отношения... к смерти". Он задает такой вопрос: "Не лучше ли нам придавать смерти в жизни и наших мыслях место, которое ей соответствует, и уделять больше внимания нашему бессознательному отношению к смерти, которое мы обычно старательно подавляем?" Суть этого нового отношения выражается формулировкой, в которой Фрейд перефразирует старую пословицу: "vis расеm, para bellum" - "хочешь мира, готовься к войне", которая в условиях того времени приобретала особую окраску: "Будет время-сказать: если хочешь выносить жизнь, будь готов принять смерть". Слишком развернутый перевод, данный Фрейдом своей формулировке, приглушает резкость и лапидарность ее звучания в этическом, стоическом плане: если хочешь жизни - готовь смерть, или, в еще более сжатом, рискованном и грозном виде: если хочешь жить - умри.

Выступая против иллюзии бессмертия, которая таится в глубине подсознания, Фрейд, этот упрямый охотник за иллюзиями, готовится - "para" - вытеснить прячущуюся за ней мысль о могуществе смерти, вынести ее на свет, подвергнуть анализу, и - как же он может иначе? - свести ее, соединить, спарить с мыслью о "жизни", вывести из нее понятие "влечение к смерти". Именно термин "влечение", с его энергетической нагрузкой, жизненными связями, особой функцией в логическом аппарате учения Фрейда является новым определяющим фактором. "Если хочешь жить", то есть нести и реализовывать в себе самую сильную, жизненную, эротическую энергию, - "умри!": это требование носит резкий характер, но действие его как бы отсрочено. Речь идет не о том, чтобы сразу умереть, пассивно участвовать в детальном развитии событий, не быть предназначенным к смерти, согласно экзистенциалистскому принципу, не нести смерть окружающему миру или кому-то другому, но содействовать развитию смерти в себе, заставлять его длиться, сделать его продолжительным, придать ему всю свою импульсную энергию, являющуюся ядром, основой психической деятельности и жестко связанную через выражение "хочешь" - отголосок шопенгауэровского хотения, возбуждающего мысль Фрейда, - с жизненной энергией. Речь идет, как это сформулировано в работе "Между сновидением и болью", вышедшей из-под пера Ж.-Б. Понталиса, о настоящей "работе смерти".

В центральной работе этого периода - "По ту сторону принципа удовольствия", опубликованной в 1920 году, Фрейд продолжал шокировать тех, кто в доме повешенного боится говорить о веревке. Можно долго изучать эту тему по значительной книге Макса Шура, вышедшей на французском под названием "Смерть в жизни Фрейда". Лежит ли в истоке этой работы смерть второй жены Якоба Фрейда, Ревекки, вызвавшая круговорот памяти и боли? Известно, во всяком случае, как подействовала на полуторагодовалого Зигмунда смерть брата Юлиуса, которому было лишь несколько месяцев, сколько образов, действий, движений мысли она породила. Смерть отца в октябре 1896 года тесно связалась с работой Фрейда над темой сновидений, как он отмечает в предисловии к "Толкованию сновидений". Неоднократно он сам устанавливает для себя сроки жизни, пользуясь расчетами периодичности своего друга Флиесса; какое облегчение он испытал, коща пересек рубеж пятидесяти одного года, отвечающего сумме двух главных периодов, мужского и женского: 23+28! Нет возможности описать все отражения смерти s огромном количестве образов, населяющих сновидения Фрейда...

Но вот с началом войны, давшей почувствовать дыхание смерти так близко, и вследствие внутренней динамики развития исследований Фрейда, фигура смерти выступила перед ним с особой значительностью, как бы требуя, чтобы он обратил к ней свой взор, слился с ней, вписал ее в свое существо и в существо своей работы. Он отмечает в письме от 1 августа 1919 года к Лу Андреа-Саломе, узнав о самоубийстве Виктора Таска, долгое время бывшего близким другом Лу, а также независимым и блестящим учеником Фрейда: "Я выбрал сейчас в качестве пищи тему смерти". Эту мысль Понталис, размышляя "О работе смерти", особо подчеркивает, говоря, что "никто другой не был проникнут ею так, как Фрейд". Понятно, почему в нашем сознании столь тесно ассоциируются образы Фрейда и смерти: мы смотрим его глазами, старающимися пронзить изначальный мрак, неясность, окружающие эту тему, тему, которую человечество всегда старалось приукрасить своими жалкими кружевами.

Подчеркнем эту особую связь, обратившись к словам поэта, подобно тому, как это обычно делает сам Фрейд. Достаточно услышать первую строфу, даже первые строки, темные и прозрачные, поэмы Чезаре Павезе: "Придет смерть, и у нее будут тми глаза, эта смерть, что нас сопровождает с утра до вечера..."

Фрейд мог бы принять на свой счет слова итальянского поэта. Его дерзкое сближение со смертью не является, хотя он сам часто об этом говорил, чисто умозрительной гипотезой, интеллектуальной потребностью создать новую структуру в игре концепций. В его основе - открытая, постоянно кровоточащая и причиняющая боль рана, а в описываемый период эта боль, по выражению Понталиса, "давила очень тяжело".

Любимый брат Фрейда Эмануэль, с которым у него связаны воспоминания о счастливых днях детства, проведенных во Фрейберге, умирает в ноябре 1914 года это большое горе для Зигмунда. Заболев гриппом, в возрасте двадцати семи лет умирает вторая дочь Фрейда, София Фрейд-Хальберштад, 22 июня 1920 года, через несколько месяцев после тяжело переживаемой Фрейдом смерти мецената психоанализа Антона фон Фрейнда. После Софии осталось два сына, младший из которых, Гейнц в 1923 году в четыре с половиной года умирает от туберкулеза. Об этом "очаровательном маленьком человечке", радости всей семьи Фрейд говорил, что "никогда так не любил ни одно человеческое существо". "Я очень тяжело переношу эту потерю, - пишет он Кате и Лайошу Леви, - думаю, что никогда не испытывал подобного горя". "Это был первый случай в жизни, когда Фрейда видели плачущим", - отмечает Джонс, приводя свидетельство Роберта Холлитшера. В июне 1925 года умирает Иозеф Брейер, благородный и преданный друг, защитник и полный скромности коллега по первым психологическим работам; Фрейд пишет некролог для журнала, с проникновенными словами обращается к семье. За тем, что он в письме к Абрахаму называет "тяжелыми и фатальными отношениями с Брейером", стоит глубокая, не ослабевшая в течение долгого периода разрыва 1894-1895 годов привязанность к этому человеку, которому он без колебаний приписал, начиная свой цикл лекций в США в 1909 году, открытие психоанализа; это выражение, правда, на наш взгляд, идет скорее от эмоций, чем от рассудка. 25 декабря 1925 года умирает Карл Абрахам, верный и независимый ученик, друг, лишенный лести, настоящая психоаналитическая совесть Фрейда. Он даже порой вызывал раздражение последнего, который однажды бросил: "Но хоть что-нибудь вы делаете без вашей добросовестности? "...

Подходя в мае 1926 года к своему семидесятилетию, Фрейд обременен тяжелым грузом потерь; он движется вперед, сопровождаемый чередой глаз, которые продолжают жить в нем, переходят, вероятно, в его взгляд, в котором сквозит теперь острый и беспокойный знак вопроса, сопровождаемый новым проявлением смерти, поселившейся и в его плоти: в апреле 1923 года он перенес первую операцию в связи с раком челюсти, развитие которого знаменует собой последнюю часть его жизни.

Фрейд-австриец в условиях войны

Джонс, как биограф, не мог не отметить с явным удивлением "неожиданного" поведения Фрейда при известии об объявлении войны: этот "ученый-пацифист 58 лет", которого, как полагали, должно "ужаснуть" подобное трагическое событие, проявил, напротив, "некий юношеский энтузиазм". В уже упомянутом письме к Абрахаму, где с сомнительной уместностью высказано "облегчение" в связи с уходом Юнга, Фрейд замечает: "Возможно, впервые за последние тридцать лет я чувствую себя австрийцем", а в беседе с Ференци он в шутку доверительно сообщает, что "посвятил все свое либидо Австро-Венгрии". Его суждения о войне больше напоминают разговоры в Торговом кафе, чем среды на Берггассе, 19: "Моральный дух повсюду превосходен", "наши славные победы" стимулируют производительность труда, он "полон радости в связи с заключением Тройственного союза". Будучи в Гамбурге у Софии и Макса Хальберштад, он замечает: "Впервые я здесь не чувствую себя в чужом городе", говорит об успехе "нашего" займа, шансах "нашей" победы, о том, что, разбив русских в Галиции, "Германия спасла нас"...

Как же Фрейд смог с такой быстротой и увлеченностью последовать за "большинством", принять тот стиль "священного союза", который столь опустошительно подействовал на людей, в том числе и на интеллектуалов, распространяя глупость, бесхарактерность и жестокость? Как он оказался неспособен соблюдать критическую дистанцию относительно события и подвергать его своему непременному анализу, к которому он был готов как никто другой? Вероятно, на мысль Фрейда подействовали мощные и страшные механизмы массового брожения, вследствие которых она, если пользоваться выразительным школьным термином, "защитилась" на политике.

Ура-патриотическое горение Фрейда продолжается недолго; вскоре он вновь возвращается к работе, пишет статьи и эссе, многие из которых войдут в его "Метапсихологию". Он сталкивается с серьезными профессиональными и материальными трудностями: клиентов мало, порой его кабинет совсем пуст, встали проблемы здоровья и беспокойства за своих близких. Сын Мартин добровольцем уходит на восточный фронт, надеясь, как он шутил, попасть в Россию, куда въезд евреям из-за границы "без перемены религии" был запрещен. Эрнст, мобилизованный, отправлен в Италию, а Оливье, приписанный к инженерным войскам, строит туннели и мосты. Ученики и сотрудники - Абрахам, ференци, Шах, Ранк и другие, также мобилизованные, разъехались в разные места, главным образом для медицинской службы. Это служит для Фрейда поводом возобновить и упрочить связи с другими учениками, в частности, с Лу Андреа-Саломе, которая слушала его лекции в 1912-1913 годах. "У вас найдется для меня ободряющее слово?", - спрашивает он, давая начало обмену письмами, столь важному в период войны, с женщиной редких интеллектуальных и человеческих достоинств, которую он характеризовал, как "в высшей степени понимающую" психоанализ, и к которой до конца оставался очень привязан. Джонс, по-видимому, хочет принизить Лу Андреа-Саломе, приписывая ей главным образом "выдающееся чутье в охоте на великих людей", поскольку ей удалось завязать дружеские или более тесные отношения с Ницше, Райнером-Марией Рильке (он побывал у Фрейда в декабре 1915 года), Роденом, Стриндбергом, Толстым и другими.

В мае 1917 года Георг Гроддек, врач из Баден-Бадена, направляет Фрейду восхищенное письмо, положившее начало оригинальной переписке и новой дружбе Фрейда, который назвал Гроддека "замечательным аналитиком, сумевшим схватить суть предмета и больше никогда ее не упускать". "Мистические" наклонности, за которые Фрейд иногда упрекал Гроддека, не мешали ему питать слабость к тому, кого он называл "стихийным психоаналитиком", и чей мистический склад ума заставляет подозревать наличие у самого Фрейда большего мистицизма, чем можно было предположить. Какую более достойную честь мог оказать Фрейд Гроддеку, как ни заимствовав у него понятие и принцип "Этого" и сделав его важной составной частью своей системы? На следующий год Фрейду довелось лечить богатого пивовара из Будапешта - Антона фон Фрейнда, в связи с неврозом, развившимся после удаления опухоли. Доктор философии, фон Фрейнд живо заинтересовался психоанализом, и между ним и Фрейдом завязалась крепкая дружба, оказавшаяся особенно ценной в период трудностей, возникших в конце войны и первое послевоенное время: он сделал очень крупное пожертвование Международной психоаналитической ассоциации для основания издательства, которое открылось в январе 1919 года. Это было Международное психоаналитическое издательство, которое стало отныне печатать важнейшие труды по психоанализу.

В сложной ситуации, сложившейся для Фрейда в 1917-1918 годах, когца заметно ощущались нехватка продовольствия и холод ("жизнь слишком большой тяжестью навалилась на мои плечи, - пишет он Абрахаму 20 мая 1917 года, - мне кажется, я уже отжил свое", а год спустя говорит о своей "бессильной горечи"), свет надежды приходит из Будапешта: венгры с удивительным энтузиазмом организовали пятый Международный психоаналитический конгресс, собравший 28-29 сентября 1918 года в Венгерской академии наук 42 участника. В первый и единственный раз, если не считать Анны Фрейд, которая сама была психоаналитиком, на нем присутствовали члены семьи Фрейда - жена Марта и сын Эрнст. Но особенно важным для конгресса было присутствие представителей правительств Германии, Австрии и Венгрии, которые были озабочены развитием неврозов, связанных с войной, и предполагали открыть психоаналитические клиники. Муниципалитет оказал участникам конгресса горячий прием, и в этой атмосфере эйфории Фрейд видит уже, как Будапешт постепенно теснит Вену, становясь источником психоаналитической деятельности. "Я - в ликовании", - пишет он несколько дней спустя Ференци, который был избран президентом Международной ассоциации, и одновременно заявляет Абрахаму: "Можно предвидеть, что Будапешт отныне станет центром нашего движения".

Это происходит на фоне упадка основного центра, но для Фрейда главное - сохранить активность психоаналитического движения. "Мы рады возможности трудиться в нашем тайном саду" (в тексте - по-французски), - пишет он Карлу Абрахаму 5 февраля 1919 года, в период "собачьего холода" той ужасной зимы, и добавляет такую примету времени: "Недавно ко мне пришел один американец из штаба Вильсона. Он принес две корзины провизии и обменял их на экземпляры "Лекций" и "Обыденной жизни".

Благодаря инициативе голландских психоаналитиков шестой Международный психоаналитический конгресс прошел в Гааге с 8 по 11 сентября 1920 года, собрав 62 участника. Он завершился, отмечает Джонс, "грандиозным банкетом, который на изголодавшихся участников из Центральной Европы произвел впечатление сказочного перенесения в Землю обетованную". В 1922 году, 25-27 сентября в Берлине состоялся седьмой Международный конгресс с 256 участниками, причем 112 из них принадлежали к Международной ассоциации. Высоким уровнем, качеством и числом докладов он свидетельствовал о замечательной жизненности психоаналитического движения, но это был последний конгресс, на котором присутствовал Фрейд. Заболев на пасху 1924 года гриппом, он, как и его дочь Анна, решил воздержаться от участия в конгрессе в Зальцбурге, состоявшемся 21-23 апреля. Однако к 14 мая он почувствовал себя в достаточно хорошей форме, чтобы принять Ромена Роллана, приехавшего к нему в сопровождении Стефана Цвейга.

В сентябре 1925 года в Гамбурге в отсутствие Фрейда проходит девятый Международный конгресс, атмосфера которого осложняется расхождением с Ранком. Фрейд надеялся, что в связи с конгрессом Ранк вернется в психоаналитическое движение, из которого он вышел, изложив свою позицию в книге "Травматизм при рождении", опубликованной в 1924 году. Длительное пребывание в Соединенных Штатах (с апреля 1924 по май 1925 года), видимо, сыграло решающую роль в его окончательном отдалении. "Я вовсе не сержусь на поведение Ранка, - объявляет Фрейд - Оставим его в его заблуждении и попытке быть оригинальным".

Отто Ранк сразу же занял особое место в психоаналитическом движении благодаря широте и разнообразию интересов, терпимости и активности, с которыми он занимался своими обязанностями на ниве издательской и секретарской деятельности, но также и вследствие обилия и плодотворности высказываемых догадок и теорий. Он был, несомненно, наиболее преданным и ценным борцом за психоаналитическое.

Между метапсихологией и техникой

В самом начале Первая мировая война дала Фрейду небольшое преимущество: у него, наконец, как пишет Абрахам, появилось время для "давно желанного досуга". Однако вместо того, чтобы "заняться чем-либо дельным", он предался составлению описей, навел порядок в своей коллекции предметов искусства и археологических находок, составил список ценностей. Отто Ранк, в свою очередь, привел в порядок его библиотеку и составил ее каталог. Примечательно, что страсть к организации коснулась и области интеллектуальных занятий; Фрейд почувствовал необходимость подвести итоги своих теоретических разработок и исследований под знаменем метапсихологии.

Чтобы понять этот термин, созвучный "метафизике", обратимся к словам самого Фрейда. В письме Вильгельму Флиессу от 2 апреля 1896 года он поясняет использованную аллюзию "несколько метапсихологических вопросов" таким признанием: "В годы юности я стремился лишь к философским знаниям".

Действительно, в 1915 году, после двадцати лет фундаментальных открытий и развития основ психоанализа философские устремления Фрейда направились в новое русло: нужно было вырваться из более чем освоенной области описательной психологии, царства накопления фактов и концептуально, теоретически осмыслить их, охватить, понять, подвергнуть структурному анализу описательные данные. Фрейд ясно обозначает свои планы в предисловии к "Метапсихологии", заявляя, что серия работ, которую он собирается опубликовать под названием "Введение в метапсихологию", "предполагает уточнить и углубить теоретические положения, на которых базируется система психоанализа".

Фрейд намечает написать двенадцать статей, каждая из которых будет посвящена ключевому понятию психоанализа. С удивительной быстротой, с марта по май 1915 года, он пишет пять из них, составивших сборник "Метапсихология". Семь других, в которых он предполагал осветить определения сознания, тревоги, истерии, невроза навязчивых состояний, переходного невроза и, вероятно, сублимации и переноса, не сохранились. Как полагают, они были уничтожены Фрейдом. Этот странный поступок, согласно Джонсу, объясняется желанием Фрейда завершить определенный этап. Джонс вспоминает, что в это же время Фрейд решил положить конец своим лекциям в университете, и заключает: "Он, по-видимому, хотел покончить со всем сразу".

В отличие от несколько упрощенной интерпретации Джонса, мы полагаем, что именно потому, что эти статьи "представляли конец определенного этапа", Фрейд должен был их опубликовать. Обычно он был не прочь отметить конец некоторого периода итоговой статьей, повторяющей основные идеи; так, в 1913 и 1914 годах появляются, работы "Интерес психоанализа", опубликованная в итальянском журнале "Наука", и "Вклад в историю психоаналитического движения", в 1925 - "Моя жизнь и психоанализ", в 1938 - "Краткий курс психоанализа"... Помимо критического отношения к некоторым статьям, которые он мог считать повторяющими уже известные веши, (например, статьи об истерии или неврозах навязчивых состояний), или касающимися слабо изученных вопросов - сублимации и сознания, здесь, вероятно, сыграло роль более глубокое чувство, связанное с суеверным восприятием связи времен и чисел. Опубликовать законченную систему из двенадцати статей, порожденных им, подобно тому, как патриархом Иаковом были порождены двенадцать колен израилевых, - не значило ли это признать, что его дело завершено, что сам он "кончился"? Против этого Фрейд решительно восстал! И он принес жертву: из завещательных двенадцати семь статей были с легкостью отброшены, магически открыв путь в будущее, а оперевшись на оставшиеся пять, как на покровительственную Руку, Фрейд мог снова двигаться вперед, что и не преминул сделать...

Пять эссе, составляющих "Метапсихологию", касаются, как отмечает Фрейд в предисловии, "фундаментальных положений" молодой психоаналитической науки. К ним у нас будет возможность вернуться ниже, обратим лишь внимание на некоторые понятия, используемые в этих чрезвычайно насыщенных статьях. "Влечения и судьба влечений" характеризует то, что, без сомнения, является основополагающим понятием фрейдовской мысли: влечение (Автор использует французский термин la pulsion (импульс, толчок)). Этот термин используется для передачи немецкого термина Trieb (влечение, побуждение, стремление) как более подходящий для психологической цели, чем слово "инстинкт", имеющее биологическую окраску. Подчеркивая тесную связь влечения с "телесным", с "внутренними побуждениями организма", Фрейд определяет "понятие "влечения"... как лежащее на границе между психическим и соматическим" - замечательное определение, которое отсылает нас к абстрактной области "теоретических гипотез", поскольку нет ничего более неясного и проблематичного, чем понятие "границы между" психическим и соматическим, в котором погибли многие философские и психологические начинания, но одновременно вводит нас в это "между", быть может, трудно вообразимое, с которым человек сталкивается в своей жизни ежеминутно. В статье Фрейд устанавливает различие между "влечениями своего я", касающимися самосохранения, и "сексуальными влечениями", которое несколько смягчено представлением о том, что влечения своего "я" подкрепляют сексуальные. Фрейд приписывает судьбе влечений четыре возможных исхода: "Обращение в свою противоположность, возврат на саму личность, торможение и сублимация".

"Торможение" составило предмет второй статьи, что свидетельствует о важной роли этого положения в аналитической теории. Суть его выражается в следующем: "стремление к отступлению лишь частично контролируется сознанием", что предполагает различие между сознательным и бессознательным, а поскольку "торможение и бессознательное связаны между собой в значительной степени", то требуется углубленное и систематическое изучение бессознательного. Эта задача ставится в третьем эссе, самом длинном и методически построенном, под названием "Бессознательное". Показав правомочность и необходимость этого понятия, определив глобальное различие двух основных частей психики - сознательного и бессознательного, между которыми можно провести достаточно условную границу, Фрейд подходит к определению, что же такое метапсихологическое: "Я предлагаю называть метапсихологическим такое описание, в котором удается достичь характеристики психического процесса в динамическом, топическом и экономическом аспектах". Под динамическим аспектом он понимает принцип, заложенный в его психологии, согласно которому она в первую очередь обращается к описанию взаимодействия и противоборства различных влечений; под топическим - систему психики, включающую сознательное и бессознательное, в которой находят отражение все психические процессы; под экономическим - циркуляцию и распределение "количеств" психической энергии.

Можно заметить, что это важное определение "метапсихологического" как исчерпывающего описания психического явления не полностью совпадает с проектом создания "метапсихологии", под которой понималось углубленное изложение "теоретических гипотез", фундаментальных принципов, лежащих в основе "системы". В первом случае теория является логическим завершением скрупулезного до одержимости накопления фактов, во втором - выступает в качестве аксиоматического метода, служащего для лучшего понимания и рациональной организации результатов наблюдений.

В двух последних статьях "Метапсихологическое дополнение к теории сновидений" и "Скорбь и меланхолия" Фрейд обращается к проблеме столкновения процессов "нормальных" (сновидения, скорбь) и процессов "патологических" (невроз, шизофрения, меланхолическая депрессия). В конце первой из них он дает существенное "топическое определение процесса торможения", важное "для нашего понимания механизма нарушений": "В сновидении отмена побуждения (либидо, интереса) охватывает все системы, при неврозах переноса перестают действовать побуждения, касающиеся области до-сознательного, при шизофрении - бессознательного, при amentia (слабоумии) - сознательного". Анализируя затем с удивительной тонкостью и проницательностью то, что он называет "работой скорби", Фрейд не только выявляет главный и постоянно действующий психический механизм, вызывающий последовательное ослабление побуждений в ответ на утрату какого-то предмета или объекта, но и подвергает психоаналитическому исследованию таинственную и сложную область социальной жизни, охватывающую траурные церемонии и ритуалы, связанные со смертью.

В данной части нашего исследования - в соответствии с метапсихологическими размышлениями Фрейда и с целью осветить особенности движения его мысли - нам кажется уместным вспомнить о постоянной работе по освещению различных проблем и выработке технических методов, которую Фрейд проводил на разных этапах своей деятельности. Для удобства обратимся к статьям, написанным с 1904 по 1918 годы и объединенным под заглавием "Техника психоанализа". Написанные в большинстве случаев с целью помочь психоаналитику в его терапевтической деятельности, они позволяют обобщенно охватить различные проблемы, возникающие в процессе "курса лечения".

Задачей двух статей 1904 года - "Психоаналитический метод Фрейда" и "О психотерапии" - было определение особенностей психоаналитического метода и его отличия от "метода катарсиса" Брейера, который искал облегчения болезни в воспоминаниях и рассказах о травмирующих событиях и гипнотическом внушении, действуя подобно живописи, как ее характеризовал Леонардо да Винчи, "via di porre" - наложением слоев на основу, в то время как психоаналитический метод больше напоминает работу скульптора, действующего "via di levare", то есть удаляя лишнее.

"Будущие перспективы аналитической терапии", статья, написанная в 1910 году и обращенная к участникам второго Международного психоаналитического конгресса в Нюрнберге, привлекает внимание к "процессу обратного воздействия, который наблюдается у врача в результате влияния пациента на подсознание своего аналитика". Фрейд подчеркивает важность работы по "самоанализу", которой обязан заниматься психоаналитик: "Аналитик может довести до конца свое лечение, - утверждает он, - лишь постольку, поскольку это позволяют ему сделать собственные комплексы и внутреннее сопротивление". Его позиция категорична: "Тот, кто не может заниматься подобным самоанализом, должен без колебаний отказаться от лечения больных аналитическим методом". Конечно, он не был уверен, что многие аналитики прислушались к этой рекомендации.

Работа 1910 года "К вопросу о так называемом "стихийном психоанализе" является призывом к занятию психоанализом по "строгим техническим правилам" и лишь теми, кто получил соответствующее образование. Фрейд с удивлением отмечает, что "по правде "стихийные" аналитики больше вредят психоаналитическому делу, чем своим больным", поскольку часто у последних общее улучшение наступает в итоге "само по себе".

В работе 1912 года "Руководство интерпретацией сновидений в психоанализе" Фрейд подчеркивает, что для аналитика существует опасность увлечься непрерывной интерпретацией постоянно обновляющегося материала сновидений. Чтобы избежать этого, "важно, - считает Фрейд, - чтобы аналитик в любой момент отдавал себе отчет в том, что занимает психику больного, какие комплексы и элементы внутреннего сопротивления присутствуют и какая осознанная реакция необходима, чтобы управлять его поведением".

Статья "Динамика переноса", написанная в 1912 году, исследует одну из важнейших, а может быть, и главную проблему терапевтического процесса. Пациент перемещает и проецирует на аналитика побуждения своего либидо, устанавливает с ним отношения, связанные с переносом, которые в ходе лечения должны разрешиться. В противном случае, подчеркивает Фрейд, "самое большое противодействие лечению начинает оказывать именно перенос, который обычно должен рассматриваться как средство успешного лечения". Постоянной задачей Фрейда будет попытка снять эту "существенную методологическую помеху психоанализа". В то время как пациент пытается перенести свои бессознательные эмоции на современную реальность, "игнорируя время и подчиняясь власти бессознательных галлюцинаций", "врач старается заставить его направить свои эмоции на лечение, на анализ истории жизни, подчинить их разуму и оценивать в соответствии с их реальной психической значимостью". Таким образом, фигура врача, через имаго, которым его наделяет пациент, должна обрести свои реальные пропорции. "Эта борьба врача и пациента, - заключает Фрейд, - интеллекта и инстинктивных сил, здравых суждений и необходимости разгрузки проявляется почти исключительно в явлениях переноса. Именно в этой области необходимо одержать победу, результатом которой станет излечение невроза".

В "Советах врачам по аналитическому лечению", вышедших также в 1912 году, Фрейд обсуждает очень конкретный вопрос "усилий памяти", необходимых аналитику, занимающемуся одновременно несколькими больными - шестью, восемью или более - со всем обилием возникающего материала. Здесь Фрейд выдвигает положение о "скользящем" внимании, как он его называет, заключающееся в том, что врач просто внимательно выслушивает все, что говорит пациент, не пытаясь осуществлять отбор, который должен произойти сам по себе. Фрейд формулирует правило: "Нужно избегать какого-либо внешнего влияния на свою способность к наблюдению и полностью довериться своей "бессознательной памяти", то есть, попросту говоря, слушать, не заботясь о том, удастся ли что-нибудь запомнить". Практикующего врача подстерегает по крайней мере три вида тщеславия: "научное", которое заставляет проводить лечение, имея в виду перспективу научных работ и публикаций (досадное смешение жанров, как оценивает его Фрейд); "терапевтическое", побуждающее к поспешности, и "исследовательское", приводящее к попыткам вмешаться в процесс сублимации и постараться его направить. Напоминая "главное психоаналитическое правило", предписывающее подвергающемуся психоанализу "рассказывать все, что приходит ему в голову", Фрейд устанавливает для врача "симметричное" правило: слушать все "с бесстрастностью телефонного аппарата", чтобы могло происходить непосредственное взаимодействие бессознательного с бессознательным.

В ранних работах Фрейд дает несколько рекомендаций по "выбору больных" пациентов, которым психоанализ может помочь наилучшим образом. Кроме исключения из практики психоаналитического лечения случаев "психозов, помешательств и глубоких депрессий", требовалось также, чтобы пациент не только имел некоторое состояние и был способен оплатить сеансы своего аналитика, но и обладал определенным уровнем, умом, был не слишком стар и имел "достаточно выраженный" характер. Эти требования, приобретая порой несколько карикатурный оттенок в социальном плане, заставили американцев с иронией говорить о синдроме YAVIS - название, образованное первыми буквами определений, которым должен соответствовать идеальный пациент: Young, Attractive, Verbal, Intelligent, Successful - молодой, привлекательный, словоохотливый, умный, энергичный.

Даже коща пациент хорошо "подобран", необходим испытательный срок "от одной до двух недель" перед принятием окончательного решения, как следует из статьи "Начало лечения", написанной в 1913 году. Возникают "два важных вопроса - времени и денег". Ритм предложенного Фрейдом курса лечения включает шесть сеансов в неделю по часу в день, которые должны неукоснительно соблюдаться. Перерывы, даже краткосрочные, по утверждению Фрейда, затрудняют дело; так, аналитик часто сталкивается с тем, что он называл "скорлупой понедельника" - усилением противодействия пациента после воскресенья, когда сеанса не было. Фрейд выступает против краткосрочного лечения; аналитический метод оперирует главным образом на уровне бессознательных процессов, медленных, порой даже вневременных, так что психоанализ по определению "всегда требует много времени"

Фрейд открыто обсуждает вопрос гонораров врача: для аналитика это средство существования; он должен требовать плату регулярно, в установленные дни и, если это возможно, достаточно часто. Примером, помимо других, служит Сергей Панкеев, Человек с волками, а отдельные замечания, сделанные во время переписки с Абрахамом, показывают, что Фрейд был сторонником высоких тарифов; его настойчивость характеризует такое замечание: "Вы не написали мне, - пишет он Абрахаму, - подумали ли Вы серьезно над увеличением своих тарифов. Я подозреваю, что это единственный пункт, по которому Вы отказываетесь - и совершенно напрасно - мне следовать!" Необходимо избегать бесплатного лечения не только потому, что оно уменьшает доходы психоаналитика (по подсчетам Фрейда, бесплатный курс двоих из восьми клиентов равносилен потерям в результате "серьезного несчастного случая"), но также в связи с тем, что оно вызывает "заметное усиление сопротивления". В этих условиях, достойных сожаления (но тут Фрейд ничего поделать не может), ясно, что "психоаналитическое лечение почти невозможно для людей бедных". В то же время представители средних классов могут вкладывать деньги в психоанализ: "Это будет стоящим делом" - из-за пользы, которую они при этом извлекут. "Ничто в жизни, - кстати напоминает Фрейд, - не стоит так дорого, как болезнь - и глупость!"

Вопрос денег в психоанализе встает с особой остротой благодаря его связи с "важными сексуальными факторами". Психоаналитик привык к тому, что "цивилизованные люди одинаково относятся к вопросу о деньгах и к проявлениям сексуальности - с теми же двуличием, показной добродетелью и лицемерием". Здесь, как и в других случаях, психоаналитик должен отличаться открытостью, стремлением к правде, искренностью и точностью. Обсуждая то, что он называет необычным для него термином "церемониал" сеанса, Фрейд описывает взаимное расположение пациента и аналитика: первый лежит на диване, а второй располагается за ним, "так, чтобы не быть в поле зрения". Это расположение, которое, как и вопрос гонораров, стало темой бесчисленных комментариев, Фрейд относит к части "личных мотивов": "Я не выношу, когда на меня смотрят по восемь часов в день (а то и больше)!"

При условии, что пациент, подчиняясь "главному психоаналитическому правилу", которое предписывает все рассказывать, предоставляет значительное обилие "материала", психоаналитик вынужден его интерпретировать - быстро и "с триумфальным видом". Поскольку, как считает Фрейд, поспешность вредит лечению, он советует аналитику определять первые проявления сопротивления и с помощью "понимания и симпатии" устанавливать отношения переноса, чтобы пациент привязался к проводящему сеанс и к процессу лечения. Таким образом, Фрейд вновь обращается к "самой сложной из всех" проблеме переноса и вернется к ней снова в таких статьях, как "Воспоминание, повторение и переработка" (1914) и "Наблюдения над любовью переноса" (1915). В последней статье, где он вновь подчеркивает, что "единственные по-настоящему серьезные препятствия встречаются в области управления переносом", приводится наиболее типичный пример - пациентка "влюбляется в своего аналитика". Фрейд показывает, как эта "любовь переноса", если оставить ее свободно развиваться, влечет за собой хотя и скорый, но обманчивый прогресс. Пациентка достигает своей цели, обольщая аналитика, но тот вполне сознает, что происходит, подобно персонажу из приводимого Фрейдом анекдота: "Страховой агент, неверующий, тяжело болен, и члены семьи убеждают его принять святого отца, способного обратить его в веру перед кончиной. Беседа священника и умирающего продолжается очень долго, и все ожидающие в другой комнате полны надежды. Наконец, дверь открывается. Обратить в веру неверующего не удалось, но зато священник подписал страховое свидетельство"

Главная и подчас непреодолимая трудность процесса переноса связана, как подчеркивает Фрейд, с тем, что "удовлетворить потребность больной в любви столь же губительно и безрассудно, как и загасить ее". И поскольку аналитическое лечение "базируется на правдивости" ("этому оно обязано в значительной мере своим воспитательным воздействием и этической значимостью"), путь переноса узок и тернист, предполагает наличие многих редких качеств - ловкости, осторожноста, открытости, но также, не допуская при этом соскальзывания к любви обратного переноса, определенного любовного взаимопонимания, которое характеризуют нижеследующие строки Фрейда, на удивление лирические, заслуживающие продолжительного цитирования: "Несомненно, половая любовь играет в жизни огромную роль, и соединение в любовных радостях, психическое и физическое удовлетворение составляют одну из кульминационных точек наслаждения. За исключением некоторых ненормальных фанатиков, все люди знают это и строят свою жизнь согласно этому положению. Лишь наука пока проявляет щепетильность и не признает его. С другой стороны, когда женщина умоляет мужчину о любви, ему достаточно трудно отказать ей и оттолкнуть ее. К тому же, несмотря на невроз и сопротивление, он воспринимает исходящий от этого благородного создания некий шарм, подтверждающий ее страсть. Соблазн вызывается не грубой плотской привлекательностью, которая может лишь шокировать или же вызвать чувство терпимости, поскольку представляет собой естественное явление. Возникающие чувства являются более утонченными, но они подавляются, поскольку, в конце концов, кто может заставить мужчину, хоть и соблазняемого возможностью приключения, забыть законы техники и врачебный долг".

Исследование процессов "воспоминания" и "повторения" привело Фрейда к выявлению такого важного явления, как перенос, который представляет собой основной способ ограничить и преодолеть потребность в повторении, типичную для невроза. Перенос очерчивает "промежуточную область между болезнью и реальной жизнью, образует смесь "искусственной болезни" и "среза реальной жизни", которая на языке английского психоаналитика Винникотта будет названа переходной. Эту область пациент, ведомый аналитиком, должен преодолеть, чтобы достичь наиболее полного и рационального восприятия действительности. Но, может быть, правильнее говорить о преодолении времени, временной одиссее "испытаний терпения", по словам Фрейда: по законам и ритмам самого времени психика работает над своим собственным узнаванием, реставрацией, восприятием материалов, "разложенных" аналитиком, в химическом смысле этого термина, поскольку, согласно Фрейду, такое сравнение вполне допустимо. Этой работе Фрейд дает название "обработка", не вдаваясь в анализ этого процесса, имеющего, несомненно, определяющее значение для осмысления динамики сознания субъекта и, возможно, для попытки уловить то, что составляет ^ущность психической деятельности.

Сообщение Фрейда на конгрессе в Будапеште в 1918 году "Новые пути психоаналитической терапии" интересно главным образом необычностью перспектив, которые оно рисует. Фрейд приводит очевидный факт, с которым исследователи постоянно будут сталкиваться: "По сравнению с бедственным положением в отношении неврозов, которое установилось на Земле и которое, возможно, могло бы и не возникнуть, - то, что мы сделали, почти ничтожно". Но однажды, заявляет Фрейд, "общественное сознание пробудится", общество признает за каждым, в том числе и за бедным, право на здоровье, и на психическое здоровье в особенности; "лечение будет бесплатным", и под эгидой государства, осознавшего, наконец, свои обязанности, психоанализ станет открыт для всех!

Танатос

Неужели, столь активно взявшись ответить на философские вопросы своей юности, Фрейд ограничится лишь "теоретическими гипотезами" "Метапсихологии"? Еще один рывок, ослабивший цепи, связывающие его с клинической практикой, - и вот он уже в области "чистой умозрительности", пытается проникнуть "в наиболее неясный, непостижимый район психической жизни", опираясь на "наиболее общую и расплывчатую гипотезу", "странную гипотезу", которая повисла где-то между мифом и наукой. Это гипотеза влечения к смерти - сбивающая с толку его учеников и сторонников, скандализирующая многих других, неприемлемая для большинства, подобная зияющей трещине в системе психоанализа.

Фрейд ясно сознает, что работа, в которой он сформулировал и изложил эту гипотезу - "По ту сторону принципа удовольствия", написанная в 1920 году, увела его действительно "по ту сторону" собственных привычных позиций, обозначив некий разлив строгой и точной психоаналитической логики. Он заранее сообщает Ференци, которого информирует о работе, о своем снисходительном отношении к тому, что представляется "довольно неясным" и появится "под таинственным заголовком "По ту сторону принципа удовольствия". Но он, по-видимому, больше всего опасается, как бы его размышления не были приняты за осмысление событий личной жизни и как бы в них не увидели результат смерти его дочери Софьи в январе 1920 года. Фрейд пишет Эйтинггону, чтобы он отметил тот факт, что значительная часть работы написана до смерти дочери, и возвращается к этому вопросу в письме Виттелсу от 18 декабря 1923 года: "Яо ту сторону..." была написана в 1919 году, когда моя дочь была молода и жизнерадостна".

Подобную настойчивость можно объяснить лишь стремлением привести и сохранить в русле общей работы это новое движение мысли, которое слишком удалилось от него, создавая впечатление раскола. Ведение понятия "влечение к смерти" в систему Фрейда воспринимается как поворот его мысли, и оно, несомненно, является таковым. Это видно по тому, сколько психоаналитиков и других сторонников Фрейда не решались принять такой поворот и именно в это время поспешили оставить его. Не заостряя внимания на возникшей картине раздвоения, можно сказать, что с влечением к смерти мысль Фрейда осуществила поворот на саму себя, произвела внутреннюю революцию, благодаря которой открылась еще одна скрытая ее сторона, "неясная", быть может, но обозначившая основы этой мысли, позволяющая прикоснуться к тому, что в ней заключено удивительного, смущающего, а порой и ошеломляющего.

Предвидя, что новый порыв занесет его далеко, Фрейд ищет твердой опоры, надежной отправной позиции. Он отступает, возвращается назад и наконец находит опору в ранних своих работах, которые, подобно крепкому фундаменту, явили собой научную базу обобщенным гипотезам. Он обращается к своей нейронике, к работе "Психология на службе у невропатологов". Известная под названием "Наброски научной психологии", она написана в 1895 году и отложена в сторону, очевидно, в качестве резерва, чтобы вернуться к ней "двадцать пять лет" спустя - цифра, которая тут же зафиксирована пером Фрейда. Он возвращается к "принципу постоянства", чтобы, вновь утверждая "ведущую роль" принципа удовольствия в психической жизни, приписать ему главную функцию в поддержании "количества возбуждения на достаточно низком уровне". Принцип удовольствия ограничивается не только принципом реальности - другой мощной составляющей умственной деятельности; его реализация затрудняется еще более сильной и решающей тенденцией к повтору.

Фрейд подбирает целый ряд фактов, свидетельствующих о силе "потребности повторения". Он описывает замечательный пример с маленьким мальчиком полуторагодовалого возраста - это его собственный внук Эрнест, который предавался игре появления и исчезновения катушки, привязанной за веревочку, что сопровождалось выразительными восклицаниями: "о-о-о-о", то есть "сильно", "далеко", - когда катушка исчезала, и "радостного "Да!" - вот", когда она вновь появлялась. Своим первым действием, пожалуй, самым важным, ребенок воспроизводил тяжелую ситуацию ухода матери, всегда травмирующего момента расставания. Клиническая практика, примеры больных, вынужденных непроизвольно и неизбежно повторять некоторые жесты, убедили Фрейда в частоте встречаемости и силе этого "вечного повторения одного и того же", заставили его предположить, "что в физической жизни существует непреодолимая тенденция к повторению, репродуцированию, тенденция, которая утверждает себя независимо от принципа удовольствия, становясь выше него".

Тенденция к повторению, выявленная таким образом, по всем своим характеристикам выступает в качестве инстинктивной активности. Какие связи можно установить между повторением и побуждением (мы используем здесь термин "инстинкт", как наиболее принятый при французском переводе)? Фрейд делает еще один рывок в своем умозрительном движении вперед, заявляя: "Можно полагать, что мы напали здесь на след еще мало известного или, по крайней мере, не сформулированного общего свойства инстинктов, а быть может, даже органической жизни в целом. Инстинкт является лишь выражением тенденции, присущей любому живому организму, которая заставляет его репродуцировать, вновь создавать предшествующее состояние...; это выражение... инертности органической жизни". Еще усилие, и Фрейд доводит свою гипотезу (это его собственное выражение) "до последней стадии", придя к выводам столь "глубоким", что их можно отнести к "мистическим", - против чего он защищается, утверждая, что "искал лишь позитивных результатов", - аргумент, научная слабость которого очевидна. Первая, фундаментальная, инстинктивная тенденция "элементарного живого существа" - сохраняться неизменным, но внешние факторы (эволюция земли, солнце и другие) нарушают эту основополагающую неизменность. Возникают сложные модификации, увеличиваются изменения и вариации, но они не затрагивают всерьез первичную тенденцию к неизменности, постоянству формы, "неорганичности". Если, как подчеркивает Фрейд, "все живое приходит к неорганическому состоянию, умирает вследствие внутренних причин, мы можем сказать: конец, к которому стремится всякая жизнь, есть смерть и, наоборот, неживое предшествует живому". Фрейд вновь повторяет: "Всякая инстинктивная жизнь стремится подвести живое существо к смерти". "Стражи жизни, которыми являются инстинкты, попросту - спутники смерти"...

Используя концепцию биолога Вейсмана, выделявшему сому (организм в целом, который смертей) и зародышевую плазму (бессмертные зародышевые клетки), а также свое мимолетное знакомство с "шопенгауэровской философией", "согласно которой смерть "естественный результат" и к тому же цель жизни, в то время как половой инстинкт является воплощением желания жить", Фрейд приближается к завершению своего "творения". Вместо ставшего уже несущественным противопоставления "голода и любви", то есть между "инстинктами своего Я и половыми инстинктами", он выдвигает новую, более широко проявленную и фундаментальную двойственность: инстинкты жизни против инстинктов смерти.

Чтобы придать больше психологической достоверности этим "инстинктам смерти" и влечению к смерти, Фрейд рассматривает специфические проявления психической деятельности - садизм с его стремлением обладать и затем разрушить предмет любви под воздействием удивительного слияния либидо и влечения к смерти, и особенно мазохизм, который Фрейд отныне квалифицирует как "первичный" ("положение, - замечает он, - которое, как я некогда полагал, я буду оспаривать"). Здесь мы наблюдаем, как деструктивное начало действует в первую очередь против своего Я, словно влечение к смерти хочет утвердиться внутри и немедленно, предвосхищая проявление либидо, воздействующего на субъект. И чтобы рассеять последние сомнения, Фрейд обращается к основному для него аргументу - принципу инертности. "Одной из главных причин, заставляющих нас поверить в существование инстинктов смерти", - пишет он, является "убеждение", что в психической жизни "доминирует тенденция к понижению уровня, к инвариантности, к ликвидации внутреннего напряжения, вызванного возбуждениями".

Перед тем, как подтвердить свое "убеждение", Фрейд пишет о "потоке новых количеств возбуждений", о "выравнивании химических напряжений". В своей аргументации, помимо использования физических терминов "понижение" и "инвариантность", он проводит параллель между "психической жизнью" и нервной деятельностью в целом, оперирует чаще, чем когда-либо, понятиями "нейрон" и "количество", как будто ему хочется максимально аккумулировать научность, прежде чем осуществить необычный отрыв от нее, прокладывая волнующий путь к мифу, который он подготавливает несколькими тактическими обращениями к высказываниям "поэтов". Едва написав слово "возбуждение", он вводит одним движением руки, вернее, движением разума и мысли, понятие принципа нирваны - термин, как это прекрасно знает Фрейд, пришедший из буддийской религии, имеющий мистическую окраску и к тому же окутанный аурой шопенгауэровской философии. Видимо, Фрейду - писателю и рационально-мистическому мыслителю - понадобилось понятие, способное оторвать влечение к смерти от слишком крепких связей с органической тканью, клетками, сменой количеств возбуждений и придать ему всю имеющуюся антропологическую широту, к которой он так стремился. Важно отметить, что Фрейд использует выражение "принцип нирваны" для определения влечения к смерти, о чем он ясно пишет в работе "Экономическая проблема мазохизма" в 1924 году: "Принцип нирваны определяет тенденцию влечения к смерти".

Упоминание нирваны дает толчок к иллюстрации на широко используемой мифической основе того, как инстинкт (в данном случае половой) может возникнуть из "потребности восстановить предшествующее состояние", что позволяет придать этому принципу максимальную силу. Фрейд рассматривает модель первичной бисексуальности, подобно тому, как Платой характеризует ее в своем "Пире" в форме мифа об Авдрогине: Зевс разделил Андрогина на две половины, и они, рожденные делением и преследуемые ностальгией по утраченному единению, не успокоились, пока не соединились - в любви. Словно для того, чтобы поддержать миф Платона, Фрейд в длинном пассаже обращается к "Упанишадам" и описывает, как Атман "разделил свое я на две части: так возникли супруг и супруга". Желание вернуть утраченное единство является главной характеристикой сексуальности, которая (если пользоваться расширенным толкованием Фрейда) полностью заслуживает наименования Эрос. Ее ключевая функция - соединение, связывание, она должна "объединять органические части, формируя из них все более крупные системы". В длинной заключительной части Фрейд вновь обращается к проблеме терминологии и повторяет установленное им великое противостояние: Эрос "действует с самого начала... и являет собой противоположность инстинкту смерти".

Если верить Джону, в разговоре Фрейд "порой использовал греческое слово Танатос, означающее смерть" - термин, который, кажется, впервые употребил Штекель и который получил (благодаря главным образом Федерну) право на использование в психоаналитической литературе. Термин "destmdo" ("разрушение"), предложенный итальянским психоаналитиком Эдоардо Вейссом, поскольку был созвучен и одновременно противоположен "либидо", не прижился. С одной стороны, он подчеркивал лишь разрушительную сторону влечения к смерти, а с другой, недостаточно глубоко соответствовал мифическому понятию Танатос, чего требовало расширенное понимание сексуальности как Эроса.

Эрос и Танатос, пара противоположностей, подвергнутых Фрейдом самому фантастическому слиянию, связанных не на жизнь, а на смерть, образуют действительно наиболее впечатляющую фигуру его творения. Необходим был именно такой способ изображения, чтобы заставить нас воспринять идею, что "принцип удовольствия находится на службе инстинктов смерти", и поскольку "инстинкты смерти действуют в тишине, выполняют подспудную, незаметную работу", - заставить нас услышать эти таинственные и интимные звуки работы смерти.

Масса, Я и Это

Очень странно, однако, что, слушая звуки смерти, подспудного и безмолвного влечения, названного Танатос, Фрейд слышит одновременно и звук масс, толпы, которую он выводит на сцену в работе "Коллективная психология и анализ Я", вышедшей в 1921 году, но написанной в том же ключе, что и "По ту сторону...". Можно ли сказать, что безумие войны донесло до него во время его венского возвращения домой, а вернее, отступления, тяжелые звуки масс и смерти, смешавшиеся друг с другом, - масс, осужденных на веселую и шумную смерть, и смерти, на этот раз не подспудной и не безмолвной, а действующей среди толпы?

Быть может, эта связь объясняет (по крайней мере частично) ту аналогию, которую проводит Фрейд в своем анализе между массой в ее современном историческом состоянии и первобытной Ордой - первым архаическим, зачаточным проявлением массы, подчиненной жестокой и смертоносной власти (он изгоняет, он убивает) первого Отца-Деспота. Но Фрейд устанавливает эту параллель лишь после продолжительного изучения (как и в случае влечения к смерти) принципа инерции, внушения и гипноза, вернувшись к методам, изложенным в ранних работах. Именно внушение, вернее внушаемость, составляет главную характеристику толпы, как она описана французским философом и социологом Густавом Ле Боком в его знаменитой работе "Психология толп", опубликованной в 1895 году и выдержавшей с тех пор многочисленные переиздания. Портрет "человека в толпе", созданный Ле Боном, несет многие психологические элементы, выявленные психоанализом. Это обстоятельство подчеркивает Фрейд, цитируя текст Ле Бона, где проводится аналогия между состоянием толпы и состоянием гипноза: "Исчезновение сознательной личности, преобладание личности бессознательной, ориентация на внушение и восприятие одних и тех же чувств и идей, стремление немедленно воплотить в действие внушенные идеи - таковы основные черты человека в толпе. Он больше не является самим собой, а превращается в автомат, воля которого больше не способна руководить им".

Состоящая, таким образом, из людей, находящихся в состоянии, сходном с гипнозом, толпа проявляет поразительные качества, которые перечисляет Фрейд: "толпа импульсивна, подвижна и легко возбудима", "толпа необычайно подвержена влиянию и легковерна, лишена критического подхода", "она не выносит отсрочки выполнения своего желания", "испытывает ощущение своего всемогущества", "готова ко всяким крайностям", "в высшей степени восприимчива к поистине магической силе слов", "и, наконец, толпы никогда не жаждали правды. Они требуют иллюзий, от которых не способны отказаться. Они всегда отдают предпочтение нереальному перед реальным..." Эти черты полностью подтверждают правомерность сопоставления и идентификации "души толпы и души примитивных существ", а также "человека-ребенка" и "человека, больного неврозом".

Однако слово "внушение" не слишком многое объясняет, полагает Фрейд, если не иметь в виду подразумеваемые этим термином механизмы и источники энергии, которые способен выявить лишь психоанализ и которые можно отнести к области либидо. Чтобы до конца было ясно, а Фрейд старается, чтобы так было, замечая, что "мы начинаем с уступок в словах, а кончаем порой уступками в делах"!), именно сексуальные механизмы, "любовные отношения", энергия либидо, порой смешанная, управляют движениями коллективной психологии.

Иллюстрацией для Фрейда служат две условные толпы - Церковь и Армия. Он выбирает их не случайно, а по причине их однородности, авторитарной и унитарной структуры, подчиненности и той и другой единой высшей объединяющей Фигуре, по велению которой в должном порядке организуются все относящиеся к ним члены. "В обеих, - пишет Фрейд -, господствует одна и та же иллюзия - иллюзия присутствия, видимого или невидимого главы (Христа в католической Церкви, главнокомандующего в Армии), который одинаково любит всех членов общности. Все остальное связано с этой иллюзией...". Важно подчеркнуть дважды употребленный здесь термин иллюзия. В языке он занимает стратегическое положение, представляет собой, если можно так выразиться, полюс проклятия, опасность, с которой нужно бороться, противника, которого нужно постоянно преследовать, тьму, которую "луч света" психоанализа старается рассеять. Иллюзия укрепляется и сохраняется, пуская в действие различные варианты воплощения "присутствия" "любви", о которой говорит Фрейд. Существует, если повторить хорошее фрейдовское выражение, определенная работа иллюзии, под которой следует понимать то, что мы сегодня кратко называем идеологией.

Определяющей иллюзией толпы является в основном иллюзия любви. Не случайно Фрейд посвящает целую главу своей работы сравнению "любовного и гипнотического состояния", чтобы показать их сходство. "Сущность толпы, - пишет Фрейд, - заключена в либидных связях, которые пересекают ее в разных направлениях подобно густой сети". Можно сказать, что эти связи протягиваются в двух основных направлениях. В вертикальном, когда проявляется тяготение общности, массы к высшему Принципу, к Богу, к Главе, к Единственному, любовное взаимодействие осуществляется в абсолютном выражении, с обеих сторон. Все есть любовь - любовь Одного ко всем и всех к Одному; здесь напрашивается аналогия с родительской любовью, как она представляется малышу. В горизонтальном плане доминируют "братские" отношения с их выраженным стремлением к равенству, когда действует механизм отождествления, столь важный для понимания коллективной психологии. Негативная сторона отождествления, отмеченная чувством зависти, заключается в общем стремлении к воздержанию, ее существенная роль в социальной жизни подчеркивает Фрейд: "Никто не должен отличаться от других, все должны делать и иметь одно и то же. Социальная справедливость означает, что можно отказывать себе во многом при условии, что и другие, в свою очередь, откажутся от этого... В этом требовании равенства заключены ростки социального сознания и чувства долга". А позитивная сторона, имеющая существенную либидную, эротическую составляющую, выражается в известных формулах: все мы братья, ты это (как бы) Я и т. п., и подкрепляется фактом, что у всех идеал своего Я находит воплощение в общем Предмете любви. Выявив таким образом либидные структуры состояния толпы, Фрейд получил возможность предложить вместо определения человека как "стадного животного", данного В.Троттером, другое: "Человек - это животное орды".

"Животное орды". Фрейд возвращает нас к положению из "Тотема и табу", используемому теперь для освещения феномена современной коллективной психологии; толпа определяется как "обновленная первобытная орда" при условии, что она сохраняет свою основную структуру - однородной группы, подчиненной Закону высшего Принципа и исключительной Власти Одного. Но Фрейд отмечает и существенное изменение, хорошо заметное в двух "условных толпах", которые он рассматривает в качестве примера: "Армия и Церковь основаны на иллюзии или, если хотите, представлении о главе, любящем своих подчиненных равной и справедливой любовью. Но это - лишь идеалистическое перевоплощение условий, существующих в первобытной орде, где все сыновья знают, что одинаково преследуются отцом, который им всем внушает равный страх". Если бы Фрейд мог лучше узнать и исследовать такие современные общества, как нацистское или сталинское, он, вероятно, еще больше бы утвердился в своей параллели с первобытной ордой, страшную систему террора которой олицетворяют эти более или менее удачно закамуфлированные любовными галлюцинациями общества.

Отступление в историческом плане, соответствующее идентификации толпы и первобытной орды, отражает отступление в психологическом плане: взгляд первобытного Деспота, держащего под своей властью и терроризирующего сыновей, - это гипнотический взгляд, выражение "таинственной силы, парализующей волю". В толпе это "архаическое наследие" также наблюдается, "ведущий толпу воплощает собой первобытного отца, который вызывал такой же страх"; или еще: "первобытный отец - это идеал толпы, подчиняющий себе индивидуум после занятия места идеала своего Я". Возвращая переиначенную Фрейдом формулу, согласно которой "гипноз... может быть определен как толпа из двух человек", - можно охарактеризовать состояние толпы как массовый гипноз, основывающий свое действие не на восприятии или рассудке, а на "эротической привязанности", имеющей двойную ориентацию: материнскую, полную покоя, ласк, укачивании, идеологических убаюкиваний, и отцовскую, базирующуюся на наказаниях, гневе и "угрожающем приказе". В этом переплетении связей реальность становится галлюцинацией, галлюцинация - реальностью, а двойственность доходит до безумия. Многие современные общества являют собой подобные, внушающие ужас, картины.

От Отца первобытной орды в современной толпе исходят, помимо других, два интересных положения: тот тип социального или группового порядка, в котором он фигурировал как единственный и абсолютный держатель власти, устанавливается после его смерти в виде многочисленных фрагментарных проявлений микровласти, похожих друг на друга и строго разграниченных, лучшей моделью которых, вероятно, служит семья. После совершения отцеубийства, "постепенно, - пишет Фрейд, - члены толпы братьев приходят к необходимости установления старого порядка в новой форме: мужчина становится новым главой, но уже главой семьи, ограничивая привилегии режима матриархата, восстановившиеся после уничтожения отца". Семья, как повторение в миниатюре первобытной орды является подходящим объектом для развития эдипова комплекса. В противоположность однородной, загипнотизированной и запуганной "толпе братьев", движимой бессознательными процессами, первобытный Отец, обладающий единственной властью, культивирующий свою автаркию и нарциссизм, воплощающий своеобразные составные части Я, способен служить моделью восставшим сыновьям, которые в своем героическом акте восстания ориентируются на эту форму индивидуальности и своеобразия, что порождает миф о герое. Герой выражает собой первое Я, рожденное в борьбе орды с Деспотом, воспринимается как модель, как будущий идеал Я. "Благодаря мифу, - заключает Фрейд, - индивидуум освобождается от коллективной психологии".

Этот пример подтверждает методический принцип, приведенный в начале работы, согласно которому "психология личности является... в определенной своей части психологией социальной". Разница между ними настолько тонка, что исчезает при внимательном исследовании. В этом плане Фрейд, сам не чуждый двойственности, старается развеять искусственную двойственность, иллюзорное разделение. Он показывает, в каком сложном сплетении и сочетании находятся индивидуум и общество, как это сплетение проявляется в поведении толпы, массы. Тем самым он узаконивает место, смело отводимое им психоанализу в новой для него области, которую до сих пор еще стараются ограничить неопределенным термином социология.

"Я и Это", написанная в 1923 году, и две предшествующие работы - "По ту сторону принципа удовольствия" и "Коллективная психология и анализ Я", составляют трилогию под общим заглавием "Очерки психоанализа" - плод нового периода творчества Фрейда. Будучи недоволен последней работой, Фрейд считал, что ее уровень "сильно занижен", а сама она представляет нечто "неясное, искусственное и слабо написанное". В письме к Ференци от 15 апреля 1923 года он сообщает, что нравится ему лишь "идея об основе Этого и обзор вопроса происхождения морали". Пожалуй, подобная строгость чрезмерна по отношению к исследованию, неясность которого связана не столько со сложностью изложения, сколько с особой трудностью области, на освоение которой отважился Фрейд: нужна недюжинная ловкость, чтобы все нити, вытянутые из клубков хитросплетений Этого, ускользающего Я, многогранного Сверх-Я, не спутались и не порвались. Высшим интеллектуальным пилотажем можно назвать способность заставить Я действовать внутри Этого, извлечь его, оставив внутри, осуществить удивительную демонстрацию того, что Сверх-Я, "все, что есть наиболее высокого в человеческой душе с точки зрения наших текущих ценностей", "является частью самых глубинных пластов психической жизни личности", "отражением самых тесных связей... с филогеническими приобретениями и архаическим наследием индивидуума".

Фрейд продвигается по "зыбкой почве" (говоря его словами) вначале осторожно, небольшими шажками, обращаясь к основным понятиям предшествующего периода. Сперва - "фундаментальная посылка психоанализа" - разделение психики на сознательное и бессознательное с определяющей ролью, которую играет в связи между ними торможение, называемое в терапевтических работах сопротивлением; затем - различие между восприятием, то есть отношением к внешнему миру и влечением - внутренней силой, элементы которой начинают проявляться в двух крупных топических структурах - Я и Это. "Восприятие, - пишет Фрейд, - составляет в Я то же, что инстинкт или инстинктивный импульс - в Это". Мощное движение вширь, предпринятое Фрейдом, заключается не только в том, чтобы раздвинуть, насколько это возможно, границы определений, но и заставить их взаимодействовать, проникать друг в друга, а так как мы имеем дело с областью психики, где все является лишь, изображением, - спекулировать ими в бесконечной игре зеркальных отображений, в конце которой уже неизвестно - кто есть кто, кто что делает и кто чего хочет...

Поскольку нужно было начинать с самого важного - с бессознательного, которое вытесняется знанием, но, тем не менее, неизбежно возвращается на сцену в виде истерий, неврозов, сновидений, остроумия и т.д., Фрейд вначале пренебрегал характеристикой Я. Теперь же он воздает ему должное, раскрывает его разнообразные и неожиданные лица. Несомненно, Я остается "сутью" сознания, оно "контролирует двигательную способность", манипулирует вербальными выражениями, действует в непосредственной связи с системой восприятия и обращено преимущественно во внешний мир, запросами которого старается овладеть.

Но картина осложняется наличием других факторов: можно ли сказать, что осознанное Я "представляет лишь наше тело"? И какое тело? Фрейд уточняет это в довольно загадочных выражениях: "Я является в первую очередь телесной сущностью, причем не только сущностью, лежащей на поверхности, но сущностью, отвечающей отражению поверхности". Сноска в английском издании призвана пояснить формулировку Фрейда: "Я в конечном итоге возникает из телесных ощущений, рожденных главным образом на поверхности тела. Оно может рассматриваться в виде психической проекции поверхности тела, а также... поверхности психического аппарата". В качестве "поверхности" Я собирает, если можно так выразиться, то есть воспринимает ощущения, вызванные внешним миром, проявляя способность к регистрации; в качестве "проекции" этой регистрирующей поверхности, что предполагает раздвоение и возникновение определенной глубины, Я само удваивается, а поскольку процесс на этом не заканчивается, оно продолжает удваиваться бесконечно. В возникающей умозрительной реальности Я подчиняется своему "нарциссизму"; между двумя остановившимися на зеркальной стадии изображениями завязывается либидная игра. Я пытается опознать свое отражение, и оказывается, что первая осознанная им картина лишь отображение.

Пытаясь определить в структуре Я то, что можно назвать "характером", Фрейд показывает, как в различные моменты либидного развития, в сложных взаимоотношениях с сексуальными объектами Я изменяется под воздействием потерь этих объектов. "Характер Я является результатом последовательных утрат сексуальных объектов, а также отражает историю выбора этих объектов". Данное предположение оказалось чрезвычайно важным для Вильгельма Рейха, который позднее взял его за основу своей работы "Анализ характеров". Либидная история в структуре Я явилась одним из важнейших аспектов грандиозного спектакля, поставленного Фрейдом, где действующими лицами выступают облаченные в театральные наряды Я, Это и Сверх-Я, между которыми завязывается интрига. Фрейд пишет: "Когда Я обретает черты объекта, оно старается вызвать к себе любовь Этого, утешить его в его потере. Я как бы говорит: "Смотри, ты можешь любить меня, я так похоже на объект". Переход предметного либидо, направленного на сексуальный объект, в либидо нарциссическое, обращенное на свое Я, приводит, согласно Фрейду (который, однако, не заостряет на этом внимание), к "десексуализации", "то есть к некоему роду сублимации" - определение в данном контексте достаточно "туманное".

Более убедительной в изложении Фрейда выглядит структура Сверх-Я. Главная роль, отводимая идентификации родителей, которая обретает форму эдипова комплекса, осложняется тем, что последний как бы удваивается из-за "первичной бисексуальности ребенка". Ребенок одновременно хочет быть отцом - эдипова мотивация - и обладать отцом - гомосексуальная мотивация, происходящая из бисексуальности; параллельно он хочет обладать матерью - эдипово стремление и быть матерью - гомосексуальное стремление. Эти отождествления сосуществуют внутри Сверх-Я, и можно сказать, что оно поддерживает их, пока борется с ними. Как уточняет Фрейд, "его взаимоотношения с Я не ограничиваются советом "Будь таким" (как твой отец), но и включают запрет "Не будь таким" (как отец); то есть: "Не делай всего, что делает он; многие вещи предназначены только для него"".

Закрепление Сверх-Я в структуре эдипова комплекса через влияние социальных факторов особо подчеркивается Фрейдом: "Сверх-Я будет пытаться воспроизвести и сохранить характер отца, и чем более сильным будет эдипов комплекс, тем быстрее (под влиянием религиозного образования, власти, обучения, чтения) произойдет его торможение, тем с большей силой Сверх-Я воцарится над Я как воплощение сомнений, присущих сознанию, и, возможно, также чувство бессознательной вины". Следуя по этому пути, лишь намеченному Фрейдом, Мелания Клейн осуществит дальнейшие исследования и откроет ростки Сверх-Я в наиболее ранних опытах субъекта.

Отвергая упреки в том, что психоанализ интересуется лишь низменными аспектами человеческой натуры, Фрейд утверждает способность этого метода достигать "наиболее высоких, моральных, сверхличных сторон в человеке". "Высшая сущность, - пишет он, - это идеальное Я, Сверх-Я, в котором реализуются наши отношения с родителями. Маленькими детьми мы узнали этих высших существ... мы восхищались ими, боялись, а позднее ассимилировали их, включили в самих себя".

Таким образом, присутствуя (причем длительное время), родители, "высшие существа" детства, являются воплощением "высшей сущности" человека; происходит, согласно Фрейду, несколько поспешная ассимиляция детской фантасмагории и превращение ее в "сущность". К тому же Фрейд пытается наметить в Этом наиболее тонкие проявления Сверх-Я, принадлежащие таким глубоким и древним пластам сознания, что в конце концов граница между Это и Сверх-Я становится иллюзорной, а Я вовлекается в ту же сложную игру. "То, что биология и судьба человеческого рода вложили в Это, - пишет Фрейд, - воспринято Я через посредство идеального и приведено им к индивидуальному опыту".

Можно видеть, что Сверх-Я - "идеальное образование", ассимилирующее моральную сторону сознания и понятие необходимости, - далеко не ограничивается ими. Его сложная, довольно разнородная структура - не только грозный отзвук, эхо строгого голоса родителей, но и выражение "бессознательного чувства вины", преждевременно возникшего в психике; она "широко взаимодействует с бессознательными инстинктивными влечениями", выполняет роль "наследника Этого". Сверх-Я происходит из первичного состояния слабости и зависимости, характерных для детства человека и, быть может, отражает даже особым образом далекую и туманную эпоху предыстории человечества, филогенеза, в течение которого эволюция вида была подвержена неожиданным скачкам. Фрейд, в частности, отмечает, что развитие либидо было прервано "в скрытый период развития", "а затем направлено в область развития культуры, что произошло под влиянием условий жизни ледникового периода". "Таким образом, - заключает Фрейд, - разделение Сверх-Я и Я, являющееся далеко не случайным фактом, представляет- собой естественное завершение развития индивидуума и вида". Это мало убедительное утверждение натуралистического плана представляет собой умозрительное развитие "биологического наследства" Фрейда.

Принимая во внимание замечания Фрейда, который утверждал: "Я - всего лишь часть Этого, испытавшая особую дифференциацию" и показывал, как Сверх-Я "глубоко проникает в Это", мы видим, что Это - главное действующее лицо в борьбе трех персонажей, описанной Фрейдом, уступает свое место на сцене, где происходят бесконечные бессознательные столкновения между Я и Сверх-Я. Фрейд вводит в игру трех составляющих фундаментальное столкновение Эроса и Танатоса: Это, пишет он, "представляет собой арену борьбы между Эросом и инстинктом смерти". Он придает большое значение влечению к смерти ("Это находится под властью инстинктов смерти"), но тут же добавляет, что нельзя недооценивать и роль "возмутителя спокойствия, каковым является Эрос".

Заменяя основополагающее положение психоанализа о бессознательном термином Это, заимствованным у Гроддека, Фрейд выигрывает в удобстве: вместо трех семантически однородных терминов сознательное - досознательное - бессознательное, он вводит новую единую систему, который отвечают Я - Сверх-Я - Это. Кроме того, устраняя понятие "бессознательное", Фрейд избавляется от противоречий, которые влечет за собой тесная ассоциация данного понятия с торможением и слишком топическая окраска, соответствующая устойчивым связям аппарата психологии. С термином Это появляется динамика, характерная для психоанализа. Разнообразные взаимодействия Я и Сверх-Я, Эроса и Танатоса, всевозможных влечений, картин и "представлений" превращает психическую деятельность в настоящее психическое действо.

Наряду с тем, что Это - "огромный резервуар" либидо и энергии влечения, его необходимо рассматривать как центр превращения и производства энергии из самых различных и таинственных источников. Это имеет, несомненно, соматическую природу, но на него влияет также внешний мир, филогенез, и, наверное, что-то еще. Фрейд все больше приближается к пониманию Этого по Гроддеку - как "удивительной силы", суммирующей, создающей человека, его сущность и судьбу, которая в своей крайности сближается с Божественным. Но Фрейду удается избежать витализма Гроддека путем создания и выдвижения на первый план психических категорий Я и Сверх-Я, мощных противоборствующих сил Эроса и Танатоса, рассматривая Это как Сцену или энергический "хаос", где разворачиваются сложные интриги, вступления и уходы, удивительные, но воспринимаемые и поддающиеся анализу действия, - все то, что составляет изумительный спектакль психической жизни, которой мы живем.

Фрейдисты, и среди них Джонс-биограф, воздают должное Гроддеку (хотя и с элементом снисходительности - как "фантазеру") за его "значительные и возвышенные исследования", породившие Это. Благодаря им Фрейд может отдаться своим умозрительным рассуждениям, выходящим за пределы психических явлений, о которых он размышляет в работе "Я и Это". Он выделяет некую высшую фигуру, формирующуюся через восприятие Этим своей собственной реальности, и подводит нас к порогу мистического, характеризуя его таким головокружительным "заключительным афоризмом": "Мистицизм - таинственное царство самовосприятйя по ту сторону понятий Я и Это".

Из-за раковой опухоли в глубине ротовой полости Фрейд перенес в апреле 1923 года хирургическую операцию, положившую начало длинной серии хирургических вмешательств, конец которой, после почти шестнадцати лет жестоких страданий, завершила смерть. Фрейд был вынужден носить во рту предмет многочисленных резекций - трудно устанавливаемый протез, служивший источником болезненных неудобств, к которому невозможно было привыкнуть. Говорить, есть, пить и даже курить - все давалось Фрейду с усилием. Макс Шур, бывший личным врачом Фрейда с 1926 по 1939 год, называл этот аппарат "монстром". Именно благодаря Шуру мы узнаем главные медицинские подробности, изложенные в обширной и эмоциональной биографии Фрейда, написанной умно и по существу: "Фрейд: Жизнь и Смерть" (США, 1972), переведенной на французский язык под несколько модифицированным заглавием: "Смерть в жизни Фрейда".

Это главное страдание последнего периода жизни Фрейда, периода, начавшегося в 1926 году, в дату его семидесятилетия, служит как бы центром, где сосредоточивались разного рода инциденты, события и трудности, которым с твердостью противостоит Фрейд. После смерти Абрахама в декабре 1925 года и окончательного разрыва с Ранком в 1926, психоаналитическое движение прошло через различные критические состояния: напряженные отношения с Ференци, отход Рейха и, особенно, серьезные финансовые затруднения издательства "Верлаг", которое держалось лишь за счет ссуд и дотаций. Тридцатые годы обмечены непреодолимым наступлением иррационализма и страха; победа нацизма в Германии в 1933 году и захват Австрии в 1938 прервали психоаналитическую деятельность в этих странах: ценности были разграблены, книги сожжены, аналитики преследовались и были вынуждены эмигрировать в массовом порядке, и сам Фрейд, чудом вырвавшийся из лап нацистов, бежал в Англию, где и умер...

Страдания, трудности, кризисы и угрозы не коснулись созидательных способностей и страстной жажды познания Фрейда. В 1925 году казалось, что последние строки его небольшой итоговой работы "Моя жизнь и психоанализ" звучали так, будто он подводит черту своей жизни. "Оглядываясь назад, - писал Фрейд, - на ту работу, которую мне удалось проделать в жизни, я могу сказать, что открыл много путей, дал много импульсов, которые могут привести к чему-то в будущем". Однако через год будущее снова и даже больше, чем когда-либо, принадлежит Фрейду, этому семидесятилетнему человеку, пораженному болезнью, скорбями, окруженному ненавистью. Он опять открывает новые пути в коротких, немногим более сотни страниц, работах, каждый раз точных, блестящих, свидетельствующих об исключительном мастерстве мысли и письма. После книги "Торможение, симптом и тоска" (1926), которая с удивительной ясностью очерчивает и углубляет ключевую, но достаточно туманную тему кастрации, Фрейд публикует "Будущее одной иллюзии" (1927), а затем "Трудности цивилизации" (1930). Последняя состоит из двух взаимодополняющих частей, где Фрейд, используя основные положения предшествующих трудов (особенно "По ту сторону принципа удовольствия", "Коллективная психология и анализ Я", "Я и Это"), остро и прямо ставит вопрос о природе и будущем цивилизации - проблеме, нашедшей отражение в диалоге 1933 года с Эйнштейном на тему "Почему война?". С присущей ему ясностью и изяществом Фрейд составляет семь "Новых сообщений о психоанализе", предназначенных для гипотетической аудитории и увидевших свет в 1932 году.

Через два года Фрейд пишет большую часть эссе, которое предполагает назвать "Моисей как человек, исторический роман" (впоследствии книга "Моисей и монотеизм"), и вновь обращается к нему в 1937 году, публикуя две первые части в журнале "Имаго". Лишь в Англии он закончит "основательную и трудную" третью часть; целиком "Моисей и монотеизм" выйдет в 1939 году. Это последняя работа Фрейда и новый повод для скандала и возмущения широкой публики, не ожидавшей услышать из "антипророческих" уст еврея Фрейда, что величайшая фигура еврейской и библейской истории Моисей был египтянином. Но для кого-то другого книга - повод для рискованных и глубоких размышлений о сюрреальности истории и человека...

Слава и рост позора и страха

"Филой, Мемонид, Спиноза, Фрейд и Эйнштейн" - пять "еврейских философов", которых Лондонский университет вместе с Еврейским историческим обществом решил чествовать в апреле 1922 года серией докладов. Тремя годами позже лорд Бэлфор (человек, знаменитая "Декларация" которого, открывшая Палестину евреям, была для Фрейда "единственной радостью" в мрачном и холодном 1917 году), основав Древнееврейский Иерусалимский университет, приветствовал трех человек, которые, как пишет Джонс, "по его мнению, наибольшим образом повлияли на современную мысль; все трое - евреи - Бергсон, Эйнштейн и Фрейд".

Слава и влияние Фрейда, конечно, уже давно перешагнули границы Австрии и Германии, но сейчас, на пороге своего семидесятилетия, он стал мировой знаменитостью. Поскольку из-за болезни он избегал перемещений, в его дом на Берггассе, 19 приехали знаменитые деятели литературы, искусства и культуры, осуществив таким образом нечто вроде паломничества. Многие представители авангарда в искусстве, в частности, Андре Бретон, обратились к Фрейду. В 1923 году Фрейд принимал графа Кайзерлинга и Ромена Роллана; среди других, чересчур многочисленных для его состояния здоровья, гостей, в 1926 году к нему приезжали Эйнштейн и известная певица Иветта Гилбер, с которой у него завязалась сердечная переписка, в 1931 - английский писатель Г. Уэллс, в 1932 - Томас Манн, наиболее ценимый семьей Фрейда писатель. Он вновь приедет 14 июня 1936 года, чтобы лично прочитать Фрейду текст речи (она называлась "Фрейд и будущее"), произнесенной по случаю его восьмидесятилетнего юбилея в Академическом обществе медицинской психологии в Вене. Красота и соответствие истине этого произведения, проникнутого братским расположением, произвели на Фрейда огромное впечатление. В 1935 году Фрейд с удовольствием принимает французского социолога Леви-Брюля и американского писателя Торнтона Уайлдера; осенью 1938 года, уже в своем доме в Англии, он встречается с писателем Артуром Кестлером, а в январе 1939 - с Вирджинией и Леонардом Вулф. В основанном ими в 1917 году издательстве Хогарт Пресс вышли английские издания работ Фрейда. Начиная с 1953 года оно же стало публиковать знаменитое "Стандартное издание полного собрания психологических трудов Зигмунда Фрейда" в двадцати четырех томах под редакцией Джеймса Стрэчея...

Получивший общественное признание и отмеченный темой сексуальности, которая благодаря молве приняла скандальный и одновременно соблазнительный оттенок, психоанализ не мог не попасть в поле зрения людей кино. Джонс рассказывает, что знаменитый голливудский магнат Самюэль Голдвин в начале двадцатых годов предложил Фрейду 100000 долларов, чтобы тот согласился поставить -свое имя в титрах фильма на тему об известных историях любви - Антония и Клеопатры и других подобных пар. Фрейд отклонил это предложение и даже отказался встретиться с продюсером. В 1925 году от имени известной немецкой кинокомпании UFA Нейманн сделал предложение Карлу Абрахаму - президенту Международной психоаналитической ассоциации. Речь шла, как писал Абрахам в письме Фрейду от 7 июня 1925 года, о постановке "популярного фильма о психоанализе с Вашего разрешения, при участии Ваших наиболее известных учеников и под их контролем". "Этот замечательный проект мне не нравится", - тут же ответил Фрейд, объяснив, что "пластическое воплощение" психоаналитических абстракций невозможно. После смерти Абрахама Ганс Шах продолжил дело и довел его до конца: фильм под названием "Тайны души" был поставлен Пабстом и показан в начале 1926 года. Как вспоминает Джонс, который присутствовал на его демонстрации в январе в Берлине, "выход киноленты вызвал определенное потрясение". Реклама фильма, тем не менее, широко использовала имя Фрейда. Джонс приводит выдержку из статьи в "Тайме" со словами: "в Нью-Йорке утверждали, что каждый сантиметр пленки "Тайн души" был отснят по сценарию и под непосредственным контролем доктора Фрейда".

Несмотря на отсутствие Фрейда, которого почти всегда представляла его дочь Анна, международные психоаналитические конгрессы продолжали собираться. Конгрессы в Гамбурге (1925), в Инсбруке (1927), в Оксфорде (1929) были в основном посвящены вопросу о возможности занятий психоанализом не врачами. Фрейд относился к этому положительно, но многие аналитики, в частности, американские, хотели оставить психоанализ только врачам. Конгресс в Висбадене 1932 года прошел в атмосфере напряженности, создавшейся вокруг позиции Ференци, а Люцернский конгресс в 1934 году закончился исключением Вильгельма Рейха. Джонс, говоря о некотором "политическом фанатизме" Рейха, представляет это подготовленное исключение как "отставку". В 1936 году конгресс состоялся в Мариенбаде. К тому времени у Фрейда резко обострился рак, а наступление нацизма сказывалось все сильнее. Парижский конгресс 1939 года стал последним при жизни Фрейда. Дважды комитет собирался у него для консультаций, хотя его позиции были предельно ясны, и главным оставался вопрос - могут ли врачи серьезно заниматься психоанализом.

Ференци умирает 24 мая 1933 года - бесконечно горестная потеря для Фрейда. Он был его любимым учеником, дорогим другом, близким сердцу Фрейда, который одно время даже надеялся видеть его своим зятем, сотрудником с живым и богатым воображением, сумевшим превратить Будапешт в блестящий центр психоанализа, откуда вышли Германн, Балинт, Рохейм, Радо, Клейн, Александер, Шпиц, Лоран, Девере и другие. Расхождения между двумя учеными возникли вследствие технических новаций, которые Ференци пытался ввести под названием "активная терапия" и заключавшихся в требовании к психоаналитику заниматься более активным исповедованием, оставив ортодоксальную позицию нейтралитета (по сути дела - холодных и отстраненных отношений с больным), и стать более благожелательным. В письме от 13 декабря 1931 года, опубликованном Джонсом, Фрейд обращает внимание Ференци на опасность, которая таится в предлагаемых им вознаграждениях пациенту: "Любая революционная мысль, - пишет Фрейд, - может быть вытеснена еще более радикальной. Некоторые независимые мыслители по части техники подумают: а зачем останавливаться на поцелуе? Конечно же, можно пойти и дальше, включив сюда "ласки", в результате которых еще не получаются дети. Затем возникнет потребность в других, более смелых действиях типа скопофилии или эксгибиционизма, и вскоре мы отнесем к психоаналитической технике весь спектр обращения с девицами легкого поведения... Бог-Отец Ференци, наблюдая живую сцену, вдохновителем которой он явился, скажет себе: не стоило ли мне остановиться в технике поощрения перед поцелуем..."

Кроме этих действительных разногласий Джонс, вероятно, относившийся к Ференци как к счастливому сопернику, рисует сомнительную картину обострившегося антагонизма между ним и Фрейдом и изображает его преимущественно в черных красках - как страдавшего анемией, которая ослабляла, делала фаталистом, психически неуравновешенным, склонным к маниакальности. "В течение последних двух месяцев жизни, - пишет Джонс о Ференци, - он был неспособен стоять и ходить, что, несомненно, обострило скрытые склонности к психической болезни". И далее: - "его умственная деградация быстро прогрессировала..., его обуревали тяжелые приступы параноидального типа, то есть склонности к убийству". Джонс, конечно же, не может избежать того, что стало типичным для психоаналитических портретов и получило название последнего маниакального приступа. Об этом свидетельствуют такие фразы о Ференци: "У него появились бредовые идеи", "его последнее маниакальное состояние" и т. д.

Однако более убедительны свидетельства тех, кто был возле Ференци вплоть до его смерти. Имре Германн, долгое время возглавлявший Венгерское общество психоанализа, основанное Ференци в 1913 году, пишет: "Я лично разговаривал с Ференци по его просьбе за несколько дней до смерти. Он говорил, как обычно, в своей раздумчивой манере и высказывал обеспокоенность будущим Венгерского общества". Согласно Михаэлю Балинту и Шандору Лорану, "Ференци находился полностью в здравом уме до самой смерти". Несомненно, Фрейду нужно было последовать совету Ференци, который тот дал через три недели после поджога нацистами Рейхстага в Берлине ("в письме, исполненном паники", по вольной формулировке Джонса) - покинуть Австрию, пока ее не захватил гитлеровский режим!

В 1930 году Фрейду была вручена премия Гёте - престижная официальная немецкая награда. Анна зачитала составленное отцом по этому случаю выступление, в котором речь шла о необходимости использовать концепции психоанализа при исследовании жизни великих людей - так, как это сделал он сам, Леонардо да Винчи и Гёте. Вскоре в возрасте девяноста пяти лет умирает мать Фрейда. Объясняя Ференци в письме от 16 сентября 1930 года, что это "огромное событие" подействовало на него особым образом (причем сюда примешивалось "чувство освобождения"), он уточняет: "Я не имел права умереть, пока она была жива, теперь у меня есть это право. Так или иначе, ценности жизни существенно изменились в глубинах моего сознания". На свой семадесятипятилетний юбилей в следующем году Фрейд отовсюду получает послания, поздравления и подарки. "В Нью-Йорке, - пишет Джонс, - в Риц Карлтон Отеле был организован банкет на сто персон", а Фрейду была послана телеграмма, приветствовавшая в его лице "неутомимого исследователя, открывшего неизведанные материки Я и придавшего новое направление науке и жизни". Получая в качестве подарка из рук Марии Бонапарт "греческую вазу, он заявил: "Как жаль, что ее нельзя будет взять с собой в могилу". Удивительно пророческое замечание: именно в этой вазе покоится прах Фрейда и его жены Марты.

Среди психоаналитиков продолжаются конфликты, но они кажутся ничтожными на фоне подъема нацизма. Исследование Вильгельма Рейха ("самой светлой головы психоанализа", как называл его Фрейд), касающееся "Мазохистского характера", должно было быть опубликовано в 1932 году. Поскольку Рейх резко нападал на фрейдовский тезис о влечении к смерти и определял мазохизм - важную составляющую в структуре Танатоса - как явление, связанное со страхом "оргастического взрыва", некоторые аналитики предложили снабдить его статью примечанием, в котором упоминалась бы симпатия автора к коммунистической доктрине. Противодействие аналитиков "левого крыла", - таких как Йекельс и Бернфельд, позволило избежать этого; статья Рейха была в конце концов опубликована вместе с очень общим опровержением, подписанным Бернфельдом. Чрезвычайно оригинальное исследование Рейха о "мазохистском характере" вошло в его большую работу "Анализ характера", опубликованную в 1933 году.

Экономический кризис ужесточается все сильнее: сыновья Фрейда сидят без работы, издательство "Верлаг" находится при последнем издыхании; нацизм проявляет свое зловещее лицо. В письме к Марии Бонапарт в марте 1933 года Фрейд вспоминает "гитлеровскую программу". "Единственные ее пункты, которые могут быть доведены до конца", - считает он, - это "преследование евреев и ограничения на свободу мысли". Он пишет "о страшных вещах, происходящих вокруг", о времени ненависти и позора (так называется книга Фридриха-Персиваля Рек-Маллецевена "Ненависть и позор. Журнал немецкого аристократа 1936-1944 годов" - аристократа, умершего в концлагере Дахау в 1945 году). Вскоре время ужасов наступило...

11 мая 1933 года нацисты зажгли в Берлине костер, куда бросали книги еврейских авторов и писателей не евреев, но антинацистов. Церемония началась с речи Геббельса, и каждая новая партия книг сопровождалась объявлением, объясняющим, за что их предают анафеме. Когда очередь дошла до книг Фрейда, объявляющий торжественно провозгласил: "Против преувеличенной оценки души и половой жизни - во имя доблести человеческой души - я предаю пламени писания Зигмунда Фрейда!" Подобное же аутодафе состоялось во Франкфурте, городе, где три года назад Фрейду вручалась премия Гёте. "Какого прогресса мы достигли, - воскликнул Фрейд, узнав о случившемся. - В средние века они сожгли бы меня самого, а теперь удовлетворяются сожжением моих книг".

В действительности "они" недолго удовлетворялись сожжением книг, и спустя несколько лет уже люди тысячами были брошены в костры; сестры Фрейда Роза Граф, Дольфи Фрейд, Мария Фрейд и Паула Винтерниц, которые не смогли покинуть Австрию, оказались в концентрационных лагерях и погибли в печах крематория. А в то время, в конце 1933 и особенно в 1934 году, нацисты стараются ликвидировать психоаналитическое движение в Германии; психоаналитики-евреи вынуждены покинуть Немецкое общество психоанализа, а неевреям, оставшимся в нем, пришлось выйти из Международной психоаналитической ассоциации. Они стали подчиняться Всеобщему немецкому медицинскому обществу психотерапии, контролировавшемуся нацистами, во главе которого встал д-р М. Х. Гёринг, двоюродный брат адъютанта Гитлера. Немецкое общество действует под эгидой Международного психотерапевтического общества, президентом его с 1934 до своей отставки в 1940 году является К. Г. Юнг, старый ученик Фрейда; с 1936 года ему пришлось работать вместе с Герингом в качестве содиректора официального органа Общества - "Центральной психотерапевтической газеты".

В ответ на упреки по поводу сотрудничества с нацистами. Юнг выдвигал следующий аргумент: "У меня не было другого способа принести пользу друзьям, как только пожертвовать собой, своим именем и независимой позицией...". Краткое расследование, проведенное Винсентом Броме в работе "Первые последователи Фрейда", представляет позицию Юнга в несколько менее благоприятном свете, так же, как и цитата из книги Вильгельма Репке "Решение германской проблемы", где автор описывает отставку знаменитого психиатра Кречмера с поста президента Немецкой психотерапевтической ассоциации: "После того, как нацисты прибрали к рукам Немецкую ассоциацию и ее журнал, первый "нацистский" ее номер ("Центральная психотерапевтическая газета", декабрь 1933) вышел с торжественным предисловием, написанным профессором Юнгом, в котором тот подчеркивал необходимость разделять отныне немецкую и еврейскую психологию. В том же номере новый рейхсфюрер всех психотерапевтов, профессор М. Х. Гёринг рекомендовал членам новой ассоциации основополагающую книгу Адольфа Гитлера "Майн Кампф". Чтобы до конца стал ясен смысл услужливого поведения проф. Юнга, рейхсфюрер заявил несколькими страницами ниже: "Поблагодарим д-ра К. Г. Юнга, согласившегося на президентство,... таким образом стало возможным продолжить научную деятельность Ассоциации и журнала".

В марте 1936 года гестапо захватило все имущество издательства "Верлаг", расположенное в Германии; как пишет Джонс, "все запасы книг для Германии и Австрии, включая книги "Верлага", были перевезены в Лейпциг". Издательство Психоаналитической ассоциации продолжало кое-как существовать в Австрии до прихода в Вену нацистов, которые конфисковали все ценности. Фрейд почувствовал приближение угрозы. В феврале 1934 года он пишет сыну Эрнсту: "Будущее неопределенно, нас ждет либо австрийский фашизм, либо свастика".

Свастика и австрийский фашизм торжествуют победу одновременно, когда нацисты занимают Австрию 11 марта 1938 года. 15 марта группа из службы безопасности ворвалась в квартиру Фрейда, где перерыла комнаты в поисках ценностей; смущенные, как казалось, присутствием Фрейда, они удалились, прихватив из сейфа 6000 шиллингов. Через неделю с обыском явились люди из гестапо и ушли, уведя с собой Анну Фрейд. Дочь Фрейда провела в гестапо целый день и была освобождена лишь к вечеру; по словам Джонса, "это был, несомненно, самый мрачный день в жизни Фрейда", который записал в своем дневнике за 22 марта: "Анна в гестапо". Мартин Фрейд, сотрудник "Верлага", многократно o вызывался в гестапо для допросов.

Семье Фрейда стало необходимо получить выездную визу; многочисленные ходатайства были призваны ускорить и облегчить эти хлопоты. Американский посол Буллитт, сотрудничавший с Фрейдом при редактировании психоаналитического исследования президента Вильсона, заставил вмешаться президента Рузвельта; Эдуарде Вейссу удалось заручиться поддержкой Муссолини, которому Фрейд по просьбе одного пациента направил в 1933 году свое эссе "Почему война?" с таким посвящением: "От старого человека, приветствующего в лице Вождя героя культуры". Джонс со своей стороны занялся получением от британских властей виз на въезд в Англию всей семьи Фрейда.

Чувствуя близкий отъезд, Фрейд пишет Эрнсту 12 мая 1938 года: "Я иногда сравниваю себя со старым Иаковом, приведенным в Египет,... как это собирается изобразить Томас Манн в своем следующем романе. Будем надеяться, что исход из Египта не будет таким, как некогда. Пора Ахасверусу и отдохнуть". Фрейд уже обращался к Библии, когда руководящий комитет Венского психоаналитического общества выбирал для него то место жительства, где он поселился: "После разрушения храма в Иерусалиме Титом равви Иоханан бен Саккаи попросил разрешения открыть школу в Иабнехе для изучения Торы. Мы сделаем то же самое. Мы, в конце концов, приучены к преследованиям нашей историей, традициями, а некоторые из нас - и личным опытом".

После получения виз члены семьи Фрейда начинают покидать Вену: Минна Верней уезжает 5 мая; затем Мартин Фрейд и Матильда Голлитчер в сопровождении мужа, которые прибывают в Лондон, соответственно, 16 и 26 мая; 4 июня окончательно покидает Вену Фрейд с женой, дочерью Анной и двумя служанками, одна из которых, Паула Фихтль, вела хозяйство семьи Фрейдов с 1929 года. После короткой остановки в Париже у Марии Бонапарт они приезжают в Лондон, где их ждет радушный прием. Британские газеты с энтузиазмом восприняли приезд создателя психоанализа, он получает множество приветственных посланий. В конце сентября Фрейд поселяется на Маресфилд Гарденс, 20 в очень хорошем доме с большим садом, где с удовольствием проводит долгие часы и принимает посетителей. Мебель, книги и античные коллекции, наконец, пришли из Вены, так что он чувствует себя как дома. Несмотря на рак, заставляющий его все больше страдать, он берет для психоанализа нескольких пациентов - до четырех в день, а также завершает книгу "Моисей и монотеизм", которая выходит в августе 1939 года в Амстердаме. Он даже начинает "Краткий курс психоанализа", закончить который ему не пришлось: болезнь прогрессировала, причем любое новое хирургическое вмешательство уже исключалось. Раковые ткани все больше разрастаются, производя гнилостный запах; собака Фрейда чау-чау теперь удаляется при приближении хозяина.

Убедившись, что достиг предела в сопротивлении болезни, Фрейд просит своего врача Макса Шура, давшего коща-то такое обещание, помочь ему умереть. Он умирает 23 сентября 1939 года в три часа утра. Его тело предано кремации 26 сентября, а прах помещен в прекрасную греческую вазу, подаренную ему несколькими годами ранее. Погребальная урна, где покоится также прах Марты Фрейд, умершей 2 ноября 1951 года, находится в крематории Голдерс Грин в Лондоне.

Вызов раку

Наличие рака в теле Фрейда и во всем его существовании, чрезвычайно осложняющего жизнь, все более усугубляющегося со временем, вызываемые им страдания, постоянная угроза смерти - одного этого было бы достаточно, чтобы придать особую окраску биографическому исследованию. Но кроме того, нельзя не увидеть связи этих органических изменении, вылившихся в своего рода явление культуры, и своеобразных и глубоких размышлений Фрейда на тему влечения к смерти, Танатос , получивших в современном мире такой широкий отклик, о каком он и не помышлял. Так обретает свой смысл - органический, экзистенциальный и культурный - выражение, ставшее заглавием французского перевода книги Макса Шура: "Смерть в жизни Фрейда". Мы постараемся описать это поразительное явление разрушения, которому Фрейд бросал вызов в течение шестнадцати лет.

Максу Шуру - врачу широкого профиля, интересовавшемуся психоанализом, довелось лечить в Вене в 1928 году Марию Бонапарт. Это она убедила Фрейда принять Шура в качестве личного врача, способного непосредственно и добросовестно следить за развитием рака, по причине которого Фрейд перенес операцию в 1923 году. В своей книге Макс Шур описывает свой первый визит к Фрейду: "Во время этой встречи я не почувствовал никакой снисходительности мэтра, мудрого по отношению к молодому врачу, который был на сорок с лишним лет моложе. Пронизывающий взгляд удивительно выразительных глаз не мог не подействовать на меня, но Фрейд тут же помог мне преодолеть смущение, сказав, что он оценил мой метод лечения Марии Бонапарт". Шур вспоминает, как Фрейд, "проницательно посмотрев" на него, сказал: "Обещайте мне еще одну вещь: когда придет такой момент, вы не заставите меня бесполезно страдать". Со своей обычной прямотой Фрейд поставил вопрос о гонорарах; когда ему однажды показалось, что Шур недостаточно оценил свои услуги, он послал ему письмо с просьбой начислить себе более высокий гонорар. Хирург Пихлер отметил этот факт в первых же своих записях: "26. 9. 1923; ...Пациент поставил условием, что его будут лечить не как собрата, а он будет платить гонорары". За исключением единственного перерыва с апреля по июль 1939 года, во время которого Шуру пришлось поехать в Соединенные Штаты, чтобы подготовить свой переезд туда, он все время находился возле Фрейда, до самой его смерти.

До появления рака Фрейд страдал от различных болезней: в конце 1880-х - начале 1890-х годов - "повторяющиеся приступы тахикардии с жестокой аритмией, боли в груди, отдававшие в левую руку, и одышка". Возможно, согласно некоторым симптомам, весной 1894 года Фрейд страдал "тромбозом коронарных сосудов". Шур высказывает гипотезу о "никотиновой интоксикации", подчеркивая большую роль табака в жизни Фрейда. Неисправимый курильщик, Фрейд мог лишь в редких случаях воздержаться от табака. Его потребность в курении была такова, что Шур говорит о настоящей "табакомании", которой были выдвинуты различные объяснения. Вильгельм Рейх видел в ней следствие сильного влечения к агрессии. Шур полагает, что табак позволял Фрейду "поддерживать постоянную сублимацию", и рассматривает гипотезу "особого фармакологического эффекта никотина. Фрейд сам выдвинул такое предположение, отвечая "на вопросник, разосланный многим лицам и касавшийся их привычки к курению", где, в частности, написал: "Я начал курить в двадцать четыре года, сначала сигареты, а вскоре - исключительно сигары; я курю еще и сегодня (в возрасте семидесяти двух с половиной лет) и с ужасом думаю об отказе от этого удовольствия... Я остаюсь верен этой привычке или этому пороку и полагаю, что обязан сигаре высокой трудоспособностью и лучшим самообладанием. Примером для меня в этом служит мой отец, который был великим курильщиком и оставался им до восьмидесяти одного года".

Удивительно, но, как замечает Фрейд, с самоанализом у него было связано то, что сердечные нарушения "часто замещались желудочно-кишечными расстройствами", кроме того, последние совпадают с появлением в его работах "анальной" темы. Пребывание в Соединенных Штатах отмечено неприятностями с кишечником, которые он отнес на счет американской кухни; он жалуется также, в связи с болями в предстательной железе, на способ обустройства у американцев, заявляя Джонсу: "Вас ведут через километры коридоров и приводят, наконец, в подземелье. Там вы находите мраморный дворец, но как же долго до него добираться". Помимо искривления носовой перегородки, что привело к необходимости сделать операцию у Флиесса, а также, как пишет Шур, "большого фурункула на мошонке, который пришлось вскрывать", Фрейд жаловался в письмах на частые приступы депрессии и недомогания, вызванные гриппом, насморком, простудами и т. п.

В апреле 1923 года Фрейд замечает на внутренней стороне челюсти справа от нёба новообразование; он сообщает об этом своим друзьям - врачам Максиму Штейнеру и Феликсу Дейчу и по их совету решает сделать операцию. Он обращается к профессору Маркусу Гаеку; который, однако, по словам Шура, имел репутацию "достаточно посредственного хирурга". Не предупредив семью, Фрейд 20 апреля отправляется в больницу, где ему удаляют опухоль, но вопреки ожиданиям ему не разрешают вернуться домой из-за сильного кровотечения. Жена и дочь Анна, предупрежденные по телефону, приносят ему предметы, необходимые для того, чтобы переночевать в больнице, и застают его "сидящим в крови на кухонном стуле". Поскольку в палатах не было места, его поместили "в маленькую комнату, где лежал слабоумный карлик". Джонс так описывает ситуацию.

"Сестра, ответственная за палату, отослала двух женщин домой на время завтрака, когда визиты были запрещены, заверив их, что больной будет в надежных руках. Когда они через час или два вернулись, то узнали, что Фрейд, теряя много крови, звонил, чтобы позвать на помощь, но безрезультатно - звонок был испорчен. Поскольку он не мог ни говорить, ни позвать, доброму карлику пришлось броситься за помощью, и с большим трудом кровотечение было остановлено. Быть может, карлик спас таким образом жизнь Фрейду" Ночные часы, последовавшие за этим драматическим инцидентом, достойны фильма ужасов. Анна настояла на том, чтобы провести ночь возле отца. "Он был ослаблен потерей крови, - продолжает Джонс, - оглушен наркотиками и очень сильно страдал. Ночью его состояние так испугало Анну и сиделку, что они послали за дежурным врачом, который, однако, отказался покинуть свою постель. На следующее утро Гаек продемонстрировал "данный случай" толпе студентов, а несколько позднее пациенту разрешили вернуться домой". Анализ опухоли показал, что это была раковая эпителиома. Но резекция оказалась недостаточней, и требовалась новая операция. На этот раз Фрейд доверился профессору Гансу Пихлеру, который, по словам Шура, был выдающимся хирургом. Операция прошла в два захода, 4 и 12 октября 1923 года, при локальной анестезии; Пихлер, как пишет Шур, "произвел резекцию большей части правой челюстной кости, значительной части нижней челюстной кости, правой стороны нёба, слизистой оболочки рта (щеки) и языка. Наконец, он осуществил пересадку части кожи на челюсти и установил протез". Послеоперационное исследование несколько дней спустя выявило в том же месте присутствие раковых тканей, и 12 ноября Фрейд смело подвергся новой операции, во время которой "Пихлер произвел более широкое удаление нижней челюстной кости и мягкого неба".

"С хирургической точки зрения, - комментирует Шур, - это был полный успех. Фрейд не умер от рецидива или от метастазов своего первого рака". Встала проблема изготовления протеза, который закрывал бы удаленные в результате операции участки, но в то же время не ранил ткани. Это стало для Фрейда бесконечной голгофой; дополнительные сложности возникали из-за появления и развития предраковых тканей, лейкоплакий, которые необходимо было лечить "путем хирургического вмешательства, одну за другой, либо путем вырезания, либо электрокоагуляцией, либо с применением обоих методов". Фрейд перенес более тридцати вмешательств такого рода.

Шур отмечает также, что Фрейд "перенес и операцию другого сорта". Речь идет о так называемой "операции омоложения Стейнаха". На основании работ эндокринолога Стейнаха полагали; что гипертрофия промежуточных клеток мужских яичек, вырабатывающих мужские гормоны, которая достигалась путем перевязки спермовыводящих каналов, может вызвать "омоложение" субъекта и затормозить развитие рака, поскольку последний считали результатом процесса старения. По собственной инициативе, пишет Шур, Фрейд решил подвергнуться этой "незначительной операции" 17 ноября 1923 года.

Приводимое Шуром количество перенесенных Фрейдом вмешательств разного рода - удаления предраковых или раковых тканей, электрокоагуляции, пересадки, подгонки протезов и т.п. - свидетельствует о железной воле больного в противостоянии болезни, в желании высоко держать голову, чего бы это ни стоило, перед лицом "агента смерти", поселившегося в его плоти. Вот цифры, упоминаемые Шуром: 16 визитов к Пихлеру в 1923 году, 84 в 1924, 69 в 1925, 48 в 1926, 77 в 1927, а к 15 июня 1928 года Фрейд совершил уже 49 визитов и сменил пять протезов. Несколько месяцев спустя Шур был приглашен в качестве личного врача. В это время Фрейд отправляется в Берлин, чтобы попробовать новый протез, изготовленный Шредером, который, после различных улучшений, оказался наиболее удобен. Друг Шура дантист Иозеф Вейнманн лично занимался регулированием и содержанием протеза; он посоветовал для успокоения болей местное применение ортоформа, производного новокаина, - благодаря этому, как замечает Шур, Фрейд вновь встретился со своим старым "другом" - кокаином! В ноябре 1929 года Шур обнаруживает подозрительную зону во рту, но Пихлеру удается установить, что это - разрастание слизистой оболочки носа, покрывающее иссеченную шрамами ткань. В октябре 1930 года быстро увеличивающаяся лейкоплакия вызвала необходимость операции; вновь Пихлер оперирует в апреле 1931 года, на этот раз удаление оказалось чрезвычайно болезненным. В 1932 году, как Шур устанавливает по записям Пихлера, было 92 консультации, из них 5 операций. В 1933 году Фрейд страдает от жестоких головокружений; во время одного из осмотров Шур спешит к жене, ждущей ребенка, который должен был родиться уже несколько дней назад, и Фрейд замечает: "Вы оставляете человека, который пока что не хочет умирать, чтобы идти к ребенку, который никак не хочет родиться". В течение лета развиваются симптомы ангины; рана во рту, покрытая корками, заставляет Фрейда сильно страдать; его лечат электрокоагуляциямя и коротковолновым излучением. В 1934 году приходится прибегнуть к лечению Х-лучами и радием, но год проходит без операций; Фрейду регулярно делают инъекции мужских гормонов. В 1935 году состоялось несколько хирургических вмешательств; корки и кератостические образования до операции лечили прижиганиями трихлорацетатной кислотой. В июле 1936 года, кота Фрейд только что отметил свой восьмидесятилетний юбилей, Шур замечает появление неприятного новообразования; Пихлер, вызванный для консультации, на месте проводит операцию, и анализ показывает, что это была новая раковая опухоль. Полагая, что резекция была недостаточной, Пихлер вновь осуществляет вмешательство четыре дня спустя под общим наркозом: "Необходимо было удалить другую часть расположенной ниже кости и полностью коагулировать окружающую ткань". Новая операция проведена в декабре 1936 года, но анестезия оказалась слишком слабой. Фрейд в течение часа испытывал невыносимые страдания и лишь. в конце этой пытки произнес единственную фразу: "Я больше не могу". После относительной передышки в 1937 году, начало 1938 отмечено страшными болями; язва быстро превращалась в злокачественную опухоль. Пихлер оперирует в чрезвычайно сложных условиях, "вследствие того, что опухоль была заключена среди плотной зарубцевавшейся ткани", к тому же "повреждения опасно приблизились к основанию глазной впадины". После отъезда Фрейда в Лондон 4 июня Шур, вынужденный остаться в Вене для срочной операции ("резкого флегмонозного аппендицита"), догоняет его несколько дней спустя. Поскольку за ним следило гестапо, малейшая задержка могла оказаться роковой. В сентябре в Лондоне Шур отмечает быстрое разрастание подозрительных тканей и просит Пихлера срочно приехать. Прибыв в Лондон 7 сентября, Пихлер на следующий день проводит операцию в Лондонской клинике. Вмешательство оказалось очень важным, о чем свидетельствует приводимая Шуром запись Пихлера: "Надрез губы и продолжение надреза вдоль носа, чтобы обеспечить хороший доступ. Затем удаление опухоли щеки (диатермия) и, наконец, всей патогенной ткани сзади и выше ramus ascendens. Удаление крупных участков очень плотной и упругой ткани..." Несмотря на крайнюю усталость, Фрейд благополучно оправился от этой тяжелой операции, и Шур уточняет, что в октябре и ноябре у него "не было даже насморка, в отличие от обыкновения". Вследствие некроза кости врачи выжидали отторжения омертвевшего участка, который освободил бы болезненную зону; по этому поводу Фрейд пошутил в письме Эйтингтону от 19 декабря: "Я, как голодный пес, жду обещанной кости". 28 декабря Шуру удается извлечь "достаточно крупный омертвевший участок кости". В середине января 1939 года появляется новая опухоль; Шур диагностирует эпителиому, расположенную вблизи глазной впадины, которой невозможно достигнуть. Проведены консультации со светилами медицины, в том числе знаменитым хирургом Вилфридом Троттером и профессором Лакассанем из Института Кюри; всякое хирургическое вмешательство исключается, и лечение проводится Х-лучами. В письме Арнольду Цвейгу от 5 марта Фрейд так описывает ситуацию: "Нет сомнения, что речь идет об атаке на мою плоть старой раковой опухоли, с которой я делю существование уже шестнадцать лет". Радиотерапия, прекратив боли, приносит некоторую надежду, но ненадолго; в августе, вернувшись из Соединенных Штатов, Шур констатирует "развитие раковых тканей, сопровождающееся изъязвлением. Кожа щеки все больше обесцвечивалась, свидетельствуя о развитии кожного некроза. Зловонный запах становился все более невыносимым, и никакая гигиена полости рта не могла его ослабить". Затем "началась гангрена кожи щеки и образовалось отверстие, обнажившее рак". Фрейд испытывает все большие боли при приеме пищи, ужасно проводит ночи и даже не может больше читать.. Шур приводит волнующие детали: "Последней книгой, которую он прочел, была "Шагреневая кожа" Бальзака. Когда он закончил чтение, то заявил мне в особом тоне: "Это именно та книга, которая была мне нужна; в ней говорится о сжимании и смерти от истощения". Шур отмечает, что тема сжимающейся кожи является отголоском письма Фрейда 1896 года, в котором он говорит о своем умирающем отце такими словами: "Он ... постоянно ссыхался, до самой ... роковой даты". Как не вспомнить мысль, приводимую Вильгельмом Рейхом в книге "Биопатия рака", где болезнь представляется результатом процесса "сжимания", "сморщивания", зависящего от сексуальной экономии субъекта, главным образом, от явлений "оргастического бессилия" и "полового застоя".

21 сентября, когда Шур находится в изголовье больного, Фрейд берет его руку и говорит ему: "Мой дорогой Шур, вы помните нашу первую беседу. Вы обещали мне не оставить меня, когда придет мое время. Теперь все это лишь пытка и больше не имеет смысла".

По просьбе Фрейда о его желании сообщают Анне. Шур делает первую подкожную инъекцию двух сантиграммов морфия и повторяет ее через двенадцать часов. "Он вошел в состояние комы и больше не проснулся".

Это произошло 23 сентября 1939 года.

Будущее цивилизации

"Мы, психоаналитики, любим мыслить популярно и предпочитаем скорее использовать в науке популярные понятия, чем отбрасывать их", - пишет Фрейд в книге "Моя жизнь и психоанализ". Именно найти способ выражаться "популярно" и сделать доступными для большого числа людей понятия психоанализа стремится Фрейд в своей работе "Будущее одной иллюзии", вышедшей через год после "Моей жизни..." в 1926 году, тему которой продолжает и дополняет книга "Трудности цивилизации". В этих двух небольших работах ясность и простота изложения настолько хорошо сочетаются с выдвинутыми гипотезами, что кажется, будто последние выходят за пределы своего отвлеченного смысла, сдвигаются, переходят на новый уровень, в другое измерение, а именно - популярное. Многочисленные идеи Фрейда, высказанные в предшествующий период (главным образом, в 1920-1923 годы в "Очерках по психоанализу") - противоречивые структурные взаимоотношения между Я, Это и Сверх-Я, антагонизм Эроса и влечения к смерти и т. д. - вновь излагаются в упрощенной и сжатой форме, обобщенно (по мнению критиков, даже слишком обобщенно), в стиле популяризации, если вкладывать в этот термин все его демократическое значение. Задача, которую ставит Фрейд, - подвести читателя к размышлению о природе культуры, которая его окружает, о системе его верований, о психических механизмах, определяющих его установки, а также разбудить, стимулировать в нем беспокойство и тревогу за будущее цивилизации; он учит нас различать беспощадную работу смерти, против которой он располагает оружием психоанализа и предлагает битвы Эроса.

Объединяя названия этих двух работ, столь близких по духу, можно лучше понять двойное действие, произведенное Фрейдом: он обвиняет, обличает "трудности" (а точнее "беды" - термин, выбранный им вначале), "иллюзии", которые поражают человека, заключают его в тяжкий плен галлюцинаций, ирреального, - чтобы лучше выделить, сохранить и дать проявиться шансам "Будущего цивилизации". Если считать, что культура рассматривается Фрейдом как первичный материал, инфраструктура всякой человеческой действительности, мы вправе видеть в "Будущем одной иллюзии" и "Трудностях цивилизации" нечто вроде широкого политического Манифеста психоанализа.

Главная, постоянная, бесконечная задача, центральная ось учения Фрейда - разрушить Иллюзию, познать и победить ее повсюду и во всех формах, в которых она проявляется или маскируется. Это - основной политический замысел. Наиболее показательная форма иллюзии - религиозная. Она является начальной, поскольку, как говорил Дюркгейм, "в принципе все относится к религии", универсальной, вездесущей, пожирающей, "потрясающей силой, располагающей по своему усмотрению всеми наиболее сильными эмоциями человека"; она самая "опасная" из всех иллюзий, а следовательно, главный противник. Фрейда часто упрекали в непримиримой антирелигиозной позиции, в которой видели следы философии Просвещения ХVIII века, устаревших проявлений научной, материалистической и механистической идеологии XIX века, idee fixe атеизма прошлого. Против самообмана - просвещение, почему бы и нет? Частично у Фрейда это именно так, но вместе с тем во многом по-другому.

Фрейд не столько борется с верованиями, толкованиями, мифами и чувствами, сколько старается вскрыть фундаментальную, систематическую структуру иллюзии, которая проявляется в основном в способности сохранять или оживлять свойства детской психики, использовать их против реальности и правды, предоставляя человеческим желаниям лишь вымышленные перспективы и предметы, словом, заставляя человека видеть лишь галлюцинации. Такая структура характерна не только для религии, она типична для любых явлений, призванных обмануть человеческие желания, обмануть человека относительно самого себя и окружающей его действительности, взаимоотношений между людьми, причем, чтобы утвердить свою власть, этот многообразный обман, нередко прибегает к насилию, репрессиям, разрушению и уничтожению.

В седьмом из "Новых сообщений о психоанализе" Фрейд, защищая научный эмпиризм с его частными, предварительными, не слишком достоверными предположениями, обрушивается с критикой на тоталитарную и полную обмана "Концепцию вселенной". Описав религию как "иллюзию, черпающую силу в том, что она идет впереди наших инстинктивных желаний", он выбирает в качестве мишени, наряду с другими, философскую иллюзию "теоретического марксизма" и его историческое проявление - политическую иллюзию "русского большевизма". "Безжалостно изгоняя, - пишет он, - все идеалистические системы и все иллюзии, марксизм на практике сам создал новые химеры", и "работы Маркса как источники откровения заменили Библию и Коран". В "Будущем одной иллюзии" хорошо показано развитие структуры иллюзии; она не ограничивается лишь Политикой, а распространяется даже на Сексуальность: "Не должны ли принципы, регулирующие наши политические институты, также квалифицироваться как иллюзии? А взаимоотношения между полами, лежащие в основе нашей цивилизации, не нарушены ли они эротической иллюзией или комплексом эротических иллюзий?" Еще шаг, и исходя из этого принципа французский психоаналитик Жак Лакан сможет сказать, что "сексуальных взаимоотношений не существует".

Главный механизм воздействия религии Фрейд объясняет в работе "Трудности цивилизации" с резкой прямотой: "Что касается религиозных потребностей, - пишет он, - то их связь с детским состоянием абсолютной зависимости, а также ностальгией по отцу, вызываемой этим состоянием, кажется мне неопровержимой... Я не могу найти более сильной потребности, происходящей из детства, чем необходимость защиты со стороны отца... Можно проследить развитие религиозного поведения, обратившись к детскому чувству зависимости. И если что-то еще скрывается за этим, то оно пока что закрыто тучами". Сразу видно, что это слишком категорическая формулировка, если, конечно, за ней не скрыто нечто большее. Фрейд настаивает на зависимоста от отца, чтобы избежать возражения Ромена Роллана, который с "океаническим чувством" предполагал другой источник, более далекий и размытый, и скорее не религии как системы догм и верований, а религиозности как эмоциональной силы.

Настаивая на фигуре отца, Фрейд придерживается линии "Тотема и табу", где господствовал Отец первобытной Орды. К этой линии он с новой силой вернется в работе, которую можно рассматривать как завещание, - "Моисей и монотеизм". Но он так же внимательно относится к доминанте отеческих ценностей в нашем обществе - в системе права, власти, сексуальности и т. д. Можно сказать, что Фрейд начинает с установления отношений с Отцом - "в ожидании" дальнейшего... Фигура матери "обдуманно забыта": она, на удивление, совершенно отсутствует в его текстах и. как мы полагаем, отнесена за видимый горизонт, в более глубокую область, хранится в резерве, скрыта не за "тучами", по выражению Фрейда, а за неясными и таинственными отблесками, рассеянными по всей его работе.

Как можно относить Фрейда (которого однажды даже назвали поборником "патриархальности" и "патернализма") к сторонникам и защитникам отца, адептам отцовской власти, если он упорно видит в "ностальгии по отцу", в "защите отцом" и "зависимости" от него источник религиозной иллюзии? Что для него "добрый гений" - одна из сторон иллюзии, как не "фигура отца, вознесенная до грандиозных размеров"? И полагать, будто этот отец может "узнать о потребностях человека-ребенка, уступить его мольбам и смягчиться от его покаяний", - это, согласно Фрейду, "настолько очевидно инфантильно и далеко от реальности", что представляется "печальным" и "унизительным". Выражение, чаще всего выходящее из-под пера Фрейда при характеристике религии, - "коллективный невроз", обобщенную, но достаточно полную картину которого он рисует в "Трудностях цивилизации".

"Религия наносит урон действию адаптации и отбора, предлагая свои собственные пути достижения счастья и иммунитета против страдания. Ее техника заключается в снижении ценности жизни и в деформировании до бредового состояния картины реального мира, в основе которых лежит устранение понимания смысла. Этой ценой, силой принуждая своих сторонников к психическому инфантилизму и заставляя их разделять состояние коллективной мании, религии удается уберечь некоторое количество человеческих существ от индивидуального невроза, но не более того".

Через религиозный феномен Фрейд подходит к "сущности" цивилизации. На первый план он ставит "принцип отказа от инстинктивных влечений", имеющий две стороны: с одной, этот принцип выдвинут культурой, которая отвергает или ограничивает удовлетворение влечений, получает в свое распоряжение энергию либидо и с этой целью без колебаний подавляет и притесняет; с другой - реализуется через субъекта таким образом, что "сублимация инстинктов составляет одно из самых блестящих явлений в развитии культуры". Против этого двойного влияния, внутреннего и внешнего, индивидуум располагает силой, которую нельзя недооценивать, - свободой; о ней Фрейд пишет словами, которые кажутся вдохновленными Руссо. "Индивидуальная свобода вовсе не продукт культуры" и может проявляться в двух противоречивых видах: "когда она восстает против несправедливого и разрушительного гнета, то благоприятствует "новому культурному прогрессу"; но способна в виде "сохранения остатков необузданного индивидуализма", по тяжеловатому выражению Фрейда, питать "склонности, враждебные цивилизации".

Здесь важно отметить, помимо упомянутых двойственных эффектов, положение свободы относительно культуры, где она смыкается с сексуальностью. Фрейд из без энтузиазма отмечает "тот известный из опыта факт, что половая (генитальная) любовь вызывает в человеческом существе наиболее глубокое удовлетворение своим существованием и составляет для него, можно сказать, прототип всякого счастья; и ... от этого понимания до того, чтобы начать искать счастье жизни в области сексуальных отношений и ставить генитальную эротику в центр жизни, ему остается сделать лишь один шаг". Но этот шаг не делается, поскольку существует культура, наложившая свое вето, и между любовью и цивилизацией начинается "неизбежная... обоюдная вражда", источник затруднений и пагубных эффектов, вроде неврозов, хорошо известных Фрейду, которые заставляют его заявить, что "сексуальная жизнь цивилизованного субъекта ... серьезно нарушена".

В этой точке, где конфликт между Эросом и цивилизацией доведен "до предела" и кажется неразрешимым, Фрейд прибегает к своей технике смещения, заключающейся в том, чтобы выдвинуть в экстремальных условиях ошеломляющую гипотезу, позволяющую нам оторваться от непрерывности текста; он высказывает мысль, что "по самой своей природе половая функция не может ... дать нам полного удовлетворения и вынуждает нас искать другие пути". Где же тогда "культурный отказ", если в "самой природе" половой функции заключена способность ограничивать себя, и она несет в своей собственной структуре путь к отступлению? Не представляется ли с этой точки зрения культура одним из таких путей, используемых сексуальностью для обретения себя? И не стоит ли отметить в антропологических работах Фрейда связь, которую можно выразить поразительной формулой: культура и сексуальность - все та же борьба?

Культура - столбовой путь сексуальности? Можно так подумать, если придать значение длинному примечанию к "Трудностям цивилизации", вынесенному в конец главы, где Фрейд рисует крупными мазками гипотетический портрет "органической" природы человеческой сексуальности: вертикальное положение корпуса человека, обесценивание и ослабление обоняния, подавление анальной эротики, выставление напоказ половых органов и особенно "опасность для сексуальности в целом ... поддаться органическому торможению". Как можно предположить, продолжая мысль Фрейда, это было бы катастрофой в эволюции человечества, которую культура, возможно, позволила избежать, установив правила, требования и законы, служащие для адаптации. К этой черте структуры сексуальности добавляется, увеличивая сложности, то, что человек является "животным, недвусмысленно предрасположенным к бисексуальности", которая заставляет его искать одновременно с объектом удовольствия и в противоречии с ним удовлетворения своих "мужских и женских желаний".

Сексуальность и культура неизбежно должны заключить союз, поскольку борятся с общим противником - агрессивностью. Следует учитывать "инстинктивные данные" человека, напоминает Фрейд, - "значительное количество агрессивности", которое "стоит цивилизации стольких усилий", образует "самую грозную помеху", угрожая ей "разрушением". Эта агрессивность, разделяющая и противопоставляющая людей друг другу, уничтожающая их, отражает работу влечения к смерти в истории и культуре. И что может лучше противостоять ей, как не сексуальное влечение, Эрос, "объединяющий членов общества либидными связями"? Таким образом, через "сексуальные ограничения", которые выдвигает и устанавливает всякая культура, "становится ясным значение эволюции цивилизации, - пишет Фрейд, - она демонстрирует нам битву Эроса со смертью, инстинкта жизни с инстинктом разрушения так, как они проявляются в человеческом обществе".

Эта битва, добавляет Фрейд, составляет "основное содержание жизни", важно не искажать ее всякими иллюзиями и идеологическими сказками, которые постоянно вдалбливают нам "наши кормилицы", пытающиеся "успокоить нас, восклицая: "Эйяпопейя Неба!". Это выражение исходит от дорогого сердцу Фрейда поэта Генриха Гейне, отвергавшего мысль о "вечном блаженстве"; он упоминает "древнюю песнь отречения - Эйяпопейя Неба, которой успокаивали народ - этого большого дурака, когда он начинал хныкать..." Подчеркивая, насколько человек, будучи существом, исполненным детскости, жаден до "утешения", Фрейд пишет: "именно это с одинаковой страстностью говорят все, самые ярые революционеры и самые смелые пиетисты". Расширяя область столкновения Эроса, Танатоса и цивилизации, Фрейд в своем удивительно актуальном заключении открывает перспективу эротической культуре в самом высоком смысле этого слова.

"Люди настолько продвинулись в овладении силами природы, что с их помощью они без труда могут уничтожить друг друга. Они прекрасно понимают это, и этим в значительной мере объясняются их теперешние волнение, несчастье и тоска. И именно сейчас можно ожидать, что одна из двух "небесных сил" - вечный Эрос сделает последнее усилие и победит в битве, которую он ведет со своим не менее бессмертным противником".

... И возвращение "Египтянина"

В 1914 году Фрейд анонимно опубликовал в журнале "Имаго" исследование "Моисей Микеланджело", открывающее сборник "Очерки по прикладному психоанализу" Нужно ли думать, что Фрейд, вложивший, как ему казалось, слишком много личного в интерпретацию работы Микеланджело, решил компенсировать или завуалировать это личное отсутствием подписи? Широко известно, что его отношение к фигуре Моисея было очень глубоким, окрашенным попытками идентификации. Обращаясь к Юнгу в то время, когда Фрейд считал швейцарца "последователем и принцем-наследником", он называл его "Иосифом", для которого сам Фрейд был "Моисеем". И вот, наконец, он посвящает еврейскому пророку последние годы своей жизни; редактированием и доведением до печати книги "Моисей и монотеизм" Фрейд занимается с 1934 по 1939 год. Это последняя "головешка", которую он в возрасте восьмидесяти трех лет бросает в мир культуры. И сегодня этот мир, после сорока лет страшной истории, вспыхивает ярким пламенем от одного соприкосновения с идеями Фрейда, трансформирующего Отца - Основателя иудаизма в египетского священника и рисующего смущающий портрет еврейского народа, который, отягченный убийством Отца - Моисея и Иисуса, - упорно отказывается признать преступление...

В отличие от этой своей книги, где он стремится очистить от шелухи "ядро исторической правды", в небольшом анонимном очерке 1914 года Фрейд интересуется прежде всего эстетической формой: речь идет о мраморной статуе Моисея, выполненной Микеланджело, которую он часто и подолгу созерцал в церкви Сен-Пьер-о-Льен во время счастливого пребывания в Риме и которая, как он вспоминает, является лишь "фрагментом огромного мавзолея, заказанного художнику для могущественного папы Юлия II". К этому новому предмету анализа он применяет так называемый метод "отходов", то есть внимательного и тонкого наблюдения за вещами "скрытыми" или незначительными, невыразительными деталями, по которым обычно взгляд бегло проскальзывает, а то и вовсе не замечает их, и которые, однако, для психоанализа оказываются в высшей степени значащими.

Весь очерк Фрейда о Моисее Микеланджело построен на двух крошечных деталях скульптуры, оставшихся незамеченными или неточно описанными: погружение двух пальцев правой руки в складки длинной бороды Пророка и небольшой выступ на нижнем крае таблицы Свода законов, которую Моисей поддерживает правой рукой... Как удалось Фрейду рассмотреть этот незначительный рельеф, в то время как статуя расположена в нише, в полутьме, видна лишь спереди, а край таблицы со Сводом законов более или менее скрыт за складками тоги? К тому же, как вспоминает Фрейд, этот рельеф "совершенно не точно воспроизведен на большой копии из гипса в Академии изящных искусств s Вене" и почти незаметен на маленькой копии с подписью "Сантони", которую можно видеть в церкви Сен-Пьер-о-Льен.

Из этих деталей Фрейд с помощью рисунков, заказанных художнику, восстанавливает состояние ярости, охватившее Пророка при виде древних евреев, поклоняющихся идолам. Но вместо того, чтобы разбить таблицу Свода законов, он овладевает собой и ловит ее в тот момент, когда она начала падать, перевернулась и оказалась "вверх ногами". Так скульптору удалось "передать самый замечательный психический подвиг, на который способен человек: победить свою страсть во имя предназначенной ему миссии". Не увидел ли Фрейд здесь движения собственной "страсти", смешавшейся в нем с движением его собственной "миссии"? Не почувствовал ли он, что совершил, как и Моисей, "самый замечательный подвиг, на который способен человек": с помощью разума и знания овладел ощущаемой в себе инстинктивной яростью и спустился в Ад, в царство бессознательного? И не эта ли странная глубокая близость заставила его отказаться подписывать очерк, чтобы потом, уже позднее, поставить свое имя рядом с именем Моисея, занять место Героя?

Если "героическая" и "мозаичная" идентификация и существует, то она существенно осложняется благодаря другому фактору - сложному и противоречивому самоотождествлению Фрейда с еврейским народом, которое заставляет его избегать "гневного и презрительного взгляда героя". "Порой, - пишет он, - я осторожно выскальзываю из тени храма, как будто сам принадлежу к сброду, на который направлен этот взгляд, сброду, неспособному на верность убеждениям, который не умеет ни ждать, ни верить, но издает крики радости, как только ему возвращают иллюзорного идола". Несомненно, эта картина Фрейда навеяна отголоском статуса "неверного еврея", который он часто относил к себе. Но нам важно увидеть здесь выраженное от противного утверждение Фрейда о "верности своим убеждениям", которые в течение всей жизни заставляли его отвергать и разоблачать "иллюзорного идола" (идола Иллюзии) даже в своем последнем поступке, последнем движении мысли, направленном против самого Моисея - доминирующей фигуры в иллюзии евреев, идола религиозной иллюзии.

Представляя в письме Джонсу от 3 марта 1936 года свою работу "Моисей и монотеизм" как "опровержение национальной еврейской мифологии", Фрейд ожидает встретить "активную оппозицию... со стороны еврейских кругов". Он оказался прав: с момента появления книги в 1939 году начались негодующие отклики, критики обвиняли Фрейда в антисемитизме, в лучшем случае неосознанном, и заключали, что в глубине души он ненавидит иудаизм. Суждение известного специалиста по библейским текстам и еврейской истории Абрахама Шалома Иегуды обобщает реакцию широкой публики на положения Фрейда: "Мне кажется, что я слышу голос одного из наиболее фанатичных христиан, выражающего свою ненависть к Израилю, а не Фрейда, который ненавидит и презирает фанатизм такого рода от всего сердца и изо всех сил". Для нас вопрос стоит по-другому: действительно ли "Моисей..." является последним мощным усилием Фрейда, предпринятым с целью атаковать и попытаться разрушить фанатизм в его истоке, структуру иллюзии, порождающей и питающей его. Он проделывает это на себе самом, действуя через посредство поразительного выхода в самоанализ: он разрушает, разрушая себя в своем "героическом" отождествлении с Моисеем, в своей "мифологической" сущности еврея, разбивая фигуру Моисея, внося раскол, трещину в еврейскую реальность, что как нельзя более ясно видно из нижеследующих строк: "Чтобы в наиболее лаконичной форме представить результаты нашей работы, мы скажем, что к известным проявлениям двойственности в еврейской истории: два народа сливаются, формируя нацию, два королевства образуются при разделении этой нации, божество имеет два имени в библейских источниках, - мы добавили еще две формы двойственности: образование двух новых религий, одна из которых, подавленная вначале другой, вскоре вновь победно проявилась, и, наконец, два основателя религии, оба по имени Моисей, личности которых мы должны различать". Нелегко блуждать по лабиринтам двойственностей, но если мы последуем за Фрейдом до конца в его мозаичном пути, нас ожидает странное открытие.

Схема фрейдовской интерпретации на первый взгляд достаточно проста: Моисей, великий пророк, фигура которого доминирует в Ветхом Завете, Герой - основатель иудаизма, человек, "создавший евреев", как пишет Фрейд, - Моисей не является евреем, он египтянин. Используя различные источники, Фрейд показывает, что Моисей был священником из окружения Эхнатона, фараона, совершившего грандиозную монотеистическую революцию и удалившего всех древних богов из египетского пантеона ради единственного бога - Атона. Но новой религии, выдвигающей новые требования духовности, угрожают возвращением с помощью силы более популярные древние верования. Моисей, решительный сторонник религиозной революции, в которой он сам принимал непосредственное участие и одним из авторов которой, возможно, являлся, решает сохранить ее суть, покинув Египет во главе семитских племен, кочевых и достаточно беспокойных. Он внушает им новые принципы, обращая их в монотеизм; таким образом родилось то, что исторически стало еврейским монотеизмом - новой эрой в истории религии.

Евреи, дикие кочевники, с трудом выносят авторитарный гнет вспыльчивого Моисея, после нескольких мятежей они убивают его. Это - важнейшее историческое событие, как полагает Фрейд, видящий в нем повторение первичного убийства - убийства первобытного Отца Ордой братьев и источник целой серии верований, ситуаций, исторических и психических явлений, содержательность, активность и эмоциональное воздействие которых сказывается до наших дней. Под воздействием сильного чувства вины жертва, еще вчера ненавидимая, превращается в превозносимого Отца, священный предмет уважения и героического культа. "Мифологическое" действие, призванное замаскировать и покрыть преступление, по случаю использовало двойственности, описанные Фрейдом: второй бог, Яхве, накладывается на Атона - Адоная египетского происхождения, второй Моисей, священник-мидианит, заслонил собой египетского Моисея; все это на время, пока коллективное "торможение" не восстановило первое и определяющее положение египетского Моисея и его единственного бога.

Как в книге "Тотем и табу", ко многим темам которой он вновь обращается, в "Моисее и монотеизме" Фрейд затрагивает определяющую роль в культуре чувства вины. Саул из Тарсы, будущий святой Павел, превратил историческое преступление в "первородный грех", восходящий к далеким и мифическим истокам, и высветил на его фоне тему искупления в виде жертвы Иисуса; таким образом, отмечает Фрейд, на смену религии Отца пришла религия Сына, а вместо признания убийства христианство выдвинуло отпущение грехов. Тема закрыта. Но на чем? На предыстории человечества, прошедшей под знаком убийства Отца, который Сын упразднил, установив новое царство? История показывает, что это не так, что до настоящего времени преступление существует. Завершается фантастический спектакль, открытый темой Отцеубийства, которое жертва Сына стремится перечеркнуть переменой ролей. Пробираясь не без сложностей сквозь "мозаичную" мысль Фрейда, мы видим, какой могла быть функция евреев в истории и культуре: они продолжают традицию убийства тирана ("дикие семиты взяли в руки собственную судьбу и избавились от тирана", Моисея), поддержав преемственность с восставшими сыновьями, которые убили первобытного Деспота-Отца. Они обличены больше, чем правдой и историей, историческим преступлением; но одновременно, и в этом заключается удивительный парадокс, к которому нас подводят построения Фрейда, "бедный еврейский народ ... упорствует в своем отрицании убийства отца, вызывая гнев и ненависть тех, кто хочет, чтобы тема была закрыта, и кричит: "Вы отказываетесь признать, что вы убили Бога (прототип Бога - первобытный отец и его последующие перевоплощения), мы, правда, сделали то же самое, но мы признали это и таким образом 'искупили вину".

Подчеркивая, что не характерно для него, глагол "признавать", Фрейд указывает нам центральную точку своей демонстрации, точку, начиная с которой можно продолжить последовательность: евреем является тот, кто отказывается признать и этим искупить, отмыться, получить прощение и т. д.; он отказывается принять на себя огромную вину, накладываемую на него историей, как того требует практика искупления, смирения перед судьбой-мстителем, ритуал "Великого прощения" и т. д.; он не признает ее в главном, он доказывает, что подвергнутый допросу с пристрастием в инквизиторском стиле - "виновен - не виновен", он не пытается доказать вину или невиновность, но отказывается отвечать на вопросы, не идет на признание, оставляет постоянно открытым этический вопрос, поддерживает неопределенность, незаконченность истории, обнаруживая рану на сердце человеческой реальности...

Быть может, здесь мы приближаемся к тайной точке, где могут пересечься, прийти к согласию Фрейд, "неверный еврей", которого можно назвать в этом случае Отцеубийцей, и иудаистская традиция Отказа. Этот отказ способен привести в ужас толпы, стремящиеся к согласию, единству, "утешению", "Эйяпопейе Неба": отвергать Признание - значит отвергать Конец истории, оставлять открытой, во всей ее символической мощи, играющей главную роль в антропологии Фрейда, Отцеубийства, - стараясь предотвратить его возвращение в действии, в исторической реальности, каковым являются кровавые фарсы, подобные нацизму. Аура смерти вокруг Моисея рождает спектакль, достойный Фрейда, уже принадлежащего вечности...