Фронт без линии фронта

СЕРДЦЕ ЧЕКИСТА Н. Соколенко

…1944 год. Еще грохочут идущие на запад советские танки. Еще рвутся артиллерийские снаряды в лесах и на полях, в предгорьях рек Черемош и Путилы, а красный флаг уже гордо реет над освобожденными Черновцами…

Наступила осень, но на дворе теплынь. В обласканном солнцем селе Банилове пустынно. Лишь две курицы копошатся в уличной пыли да кое-где над крышами белых мазанок поднимаются сизые дымки. Вот от крайней покосившейся хатки, крытой свежей осокой, отъехала хура. Это Иван Загарий собрался в луга за сеном. И хотя с ног валит усталость — до обеда всю крышу заново перекрыл, — Иван не может думать об отдыхе: «Треба сегодни же привезти, бо ще, чого доброго, лисови[15] как и у сосида, мий стижок спалять…»

День выдался необычайно безветренный и теплый. Тишина… И только далекие отзвуки разрывов снарядов напоминают, что война еще не окончена… «Погода саме для рыбалок», — думает старик и, оглянувшись на синеющие вдали горы, где снова что-то тяжело ухает, небрежно крестится. Лошаденка вздрагивает и останавливается. Иван дергает вожжи, и колеса, поднимая пыль, снова однотонно скрипят.

Солнце разморило старика, незаметно подкрался сон. Открыв глаза, удивился: уже вечер… Лошадь стоит у стога и лениво жует сено. А в нескольких шагах, поблескивая холодным серебром, бесшумно несет свои воды Серет. За рекой, на высоком правом берегу, расцвеченный яркими осенними красками, стоит притихший лес…

Взяв вилы и окинув хозяйским оком стожок, Иван замечает непорядок — стожок покосился на сторону: кто-то выдернул из него несколько охапок сена. След ведет к ивняку. «Чи не хлопци, часом?» — думает Иван и идет к кустарнику. Раздвинул заросли, глядит и глазам своим не верит: сидит на охапке сена человек в военной гимнастерке, ногу перебинтовывает. «Лисовий?» — мелькает мысль. Осторожно отодвигается назад, но неизвестный вдруг оборачивается и смотрит на Ивана. Не растерявшись, крестьянин спрашивает:

— Не надо ль помочь, добрый человек?

Незнакомец поднимается и, прихрамывая, выбирается из кустов…

— Беда стряслася, дед, от своих отстал, — скороговоркой говорит незнакомец. — Слышь, бухают? Это наши уже на Шурдене воюют. А я вот тут… Осколком мины ногу цапнуло… — И, приметив возле стога лишь порожний возок, а на старике заплатанный кожушок, уже спокойно, даже несколько развязным тоном добавляет: — Может, старина, подкинешь меня до Шурдена? В долгу не останусь. А то мне туда до своих во как надо! — проводит он под подбородком ребром ладони.

Иван Загарий, почесав голову и пожав плечами, в нерешительности топчется на месте и затем, как бы в раздумье, говорит:

— Гм… А как же сено-то? Худоба без корма останется…

— Христом богом прошу, — умоляет незнакомец. — Хочешь, часы дам? — И он снимает с руки часы и протягивает крестьянину. — Бери, только до Шурдена довези.

— Ну, разве что за часы… это можно. — И крестьянин, изобразив на лице довольную мину, опускает часы в карман. — Тоди будемо собираться, — говорит он и деловито шагает к хуре, чтобы набрать сена.

Раненый ковыляет к стожку, садится на охапку сена и спрашивает:

— Если ехать не по шоссе, а проселочной дорогой, ближе будет?

— Ни, по шляху намного ближе, — отвечает старик. — Та мени все одно, куды скажете… — Вытянув из кармана часы, хитро улыбается: — За такий трофей не тильки до Шурдена, до самой Польши довезу.

— Тогда поезжай лучше проселочной!

— Что ж, проселочной так проселочной…

Иван поправляет сбрую и, положив на хуру охапку сена, подходит к раненому и услужливо говорит:

— Во, и готово! Опирайся, добрый человек, на мене и залазь на возок.

Незнакомец забирается на хуру и уже приказывает:

— Поторапливайся! Время дорого! А меня побольше сеном прикрой, а то от потери крови зябну… — И, поудобнее укладываясь на дне повозки, как бы между прочим, говорит: — Если кто остановит, обо мне молчи. Так будет лучше.

На землю опускаются густые сумерки. Кусты, лошадь, принимая причудливые, фантастические формы, постепенно исчезают во тьме. От реки тянет сыростью и прохладой.

Иван Загарий прикрывает раненого охапкой сена, берет в руки вожжи, и лошадка трогается с места.

На темном небосводе показываются первые звезды. Крестьянин, изредка посматривая на них, сворачивает на восток, поясняя:

— Во, и дорогу нашел короче, незабаром у Шудрени будемо… — и, пряча усмешку в усы, мурлыкает под нос тоскливую гуцульскую песню…

Со дна повозки раздается приглушенный голос:

— Ты чего похоронную затянул? И так тошно!

Наступает тишина… Кажется, стало еще темнее… «Нет, не мог я ошибиться», — думает старик, вглядываясь в непроницаемую тьму.

Лошадь уже не бежит. Изредка похрапывая, она медленно поднимается в гору. Незнакомец молчит. «Уснул», — решает Иван Загарий и прислушивается.

Дорога снова идет под уклон: колеса вертятся быстрее. Навстречу надвигается черная громада. «Сторожинец!» — определяет старик. В городе ни одного огонька.

Хура сворачивает к воротам двухэтажного кирпичного дома и, скрипнув всеми четырьмя колесами, останавливается.

— Приехали! Шурден! — громко объявляет Загарий. К возу подходят два вооруженных пограничника. Передний поднимает фонарь.

— Принимайте подарок, товарищи! — облегченно вздыхает крестьянин и почему-то вытирает рукавом лицо, хотя оно вряд ли могло вспотеть в довольно свежей ночной прохладе.

Из-под вороха сена появляется человек, оглядывается вокруг и, медленно свесив ноги с возка, пробует улыбнуться. Затем вдруг перевертывается через голову, одним махом спрыгивает с повозки и, охнув, бросается в глубь двора.

— Стой! Руки вверх! — раздается грозный окрик, и короткая очередь автомата раскалывает тишину.

— Не стреляй! — хрипловатым, слезливым голосом просит беглец. Деваться ему некуда…

Иван Загарий, показывая чекистам часы и рассказывая о том, где и как он встретил лисового, возмущенно говорит: «Советская власть нам свободу и землю дала, а он мне, проклятый сукин сын, трофей сует! Думал за часы купить!»

— Молодец, товарищ, вы правильно поступили, — благодарит крестьянина заместитель начальника Черновицкого управления НКВД — майор Алексей Иванович Меняшкин.

Обыскав задержанного, чекисты нашли у него только половину мужской расчески. На допросе он твердил лишь одно: «Красноармеец я! От своих отстал!» Он назвал номер воинской части и перечислил всех командиров, которые служили в ней. При проверке все совпало, и не было, казалось, никаких улик. Задержанный грозил, что пожалуется на чекистов, и, повысив голос, возмущенно кричал: «Безобразие! До чего дошли: своих хватают!» Но чекисты продолжали работу: майор Меняшкин послал на то место, где Иван Загарий обнаружил лисового, оперативную группу, которая должна была тщательно осмотреть все вокруг.

Результаты осмотра превзошли все ожидания: пограничная собака Буй отрыла под кустами завернутое в немецкое обмундирование удостоверение личности на имя Иосифа Кригера. С фотографии смотрело лицо задержанного в форме гауптштурмфюрера СД. Рядом лежали парабеллум, боевые патроны, микрофотоаппарат с непроявленной пленкой и две зашифрованные записки, спрятанные в гильзе. На кителе гауптштурмфюрера красовались два Железных креста.

— Однако ж важную привез нам птицу Иван Загарий! — восхищался Меняшкин. — Здорово перехитрил он прожженного фашистского разведчика, что тебе Иван Сусанин!

Когда найденные вещественные доказательства предъявили «красноармейцу», он тут же потерял всякое самообладание.

Стремясь «чистосердечностью» признаний вымолить себе жизнь, Кригер рассказал, что пробирался он на Шурден, чтобы попасть в лагерь банды Лугового. Перед ним стояла задача увеличить эту банду до полка и после этого ударить по коммуникациям наступавшей Красной Армии с тыла. Кроме того, он должен был с находящимся там же инструктором диверсионной фашистской разведшколы «Меструпп-24», которого именовали «Мазепой»[16], формировать группы диверсантов и забрасывать их в восточные районы Украины.

На допросе Кригер никак не мог поверить тому, что доставлен он был в НКВД простым советским человеком.

— Я больше чем уверен, — исподлобья поглядывая на значок почетного чекиста, поблескивающий на груди майора, утверждал шпион, — что перехитрил меня не простой крестьянин, а ваш опытный чекист.

— Как плохо знаете вы советских людей, господин гауптштурмфюрер! — заметил Меняшкин. — Таких помощников у нас тысячи, сотни тысяч! В этом сила советской разведки!

Получив ценные сведения от Кригера, Меняшкин распорядился отправить шпиона вместе с вещественными доказательствами в Управление государственной безопасности в Черновцы.

Получив от Кригера устный и вещественный (половинку расчески) пароли для встречи с Мазепой, начальник Черновицкого управления государственной безопасности подполковник Николай Антонович Решетняк дал указание послать на связь с Мазепой нашего опытного разведчика.

Встреча с Мазепой, однако, не состоялась. Инструктор фашистской разведки, не дождавшись связного, ушел за линию фронта. Разведчику все же удалось установить точную дислокацию банды Лугового.

В сентябре 1944 года банда Лугового была основательно потрепана чекистскими отрядами, но главарю банды удалось бежать в немецкий тыл.

Из показаний взятых в плен бандитов и захваченных документов выяснились подробности подрывной деятельности агента фашистской разведки Лугового.

В период оккупации гитлеровской армией западных областей Украины Луговой вместе с руководителем фашистской разведывательно-диверсионной школы «Меструпп-24» Пулуем создали в Шепоте (в районе Шурдена) и в селе Плоском Путильского района школы по подготовке диверсантов-лазутчиков. Эти школы укомплектовывались уголовниками и бандеровцами из банды Лугового. Окончившие такие школы диверсанты засылались в тылы наступающей Красной Армии с шпионскими, диверсионными и террористическими целями. Все задания Луговой получал от немцев через инструктора-разведчика обер-лейтенанта Мазепу. За диверсии, террор и военную разведку в тылу Красной Армии Луговой получал от немцев деньги, оружие, боеприпасы, обмундирование и продукты питания. Эти отщепенцы действовали по принципу «кто больше платит, тому и служим».

Чекисты, зная, с кем имеют дело, стали готовиться к решающим схваткам с жестоким и коварным противником.

…В небольшом кабинете поздним осенним вечером собрались оперативные работники управления госбезопасности. Коренастый, с волевым открытым лицом и посеребренными висками начальник управления разъяснял своему заместителю Михаилу Сергеевичу Новожилову задачу предстоящей операции. Тут же рядом, щуря темно-синие, молодо поблескивающие глаза, стоял среднего роста тонколицый блондин — старший лейтенант Иннокентий Павлович Геркулесов. Чуть поодаль — на голову выше его — худощавый лейтенант Владимир Константинович Борисенко.

Прокладывая на карте красную линию от Черновиц — через села Лужаны, Зеленив, Вашковцы — к райцентру Вижницы и дальше, через горный перевал Немчич и села Усть-Путилу и Дихтинец, подполковник замкнул райцентр Путилу в кольцо.

— В этих, недавно освобожденных от фашистских захватчиков горных селах, — говорил он, — мы обязаны не только оказывать населению всемерную помощь в восстановлении Советской власти, но и решить другую неотложную задачу: организовать борьбу с оуновскими бандами, сформированными фашистской разведкой на Буковине.

Выяснено, — продолжал полковник, — что два бандитских вожака из лагеря Лугового Степан и Федор вместе с сотней Наливайко пошли в рейд на северо-восток, — и подполковник провел на карте стрелку через Черный лес, — вот сюда, на Подолию. Группа бандитов, не приняв боя, бежала на юго-запад, где примкнула к другим бандам, о численности и местонахождении которых нам пока ничего не известно. Чтобы выяснить, где и какие сформированы банды, всем нашим оперативным работникам, хотя их пока что очень мало, нужно будет немедленно выехать в районы действия банд. Больше тянуть нельзя! А потому вы, Михаил Сергеевич, подберите людей и выезжайте в Путилу сегодня же!

Последние слова подполковника прозвучали как приказ.

— Скоро уже утро, — подумал вслух Николай Антонович, взглянув на часы, чиркнул спичкой и, глубоко затянувшись папиросным дымом, продолжал: — Нужно заехать в село Милиево к лейтенанту Калине и взять у него данные по Вижницкому району. В Путиле вас ожидает старший лейтенант Державин. Там же встретитесь и с моим заместителем майором Меняшкиным. Алексей Иванович Меняшкин — вдумчивый, талантливый чекист, до назначения на Буковину работал начальником одного из райотделов НКВД города Москвы. Кроме того, с Меняшкиным в Путилу прибыли еще несколько оперативных работников. В случае необходимости можно будет привлечь на помощь «ястребков»[17]. Таким образом, наберется человек тридцать. А это уже сила. В то же время не забывайте, товарищи, что на вашу оперативную группу возлагается не преследование, не разгром обнаруженных банд, а глубокая и тщательная разведка. Подполковник еще раз подошел к карте:

— А в Кицмань, Вашковцы, Заставну и Сторожинец завтра же мы пошлем еще несколько оперативников. Только собрав подробные сведения, мы сможем развернуть массовые операции по разгрому банд. Думаю, каждый из вас понимает, что успешное выполнение сегодняшней задачи зависит не от количества участников, а от умения и находчивости наших разведчиков. Так что, Михаил Сергеевич, больше трех оперативных работников брать вам, пожалуй, не следует…

Майор Новожилов согласился с подполковником и тут же решил, что с ним поедут лейтенант Геркулесов, лейтенант Борисенко и старый друг Новожилова капитан Большаков, который бывал в этих районах еще до войны.

Когда план действия был разработан, подполковник Решетняк утомленными от бессонницы глазами обвел всех присутствующих:

— Что ж, если задача ясна, действуйте!

Совещание закончилось. Подполковник, задерживая в своей широкой ладони руку Новожилова, предупредил:

— Будь осторожен, Михаил Сергеевич, если что — сразу давай знать. — И, распрощавшись, добавил: — Двадцать третьего жду! Новожилов пришел домой, когда забрезжил рассвет. Наскоро поев, заглянул в детскую. Раскинув ручонки, спокойно спала златокудрая дочурка Анжелика. Осторожно подошел, поправил одеяло, склонился над спящей и чуть слышно прикоснулся губами к выпуклому лобику ребенка. Потом на цыпочках вышел и бесшумно прикрыл за собой дверь. В прихожей Новожилов накинул шинель, взял автомат и уже около дверей, целуя жену, ободряюще промолвил:

— Голову не вешай, Ангеля, дней через пять вернусь!

Провожая взглядом бодро зашагавшего мужа, Ангелина Антоновна с сожалением подумала: «Вот и сегодня даже сапоги не снимал. И так всегда, только пять минут дома…» Закрыла дверь, вошла в комнату и прилегла на диван, но уснуть так и не смогла — сердце вдруг заныло в тревоге…

Майор Новожилов быстро пересек одну улицу, другую и вышел на Кобылянскую. Нигде — ни души. Город еще спал…

Ночная тьма уступала рассвету. Откуда-то потянуло плесенью и запахом прелого мха. Туман редел и, клочьями отрываясь от земли, тянулся вверх. Сквозь белесо-мутные ветви стали различаться призрачные тени огромных деревьев, через минуту-другую выступили из хмари мокрые серые стволы громадных смерек[18] и берез.

На опушке из-под корневища огромной вывороченной бурей березы показалась военная фуражка с тризубом[19], затем — узкоглазое, обросшее рыжей щетиной лицо. Наконец появились костлявые плечи, и на поверхность выполз худой, невзрачный человек. Отряхнулся и вдруг протяжно завыл шакалом. Постоял, прислушался… В ответ, как эхо, отозвался один, потом другой, третий «шакал», и лес ожил.

Со всех сторон с автоматами на шее, с гранатами у пояса на поляну выходили бандиты. В зеленом немецком френче с ремнями артиллерийского снаряжения, перекрещивающимися на груди, в такого же цвета брюках, заправленных в хромовые сапоги, к ним подошел узкоглазый. На шее у него висел немецкий автомат, в правой руке он держал кизиловый гуцульский топорик, в левой — библию. Это был главарь банды Старый.

Метнув из-под сдвинутых бровей недобрый, мутный взгляд, Старый прогнусавил:

— Слава героям!

— Героям слава! — вразнобой отозвались бандиты.

— К молитве приготовьсь!

Старый снял фуражку, и все обнажили головы, нестройно повторяя за главарем слова молитвы.

— Так помоги нам, боже, в борьбе с большевиками! Аминь! — уже дружней закончили бандеровцы.

— А теперь за работу, — распорядился Старый. — В колыбах[20] зиму не пересидите, надо поторапливаться бункера[21] строить.

Бандиты разобрали пилы, топоры, лопаты и разбрелись. На поляне начали рыть котлован. Рядом пилили деревья.

К Старому подошел русый здоровенный детина — брат четового[22] по кличке «Штудер» — и что-то тихо зашептал. Оба отошли к вывороченной березе.

— Друже, со стийки[23] пришел Мотыль, — докладывал Штудер, — говорит, на Путилу проехал «виллис» и в нем несколько энкеведистов.

— Хорошо, Штудер, покличь Мотыля, а сам бери со склада голубой чемодан, что передал Луговой от Мазепы. С ним немедля иди на скалу Острыва и подорви ее, — приказал Старый и, припав слюнявыми губами к фляге, отпил три глотка и, злорадно усмехнувшись, прогнусавил: — Мы подготовим им достойную встречу.

Штудер тихо свистнул. Из-за деревьев появился смуглый длинношеий парень в коричневой блузе, в армейских брюках неопределенного цвета, в обмотках и желтых горных ботинках, с немецким карабином за спиной. Парень подбежал к Старому, почтительно остановился в пяти шагах от него, приложив два пальца к пилотке с тризубом, отрапортовал:

— По вашему приказанию, друже проводник[24], явился!

— Хорошо, племянничек[25], вижу, исправно службу несешь! Иди за мной!

Старый потянул тонкую проволочку, и под корневищем старой березы открылся лаз. Оба спустились вниз, и лаз захлопнулся.

В подземелье горела немецкая карбидная лампа. Посредине стоял дощатый, грубо сбитый стол, над которым, опустив голову, дремал лысый человек. Заметив Старого, человек неуверенно поднялся, приложил руку к непокрытой голове и простуженным голосом еле вымолвил:

— Ничего, друже, не домогае, мабуть, серйозна хвороба…

Старый покосился на больного, в глазах его появилась злость. Сорвал ее на племяннике:

— Ну чего глаза таращишь, докладывай, що на стийке видел!

И парень, опасливо косясь на пожелтевшего дядьку, забубнил:

— Рапортую послушно, друже проводник! Вчера меня посылал Штудер в Дихтинец, чтобы на гору Буковинку вышли на стийку Микитчук Онуфрий и его брат Алексей. Оба они, оказавшись больными, идти отказались. Возвратившись, я доложил об этом Штудеру, и он послал на стийку меня. После обеда, около четырех, по дороге на Путилу проехал «виллис». Возле хутора Тарночки машина остановилась, из нее вышли четверо, но кто, я не рассмотрел — далеко очень! Вечером, когда меня сменили, я спустился в Липовцы и у Совы узнал, что ехали энкеведисты. Один из них, коренастый такой, майор безпеки[26], расспрашивал Сову про банды. Но тот отбрехался, сказав, что тут тихо и спокойно…

Надрайонный проводник слушал Мотыля очень внимательно, не перебивая. Когда связной выложил все, Старый блеснул налившимися кровью глазами и срывающимся голосом, как шакал, протявкал:

— Уже недолго осталось, скоро услышат про нас! — скрипнул зубами и приказал Мотылю, ткнув пальцем в потолок: — Подожди там!

Когда лаз закрылся, Старый снова загундосил:

— Пиши, Лебедь, штафету![27] — И стал диктовать: — «Крыге… Срочно! Нарушив телефонно-телеграфную связь, выходи к нам на подмогу…» — и, оглянувшись по сторонам, еще тише зашептал над самым ухом Лебедя.

Тот, кивнув в знак согласия, стал писать другую штафету.

— «Боярину… Прошу выйти к скале Острыва…»

Когда оба грипса[28] были готовы, Старый подписал их, а под своей подписью проставил еще условный знак, затем он скрутил бумажки в тонкие трубочки, перевязал ниткой, открыл лаз и позвал Мотыля.

Промелькнула коричневая тень и, почти не задевая ступенек, соскользнула в схрон. Связной вытянулся перед главарем, ожидая указаний.

Старый отдал Мотылю обе записки:

— Одну штафету немедля передай Сове, другую доставь в село Дихтинец и передай Штудеру. Затем, переглянувшись с Лебедем, добавил: — На обратном пути прихватишь у старика Жуцидло курочку. А ежели дед, как и его сын, будет перечить, попытается мешать, вразумишь его, скажешь, что по нему тоже катюша[29] плачет!

В подтверждение своей угрозы Старый, как бы хвастаясь и гордясь, вытянул из кармана тонкую намыленную веревку с железным кольцом, зловеще потряс ею в воздухе и расхохотался.

— Лети, Мотыль! Одна нога тут, другая — там! Да смотри, чтобы с толком!

Связной выскользнул на поверхность, и длинные его ноги в синих обмотках, замелькав между деревьями, быстро исчезли.

Пять километров под гору, от лесного массива Ракова до Дихтинца, известной только ему одному дорогой парень преодолел меньше чем за час. И вот штафеты вручены…

Осталось выполнить вторую часть задания — раздобыть курицу. Когда Мотыль появился на хуторе Тарночке и потребовал у Рудольфа Жуцидло курицу, хозяин не выдержал и раскричался:

— Не віддам, так усіх курей лісови пожерли!

Тогда Мотыль, помня распоряжение Старого, пригрозил крестьянину, но и это не подействовало.

— Не дам, душегубы!.. — продолжал кричать дед и, задохнувшись от горя и бессильной ярости, вдруг горько заплакал…

На шум прибежала соседка Мария Михайлюк. Пожалела старика и принесла свою последнюю курицу.

— На, бери, Герман[30], тащи своим иродам! А старика не трожь, горе у него… Вчера ночью дружки твои на огороде сына его удавкой задушили…

Всхлипывая, женщина ушла в свою усадьбу.

Мотыль сунул курицу в торбу и побежал в горы. Не успел он войти в тень пушистой смереки, как сильный взрыв расколол воздух.

«Никак обвал?» — подумал бандеровец. Он подождал минуту-две и, воровато оглядываясь, выбрался из зарослей на знакомую тропу…

У здания управления госбезопасности стоял голубой «оппель». В машине на заднем сиденье разместились Иннокентий Павлович Геркулесов, Владимир Константинович Борисенко и Петр Федорович Большаков.

Михаил Сергеевич Новожилов сел рядом с шофером — старшиной Марком Романюком, оглянулся на трио, сидящее сзади, пошутил:

— Вижу, войско наше в сборе! Тогда поехали!

Мотор фыркнул, и машина, качнувшись, покатилась по гладкой каменной мостовой, выехала на центральную улицу и помчалась вдоль трамвайной линии, к Пруту.

К вечеру чекисты приехали в небольшой городок Вижницы, куда только что из Милиева перебазировался районный отдел НКВД.

Дом, в котором разместился райотдел, стоял на центральной улице слева, при въезде в город. Не то что стекол в окнах, даже дверей тут не было! Вокруг многие здания были либо разрушены, либо сожжены. Прошло лишь несколько дней, как закончился тут бой. Фашисты, отступая за перевал Немчич, старались уничтожить все, что попадалось им на пути.

Новожилов решил провести совещание оперативной группы вместе с работниками райотдела и послушать начальника райотдела лейтенанта Андрея Калину о положении дел в районе.

…Лейтенант рассказывал не спеша:

— Одновременно с наступлением наших войск и с приближением линии фронта к Прикарпатью в Вижницком районе, как нам теперь стало известно, немецкая разведка усиленно готовила шпионов и диверсантов из бандеровцев. Их забрасывали в одиночку и группами в тылы Красной Армии, а когда фашистов отсюда выбили, в лесных массивах горных перевалов Шурден и Немчич остались офицеры-разведчики для руководства диверсионной работой. После чекистско-войсковой операции на Шурдене и разгрома банды Лугового некоторым бандитам удалось бежать в леса, которые прилегают к Берегомету, и влиться в банду сотенного Крыги, которая совершает диверсии и терроризирует население в горных селах. Не проходит ночи без убийств, поджогов, грабежей, а в Вижнице банды безнаказанно разгуливают даже среди бела дня. Местный житель Степан Иванюк все рассказал мне про Крыгу. Он знает его очень хорошо (его настоящая фамилия Додяк), так как они односельчане. Во время оккупации Додяк не раз приезжал в село в форме полицая. Выслуживаясь перед гитлеровцами, он насильственно гнал молодежь в фашистское рабство. Степан согласен хоть сегодня вместе со своими односельчанами помочь нам поймать Крыгу-Додяка, чтобы отплатить бандиту за все злодеяния, совершенные в здешних селах.

Закурив, Калина продолжал:

— Два дня тому назад я послал в горные села для разведки старшего оперуполномоченного Столярчука и партизана-разведчика Михася. Будем надеяться, что возвратятся они с ценными сведениями. А пока что, пожалуй, все… — И с сожалением добавил: — Уж очень сутки коротки, товарищ майор. Обернуться не успеешь, и день прошел. Ночь, люди спят, а мы, не снимая гимнастерок и сапог, глядишь, и утро встречаем. Не заметишь, как неделя, за ней вторая пролетели… А сегодня уже 19 сентября…

Майор, слушая сообщение начальника райотдела, что-то записывал в своей книжке, а когда лейтенант закончил, спросил:

— А почему вы все-таки решили перебазировать райотдел из Милиева сюда, в Вижницу, где бандиты разгуливают среди бела дня?

— Потому и разгуливали они здесь, товарищ майор, что нас не было! А стоило в селе только двум нашим работникам появиться, и они уже это село стали стороной обходить. Правда, ночью наглеют, как шакалы…

— Шакалы, говоришь? — переспросил майор, многозначительно переглянувшись с Геркулесовым. — Вот и название нашей операции…

В комнату вошла секретарь райотдела сержант Мария Заволодько и напомнила об ужине. Наскоро перекусили и продолжили разговор. Подробно обсудив план дальнейших действий, договорились ехать в Путилу рано утром в составе всей оперативной группы.

Однако, когда стали собираться в дорогу, неожиданно все изменилось: на рассвете на взмыленных лошадях прискакали старший оперуполномоченный Столярчук и партизан Михась.

Младший лейтенант Столярчук доложил:

— Местные жители села Берегомет сообщили, что банда сотенного Крыги прошла через Шепот, Лопушну и Берегомет. На своем пути бандеровцы убивали советских активистов, спилили все телефонные столбы и нарушили связь на протяжении более двадцати километров. Несколько часов мы шли за бандой по пятам. На подходе к перевалу Немчич бандеровцы взорвали мост через Виженку, а другой, деревянный, около ключей, подожгли и после этого повернули в сторону Усть-Путилы. Мы решили возвратиться, сообщили обо всем командиру погранотдела капитану Лебедеву и поспешили сюда.

— Обстановка, товарищи, усложняется, надо спешить!

И майор Новожилов решил изменить первоначальный план.

— Разделим оперативную группу на две. Вы, товарищ старший лейтенант, — обратился; он к Геркулесову, — вместе со Столярчуком и Михасем берите тачанку и отправляйтесь к пограничникам. Как только получите подмогу, добирайтесь до Шепота. Побывайте в горных селах, поговорите с местными жителями, а когда соберете необходимые данные, немедленно возвращайтесь в Вижницу. Я вернусь через три дня и тогда выслушаю вас!

Майор Новожилов, лейтенант Борисенко и капитан Большаков сели в «оппель», и майор обратился к шоферу:

— Давай, старшина, выжимай из своей бандуры все резервы, сегодня надо быть в Путиле!

Романюк повел машину по наскоро сбитому мосту через Черемош на Куты и дальше, через Станиславскую (ныне Иваново-Франковскую) область, окружной дорогой, вверх по левому берегу Черемоша, а затем — Белого Черемоша.

По дороге к Путиле чекисты еще издали увидели дым… Подъехали ближе: горело в Усть-Путиле. Переправы не было: мост был разрушен. Стали искать брод. Поднялись выше и около гати, где берег был пологим, остановились. Офицеры оставили машину и пошли вброд. Старшина вел машину следом, но вода залила мотор, и он заглох. Пришлось вытаскивать «оппель» на руках.

— Раз-два, взяли! — командовал Михаил Сергеевич, и машину дружно выкатили на правый берег.

Промокшие, уставшие чекисты снова сели в машину. Теперь уже ехали вниз, правым берегом Белого Черемоша, напрямик к Усть-Путиле. Другой дороги не было. Как только миновали поворот, машину окутал дым. Показалась горящая скирда, за ней с треском горели стодолы[31] и небольшие приземистые домики. Дорогу преградил огонь.

Что ж делать? Куда ехать? Может быть, лучше повернуть обратно?

— Чего задумался, старшина? Полный вперед!

Машина рванулась и помчалась вдоль безлюдной горящей улицы. Справа с треском обрушилась крыша, среди грязно-желтого дыма взметнулся столб искр. Слева ярким факелом вспыхнула стодола. Дальше, за поворотом, среди дымящихся пепелищ одиноко торчали печные трубы. Домов двадцать как не бывало. Показалась церковь. Здесь дома еще были целы. У одного из них стояли две крестьянки. С причитаниями и плачем женщины рассказали, что под утро на село напали бандиты, подожгли здание сельского совета, убили сторожа, секретаря и скрылись.

…На дворе стало смеркаться. Надо было торопиться. Дорога шла по берегу Путилы. По обе стороны, одетые в густые леса, поднимались горы. Впереди виднелся горный хребет урочища Ракова. Машина ехала очень медленно, вся дорога была в выбоинах и завалах. Не доезжая до села Дихтинец, у скалы Острыва, уже в темноте обнаружили завал. Дальше проезда не было.

— Разворачивай, старшина, и подгоняй машину вплотную к скале. Придется здесь переждать ночь! — приказал майор.

Деревья и горы в-наступивших сумерках слились в одну темную массу. Приближалась ночь.

— Вы отдыхайте, а мы с Большаковым подежурим, — распорядился Новожилов.

Он застегнул на все пуговицы шинель, сел около машины на камень и положил на колени автомат. Прислушался… Где-то в горах протяжно завыл шакал. «Что это, в такую пору, ранней осенью и вдруг шакалы воют? — подумал майор. — Да вроде и шакалов-то тут нет!» И майор стал всматриваться в темноту. Однако вокруг темно — хоть глаз выколи! Над самой головой ухнул филин, и снова настала тишина, лишь рядом, под ногами, не умолкая, бурлила река…

«Целых пять лет на колесах», — думал майор, но он не жалел, что избрал этот путь. Вспомнил, как работал помощником машиниста в Калинине, как в свободное от дежурства время подолгу просиживал за учебниками — учился заочно в Транспортном институте. Вспомнил и о том, как был назначен заместителем начальника Политотдела строительства железной дороги Москва — Донбасс, а в 1939 году направлен на работу в органы государственной безопасности. И вот уже почти шесть лет, как он чекист…

Раннее утро. От густого тумана стало еще холоднее. Окончательно продрогшие чекисты стали искать брод, но берега были крутые, река бурная, и перебраться на «оппеле» на другой берег было невозможно. Новожилов направился в село Дихтинец и попросил крестьян расчистить завал. Собралось человек десять, начали сбрасывать в реку камни, пообещали: «Через пару дней будет готово». Однако Новожилова это явно не устраивало.

— Вы, Борисенко, со старшиной, — приказал он, — в Вижницу возвращайтесь. А мы с Большаковым пойдем пешком до Путилы.

И двое в серых шинелях поднялись на обломки скалы, перебрались через завал и растаяли в седом тумане…

У чекистов есть лишь одна дорога — только вперед!

Вот и Путильский райотдел государственной безопасности.

Новожилов широко распахнул дверь и увидел, как на них удивленно уставился начальник райотдела Державин.

— Не ждал? — невольно рассмеялся Новожилов.

— Откровенно признаться, даже не слыхал, как вы подъехали, — смущенно проговорил Державин и выглянул в окно. — А где же машина?

— Там… — махнул майор куда-то в сторону. — За Дихтинцем осталась… А сюда мы «одиннадцатым» доехали.

— Да-а, — только и произнес старший лейтенант и с нескрываемым восхищением посмотрел на нежданных гостей, которые в полном боевом снаряжении — в шинелях и голубых фуражках, с автоматами на груди — стояли перед ним.

Отвечая на крепкие рукопожатия, не вытерпел и упрекнул:

— Но разве можно так рисковать! На сей раз вам просто повезло. Дорогу, по которой вы только что прошли, я хорошо запомнил. Сам на этой дороге однажды на банду напоролся. Без руки остался бы, если бы не вы, Петр Федорович! — обратился он к Большакову. — Посмотрите, доктор, как будто все в порядке?..

Петр Федорович Большаков, закончив Донецкий медицинский институт, до призыва на службу в органы НКВД работал хирургом. Он подошел к Державину, быстро и ловко разбинтовал его руку, осмотрел сквозное пулевое ранение левой ладони и сказал:

— Мне тут нечего теперь делать — рука чистая. — И, забинтовывая ладонь, добавил: — А тогда, признаюсь, побаивался: рана была очень запущена и загрязнена.

За окном кто-то проскакал и, поравнявшись с воротами, ловко осадил коня и спрыгнул на землю.

— Алексей Иванович Меняшкин, — с уважением произнес Державин. — Тоже один по селам разъезжает, чувствует себя, как в Подмосковье. Сколько ему ни говори — только все посмеивается. Готов, как и вы, со всеми бандеровцами в одиночку сразиться!

В этот момент на пороге появился майор Меняшкин. Окинув взглядом собравшихся, воскликнул:

— Ого, в нашем полку прибыло!

Меняшкин поздоровался с Новожиловым и, крепко обнимая Большакова, весело произнес:

— Сам хирург тут! Теперь никакая пуля не страшна!

Затем, усевшись поудобнее на скрипнувший под ним стул, он вынул из планшета карту.

Стихийно возникло оперативное совещание. Меняшкин рассказал страшную историю:

— Вчера это произошло. Ранним утром вместе с Державиным были мы в селе Плоском. Еще издалека увидели, что на околице что-то горит. Заспешили. У объятой пламенем избы металась старуха. Ее лицо было страдальчески искажено, глаза дико блуждали, и она громко причитала: «Родненькие мои! Что же это такое?! Брат брата убивает!» Тут столб дыма и огня взметнулся к хмурому небу: рухнула крыша… Старуха с воплем: «Сынку мий коханый» — упала как подкошенная, судорожно забилась, стала рвать на себе седые волосы… Помешалась…

Выяснилось, что ее младший сын добровольно вступил в «ястребки», а старший — Дмитрий — был в банде эсбистом[32]. Дмитрий с несколькими бандитами пришел поздней ночью в село. Ворвавшись в свою родную избу, он застрелил своего младшего брата, а его жену и пятилетнюю дочку бандиты связали веревкой, облили керосином и вместе с избой подожгли. На пожар сбежались крестьяне, но бандиты обстреляли их и скрылись в горы. Эти предатели, — говорил майор, — хотят запугать народ, не дать ему возможности перейти на сторону Советской власти. Вы же знаете бандеровский девиз: «Наша власть должна быть самой страшной». Их слова не расходятся с делом. Эти изверги в борьбе с нами готовы применять любые методы, лишь бы заслужить одобрение тех, кто стоит за их спиной. Наши задачи ясны: мы должны обеспечить спокойную жизнь и мирный труд честных людей Буковины. Сейчас важно в наикратчайший срок добыть сведения о бандах, чтобы затем дать им решительный бой и навсегда покончить с бандеровским террором!

По предложению Новожилова в тот же день все оперативные работники обоих райотделов НКВД и управления государственной безопасности разъехались по селам. Снова побывав в селах Сергии, Плоском, Селятине, а также в горных хуторах, Новожилов и Меняшкин еще и еще раз уточнили и перепроверили ранее собранные сведения. И как всегда, им помогали в этом простые советские люди.

Как-то Меняшкин и Новожилов, попав к ночи в одно из горных сел, решили заночевать в школе. Поздней ночью в дверь осторожно постучали. Новожилов приоткрыл дверь и осветил фонариком высокого человека.

— Я учитель… — шепотом произнес поздний гость. — Дело до вас есть…

Уже приближался рассвет, а учитель еще продолжал свой рассказ:

— Хочу совесть свою очистить, искупить вину перед народом, — говорил он. — Я член организации украинских националистов. Когда на Буковину пришла Советская власть, убежал в Румынию. Возвратился в сорок третьем, но оккупанты украинскую школу закрыли, и я перебрался в Черновцы, в надежде найти работу там. Работы не нашел, но встретился с руководителем окружного украинского националистического провода, и он направил меня в одну из банд Прикарпатья. Выбора не было, и я согласился… С того времени и состою в банде Степана. В сентябре 1944 года, когда в этих горных районах началось наступление Красной Армии, возглавляемая Степаном банда осталась в лесах горного хребта. Ракова, а главарем ее стал житель хутора Тарночки по кличке «Старый», он же — «Черемшина». Сам Степан вместе с другой бандой, возглавляемой Федором, и несколькими своими бандитами перебрался на Подолию, а затем возвратились в горы. Изощряясь в зверствах и творя страшные злодеяния, бандиты не останавливаются ни перед чем во имя одной цели — помешать укреплению Советской власти на Буковине.

Разгром вашими отрядами банд Лугового, Искры, Наливайко и Черноты, которыми руководили немецкие разведчики — обер-лейтенант Мазепа и поручик Кармелюк, окончательно убедили меня, что затее нашей пришел конец. Поверьте, я глубоко разочаровался в этой борьбе и решил помогать вам.

От учителя чекисты узнали настоящие фамилии, адреса и места укрытия бандитов. Особое внимание учитель просил обратить на главарей Старого и Крыгу, руки которых были обагрены кровью многих невинных советских людей.

Чекисты поблагодарили учителя и высказали надежду, что встреча эта не последняя.

Однако учитель не торопился уходить. Переступив с ноги на ногу, он сообщил:

— Прежде чем прийти сюда, я обо всем еще и написал. — При этом учитель выложил на стол несколько исписанных страниц. — Не скрою, думал, арестуете, — смущенно сказал учитель.

— Повинную голову меч не сечет! — ответил на это Новожилов и добавил: — Мы не бандиты — в спину не стреляем.

Когда учитель ушел, Новожилов передал его записи Меняшкину:

— Спрячь, Алексей Иванович, к себе в планшет.

Закурил. Пуская колечки дыма, добавил:

— Приход учителя — событие знаменательное. Теперь недалек тот день, когда и другие бандеровцы убедятся в бесцельности борьбы с Советской властью.

…Оперативное задание было выполнено. Обстановка в горных районах прояснилась. Времени оставалось в обрез. И надо было готовиться в нелегкий и даже опасный обратный путь.

Меняшкин приехал в Путилу на «виллисе». Возвращаться решили той же дорогой втроем.

— Проскочим! — уверенно заявил Меняшкин. — Да и полученные от учителя сведения нужно проверить как следует, а это можно узнать лишь на месте, в Тарночке, поэтому другого пути для нас все равно нет.

…23 сентября в одиннадцать часов дня из ворот райотдела НКВД выехал «виллис». Около столовой машина остановилась: заведующая Путиловским районным отделом здравоохранения Евдокия Степановна Лебедева попросила подвезти ее до Вижницы. Теперь в машине было пятеро: майоры Меняшкин и Новожилов, капитан Большаков, врач Лебедева и шофер Гусько. Вслед за машиной на двух подводах выехали участковый милиционер Георгий Саук и оперативный уполномоченный Путиловского райотдела НКВД Федор Щетенко.

Около скалы Острыва завал не был разобран: в тот день, когда крестьяне вышли расчищать проезд, их разогнали вооруженные бандиты, пригрозив: «Если сунетесь сюда еще раз, на первой же смереке вздернем!»

Чекисты вышли из машины и решили перебраться через завал пешком.

Шофера Гусько послали искать брод.

— Ты с машиной переправляйся через реку и ниже хутора Тарночки жди нас, — наказал Меняшкин и передал планшет с документами. — Береги все это как зеницу ока!

Первым двинулся Новожилов, за ним — Большаков, Лебедева и замыкающим — Меняшкин. Едва успел Новожилов добраться до середины завала, как из лесу щелкнул выстрел. За ним другой… С горы Солодивки раздалась пулеметная очередь.

— Ложись! — скомандовал Новожилов. И все прижались к камням.

Не успел Гусько вывести машину на левый берег, как из-за кустов орешника в смотровое стекло ударила пуля. Шофер круто повернул вправо, и «виллис», запрыгав по камням, помчался вдоль речки. А пули свистели, рвали железо капота, впивались в скаты. Шофер, спасаясь от губительного огня, снова повернул к реке, но на дороге стояла повозка. Объезжая ее, машина наскочила на большой камень, и мотор заглох. Гусько схватил планшет, сунул его за пояс и бросился в расщелину…

Около скалы Острыва все еще звенело и гудело. Захлебываясь, с горы Солодивки без умолку строчили два пулемета. Им вторила частая дробь автоматов. Злобные пули заставляли чекистов плотнее прижиматься к холодным камням. Новожилов с Большаковым очутились по одну сторону завала, Меняшкин — по другую, а безоружная Лебедева — где-то посередине.

Минут через пятнадцать стрельба прекратилась. Новожилов и Большаков подползли ближе к скале.

Меняшкин, оставив в камнях шинель и фуражку, пополз по кювету вдоль дороги. Он решил любой ценой выбраться на скалу. Незаметно, по-пластунски приближался он к неглубокому овражку. Прополз метров сто, оглянулся: завал остался за выступом скалы. Услыхал цокот подков — кто-то едет по дороге, — приподнялся и, увидев на подводе Щетенко, окликнул его.

Федор Щетенко спрыгнул с повозки, побежал к майору, но в эту минуту снова ударил пулемет. Поднимая пыль, пули защелкали по камням. Скатившись в канаву, Щетенко подполз к Меняшкину.

— Разве вам никто не передал о нападении банды? — хрипло спросил майор. Мозг пронзила тревожная мысль: «Неужели Гусько погиб? А планшет?..» Перед глазами, как в калейдоскопе, проплыли лица банильского крестьянина, учителя, и вдруг снова в зареве пожара ясно встало искаженное страданием лицо плачущей старухи… — Немедленно разворачивайте лошадей! Поезжайте в Путилу за подмогой! Мы пока втроем продержимся! — порывисто приказал майор.

Новая пулеметная очередь прошила подводу. Одна из лошадей жалобно заржала и повалилась, ломая дышло. Георгий Саук кинулся выпрягать вторую лошадь, но и у той была перебита нога. Тогда, схватив с повозки винтовку, он стал ожесточенно стрелять по лесу, откуда только что бил пулемет. Расстреляв все патроны, зло выругался и бросился к селу, куда уже бежал Щетенко.

…Лес молчал. Меняшкин немного переждал, поднялся на локти, осмотрелся. Впереди было открытое место. А дальше, в двадцати шагах — спасительный рубеж. Снова прислушался: под скалой тишина. «Живы ли? — и, изловчившись, приготовился. — Сейчас, друзья, я вас сверху прикрою! Только бы добраться до вершины скалы!» Оперся на руки, пружинисто подскочил, бросился вперед. И когда цель была совсем рядом — еще два-три шага, воздух прорезала пулеметная очередь. Обожгло кисть правой руки, расщепило ложе автомата, а затем невыносимая боль пронзила спину… Меняшкин, орошая землю кровью, беспомощно сполз на дно высохшего ручья.

Под скалой на бандитские выстрелы тоже больше не отвечали.

Бандеровцы зашевелились.

— Полезай, Мотыль, на скалу, посмотри, что там, — приказал Штудер.

Связной возвратился. Доложил:

— Ничего, друже, со скалы не видно…

— Тогда на, бери! — И Штудер сунул в руки долговязому парню гранату. — Швырни ее под скалу! Если только они живы…

Мотыль снова перешел речку, пробрался лесом по склону горы и бросил гранату под скалу.

Эхо взрыва раскололо тишину… Бандиты один за другим выползли из лесу и полезли к завалу.

…Новожилов почувствовал, как на плечи ему что-то навалилось. Обернулся. Сердце сжалось от боли, когда увидел тяжело раненного Большакова. С силой прижал к себе окровавленную кудрявую голову капитана, тревожно прошептал:

— Петро, что с тобой? Слышишь, братишка, не умирай!.. Слышишь? На, возьми! — Поднял с земли автомат, взял руку друга, вложил в нее приклад.

Большаков раскрыл глаза, крепко стиснул обеими руками оружие и, превозмогая боль, процедил:

— Нет, гады, так дешево жизнь я не отдам!

Привстал из-за камня и выстрелил в приближавшегося бандита. Но силы оставили его. Автомат выпал из рук…

Майор подхватил падающего друга, осторожно опустил на камни. Большаков был мертв. Новожилов схватил автомат. Почувствовал тепло приклада, которого только что касались руки Петра, и автомат задрожал в цепких пальцах. Новожилов стрелял только по видимой цели: экономил патроны. Вскоре ему обожгло левое плечо, затем — голову. От нестерпимой боли слепли глаза, но он все еще продолжал стрелять по бандитам короткими очередями.

И вот наступил момент, когда был израсходован последний патрон. Оставалась одна лишь граната. Новожилов залег за камень.

Снова наступила тишина, тишина обманчивая, тревожная.

Старый, сжимая в руках удавку, давал последние указания:

— Не стрелять! Взять живьем! Я сам прикончу!

Серо-желтые глаза бандита загорелись мрачным огнем. Приказал выпить всем еще по чарке самогона — «для храбрости».

Тем временем Новожилов, истекая кровью, торопливо уничтожал записную книжку, рвал зубами на мелкие клочки секретные документы и, пережевывая их, сплевывал между камнями.

В руки бандитов не должна была попасть ни одна фамилия тех, кто помогал советским чекистам обезвреживать врага.

За камнем, на завале слышалось сопение. Ползут… Вот слева стукнул о камни приклад винтовки, справа что-то звякнуло. И снова — лишь сопение… Бандиты карабкались с трех сторон. В десяти шагах остановились, закричали:

— Сдавайтесь!

— Чекисты не сдаются!

Новожилов собрал остатки сил, поднялся во весь рост.

— Смерть вам, презренные шакалы! — крикнул он и, рванув кольцо гранаты, шагнул вперед.

Раздался взрыв. За ним — вопли и проклятия. На окровавленных камнях корчились в предсмертных судорогах несколько бандитов. Новожилов, смертельно раненный, упал навзничь.

Оставшиеся в живых бандеровцы, опомнившись, как черные вороны, налетели на бездыханное тело майора. Еще несколько раз выстрелили ему в затылок — они боялись его даже мертвого! Затем торопливо стащили с него сапоги, брюки. Втащили тело на камни и начали издеваться над мертвым…

Откуда-то снизу доносился звук бурлящего потока: близко река. Меняшкину мучительно хотелось пить. Хотя бы глоток! Его тянуло к воде, но тело не повиновалось. Жадно хватая воздух, он снова впадал в забытье…

«Где я? — С трудом открывая глаза, силился разглядеть что-то большое и темное, закрывшее солнце: — Неужто человек?» Меняшкин порывисто вздохнул и чуть слышно произнес:

— П-и-ить!..

Человек не подал воды, ушел. Да и был ли это человек?..

Алексей Иванович сделал усилие и перевернулся на спину. В лицо ударил солнечный луч, перед глазами поплыли желто-багровые круги, к горлу подступила тошнота. Собравшись с силами, снова лег на живот и потерял сознание…

Через некоторое время снова застонал… Поднял отяжелевшую голову и увидел в колеблющемся мареве хату. Радостно подумал: «Рядом, только руку протяни, живут люди». Пополз, оставляя за собой кровавый след. Боли уже не чувствовал. Только казалось, несет на спине осколок скалы, который при каждом движении плотнее и плотнее прижимал его к земле. Внезапно Алексей Иванович почувствовал, как его тело, набравшее было силу от нагретой солнцем земли, как-то сразу обмякло, ослабло, замерло. А в шелесте листьев раскинувшегося над ним старого граба он явственно услыхал нежный шепот: «Сыночек родной, кормилец ты наш…» Натруженная шершавая рука матери опустилась на вихрастую мальчишечью голову… Затем перед глазами поплыла широкая пыльная дорога. Он, босоногий парнишка, припав к стриженой колючей гриве, скачет на буланом коне, гонит табун в ночное… И вот уже родное село Ермиши, что на Рязанщине, с лохматыми ветлами промелькнуло мимо и осталось где-то позади…

1918 год. Умер отец… Под соломенной крышей в ветхой, покосившейся хате их осталось пятеро — один другого меньше. Нужда, голод. Алексей, старший, у ермишинского кулака-мироеда скот пасет… В ту короткую минуту Алексей Иванович в мыслях даже дома побывал, с женой поговорил: «Ты, Шурочка, прости, если что…», — и уже, как наяву, обвила его шею ручонками, прильнула к небритой щеке самая младшая сероглазая дочурка. И он потрескавшимися от жажды губами, на которых запеклась кровь, чуть слышно прошептал:

— Галчонок, кровинка моя…

Но почему так шумит в голове? О-о, да это же море! Он же матрос славного Балтийского флота. На голове бескозырка, на ветру развеваются ленты… Он на палубе боевого корабля… И вдруг высокая ярко-красная волна взметнулась, обожгла ноги, плеснула в лицо, чем-то липким залепила глаза. Попробовал смахнуть с лица эту липкую пену, но внезапно жгучая боль сковала простреленную руку и возвратила его к действительности. Меняшкин приоткрыл отяжелевшие веки: небо, как парус при штиле, низко опустилось, сморщилось, затем покраснело и вспыхнуло огнем… В груди разлился жар. И тут вдруг набежала другая волна, накрыла с головой, придавила к земле, огромная и черная, как сама могила, и — унесла его в забытье…

Очнулся Алексей Иванович от острой боли. Застонал. Прислушался… За срубом послышались голоса. Сиплый старческий голос проскрипел:

— Там, сыны, за нашею хатою, хтось давно стогне…

Меняшкин вспомнил: засада, перестрелка, бой… куда-то долго-долго, целую вечность, полз… Хотел подняться, но в спину полоснула острая боль, дошла до самого сердца. Алексей Иванович упал лицом в траву, глотнул запах сырой земли, сжал в левой руке пистолет, приготовился…

Долго ждать не пришлось. Из-за угла вышли двое, один с топором, другой с автоматом. «Бандиты», — мелькнула мысль. Нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало — патроны все…

Высоко в горах завыл «шакал»: сигнал тревоги! Бандиты кинулись через речку, в заросли…

Селом Дихтинец на подводах и верхом мчались десятка три вооруженных людей. Один за другим соскочили на землю и побежали к скале. Но живых бандитов и след простыл. Подступы же к скале были усеяны трупами бандеровцев.

Чекисты поспешили на вершину завала и в ужасе остановились: перед ними на громадном камне лежал изрубленный человек. В нем с трудом опознали Новожилова. Лицо майора с пустыми глазницами было истыкано ножами, в груди торчал оставленный убийцей топор. А рядом, на забрызганном кровью обломке скалы, горело в багряных лучах заходящего солнца вырванное из груди сердце мужественного чекиста. Казалось, оно еще билось, звало к отмщению! Несколько человек бережно подняли останки майора, отнесли на подводу.

Державин разделил людей на группы и послал на поиски остальных товарищей. Осмотрели камни, заросли, спустились к берегу реки. В расщелине скалистого берега Путилы нашли тело капитана Большакова с выколотыми глазами, с размозженным черепом и вырезанной на груди пятиконечной звездой, но Меняшкина, Гусько и Лебедеву найти не могли. Напротив хутора Тарночки, по ту сторону реки увидели остов сожженной автомашины, но ни мертвого, ни раненого шофера не было. Другая поисковая группа поднялась над Тарночкой в лес, встретила там девочку, которая пасла коз. Она рассказала, что в сторону горы Буковинки полчаса тому назад какие-то вооруженные люди провели женщину со связанными руками. Стало ясно: врача Лебедеву забрали бандеровцы… На околице Дихтинца, возле прилепившейся на склоне горы небольшой хаты деда Темного[33], обнаружили тело майора Меняшкина. Бандиты успели надругаться и над ним: ноги майора были перебиты, отрубленная левая рука с судорожно сжатым в ней пистолетом лежала поодаль в еще незастывшей крови…

Охваченные скорбью и гневом, стояли чекисты у повозок, на которых лежали истерзанные тела товарищей…

— Отомстим за злодейское убийство наших товарищей! — поклялись они.

Тишину опустившихся на землю сумерек расколол залп, застонали горы…

Так пали в неравном бою три мужественных коммуниста: Михаил Сергеевич Новожилов, Алексей Иванович Меняшкин и Петр Федорович Большаков.

После скорбного сентябрьского дня недолго сеяли бандиты смерть на нашей земле. Им не удалось уйти от расплаты. Через двое суток шофер Гусько принес в Черновицкое управление государственной безопасности планшет майора Меняшкина. На основании документов, которые были спасены шофером, чекистам удалось установить настоящие имена и местонахождение многих бандеровцев. Логово бандитов, их явки, их стоянки были разгромлены, и на Буковину пришла пора, когда люди перестали бояться стука в дверь.

Три отважных героя-чекиста и врач Е. С. Лебедева, изуродованное тело которой было найдено на одной из бандитских стоянок, похоронены на кладбище в городе Черновцы. У надгробной плиты героев среди множества цветов под лучами весеннего солнца особенно ярко пылают распустившиеся пышные цветы беркулеса[34], привезенные с той самой скалы, где в неравном бою за Родину пали советские патриоты. В память о них 28 июля 1965 года, в день славного 25-летия воссоединения Северной Буковины с Советской Украиной, скала Острыва была названа скалой Трех Чекистов. 20 декабря 1968 года у скалы Трех Чекистов в торжественной обстановке был открыт памятник погибшим чекистам — девятиметровая мужественная фигура человека с обнаженным мечом. Памятник был сооружен на средства, собранные местным населением.

Заместитель начальника Черновицкого областного управления НКВД гвардии майор Алексей Иванович Меняшкин. Погиб 23 сентября 1944 года.

Оперативный работник органов государственной безопасности гвардии майор Михаил Сергеевич Новожилов. Погиб 23 сентября 1944 года.

Оперативный работник Черновицкого областного управления государственной безопасности капитан Петр Федорович Большаков. Погиб 23 сентября 1944 года.

Открытие памятника трем чекистам, погибшим в неравной борьбе с украинскими буржуазными националистами. Декабрь 1968 года.

Скала трех чекистов — место гибели А. И. Меняшкина. М. С. Новожилова и П. Ф. Большакова.