Фрейд

Фрейд создал революционную теорию сексуальности, и в этом его основная слава. Термин "революционный", несколько опошленный в настоящее время, может быть применим здесь во всей своей полноте: "Три очерка, которые потрясли мир" - можем мы сказать, отмечая неопровержимый эффект фрейдовской теории сексуальности - orpteb, ниспровержение, коренная трансформация сознания своего я, постоянная открытость свободе и независимости.

И во времена Фрейда, и до него всегда хватало авторов, увлеченно, с умом и отвагой поднимавших проблемы сексуальности, скрытые и деформированные лживым целомудрием и воинственной нравственностью. Примечателен в этом плане пример Хэвелока Эллиса, жизнь и работа которого удивительно совпадают с фрейдовскими (он родился в 1859, а умер в том же 1939 году) и одновременно явно и несомненно различаются. Эллис на основе медицинских и биологических данных рассмотрел почти все аспекты сексуальности, поддающиеся описанию, дав им широкое культурное и антропологическое толкование. Его знаменитые "Исследования сексуальной психологии" - серия оригинальных работ, написанных в период с 1897 uo 1928 год (во французском издании они представлены десятью значительными томами, составленными Эснаром, бывшим президентом Французского психоаналитического общества, в переводе А.Ван Женнепа), вызвали, как и исследования Фрейда, ярость и возмущение, шокировали добропорядочных граждан и официальные власти. Фрейд ценил работы Эллмса, уже в письме к Флиессу от 3 января 1899 года называя его "человеком очень умным". Значительно позднее, в письме от 9 апреля 1935 года, адресованном одной американской матери, просившей у него совета по поводу своего сына-гомосексуалиста, он писал: "Это большая несправедливость - преследовать гомосексуальность как преступление, а также жестокость. Если вы мне не верите, почитайте книги Хэвелока Эллиса".

Дух этих двух исследований, однако, принципиально различен. Об этом свидетельствует замечание Фрейда, сделанное им после того, как он познакомился с опубликованной в октябре 1917 года в "Журнале по психическим наукам" статьей Эллиса "Психоанализ и его отношение к сексу", где тот представлял Фрейда художником, а не ученым. Речь идет здесь, пишет Фрейд Джонсу 12 февраля 1920 года, "о любезной и утонченной форме противодействия - назвать меня великим художником, чтобы свести на нет значение наших научных выводов". Фрейд точно квалифицирует достаточно распространенный способ приуменьшить значимость исследования, имеющего научную, методическую или теоретико-практическую направленность, придав ему определение "художественного" или "поэтического" - на первый взгляд хвалебное, но на самом деле меняющее статус этого исследования, оттесняющего его в туманную неопределенность художественного вымысла. Однако слова Хэвелока Эллиса не лишены смысла: если "художник" - это создатель новых, доселе неизвестных форм, ярко и мощно отражающих реальность, то Фрейд является таким "художником" психической жизни в целом и сексуальности в частности. Он создал новые формы восприятия (концепции, принципы, гипотезы, мифы, системы, "конструкции") психологической действительности, оказавшиеся (и это хорошо доказано к настоящему времени, за три четверти века практики) плодотворными и обладающими мощным потенциалом.

Работа же Эллиса, также значительная и заслуживающая уважения, остается работой внимательного и проницательного наблюдателя, часто страстного, но не способного произвести потрясение, которое затрагивает наш разум, эмоции и, быть может, какие-то еще более важные жизненные центры, благодаря чему высказанная другим человеком мысль переносит нас к самой сути, в самое сокровенное ядро реальности.

Парадокс революционной мысли заключается в том, что она опирается на наблюдение, смиренно подчиняется ему, но идет на риск, и, пройдя через наблюдение и сумев извлечь из него эмпирические данные, уносится "по ту сторону", пытаясь дойти до тайных ростков, неясных истоков, все время дьявольски ускользающих. Бесспорно, Фрейд мог по крайней мере дважды войти в историю познания как великий наблюдатель - типа энтомолога Фабра, сексолога Хэвелока Эллиса или этнолога Мориса Ленгарта, и, возможно, даже получить Нобелевскую премию, работая над проблемами сексуальности. Он, как известно, начал научную карьеру, предприняв в 1875-1876 годах, будучи еще студентом, исследования половых органов угрей; уровень работы позволил ему получить две стипендии от Института зоологических исследований Триеста. Он изучил не менее 400 угрей, как он сам пишет, длиной от 200 до 650 мм, после чего опубликовал в 1877 году работу "Наблюдения строения и тонкой структуры дольчатого органа угря, описанного как мужская половая железа", где опроверг концепцию Сирского, согласно которой "двойной дольчатый орган, расположенный в брюшной полости угря, отвечает его мужским половым органам, столь долго разыскиваемым". Фрейд сделал заключение, что на основе имеющихся данных нельзя с определенностью установить половую принадлежность угрей. И, как говорил Макс Кон, "происхождение угрей остается загадкой". После многих лет анатомо-физиологических исследований, создавших ему имя в науке, Фрейд вынужден оставить карьеру биолога, начавшуюся счастливо, но встретившуюся с такими препятствиями, как университетская иерархия, соперничество во влиянии академических "феодальных княжеств", материальные затруднения, антисемитизм и т. д. Все эти факты несомненны, но не маскируют ли они глубоко скрытого желания Фрейда не останавливаться на достигнутом, двигаться вперед, продолжать свои исследования и после изучения угрей перейти к вопросам сексуальной сущности человека?

Поворот от биологии к медицине выдвигает на первый план наблюдение больных истерией и "нервными болезнями" в клиниках Шарко в Сальпетриер, Бернхейма в Нанси и в собственном открытом с некоторых пор врачебном кабинете. И вновь, уже на другом уровне, он сталкивается с тайной сексуальности: больные истерией и неврозами представили его удивленному и внимательному взору широкую картину симптомов, восходящих к сексуальной этиологии, всю гамму психических нарушений, которую он вынужден отнести к "тяжелым последствиям нарушения половой функции", как он пишет в книге "Моя жизнь". Так, благодаря наблюдениям он начинает понимать, насколько половая принадлежность неопределенна, проблематична, подвержена нарушениям, и пытается с тщательностью и проницательностью описать ее удивительные перевоплощения. Но остановится ли он на пути, на котором стал заслуженным ученым и практиком, таким же, как Шарко, прекрасно знающий о "сексуальных вещах", Брейер, ставящий "супружескую постель ... в основу большинства серьезных неврозов", или гинеколог Шробак, прописавший по латыни направленной им к Фрейду больной, муж которой был импотентом, "повторяющиеся дозы нормального пениса".

Но так же, как прервалось движение по стезе биологии, оно нарушилось и в области медицины: Фрейд отказывается оставаться в рамках медицинской сексологии - специальности, где он мог, вероятно, достичь известности и успеха. Ему, видимо, не подходит быть "хорошим доктором" Фрейдом, который успешно лечит сексуальные нарушения, - в глубине его сознания зреет чувство принадлежности другому, более универсальному и важному, относящемуся к самой Природе, которую он ставит выше своего медицинского призвания. "Я ясно чувствую, - пишет Фрейд своему другу Флиессу 21 мая 1894 года, - что приблизился к одной из тайн природы". В письме к нему же от 15 октября 1895 года Фрейд вспоминает открытый им "великий клинический секрет" - "досексуальный сексуальный шок", "досексуальное половое наслаждение", а затем перешагивает ограничения, содержащиеся в термине "клинический" и несколько месяцев спустя делает такое важное замечание^ "В глубине души я питаю надежду через посредство медицины достичь моей первой цели - философии".

Совершая поворот в самом себе, переход через себя, Фрейд обратился к области другой "медицины", другой "философии", одно название которой объединяет для нас в динамике теорию и практику - к психоанализу. Освобождаясь - но при этом сохраняя все их сильные стороны - от традиционных связей с биологией (железы и функции) и медициной (истерия и неврозы), сексуальное у Фрейда (вот первое сексуальное освобождение) объединяется с общечеловеческим через единственное или, если говорить более конкретно и предметно, через субъекта, то есть его истоки и основы лежат в субъективности единственной личности самого Фрейда. Самоанализ - дерзкий прыжок в глубину себя, совершенный Фрейдом, позволил ему понять, как "в этой глубине" смешиваются, движутся, пульсируют сексуальное, единственное и универсальное - три силовые линии, которые в своем постоянном вращении, неповторимом и непрерывном скручивании рисуют несравненную форму субъекта.

Дойдя до определенного уровня, самоанализ обращается к мифу. Отмечая в письме к Флиессу от 12 декабря 1897 года факт "неясного внутреннего восприятия субъектом своего собственного психического аппарата", Фрейд задает волнующий вопрос: "Представляешь ли ты себе, какими могут быть эндопсихические мифы?" И чтобы не впасть в заблуждение (подобно Юнгу, со слишком большим воображением устремившемуся к этому "неясному восприятию"), мысль Фрейда с характерной для нее "эластичностью", и не теряя при этом из виду мифологию, к которой он вскоре вернется, старается в первую очередь определить рациональными терминами новую ступень сексуальности, на которой скрещиваются и питают друг друга индивидуальное и коллективное, единственное и общее. Это можно назвать "пансексуализмом": подобное определение имело бы чисто полемический интерес, если бы отражало лишь пошлый стереотип представления, согласно которому по Фрейду "все - сексуально". Но оно справедливо, если речь идет о выявлении сексуального повсюду, о том факте, что оно присутствует во всех явлениях, образует структуру и организующую силу индивидуальных особенностей и коллективных созданий. Чтобы осветить грандиозность фрейдовской Эротики, рассмотрим главные положения, которые можно отнести к основам психоанализа.

Влечение и Либидо

Влечение и Либидо - два главных и наиболее типичных понятия фрейдовской теории сексуальности и психического аппарата в целом. Вместе они образуют часть того, что в "Метапсихологии" называется "фундаментальными концепциями" психоанализа, действенный характер которых проявлен вполне отчетливо; несмотря на "некоторую неопределенность", они незаменимы в качестве основы и инструментов исследования. Будучи "пограничными концепциями", они располагаются на пересечении соматического и психического, количественного и качественного, но именно со стороны психического и качественного психоанализ действует даже в том случае, когда его понятия насыщены телесным и количественным.

Либидо в наиболее точном смысле этого слова может быть определено как сама сексуальная энергия. В "Трех очерках..." Фрейд пишет, что для полового влечения это то, чем голод является для влечения к пище. Голод и любовь - два элементарных влечения, которые Фрейд объединяет в своем несколько упрощенном определении, данном в работе "Коллективная психология и анализ Я": "Либидо - это термин, заимствованный из теории аффективности. Мы с его помощью обозначаем энергию (рассматриваемую как количественная, но пока что не поддающаяся измерению величина) стремлений, относящихся к тому, что мы объединяем словом "любовь". Ядро любви в нашем понимании, естественно, слагается из того, что обычно называется любовью и воспето поэтами, то есть половой любви, завершением которой является половой союз. Но мы не отделяем от него другие разновидности любви, такие, как любовь к себе, любовь к родителям и детям, дружба, человеческая любовь в целом, так же как не отделяем привязанности к конкретным предметам и абстрактным идеям".

Это определение не позволяет тем не менее установить соотношение между либидо и психической энергией в целом - неясность, в которой Фрейд упрекал Юнга, растворявшего сексуальную специфику концепции либидо в слишком размытом и неопределенном понятии "энергии". Любой отход от представления о доминирующей роли сексуальности рискует увлечь (и опыты это неоднократно демонстрировали не только на примере Юнга, но и многих других) теорию сексуальности в область несостоятельного, и, кроме того, важно сохранить неизменный сексуальный полюс в противоречивой динамике психической жизни. Именно таким образом в первых топических работах Фрейда либидо как сексуальная энергия противопоставлялось энергии, свойственной влечениям самосохранения, названного им "интересом". Во второй топической работе - "По ту сторону принципа удовольствия", написанной позднее, либидо в качестве эротической энергии противостоит разрушительным силам влечения к смерти, причем источник энергии последнего остается в теории Фрейда невыясненным.

К общим описаниям либидо Фрейд добавляет уточнения, необходимые ввиду неопределенности концепции. Поскольку речь идет об энергии (это понятие здесь неизбежно, хотя и носит мистический оттенок), нужно узнать ее источник. Фрейд располагает его в эрогенных зонах тела, а затем - во всем теле. Но несмотря на обращение к идеям витализма, эпистемологически оперирующим понятием жизненной энергии (одной из разновидностей последней служит либидо, или механистический подход, связывающий либидо с физико-химическими процессами, что оставляет незатронутой проблему его психического проявления), понимание органической природы либидо остается на уровне гипотез, в которых превалирует интуиция, нечто, порожденное "внезапным озарением сознания" или - бессознательным!

Фрейд прибегает к другой формулировке, когца представляет Я как "главный резервуар либидо" и пишет, что "либидо направлено от Я на предметы". Выдвижение Я в качестве источника либидной энергии тем более удивительно, что Фрейд предполагает существование важного различия между либидо своего Я и либидо объекта. Совершенно не ясно, как субстанция, подобная Я, может выступать в качестве "резервуара" и "источника" первичной энергии, которую она использует для своего собственного становления. Здесь мысль Фрейда сталкивается с реальной трудностью, которую "Словарь по психоанализу" Лапланша и Понталиса пытается объяснить следующим образом: "Либидо как энергия влечения имеет источник в различных эрогенных зонах; Я, то есть личность в целом, запасает эту энергию, первым объектом которой является. "Резервуар'" в дальнейшем по отношению к внешним предметам ведет себя как источник, поскольку от него начинает исходить вложенная энергия". Изощренная, но не очень удачная интерпретация. Значительно более правомерным и соответствующим динамике психологии и психоанализа было бы рассмотрение либидной энергии в качестве "резервуара", фактора объединения и интеграции при создании Я как "единой личности". Я следует воспринимать в его элементарном аспекте, как. первичный материал, характерные черты которого вначале смешиваются с образом всеобщего восприятия, присущего категории Это. К подобному выводу, по-видимому, приходит Фрейд в своем последнем обращении к данной проблеме в "Кратком курсе психоанализа": "Вот как мы представляем себе первичное состояние: вся энергия Эроса, которую мы отныне будем называть либидо, находится внутри еще недифференцированного Я-Это и служит для нейтрализации разрушительных тенденций, также присутствующих в нем (для обозначения энергии влечения к разрушению мы не располагаем термином, аналогичным "либидо")".

Последнее определение либидо представляется наиболее точным, поскольку предполагает его движение, оно исходит из функционирующего тела как энергетического центра - это положение несомненно, хотя в нем остается много неясностей. Легко представить себе, что судьба продуцированных количеств энергии может быть различна. Фрейд выделил два типа энергии: свободная, подвижная, характеризующая бессознательные, то есть первоначальные процессы, и связанная, определяющая вторичные процессы, относящиеся главным сбрзгсм к области сознательного. Как и многие другие определения энергии Фрейда, эта исходящая от Брейера дифференциация имеет механистическую окраску и достаточно приблизительна. Фрейд вводит также понятие "застоя либидо" для обозначения процесса аккумуляции энергии, блокированной в своем движении, не имеющей возможности разгрузки и образующей таким образом "резервуар", а вернее, резерв либидо, выходящего наружу через неврозы и психозы. В короткой статье 1912 года "О типах начала невроза" Фрейд описывает подобную разгрузку блокированного либидо в качестве одной из причин психических нарушений; отмечая внезапное увеличение "количества либидо" у некоторых субъектов, он пишет: "Застой либидо является в данном случае первичным фактором, он становится патогенным в результате относительной неудовлетворенности со стороны внешнего мира, который мог бы удовлетворить и менее значительные требования либидо. Неудовлетворенное либидо приходит в состояние застоя, что открывает путь регрессии и вызывает те же конфликты, которые мы отмечаем в случае полной внешней неудовлетворенности. Это напоминает нам, что мы не имеем права пренебрегать количественным фактором при анализе условий, порождающих болезнь. Все другие факторы - неудовлетворенность, фиксация, невозможность развития, остаются неэффективными, если не активизируют определенного количества либидо и не вызывают достаточно сильного его застоя. Мы не можем точно измерить количество либидо, необходимое, по нашему мнению, для того, чтобы вызвать патогенное действие; мы можем лишь его постулировать, основываясь на конечном результате, каковым является болезнь".

Особое качество энергетического потока либидо свидетельствует о его более или менее выраженной способности к фиксации, застою или к движению и мобилизации; первое Фрейд называет "вязкостью либидо" и определяет как "возможность фиксирования". В этом плане, даже при неудовлетворительности объяснений, данные текущих наблюдений и клинической практики достаточно показательны и позволяют с точки зрения вязкости либидо наметить целый ряд возможных его проявленгчй: от субъектов с ярко выраженной способностью к связыванию либидо - до субъектов, не обладающих возможностью фиксации, с ускользающим, находящимся в постоянном движении либидо. Между этими двумя категориями можно поместить идеального субъекта, полностью уравновешенного и способного устанавливать свои взаимоотношения с окружающим миром на основе правильных и адекватных проявлений либидо.

Фрейд считает вязкость либидо одним из основополагающих факторов. Если подобного краткого определения недостаточно, можно рассмотреть колебания вязкости и умение фиксировать или мобилизировать либидо на примере типичных способов поведения отдельных индивидуумов в тех или иных социальных, экономических, политических и культурных условиях. Возможно ли, не впадая в стереотипы, говорить о "деревенской вязкости", противоположной "городской подвижности", вязкости, характерной для людей "физического труда", м мобильности "интеллектуалов"? Какие события индивидуального опыта и коллективной практики ускоряют или тормозят, фиксируют или мобилизуют ритмы и потоки либидо? Не наблюдается ли в случае феномена толпы резкий переход от вязкости либидо к его наибольшей подвижности? Мы видим, что это положение Фрейда или более широкое понятие психической инерции может быть важным инструментом в сложных исследованиях психологии масс.

Если в отношении источников либидо, его движений и ритмов остается ряд нерешенных проблем, то очертить круг объектов, на которые она направлена, значительно легче. В области приложения либидо Фрейд выделяет две основные составляющие: внешние объекты, на которые направлено либидо объекта, или предметное либидо, и особый внутренний объект, каковым является Я, отмеченный либидо своего Я, или нарциссическим либидо, Нарциссическое либидо определяется Фрейдом как первичное; речь идет, пишет он, о "первичном приложении либидо к своему Я", которое лежит в основе "первичного нарциссизма", то есть главной, сильной и длительной привязанности живого существа к тому, что он рассматривает как центр или ядро своей личности.

В процессе своего развития субъект вынужден последовательно и во все большей степени извлекать количества либидо из этого первичного, концентрированного состояния и переносить их на различные объекты, отмеченные его влечениями. Согласно образу, использованному Фрейдом в небольшой работе 1914 года "Введение нарциссизма", приложения либидо к объектам подобны "псевдоподиям", образуемым "телом микроскопического животного". Но соотношение между нарциссизмом и восприятием объекта, между либидо своего Я и либидо объекта, по мнению Фрейда, является принципиально антагонистическим: "Чем больше получает одно, тем больше обедняется другое". "Трудности цивилизации" подчеркивают это "внутреннее противоречие в экономии либидо". Фрейд представляет альтернативные проявления либидо на примере сообщающихся сосудов йен работы сердца; они то центростремительны в условиях сжатия и возвращения к своему Я, то центробежны, расширяются и изливаются в направлении окружающего мира. Определенные обстоятельства стремятся ускорить и интенсифицировать эти ритмы; многочисленны описания страсти, любовной или любой другой, которые характеризуются мощным переносом либидо своего Я на предмет любви. Болезни соответствует обратный процесс, который Фрейд в "Введений нарциссизма" иллюстрирует, цитируя Вильгельма Буша, известного сатирика, создавшего "Макса и Моркца" и другие знаменитые произведения: "Больной извлекает и переносит на свое Я все приложения либидо, а затем вновь выносит их после выздоровления. "Его душа сжалась до величины маленького дупла в коренном зубе", - пишет В. Буш по поводу острой зубной боли одного поэта".

Оппозиция либидо своего Я и либидо объекта отвечает (не соответствуя полностью) основной двойственности влечений, установленной Фрейдом при интерпретации сексуальности: влечениям своего Я (то есть самосохранению, обеспечивающему выживание индивидуума, примером которого является влечение к пище) противостоит половое влечение, его предназначение - сохранение вида. Выдвигая эту пару противоположностей - голод и любовь, - Фрейд продолжает давнюю традицию. Но он идет значительно дальше: разделяет понятия "влечение", обозначаемое им термином Trieb, и "инстинкт" (Instinct), освобождая последнее от специфики его биологического прочтения, видевшего в нем врожденную, наследственную, автоматическую" слепую структуру, ограниченную репродуктивной функцией. С введением концепции влечения, которая является скорее не "пограничной", как называл ее Фрейд, а пороговой, он создал необычайно удобный инструмент для психологии. Именно в области сексуальности ему удалось блестяще провести операцию психологизации; сексуальное влечение стало моделью всякого влечения, и можно даже в конце концов предположить, что существует одноединственное влечение - сексуальное; во всяком случае, оно служит примером и сохраняет значение ведущей идеи. Отметим тесную связь между использованием инструмента исследования - сексуального влечения и преимуществом, полученным особой областью исследования - сексуальностью, так что невозможно даже точно сказать, инструмент ли определил исследования, или исследование потребовало создания инструмента.

Анализируя эту концепцию в первой статье своей "Метапсихологии" под названием "Влечение и судьба влечений", Фрейд обозначил "суть влечения" двумя главными чертами: "Его происхождение связано с источниками возбуждения внутри организма, а проявляется оно в качестве постоянной силы". Он уточняет определение с помощью различных составляющих: "Толчок, цель, объект, источник влечения". Источник влечения, как подчеркивает Фрейд, соматический, и в этом заключается "определяющий элемент". На самом деле источник влечения потерян, поскольку его не удается найти в соматическом, перейдя в область биологии с ее многими неясностями; поэтому Фрейд полагает, что поиск источников влечений не является "строго необходимым".

Сказать об "импульсе к влечению", что "импульсный характер является общим свойством влечений и составляет их суть", значит, не сказать почти ничего; здесь мы находимся на уровне интуитивной констатации, которая не позволяет провести исследования, но может быть оценена с точки зрения более общих представлений о своеобразии индивидуума.

"Целью влечения, - продолжает Фрейд, - всегда является удовлетворение", то есть оно находится в полной зависимости от принципа удовольствия. Удовлетворение рассматривается как разгрузка напряжения, созданного возбуждением, и отвечает состоянию "не-напряжения"; этот принцип Фрейд уже излагал в "Нейронике" - "Психологии на службе невропатологов", а позднее вновь вернется к нему в работе "По ту сторону принципа удовольствия" и извлечет из него удивительные следствия.

"Объектом влечения служит то, в чем или посредством чего влечение может достигнуть своей цели"; термин "объект" является весьма общим и отвечает разным вариантам; речь может идти как о внешнем объекте, личности или предмете, так и о собственном теле субъекта и различных его частях, обозначаемых в этом случае как частные объекты, отвечающие "частным влечениям". Разнообразие объектов влечения и типов взаимоотношений - фиксации, переноса, распада - между объектом и влечением образует область приложения психоаналитических исследований.

Для сексуального влечения, оторванного от его биологического основания, Фрейд старается создать основу, которая бы не входила с ним в противоречие и не носила механистического характера; он называет "укреплением" использование сексуальным влечением в качестве опоры и основы непроизвольных органических проявлений, в частности кормления. Примером может служить процесс сосания младенца: возбуждение, вызванное голодом, необходимость питания заставляют его сосать, в чем он находит заметное удовольствие; но удовлетворение потребности в пище не завершает активность малыша, он продлевает удовольствие, засунув палец в рот и продолжая его сосать, превращая таким образом ротовую полость в "эрогенную зону", источник специфического удовольствия. Как полагает Фрейд, это "удовольствие от органа", имеющее сексуальный характер; таким образом, он отмечает расширение понятия сексуальности. Благодаря различным проявлениям жизнедеятельности разные участки тела начинают функционировать как источники удовольствия, что позволяет различать особые стадии развития либидо. Лишь в относительно более поздний период происходит некая унификация, и удовольствия, исходящие от отдельных органов, эрогенных зон, предметов и частных влечений, попадают под господство генитальной сексуальности, целью которой является воспроизводство.

В своем стихийном поиске удовольствия влечение встречает препятствия, испытывает давления, приводящие его к различным исходам, которые Фрейд перечисляет в следующем порядке: ... "Обращение в свою противоположность. Переориентация на саму личность. Торможение. Сублимация."

Первые два процесса часто смешиваются, поскольку обращение в свою противоположность приводит к переориентации влечения на личность субъекта. Наиболее типичное превращение - трансформация активной позиции субъекта в пассивную, что можно видеть на примере антагонистических и взаимодополняющих пар: садизм - мазохизм и скопофилия - эксгибиционизм. Влечение к агрессии, проявляющееся в садистской активности, в жестокости, унижении и страданиях, причиняемых другому, оборачивается против самого субъекта, который находит удовольствие в роли жертвы, в пассивном восприятии жестокости другого: это - мазохистская позиция. Точно так же в стремлении смотреть, называемом скопофилическим влечением, активная позиция зрителя может трансформироваться в свою противоположность и породить пассивную - эксгибициониста, получающего удовольствие от того, что на него смотрят. Во всех случаях, однако, важно отдавать себе отчет, что понятия активности и пассивности служат лишь общими реперами, весьма приблизительными, а реальные ситуации, обыденные и клинические, характеризуются невероятным переплетением активных и пассивных элементов - если эти термины могут еще сохранять свой смысл. Понятие двойственности позволяет дать определение подобному смешению и особенно подходит, когда речь идет о переходе любви в ненависть и наоборот.

Целую статью в "Метапсихологии" Фрейд посвящает анализу "Торможения", последствия которого для влечения наиболее сложны; это фундамент фрейдовского понятия бессознательного. "Торможение и бессознательное, - пишет Фрейд, - связаны так широко, что нам придется отложить попытку углубить понятие торможения до тех пор, пока мы не определим в точности структуру и последовательность психических проявлений и различие между сознательным и бессознательным". В поиске объекта и удовлетворения влечение сталкивается с препятствиями различной природы, внутренними и внешними; когда нельзя избежать внутреннего "толчка", субъект вынужден отодвинуть на дальний план требование влечения или убрать его из области сознательного - затормозить его. "Суть торможения, - пишет Фрейд, - заключается именно в этом: отодвинуть и держать на расстоянии сознательное". Торможение поражает как непосредственное возникновение влечения (это "первичное торможение"), так и различные ассоциирующие с ним элементы, производные, образы. Действуя втихомолку внутри бессознательного, влечение не теряет своего динамизма, даже наоборот, и именно психоанализ вскрывает все тонкости, сложности и странные превращения бессознательных проявлений влечений, испытавших торможение, в виде симптомов болезней, остроумия, неудачных действий и т. п.

Уничтожил ли Фрейд исследование сублимации, которое должно было занять свое место в "Метапсихологии"? Во всяком случае, известно, что Фрейд, часто прибегавший к понятию сублимации, особенно при размышлении о проблемах культуры, ни разу не дал ей систематической характеристики. Однако, в различных работах можно найти важные уточнения, ясно показывающие, что сублимация представляет собой особую судьбу влечения в области культуры. Подчеркивая в поразительном небольшом очерке 1908 года "Цивилизованная сексуальная мораль и современные нервные болезни", что "наша цивилизация построена на подавлении влечений", Фрейд видит этот процесс в том, что сексуальное влечение "предоставляет в распоряжение культуры огромное количество сил, и это происходит, несомненно, вследствие его ярко выраженной способности перемещать свою цель, не теряя при этом в интенсивности. Способностью к сублимации называют эту способность заменять цель сексуальной природы на другую, не сексуальную, но психически родственную первой". В четвертом из "Новых сообщений..." Фрейд пишет более кратко: "Определенные модификации цели, подмены объектов, когда начинает превалировать их социальное значение, мы называем сублимацией".

То, что сексуальное влечение может повернуться к не сексуальным целям, объектам и видам деятельности, доказано со всей очевидностью наблюдениями и делает законным и необходимым использование концепции сублимации в многочисленных психоаналитических работах. Это не исключает нерешенное™ многочисленных проблем: как действует эта вероятная "десексуализация" влечения или, вернее, в какой момент, на каком уровне, в каких условиях она действует? Что заменяет сексуальное и в каких формах в области культуры? Какие связи существуют между подавлением культурой, психологическим торможением и сублимацией? Как последняя включается во взаимодействие психических субстанций, главным образом во взаимоотношения Я, Сверх-Я, идеального Я и т. д.? Понятно, что Фрейд, столкнувшись с подобными вопросами, не решился погрузиться в анализ положения, управляющего определенным образом всей культурной антропологией.

Детская сексуальность и этапы развития Либидо

С интенсивностью и постоянством, из которых Фрейд удивительным образом сумел извлечь опыт, больные неврозами через свои рассказы, описания, воспоминания и страдания отсылали его к детской сексуальности, где, как казалось, скрывалась тайная причина нарушений. Во времена Фрейда это была запретная тема. "Ребенок, - подчеркивает он во "Введении в психоанализ", - считался чистым, невинным, и тот, кто его описывал по-другому, обвинялся в совершении святотатства, в кощунственном покушении на наиболее нежные и святые чувства человечества".

Только по этим словам - "святотатственный", "кощунственный", "проклятый" - можно видеть, что обращение к детской сексуальности требовало отважного поступка, нарушающего традиции. Без долгих колебаний Фрейд осуществил его, придав жажде познания, несколько охлажденной повторными научными и философскими процедурами, ее первичный, генетический дух, демонический (змей и плод познания) или прометеевский (вырвать огонь у богов). Гипотезы, предположения и демонстрации, касающиеся детской сексуальности, были встречены наиболее яростно, со злобной враждебностью, почти непреодолимой, вызванной желанием сохранить мир детства в глубине души каждого из нас неприкосновенным резервом чистоты и невинности. Как бы то ни было, открытия в этой области, бесспорно, являются наиболее оригинальными и решающими для его новой психологии. В намеченной им траектории либидо, которую мы постараемся обобщенно воспроизвести, нет точки, которая не породила бы обильных и показательных исследований (от наблюдений его дочери Анны Фрейд до трудов Мелании Клейн и Винникотта), освещающих не только тонкую детскую психологию, но и психологию в целом, а также различные другие аспекты человеческого существования.

Эволюция либидо ребенка, как описывает ее Фрейд, представляется в виде последовательности этапов, различающихся организацией либидо вокруг определенной органической функции и эрогенной зоны. Фрейд выделяет три типичные формы организации либидо: оральную, анальную и фаллическую. Они названы "догенитальными", поскольку предшествуют периоду, соответствующему половой зрелости, когда утверждается обычная половая организация, то есть генитальная, отвечающая зрелому, взрослому состоянию. На оральной стадии, связанной с потребностью младенца в питании, очаг либидо располагается в ротовой зоне, становящейся, таким образом, первой эрогенной зоной. Действие малыша, продолжающего сосать сосок, когда он насытился, или сосущего палец и другие предметы, иллюстрирует специфику ротовой эротической фазы. Анальная стадия проявляется в интересе ребенка к своей выделительной активности; анальная область становится эрогенной зоной; дефекация оказывается в центре комплекса факторов - процесса "делания", задержки, содержания фекалий, чувства отвращения и т. д., которые в дальнейшем будут иметь влияние на личность в индивидуальном, социальном и культурном планах. Фаллическая стадия отмечена интересом ребенка к своим гениталиям, их эротическому значению и функциям; манипуляции и мастурбации являются одновременно поиском знаний и удовольствия. Прилагательное "фаллический", употребляемое Фрейдом, подходит как для мальчика, так и для девочки, поскольку пенис является главным предметом интереса, источником боязни кастрации у мальчика и желания обладать им у девочки - эти два главных либидных символа будут определять ориентацию их сексуальности и личности в целом.

Эта схема эволюции либидо весьма упрощает сексуальную действительность, многообразие которой неисчерпаемо. Один из главных факторов этого многообразия заключается в том, что эволюция либидо, как показывает Фрейд, не происходит линейно, не сводится к автоматической смене четко определенных стадий. "Мы полагаем в настоящее время, - пишет он в четвертом из "Новых сообщений по психоанализу", озаглавленном "Тоска и инстинктивная жизнь", - что каждая фаза оставляет свой след в более поздних структурах, проявляясь в экономии либидо в характере личности". Быть может даже, каждая фаза оставляет больше, чем "след", и входит после различных превращений в качестве важной структурной единицы в общую организацию личности; "анальный тип", над которым много размышлял Фрейд, в этом смысле очень показателен.

Каждая фаза, даже если она выдвигает на первый план ту или иную биологическую функцию и орган, тесно связана с другими активными органическими элементами, ситуациями, психологическими формированиями, так что выделение определенной либидной стадии должно отвечать целой многофокусной системе, а не эрогенной зоне, абстрактно названной главным очагом либидо. Если вернуться к приведенной выше эволюционной схеме, легко понять, что невозможно определить действительно первичную либидную стадию; столь же очевиден факт, что до ротовой стадии, описанной Фрейдом, многие важные факторы влияют на либидную судьбу субъекта.

Не выделяя се в качестве первичного момента развития, Фрейд, однако, сам отмечает интерес предварительной фазы, когда Я субъекта в целом функционирует как эрогенная зона или, скорее, эрогенная сфера, некая туманность эрогенности, поскольку речь идет о недифференцированном Я в его органическом и психическом строении, в связях с внешним миром и матерью. Если, не вдаваясь в подробности, использовать термин Фрейда, то можно назвать эту стадию нарциссической, или автоэротической. Различные упоминания в работах Фрейда позволяют установить ее особые черты. Во "Введении нарциссизма" он пишет: "Необходимо признать, что вначале в индивидууме не существует структуры, подобной Я; Я должно испытывать развитие. Но автоэротические влечения существуют с самого начала..." На первых страницах "Трудностей цивилизации" утверждается, что "младенец еще не отличает свое Я от внешнего мира, который он рассматривает в качестве источника ощущений, действующих в нем", и что "вначале Я содержит все, позднее оно исключает из себя внешний мир". В работе "Влечения и судьба влечений" Фрейд уточняет: "Первично, в самом начале психической жизни, Я испытывает влечения и чувствует себя способным частично удовлетворить эти влечения на себе самом. Мы называем это состояние нарциссизмом и квалифицируем как автоэротическую подобную возможность удовлетворения".

Непростой задачей остается точное определение "начала", о котором говорит Фрейд. Идет ли речь о моменте, непосредственно следующем за рождением, во время которого новорожденный, находящийся под властью внутриутробных впечатлений, не способен различить действия и предметы - рот и грудь - относящиеся к жизненно важному акту питания? Или нужно вернуться к еще более раннему периоду и постараться выявить характерные условия на зародышевой стадии? Наверное, вместо того, чтобы упорствовать в поиске проблематичного начала, плодотворнее было бы уточнить более явные и характерные факты. Именно в этом плане, касающемся развития либидо, может рассматриваться работа Дидье Анзье "Я - кожа", опубликованная в одном из номеров "Нового психоаналитического журнала", который посвящен проблеме "Внешнее и внутреннее". Кожа, существующая "изначально" в качестве общей защиты, оболочки тела, воспринимающей и отражающей поверхности, может рассматриваться как первая эрогенная зона или, точнее, зона с эрогенным потенциалом, благодаря чему правомерно выделение либидной стадии, которую можно назвать кожной или тактильной. Особой задачей этой стадии является переход от зародышевого периода, поддержание жизненно важной связи с телом матери и качественная оценка таких параметров, как теплое и мягкое...

Необходимо принимать во внимание и восприятие тела в целом, "скопления протоплазмы", по выражению Фрейда. Внутренние ощущения так же действенны, как основные чувства и ощущения - тяжести, равновесия, глубины. Винникотт большое значение придавал "держанию", то есть тому, как держит ребенка в руках мать. Кроме того, важно представить себе и зародышевое состояние: как ребенок вынашивался матерью, как переносил "внутриутробную ночь", какие ощущения испытывал со стороны внешнего мира - голоса, шумы, движение - вносившие вклад в его формирование, намечавшие первые будущие впечатления. Возможно ли вообще определить первое проявление либидо, скользящего, представляющего собой чистое движение, чистый потенциал, который сольется затем с жизненными требованиями функций и органов...

Относительно этих вопросов современные работы дают лишь самые общие сведения; вместе с тем мы располагаем многочисленными серьезными наблюдениями, позволяющими показать, что оральная стадия определяется не только эрогенной зоной рта. Помимо различных исследований, которые, как работы Шпица и Боулби о понятии привязанности, стремятся рассмотреть роль ротовой полости, следует отметить анализ венгерского последователя Фрейда Имре Германна, осветившего в своей книге "Сыновний инстинкт" хватательный рефлекс новорожденного: пока рот сосет, независимо от этого действия рука младенца исследует, щупает, хватает, так что можно, несомненно, говорить о руко-ротовой стадии, на которой рука устанавливает, по крайней мере частично, свою сексуальную и не сексуальную власть.

Уже на руко-ротовой стадии заметно проявление агрессии: в мощном вампирическом сосущем движении губ, в хватании рук, в первых укусах деснами. Особенно явно выявляется агрессия при описании Фрейдом анальной стадии, которую он называет садистско-анальной стадией. Анальная область на этой стадии является одним из центров интереса и эрогенности ребенка. Он опробует свои первые режущиеся зубы в импульсивном и жестоком кусании, его мускульная система уже достаточно развита и координирована для выполнения жестов агрессии и разрушения. Контроль и власть, осуществляемые над и с помощью ротового и анального сфинктеров - кусать, рвать, держать, отпускать и т. д. - способствует установлению того, что вслед за Ференци можно назвать первичной "сфинктериальной моралью", получающей затем широкое развитие в социальной и культурной жизни. Влечение к наблюдению позволяет осваивать все новые области. Короче говоря, в садистско-анальной стадии, этом "удивительном периоде", по выражению Фрейда, мы находим пример либидной фазы, на которой выбор особой эрогенной зоны - анальной, имеющей большую притягательную силу, ограничивается другими составляющими - органами и функциями, психологическими формированиями и определенными культурными факторами.

Каждый новый этап усложняется и обогащается всеми предшествующими образованиями, которые сохраняются, претерпевая многообразные превращения. Новое постоянно заимствует и ассимилирует старое, опирается на него, питается им, но при этом утверждает собственные ценности. Фаллическая стадия, наступающая на определенном этапе развития ребенка, в возрасте четырех-пяти лет, составляет, по словам Фрейда, "первый апогей" сексуальной жизни; пенис, несущий главный смысл для девочки и для мальчика (разница заключается, как пишет Фрейд, "в желании иметь пенис и страхе кастрации"), связан с выделительными функциями и их агрессивным смыслом, как орган мочеиспускания, источник эротизма, вызываемого желанием помочиться, и, одновременно, символ детского всемогущества. Главное на этой решающей стадии то, что относительные факторы получают свою определенность; половой орган используется как инструмент соперничества с отцом и покорения матери; развивается эдилов комплекс с его формирующей способностью, открытиями и опасностями.

Об анальной эротике

Обращаясь к теме анальности и анальной эротики, Фрейд чувствует, что проник в неизученную и сулящую значительные результаты область. Он не скрывает энтузиазма, обращаясь к другу Флиессу: "Я не могу перечислить тебе все то, что для меня (нового Мидаса) обращается в нечистоты". В неизданных отрывках из писем к Флиессу, опубликованных Максом Шуром, Фрейд называет свои исследования "Дреккологией": действительно, под взглядом "нового Мидаса" нечистоты, экскременты, испражнения переходят в другие формы, трансформируются в золото, деньги, драгоценности, в детей, пенисы и даже, путем странной психической алхимии, начинают составлять свойства характера.

Фрейд неоднократно высказывал удивление "разнообразию приложения возбуждений и влечений", связанных с анальной эрогенной зоной. Некоторые из них он описал в своих работах, главным образом в исследовании 1917 года "О переносе влечений преимущественно в анальный эротизм", в одном из "Новых сообщений..." - "Тоска и инстинктивная жизнь", а также короткой статье 1908 года "характер и анальный эротизм". Анальная эротика отличается необычайной способностью к переносу и символизации. Младенец начинает интересоваться своими испражнениями как своей первой продукцией, осязаемым выражением дееспособности, возможности "делать". Он начинает играть с образованиями, отделившимися от его тела, как с разменной монетой, он предлагает их в качестве "подарков" тем, кого любит, или не отдает, проявляя свою враждебность. Параллель испражнения - подарки в их обменной функции - позднее проявится при обсуждении менее материальных, более абстрактных понятий "золото" и "деньги".

С другой стороны, имеет место еще одно удивительное качество испражнений: выходящие из ануса элементы позволяют провести сравнение с новорожденным; так рождается детская клоакальная теория, согласно которой младенец появляется из ануса, выталкивается наружу подобно фекалиям. Когда вследствие боязни кастрации у ребенка возникает чувство, что его собственный пенис может отделиться от тела, устанавливается новая параллель между испражнениями и пенисом. Формулировка, использованная одним из пациентов Фрейда, - "член из экскрементов" - иллюстрирует образный смысл этого сравнения. У девочки переход от анального к генитальному осуществляется с еще большей легкостью, и Фрейд цитирует по этому поводу выражение, использованное Лу Андреа-Саломе в очерке 1915 года "Анальное и Сексуальное": влагалище связано с анусом.

В конце концов, после установления подобных связей можно получить цепь удивительных ассоциаций: испражнения - подарки - золото - деньги - младенец - пенис и т.д., которая освещает не только детскую психологию и бессознательные переходы к символам, но также производные культуры, сказки, рассказы, мифы и социальные институты.

Анальная эротика дала Фрейду материал для проведения весьма показательных характерологических исследований. Описываемый им "анальный характер" определяется "постоянным наличием трех составляющих: аккуратности, экономности и упорства" и обнаруживает, как уточняет Фрейд, "усиление анальной эротической составляющей в сексуальном поведении лиц, у которых в процессе развития анального эротизма формируются особые реакции своего Я". Фрейд настаивает на этих трех качествах: "Каждая из трех особенностей - скупость, педантичность и упорство - происходит из влечений, связанных с анальным эротизмом". В работе "Характер и анальный эротизм" он высказал общую гипотезу, согласно которой "существует органическая связь между определенным складом характера и определенным состоянием органа", и связывает три черты людей - "организованность, экономность и упорство" с "явно выраженным усилением эрогенности анальной области в их сексуальном складе". Он видел в этих особенностях "наиболее прямой и явный результат сублимации анального эротизма".

Обобщая данные удивительные характерологические открытия Фрейда, можно развить мысль о том, что "другие черты характера также являются результатом определенных догенитальных структур либидо". Вильгельм Рейх создал на этой основе свою аналитическую характерологию и одновременно смог внимательно проследить политическую и общественную судьбу различных составляющих догенитальных, мотиваций, положив начало ценным исследованиям "психологии масс".

Детские сексуальные теории и первоначальная сцена

Во время своего либидного развития ребенок не удовлетворяется тем, что обладает сексуальностью, существует с ней, ему хочется познать, понять, объяснить ее, создать из нее, если можно так выразиться, настоящую теорию. Учитывая эту тягу к познанию, развивающуюся параллельно сексуальному опыту и некоторым образом дублирующую его, необходимо признать существование несексуальных мотиваций, которые можно отнести к эпистемофилическому влечению, тесно связанному со скопофилическим: для ребенка важно видеть, знать и понимать. В работе "Три очерка по теории сексуальности" Фрейд пишет по поводу этого "влечения к знанию", что "невозможно вывести его исключительно из сексуальности", и делает такое далеко идущее замечание: "Ребенок интересуется сексуальными проблемами с неожиданной силой, и можно даже сказать, что именно эти проблемы пробуждают его мышление". Среди проблем, занимающих детей, на первом месте стоит "великая загадка", как называет ее Фрейд, "подобная загадке Сфинкса": "Откуда берутся дети?". В статье 1908 года "Детские сексуальные теории" Фрейд добавляет, что дети прикладывают "огромные усилия, прежде чем открыть то, что делают вместе их родители для появления детей".

Одна из первых сексуальных теорий ребенка основывается на незнании или отрицании различия между полами; она заключается, подчеркивает Фрейд, в том, чтобы "приписывать всем людям, в том числе и женщинам, наличие пениса". Эта точка зрения утверждается в то время, когда пенис начинает представляться ребенку "главной эрогенной зоной, основным предметом автоэротической сексуальности, и значение, ему приписываемое, находит логическое отражение в невозможности представить себе человека, подобного себе, без этого важнейшего элемента". Если все человеческие существа устроены по единой сексуальной модели, то отсюда следует целый ряд важных образных следствий: мужчина становится, как и женщина, способным родить на свет малыша - из чего мальчик может в эдипов период культивировать гомосексуальную фантазию, по которой отец делает ему ребенка (подобная фантазия находит поддержку в изначальной бисексуальности, ярко изображенной Фрейдом). Параллельно, результатом панфаллического мировоззрения ребенка является наделение пенисом женщины; как же горячо любимая мать может быть лишена столь важного атрибута? Образ "женщины с пенисом" составляет одну из наиболее содержательных картин бессознательного, и его "фиксация", как пишет Фрейд, порой выливается в такие постоянные формы сексуальности, как гомосексуализм или фетишизм. Образ фаллической женщины долго не поддается влиянию реальных фактов, поскольку поддерживается страхом кастрации, который у маленького мальчика выражается в таком логическом построении: если у "нее" нет пениса, тогда и мой собственный пенис "они" тоже могут у меня отнять!

Обладание матери пенисом вызывает мысль, что дети могут рождаться только через единственное отверстие - "отверстие кишки": "Ребенок, - пишет Фрейд, - должен выходить как экскремент, как испражнения". Варианты этого экскрементального, анального или клоакального рождения проявляются порой в других представлениях: ребенок рождается из груди, или из пупка, или из предварительно разрезанного живота. И если выход происходит через анус, зачатие должно осуществляться через рот: "когда съедают что-то специальное, - пишет Фрейд. - (Так, как происходит в волшебных сказках)".

Как делаются дети? На этот вопрос, неотступно преследующий детское любопытство, могут даваться различные ответы, зависящие от либидной стадии: оральное зачатие путем введения "чего-то специального", но также зачатие уретральное или фекальное, при которых сексуальный союз осуществляется "в момент мочеиспускания или дефекации". Но наиболее распространенное и универсальное представление о сексуальном союзе заключается в образе "садистского коитуса", как подчеркивает Фрейд в работе "Детские сексуальные теории". Используя свои впечатления от странных шумов, таинственных связей или отдельные наблюдения, если у него не было возможности реально присутствовать при сексуальном спектакле, ребенок представляет себе, что родители в процессе коитуса предаются жестокости, некоему испытанию силы, при котором более, сильный подавляет слабого и жестоко обращается с ним. Неудивительно, что воображенный таким образом коитус рассматривается как анальный, отмеченный зверством и происходящий в садо-мазохистской атмосфере. Этот рожденный воображением родительский коитус и сексуальный союз в целом, как он представляется в первые периоды либидного развития, получил название первичной или первоначальной сцены, которую можно рассматривать в качестве ключевой для последующей сексуальной жизни. Фрейд долгое время полагал, что подобная картина полового акта отвечает действительным наблюдениям ребенка, но интерпретированным позднее, или, по крайней мере, достаточно красноречивым отдельным признакам действительности. Так, в случае психоаналитического исследования Человека с волками он настаивает на том, что первоначальная сцена вызвала невроз у его пациента, и именно ее он воспроизводит в изображении дерева с волками. Фрейд возводит этот первый сексуальный опыт в ранг "первоначального образа", рассматривает его как "элемент, почти всегда присутствующий в сокровищнице бессознательных образов, который можно обнаружить у всех больных неврозами и, вероятно, у всех детей". Первоначальная сцена выступает, следовательно, каким бы ни было ее воплощение, в качестве универсального регулирующего потенциала бессознательного.

Эдипов комплекс, скрытый период и половая зрелость

"Все больше, - пишет Фрейд в очерке "Исчезновение эдипова комплекса" в 1923 году, - становится ясна важность эдипова комплекса как центрального феномена сексуального периода раннего детства". В примечании 1920 года к "Трем очеркам по теории сексуальности" он высказывается еще более ясно и решительно: "Мы вправе говорить, что эдипов комплекс лежит в основе неврозов, составляет большую часть содержания этих болезней, в нем детская сексуальность, оказывающая позднее решающее влияние на сексуальность взрослого человека, достигает своей кульминации. Перед всяким человеком встает задача подавить эдипов комплекс; если он не справляется с ней, то становится невротиком. Психоанализ научил нас по достоинству оценивать значение эдипова комплекса, и можно сказать, что различие между противниками и сторонниками психоанализа заключается в значимости, которую приписывают ему последние". Поскольку первичность, центральная роль комплекса определяет собой главную ось и даже элемент ортодоксальности психоаналитического движения, Лапланш и Поталис характеризуют его в своем "Словаре..." в терминах столь же категоричных, как и сам Фрейд: "Эдипов комплекс играет фундаментальную роль в структуре личности и в ориентации человеческих желаний. Психоаналитики считают его основой психопатологии".

Эдипов комплекс рассматривается Фрейдом не только как "кульминация" детской сексуальности, "основа неврозов" и главная "задача" человека. Как пишет Фрейд в заключении к книге "Тотем и табу", он лежит в основе "одновременно религии, морали, общества и искусства", короче говоря, является главным орудием гуманизации, устанавливает человечность личности и общества. Ни одно другое положение Фрейда не пользуется подобной привилегией, поэтому понятно, что эдипов комплекс стал своего рода символом психоанализа, который у Фрейда находится под знаком греческих мифов, трагедий Софокла и Дидро, французского философа он цитирует в "Кратком курсе психоанализа": "Если бы дикий малыш, - пишет Дидро, - был предоставлен самому себе, сохранил бы всю свою глупость и добавил к непониманию ребенка из колыбели силу страсти тридцатилетнего человека, он свернул бы шею своему отцу и улегся в постель с матерью . Я осмеливаюсь полагать, что, если бы психоанализ имел в своем активе лишь одно открытие эдипова комплекса, этого было бы достаточно, чтобы поставить его в один ряд с наиболее ценными завоеваниями человеческого рода".

"Если я упоминаю Эдипа, - писал греческий поэт Антифан, - то всем известна его история, все знают его отца Лая, мать Иокасту, его дочерей, сыновей, его дела и несчастья". Нам, однако, представляется полезным напомнить вкратце основной сюжет данной истории, изложенный Жорженом в предисловии к великой пьесе Софокла "Царь Эдип".

Царь Фив Лай женился на Иокасте, дочери Меноцси и сестре Креонта. Брак долгое время оставался бесплодным, что побудило супругов обратиться к Пифии. Оракул объявил, что если родится сын, он станет убийцей своего отца. Иокаста родила сына, и Лай, чтобы предотвратить угрозу оракула, вывез новорожденного на гору Киферон, проткнув и связав ему крепко ноги. Ребенка с распухшими ногами подобрал пастух, назвал его вследствие этого Эдипом ("Эдип" в переводе с греческого - "с опухшими ногами") и отнес во дворец своего господина - Полиба, царя Коринфа, который с женой Меропой вырастил и воспитал ребенка. Услышав однажды насмешки в свой адрес, Эдип отправился в Дельфы к оракулу, который предсказал ему, что он станет убийцей отца и мужем собственной матери.

Потрясенный этим предсказанием, Эдип решил бежать из Коринфа, опасаясь совершить в отношении Полиба и Меропы, которых он считал за родителей, предсказанное страшное преступление. По пути из Дельф, на пересечении трех дорог он поссорился со стариком на колеснице и убил его. Эдип не знал, что это не кто иной, как его отец Лай. Продолжив путь, он узнал, что стране угрожает чудовище с лицом женщины, крыльями птицы и хвостом льва - Сфинкс; встав у входа в Фивы на мосту Фикион, он задавал проходящим загадки и пожирал не сумевших ответить. Никому еще не удавалось их разгадать, и Креонт, царствовавший в Фивах после смерти Лая, обещал руку Иокасты и корону тому, кто освободит город от страшного чудовища. Эдип решил попытать счастья. "Какое животное, - спросил его Сфинкс, - имеет сначала четыре, потом две и три ноги?" - "Это человек", - ответил Эдип, так как человек сначала ползает на четвереньках, потом ходит на двух ногах, будучи стариком, пользуется палкой, как третьей ногой. Так Эдип разгадал загадку Сфинкса, и тот покончил с собой, бросившись вниз с высокой скалы (или, согласно другой версии, погиб от руки Эдипа). Герой получил обещанное вознаграждение: взошел на трон Фив и женился на Иокасте. От этого брака родились два мальчика - Этеокл и Полинию и две девочки - Антигона и Йемена.

Вскоре смертельная болезнь опустошила землю Фив. Когда обратились к оракулу, он сказал, что нужно изгнать убийцу Лая. Эдип провел расследование и после сопоставления фактов и беседы с прорицателем Тиресием понял, что он вдвойне преступник - отцеубийца и кровосмеситель. Иокаста, узнав эту новость, повесилась на балке во дворце, - Эдип выколол себе глаза. Изгнанный из Фив, он дошел до Аттики, до городка Колон, и таинственно исчез в священном лесу Эвменид.

Существуют многочисленные варианты и версии приведенного выше мифического повествования, обогащенные деталями и нюансами на любой вкус. Психоанализ же, заимствует из него в первую очередь главное двойное преступление, совершенное Эдипом: отцеубийство и кровосмесительство. Они представляют собой конкретное и трагическое воплощение, "ввод в действие" и в реальность двойного мотива, на котором строится структура эдипова комплекса: с одной стороны, половое влечение, объектом которого становится мать, с другой - желание убийства по отношению к отцу. Психоаналитики вводят различие между этой "позитивной" формой эдипова комплекса и "негативной" формой, характеризующейся инверсией отношений, что выражается в любви к отцу и ненависти к матери. Как полагает Фрейд, установление эдиповых отношений происходит в конце фаллической стадии, то есть между тремя и пятью годами, но это время приблизительно и возможны варианты.

Структура эдипова комплекса, или, как его иногда образно называют, "эдипова треугольника", поскольку он включает три элемента - субъекта, отца и мать, не сводится к простой либидно-агрессивной схеме, о которой мы говорили. Она собирает и связывает, длительно организует и структурирует многочисленные элементы всех фаз либидного развития, предметы, с которыми соотносится субъект, возможности и проекты, рождающиеся в глубине его души. Эдипов комплекс, являясь формой развития либидо, рамкой организации Я и его отношений, может быть назван, по аналогии с описанными этнологами "ритуальными шествиями", внутренним ритуальным шествием, выступающим в качестве системы внутренней оценки образов, отношений, символов, наделенных значениями, благодаря которой субъект воспринимает действительность в ее основных формах.

Особенно замечателен в открытии Фрейда переход, благодаря которому эдипов комплекс получил статус необходимого и универсального явления. Больные неврозами в своих рассказах о травмирующих опытах поднимали тему обольщения, где переплетались либидные и агрессивные мотивации, связывающие родителей и детей. Сам Фрейд в процессе самоанализа пришел к необходимости выделить либидное движение, которое в раннем детстве обратило его, как он пишет, "к матери", и легко вспомнил испытываемые чувства ревности и соперничества по отношению к отцу, ощущение вины, которое при этом возникало и которое, вероятно, определило его реакцию на смерть отца и случай потери сознания на Акрополе. Можно считать, что значительная часть размышлений Фрейда была направлена на то, чтобы превратить собственный эдипов комплекс, единичный и скрытый, в действующую и подвижную универсальную форму.

Миф об Эдипе имеет множество значений, которые психоаналитические исследования стараются сделать действенными и которые придают разнообразие и определенность составляющим эдипова комплекса. Распухшие ноги Эдипа воскрешают тему героического рождения, связанную также с версией, согласно которой маленького Эдипа положили в корзину и отправили в море, а протыкание лодыжек, совпадающее с темой выкалывания глаз, подтверждает страх перед кастрацией. То, что Эдип был найден пастухом и воспитан королевской четой, которую считал настоящими родителями, соответствует схеме "семейного романа" и вере ребенка в свое славное происхождение. Образы, относящиеся к утробному периоду, присутствуют особенно часто: оставление на водах, перекресток трех дорог (это - гипотеза Абрахама), ослепление, исчезновение в лесу.

Сам Сфинкс представляет собой весьма выразительную фигуру: он осуществляет то, что Мелания Клейн называет "комбинацией образов родителей", а также служит воплощением фаллической Матери. Согласно Гезе Ройхему, он иллюстрирует первоначальную сцену - родителей, слившихся в коитусе, и здесь можно увидеть древнюю Мать - пожирательницу и каннибалку - и древнего кастрирующего Отца, а в более широком плане - выражение общей бисексуальности человека, подтверждением которой служит также прорицатель Тирезий, являющийся одновременно мужчиной и женщиной и наблюдающий первоначальную сцену - двух сплетенных змей, и т. д. То, что Эдип, несмотря на все старания, не может ускользнуть от судьбы, иллюстрирует детерминированность бессознательного, которой подчинен каждый человек и исследование которой систематически проводит психоанализ...

Не пытаясь дальше углубиться в сложный лабиринт эдипова комплекса, отметим всю относительность его структуры, двойственность и конфликт, доведенные до крайней точки. Любовь и ненависть к отцу, любовь и ненависть к матери смешиваются, и определиться для ребенка - нелегкая задача. Желание и фаллическая возможность обольстить мать сталкиваются с сильнейшим запретом, а на последний воздействуют давние картины взаимоотношений с матерью: мать - защитная утробная оболочка, материнская грудь - первый упоительный объект любви, мать в целом олицетворяет собой предмет желания, особенно сильного в момент, когда запрет располагает наиболее сильными средствами, среди которых отказ и отдаление от матери, закон и власть родителей, угроза кастрации, действия Я, Сверх-Я, Идеала Я и т. д. А как можно не учитывать отца, с которым ребенок идентифицирует себя, который служит моделью для восхищения и подражания, по поводу которого Сверх-Я диктует такое противоречивое указание, приводимое Фрейдом в книге "Я и Это": взаимоотношения Сверх-Я и Я "не ограничиваются советом - "будь таким" (как твой отец), но и включают запрещение - "не будь таким" (как твой отец); другими словами: "не все делай так, как делает он, многие вещи доступны только ему одному". Здесь мы имеем модель того, что Бэйтсон называет "двойной связью", то есть двойного противоречивого требования, так что субъект, как бы он ни поступал, оказывается связанным и виновным.

Переход через эдипов комплекс является, как пишет Фрейд, "не слишком легкой" задачей, настоящим посвящением и испытанием, поскольку ребенку ничего другого не остается, как погрузиться во взаимоотношения с отцом и матерью, в приложения либидо и агрессивных влечений, предметом которых он является. Они необходимы для выработки радикальной ориентировки своих собственных отношений, приложений сил и способов поведения. Во время этого опасного путешествия, когда эдипов комплекс наносит все новые удары, он испытывает непрочность, но одновременно и устойчивость своего существа, пытается реализовать желаемую свободу и автономию. Будущее, являющееся результатом так называемой "ликвидации" или "разрешения" эдипова комплекса, Фрейд рисует в работе "Введение в психоанализ": "Начиная с этого времени человек встает перед великой задачей освобождения от родителей; и лишь выполнив эту задачу, он перестанет быть ребенком и превратится в члена общественного коллектива. Задача сына состоит в том, чтобы отвести от матери свои либидные устремления, направив их на реальный посторонний объект, и примириться с отцом, если по отношению к нему сохраняется некоторая враждебность, или освободиться от его тирании в результате детского бунта в случае, если он попал в его полное подчинение. Эти задачи встают перед каждым, однако следует заметить, что их осуществление редко происходит идеально, то есть в психологической и социальной гармонии".

Пройдя трудный путь Эдипа, когда его комплекс ослабевает и находится на пути к "ликвидации", ребенок между пятью и шестью годами входит в период, названный Фрейдом "скрытым", "который продлится", - пишет он в книге "Моя жизнь и психоанализ", - до половой зрелости, и в течение которого сформируются такие важные психические понятия, как мораль, стыдливость и чувство отвращения". В этот период происходит процесс очевидной десексуализации: ребенок оставляет свои прежние сексуальные заботы, освобождается от объектов эдипова комплекса и обращается к деятельности, значительно менее отмеченной сексуальностью, - социальной, интеллектуальной и культурной.

Скрытый период входит составной частью в общую биологическую концепцию сексуальной эволюции, свойственной человеческому виду и состоящей, по мнению Фрейда, из двух частей; он представляет собой паузу, промежуток между двумя апогеями - эдиповым периодом и половой зрелостью и вызван биологической потребностью, имеющей многоцелевое назначение. Фрейд так характеризует этот период в работе "Исчезновение эдипова комплекса": "Можно предполагать, что эдипов комплекс должен завершиться, поскольку пришло время его распада, как молочные зубы выпадают, когда начинают расти настоящие". В данном случае речь идет о слишком биологичной концепции, механистичный и упрощенный характер которой ясен и самому Фрейду, поэтому он обращается к другим факторам - психологическим и культурным: эдипов комплекс ослабевает по мере того, как ребенок начинает осознавать всю невозможность, непосильность довести до конца свои эдиповы желания и соглашается от них отказаться. Этому отказу активно способствуют, очевидно, предписания, запреты и сопротивление родителей. Возможно также, что определенная интеллектуальная зрелость открывает перед ребенком возможности удовлетворении другого рода, дает способ отвлечься от объектов эдиповых влечений и перенести связанное с этим разочарование.

В нашем обществе скрытый период довольно близко совпадает с переходом ребенка к определенной форме социальной жизни, а именно школьной. Фрейд не оставляет без внимания и культурные факторы, отмечая, что в скрытый сексуальный период "полное прекращение сексуальной жизни возможно лишь в культурных организациях, в программу которых входит подавление детской сексуальности". Этого, добавляет он, "не происходит в большинстве примитивных обществ". Многие антропологи с психоаналитическим уклоном, в частности Жорж Девере, полагают, что скрытый период не связан ни с какой биологической или психологической необходимостью, а является результатом только сексуального торможения, навязанного ребенку социальной организацией и системой обучения репрессивного характера. Таким образом, будучи производной культурного торможения, скрытый период сексуальности не имеет никакой психологической специфики, и многие сторонники психоанализа стараются избегать его и прослеживать с удвоенным рвением и старанием неясные элементы сексуальности этого времени жизни ребенка, проходящего под знаком скрытости, Половая зрелость - критический период юности, в течение которого на фоне ярко выраженного органического созревания (изменение голоса, возникновение волосяного покрова, развитие половых органов и проявление вторичных половых признаков), сексуальность начинает испытывать существенный подъем. Для Фрейда половая зрелость завершает сексуальную эволюцию, и он пишет о ней как о "четвертой фазе - генитальной". На самом деле, половые органы, впервые привлекшие внимание на фаллической стадии, становятся главным центром сексуальной жизни, возвышаются над всеми остальными эротическими составляющими. "Вот как, - пишет Фрейд в "Кратком курсе...", - это происходит: 1. Продолжают существовать многочисленные старые проявления либидо. 2. Другие проявления входят в сексуальную функцию для осуществления вспомогательных или подготовительных актов, удовлетворение которых вызывает так называемое предварительное удовольствие. 3. Прочие стремления уходят, либо благодаря общему подавлению (торможению), либо используясь иным образом внутри своего Я: они формируют черты характера или вызывают сублимацию и смещение цели".

"Со своим "приматом генитальной зоны", установлением генитального периода как элемента эволюции либидо, завершением сексуального развития "половое влечение, - пишет Фрейд в "Трех очерках...", - встает на службу репродуктивной функции; оно, таким образом, становится альтруистическим". Нежность и чувствительность вплетаются в интимные отношения с объектом любви, который воспринимается во всей своей реальности и полноте. То, что Фрейд называет "окончательной и нормальной формой" сексуальности, отвечает распространенной модели, официальному идеалу сексуальных отношений в нашей культуре: они должны выражаться "нормально", в исключительно или главным образом генитальной форме, при этом допускается лишь умеренно прибегать к различным формам "предварительного удовольствия", связанным с догенитальными стадиями - оральной, анальной, тактильной, мастурбационной и др.; объект должен быть гетеросексуальным, и окончательной целью является размножение.

Замечательно, что Фрейд сумел в процессе работы освободиться от соответствия своей концепции сексуальной эволюции традиционным пуританским нормам и осуществить дерзкое революционное исследование детской сексуальности и извращений.

Страх кастрации и желание иметь пенис

Лишь на "генитальной стадии... после наступления половой зрелости, - пишет Фрейд в работе "Тоска и инстинктивная жизнь", - значительно позднее мужского органа наконец утверждается генитальный женский орган". До этого для девочки, как и для мальчика, эволюция либидо на фаллической стадии с особой остротой характеризуется "приматом фаллоса". Различие между двумя полами в это время проявляется в такой форме: владеть пенисом или быть лишенным его. У девочки в отсутствие пениса развивается своеобразное аффективное состояние, которое Фрейд называет желанием иметь пенис, а мальчика обладание пенисом делает уязвимым к- угрозе кастрации, которой Фрейд придает решающее значение в своей концепции сексуальной жизни.

В "Кратком курсе психоанализа", последней своей работе, Фрейд излагает собственную позицию с особой прямотой: "Сочетание угрозы кастрации и констатации отсутствия пениса у женщины для маленького мальчика служит самым большим травмирующим эффектом в жизни". Напоминая об угрозе матери, являющейся объектом кровосмесительных устремлений мальчика ("отец, - говорит она, - отрежет твой мужской член"), Фрейд так описывает положение ребенка: "Ребенок не верит в возможность подобного наказания, но если в момент угрозы он вспоминает, что видел когда-то женские половые органы или он позднее наблюдает этот пол, лишенный столь важного предмета, он всерьез воспринимает угрозу и под влиянием комплекса кастрации испытывает самую большую травму своего юного существования".

В своем замечательном позднем очерке "Анализ завершенный и анализ бесконечный", датированном 1937 годом, Фрейд обращается к теме кастрации с терапевтической точки зрения. Он подчеркивает, что у мужчины "засвидетельствование мужественности" (это выражение он заимствует у Адлера, но предлагает заменить на "неприятие женственности") "есть не что иное, как страх перед кастрацией", в то время как у женщины "стремление к мужественности", особенно активное на фаллической стадии, несмотря на многочисленные перемены, часто сохраняется на уровне бессознательного.

Это поведение мужчин и женщин, симметричное, обратное одно другому, оказывает терапевтическому процессу, по свидетельству Фрейда, самое сильное противодействие. Фрейд пишет: "Никогда во время аналитического процесса не кажется, что усилия твои столь трудны и бесплодны, что проповедуешь в пустыне, как тогда, когда хочешь заставить женщину отказаться от желания иметь пенис (так это нереально) или пытаешься убедить мужчину, что его пассивное поведение по отношению к другому мужчине не связано с кастрацией и неизбежно во многих случаях человеческих отношений".

Подобное сопротивление, связанное с комплексом кастрации, привело Фрейда к открытию непреодолимого слоя, биологического фундамента психической действительности: "Часто складывается впечатление, - пишет он в заключение своего очерка, - что, обращаясь к вопросам желания иметь пенис или проявления мужественности, мы, пройдя через все психологические пласты, сталкиваемся со скалой, доходим до предела возможностей. Это действительно так, поскольку для психики биологическое играет роль скалы, находящейся под всеми слоями. Неприятие женственности является биологическим фактором, частью великой тайны сексуальности".

Пытаясь объяснить эту "тайну", в примечании к "Краткому курсу..." Фрейд обращается к "ведьме филогенеза". Напомнив, что "тема кастрации встречается еще в легенде об Эдипе" ("герой выкалывает себе глаза ... это действие... составляет символическое выражение кастрации"), Фрейд подчеркивает: "Необыкновенный страх, вызванный этой угрозой, частично связан с филогенетическими следами, воспоминанием о доисторической эпохе, когда ревнивый отец действительно лишал сына половых органов, считая его соперником в отношении с женщиной".

Обращение к филогенетическим следам представляет собой в условиях безысходности обращение к гипотезе и мифу. Слово "действительно", употребленное Фрейдом в приведенной цитате, относится к "действительности" недоступной и сомнительной. А приведение в качестве иллюстрации "обрезания - другого символического выражения кастрации" вряд ли может служить аргументом, поскольку этот "очень древний обычай" сам требует серьезных пояснений. Какие же примеры, более точные, конкретные и показательные можно привести, чтобы дать представление об истоках комплекса кастрации? Мифический доисторический Отец Фрейда, деспот первобытной орды уступает место более реальному современному отцу, несравненно более скромной фигуре, однако воспринимаемой ребенком со страхом в качестве потенциального исполнителя акта кастрации.

Вероятно, подобная ситуация имеет место в случае Человека с волками, о котором столько писал Фрейд: "В это время его отец стал тем страшным персонажем, от которого исходила угроза кастрации. Характер жестокого Бога, с которым он тогда сражался... был перенесен на собственного отца ребенка... В этом плане атавизм оказался сильнее реальной жизни; в доисторические времена, вероятно, именно отец практиковал кастрацию в качестве наказания, и он же, позднее, смягчил его, превратив всего лишь в обрезание". Точно так же к выявлению "комплекса кастрации" привел Фрейда анализ фобии маленького Ганса пяти лет. Вновь обращаясь к этим двум наблюдениям в работе "Торможение, симптом и тоска", Фрейд объединяет их, замечая, что в обоих случаях "движущая сила торможения" одна и та же: "страх перед угрозой кастрации".

"Из-за страха кастрации маленький Ганс положил конец агрессивности по отношению к отцу; его страх быть укушенным лошадью без всяких натяжек может быть объяснен как страх того, что лошадь при этом откусит ему половые органы, оскопит его. Также из страха кастрации маленький русский отказывается от желания стать предметом любви своего отца, поскольку он понял, что подобные отношения предполагают принесение в жертву его гениталий - того, чем отличается от женщины. Так два выражения эдипова комплекса - нормальное, активное, а также обратное выражение отступают перед комплексом кастрации".

Не может ли угроза кастрации при столь глубоком своем развитии опираться на какой-то элемент действительности помимо фигуры кастрирующего отца? В серии примеров, приводимых Фрейдом при анализе анальной эротики, испражнения ассоциировались с пенисом ребенка. Общей их характеристикой является то, что это предметы, способные отделяться от тела: ребенок выходит из тела матери, экскременты падают из тела субъекта - ив этом плане пенис рассматривается как "нечто, способное отделиться от тела"; подобная перспектива потери, разделения питает страх кастрации. А. Старкке в своей статье 1921 года "Комплекс кастрации" постарался показать, что отнятие от груди в период кормления (это явление было названо "первичной кастрацией"), а затем окончательное отнятие от груди после вскармливания, разрыв последней вещественной связи с матерью, может дать представление о глубоком уровне зарождения и универсальном характере комплекса кастрации. Рождение, как его рассматривал Отто Ранк, являясь травматизирующим и полным страха отделением от материнского тела, также заслуживает рассмотрения в качестве прообраза страха кастрации. Об этой гипотезе Фрейд напоминает в работе "Торможение, симптом и страх", чтобы отвести ее, заменив собственной концепцией страха: "Первый опыт страха - это рождение, которое объективно означает отделение от матери и может быть сравнено с кастрацией матери (согласно соответствию ребенок=пенис). В настоящее время совершенно ясно, что страх повторяется при каждой последующей разлуке как символ разделения; но, к сожалению, единственный факт мешает нам использовать это соответствие: рождение субъективно не воспринимается как отделение от матери, поскольку она, как объект, совершенно неизвестна плоду, погруженному в абсолютный нарциссизм".

Изучая комплекс кастрации, мы пытаемся охватить реальные явления потери, разделения, разлуки, встречающиеся обычно крайне редко, забывая об аспектах психических и образных: аффектах, стоящих за понятиями "угроза", "тоска", "страх", "боязнь". Имея в виду силу этих психологических явлений и внутреннее потрясение, производимое комплексом кастрации, Фрейд пишет в статье 1925 года "Некоторые психологические последствия анатомического различия между полами", что эдипов комплекс "не просто тормозится, он, образно говоря, разрывается на кусочки под воздействием угрозы кастрации". И мы можем, вслед за Фрейдом, рассматривать "катастрофу, которую претерпел эдипов комплекс (отклонение идеи кровосмешения и установление сознания и морали), как победу рода над индивидуумом".

Эта победа утверждает сексуальность в ее главном жизненном статусе; в апогее фаллической стадии, когда главную, триумфальную роль играет пенис, угроза кастрации вовремя разоблачает обман фаллического всемогущества и автаркии эдипова комплекса, лишает трона Его Величество Пенис. Становится ясно, почему Фрейд на основе осмысления реалий сделал из комплекса кастрации основополагающий образ. Он действительно первичен, если его функция заключается в том, чтобы привести или вернуть субъект (и он обладает необходимой силой доказательств) к основной структуре человеческой сексуальности, которая, следует напомнить, не является инстинктивной, но определяется влечениями, иначе кочевник - либидо рискует затеряться в песках биологического. Комплекс кастрации подтверждает, что сексуальность не присуща человеку постоянно, что ему - увлеченному или усталому конкистадору - необходимо овладевать ею в себе и на предметах своих желаний. На твердь комплекса кастрации опирается Закон общей непрочности человеческой действительности.

Ковда речь идет об исследовании эволюции либидо маленькой девочки, Фрейд движется вперед очень осторожно, понимая, что здесь он имеет' дело с сочетанием психических, сексуальных факторов и "влияния социальной организации". "Наше понимание процессов развития девочки, - пишет он, - малоудовлетворительно, полно провалов и темных мест". В одном из "Новых сообщений...", названном "Женственность", он повторяет: "Все это остается пока весьма неясным". Можно считать выдающейся заслугой Фрейда попытку пролить свет, пусть бледный, на этот "черный материк", открыв путь для плодотворных, но часто спорных исследований. Наиболее характерно для него стремление установить между девочкой и мальчиком общность развития, сохраняющуюся достаточно долго. Главная ссылка при этом - на "основную бисексуальность" человека, при которой мужественность - активность и женственность - пассивность присущи в различных количествах как мальчику, так и девочке. Другой общий элемент развития заключается в центральном и определяющем положении фаллоса; проблема скорее не в том, чтобы быть мальчиком или девочкой, а в том, чтобы иметь или не иметь фаллос, - что, разумеется, влечет за собой различные особенности либидного развития. Фрейд настолько увлечен идентичностью сексуального детерминизма, что отбрасывает идею "комплекса Электры" (Электра - героиня древнегреческого мифа и одноименных трагедий Софокла и Эврипида, убившая вместе с братом Орестом свою мать), который у девочки аналогичен мужскому эдипову комплексу. Обращаясь в своей статье 1920 года "Психогенез одного случая женской гомосексуальности" к вопросу "женского эдипова комплекса", он делает такое примечание: "Я не вижу никакого преимущества в введении термина "комплекс Электры" и не собираюсь выступать в его защиту".

Тем не менее Фрейд старается выявить отличительные черты детской женской сексуальности. Во-первых, он отмечает силу привязанности маленькой девочки к матери; как утверждается в работе "Женственность", "невозможно понять женщину, если пренебрегать этой фазой доэдиповой фиксации на матери". Либидные чувства девочки к матери, уточняет он, "многообразны, существуют в течение всех трех стадий детской сексуальности и обретают черты каждой из них, выражающиеся в оральных, садо-анальных и фаллических желаниях... К тому же, будучи двойственными, они одновременно нежные и агрессивно враждебные... Наиболее явно выражено среди них желание сделать ребенка матери и иметь его от нее; эти два желания относятся к фаллическому периоду, и их наличие, каким бы удивительным оно ни казалось, доказывается аналитическими наблюдениями". Идентификация себя с матерью вызывает наиболее типичные для девочки формы поведения, как, например, игра в куклы.

Но элементом, оказывающим наиболее важное и продолжительное влияние на женскую сексуальность, является понимание девочкой того, что у нее нет фаллоса и это отличает ее от мальчика; клитор, "маленький пенис", который, согласно фантазиям, должен вырасти, в течение определенного времени берет на себя его роль, что влечет за собой порой интенсивную мастурбацию. Отсутствие фаллоса порождает у девочки психическое формирование значительной силы, которое будет определять ее сексуальную судьбу: желание иметь пенис. Во всех разнообразных вариантах этого желания возникает обычно главный вопрос: как его получить, если его нет? Направленность поступков женщины развивается, как отмечает Фрейд, в двух основных направлениях: иметь внутри себя ребенка - страсть к материнству, основанная на соответствии ребенок=пенис; и иметь в себе пенис мужчины - то есть, как уточняет Фрейд в работе "О переносе влечений главным образом на анальный эротизм", "желание иметь мужчину ... как приложение к пенису".

Поскольку пенис служит для ребенка универсальным атрибутом, его отсутствие влечет за собой кастрационную психическую травму, вызывающую в эволюции девочки "решающий поворот". Вот что пишет об этом Фрейд в очерке "Женственность": "Перед ней открываются три пути: первый ведет к сексуальному торможению или к неврозу, второй - к изменению характера и формированию мужского комплекса и, наконец, третий - к нормальной женственности". Поскольку, как подчеркивает Фрейд, "ее любовь была направлена на мать фаллическую, а не на мать оскопленную", привязанность девочки к матери нарушается. Когда оскопленная мать "обесценивается" и девочка дает волю своим враждебным к ней чувствам, ее усилия по обольщению и либидные мотивации обращаются на отца, владеющего фаллосом: она "входит" в эдипов комплекс тогда, когда мальчик из него выходит! Фрейд настойчиво подчеркивает эту главную разницу между мальчиком и девочкой в их отношении к комплексам - эдипову и кастрации. В работе 1925 года "Некоторые психологические последствия анатомической разницы между полами" он пишет: "В то время, как эдипов комплекс у мальчика завершает свое существование под воздействием комплекса кастрации, у девочки он становится возможным и возникает благодаря комплексу кастрации". Эта эволюция закономерна, полагает Фрейд, поскольку связана с "дифференциацией половых органов" и разницей между совершенной кастрацией и просто угрозой кастрации". Такое объяснение, очевидно, в высшей мере сомнительно, поскольку оно смешивает данные анатомического строения, произвольно интерпретированные как "кастрация", и образ "угрозы" - совершенно другого рода!

Несколько лет спустя в работе "Женственность" Фрейд более подробно рассматривает эти важные различия: "Во взаимоотношениях эдипова комплекса с комплексом кастрации у разных полов проявляется разница, имеющая серьезные последствия. Эдипов комплекс, заставляющий мальчика желать свою мать и пытаться потеснить соперника - отца, развивается естественным образом на фаллической стадии. Но угроза кастрации вынуждает маленького самца оставить подобные устремления; страх потерять пенис вызывает исчезновение эдипова комплекса, который в обычном случае полностью разрушается. Ему наследует строгое Сверх-Я. У девочки все происходит наоборот. Комплекс кастрации не разрушает эдипов комплекс, но благоприятствует его развитию; желание иметь пенис заставляет девочку отдалиться от матери и укрыться в эдиповом комплексе, как в гавани. Вместе со страхом кастрации исчезает главный мотив, заставивший мальчика преодолеть эдипов комплекс. Девочка же сохраняет этот комплекс неопределенное время и преодолевает его значительно позднее и то не полностью. Сверх-Я, формирование которого в этих условиях затруднено, не достигает силы и независимости, необходимых с культурной точки зрения".

Ссылаясь в конце своего анализа на "феминисток", которые "крайне не любят, когда подчеркивают важность этого фактора (Сверх-Я и культура) в общем женском характере", Фрейд хочет, по-видимому, предварить возражения, несомненно, способные возникнуть в ответ на некоторые фантазии, украшающие последние страницы его очерка. Напомнив по поводу загадки женской сексуальности (но не касается ли это сексуальности в целом?), что "всегда трудно распознать относящееся, с одной стороны, к сексуальной функции, а с другой - к социальной области", он высказывает общую мысль, согласно которой "в процессе истории цивилизации женщины очень слабо участвовали в разнообразных открытиях и изобретениях", а затем делает следующее необычное заключение: "Однако, вероятно, они придумали технику тканья и плетения. Если это действительно так, необходимо установить бессознательный характер этого изобретения. Природа сама дает пример подобного, заставляя расти на половых органах волосы, маскирующие их. Оставалось лишь придумать способ переплести эти растущие из кожи волокна, которые изначально лишь спутаны".

Фрейд понимает, что данная гипотеза сексуально-технологического плана, упрощенная и сомнительная, может быть названа "фантастической", но она обладает определенным колоритом, простодушием и замысловатостью, чего нельзя сказать о характеристике тридцатилетней женщины: "Мужчина в возрасте примерно тридцати лет является существом молодым, незаконченным, способным к дальнейшей эволюции. Мы можем надеяться, что он будет широко пользоваться возможностями развития, предоставляемыми психоанализом. Женщина того же возраста, напротив, поражает нас своей фиксированностью и неизменностью; ее либидо, усвоившее определенную позицию, кажется, неспособно ее изменить".

Вот портрет, не только "не слишком веселый", как о нем говорит Фрейд, но, прямо скажем, смущающий. Ясно, что Фрейд проявляет здесь черную неблагодарность по отношению к своим многочисленным пациенткам, значительно более многочисленным, чем пациенты-мужчины, согласившимся подвергнуться анализу, сопровождавшим его в процессе исследований - к той массе пациенток, которой он стольким обязан! Можно ли перечислить все, чем обязан психоанализ именно не аналитикам, а анализируемым, причастным к участию в таком важном предприятии, как психоанализ? Несмотря на значительные усилия, предпринятые Фрейдом в процессе наблюдений (но что в этом случае нужно наблюдать?), нас не покидает чувство, что его исследование женской сексуальности столкнулось с серьезными препятствиями и блокировками, нарушившими плавное течение его главного труда.

Извращения

Если, проведя свои святотатственные исследования в запретной области детской сексуальности, Фрейд покусился на идеалистические представления о детстве, то, обратившись в первой части "Трех очерков по теории сексуальности" к вопросу "половых извращений", он приобщился к известному направлению в медицине, используемому при изучении "сексуальной психопатии" ("psychopatia sexualis") - патологии половых функций, которой занимались такие упоминаемые самим Фрейдом ученые, как Краффт-Эбинг, Хэвелок Эллис, Магнус Хиршфельд, Иван Блох и другие. Но от этой специфической патологии "psychopatia" Фрейд удаляется, стараясь высветить механизмы и структуру "sexualis" - сути самой сексуальной действительности. "Извращение" при этом настолько приближено к "норме", что происходит настоящая ассимиляция, и две стороны сексуальной жизни, которые столь резко пытаются разделить традиционная мораль и медицина, в конце концов смешиваются, переплетаются, и мы приходим к главному и по-настоящему революционному положению фрейдовской теории сексуальности: сексуальное влечение в своей структуре, в главном, в основе "извращено".

В приводимых им описаниях значительного числа извращений, а именно, садизма и мазохизма, скопофилии и эксгибиционизма, и особенно гомосексуализма, Фрейд видит единый действующий функциональный механизм: во всех случаях речь идет о сексуальной форме, оспаривающей или отвергающей примат генитальности и находящей опору, если можно так выразиться, в эрогенной зоне, влечении или предмете, которым удалось сохранить свое привилегированное положение, особую монополию, характерную для определенной стадии либидного развития. Подобная эрогенная зона - например, ротовая или анальная - выходит на первый план и обретает черты, по выражению самого Фрейда, "вторичного полового аппарата, узурпировавшего функции гениталий". Такие вторичные влечения, как желание видеть или причинять боль, которые должны были после расцвета на определенном этапе подчиниться генитальному типу поведения, наоборот, берут верх над последним, действуют по-своему и влекут за собой другие либидные мотивации: так, сексуальное наслаждение достигается в основном или исключительно через акт разглядывания при скопофилии или его обратном, симметричном проявлении - эксгибиционизме, через причинение боли в случае садизма или его обратного проявления (это, правда, еще необходимо доказать!) мазохизма. Гомосексуализм, высвечивающий особенности догенитальной стадии, особенно интересен своим выбором специфического объекта - индивидуума того же пола.

Говоря о сексуальных "извращениях", "нарушениях", "отклонениях", Фрейд характеризует эти явления через норму, через сексуальность, считающуюся "нормальной". Наиболее точное определение последней заключается в ее, если можно так выразиться, полной генитальности, то есть сексуальной организации, сконцентрированной на половых органах, которая предлагает органистическое наслаждение, требует партнера противоположного пола, принадлежащего приблизительно к тому же поколению, и имеет целью (даже если ее пытаются взбежать) продолжение рода. В подобной системе догенитальные элементы, с отвечающими им объектами и фантазиями, теряют свою самостоятельность и исключительность, а привлекаются лишь в качестве вспомогательных факторов основной организации в форме "предварительного удовольствия". Совпадение этой картины генитальности и социальной модели половых отношений, принятых нашей культурой, могло бы вызвать в адрес Фрейда упреки в конформизме и консерватизме. Главные психические механизмы, определяющие извращения, были показаны им в отрицательном свете: идет ли речь о фиксации, то есть остановке и . торможении либидо, неспособного отвлечься от объекта и эрогенной зоны, или о регрессии - некоем возврате назад, вызывающем застой либидо, - извращение предполагает, что сексуальная эволюция осуществилась не полностью, развитие либидо не достигло своего расцвета. То, что считается "нормой", может рассматриваться с двух точек зрения: с одной стороны, существует идея траектории развития, которая проходит различные этапы и фиксируется на последнем из них. Она отвечает фрейдовской схеме автоэротической, оральной, анальной, фаллической и генитальной стадий, а в основе ее лежит биологическая модель созревания. С другой стороны, этому движению, считающемуся прогрессивным, приписывается определенная значимость, а его конец рассматривается как завершение, закономерный итог. Последний этап - уже не просто один из многих, заслуживающий при этом невысокой оценки как наиболее поздний и неопределенный. Он возводится в норму, в закон, на основе которого судят все предшествующее развитие либидо; при этой трансформации конечного в высшее действует идеология, вобравшая в себя весьма прямолинейные представления о модели эволюции психики, веру в прогресс и давление социальных императивов.

Эта "прогрессивная" модель, присутствующая во многих работах Фрейда, тем не менее постоянно разрушается его собственными наблюдениями и анализами, в которых выделяется сексуальность особого рода, не являющаяся ни результатом органического созревания, ни копией социальной действительности. Проблема для сексуального влечения заключается не в переходе через различные эрогенные зоны и предметы, а в выборе единственного объекта, предоставляемого неким таинственным стечением обстоятельств. В длинном примечании 1915 года о гомосексуальности, сопровождающем текст "Трех очерков...", Фрейд ясно обозначает проблематичную структуру сексуальности, так что имеет смысл процитировать из него отрывок: "Психоанализ категорически отказывается признать, что гомосексуалисты составляют группу с особым характером, который отличается от характера других индивидуумов. Изучая другие проявления, помимо чисто сексуальных, он смог установить, что любой индивидуум, каков бы он ни был, способен избрать себе объект того же пола, и все делают этот выбор в своем подсознании. Можно даже утверждать, что эротические чувства, связанные с личностями того же пола, играют в нормальной психической жизни такую же важную роль, как и чувства к другому полу, а их значение в этиологии болезненных состояний еще более существенно. Для психоанализа выбор объекта, независимо от его пола, одинаковая привязанность к объектам мужского и женского пола, обнаруживающаяся в детстве человека, так же как и в детстве народов, представляет собой, по-видимому, первичное состояние, и лишь благодаря ограничениям того или другого рода это состояние развивается в нормальную или обращенную сексуальность. Таким образом, для психоанализа особый сексуальный интерес мужчины к женщине не является вещью, исходящей от Я и сводимой к некого рода химическому притяжению, а представляет собой проблему, требующую разрешения".

Следовательно, необходимы знания разнообразных пластов культуры и общественной жизни, чтобы осветить, пусть и не слишком ярко, узкий и определенный путь, ведущий к единственному объекту, выдвинутому в качестве высшей цели сексуального влечения. Удастся ли это когда-нибудь? Из того факта, что, как пишет Фрейд в "Трех очерках...", "сексуальное влечение вначале существует независимо от своего объекта и его появление не определяется идущим от него возбуждением", он делает вывод: "Извращение" коренится в глубинных механизмах "нормальной" сексуальности. "Можно сказать, что у нормального индивидуума присутствует элемент извращенного, соединяющийся с нормальной сексуальной целью". Ниже он с еще большей определенностью утверждает: "Предрасположенность к извращению не является чем-то редкостным и особенным, а образует составную часть нормального устройства".

В конце исследования "сексуальных отклонений", перед тем как показать на примере "детской сексуальности" все многообразие извращений, Фрейд объединяет три основных исхода сексуального влечения - извращение, невроз (эту "обратную сторону извращения", по его выражению) и нормальное состояние - на основе одного и того же фактора - "конгенитальности"; этот термин играет большую роль, поскольку сам Фрейд подчеркивает его универсальность: "Мы сейчас вправе говорить, что во всех извращениях действует фактор конгенитальности, но этот фактор обнаруживается у всех людей; обретая вид предрасположенности, он варьирует в интенсивности, и, чтобы проявиться, ему необходимы впечатления извне. Речь вдет о врожденной предрасположенности, присущей общему устройству личности, которая в ряде случаев становится определяющим фактором сексуальности (у склонных к извращениям), а в других случаях, будучи подавленной (при торможении), может привести к патологическим симптомам, захватив особым образом значительную часть сексуальной энергии; в счастливых случаях, лежащих между этими двумя крайностями, благодаря эффективным ограничениям той же предрасположенности, устанавливается то, что мы называем нормальной половой жизнью".

"Крайности", о которых пишет Фрейд, не лежат за пределами сексуальности, ищущей между ними промежуточный путь, они являются ее "составной частью". Можно сказать, что сексуальность сама обозначает эти крайности, она толкает человека к ним; это Фрейд пытается выразить в своей любимой формулировке: "Все самое высокое и все самое низкое в сексуальности повсюду обнаруживают ближайшую связь. (От неба - через этот мир - и до самого ада)".

Значительная амплитуда проявлений человеческой сексуальности отчетливо свидетельствует о невозможности (если мы не хотим получить лишь карикатурное ее изображение) сведения ее к чисто биологическим истокам, органам и функциям, которые, однако, являются обязательной составляющей, и неучет или пренебрежение ими ведут к тяжелым последствиям. Такова работа сексуальности - создавать везде проблемы, не только в биологической области, придавая ей суровую однозначность, или психической, формируя ее через страх потери и кастрации, но также во всем, что относится к области культуры и общественной жизни, всей антропологической действительности.

Там, где проявляется сексуальность с ее извращающей властью, с ее способностью разрывать все связи, установившиеся между влечением и объектом, король оказывается голым, общественные институты содрогаются, паника охватывает толпы и власть имущих, заставляя их "кричать: "Трон и вера в опасности". Это выражение Фрейд использует в небольшой, состоящей из пяти страниц, но очень насыщенной статье 1927 года "Фетишизм", получившей большой резонанс. Удивительно, но тем более примечательно, что Фрейд упоминает "трон" и "веру" в чисто психологическом исследовании фетишистских извращений: не для того ли, чтобы показать, что, подобно сексуальному объекту фетишизма, эти возвышенные понятия есть не что иное, как искусственный Фаллос, вокруг которого вращаются наиболее глубокие общественные эмоции и верования? "Фетиш служит заменой фаллоса женщины (матери), в который верил маленький ребенок, и от которого, как мы знаем, он не хочет отказаться". Необходимость прибегать к фетишу тесно связана с кастрацией: "Страх кастрации воздвиг себе памятник, создав подобную замену". Страх, ужас, паника - сочетание этих терминов воссоздает атмосферу страха кастрации, вызванную отсутствием пениса у матери.

Это волнующее и травмирующее открытие порождает процесс отказа от реальности и расщепления Я: заимствуя выражение французского психоаналитика Лафорга, Фрейд заявляет, что "ребенок "обманывает" свое восприятие отсутствия пениса у женщины". С одной стороны, ребенок прекрасно видит, что пенис отсутствует, - и это неопровержимая реальность, с другой - он отказывается это признать, он создает замену, эрзац, конструируя настоящий сексуальный протез: предмет - фетиш. Это двойное действие, когда Я отвергает реальность, защищается от нее через разделение, раздвоение, расщепление, позволяющее воспринимать противоположные данные, было исследовано О.Маннони в книге "Ключи к воображаемому или другая сцена", где анализ банальной формулировки "Я это прекрасно знаю, но тем не менее..." позволил ему углубиться в тонкую психологию верований. Ставя целью не столько "выяснение причины фетишистских извращений", сколько освещение основ проблемы верований, Маннони широко использует различные антропологические данные и делает вывод, что значительная часть культурных, общественных институтов (вспомним здесь "трон" и "веру" Фрейда) основана на -отказе от реальности, питается страхом пустоты и отсутствия опоры.

Так, сексуальность показывает нам, с помощью какого оружия человек борется с реальностью и как сомнительна эта борьба. Между восприятием и отказом от реальности, соединением с ней и уклонением человек, это извращенное существо, пытается выбрать свой особый, узкий путь: старается перехитрить действительность, отворачиваясь от нее, создает для нее искусственные народы, замены и фетиши, но все это, по-видимому, с целью лучше понять ее через обходные пути, сорвать с нее, проходя, завесу тайны.

Мир сновидений, наше ночное существование - Фрейду-конкистадору удалось вырвать его из власти незнания, абсурда, суеверия, мифов, и удалось лишь благодаря тому, что он положил самого себя на алтарь великолепного исследования, создав "Толкование сновидений" на основе интерпретации собственных снов, отдав ему целиком наиболее интимные стороны своей личной жизни - "privatissima". "Основа этой книги - мои собственные сновидения", - пишет он в предисловии 1908 года к "Толкованию сновидений", и эти слова звучат отголоском знаменитых трудов Монтеня, всю жизнь создававшего свои "Опыты", и Руссо, полностью отдавшего себя "Исповеди".

Исследование собственных снов стало для Фрейда главной частью самоанализа, великим путем, открывшим доступ к бессознательному. Вместе с тем изучение сновидений продвинулось значительно дальше его личности, "Толкование сновидений" превзошло материал жизни Фрейда и даже само его учение, открыв широчайшие горизонты, не познанные нами еще и сегодня. Необходимо отдавать себе отчет, как напоминает Фрейд в предисловии, что сновидения могут служить "материалом для многих дедуктивных построений, которые должны целиком изменить наши психологические теории". Но мы сможем увидеть здесь не только новую психологию в узком академическом смысле; в "Толковании сновидений" делается, по-видимому, попытка создать совершенно новую антропологию, на что указывает ряд замечаний Фрейда, например, такое: "Интерпретация сновидений может дать нам о структуре разума данные, которых мы до сих пор тщетно ждали от философии".

В "Толковании сновидений", теоретическом и практическом учебнике Фрейда по изучению сновидений, переплелись многочисленные направления: исследования скрытых, темных сторон, всех перипетий существования личности - единственной и неповторимой, терапевтические аспекты, к которым автор обращается в конце работы, ясно обозначенный проект новой психологии и антропологические перспективы, связанные с новым, конкретным взглядом на структуру человеческого разума, на загадку человеческой действительности и ее неизвестных граней.

Все эти элементы, объединенные, тесно связанные друг с другом мыслью Фрейда, спрессовавшей их, как и сновидения, повернувшей их другой стороной, составляют "Толкование сновидений" - книгу уникальную (стоит ли повторяться), единственную в своем роде, не имеющую подобий в предшествующие и последующие годы - вероятно, потому, что она построена на уникальности Фрейда, возведенной в универсальность, как книга о Единственном и для Единственного, каковым являемся все мы в целом.

6 отличие от своих концепций сексуальности, которые он постоянно развивал и углублял, о чем свидетельствуют дополнения и изменения, появившиеся за долгие годы, к первому тексту "Трех очерков...", "Толкование сновидений" Фрейд считал, по-видимому, работой законченной, окончательной и не требующей пересмотра. "Что касается сновидений, - писал он уже в 1908 году, - я остаюсь на позиции своих первых утверждений", и он оставался на ней до самого конца. Небольшая книга "Сновидение и его интерпретация", опубликованная в 1901 году, год спустя после "Толкования сновидений", содержит лишь отдельные положения главной работы. Позднее, в 1912 году, он удовлетворяется несколькими краткими практическими советами, данными в статье "Действия по толкованию сновидений в психоанализе". Работа "Метапсихологическое дополнение к учению о сновидениях", появившаяся в 1917 году, рассматривает после некоторых вопросов о снах общую проблему "галлюцинаторного удовлетворения желания" и ее распространение на психические заболевания. Фрейд излагает также свои позиции по части сновидений в большой главе книги "Введение в психоанализ" 1917 года и возвращается к ним уже в 1932 году, посвятив им два из своих "Новых сообщений по психоанализу", в которых в основном старается отмежеваться от различных оккультистских течений.

После "Толкования сновидений" психоаналитики почти не делали попыток заняться интерпретацией снов в теоретическом плане; вероятно, первое "оцепенение", как саркастически говорил Фрейд, охватившее его коллегпсихиатров после его "новой атаки" на сновидения, оказалось гораздо более глубокой и продолжительной реакцией, чем можно было думать. Желание Фрейда сломить богов и расшевелить преисподнюю ("Flectere si nequeo Superos, Acheronta movebo"), провозглашенное им в начале своего пути, как бы ни был привлекателен его метафорический колорит, не могло найти себе сторонников. "Толкование сновидений", ставшее монументом, фетишем, по-настоящему поражало, а "яркий свет внезапного открытия", по словам Фрейда, не мог не произвести ослепляющего эффекта. Потребовалось немало времени, чтобы исследователи смогли освободиться от этого ослепления и по-настоящему занялись изучением сновидений.

Публикацию значительных работ можно в целом датировать концом 40-х - 50-ми годами; Роберт Флиесс отмечает в это время "возрождение интереса к сновидениям". В 1952-1953 гг. появляется большой труд Гезы Рохейма "Двери сновидения", в котором он, опираясь на свои обширные знания в области этнологии и мифологии, пытается осуществить новую попытку в изучении снов.

Вероятно, психоанализ старался и старается до сих пор ответить на вызов, брошенный ему выдающимися исследованиями состояния сна и бодрствования, осуществленными нейрофизиологией, наблюдениями и экспериментами над людьми и животными Демена, Фишера, Жуве и многих других ученых, высветивших специфичность и сложность состояний сна, сопровождающихся сновидениями и названных "парадоксальной фазой сна".

Сегодня психоаналитические труды, посвященные этой области, весьма многочисленны; среди наиболее интересных можно отметить работы Исаковера, Левина, Гармы, Гийомина и некоторых других; благодаря им мы воспринимаем сейчас "Толкование сновидений", как великую преамбулу, грандиозные пропилеи новой науки и одновременно древней мудрости - Исследования сновидений, в которых человек ищет истоки своего существа, столь мало известные до настоящего дня.

"Инъекция, сделанная Ирме"

Собственные сны Фрейда составляют главную иллюстрацию его Исследования сновидений, и невозможно о них не упомянуть. Это, однако, нелегкая задача. Во-первых, они весьма многочисленны: до 1902 года было проанализировано 50 снов, согласно подсчетам Дидье Анзье, отводившего им важное место в своей книге "Самоанализ Фрейда". Они распределяются следующим образом: 43 описаны в "Толковании сновидений", 4 - в книге "Сновидение и его интерпретация" и 3 - в письмах к Флиессу. И эти пятьдесят снов Фрейда самым глубоким образом связаны с его интимной жизнью, со сложной системой семейных, дружеских, профессиональных, общественных отношений, с тайными движениями его эмоций, желаний, угрызений совести, прожектов... Всякий анализ сновидений становится, по сути, бесконечным, интерпретация самого незначительного факта влечет за собой множество ассоциаций, разрастается до фантастических размеров. Каждый раз приходится ограничивать себя, что мы вынуждены сделать и сейчас, проведя лишь поверхностный анализ нескольких наиболее типичных снов Фрейда.

Первоначальным сном является сон 24 июля 1895 года об "инъекции, сделанной Ирме"; Фрейд приводит его детальное толкование, в котором один за другим получают свое объяснение все элементы рассказа. Но в рассказе Фрейда, как и в его толковании, остаются неясные области, так что многочисленные психоаналитики вслед за Фрейдом погружали свой изучающий взор в знаменитое "горло" Ирмы. В качестве примера упомянем лишь труд Анзье, посвятившего этой теме около тридцати страниц своей книги "Самоанализ Фрейда", поскольку он особо освещает структурную сторону анализа сновидения. В различных элементах сна, которые Фрейд детально комментирует, - боль в горле Ирмы, большое белое пятно, инъекция, сделанная Отто, грязный шприц, вызвавший инфекцию, благоприятный прогноз друга Леопольда и т. д. - он видит прежде всего собственное желание преодолеть и освободиться от тяжелого чувства вины, перенести всю ответственность за развитие болезни Ирмы на своего друга Отто; сон убеждает его, что ему не в чем себя упрекнуть, и он делает такой, быть может, несколько поспешный общий вывод: "После полного толкования всякое сновидение выглядит как исполнение желания".

Это главное толкование не дает представления об обилии и многообразии пояснений Фрейда, а также не менее интересных направлениях и путях, которые он лишь обозначает, не вдаваясь в подробности. Со своей стороны, мы в исследовании "Средоточие сновидения", опубликованном в одном из номеров "Нового журнала по психоанализу", посвященном теме "Пространство сна", высказали идею, что картина формулы "триметиламина" связана с "научным либидо" Фрейда, направленным через "пропилеи" химии к теории сексуальности, к новому "решению" сложных сексуальных проблем, поставленных больными неврозами. В другом плане можно объединить трех женщин, выступивших в качестве действующих лиц сна и связанных с ним ассоциаций: это Ирма, Марта - жена Фрейда и Матильда, его дочь. Объединенные друг с другом, как это ясно видно, звукосочетанием "ма", что само по себе может служить началом определенного фонетического исследования, вместе они составляют характерную для Фрейда фигуру, которую можно назвать группой из трех женщин, часто и с большим значением присутствующую в его работах. Во сне присутствует и другое сочетание трех женщин, о которых Фрейд пишет: "Я сравнил свою больную Ирму с двумя другими женщинами..."; этому же посвящено короткое, но очень показательное примечание, приведенное им в тексте: "Мне кажется, что анализ этого фрагмента приведен недостаточно, чтобы можно было понять все его скрытое значение. Если я продолжу сопоставление женщин, то рискую уйти в сторону. В каждом сновидении есть доля необъяснимого, относящегося к области непознаваемого".

С тремя женщинами мы вплотную приблизились к интерпретации Анзье, касающейся общей структуры сновидения. Отталкиваясь, как он пишет, от идеи Лакана "сопоставлять трехчленные объединения персонажей сна с формулой триметиламина", он развил ее и представил в виде двух подобных друг другу схем, одна из которых изображает Фрейда с его системой взаимоотношений, а другая - развернутую структурную формулу триметиламина. Вот как выглядят два рисунка, изображенные Анзье: Вдовы -Старшие - Равные - Ирма - Подруга Ирмы - Марта - Брейер - Флейшль - Эммануэль - Отто - Леопольд - Флиесс. Точное подобие этих двух конструкций привело Анзье к следующему выводу: "Все происходит так, как будто в своем сне Фрейд отдавал себе отчет, что сон - не анархическое действие, как все думали, он развивается по скрытому, но строгому закону, иллюстрацией которого служит данная тройная схема". Слово "триметиламин", звучащее с такой силой в конце сна ("Я вижу перед глазами формулу, напечатанную жирными буквами", - пишет Фрейд), отражает, в итоге, главную структуру любого сновидения и даже, шире, общее устройство реальности сновидения, как показал впервые Фрейд, и вся его книга служит тому подтверждением. Сон об Ирме по праву занимает первое и особое место в серии сновидений, главную позицию, поскольку независимо от различных интерпретаций и переинтерпретаций служит своего рода формирующей матрицей всего "Толкования сновидений", скрывает в себе главный принцип организации сновидений, тайный закон, знание которого облегчает работу по их объяснению.

"Три парки"

(Парки - в древнегреческой мифологии - богини судьбы )

Поскольку мы упомянули в связи со сном об Ирме трехчленную структуру сновидения и группу из "трех женщин", представляется уместным рассмотреть также сон Фрейда, отмеченный печатью "трех женщин" и отвечающий наиболее типичным темам его жизни и работы - таким интимным, личным ценностям, что Фрейд неоднократно испытывал потребность прервать повествование, "поскольку я слишком много говорил о себе". Этот сон, так называемый сон "Три парки", вызвал разнообразные толкования многочисленных исследователей. В частности, А.Гринстейн в работе, посвященной сновидениям Фрейда, тщательно анализирует этот сон, дополняя комментарии к документальным материалам, освещающим ассоциативные связи Фрейда. Вот приведенный в книге Анзье рассказ Фрейда о своем сне: "После долгого путешествия, когда я, усталый и голодный, лег в постель, важные жизненные потребности отразились в моем сне, и вот что я увидел: я иду в кухню, чтобы попросить дать мне слегка перекусить. Там стоят три женщины; одна из них - хозяйка, она что-то вертит в руке, как будто делает кнедлики. (Кнедлики - Knodel - колбаски из теста, сладкие или соленые. Это блюдо широко распространено в Австрии и на юге Германии, высоко ценится и сложно готовится. При подаче с мясом их называют Fleischknodel. - Примечание Евы Розенблюм). Она отвечает, что мне нужно подождать, когда она будет готова (ее речь неотчетлива). Я теряю терпение и, оскорбленный, удаляюсь. Я надеваю пальто, но первое из примеренных слишком длинно для меня. Я снимаю его, слегка удивленный тем, что оно оторочено мехом. На втором, которое я надеваю, - длинная полоса с турецким орнаментом. Внезапно появляется незнакомец с удлиненным лицом и маленькой острой бородкой и не дает мне надеть пальто, говоря, что это - его. Я показываю, что оно все покрыто турецкими узорами. Он спрашивает: какое вам дело до этих турецких рисунков? Но затем мы стали вполне добрыми друзьями".

Дневные ощущения голода и усталости, вызвавшие, по-видимому, образы сновидения - кухню, еду, кнедлики, - быстро уступают место картинам большого эмоционального размаха и силы, обусловленным детским опытом. Ассоциации Фрейда связываются с прочитанным в юности романом, причем память сохранила его название - "Пелагия" и тему: "Герой сходит с ума и непрерывно выкрикивает имена трех женщин, ставших счастьем и горем всей его жизни". Несомненно, центральную картину, сведенную в сновидении к простому присутствию "трех стоящих женщин", Фрейд поясняет в следующих словах: "Эти три женщины вызвали в моем представлении образ трех парк, направляющих человеческие судьбы, и я знаю, что одна из них - хозяйка из сновидения - это мать, дающая жизнь, а также (как в моем случае) первую пищу родившемуся. Грудь женщины отвечает одновременно чувству голода и любви". Желание успокоить реальный голод вызывает во сне образ матери-кормилицы; но мать для Фрейда представляет собой, по-видимому, вообще самую главную фигуру, что он демонстрирует при анализе темы трех ларцов, мать дает жизнь, она является супругой, и в ней же - смерть. Такова интерпретация Фрейда мифологической темы Трех парк. После матери-кормилицы, тесно связанной с матерью-любовницей и соблазнительницей - руки, лепящие кнедлики, одновременно ласкают и кормят - Фрейд демонстрирует яркую ассоциацию сочетания мать - смерть через приведенный нами выше рассказ об одном своем детском впечатлении: готовя на кухне шарики из теста перед глазами маленького Фрейда, которому в то время было шесть лет, мать потерла ладони одну о другую, роняя с них на пол маленькие кусочки муки - "мелкие черноватые кусочки кожи", как бы стараясь показать ребенку: вот что мы есть - пыль! - и этот урок Фрейд сумел точно истолковать: "Ты должен вернуть свою жизнь природе".

В ассоциациях, связанных со сновидением, возникает ряд слов и имен: Пелагия - плагиат, кнедлик, Брюкке, флейшль (Fleisch - мясо, как слово Fleischknodet) и т. д." который удовлетворяет во Фрейде жажду мести: "Это что-то вроде реванша, поскольку мое имя бесчисленное число раз служило объектом сомнительных шуток". Анзье уточняет, каким образом в этих шутках использовалось имя Фрейда: "Как известно. Die Freude, - пишет он в книге "Самоанализ Фрейда", - означает "радость". По-немецки "Freudenmadchen", как по-французски "девушки веселого поведения", означает "публичных женщин"..., с которыми связаны ассоциации Фрейда в сновидении "Граф Тун" и которые появляются вновь в следующем сновидении. В этом плане сон "Три парки" отвечает сцене в публичном доме". Поразмыслив, Фрейд обнаружил бы свое имя переведенным на французский язык в имени героя "Набада" АДоде - господина Жуайоза (Joyeuse, что в переводе с французского означает "радостный").

Турецкий мотив, возникавший уже в случае забывчивости имени Синьорелли, когда тесно переплелись темы секса и смерти, отражает важную сексуальную тематику, о которой Фрейд упоминает лишь вскользь: "Незнакомец с удлиненным лицом и остроконечной бородкой, помешавший мне надеть пальто, похож на торговца из Спалато, у которого моя жена купила очень дорогую турецкую ткань. Его звали Попович - двусмысленное имя...", смысл которого переводчик поясняет в сноске: "Роро" в фамильярном немецком языке (которым особенно пользуются дети) означает женские половые органы". Гринстейн, в свою очередь, добавляет еще одно значение - "зад или ягодицы" и сопоставляет окончание "вич" с "witz" - в переводе с немецкого - шутка. Фрейд делает следующий вывод: "Одной из мыслей, пришедшей на ум во время сна под воздействием голода, была такая: "Нельзя ничего упускать, нужно брать все, что возможно, даже если это впоследствии будет казаться ошибкой; надо пользоваться любой возможностью, жизнь слишком коротка, смерть неизбежна". Поскольку данная мысль имеет одновременно сексуальное значение - желание не останавливаться перед угрозой ошибки, - это carpe diem (Carpe diem (лат.) - "лови день", то есть пользуйся сегодняшним днем, лови мгновение) должно опасаться критики и прятаться за сновидением. К этому добавляются все противоположные мысли, воспоминания о времени, когда хватало духовной пиши, все запреты и угрозы особых болезней".

Прокомментировав многочисленные литературные ссылки, питающие и освещающие ассоциации Фрейда ("Поэзия и правда"), "Ифигения в Тавриде" Гете, "Ипатия" Чарльза Кингслея из которой Фрейд заимствовал "Пелагию"), Гринстейн подходит к более детальной и широкой интерпретации, которую дает в конце своего исследования "Трех парк", опубликованного в "Новом журнале по психоанализу": "Усталый, голодный и мучимый неким сексуальным желанием, Фрейд лег спать. В сновидении сексуальные влечения, не нашедшие "реального выхода", объединились с чувством голода и привели его к ощущению, подобному "ностальгическому влечению ребенка к груди матери". Однако обращение к детству желаний и влечений оказалось пугающим, поскольку требовало запретных объектов кровосмесительного плана, в частности было направлено на сестру. Из-за этих желаний Фрейд опасался самого худшего наказания со стороны одного из родителей или обоих сразу. Ассоциации, связанные со сновидением, заставляют предполагать, что он выбрал пассивную гомосексуальную защиту от этих страхов. Кульминационная точка сна, когда он установил "дружелюбные" отношения с незнакомцем с удлиненным лицом и остроконечной бородкой, отражает его желание того, чтобы его отец был "дружелюбен" и, как следствие, не наказал его за запретные сексуальные и агрессивные влечения".

Можно вслед за Анзье углубиться в данный вопрос еще больше и выявить отношение Фрейда к матери: "Фрейду, - пишет он, - с большим трудом удавалось изобразить мать в качестве разрушительницы, злой и несущей смерть. ...Потребность защитить идеализированный образ матери является доминирующей чертой Фрейда". Но эта черта, возможно, скрывает более главную, более глубокий, если можно так выразиться, узел психики Фрейда, неясный и почти мистический, где связаны мать и смерть; как сфинкс, мать выступает в смертоносном образе: она несет смерть (но не приносит ее!) на своих! могучих и благородных плечах, она идентифицируется" с жизнью и любовью столь мощно, что способна привести, через страх кастрации и смерти, к другой правде, высшей - самой Смерти. Если Фрейд столь редко и скупо прибегает, как мы заметили, к фигуре матери, то это, по-видимому, потому, что считает ее центральным очагом, ядром, не требующим упоминания, через которое получают свои наименования многочисленные теоретические выкладки, через которое удается назвать своим именем, то есть конкретно проследить ее работу, выявить направление атак и отступлений, раскрыть ее, разоблачить, объяснить и т. д., чего никому до него не удавалось сделать с такой смелостью и силой, - саму Смерть...

"Нежно любимая мать и персонажи с птичьими клювами"

Связь матери и смерти находит яркое выражение в детском сне, кратко описанном Фрейдом в "Толковании сновидений", страшном сне, который он увидел в возрасте семи-восьми лет и интерпретировал лишь тридцать лет спустя.

"Он был удивительно четким, - пишет он, - и позволил мне увидеть мою нежно любимую мать спящую, с особенно спокойным выражением лица, которую внесли в комнату и положили на кровать два (или три) персонажа с птичьими клювами".

Крики ужаса маленького Фрейда разбудили родителей, и ребенок успокоился, увидев свою мать живой и здоровой. Полу^еловеческие, полуживотные образы, комментирует Фрейд, идут от Библии Филиппсона: "Я полагаю, это были боги с головами ястребов, изображенные на египетском погребальном барельефе". К мотиву смерти примешивается сексуальный мотив: на немецком жаргоне "коитус", как пишет Фрейд, обозначается словом Vogein от Vogel (птица); это непристойное слово Фрейд впервые услышал из уст своего маленького соседа по имени Филипп.

Погруженный в странный и таинственный египетский свет, с фантастическими и пугающими персонажами и атмосферой смерти, исходящей от лежащего материнского тела, этот страшный сон иллюстрирует сделанное выше замечание об особой связи между матерью и смертью. Для этого нужно произвести обращение в свою противоположность образов сновидения и их взаимоотношений - этот процесс настойчиво рекомендовался Фрейдом как по причине его эффективности для интерпретации, так и потому, что он отвечает логике бессознательного. Следовательно, это уже не мать несут персонажи, имеющие отношение к обряду смерти ("погребальный барельеф"), не она лежит на кровати при смерти; наоборот, она поднимается с кровати, полная любви и жизни, выходит за пределы комнаты и сама несет эти образы смерти, монстров, принявших определенное обличье, которых, конечно же, больше, чем "два или три". Чтобы избежать употребления двусмысленного термина "смертоносная" ("mortifere"), обозначающего несущего смерть, вероятно, лучше дать фигуре матери, принимающей смерть, освобождающейся от нее и несущей ее, имя Мортифер (Mortifer), звучащее как отголосок далеких глубин, созвучное имени Люцифера, часто использовавшемуся Фрейдом в его исследованиях.

В конце своего детального анализа Анзье подчеркивает; что сон "Нежно любимая мать и персонажи с птичьими клювами" является "последним личным словом Фрейда в "Толковании сновидений", и предлагает видеть в нем послание Фрейда: "Помещение в конце интерпретации этого сновидения ... означает, что он сказал свое последнее слово о смерти, последнее слово о страхе, последнее слово о расставании с объектом изначальной любви". И поскольку крики ужаса маленького Фрейда уже растаяли вдали, нам остается довольствоваться по-фрейдовски живым примечанием, приводимым в заключение Анзье: "Объекты отрицательного плана, если на них посмотреть прямо, назвать их по имени, представить себе способ их действия, как учит нас Фрейд, комментируя свой сон, можно использовать себе на благо".

"Ботаническая монография"

Под этим несколько сухим, холодным натуралистическим и академическим названием скрывается сон, удивительно "богатый эффектами", несущий сведения о важнейших ценностях. Фрейд подробно анализирует их, обращаясь к этому сну, приводимому им в нескольких вариантах в разных главах "Толкования сновидений". Для большего удобства мы приводим ниже три версии сновидения в той последовательности, как их перечисляет Анзье:

а) "Я написал монографию об одном (неясном) - виде растений...

б) Я написал монографию об одном растении. Книга лежит передо мной, я переворачиваю сложенную цветную иллюстрацию. К каждому экземпляру приложен образец высушенного растения, как если бы это был гербарий...

в) Я написал монографию о растении (неопределенный вид). Книга лежит передо мной, я переворачиваю сложенную цветную иллюстрацию, к которой приложен высушенный образец растения..."

За простотой этого рассказа о сновидении скрывается удивительное смешение мотивов, к которому сам Фрейд привлекает внимание, когда пишет о "необыкновенной конденсации". Он приводит лишь несколько элементов, и нам самим приходится разбирать слабые следы остальных. Двойственный знак, пронизывающий все сновидение, - это книга, увиденная Фрейдом на витрине книжного магазина, под названием "Вид цикламенов" "вероятно, - уточняет Фрейд, - монография об этом растении". Однако, замечает он, "цикламены - любимые цветы моей жены. Я упрекаю себя в том, что лишь очень редко догадываюсь принести ей цветы, как ей этого хочется". Фрейд не продолжает дальше это замечание, но комментаторы широко его толкуют. "Монография" напоминает нам работу Фрейда с кокой, а также Коллера, стяжавшего известность выявлением анестезирующих свойств кокаина, которые до этого были известны Фрейду, затем - окулиста Кенигстейна, оперировавшего глаукому у отца Фрейда. "Сухое растение", "гербарий" с маленькими червячками (Bucherwunn) и ботанические исследования приводят Фрейда к его "любимому цветку" артишоку, который через "монографию" я "цветные иллюстрации" вызывает одно интересное детское воспоминание: "Отец однажды оставил старшей из моих сестер и мне книгу с цветными картинками (описание путешествия в Персию). Мне было тогда пять лет, сестре не было еще трех, и воспоминание о бесконечной радости, с которой мы вырывали листы из этой книги (листок за листком, как будто у артишока), - единственное, что осталось в моей памяти об этом времени из живых воспоминаний. Позднее, когда я стал студентом, во мне обнаружилась страсть к книгам. Мне хотелось собирать их, иметь как можно больше (это было сравнимо с потребностью учиться, описанному в монографиях, стало страстью, сравнимой со страстью к цикламенам и артишокам в мыслях о сновидении). Я стал Bucherwurm (библиотечной крысой, или, буквально, книжным червем)".

Обращаясь далее к слову "ботанический", Фрейд описывает его как лежащее в центре сновидения, представляющее собой "настоящий узел, в котором сплетаются многочисленные ассоциации и идеи": цикламен Марты, артишок и книга из детства с оборванными листками, высушенное растение и библиотечная крыса, а также его разорительные посещения торговца книгами, у которого для него был открыт счет, когда ему исполнилось семнадцать лет, и путешествие в Италию. Все это проходит у Фрейда под знаком "Фауста" Гете: "Чувствуешь себя, - пишет он по поводу сновидения, - как бы внутри фабрики мыслей, где, как в великом творении ткача. "Каждый, толчок ноги приводит в движение тысячи нитей. Челнок движется туда-сюда. Скользят невидимые нити. Я каждое движение тысячами сплетает. Быть может, работа ткача помогла Фрейду понять его собственные движения мысли: сплетать нити ассоциаций, заставлять слова двигаться туда-сюда, чтобы составить необходимую ткань, текст, который будет настоящим "великим творением".

Рассказ о сновидении "Ботаническая монография", сухой, холодный, не всем комментаторам открывает тайну циркуляции своих соков и небывалой внутренней силы, и мы можем непосредственно наблюдать, как самые строгие попытки анализа оказываются направленными в противоположные стороны. Очень подробный комментарий сновидения Фрейда позволил Анзье интерпретировать образ "сухого цветка" как "символ искусства старения"; "лишь очень редко догадываюсь принести ей цветы, как ей этого хочется" - означает, что "Фрейд пренебрегал тем, чтобы засвидетельствовать Марте свою мужественность". "Конечно же, - продолжает Анзье, - Фрейд чувствовал, что стареет, он писал об этом Флиессу, но он стареет "удовлетворенным". Итог сновидения, как, полагает Анзье, остается позитивным, что позволяет ему сделать следующее заключение: "Можно предположить следующий смысл сновидения: я, очевидно, меньше испытываю половое влечение к Марте; но я был способен написать значительные монографии (о кокаине, об истерии, сновидениях и о сексуальности в целом); к тому же, имея шестерых детей, я уже все доказал".

Противоположностью этой оптимистической интерпретации являются строгие комментарии Эриха Фромма, которые Анзье в своей работе приводит в виде цитаты: "Эрих Фромм (1953) переинтерпретировал это сновидение, опираясь на другую систему символов - сухой цветок, отрицание жизни и красоты. Сновидение Фрейда отражает чувство того, что ему не удалась часть жизни, связанная с любовью и нежностью, что он пожертвовал своими чувствами ради единственной ценной для него вещи - его амбиций: "Сновидение выражает глубокое противоречие между личностью Фрейда и его образом жизни. В глубине главным интересом его жизни и исследований являются любовь и сексуальность. Но он вел пуританский образ жизни... Он позволил цветку засохнуть: он превратил сексуальность и любовь в объект научного наблюдения и умозрительных рассуждении; но он отдал им жизнь".

Какое упрощенное понимание жизни и трудов Фрейда в этих предположениях Фромма! Расхожее понятие "противоречивости", вульгарное противопоставление "умозрительных рассуждении" и "жизни" - разве все это имеет что-либо общее с тем, что мы знаем о действительной сущности Фрейда - о поразительном горении, необычайной плодотворности жизни и мысли, дерзости, которая, преодолев пуританское восприятие мира, позволила Фрейду - Люциферу открыть конкретную и чувственную область сексуальности, об удивительной способности порождать разнообразные конфликты, когда для амбиций уже почти не оставалось места?

От цветка артишока, приводящего после обрывания его листочков к нежности и открытости сердца, от книги с картинками, разорванной руками ребенка, - к "Толкованию сновидений", монографии, страница за страницей открывающей грандиозные картины снов, ведущие к "сердцу" ночной реальности человека. Эта чудесная игра находится как бы свернутой в "Ботанической монографии", подобной гербарию, но Анзье без колебаний разворачивает ее в радостном стремлении к познанию и открывает целый каскад восхищений Фрейда: "Восхищение ребенка перед цветными картинками рассказа о путешествии. Восхищение мальчика перед телом своей молодой матери, притягательным, как книга с разноцветными иллюстрациями. Восхищение мужчины перед тайной женственности. Восхищение знатока перед великим творением ткача... Одним словом, восхищение перед всяким творением".

Но всякому творению грозит конец, должно когда-то наступить время его разрушения, смертельное иссушение несет с собой ядовитое дыхание другой силы - влечения к смерти...

Положения Фрейда о сновидении

Анализ сновидения, как мы видим, похож на лабиринт, в который неумолимо углубляешься со все возрастающим ощущением, что найти выход из него будет невозможно. Давая нам почувствовать, что сновидение именно таково и его исследование подобно исследованию безграничного континента, Фрейд старается - и таково значение его "Толкования сновидений" - создать и пустить в действие точные, эффективные и универсальные методы, благодаря которым интерпретация снов станет ясным предметом рационального, практического изучения. Прежде чем рассмотреть, как проявляется "работа сна", кратко изложим основные фрейдовские положения о сновидении.

- "Сон - это ребус", он представляет собой последовательность образов или картин, на первый взгляд не связанных между собой. Что удивительно, в нашей культуре доминирует представление о бессвязности, абсурдности, невозможности понять сон, - и вот раздраженным и пренебрежительным жестом его отстраняют, отбрасывают, и сущность сновидений ускользает от человека! Главный принцип Исследования сновидений Фрейда - видеть за очевидной бессмысленностью "скрытый смысл", он отвергает общие представления, превалирующие в многочисленных так называемых "научных" позициях. Нет, утверждает он, "сон - не хаос нестройных звуков, исходящих из случайно тронутого инструмента, он не лишен смысла и не абсурден; это психическое явление в полном значении этого термина,... создающая его интеллектуальная деятельность является деятельностью возвышенной и сложной".

Фрейд возрождает некую давнюю и стойкую традицию толкования древних текстов, которая призвана, порой в сочетании с тонкой интуицией, интерпретировать сны и подчинять их смыслу, главному смыслу, диктуемому действующими культурными, религиозными, мифологическими, гностическими и прочими традициями. Интерес к сновидениям отодвигается по мере того, как устанавливается некая форма рациональности, сама поставленная в зависимость от условий и требований внешней действительности. Можно сказать, что сон как явление внутреннее, ночное, субъективное и "иррациональное", то есть решительно не поддающееся рациональному толкованию, становится типичным примером отторжения западной рациональной культурой с позитивистской доминантой. Удивительная операция, поразительный парадокс мысли Фрейда заключается в том, что ему удалось вновь вернуть этот отторженец' сновидений в нашу культуру с помощью рационалистических и позитивистских методов, которые служили и до сих пор служат для обесценивания и принижения роли снов.

Сновидение, подчеркивает Фрейд, это "ребус", наложение друг на друга форм без начала и конца, и большой ошибкой является "желание интерпретировать его как рисунок", то есть структуру очевидную и говорящую саму за себя. Фрейд использует другую аналогию: собранные при пробуждении картины сна представляют собой как бы "иероглифы" - здесь вновь появляется Египет! - для которых нужно найти перевод на адекватный язык. "Два различных языка" сновидения Фрейд называет "содержанием явным" и "содержанием скрытым"; интерпретация предполагает трансформирование явного содержания, то есть сна, каким он видится спавшему после пробуждения, каким он способен его изложить, представить в виде рассказа до всякой попытки интерпретации, в содержание скрытое, а точнее - обнаружить "скрытые мысли", своим течением породившие сновидение, возникшие под воздействием мотивов, механизмов и материалов, которые предстоит наметить и выявить. "Мы противопоставляем, - подчеркивает Фрейд, - содержанию явному содержание скрытое". Первое обычно "кратко, бедно, лаконично по сравнению с широтой и богатством мыслей, содержащихся в сне. Записанный сон занимает едва ли полстраницы; анализ, где обозначены эти мысли, в шесть, восемь, двенадцать раз более обширен". Это слабо сказано, анализ сновидения может расширяться бесконечно. Важно, что в конце концов в результате проведенного анализа и расстановки мыслей сновидения возникают и звучат "прекрасные и глубокие слова".

- ^Сновидение представляет собой исполнение желания" - таковы, несомненно, самые "глубокие" слова, возникшие в результате анализа, и, пожалуй, это наиболее известное положение Исследования сновидений Фрейда. В самом обычном случае "желание" в сновидении является результатом конкретной органической потребности: сильная жажда или потребность в мочеиспускании во время сна берутся на вооружение картинами сновидений, пока они не реализуются физиологически. Подобный случай, когда желание маленького мальчика помочиться вызвало у его гувернантки сновидение о потоках волн, относящийся уже к области юмора, приводится в виде единственной иллюстрации в "Толковании сновидений" как "Сон французской гувернантки" - серия колоритных рисунков, взятых ференци из венгерского юмористического журнала. В краткой третьей главе, где Фрейд излагает данное положение, он придерживается элементарной концепции желания, имеющего почти исключительно органическую природу, и обращается главным образом к периоду раннего детства и животному миру. В качестве примера он приводит случай, когда его дочь в возрасте года и семи месяцев посажена на диету, поскольку плохо себя чувствовала, объевшись клубники, кричала "посреди беспокойного сна: "Анна Ф'ейд, клубника, ог'омная клубника, к'ужок, кашка!"" В дополнение он прибегает к таким примитивным ситуациям: "Что снится гусю? - Кукуруза" и "Еврейская поговорка гласит: "Что снится курице? - Просо".

Однако фрейдовское положение о сновидении как исполнении желания имеет совсем другое значение. У желания, действующего в сновидении, особые свойства: речь идет прежде всего о желании, сталкивающемся с сопротивлением, препятствиями, оппозицией своего Я, сознания, требований морали и общества, не имеющем в период бодрствования никакого пути к удовлетворению. Это желание "тормозится", отбрасывается сознанием, но действие его при том не ослабевает, оно даже начинает производить значительно большее давление в другой области психики - в "бессознательном". Как пишет Фрейд, беря в свою очередь на вооружение гипотезу "великого Фехнера", "сцена, в которой сон обретает действие, вероятно, в корне отличается от той, которая имеет место в жизни периода бодрствования". Огромный интерес этого желания в сновидении заключается в том, что он вводит нас в ту "другую сцену", где мы наблюдаем появление необычных фигур, ситуаций, связанных с детством или глубокой древностью, возникновение оригинальных взаимоотношений и процессов. Положение об исполнении желания должно обогатиться более точными характеристиками и выглядеть так: "Сновидение представляет собой (скрытое) исполнение (подавленного, заторможенного) желания". Формулируя таким образом связь между сном и желанием, Фрейд подчеркивает ведущую роль процесса торможения и одновременно указывает на работу по смене облика, осуществляемую сновидением; в этом, согласно Фрейду, заключается "суть сновидения". Во время сна сознание ослабляет свое давление, теряет репрессивную, тормозящую способность, и заторможенные процессы пользуются этим, чтобы набраться сил, вернуться к своим функциям, постараться занять поле психики. Но при этом они должны удовлетворять некоторым постоянным требованиям психики: кроме того, что они должны быть представительными в социальном и моральном плане, то есть не восстанавливать против себя остатки бдительности субъекта и не слишком раздражать подсознательные же силы сверх-Я, они должны быть представлены, то есть обрести формы, одеяния или маски, в которых будет заключаться пластическое решение образов сновидения.

- "Сновидение охраняет сон". Прежде чем двигаться дальше в анализе желания, нужно вспомнить, что у спящего человека существует по крайней мере одно твердое и главное желание - желание спать. Первая функция сновидения, согласно Фрейду, - помешать внешним и внутренним факторам прервать сои и вызвать пробуждение: "В каком-то смысле все сновидения служат комфорту, позволяя нам продолжать спать. Сновидение охраняет сон, а не нарушает его". Многочисленные примеры показывают, как сновидения захватывают все нарушающие факторы, нейтрализуют их и включают в систему o образов сна: так, например, если будильник звонит слишком рано, мы представляем, что это происходит в сновидении - такова его убаюкивающая и успокаивающая сон сила!

С этой формулировкой Фрейд вплотную приближается к опасности впасть в банальность, как он сам признает в письме к Флиессу от 9 июня 1899 года, за несколько месяцев до появления "Толкования сновидений": "Вся эта история все больше грозит стать для меня общим местом. Существует единственное желание, которое сновидение постоянно стремится реализовать и которое может принимать разнообразные формы - желание спать! Мы видим сны, чтобы не чувствовать необходимости пробуждения, поскольку хотим спать. А мы подняли столько шума..." Действительно, столько шума (это выражение написано Фрейдом по-французски) ради такого заурядного результата? Представляя защиту сна конечной целью сновидения, Фрейд подчиняет его процессу сна; сон представляется жизненной и благородной функцией, а сновидение - всего лишь его неизбежным следствием; подобная иерархия, удовлетворяющая общественному мнению, действительно похожа на "общее место". Однако можно заметить, что эта сторона для Фрейда играет лишь второстепенную роль и призвана в основном отразить многообразие взаимоотношений сновидений с внутренним и внешним миром.

Если считать сновидение специфической и автономной жизненной функцией, на чем настаивают многочисленные современные научные исследования, его невозможно ставить в зависимость от процесса сна. В сне и oсновидении можно видеть скорее две взаимосвязанные функции, работающие при поддержке одна другой; процесс сна служит для защиты сновидения, как и сновидение - для сна, а может быть, в еще большей степени, если полагать, что сновидение выполняет значительно более определенную и сложную психологическую работу, чем простая восстановительная функция, выпадающая на долю сна.

- Сновидение испытывает деформирующее влияние внутренней цензуры: если сновидение кажется нам непонятным и абсурдным, то это потому, что его образы, как и все элементы бессознательного, находятся под влиянием, по словам Фрейда, "цензуры", общей функции, действующей при переходе от одного состояния к другому, а особенно от бессознательного к сознательному. Не имея такого резкого и непримиримого характера, как в период бодрствования, цензура в определенной степени оказывает свое давление на последовательность образов сновидения, действуя на манер Властей, манипулирующих и вымарывающих информационные сообщения так, что они становятся неузнаваемыми: слова, фразы, целые параграфы изымаются, появляются самые неожиданные связи и удивительные последовательности фактов. Нелегко с точностью установить, каковы психические механизмы цензуры и какой властью они располагают; вероятно, цензура по-разному функционирует и производит различные эффекты на разных уровнях психики; она может опираться на то, что сохранилось во сне от бдительности Я, или искать источники в бессознательных проявлениях Сверх-Я, то есть в более глубоких пластах, в противодействии влечения к смерти и влечения к жизни. Но в целом трудно себе представить часть психики, которая даже во время самого глубокого сна оставалась бы полностью неподвластной деформирующему воздействию цензуры.

- Часть сновидения самым тесным образом связана с сексуальностью и с детством. "Чем больше мы занимаемся интерпретацией сновидений, - пишет Фрейд, - тем больше убеждаемся в том, что большинство сновидений взрослых несут следы сексуальных факторов и выражают эротические желания". Сновидение порой с поразительной отчетливостью выступает в виде исполнения сексуального желания. Поскольку сексуальность чаще всего в обыденной жизни сталкивается с самыми серьезными запретами, сексуальные желания, подавленные и заторможенные, оказывают наибольшее воздействие на образы сновидений и испытывают при этом самые удивительные деформации и нелепые превращения. Кроме того, в главе "Толкования сновидений", озаглавленной "Психология сновидения", Фрейд уточняет, что "желание, представленное в сновидении, обязательно восходит к детству". Следовательно, можно полагать, что детская сексуальность дает наиболее подходящий материал для сновидений; это подтверждает Фрейд, уже в "Толковании сновидений", обращая внимание на важность эдиповых мотиваций и отмечая, насколько "для объяснения сексуальных снов" важно "углубляться в пока еще неясные вопросы извращений и бисексуальности"; для многих сновидений, - добавляет он, - внимательный анализ показывает, что они могут быть поняты только с точки зрения бисексуальности".

Если не существует сновидения, хотя бы некоторые аспекты которого не имели бы эротического содержания в широком смысле, как оно понимается в общем контексте развития либидо, это вовсе не значит, что всякий сон должен подвергаться исключительно сексуальной интерпретации. Фрейд резко восстает против сведения к чистой сексуальности его исследования: "Утверждение, что все сновидения должны быть объяснены с сексуальной точки зрения, с которым мы неутомимо полемизируем, чуждо моему "Толкованию сновидений"... Оно находится в полном противоречии с его содержанием".

Если бы Фрейд не был так уверен в своей позиции, он бы не представил в примечании к "Толкованию сновидений" сон от 1/2 октября 1910 года, сексуальный смысл которого проявляется на самых разных уровнях: "(фрагмент)... Дело происходит, кажется, в Италии. Три девочки показывают мне мелкие драгоценные предметы, как в антикварной лавке, и садятся мне на колени. Рассматривая один из предметов, я говорю: "Это я вам его дал". Говоря это, я ясно вижу маленькое изображение лица в профиль с резкими чертами Савонаролы". Сновидение UЯ еду верхом на серой лошади...", связанное с болью от фурункула и отмеченное неясным ощущением нахождения в незнакомом городе, Фрейд соотносит с одним из своих путешествий в Италию и добавляет следующее замечание: "Еще более глубокий анализ позволил бы нам обнаружить сексуальные мысли; я вспоминаю, что значило для одной больной, никогда не бывавшей в Италии, появление этой прекрасной страны в ее сновидении (gen Ifalien - через Италию " Cenitalien - генитальные органы); "это напоминает... также о месте, где находился мой фурункул". В сновидении о Савонароле сексуальный смысл не вызывает сомнений, он чувствуется в сочетании самых разных символов: Италия, три девочки, садящиеся на колени, маленькие драгоценные предметы. Я, связанное с "маленьким изображением лица в профиль", "резкие черты" и т. д. фигура Савонаролы, доминиканца, погибшего на костре, портрет которого, как вспоминает Фрейд, "был инкрустирован на мостовой Пьяцца Синьориа, где он был сожжен", во Флоренции, также, несомненно, может завести далеко - к основам, связанным с "Люцифером - Любовью", и "демонизмом", теми источниками, которые питали ниспровергающую концепцию сексуальности Фрейда. Рассматривая проблемы, которые ставит выявление сексуальных характеристик в образах сновидений, задаешься вопросом, стоит ли воспринимать выражение "исполнение желания" в его простом и прямом смысле; можно сказать, что в сновидении желание исполняется, обретая форму, в полном смысле этого слова, функция сновидения заключается не в удовлетворении конкретного желания - мести, справедливости, соединения с предметом любви или ненависти и т.д., а в осуществлении работы, трудной и продолжительной, по удовлетворению желания в общем виде как ведущей структуры и специфического пути проявления энергии либидо. Зная неопределенный, проблематичный характер сексуальности человека, подвижность и неустойчивость либидо, нельзя ли предположить, что главная цель сновидения - стремление постоянно и неутомимо моделировать желание, совершать работу по созданию и переделке, воссозданию инструмента либидо под названием желание, оттачивая, закаляя и полируя его на исследовании сновидений, на постоянном вращении многообразных картин и образов, придавая ему разнообразие, проводя через различные эрогенные центры и фазы развития либидо, через дельту бисексуальности и сексуальный полиморфизм и т.д. В этой ночной одиссее, или, скорее, ткани Пенелопы - бесконечном великом творении ткача по имени человечество - видно, что желание в своем поиске поддержки задерживается на ранних опытах, оригинальных объектах, которые наиболее благоприятны для него, питают его и подсказываются реалиями жизни периода бодрствования. Таким образом, сновидение в общем случае является исполнением одного желания, сновидением об удовольствии и удовлетворении, в то время как его главной ролью остается воссоздание, регенерация определенного желания в нем самом, его энергетического потенциала и либидной мощи, о чем свидетельствует ежедневно восстанавливающаяся бодрость, с которой (каковы бы ни были ее оттенки, серые или розовые) пробуждающийся человек встречает зарю нового дня, подобно возрождающемуся фениксу...

- "Средоточие" сновидения. Среди длинного повествования "Толкования сновидений" обнаруживается небольшой и довольно любопытный параграф, стоящий изолированно и как бы не связанный с остальными, ще Фрейд выдвигает довольно загадочную мысль о средоточии, "пупе" сновидения, которую он излагает в следующих словах: "Сны... часто, сохраняют неясный участок; здесь обнаруживается узел образов, который не удается распутать, но который ничего не дает содержанию сновидения. Это - "пуп" сновидения, точка, через которую Оно связан с Неизвестным. Мысли сновидения, выявленные при интерпретации, как правило, не имеют завершения, они разветвляются, вплетаясь в общую запутанную сеть наших мыслей. Желание в сновидении выступает в виде более плотного участка из этой ткани, подобно грибу, выходящему из мицелия".

Сложная формулировка Фрейда колеблется между образом структуры ядра - "неясный участок", "узел мыслей", "пуп" - и картиной сети, узорного плетения - "разветвление в разных направлениях", "запутанная сеть"; это значит, что "пуп", средоточие, являющееся образом Неизвестного, ускользает от познания по своему определению. Его функция очевидна: надо ограничить, остановить процесс интерпретации, оставив его открытым; Неизвестное намечает опорную линию для анализа, но одновременно постоянно уклоняется от процесса узнавания, который иначе не имел бы границ.

Помимо практического аспекта, гипотеза о средоточии имеет теоретическое и идеологическое приложение. Если развить образ сети, легко видеть, что разветвления сновидения могут затеряться лишь в разветвлениях другого сновидения, и так до бесконечности; все сны распространяются одни в другие, всякий сон функционирует, как "пуп", начало следующего. Теория сновидения, не оставляя кропотливой работы по разложению единого образа на разные элементы, многочисленные разветвления, должна также стараться выявлять переходы одного Сна в другой и большее значение придавать концепции сновидений как единого, достаточно связного целого огромной синаптической системы. Фрейд указывает на это в предшествующих параграфу о "средоточии": "Сны одной ночи должны всегда интерпретироваться в единстве". Это, видимо, касается и сновидений одной жизни; весь комплекс образов сновидений жизни противостоит процессу интерпретации и обеспечивает одновременно неповторимость ткани сновидения каждого индивидуума.

Здесь проявляется и значительный идеологический, то есть этический, политический, метафизический эффект гипотезы о средоточии: каковы бы ни были знания о психической действительности, о субъекте вплоть до его самых интимных проявлений в сновидениях, всегда что-то остается скрытым, всегда мы сталкиваемся с участком Неизвестного, с непознаваемым ядром. Мы соприкасаемся в этом случае с проявлением непреходящей единственности личности человека, с "узлом", в котором собрана, сконцентрирована всегда поражающая воображение способность индивидуума противостоять любым воздействиям, откуда бы они ни исходили - участок неповторимости, который может быть тайным источником таинственной и всем известной силы под названием свобода...

Работа сновидения: конденсация, смещение, обращение и другие формы

В области, намеченной положениями Фрейда о сновидении, происходят различные действия, составляющие то, что он называет "работой сновидения", причем термин "работа" здесь нужно понимать в созидательном смысле. Так же Фрейд говорит о "работе скорби" и использует динамику, содержащуюся в слове "работа", еще во многих аналогичных формулировках.

Фрейд посвящает работе сновидения самую значительную главу "Толкование сновидений", составляющую во французском издании книги около двухсот страниц. Это действительно центральная, стратегическая тема его Исследования сновидений: здесь выявлены, описаны, проанализированы, доказаны и уточнены разнообразные механизмы, процессы, образы, возникающие и действующие в сновидении, без которых нельзя осуществить более или менее строгое изучение данного вопроса. Фрейд демонстрирует также серию методов, без которых отныне невозможно обойтись при любом подходе к реалиям сновидения, а также не менее эффективных в других областях исследований. В этом списке положений, составляющих силу и определяющих плодотворность фрейдовской концепции сновидения, следует особо отметить: конденсацию, смещение, обращение или превращение в свою противоположность, процесс формирования образов, выражение через картины, перенос логических отношений, символику, вторичную выработку и тд.; главные из этих положений требуют значительных уточнений.

"Смещение и конденсация, - утверждает Фрейд, - являются двумя важнейшими операциями, которым мы обязаны главным образом формой наших сновидений", и далее уточняет: "Конденсация и смещение - два главных фактора, превращающих материал скрытых мыслей сновидения в его явное содержание". Это значит, что действие по интерпретации, обратное данному превращению, требует самого тщательного учета двух "главных" процессов, группировки, слияния многих определений, характеристик или особых черт в один образ сновидения, будь то объект, персонаж или ситуация. Операция настолько частая, типичная и широко встречающаяся, что можно сказать, что ее участие в формировании образов сновидения и особенно его лерсонажей весьма существенно. Фрейд иллюстрирует этот процесс, сравнивая его с опытом Галтона по получению - путем печати на одной фотографической пластинке нескольких лиц - "семейного портрета", изображения группы или "рода"; "объединяя в одном образе сновидения,^ - пишет Фрейд, - черты двух или нескольких личностей", удается получить "коллективную личность". По-видимому, нет сновидения, в котором на первый взгляд совершенно однородный персонаж, с явно выраженным лицом, не представлял бы группу других людей в каком-либо своем аспекте: в неуловимой или незначительной детали, в росчерке жеста, в неопределенном эмоциональном настрое, в отзвуке имени и т. д. Один из первых и неизбежных этапов исследования сновидения заключается в систематическом и наиболее полном разложении образов сновидения, чтобы постараться различить действительные ряды фигур или объектов, над которыми конденсация произвела свое могучее и властное завладевающее действие.

Ирма - первый, почти символический персонаж Исследования сновидений Фрейда служит ему иллюстрацией: в ее образе присутствует, во-первых, больная Ирма, со своими чертами, то есть представляющая себя саму; но ее положение возле окна наводит на мысль о другой женщине, которую Фрейд лечил бы с большим удовольствием, чем Ирму: дифтеритные пленки характеризуют образ старшей дочери Фрейда и его беспокойство по поводу ее болезни; но они напоминают и о больной, умершей в результате интоксикации. Фрейд выявляет и других субъектов, объединенных персонажем Ирмы: одного ребенка из приемной в больнице, другую пациентку, собственную жену Фрейда и еще "целую серию других личностей". "Все эти люди, - заключает Фрейд, - которых я обнаружил, исследуя эту "Ирму", сами не появились в сновидении; они растворились в "Ирме" из сна, ставшей в результате сводным образом, сформировавшимся из многочисленных противоречивых черт. Ирма представляет всех этих людей..." Это касается и любого другого персонажа из сна, который является как бы собирательным психологическим образом. Аналитику предстоит долгая и тонкая работа, направленная на то, чтобы обнаружить, узнать, расшифровать в распределить отдельные элементы по их законным местам и первоначальным образам.

Конденсация осуществляет с персонажами сновидения самые неожиданные, чрезвычайно показательные действия, и ни одна сторона действительности не ускользает от ее вмешательства. Пространства и объекты легко подчиняются ей. Знакомая улица, появившаяся в сновидении, может соединить в .себе другие места и пространства, близкие и далекие, встречающиеся недавно или давно. Но совершенно очевидно, что предпочтительный материал для конденсации составляют слова и имена. Фрейд, в частности, приводит "усредненный термин" из сновидения об Ирме - слово "пропилен", образованное из слова "амилен", пришедшего из скрытого содержания, и "Пропилеи", связанного с воспоминанием о Мюнхене. Он приводит и другие примеры; однажды ночью ему приснилась фраза: "Это действительно "норекдальный" стиль"" Это неизвестное слово звучало для Фрейда подобно терминам "колоссальный", "огромный" и относилось к самодовольно высказанной одним из его коллег оценке собственной работы. "В конце концов, - пишет Фрейд, - я обнаружил в этом чудовищном слове два имени - Нора и Экдал, воспоминание о двух известных драмах Ибсена. Незадолго до этого я прочитал в одном журнале статью об Ибсене того самого автора, которого осуждал в своем сновидении". Чрезвычайно показателен сон одной из пациенток Фрейда. "Она присутствует на крестьянском празднике вместе с мужем и говорит: "Все это приведет к общему Maistollmutz".

Разложение этого лишенного смысла вербального сочетания дает: mais (маис), служащий для приготовления кукурузной каши - поленты, скрыто присутствующей в сновидении, toll, mannstoll, означающее "нимфоманка", и Olmutz; "mais" напоминает Meissen, что связано с мыслью о птичке из саксонского фарфора, и Miss, англичанку, уехавшую в Ольмутц, а также mies, означающее "отвращение", "слово из еврейского жаргона, употребляющееся в шутку". Таким образом, заключает Фрейд, не пытаясь дальше продолжить анализ этого сновидения с отчетливой сексуальной окраской, "из каждого слога этой мешанины возникает длинная цепь мыслей и ассоциаций".

Конгломерат черт, слогов, фактов, разрозненных частей, соединенных в образе сновидения в результате конденсации, тем труднее распутать и расшифровать, что различные его составляющие претерпели одновременно деформирующее воздействие процесса, называемого смещением. Он нарушает, порой снизу доверху, связь, существующую между элементом сновидения и его специфическим значением: главные, определяющие элементы трактуются во сне как нечто незначительное, полностью обесцениваются, в то время как элементы мелкие, второстепенные, незначащие обретают неожиданный вес, являются объектом впечатляющей переоценки.

В своей небольшой работе "Сновидение и его интерпретация" Фрейд так описывает этот процесс: "Во время работы, производимой сновидением, психическая сила идей и представлений, служащих его предметом, переносится на другие, а именно на те, подчеркивания которых мы совершенно не ожидаем.

Этот перенос психических акцентов приводит к затуманиванию смысла сновидения и делает неузнаваемыми связи между сном явным и сном скрытым.

Во время данного процесса, который я буду называть смещением в сновидении, я вижу, как психическая или эмоциональная энергия скрытой идеи переходит в материальное движение; и если я считаю главным то, что наиболее ясно, я вскоре замечаю, что, наоборот, суть главной цели сновидения следует видеть в какой-то неясной детали.

То, что я называю смещение в сновидении, я мог бы также назвать обращением значений".

Еще более резкую формулировку, навеянную Ницше, Фрейд использует в "Толковании сновидений": "Между материалом сновидения и самим сновидением происходит полная "переоценка всех психических ценностей. Фрейд высказал мысль о существовании "психической силы", функцией которой является лишение "элементов высокой психической ценности их значимости", а с другой стороны - придание через сверхоценку... куда большего значения элементов минимальной важности, так что последние получают возможность проникнуть в сновидение". Полностью запутывая распределение психических значимостей, сея смуту во взаимоотношениях ценностей, смещение играет определяющую роль в деформировании сновидения и через - это оказывается тесно связанным с работой "цензуры по внутренней психической защите".

Деформация сновидения и смещение его образов достигают предела, когда обращенной оказывается сама структура сна. Происходит то, что Фрейд называет "трансформацией в свою противоположность". Сон начинает изображать, целиком или в какой-то своей части, с точностью противоположное тому, что он должен изображать: "Роль обращения особенно интересна, - уточняет Фрейд, - когда оно служит цензуре. Оно придает изображению такую степень деформированности, что на первый взгляд сон кажется совершенно недоступным пониманию. Вот почему, если сновидение упорно не поддается интерпретации, нужно постараться перевернуть некоторые части его явного содержания; нередко в этом случае .все проясняется". Порой происходит совмещение нескольких обращений, как в сновидении одного молодого психического больного: "Его отец сердится на него, потому что он так поздно возвращается домой"; анализ показал Фрейду, что сын, будучи ребенком, желал смерти своему отцу. Мысль сновидения такова: "Он хочет смерти отцу и находит, что тот всегда возвращается домой слишком рано"; сын предпочел бы, чтобы отец вовсе не вернулся домой, поскольку некто, по отношению к кому он совершил маленьким мальчиком акт сексуальной агрессии, пригрозил: "Погоди, вот вернется твой отец!"

"Какую форму приобретают в сновидении, - задает себе вопрос Фрейд, - многочисленные "когда", "потому что", "хотя", "однако" и разные другие союзы, без которых нам непонятен смысл фраз и речей? Здесь Фрейд подходит к проблеме перестановки в сновидении логических связей: оно их отменяет, игнорирует, удовлетворяясь расположением событий одного за другим и их наложением одного на другое; "оно представляет, - пишет Фрейд, - логические связи как одновременные". Причинные связи, структурирующие и формирующие сознательную речь, могут быть представлены путем разделения сновидения на две неравные части: сон-пролог, за которым следует главный сон, и наоборот; или через трансформацию одного образа в другой, как это происходит в комиксах. Альтернатива "или - или", действующая через исключение одного из членов, заменяется в сновидении включением всех логических членов, объединенных союзом "и". Так, в сне об Ирме, хотя сохранение болезненных симптомов может быть связано лишь с одной из причин: сопротивлением, нарушениями половой жизни или органическими нарушениями, "сновидение, - отмечает Фрейд, - представляет все эти возможности, несмотря на то, что они взаимно исключают друг друга, и добавляет еще одну, четвертую, отражающую мое глубокое желание. Лишь после интерпретации я смог заменить последовательность альтернативой в этих образах сновидения".

Важной чертой сновидения, ясно высвеченной Фрейдом, является его неспособность выражать "категории противопоставления и противоречия": "оно их не выражает, кажется, что оно не знает понятия "нет". Ему удается прекрасно объединять противоположности и представлять их в одном объекте. Сновидение часто представляет какой-то элемент через противоположное желание, так что невозможно понять, позитивное или негативное содержание соответствует этому элементу в системе образов сна".

Одно из примечаний Фрейда касается работы Карла Абеля "Противоположные смыслы в первобытных словах", в которой автор показывает, что первобытные языки "в начале имели всего одно слово для обозначения двух противоположных сторон ряда качеств или действий (сильный - слабый, старый - молодой, близкий - далекий, связанный - разделенный)". Позднее Фрейд развил эту тему в короткой статье, имеющей то же название, что и брошюра Абеля.

Абель часто цитируется им благодаря своим исследованиям египетского языка, "этого единственного реликта первобытного мира", дающего многочисленные удивительные примеры соединения двух противоположных смыслов в одной вербальной форме. Вероятно, помимо необходимости лингвистической иллюстрации, другие причины побудили Фрейда изложить длинную цитату из Абеля, где он взволнованно восхваляет Древний Египет и, в частности, пишет: "Для Египта менее всего подходит название родины абсурда. Напротив, он был одним из самых древних прибежищ человеческого разума, начинавшего свое развитие... Он обладал моралью чистой и полной благородства и сформулировал значительную часть десяти заповедей в эпоху, когда народы, достоянием которых сегодня является цивилизация, приносили еще человеческие жертвы своим кровожадным идолам. Народ, который зажег светоч правды и цивилизации, не мог быть глуп в своей манере говорить и мыслить..."

Здесь мы можем услышать зазвучавший еще в 1910 году отголосок темы, которую Фрейд на совершенно другом уровне разовьет в "Моисее и монотеизме". Но пока он продолжает искать подобие между древнеегипетским языком и сновидением, полагая, что текст сна также состоит из "иероглифов": "Египетский язык обладает еще одной чрезвычайно странной особенностью, которая позволяет провести параллель между ним и продуктом сновидения". "В египетском слова могут - скажем пока об их внешнем виде - испытывать обращение как по форме, так и по смыслу. Представим себе, что немецкое слово gut (хороший) было бы египетским; оно могло бы тогда обозначать не только "хороший", но и "плохой", и произноситься тогда не gut, a tug".

Своими лингвистическими особенностями египетский язык напоминает детские игры со словами ("удовольствие, с которым дети играют в переворачивание слов") и работу сновидения; во втором случае, будучи особым первобытным языком, он дает Фрейду подтверждение его концепции, согласно которой выражение мысли в сновидении носит "регрессивный, архаический характер". Принцип регрессии глубоко пронизывает фрейдовскую концепцию сновидения, имеет большое значение в определенной "пассеистской" ориентации его Исследования сновидений и порой рискует скрыть за собой то действительное, настоящее, что настоятельно присутствует в сновидении. Следует видеть также, что настоящее в сновидении обнаруживается лишь среди прошлого, выступает из предчувствий, давних событий, из минувшего, которое воздействует на сновидение и само подвергается его воздействию в бесконечной игре, соперничестве процессов регрессии и актуализации. Таким образом, фрейдовская регрессия действует скорее не как отрицательный вектор эволюции, не как обратное движение, чему соответствует общепринятое понимание прилагательного "регрессивный", но как движение, вскрывающее все новые грани реальности в сновидении, которое скорее можно охарактеризовать термином "ремобилизующее".

Ход фрейдовской мысли разъясняет нам значение понятия регрессии в крупной последней главе "Толкования сновидений", названной "Психология сновидения".

"Можно выделить три вида регрессии: а) регрессия топическая в смысле системы Ф, изложенной выше; б) регрессия временная, когда речь идет о восстановлении прошлых психических образований; в) регрессия формальная, когда примитивные образы и способы выражения заменяют обычные. Эти три вида регрессии в основе своей едины и в большинстве случаев сливаются, поскольку то, что является более древним по времени, обычно более примитивно с точки зрения формы и расположено в топике психики наиболее близко к порогу восприятия".

Топическая регрессия определяет статус сновидения в общей концепции психического аппарата, детально изложенной Фрейдом: поскольку пути к движению и действию закрыты, сновидение устремляется в противоположную сторону, к полюсу восприятия, царству образов, галлюцинации; здесь оно наполняется детскими опытами, "психическими формированиями прошлого", "могуществом мыслей", обнаруживается его связь с древними "примитивными состояниями", языком рисунков и пиктограмм. Не вдаваясь в слишком долгое и сложное обсуждение, которого требует изложение Фрейда, основанное на довольно спорной системе упрощений, противопоставлений и сопоставлений (восприятие - движение, чувствительность - первенство, прошлое время - примитивная форма и т. д.), обратим внимание на то, как он в процессе исследования использует "полезный" (по его словам) термин "регрессия", открывая широчайшие антропологические перспективы и опираясь на труды знаменитого философа: "В целом сновидение является регрессией к самому давнему прошлому видящего сон, как бы возрождением его детства, мотиваций и влечений, доминировавших в то время, способов выражения, которыми оно располагало. За этим индивидуальным детством мы видим филогенетическое детство, развитие человеческого рода, кратким и подверженным влиянию непредвиденных условий жизни, повторением которого является развитие индивидуума. Мы ощущаем все справедливость слов Ницше, говорившего, что "в сновидении увековечена первобытная эпоха человечества, которой мы уже никогда не сможем достигнуть прямым путем"; мы можем надеяться через анализ сновидений познать архаическое наследие человека, раскрыть его врожденные психические черты. Видимо, сновидения и неврозы сохранили для нас предысторию разума в большей степени, чем мы можем предположить, так что психоанализ по праву должен занять подобающее ему высокое место среди наук, пытающихся воссоздать наиболее древние и туманные периоды происхождения человечества".

Образы и символика сновидения

Исследование сновидений одновременно показывает человека, обращающегося к дальней стране своего детства, и человечество, поворачивающееся к своим истокам, пытающееся осознать миссию своего древнего наследства, свой филогенез, свою Архаику. Но во всех случаях видящий сновидение воспринимает ту же психическую структуру - системы образов. Мысль сновидения, полагает Фрейд, не воспринимается в абстрактной форме, она должна, следовательно, трансформироваться в "язык картин", в визуальные сцены - конкретные образы, придающие сновидению драматический характер и призванные, благодаря обилию "точек соприкосновения" с материалом сновидения, множить поток картин, которые конденсация облекает в несколько ограниченных, избранных форм. Этому разнообразию прекрасно способствует слово в своем конкретном виде - как звуковая форма и "как узел многочисленных представлений". "Вся область игры слов может служить работе сновидения", - пишет Фрейд, заявляя о своем следующем исследовании - "Остроумие и его отношение к бессознательному".

Переход к образу требует от сновидения известных ограничений; между скрытыми мыслями и явным содержанием действует, наряду с конденсацией и смещением, третий фактор, который Фрейд определяет как "рассмотрение системы образов через призму собственного психического материала сновидения, то есть чаще всего через визуальные картины". Один "экстравагантный" сон, приводимый Фрейдом, иллюстрирует в общем виде данный процесс. Одной из его знакомых дам приснилось, что она - в Опере; за столом вместе с ней сидят ее кузен, его жена и один аристократ; в центре оркестра расположено возвышение с решеткой, за которой бегает дирижер. Фрейд анализирует некоторые типичные образы, в частности "возвышение" - "составной образ", в котором пересекаются многие нити сновидения. Дама когда-то любила музыканта, сошедшего с ума; во сне она видит его возвышающимся над всеми другими музыкантами; он бегает за решеткой возвышения, как волк в клетке, что соответствует его фамилии Wolf - волк; его поместили в приют Narrenturm "башня сумасшедших"; к тому же аристократ, абстрактное слово, подразумевает высокое положение, соотносящееся непосредственно с высоким возвышением, где находится музыкант, это связывает его с образом аристократа - так сновидение продолжает круговорот своих картин.

Реальные факты и события в сновидении часто заменяются символами. Символика сна оказывает большое впечатление на пытающихся ее интерпретировать и, несомненно, служит в ряде случаев ключом к сновидению. Придавая достаточно большое значение символам, Фрейд тем не менее подчеркивает их расплывчатость и общий характер и предостерегает от слишком прямолинейной интерпретации.

"Когда привыкаешь к многочисленным символам, использующимся для выражения сексуального материала в сновидении, начинаешь спрашивать себя, не похожи ли они на знаки, применяющиеся в стенографии для обозначения определенных вещей, и стараешься путем расшифровки выработать новый ключ к сновидениям. Следует отметить, что эта символика характерна не только для сновидения, ее можно обнаружить в любых бессознательных образах, в коллективных, особенно народных, представлениях: фольклоре, мифах, легендах, поговорках, пословицах, игре слов: там она представлена даже более полно, чем во снах".

Фрейд полагает, что символика не только не упрощает толкование, "но даже осложняет его". Можно сказать, что в определенной мере интерпретации Фрейда развиваются против символики, аскетически отставляя в сторону возможность облегчения задачи, представляемую символами. "Перевод символов, - утверждает Фрейд, - является лишь второстепенной задачей". Здесь находит отражение особая позиция Фрейда, имеющая большое методологическое значение. Он требует постоянно обращать внимание на все тонкости "контекста" сновидения, поскольку "только он дает точное понимание". Направдяя интерпретацию по пути одного анализа символов, мы приводим мысли и образы сновидения к общему знаменателю, генерализуем их, делаем анонимными, что связано с риском уменьшить выразительность проявлений конкретной личности, неповторимой исторической ситуации, лишить анализ его необыкновенного индивидуального колорита.

В противоположность многим традиционным попыткам анализа, пытающимся рассматривать индивидуальное сновидение как массу общих символов, что придает ему универсальный характер (а мы уже видели, как индивидуальное бессознательное легко растворяется в "бессознательном коллективном", теряется в "лесу символов"), метод Фрейда стремится заставить работать символы в контексте, если можно так выразиться, языка сновидения, объединять их в серии, служащие для разъяснения событий индивидуальной, ни на что не похожей истории.

После того как мы, по словам Фрейда, "наметили все ограничения", можно рассмотреть спектр символов, выбирая из предложенных им длинных серий некоторые наиболее показательные примеры.

- "Император и императрица, король и королева чаще всего представляют родителей видящего сны, сам же он является принцем или принцессой". Эти символы в настоящее время, как показывает опыт, расширились и демократизировались: в родительском образе в современных снах выступают также президенты, секретари, различные лидеры.

- "Все удлиненные предметы: палки, стволы деревьев, зонты (поскольку их разворачивание напоминает эрекцию), все острые и длинные орудия: нож, кинжал, пика - обозначают мужской орган. Другой частый и не очень понятный символ - пилка для ногтей (может быть, по причине трения)"; современные технологии, несомненно, существенно обогатили эти серии.

- "Коробки, сундучки, саквояжи, шкафы, печи обозначают тело женщины, так же, как пещеры, корабли и всякого рода вазы. Комнаты (Zimmer) обозначают женщин в целом (Frauenzimmer), описание многочисленных входов и выходов не может обмануть".

- "Крутые тропинки, лестницы, нахождение на них, независимо от того - поднимаются по ним или спускаются, отвечают символическому представлению полового акта".

- "Дети в сновидении - не что иное, как половые органы... Играть с маленьким ребенком, бить малыша и т. п. - соответствует образам онанизма".

- "Для символического изображения кастрации сновидение использует облысение, стрижку волос, потерю зуба, обезглавливание".

- "Многие животные, которых мифология и фольклор используют в качестве символов гениталий, играют ту же роль во сне: рыба, улитка, кошка, мышь (это связано с волосами на лобке), но особенно змея, отчетливо символизирующая мужской орган. Маленькие животные, насекомые-паразиты обозначают маленьких детей, например, братьев и сестер, которых не хотят иметь; быть покрытой паразитами часто значит быть беременной".

- "Половые органы во сне могут быть представлены другими частями тела; мужской член - рукой или ногой, женские половые органы - ртом, ухом или даже глазом. Продукты секреции - слизь, слезы, моча, сперма могут в сновидении подменять друг друга".

Фрейд отмечает также, что "значительная часть снов о полетах является снами об эрекции", сны о наводнении или пожаре соответствуют по своей символике мочеиспусканию и т. д. и т. п.

Таким образом, цепочки, четки символов, которые несет с собой сон, могут вытягиваться бесконечно, но их соответствие конкретным предметам остается всегда двусмысленным, поскольку в последней инстанции сам сон с его глубинными течениями, идущими от средоточия Неизвестного, определяет смысл, углубляет его или делает более детальным, расширяет или переворачивает с ног на голову, превозносит или сводит на нет; сновидение определяет символ, а не символ - сновидение. Особой чертой образов и символов сновидения является то, что они чрезвычайно насыщены эмоциями. Фрейд специально привлекает наше внимание к этому важному эмоциональному опыту, предоставляемому сновидением: "Скорее через свой эмоциональный фон, чем через репрезентативное содержание, - уточняет он, - сон представляет для нас психологический опыт". Но, может быть, это суждение даже слишком осторожно; на основе личных сновидений каждого можно пойти в своих выводах дальше: в этом случае сон предстанет как момент не следует, правда, приуменьшать значение страха как обратной, черной стороны ночной легкости) полного эмоционального освобождения, игры эмоций, находящей разрядку в себе самой, внутренний опыт, вибрации которого продолжаются и в период бодрствования, вызывают тонкую, гармоничную музыку, поддерживающую жизнь, и благодаря ей мы получаем силы для осуществления своих самых сложных действий, самых безнадежных прожектов.

Царский путь...

В качестве внутреннего опыта, одновременно единственного и универсального, сновидение служит стратегической основой всего учения Фрейда. Вновь обращаясь к "науке о сновидении" в первом из своих "Новых сообщений по психоанализу", тридцать лет спустя после "Толкования сновидений", он пишет, что в ней заключено все "новое", "лучшее", "самое значительное" и "самое оригинальное" в психоанализе; именно исследование снов помогло ему преодолеть сомнения, утвердило его на "правильном пути". Сновидение является тем "правильным путем", который помогает воспринять - и активно использовать на практике! - главные понятия и положения психоанализа, а, как подчеркивает Фрейд, "интерпретация сновидений - это царский путь, ведущий к познанию бессознательного в психической жизни". Фрейдом предложена стройная психологическая концепция, иллюстрируемая многочисленными анализами "Толкования сновидений" и систематизированная в главе "Психология сновидения", основные положения которой необходимо выделить.

Сексуальность проявляется - пусть даже в виде "галлюцинаций" - в сновидениях во всем своем размахе и полиморфизме; эволюция либидо субъекта, начиная от внутриутробного периода и кончая генитальной стадией, осуществляется в сновидении через разнообразные извращения. Таким образом, сновидения создают наиболее выразительную картину сексуальности. Анализ Фрейда собственных сновидений открыл дорогу для самых смелых исследований. Описание эдипова комплекса наряду с другими прекрасно представлено в "Толковании сновидений"; обращаясь к трагедии Софокла "Царь Эдип", Фрейд пишет: "Возможно, мы все испытали по отношению к матери свое первое сексуальное влечение, а по отношению к отцу - первое чувство ненависти; об этом свидетельствуют наши сновидения".

Они "свидетельствуют" в первую очередь о желании - этот термин красной нитью проходит через всю работу Фрейда. "Толкование сновидений" - книга о желании, это очевидно, и не только потому, что Фрейд выводит его на сцену в пышном спектакле ночных видений, в "исполнениях желания", но и потому, что заставляет нас чувствовать, ощущать необходимость постоянного воссоздания Желания, психической работы, создающей его. Будучи вектором главного сексуального влечения, желание делает сексуальным любое сновидение только потому, что сновидение - это результат напряженного желания.

Но как Фрейд многократно напоминал, выступая против вульгарного сексуализма, сновидение не целиком сексуально, желание содержит в себе и многое другое, в частности, влечения к агрессии и смерти, причем достаточно трудно понять, как сновидение, в котором действует конденсация, соединение, аккумуляция и которое находится на службе объединяющего Эроса, может отделить их от сексуального влечения. Тем более выдающимися можно считать усилия Фрейда, пытающегося наметить, например, в братских отношениях работу смерти. По поводу взаимоотношений братьев и сестер он пишет: "Я не знаю, почему мы заранее полагаем, что они должны быть сердечными; всем нам известны братья-враги, и мы часто отмечали, что неприязнь возникает в детстве или существует изначально. Многие взрослые, в настоящее время нежно любящие своих братьев и сестер, в детстве жили с ними в состоянии постоянной войны. Старший плохо обращался с младшим, клеветал на него, отнимал у него игрушки. Младший, полный бессильной злобы, завидовал старшему и боялся его. Его потребность в свободе и чувство справедливости восставали против угнетателя". Эти замечания, столь ценные для понимания "братства" с точки зрения его политических функций и эффектов, тесно смыкаются с данными о выражениях смерти в сновидениях, которые легли в основу теории, разработанной Фрейдом двадцать лет спустя. "Я обнаружил, - отмечает он, - сновидения о смерти братьев и сестер, отвечающие нарастающей неприязни, у всех моих больных женщин".

Теория торможения, рассматриваемая Фрейдом как "краеугольный камень, на котором покоится все здание психоанализа", находит в сновидении убедительные иллюстрации, часто поражающие воображение. Ни один человек не способен избежать того, что с такой силой наступает на него, возникает внутри него вместе со сновидением. Заторможенные действия и эмоции, прерванные порывы, заблокированные мотивации и другие формы и воплощения заторможенного желания обретают в сновидении свободный полет, и простое внимание, обращенное на них индивидуумом, открывает путь к глубокому познанию. Анализ сновидения проходит различные пласты торможения, начиная от обычных, подавленных в период бодрствования действий, легко наблюдаемых в виде проявлений двойственности, до элементов торможения, связанных с детским опытом, которые, часто в большом количестве, возвращаются в сновидениях. Так мы приближаемся к первичному ядру, образуемому "первоначальным торможением" и " функционирующему, - как пишут Лапланш и Понталис, - в качестве полюса притяжения по отношению ко всем элементам торможения".

Подводя под сновидение со всеми его атрибутами принцип регрессии, Фрейд решительно поворачивает его к прошлому. "Детские впечатления" являются "главной движущей силой, формирующей любое сновидение", а детство человечества служит для сновидения "филогенетическим наследием". "Сон отражает прошлое, - делает он вывод в "Толковании сновидений", - так как в прошлом заключены все его истоки... Сновидение приводит нас в будущее, поскольку демонстрирует исполнение наших желаний; но это будущее, являющееся настоящим для видящего сон, благодаря непреходящему желанию моделируется в виде картины прошлого".

При своей очевидной простоте и впечатляющих проявлениях, имеющих часто место в сновидениях, понятие регрессии слишком сильно диктует свои законы при аналитической работе. Признавая его большое эвристическое значение и эффективность при исследованиях, следует констатировать, что оно осуществляет однонаправленное воздействие, ориентирует восприятие времени во сне в отчетливо пассеистском духе, стремится придать механическим повторениям повышенный смысл и представляет взору субъекта развивающуюся несколько прямолинейно и довольно разрозненную картину.

Однако движение мысли Фрейда, равно открытое прошлому и будущему, его порыв позволяют преодолеть "фиксацию" на определенных объектах. Через регрессию Фрейд достигает "истоков", она позволяет коснуться "вечного" и "нетленного", а также разоблачить обманы и иллюзии, которыми прошлое обильно и с успехом снабжает человеческую психику.

Придавая слишком большое значение прошлому, этой тяжкой ноше, мы теряем "эластичность" времени, помогающей мысли непрерывно перемещаться между прошлым, настоящим и будущим, пренебрегаем современными структурами, поддерживающими хрупкое, но столь необходимое общее равновесие, позволяем ускользнуть главному, исходящему из центра сновидения в виде "света утопии".

Главная функция сновидения заключается в следующем: оно действует как фактор разделения человеческой действительности, как ночная картина, расщепляющая реальность на две составные части: ночь и день, сон и бодрствование, которые служат матрицей для многообразного проявления двойственности, нашедшей одно из наиболее впечатляющих своих выражений в образах доктора Джекилла и мистера Хайда. Книга Фрейда о сновидениях содержит необходимые обоснования и в ряде случаев развивает замечательную серию дуализмов: сознательное - бессознательное, процессы первичные - процессы вторичные, энергия свободная - энергия связанная, принцип удовольствия - принцип реальности. Исследования больных истерией и неврозами позволили Фрейду обосновать понятие бессознательного, но анализ сновидений явился "царским путем" для построения систематического, развитого, по-настоящему психологического (а не только клинического и философского) учения, стал его центральной осью. Этот "царский путь", можно сказать, вполне популярен: каждую ночь всякий из нас вступает на него, совершая чудесные или страшные прогулки, бесконечные уходы и возвращения, сопровождающиеся неизбежным размежеванием между , жизнью периода бодрствования, требующей действия | сознательного, и жизнью сновидений с ее тайнами и властью бессознательного.

Верный своему адскому эпиграфу и египетскому духу, Фрейд извлекает из "желания сновидения", присутствующего в "нашем бессознательном", его "демоническую власть", пытается определить и описать ее в максимально строгих и точных словах, причем эта строгость больше вызвана честолюбивыми намерениями, чем возможностями, предоставляемыми материалом. Две основные системы, составляющие психический аппарат, бессознательное и сознательное-предсознательное, находятся в постоянной оппозиции. Фрейд объединяет процессы, действующие в сновидении (такие, как конденсация и смещение), под названием первичные процессы, характерные для бессознательного, тогда как вторичные процессы определяют аспекты сознательной психической деятельности.

Различие еще заметнее, если проследить за разной судьбой психической энергии. Бессознательное характеризуется свободной энергией, быстрой, почти мгновенной циркуляцией очень подвижной энергии от одного представления к другому, что придает специфические черты системе образов сновидения; проявления связанной энергии, свойственной системе сознательного-предсознательного, более длительные, поддаются лучшему контролю и отвечают требованиям реальности. Времени "короткого замыкания", типичного для бессознательного, противостоит время "медленной проводимости", имеющей место при деятельности сознательного. Возможно, эта "медлительность" обусловлена самой действительностью, многочисленными внешними помехами и предписаниями, которым обязано подчиняться сознание, принимая таким образом покровительство над собой принципа реальности, в то время как бессознательное регулирует свои действия согласно принципу удовольствия - неудовольствия, сновидение, продукт бессознательного, представляет собой как бы опыт "удовлетворения", настолько слабо связанный с действительностью, что Фрейд называет его "галлюцинаторным".

После выхода "Толкования сновидений" Фрейд продолжает углублять свой дуализм и разрабатывать неистощимую залежь бессознательного. Два десятилетия спустя то, что было известно как первая топика Фрейда, объединяющая сознательное и бессознательное, претерпело важное изменение и пришло к другой системе организации психики - второй топике: Это, Я и Сверх-Я. (Таким образом, дуализм Фрейда пришел в своем построении к самодублированию, как это происходит, по его мнению, со многими сновидениями; в этом заключается чрезвычайно большое эстетическое значение данной системы, смысл и организация которой отражена в самой форме ее проявления). Как в структуре сознательное - бессознательное было зарезервировано место для предсознательного, так эти три новые формы сохраняют принцип двойственности, поскольку существует значительный разрыв между Это, включающим в себя бессознательное, расширяя и усложняя его, и Я и Сверх-Я, имеющими совершенно иное качество, хотя и в них содержатся значительные ростки бессознательного, что определяет существенное взаимодействие между всеми тремя формами. Но во всем своем размахе дуализм Фрейда утверждается в гигантской драме, разыгрывающейся в человеке и во всей человеческой действительности между влечением к жизни. Эросом и влечением к смерти, Танатосом.

Двойственности Фрейда движутся вперед на трех ногах. Но третий термин ничего общего не имеет с третьим членом, введенным для устройства взаимодействий, переходов, компромиссов, чтобы служить посредником, позволяющим, как это любят говорить, преодолеть противоречия; скорее, он располагается между и несколько в стороне, его можно определить как элемент резерва, служащий для распознавания и распределения, очерчивающий противоположные системы и устанавливающий их относительность. Этот третий термин не стремится составить с двумя основными Триаду философского толка, но располагается на пересечении двух систем, на поворотной оси. Через эту поворотную точку, находящуюся на пересечении жизни и смерти, Эроса и Тадатоса, а также ^новидения и бодрствования, этим окольным путем - не получим ли мы шанса достигнуть истоков, средоточия того, кого мы называем субъектом7

Сон мыслит - следовательно, Я существую?

Приближаясь к средоточиям, каковы бы они ни были, мы попадаем в область неясного, открытую всяким проявлениям обскурантизма; перед средоточием сновидения Фрейд останавливает свои исследования. Но мы можем наблюдать следы его мысли вблизи ядра Неизвестного и развивать их в гипотезы. Картина сновидения, представленная Фрейдом, сложна и разнообразна: желание, галлюцинаторное удовлетворение, возвращение торможения, картины, аффекты, подвижность энергии, примитивные образы мыслей, детские структуры, филогенетическое наследство, незнание понятия "нет" и противоречий, предохранительные клапаны и т.д. Однако по сравнению с сознательной мыслью сон характеризуется слабостью и многими недостатками. Фрейд повторяет его определение, данное Хэвелоком Эллисом: "архаический мир широкого размаха эмоций и несовершенных мыслей", и уточняет сам: "Сновидение в своей работе не мыслит, не рассчитывает; в целом можно сказать, что оно не рассуждает, а удовлетворяется трансформированием".

Вероятно, по отношению к мысли сновидения - не путать с мыслями сна, которые последний трансформирует! - Фрейд занимает сдержанную позицию. Принцип средоточия сновидения, несущий в себе нечто важное, мощную силу деятельности сна, о которой становится известно все больше как о созидательной составляющей процесса, так и о тесных связях между воображением и рациональностью, - все это позволяет считать, что мысль сновидения занимает особое и существенное место. Это становится еще более ясным, если сравнить ее с сознательной мыслью: последняя в первую очередь репрезентативна, она является мыслью о чем-то, ориентирована на объект и внешний мир, который она адсорбирует и который адсорбирует ее. Ее можно назвать объективной, внешней и не принадлежащей самой себе. Мысль сновидения остается по ту сторону представления, выражающегося в потоке картин, она ориентирована на внутренний мир, то есть на себя, и полностью саму себя представляет. В этом таинственном повторе, характеризующемся формулировкой, "представляет саму себя", формируются, вероятно, зачатки субъекта. Можно сказать, что мысль сновидения работает на субъект, служит той силой, которая создает ядро субъективности. Таким образом, помимо своей трансформирующей функции сновидение выполняет задачу по формированию, в полном смысле этого слова: в сновидении субъект обретает форму.

Речь не идет о том, чтобы устанавливать какое-либо подобие или даже совпадение между средоточием сновидения, постулированным Фрейдом, и тем, что может быть названо средоточием субъекта, зародышевым образованием, где берет начало субъективность. Но можно считать, что эти две гипотетические фигуры, связанные с наиболее таинственными проявлениями деятельности сновидения, имеют некоторую близость или точку пересечения. Сознательная мысль в своем изнурительном столкновении с внешним миром, который опустошает ее, обездвиживает, заставляет разрываться, делать исключения и ввергает в страшные и неразрешимые логические противоречия, - все это имеет так много общего с работой влечения к смерти - находит поддержку и пополнение в мысли сновидения, действующей в эротическом плане через объединение и вовлечение. Не в точке ли пересечения рождающегося в сновидении желания и рождающейся мысли сновидения намечается первое движение субъективности? Фрейд утверждает, что личность видящего сны распределяется на все персонажи, а также на объекты и предметы, появляющиеся в сновидении. "Ирма - это я", - мог бы сказать он, повторяя известное выражение Флобера, писателя, которым он восторгался.

Но разве лишь тень сознания спящего, его остаточное Я дало Ирму и другие персонажи сновидений, и не правильнее ли будет считать, что и Ирма, и Я имеют один общий внутренний источник - сновидение, где обретает свое лицо субъект, и принцип которого может быть выражен в таком необычном варианте другой не менее известной формулировки: сон мыслит - следовательно, я существую!