Фронт без линии фронта

НА СТЕПНОЙ СТАНЦИИ В. Щипков

Никогда не думал я, что всю жизнь посвящу работе в органах государственной безопасности. После окончания железнодорожного техникума меня призвали на действительную военную службу. Попал в авиацию. Начал учиться в Энгельской школе военных летчиков. Не закончив ее, по комсомольской путевке пришел на работу в органы НКВД. Довелось мне работать и на тихой степной станции Верхний Баскунчак.

Начальником оперпункта транспортного отдела НКВД на этой станции был Владимир Акифьев. Он на четыре года старше меня. До органов НКВД работал в управлении Рязано-Уральской железной дороги старшим экономистом по труду и заработной плате. В конце 1938 года комсомол направил его в органы государственной безопасности.

На станции Верхний Баскунчак мы и познакомились. Долгие годы работали вместе…

И в наши тихие края пришла война. Она была совсем рядом, на противоположном берегу Волги…

В начале августа 1942 года, во время моего дежурства по районному отделу НКВД, раздался телефонный звонок:

— НКВД? Алло, это НКВД?

— Да-да! Вам кого? — спрашиваю я.

— Начальника.

— У телефона оперативный уполномоченный сержант государственной безопасности Щипков.

Слышу взволнованный голос:

— Товарищ Щипков, говорит директор совхоза-104. Срочное дело… На полях совхоза приземлился парашютист. Не знаю чей. Может, наш, а возможно, немец. Приезжайте!

— Встречайте у конторы. Выезжаем…

Доложил Акифьеву. И через несколько минут после этого короткого телефонного разговора красная «пожарка» мчалась по дороге в совхоз.

Ехали молча. Одни и те же мысли беспокоили и Акифьева и меня: если наш человек, то зачем ему спускаться на парашюте? Вот если самолет потерпел аварию — тогда, конечно, другое дело, парашют необходим… А если немец? Враг?.. Фашисты-то уже к Волге рвутся. Ни у Акифьева, ни у меня, в общем-то, почти никакого опыта. Ни разу еще не видели живого шпиона или диверсанта. Тут и задумаешься…

Через станцию часто проходили переполненные составы, главным образом с эвакуированными. Вот и недавно, в конце июля, пришло сразу несколько составов.

Лето в Заволжье было щедрым. Война и все ее беды еще не докатились сюда в полной мере. Мясо, масло, молоко, хлеб, арбузы… Голодным не будешь. И тишина стоит.

Многие из эвакуированных решили остаться в этих местах. На станции в ожидании транспорта, чтобы добраться до колхозных и совхозных усадеб, скопилось большое количество беженцев со своим домашним скарбом.

Все пространство вокруг станции к ночи превращалось в большую постель. Мерцали звезды. Из степи доносились запахи скошенной пшеницы и полынка.

И вдруг, едва люди заснули, — фашистские стервятники! Они стали утюжить станцию, лагерь беженцев. Поднялась паника, степь огласилась криком и стонами… Этого не забыть… Что, если кто-то сообщил врагу о скоплении людей?..

Едва машина остановилась у конторы совхоза, как подбежал директор.

— Вон где опустился! — Он показал рукой в степь, над которой сквозь облака пробивались лучи солнца.

— Что там? — поинтересовался Акифьев.

— Наш чабан живет. Казах. У него парашютист и приютился. Говорит, до вечера. И будто тоже казах.

— А как же вы узнали? — спросил я.

— Чабан послал ко мне паренька.

«Пожарка» помчалась в степь, оставляя за собой черный шлейф пыли.

О конспирации нечего было думать. Все как на ладони: хоть на машине, хоть верхом — все равно видать. Степь ровная, как стол. Поэтому оставалось только спешить. И шофер «газовал»!

Показалась юрта. Машина подрулила к ней. Навстречу вышел пожилой казах. Гостей встретил шуткой:

— Ничего не горит, а тут пожарники… Степь только горит немножко. Такой жара!

— Да, жарко, — согласился Акифьев и тихо спросил: — Где?

Чабан жестом руки показал на овчарню.

— Там! Спит парашют. А может, не спит — просто так лежит. Кто его знает.

В тени у овчарни лежал на животе мужчина в простой, как у чабана, одежде.

Мы осторожно приблизились к нему. Акифьев встал у головы, я — у ног. Кончиком ботинка дотронулся до ноги незнакомца. Тот резко повернулся и сел, прищурив и без того узкие глаза от солнечного света, ударившего ему в скуластое лицо. Двое простоватых парней в штатском не испугали его.

— Чего надо? — тоном человека, не вовремя разбуженного, спросил он.

Вместо ответа Акифьев скомандовал:

— Руки вверх! — и навел пистолет.

— Вы что, ребята? С ума, что ли, спятили от жары?

Говорил он почти без акцента, четко. Интеллигентное лицо. На вид лет сорок — сорок пять.

— Руки вверх! — повторил я.

Незнакомец, видя, что с ним не шутят, медленно поднял руки.

— Вы за кого меня принимаете? Ошиблись, ребята.

— Ошиблись — извинимся. Время военное, — ответил Акифьев и, обращаясь ко мне, сказал: — Вася, посмотри, что у него там в карманах.

Я провел рукой по карманам. Вынул документы.

— Опустите руки. Но… ни-ни! — предупредил Акифьев и спросил: — Фамилия?

— Наранов.

— Имя?

— Шараб.

Во время краткого опроса Наранов довольно бойкот рассказал, что работал чабаном в Новоузенском районе Саратовской области, недавно поссорился с управляющим отделения и в поисках работы приехал сюда. Помогает чабану пасти овец.

— Зачем неправду говоришь! — воскликнул чабан, приблизившись к Наранову. — Нехорошо неправду говорить. Ты оттуда пришел! — Он показал пальцем вверх. — Зачем пришел — вот и скажи начальникам.

Наранов метнул в сторону чабана недобрый взгляд и опустил голову.

— А что у тебя там? — спросил Акифьев, показывая на мешок, торчавший из соломы.

— Шамовка, белье… — ответил Наранов и подтянул мешок к себе.

— Дай-ка сюда! — Я направился к Наранову, но Акифьев уже выдернул мешок.

В мешке оказалась не только «шамовка», но и карта местности, парабеллум, немецкая портативная радиостанция и взрывчатка…

Допрос продолжался в помещении оперпункта. Наранов дал о себе иные сведения. До войны работал журналистом в Элисте. Был мобилизован в армию. Воевал недолго.

Когда оказался в плену, ему предложили учиться в специальной школе. Согласился. Прошел полный курс. Выброшен для выполнения специального задания — диверсии на станции Верхний Баскунчак.

Станция — в степи. Вокруг ни одного промышленного или военного объекта. Какие могут быть диверсии?

Чтобы понять причину особого интереса немецкого командования к ней, надо вспомнить обстановку лета 1942 года.

Многие тогда, слушая сводки Совинформбюро, впадали в горькие раздумья о судьбах страны: вторично пал Ростов, оставлен Харьков, врагом заняты Краснодар и Ставрополь; немецкие дивизии рвутся к Сталинграду, к Волге; «юнкерсы» и «мессершмитты» бомбят саратовские заводы и железнодорожный мост через Волгу. Стальные артерии, ведущие к Сталинграду, были уже перерезаны, а дорога Казань — Сталинград тогда еще только вводилась в строй.

Все подкрепления Сталинградскому фронту в живой силе и технике, боеприпасах и продовольствии могли осуществляться только по железной дороге Саратов — Астрахань, через Красный Кут на Верхний Баскунчак. Там начиналась ветка до станции Паромная, что находится на левом берегу Волги, почти напротив Сталинградского тракторного завода.

И соль… Озеро Баскунчак давало стране соль. Ее ждали на фронте и в тылу, пекари и фармацевты, предприятия химии и животноводческие фермы.

Немцы почти ежедневно и даже по нескольку раз в день бомбили степную узловую станцию, полагая, что составы из Саратова с техникой и боеприпасами попадают на Паромную только через нее. Они не знали, что задолго до войны здесь существовали другие пути, которые позволяли следовать до Паромной. Об этом неведении немцев свидетельствовала и карта, отобранная у задержанного диверсанта.

От станции уже ничего не осталось, а немцы все бомбили ее, не раз выводили из строя все пути, а грузы, несмотря на это, все шли и шли к Сталинграду…

Наранов показал, что вместе с ним были выброшены в районе станции еще два диверсанта. Один из них в форме старшего лейтенанта, другой в форме капитана. Диверсионная группа получила специальное задание вывести из строя путевое хозяйство узловой станции, оборвать подход к Волге…

Мы начали поиск остальных диверсантов. Если верить Наранову, они были где-то здесь, рядом. Малейшее промедление, и диверсия на новой ветке может совершиться. Искать, искать, искать! Без отдыха, без сна! Все железнодорожники нами были оповещены о выброске диверсантов, ориентированы в приметах.

На третий день в оперпункт позвонил начальник разъезда 412-го километра. Он сообщил, что к нему на разъезд пришел человек в форме старшего лейтенанта, отдал пистолет и взрывчатку. Сидит и ждет, когда за ним приедут из НКВД. Начальник разъезда был так взволнован, что спотыкался на каждом слове.

— Скорее приезжайте… Не могу работать, — молил он.

Я доложил о звонке Акифьеву. Он тут же выехал на место происшествия на дрезине.

До разъезда было совсем недалеко. Акифьев вернулся вскоре вместе со старшим лейтенантом, назвавшимся Лисиным.

На допросе Лисин рассказал, что был выброшен в числе трех диверсантов. Приметы одного сходились с приметами Наранова. Третий — старший группы, в форме капитана — убежденный враг; в случае чего — живым сдаваться не намерен.

— Это орешек покрепче будет, — сказал Акифьев. — Одним нам с ним, пожалуй, не справиться. Надо подключить больше людей.

Решили привлечь к розыску и Лисина. Знает в лицо. Пришел с повинной, не подведет.

Акифьев снял трубку телефона и попросил райком партии. К телефону подошел секретарь райкома Николай Александрович Навозов. Акифьев доложил ему о задержанных и поиске «капитана». Навозов одобрил наш план.

Не мешкая, мы направились в поселковый Совет, на станцию, пригласили коммунистов.

— Товарищи, помогите!.. Диверсант рядом! — говорили всем. И люди понимали опасность, выходили на свои посты.

Началась беспокойная ночь. Не только мы не сомкнули глаз. Не спали десятки людей: одни, кто постарше, сидели с цигаркой у своих землянок, а помоложе — находили всевозможные срочные дела, чтобы пройти из конца в конец поселка, оказаться будто ненароком на путях станции, около локомотивного депо, всюду вглядываясь в темноту ночи и прислушиваясь к каждому шороху.

Ночь прошла без результатов. О «капитане» никаких вестей. И лишь утром к нам прибежал железнодорожник:

— Скорей на базар! Там какой-то капитан матросам заливает… про немцев. Не он ли?

Акифьев и я вместе с Лисиным бросились на пристанционный базарчик. Там, в толпе матросов, военный в форме капитана что-то говорил. Моряков можно было узнать по выглядывавшим из-под гимнастерок тельняшкам[9].

— Это он! — шепнул Лисин. — «Капитан»…

Мы с Акифьевым подошли ближе, прислушались. «Капитан» расхваливал образцовый порядок на оккупированной территории. Моряки стояли настороженные и, видимо, старались разобраться что к чему.

Акифьев с одной стороны, а я с другой подошли сзади к «капитану» и схватили его за руки.

— Вы арестованы! Оружие!

— Чего налетели? В чем дело? — зашумели моряки.

Лисин, бледный как полотно, закричал:

— Братишки! Это диверсант!

— Какой он диверсант? — заступился было за «капитана» один из моряков.

— Клевета! — заорал «капитан». — Честного командира опорочить решили!

— Руки ему опустите, — настаивал доверчивый моряк.

— А вы посмотрите, что у него в мешке, — предложил Лисин.

Двое моряков развязали вещмешок «капитана», вытряхнули. На землю вывалилась карта, парабеллум, тол… Между тем мне удалось одной рукой вынуть из кармана «капитана» немецкий пистолет. Поняв, кто перед ними, моряки заговорили по-другому:

— Ах, гад! Заливал нам тут! — вспылил и доверчивый, замахиваясь.

— Сучий сын! Я гляжу, к чему он клонит!

— Вот паразит!..

Нам едва удалось отвести самосуд. В конце концов моряки помогли довести «капитана» до оперпункта.