Фронт без линии фронта

Зимой 1942 года была сформирована специальная оперативная группа, предназначенная для выполнения особых заданий командования в глубоком тылу врага. Во главе группы стали кадровые советские разведчики, имеющие большой стаж работы в разведывательных органах, — Дмитрий Медведев и Александр Лукин.

Ниже публикуются их воспоминания о боевых действиях отряда.

Валя Казачка

Новый, 1943 год принес разведчикам специального чекистского отряда под командованием Героя Советского Союза Д. Н. Медведева много работы. Это было время, когда бомбы, снаряды, мины который месяц подряд кромсали стены легендарного города на Волге. Фотография универмага на площади Павших борцов, из подвала которого советские автоматчики вывели два десятка гитлеровских генералов и генерал-фельдмаршала Паулюса с поднятыми руками, еще не обошла газеты всего мира. Но судьба многотысячной окруженной группировки немецких войск уже была предрешена.

Из истории величайшего сражения известно, какие отчаянные усилия предприняло фашистское командование, чтобы вырвать армию Паулюса из железного кольца советских дивизий. Специально с этой целью в декабре на участке фронта протяженностью в шестьсот километров по приказу Гитлера была создана группа армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала фон Манштейна. Гитлеровцы перебрасывали войска к Волге из Франции и с других участков Восточного фронта.

Ежедневно разведчики нашего чекистского отряда собирали в оккупированных еще Ровно и Здолбуново множество ценной информации о передвижении фашистских войск и планах командования вермахта.

Как это часто бывает в разведке, возникли трудности со связью — своевременной доставкой добытых сведений нашему командованию. Отряд располагался от Ровно на расстоянии, которое связные могли преодолеть в лучшем случае лишь за сутки. Да и путь был сложный, тяжелый, опасный. Вот почему решили послать в Ровно радистку, которая передавала бы информацию прямо из города. Мы понимали, что рация продержится не больше двух недель — ее запеленгуют, но эти две недели могли быть решающими.

Выбор командования пал на Валю Осмолову, которую отчасти за происхождение, а скорее за характер, чекисты прозвали Казачкой. Валя, дочь старого красного партизана времен гражданской войны, была хорошей радисткой и бесстрашным человеком. Еще до войны она стала одной из первых девушек-парашютисток. В немецкий тыл Валя прыгнула в составе одной из первых групп разведчиков отряда. По выработанному в штабе отряда плану Казачка должна была остановиться в доме № 6 по улице Франко, принадлежавшем Ивану Тарасовичу Приходько — старшему брату одного из лучших наших разведчиков, Николая Приходько.

Дом Ивана Тарасовича был одной из основных и ценнейших наших конспиративных квартир, на которой не раз останавливался Николай Кузнецов, работавший в Ровно под именем «обер-лейтенанта Пауля Зиберта». Жена Ивана Приходько Софья Юзефовна была по происхождению немкой, ее отец в первую мировую войну оказался в русском плену и остался жить в Ровенской области. Пользуясь этим обстоятельством, Иван выхлопотал у гебитскомиссара Ровно документы так называемого фольксдойче, то есть местного жителя немецкого происхождения. Это давало ему довольно значительные привилегии. Гитлеровцы считали фольксдойче своей опорой в оккупированных странах, покровительствовали им. По этой причине дом № 6 по улице Франко был у гестапо вне подозрений. Невзирая на ежедневную опасность, грозившую и им и их детям за связь с чекистским отрядом, Иван и Софья по нашему указанию заранее распространили среди ближайших соседей слух, что ждут к себе «невесту» Николая Приходько. Доставить радистку в Ровно поручили Николаю Кузнецову и «жениху» Николаю Приходько.

Готовились к поездке тщательно. Наши расторопные снабженцы раздобыли по такому случаю шикарную бричку на мягких рессорах, уложили в нее несколько охапок сена, постелили дорогой ковер. Под сеном аккуратно разместили портативную рацию, питание к ней, гранаты, автоматы, взрывчатку. Девушку снабдили и хорошим по тем временам гардеробом: модными платьями, туфлями, парфюмерией и прочими принадлежностями женского туалета. Подруги-радистки сделали Вале давно забытую прическу мирного времени.

Особое рвение во всех этих приготовлениях проявил комсорг отряда москвич-парашютист Валентин Семенов, вообще-то к операции никакого отношения не имевший. Но ни для кого не было секретом, что отважный командир нашего эскадрона конных разведчиков в последнее время пользовался каждым поводом, чтобы завернуть к «чуму», где жили девушки-радистки. И не только обязанности секретаря комсомольской организации непреодолимо тянули его туда. Изобретательный и хитрый разведчик, Валентин, увы, в делах сердечных был простодушен, что, впрочем, вполне естественно в двадцать лет… Дмитрий Николаевич Медведев сочувствовал Валентину и делал вид, что не замечает его возле брички, где полагалось находиться лишь лицам, причастным к делу.

Наконец все было готово. Обер-лейтенант Пауль Зиберт помог своей элегантной спутнице подняться в экипаж, сам сел рядом. Место на козлах занял «жених» — Николай Приходько в форме солдата вермахта.

Провожаемые добрыми напутствиями и тоскливыми взглядами комсорга, разведчики тронулись в путь. Через несколько часов добрые коки подкатили бричку к мосту через реку Горинь. Мост небольшой, проехать его — пустяковое дело. Но теперь, зимой, его покрыл тонкий коварный ледок. Он-то чуть и не стал причиной трагедии… Испугавшись чего-то, кони неожиданно рванули, понесли и перевернули бричку. Кузнецов, Валя и Приходько, не успев даже понять, что произошло, оказались выброшенными в снег. Сам по себе эпизод в другое время мог бы закончиться лишь общим хохотом. Но разведчикам было не до смеха: все содержимое брички — рация, батареи питания, автоматы и прочее — вывалилось… прямо под ноги оторопевшим от изумления немецким фельджандармам, охранявшим мост.

Быть может, мне бы пришлось поставить точку в этом месте рассказа, если бы Николай Иванович Кузнецов не обладал драгоценнейшим для разведчиков даром — не теряться ни в какой неблагоприятной ситуации и мгновенно находить единственно правильное решение. И не только находить, но и мастерски приводить в исполнение. И на этот раз хладнокровие не изменило ему. Прежде чем фельджандармы пришли в себя, он вскочил на ноги, выхватил парабеллум, направил его на Валю и обрушился на немцев с бешеной руганью:

— А что вы глазеете, бездельники? Это задержанная русская партизанка. Ну-ка, пошевеливайтесь, да поживее!

Немецкая армия недаром славилась своей слепой, бездумной дисциплиной. Ослушаться офицера, а тем более проверить его документы никто и не подумал. Суетясь и мешая друг другу, фельджандармы кинулись выполнять приказание. Когда все было подобрано и уложено, обер-лейтенант грубо толкнул Казачку (видел бы это Валентин Семенов!), а нерасторопного кучера Николая Приходько для большей убедительности чувствительно ткнул кулаком, справедливо рассудив, что его здоровью это не причинит особого ущерба. И снова в путь. Вскоре разведчики подъехали к дому Ивана Приходько.

Началась работа…

Попытки немецких войск освободить 6-ю армию окончились плачевно. Группировка Манштейна была отброшена. Весь январь части Советской Армии добивали гитлеровцев в самом городе. 31 января немцы капитулировали.

Советская Армия перешла в решительное наступление. Началось освобождение Кавказа, Верхнего Дона, Украины. Наши разведчики в Ровно и Здолбуново работали теперь круглосуточно. Десятки зорких глаз прощупывали каждый эшелон: танковая дивизия из Франции… пехотная дивизия из Голландии… моторизованная из-под Ленинграда… Валя выходила на прямую связь с Москвой каждые несколько часов. Сеансы длились от пятнадцати до тридцати минут.

Николай Кузнецов, который уже давно пользовался квартирой Ивана Приходько, теперь нередко принимал здесь же своих приятелей. Его не совсем пренебрежительное отношение к хозяевам в глазах соседей оправдывалось тем, что супруги Приходько считались фольксдойче. В эти дни он чаще обычного заходил домой — и не только для того, чтобы занести Вале листки с очередными разведданными. Нужно было приободрить девушку, защитить ее, если вдруг понадобится.

Предусмотрительность нашего замечательного разведчика была не излишней, беспокоился он не зря. Уже через несколько дней гитлеровцы засекли, что в городе интенсивно работает подпольный радиопередатчик. На улицах Ровно появились неуклюжие высокие автомобили с радиопеленгаторами. Квартал за кварталом обшаривали они город, нащупывая ту единственную точку, откуда радиоволны уносили за тысячи километров ценную информацию.

Начались облавы. И вот однажды грузовики с солдатами появились в районе улицы Франко. Врывались в дома, рыскали по всем закоулкам, переворачивали мебель, заглядывали в подвалы и погреба. Правда, никого не арестовывали. Видимо, в гестапо по «почерку» неизвестного радиста поняли, что работает профессиональный связист, специально подготовленный и наверняка хорошо законспирированный.

Дошла очередь и до дома № 6. Громыхая сапогами, в квартиру Ивана Приходько ввалились несколько солдат под командой фельдфебеля и… вытянулись в струнку. За столом в гостиной, потягивая яичный ликер, беседовали эсэсовский офицер в черном мундире и пехотный обер-лейтенант. Эсэсовец был самый настоящий — хорошо известный в городе сотрудник гестапо гауптштурмфюрер фон Диппен, один из ближайших «друзей» Пауля Зиберта.

Фельдфебель выбросил руку в приветствии.

— Где-то в ближайших домах работает русский передатчик, господин гауптштурмфюрер, — доложил он фон Диппену, как старшему по званию.

Эсэсовец снисходительно махнул рукой:

— Ищите. Желаю удачи.

Солдаты ушли. Кузнецов налил фон Диппену новую чашку кофе.

День за днем Валя Казачка снова и снова выходила в эфир. Снова и снова летели в далекую Москву точки и тире…

И вот однажды…

Шел срочный внеочередной сеанс. Из разных источников поступили сведения, позволяющие предполагать, что на Украину из Западной Европы спешно перебрасывают лучшее в фашистской армии крупное соединение — заново вооруженный, отдохнувший танковый корпус СС.

Чтобы остановить Красную Армию на границах Украины, немецкое верховное командование спешно создало новую группу армий. Командующим группой Гитлер назначил все того же генерал-фельдмаршала Манштейна. В середине февраля Гитлер решился на крайний шаг: лично прибыл в Запорожье, где провел совещание с высшим генералитетом. Фюрер требовал остановить любыми средствами Красную Армию и перейти в контрнаступление.

Некоторые данные, касающиеся указанных событий, и должна была передать Валя Казачка во время внеочередного срочного сеанса связи с Москвой. Сосредоточенная и строгая, Валя прильнула к аппарату. Николай Иванович Кузнецов, чтобы не мешать напряженной работе радистки, рассеянно листал страницы какого-то иллюстрированного немецкого журнала, время от времени поглядывая в окно. Только что вернувшийся из Здолбунова Николай Приходько воспользовался случаем, чтобы хоть полчаса отдохнуть на диване. И вдруг Николай Иванович вскочил со стула:

— Гости!

Действительно, по противоположной стороне улицы шли к дому два офицера — из числа друзей «обер-лейтенанта Пауля Зиберта». Один держал в руках большой бумажный сверток.

Сами по себе гости не были опасны, но только не во время передачи, которую нужно было завершить любым путем. А сейчас… Стоило незваному пришельцу толкнуть дверь в соседнюю комнату — провал нашего лучшего разведчика, замечательной радистки и ценнейшей конспиративной квартиры был бы неминуем.

Не отрывая руки от ключа, девушка вопросительно посмотрела на Кузнецова. Прерывать исключительно важный сеанс из-за визита двух «приятелей» Кузнецов не мог.

— Быстро раздевайся — и в постель. Рацию под кровать. Ключ — под одеяло. Ты больна. Понятно? Николай — на кухню. Будь наготове…

Через минуту Валя была в кровати. Хладнокровной девушке все было понятно, кроме одного. Что делать с наушниками? Они не ключ, которым можно работать и под одеялом, — их место на голове!..

Но Кузнецов уже стремительно возвращался из соседней комнаты с ватой и бинтом.

— Ты очень страдаешь, у тебя болят зубы, ты даже не можешь говорить. Понятно?

На миниатюрные наушники, чтобы заглушить их комариный писк, наложены толстые ватные тампоны. Поверх тампонов плотно намотан широкий бинт, потом шерстяной платок. Валя сразу стала похожа на ребенка, заболевшего свинкой.

Кузнецов, быстро закончив «перевязку», знаками показал девушке, чтобы она продолжала работать.

Через полминуты в дверь уже стучали посетители. Открыл Пауль Зиберт:

— Ба! Кого я вижу! Мартин, Клаус! Хорошо, что заглянули. Я как раз думал, как проведу вечер. Всегда рад друзьям.

— Вот и я так думал, — оскалился долговязый гауптман Клаус, — что нет офицера гостеприимнее в этом проклятом городе, чем Пауль Зиберт. Кстати, мы не с пустыми руками. Принимайте!

И, разорвав бумагу, он водрузил на стол четыре бутылки яичного ликера и закуску. Началась пирушка. Вдруг обер-лейтенант Мартин заметил на вешалке возле двери в соседнюю комнату женские вещи… Он радостно загоготал:

— Нет, вы только подумайте, у него в гостях дама, а он даже не покажет ее друзьям! Ну-ка приглашайте сюда свою красавицу!

— Да какая там красавица! — отмахнулся Кузнецов. — Родственница моих хозяев, больная. Ну ее, только испортит компанию.

Но разошедшихся приятелей, разогретых выпивкой, удержать было невозможно. С грохотом отодвинув стулья, пьяно ухмыляясь, Мартин и Клаус направились к двери в комнату, где работала на рации Валя Казачка. Катастрофа… Даже ликвидация обоих гитлеровцев не спасла бы «обер-лейтенанта» Зиберта от разоблачения. Но выбора больше не было. Не спуская глаз с офицеров, Николай Иванович сунул руку в карман брюк и осторожно снял с предохранителя «вальтер», с которым не расставался ни при каких обстоятельствах. Зажав в ладони рукоятку пистолета, замер за кухонной дверью Николай Приходько…

Поначалу Клаус был галантен:

— Быть может, фрейлейн будет настолько любезна, что оденется и почтит наш стол своим присутствием?

Валя в ответ только глухо простонала, изобразив на лице гримасу крайнего страдания.

— Ох, зубы, понимаете, зубы, ферштейн?

Клаус уже ничего не «ферштейн».

— Прошу, прошу, фрейлейн…

У Вали все оборвалось внутри — ведь все это время она продолжала непрерывно работать на ключе!

— Зубы болят, зубы! Не могу я! — Из глаз Вали покатились крупные слезы.

— Про-о-шу вас… фрейлейн…

Еле сдерживая себя, Кузнецов с трудом оттащил Клауса от кровати.

— Ну что вы привязались к несчастной девочке? Зачем она нужна нам со своим кислым видом?

Мартин, не такой пьяный, поддержал Зиберта и помог увести приятеля.

Спустя некоторое время Николай Иванович под предлогом, что ему утром рано вставать, выпроводил опасных и навязчивых гостей. Вздохнув с облегчением, прошел в комнату девушки.

— Все в порядке, Валюша, можешь вставать.

Девушка сидела на кровати и, прижав руку к лицу, продолжала охать:

— Зу-у-бы!

Николай Иванович рассмеялся:

— Они уже ушли. Маскарад окончен!

— Зу-у-бы! Болят! По правде…

У изумленного Кузнецова опустились руки. Случилось невероятное: у Вали Осмоловой от огромного нервного напряжения действительно разболелись совершенно здоровые зубы! Впервые в жизни.

Шестнадцать дней работала Валя Осмолова в квартире Ивана Приходько. Когда обстановка стала крайне опасной, мы отправили Валю обратно в отряд. Задачу она выполнила.

Все мы — и Валя Казачка, и Николай Иванович Кузнецов, и руководители отряда, и рядовые разведчики — радовались, когда вскоре услышали по радио сводку Совинформбюро о разгроме армий генерал-фельдмаршала фон Манштейна.

Николай Приходько героически погиб 22 февраля 1943 года. Ему было поручено срочно доставить пакет из отряда разведчикам в Ровно. В десяти километрах от города Николая задержал немецкий патруль. Он выхватил из повозки автомат и уложил десять фашистов. Раненый Николай погнал лошадей в Ровно. Возле села Великий Житень его уже поджидала засада: тридцать солдат, подоспевших на грузовике. Николая снова ранили. Но, отстреливаясь, отважный разведчик убил еще шесть фашистов. Понимая, что гибнет, Николай привязал секретный пакет к противотанковой гранате и бросил ее в подползающих врагов. И только после этого выпустил себе в висок последнюю пулю… Николаю Приходько посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза…

А коммунисты Валя Казачка и ее муж, отважный разведчик Валентин Семенов, ныне живут в Норильске. И профессии у них самые мирные…

Операция «Цитадель»

В так называемых «шпионских» повестях и кинофильмах нередко рассказывается о том, как сверхловкий разведчик путем необыкновенно хитроумных операций узнает дату или место подготовляемого наступления, сообщает об этом своему командованию и тем самым срывает планы врага.

Но в жизни так не бывает. И никакой, даже самый удачливый разведчик не может решить судьбу крупного сражения в современной войне. Знать дату или место готовящегося наступления еще далеко не достаточно. Опыт Великой Отечественной войны показал: чтобы подготовить современную наступательную операцию, необходимо подтянуть к определенному участку фронта огромное количество живой силы, танков, орудий, различной боевой техники, боеприпасов, одним словом, привести в движение сотни тысяч людей на обширнейшей территории, подчас в тысячах километров от намеченного пункта. Только в случае более или менее полной осведомленности обо всех этих передвижениях во вражеском тылу командование получит реальную пользу от сообщения разведчиков о дне наступления. Ясно, что регулярно и как можно чаще сообщать так много сведений о событиях, происходящих одновременно в самых различных пунктах вражеского тыла, один разведчик не может. Для этого необходимо иметь хорошо законспирированную, надежную, четко работающую разведку, в первую очередь на железных и шоссейных дорогах и линиях связи.

Это нужно оговорить для того, чтобы читатель правильно понял, как нам стало известно о подготовке гитлеровцами крупного наступления под кодированным названием «операция Цитадель».

…31 мая 1943 года в Ровно около двухэтажного особняка остановился щегольский экипаж. Из него вышел элегантный, подтянутый офицер. Железный крест первого класса и значки ранений показывали, что это заслуженный фронтовик.

В комнате охраны его ожидала невысокая худенькая девушка. Поздоровавшись с ней, офицер подошел к окошку и спросил у дежурного эсэсовца:

— Пропуска для обер-лейтенанта Пауля Зиберта и фрейлейн Довгер готовы?

Да, все было в порядке. Официально обер-лейтенант Пауль Вильгельм Зиберт добился приема у самого рейхскомиссара Украины, гаулейтера Восточной Пруссии Эриха Коха для того, чтобы просить его отменить распоряжение об отправке на работу в Германию своей невесты, местной уроженки из фольксдойче Валентины Довгер. Истинной же задачей нашего разведчика Николая Кузнецова было уничтожение кровавого палача украинского народа Эриха Коха. В кармане его серого офицерского френча лежал заряженный пистолет на боевом взводе. Долгими часами разведчик учился стрелять из него навскидку, не целясь. На козлах щегольского экипажа в качестве кучера сидел Николай Гнидюк. Под козлами — автомат и гранаты. На прилегающих улицах дежурили другие разведчики, чтобы обеспечить Кузнецову уход после выполнения акта возмездия.

Аудиенция состоялась. Однако охрана Коха была столь продуманной, что уничтожение фашистского наместника оказалось совершенно невозможным. Даже в собственном кабинете уполномоченного представителя фюрера около кресла для посетителя лежали настороже две огромные, натасканные на людей овчарки, за спиной обер-лейтенанта замерли эсэсовцы, готовые схватить при малейшем движении.

Такого поворота Кузнецов не ожидал. Почтительно отвечая на ленивые безразличные вопросы рейхскомиссара, он лихорадочно перебирал в голове всевозможные планы. Но стрелять нельзя. Даже сунуть руку в карман не дадут — разорвут. С горечью Николай Иванович должен был смириться с неудачей.

Позже Кузнецов говорил, что, знай он наперед об условиях аудиенции, он все-таки сумел бы убить Коха, пожертвовав собственной жизнью. Это можно было бы сделать, взорвав спрятанную на теле мину или противотанковую гранату.

Я убежден, что, если бы отважный разведчик вторично оказался на приеме у Коха, он бы, не колеблясь, пошел бы на самопожертвование…

Между тем разговор принял довольно интересный оборот. Поначалу Кох был хмур. Он явно не одобрил выбора лейтенанта.

— Стыдитесь, обер-лейтенант, — назидательно говорил рейхскомиссар, — кадровый германский офицер, а хлопочете о девице сомнительного происхождения.

— Фрейлейн Довгер чистокровная арийка, господин рейхскомиссар, — почтительно возразил Кузнецов, — ее отец, человек преданный фюреру и великой Германии, убит партизанами.

— Ну, ладно, ладно, — Кох лениво махнул рукой.

Подтянутый фронтовик, кавалер Железных крестов обеих степеней, видимо, снискал чем-то милость рейхскомиссара. Отвечая на вопросы, Кузнецов с лихорадочной быстротой соображал, как ему лучше использовать неожиданное расположение одного из ближайших подручных фюрера.

Ненависть к фашистскому палачу переполняла советского разведчика. Горечь от сознания неудачи мешала сосредоточиться. Величайшим усилием воли он удерживал себя от желания попытаться совершить все-таки безнадежную и самоубийственную попытку стрелять в Коха.

— Откуда вы родом, обер-лейтенант? — продолжал свои вопросы Кох.

— Из Восточной Пруссии, господин рейхскомиссар.

— Из Пруссии? Значит, мы с вами земляки, ведь это мое гау[3]. А кто ваши родители?

— Отец, он, правда, давно умер, был управляющим имением князя Шлобиттена, вблизи Эльбнига, господин рейхскомиссар. Я сам, до поступления в военное училище служил помощником нового управляющего.

— Постойте, постойте, — задумался Кох. Вдруг он, оживший, повернулся к генералу, находившемуся в комнате. — А ведь я вас, кажется, помню! Помню! В тридцать пятом году я охотился в тех местах и обедал в замке Шлобиттена. Теперь я припомнил, что разговаривал тогда с управляющим и его помощником. Значит, это были вы?

— Так точно, господин рейхскомиссар, это был я, — скромно признался Кузнецов. И добавил: — Для меня большая честь, что вы запомнили этот случай. У вас редкая память!

Произошло чудо. Кох «узнал» в советском разведчике помощника управляющего крупным имением! Чудо было тем более удивительным, что Кузнецов никогда в жизни не бывал в Восточной Пруссии вообще, в имении Шлобиттена в частности.

Подобрев, Кох стал разговаривать с обер-лейтенантом гораздо дружелюбнее. Угостил отличными египетскими сигаретами. (Даже с собой дал в подарок коробку!) Спросил уже вполне доброжелательно:

— Где вы были ранены, Зиберт?

— Под Курском, господин рейхскомиссар. В связи с ранением вынужден временно, до полного выздоровления, служить в тылу. С нетерпением жду возвращения на фронт.

— О, скоро вы получите удовлетворение за свою рану. Фюрер готовит большевикам сюрприз как раз в том районе.

От неожиданности Кузнецов чуть не привстал на стуле. Не может быть — или он ослышался?

Нет, это действительно произошло. Сам рейхскомиссар Украины и гаулейтер Восточной Пруссии Эрих Кох в случайном разговоре с каким-то обер-лейтенантом выболтал военную тайну о намечаемой гитлеровской ставкой важной операции!

Едва ли Кох подозревал, что его беседа с одним из обычных посетителей с точностью до одного слова в тот же вечер стала известна вначале командованию нашего отряда, а затем в Москве.

Кузнецов запомнил вскользь брошенную реплику разговорившегося сверх меры близкого к Гитлеру гаулейтера. Не оставило ее без внимания и командование отряда. Узнала о ней и Москва.

В начале лета мы снова вспомнили о хвастливой фразе Коха. Сводки о движении через Здолбуновский узел, которые нам ежедневно доставлял Авраамий Иванов, служивший на железной дороге, и другие разведчики, свидетельствовали, что гитлеровцы стягивают к району Курской дуги огромное количество живой силы, техники и боеприпасов.

Однажды наши разведчики установили, что на это направление гитлеровцы кружным путем перебрасывают свои дивизии даже из-под Ленинграда. Затем чрезвычайно ценную информацию мы получили из другого, довольно неожиданного источника.

Как-то партизаны Красноголовец, Клименко и Попков глубокой ночью вышли на линию, чтобы заминировать первый выходной путь со станции. По ряду соображений выбрали место вблизи переезда. Залегли в глубокой канаве вдоль линий, снарядили мину, проложили шнур.

Оставалось только, как говорят портные, «пришить к пуговице костюм» — уложить незаметно мину под рельс. Но сделать это оказалось невозможным: вблизи переезда немцы установили высокую мачту с мощной электрической лампой, заливающей ослепительным белым светом пространство диаметром в добрых 100 метров. Вылезать из канавы под такой фонарь было просто самоубийством. Раньше, чем друзья успели бы что-либо сделать, их наверняка заметила бы охрана.

Досадуя на собственную оплошность, подпольщики были вынуждены отложить минирование.

— Ну, завтра я до тебя доберусь, чертова лампа, — пригрозил фонарю Леонид Клименко.

Неподалеку от фонаря стояла будка сторожа. Дмитрий Красноголовец его немного знал и решил зайти на огонек, поговорить о том, о сем, может, удастся разузнать что-нибудь интересное.

Сторож оказался из словоохотливых. Без особенного труда Красноголовец выяснил все, что ему было нужно. В частности, старик рассказал подпольщику, что за день в сторону фронта проследовало 15 эшелонов с танками.

— И скажи на милость, — удивлялся сторож, — что это за танки такие? Как есть желтые…

«Как есть желтые» танки заинтересовали не только Красноголовца, но и командование отряда. На железной дороге немедленно установили круглосуточное наблюдение, результаты которого оказались очень интересными.

Выяснилось, что немцы срочно перебрасывали на Восточный фронт под Курск несколько танковых дивизий из Африки, из армии Роммеля. Фашистское командование так спешило, что танки даже не перекрасили из «африканского», песочного, цвета в обычный грязно-зеленый.

Подтверждалось переданное Николаем Кузнецовым сообщение — верховное немецкое командование готовит в скором времени крупную наступательную операцию под Курском.

Эти данные мы немедленно довели до сведения Москвы. Со своей стороны, разумеется, постарались еще более активизировать сбор сведений.

Что же касается злополучного фонаря, то Клименко сдержал свою угрозу и на следующий же день разбил его из обыкновенной рогатки, чтобы не мешал.

…Несколько лет назад, читая воспоминания о второй мировой войне бывших гитлеровских генералов Типпельскирха и Цейтлера, я с удовольствием нашел в них признание, что гитлеровцы еще в 1943 году поняли, что секрет тщательно подготовляемой операции «Цитадель» был заблаговременно раскрыт командованием Красной Армии.

Битва на рельсах

Уже весной 1943 года здолбуновская подпольная группа выросла в крупную, разветвленную организацию, хорошо законспирированную, имеющую своих людей везде и всюду. Среди железнодорожников — рабочих депо, машинистов, стрелочников, станционных служащих — были подобраны решительные, отважные патриоты, готовые по первому сигналу вступить в битву на рельсах.

И сигнал был дан.

Первым объектом подполья стало паровозное депо. Его фактическим «хозяином» была группа железнодорожников — партизан. Она так наладила «ремонт» паровозов, что их простой измерялся колоссальной цифрой в несколько десятков тысяч паровозо-часов; фактически из всего подвижного состава немцы могли использовать не более половины. Вторая половина вечно ремонтировалась.

Затем последовали взрывы. Взлетали в воздух стрелки, подъемные краны, семафоры и прочие железнодорожные сооружения.

Из отряда в Здолбуново мы переправили большое количество маленьких, но мощных магнитных мин новейшей конструкции. Вражеские эшелоны стали лететь под откос через несколько часов после того, как они миновали границы станции.

…Вдоль состава, груженного боеприпасами, не спеша идет человек в старой, лоснящейся спецовке. Он держит молоточек на длинной ручке. Через каждые несколько шагов человек нагибается, и тогда раздается звонкое тук-тук. Звук чистый — значит, скат в порядке. Осмотрщик идет дальше.

С тормозных площадок вагонов за ним рассеянно следят часовые. Грязно-серые мундиры, грубые сапоги с нерусскими широкими голенищами, глубокие горшки касок. На шее болтаются автоматы. Вся станция забита охранниками: в черных гестаповских мундирах и серо-зеленых общеармейских, вовсе без мундиров — в штатском. Кажется, от их колючих взглядов не укроется ничего. И все-таки укрывается. Они, например, проглядели, что у осмотрщика вагонов под спецовкой тяжелая плитка магнитной мины.

Улучив благоприятный момент, рабочий молниеносным движением пришлепывает ее под буксу. Мина «приклеивается» намертво. Этот эшелон на фронт не попадет. Часовые на тормозных площадках с непременными губными гармошками в карманах — уже мертвецы. Осмотрщик идет дальше. Тяжелая плитка больше не оттягивает спецовку, и на душе легко…

Особенно «не везло» эшелонам с нефтепродуктами, которые вывозили из Румынии в 25-тонных цистернах. Большого взрыва не требовалось: наш осмотрщик или сцепщик цеплял всего одну мину, достаточно было только взорваться одной цистерне, как летел в воздух весь состав с горючим. А нефть была в гитлеровской Германии одним из самых дефицитных продуктов.

Тогда немцы пошли на хитрость — стали через каждые две-три цистерны с горючим цеплять пустые цистерны или со смазочными материалами. Теперь мина уничтожала лишь две-три цистерны — достигнув порожняка, огонь уже не распространялся дальше.

Разгадав эту уловку врага, подпольщики стали попросту расходовать больше мин.

Магнитные мины, применяемые для диверсий, были замедленного действия и срабатывали через несколько часов после установки. Чаще всего это происходило, когда минированный эшелон был где-то между Шепетовкой и Казатином. Поэтому немцы решили, что там действует крупный партизанский отряд, и направили в район Шепетовки карательный отряд. Естественно, что поиски там нашего отряда завершились неудачей.

Зато военный комендант станции Здолбуново был доволен — на его территории взрывов не происходило. Правда, однажды оказался нарушенным и его покой, когда Александр Попков заминировал эшелон с солдатами на первом пути. По всем признакам эшелон должен был без промедления следовать на фронт, но по неизвестной причине его оставили в Здолбунове до следующего утра. Взрыв произошел глубокой ночью. И хотя одна мина сама по себе не причинила большого вреда, поскольку поезд не двигался, а стоял на месте, паника на станции поднялась неимоверная. Повсюду метались полуодетые, обезумевшие от ужаса гитлеровские солдаты. Слышались исступленные крики: «Партизаны! Партизаны!»

Потом началась пальба. Действительно, справедлива поговорка, что у страха глаза велики. Перестрелка «с партизанами» длилась полчаса. Когда она, наконец, прекратилась, «доблестная» германская армия не досчиталась в своих рядах нескольких десятков солдат и офицеров.

Случалось, что мин не хватало. В таких случаях наши люди находили другой выход. Перед отправкой поезда осмотрщик вагонов подсыпал в буксу песок или вместо масла заливал каустическую соду. Такие вагоны загорались в пути.

И все же, несмотря на то, что многие поезда, проходившие через станцию Здолбуново, взрывались, терпели в пути аварии и не доходили до фронта, воинские эшелоны с живой силой и техникой продолжали следовать часто. Надо было принимать другие меры к задержанию поездов, более действенные.

Остроумный и эффектный способ устраивать серьезные диверсии придумал главный кондуктор Яков Тыщук, пожалуй, самый пожилой из подпольщиков. Тыщук был старым красногвардейцем, активным участником гражданской войны, еще в те годы сражавшийся на бронепоезде под Львовом и Ровно. Даже в условиях оккупации он бережно хранил почетную грамоту с благодарностью за боевые заслуги.

Метод старого железнодорожника был прост. В один прекрасный вечер, когда поезд, который он обслуживал, остановился на несколько минут в Славуте, Тыщук вышел из вагона размять ноги. Его внимание привлек воинский эшелон с живой силой, стоявший на соседнем пути. Тыщук — степенный, благообразный, со свистком на груди и цветными флажками в руке — спокойно прошел вдоль всего состава и незаметно снял оградительный сигнал с хвостового вагона. Потом также хладнокровно вернулся на свое место.

Катастрофа разразилась буквально через несколько минут: вновь прибывший на станцию поезд врезался на полном ходу в воинский эшелон. Против известной железнодорожной поговорки на сей раз не был виноват даже стрелочник, который действительно не мог видеть оградительного огня, означающего, что данный путь уже занят. Впоследствии Тыщук не раз повторял этот, казалось, бесхитростный, но результативный прием.

Опыт славутской диверсии с успехом применяли и другие подпольщики. Воспользовался им однажды и машинист Игнат Шершун, разбив на маневровых путях воинский эшелон, с которого перед этим собственноручно снял хвостовой фонарь. Кроме Шершуна, на паровозе находился немецкий машинист, поэтому фашисты ничего не заподозрили.

Кстати, подпольщики-железнодорожники, научились отлично использовать для маскировки своей деятельности присутствие на паровозах немецких машинистов. И делали это порой весьма своеобразно. Скородинский, например, взорвал свой паровоз, а потом избил немца-машиниста, за что немедленно получил 15 суток ареста. Жандармам, расследовавшим причину взрыва, и в голову не пришло, что его виновник находится… в тюрьме. Когда Скородинский отбыл наказание, следствие уже прекратили.

Все усилия гестапо нащупать следы подполья — а в его существовании фашисты, конечно, не сомневались — успеха не имели. Правда, однажды едва не стряслась беда с Николаем Гнидюком. Наша явка — дом братьев Шмерег имел общую калитку с соседним домом, где жили две девицы легкого поведения. В доме напротив снимал квартиру осведомитель гестапо. Он заприметил что через калитку часто входит красивый молодой парень, хорошо одетый — не местный. Заподозрив что-то неладное, он донес в гестапо, решив, что, по-видимому, незнакомец посещает пресловутых девиц.

Дня через три Коля в очередной раз остался ночевать у братьев Шмерег. Внезапно часов в 12 ночи его поднял на ноги треск автоматной очереди. Метнувшись к окну, Коля увидел темные силуэты гитлеровцев.

— Эх, попался! — с досадой Гнидюк скрипнул зубами. Но сдаваться ни он, ни семья Шмерег не собирались. Поднявшись на чердак, они приготовились к последнему бою. Михаил Шмерега спешно приматывал к ящику с толом бикфордов шнур, чтобы, когда кончатся патроны и ворвутся фашисты, взорвать дом. Около двери застыла с тяжелой противотанковой гранатой в руке Анастасия Шмерега, с автоматами наготове стали рядом Николай Гнидюк и Сергей Шмерега.

Но драться на этот раз не пришлось. Выглянув в слуховое окно, Гнидюк присвистнул от изумления. Фашисты со всех четырех сторон вели пальбу из пулеметов и автоматов по соседнему дому. А то, что никто из подпольщиков не имел к нему отношения, Коля знал точно.

Когда гитлеровцы ворвались в квартиру ошалевших от ужаса злополучных девиц, то нашли там, кроме них, двух собственных солдат! Один из них был убит, второй тяжело ранен. Разъяренные гестаповцы немедленно арестовали своего осведомителя и, как стало известно позднее, расстреляли его за «дезинформацию».

Фашистский террор в Здолбуново усиливался с каждым днем. Все усилия гитлеровцев напасть на след хорошо законспирированной подпольной организации ни к чему не приводили. И гитлеровцы обрушили свою ярость на мирных жителей. Стены домов, заборы облеплялись все новыми приказами: «Запрещается… Запрещается… Запрещается». За нарушение — смерть.

Все чаще и чаще гестаповцы водили по Короткой улице осужденных на расстрел. Казни совершались недалеко от цементного завода.

Расстреливал людей обычно один и тот же гитлеровец, специально для этого приезжавший на мотоцикле из Ровно. Весь город ненавидел этого профессионального палача и убийцу.

Как-то к Красноголовцу пришел Константин Шорохов, необычайно строгий и серьезный.

— Вот что, Дмитрий, — сказал он после некоторого раздумья, — не знаю, как ты посмотришь, но этого гада, что повадился наших людей убивать, я уничтожу, как бешеную собаку.

Красноголовец не возражал, но предложил тщательно продумать план покушения.

— Да я уже все продумал, — ответил Константин.

— Ну, тогда выкладывай.

Когда Костя «выложил», Красноголовец решил, что тот или его разыгрывает, или просто спятил. Но Шорохов совершенно серьезно повторил, что намерен убить Ганса — так звали палача — обыкновенным… камнем.

— Да брось ты дурака валять, — рассердился, наконец, Дмитрий.

— А ты не нервничай, — усмехнулся Шорохов, — пойди лучше во двор, я тебе кое-что покажу.

И показал. Красноголовец только ахнул.

Оказалось, что Шорохов уже целый месяц тренировался в метании камней и достиг в этом занятии результатов необыкновенных. Булыжником весом примерно в два килограмма он с 25 метров без промаха попадал в консервную банку.

Пораженный Красноголовец вынужден был разрешить Шорохову совершить акт возмездия оружием, позаимствованным из арсенала первобытных охотников на мамонтов.

На Короткой улице находился городской ветпункт, где работал санитаром подпольщик Андрей Фомин. Как-то вечером он увидел, что мимо дома по направлению к цементному заводу прошло несколько полицаев с лопатами на плечах рыть ямы. Это означало, что назавтра будут расстрелы. Фомин немедленно предупредил Шорохова.

Ганс обычно ездил к месту казни по Пионерской улице, которая имела три крутых поворота. Около одного из них, притаившись за живой изгородью, и устроил утром засаду Константин Шорохов. У ног сложил несколько заранее подобранных по руке булыжников.

Ждать пришлось недолго… Часов в десять вдалеке послышался треск мотора. Константин сжался пружиной. В кулаке — увесистый кругляш. Подпрыгивая на ухабах, из-за поворота вырвался мотоцикл. Как всегда, Ганс гнал машину на третьей скорости.

Подпустив фашиста метров на десять, чтобы бить наверняка, Шорохов со всей силой, на которую был способен, метнул булыжник. Месяц упорной тренировки не пропал даром. Камень, словно пущенный пращой, угодил Гансу точно в лоб. Будто наткнувшись на невидимое препятствие, Ганс вылетел из седла и врезался головой в стоящий на повороте фонарный столб. Мотоцикл, потеряв управление, круто вильнул в сторону и свалился в кювет.

Не дожидаясь пока кто-нибудь подоспеет к месту происшествия, Шорохов скрылся.

Дерзкое убийство палача не вызвало против ожиданий подпольщиков никаких репрессий со стороны гитлеровцев. По-видимому, они решили, что Ганс погиб по собственной вине из-за неосторожной езды. Установить же истинную причину его смерти было просто невозможно.

К большой его досаде, Шорохову больше не довелось применить своего замечательного умения, так блестяще доказанного на практике.

Прозоровский мост

Летом 1943 года разгорелось одно из крупнейших сражений Великой Отечественной войны. Активизировали свою деятельность в тылу вражеских войск и партизаны. По всей оккупированной территории выходили к железнодорожным линиям народные мстители, уничтожая вражеские эшелоны.

Медведеву и мне было ясно, что в этой обстановке нам следует ждать нового, важного задания из Москвы. И оно не замедлило поступить. Приказ был лаконичен — отряду предписывалось любой ценой взорвать единственный двухколейный железнодорожный мост через реку Горинь между Здолбуново и Шепетовкой. Немцы буквально дрожали над ним, и не без основания — его уничтожение прервало бы снабжение фашистской армии в самое неподходящее для гитлеровцев время. Признаться, мы уже и сами об этом не раз подумывали, но, учитывая чрезвычайную сложность диверсии, не спешили. Теперь откладывать было уже нельзя. Приказ есть приказ.

Мост оказался крепким орешком, и, чтобы раскусить его, нужно было изрядно поломать голову. Непосредственную охрану моста несла рота солдат. Со стороны обоих выездов угрожающе уставились в небо стволы зенитных орудий. Опытные глаза наших разведчиков насчитывали там же несколько тщательно замаскированных минометных батарей и два десятка пулеметных гнезд. По ночам через каждые 10—15 минут над мостом взлетали осветительные ракеты и опускались на парашютиках, заливая окрестности ослепительно белым мертвенным светом. Дежурные пулеметчики то и дело выпускали в сторону леса длинные очереди. О том, чтобы подойти к мосту со стороны въездов, не могло быть и речи. Нужно было искать какое-то другое решение, чтобы уничтожением моста подвести естественный итог боевой и разведывательной деятельности нашего отряда в районе Здолбуново.

Обо всем этом шла речь в землянке Медведева, когда в июле он собрал в лагере всех, до чьего сведения счел нужным довести приказ Москвы.

— В первую очередь, — обратился Дмитрий Николаевич к Гнидюку, — я рассчитываю на здолбуновское подполье. У вас хорошие связи, знакомство. Все это нужно использовать. Нельзя терять ни одного дня.

Наконец, все пришли к выводу: мост можно взорвать, только сбросив на него мину с поезда. Для этого требовался снаряд большой разрушительной силы, весом в 40—50 килограммов.

— Имейте в виду, что с выполнением этого задания надо спешить. Учтите, что взрыв моста поручен одновременно и другим отрядам и группам, — предупредил Медведев.

Поручить Коле с его неистощимой фантазией столь важную операцию — значило вызвать к жизни десятки планов, подчас совершенно невероятных. Но я не сомневайся, что, как это уже не раз случалось, Гнидюк, умеющий использовать в нужных целях самую крохотную зацепочку, найдет правильное решение. После таких слов Медведева Гнидюк не мог спокойно ждать времени отправки в Здолбуново. Коля действительно, как он мне впоследствии говорил, боялся, что Прозоровский мост взорвут без него. Пришлось эту задачу ему решать на месте, в Здолбуново.

Изготовить мощную мину нашим специалистам было проще простого. Но как доставить ее на мост? Гражданским лицам проезд во всех поездах в направлении Шепетовки без специального пропуска категорически запрещался. Тщательно — до деталей — продуманная система контроля исключала полностью возможность проезда «зайцем», без документов.

И все же решение было найдено и утверждено командованием отряда.

…Николай Гнидюк после ухода от Шмерег долго не мог найти себе в Здолбуново подходящего жилья. В городе шли беспрерывные облавы и проверки. Квартиру нужно было найти немедленно. По совету Жоржа Жукотинского Николай решил обратиться к Пилипчукам. Сестру Владека Ванду он тоже хорошо знал. С этой жизнерадостной, крепкой девушкой, выглядевшей старше своих лет, Николай познакомился при довольно необычных обстоятельствах.

Придя как-то в Ровно к своему дальнему родственнику, нашему подпольщику, Ванда застала там нашего разведчика «пана Болека» — Михаила Макаровича Шевчука. Шевчук, всегда старавшийся завязать на всякий случай лишнее знакомство, напросился к Ванде в гости.

Ванда растерялась: про этого «пана Болека», коренастого, плотно сбитого человека, говаривали недоброе, считали, что он работает в гестапо.

Отказать «пану Болеку» — Шевчуку девушка не решилась — на то у нее были свои основания — и согласилась, хотя и не очень охотно, принять гостя.

— Вот и отлично, панна Ванда, — весело воскликнул Шевчук, — на днях непременно навещу.

Действительно, не прошло и недели, как к скромному домику Пилипчуков на Долгой улице подкатил легковой автомобиль.

За рулем сидел партизан Иван Белов. На заднем сиденье небрежно развалились «пан Болек» и «пан Багинский».

С тех пор Гнидюк стал часто захаживать к Ванде. Постелено девушка прониклась к нему некоторым доверием, хотя и не забыла, что с молодым преуспевающим коммерсантом ее познакомил, как со своим другом, «гестаповец пан Болек». Она надеялась, что в известной степени приятельские отношения с Шевчуком и Гнидюком в трудную минуту смогут избавить ее от серьезных неприятностей. Дело в том, что еще в 1942 году Ванду насильно отправили в Германию. В Ковеле, бросив свой чемодан на произвол судьбы, девушка бежала из эшелона и со многими приключениями вернулась домой.

Страх, что этот факт может стать известным немецким властям, и заставлял Ванду принимать у себя в доме «пана Болека» и «пана Багинского».

Когда симпатия к жизнерадостному, открытому парню брала верх над недоверием, Ванде казалось, что ее подозрение о характере связи между Гнидюком и Шевчуком лишены оснований, что это всего лишь деловое знакомство.

Неизвестно, сколь долго длилось бы это недоразумение, если бы Гнидюк, убедившись, что на девушку можно положиться, не признался ей, что он является разведчиком-партизаном.

С этого дня Ванда Пилипчук, как и ее старший брат Владек, стала нашей разведчицей, одним из звеньев в сложной цепи здолбуновского подполья.

В последнее время Гнидюк как-то не встречался с Вандой, и поэтому немудрено, что в домике на Долгой улице его ожидал сюрприз.

В гостиной за накрытым столом рядом с Вандой сидел представительный мужчина лет сорока пяти в черном мундире. Гнидюку прямо-таки везло на знакомство с гестаповцами! Не поведя бровью, Николай щелкнул каблуками и представился:

— Ян Багинский, двоюродный брат панны Ванды. С кем имею честь?

Гестаповец несколько растерялся, но на приветствие ответил, назвавшись Генеком Ясневским, сотрудником специального отдела гестапо по охране железнодорожных объектов.

«Польщенный» таким знакомством, Гнидюк постарался как следует напоить гостя. С каждой рюмкой настороженность Ясневского таяла, уступая место хвастливой болтливости и самолюбованию. Гнидюк слушал, восторгался подвигами гестаповца, сочувствовал трудной службе пана Ясневского и делал для себя кое-какие выгоды.

Неожиданно ухажер Ванды впал в слезливый тон. От бравады не осталось и следа.

— Вообще, пан Багинский, — он доверительно нагнулся к Николаю, — чтобы я очень любил немцев — так это не так. Я такой же добрый поляк и католик, как и вы. Вы же знаете, как они платят в гестапо. Кабы не гроши… Но если вы думаете, что их дают даром, то ошибаетесь. Мне дали такую должность, что еле жив остался во время налета партизан. Теперь, правда, после ранения служу на самой станции.

Наконец Генек встал, силясь взять себя в руки. Ванда встревоженно взглянула на Николая. Тот, также взглядом, успокоил ее.

— Пан позволит проводить его до улицы? — и он подхватил отяжелевшего гестаповца под руку. «Пан» позволил.

А у самой калитки вдруг зашептал Гнидюку, обдав его спиртным перегаром:

— А знаете, что я еще скажу вам, так не такие уж умники эти партизаны. Будь я на их месте, показал бы немцам, пся крев!

Когда Николай вернулся в дом, Ванда рассказала ему, что гестаповец влюблен в нее по уши, уговаривает ее выйти за него замуж, обещая все земные блага и даже достать «синеву с неба». Ей он противен, но она водит его за нос, так как он спасает ее от угонов в Германию.

Гнидюк сообщил о Ясневском в отряд. Мы дали Николаю указание постараться извлечь пользу из Генека, используя его жадность к деньгам и влюбленность в нашу разведчицу.

Очень скоро одуревший от любви гестаповец согласился, конечно, не бескорыстно, давать разные сведения. Разумеется, ему не сообщили для кого. В присутствии Гнидюка и Ванды Ясневский стал на колени перед иконой «матки боски», поклялся, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не изменит панне Ванде, выполнит любые ее поручения, никого не выдаст, и подписался под присягой.

Ясневский, вероятно, считал Гнидюка представителем польского эмигрантского правительства в Лондоне, так как неоднократно распинался перед ним в своей преданности Речи Посполитой.

Без особого труда мы стали регулярно узнавать от него планы гестапо, даты облав, ночные пароли, расположение секретных постов, имена и адреса секретных агентов.

А в один, как говорят, прекрасный день Николай и Ванда потребовали от Генека помочь им во взрыве моста. Ясневский начал уверять их, что для своей невесты он все сделает, и, подумав, сказал, что один из его секретных агентов проводник Михаль Ходаковский из фольксдойче, пьяница, готовый за деньги продать кого угодно, пожалуй, пойдет на это дело. На следующее утро Ясневский сообщил Гнидюку, что за 2 тысячи немецких марок (что равнялось 20 тысячам оккупационных марок) Ходаковский согласен при переезде через мост с тамбура своего вагона сбросить мину.

Командование отряда одобрило этот план и дало для начала 10 тысяч оккупационных марок. Позднее выяснилось, что «честный патриот» Ясневский вручил своему подручному только половину полученных им денег.

Когда план действий был окончательно разработан, Гнидюк поручил Ванде перенести из дома Шмерег на квартиру Жукотинских необходимое количество взрывчатки.

Утром девушка отправилась по указанному адресу на улицу Ивана Франко. Около нужного дома остановилась. Поднялась на крыльцо. На стук ей отворила дверь худощавая женщина средних лет.

Смерив Ванду с головы до ног настороженным взглядом, женщина (это была Анастасия Шмерега) неприветливо спросила:

— Что нужно?

Холодный тон не смутил Ванду: на оккупированной территории постоянная настороженность никому не казалась чем-то необычным. Отчетливо произнесла заученные слова пароля:

— У вас продается новое платье?

Не удивившись, совершенно безучастным тоном Анастасия назвала отзыв.

— Да. Вам оно подойдет.

Девушка вошла в дом. Убедившись, что на улице никого нет, Анастасия плотно затворила за ней дверь.

В комнате с плотными занавесками на окнах находились уже трое мужчин — братья Шмереги и Дмитрий Красноголовец. Ванде указали на стоящий на полу коричневый чемодан.

— Донесешь?

— Донесу, — беззаботно ответила Ванда, взялась за ручку и зарделась, поняв опрометчивость своих слов: чемодан оказался тяжеленным — весом около пятидесяти килограммов.

Шмереги и Красноголовец выжидающе молчали. Они прекрасно понимали, что чемодан с взрывчаткой слишком тяжелый груз даже для такой крепкой дивчины, как Ванда. Однако другого выхода не было. Эти трое готовы были выполнить любое задание, но перенести чемодан со смертоносным оружием через весь город должна была именно Ванда, а не кто-либо другой, Так полагалось по утвержденному плану. И они молчали.

Крепко зажав в мгновенно вспотевшей ладони кожаную ручку, девушка, не говоря ни слова, шагнула к двери. Все облегченно вздохнули: эта донесет.

Выйдя на улицу, Ванда невольно зажмурила глаза от слепящих лучей щедрого украинского солнца. Яркость лучей его ощущалась настолько осязаемо, что на секунду девушке показалось, что они насквозь пронизывают бурый чемодан, раскрывая редким прохожим тайну его содержимого.

Когда наваждение спало, Ванда решительно двинулась по направлению к дому Жукотинских. Путь на Длугу улицу был для нее действительно долгим. Тяжелый чемодан оттягивал плечо, пальцы немели. Когда они почти разжимались, девушка меняла руку. Усталость даже притупила чувство опасности. Девушка не знала, что боковыми улицами, сзади, справа, слева, идут незнакомые ей люди, готовые, в соответствии с приказом командования, защитить ее с оружием в руках.

— Могу я просить панну об услуге? — резкий мужской голос с немецким акцентом словно толкнул ее в грудь. Охнув, девушка опустила чемодан на землю. Широко расставив ноги в лакированных сапогах, перед ней стоял немецкий офицер с погонами обер-лейтенанта и Железным крестом первого класса на мундире.

Из-под козырька низко надвинутой фуражки на Ванду не мигая смотрели, как ей показалось, бесцветные, словно оловянные, глаза. Ванда почувствовала, как внезапно пересохло в горле, в груди словно застрял комок, и ни протолкнуть его, ни выдохнуть.

Офицер небрежно бросил к козырьку два пальца и вежливо спросил на том уродливо немецко-польско-украинском жаргоне, который употребляли оккупанты для «общения» с местными жителями:

— Как пройти на Длугу улицу?

С трудом взяв себя в руки, Ванда указала дорогу. Даже заставила себя кокетливо улыбнуться. Поблагодарив, офицер зашагал прочь той нагло-деревянной походкой, которой обладает только одно племя на земле — кадровых прусских офицеров.

Взглянув на мерно покачивающуюся, обтянутую узким серым френчем спину удаляющегося фашиста, девушка облегченно вздохнула и, смахнув со лба капельку пота, снова взялась за ручку чемодана.

Так Ванда Пилипчук в первый и последний раз в жизни встретилась с Николаем Ивановичем Кузнецовым. По плану операции «обер-лейтенант Пауль Зиберт» специально приехал в Здолбуново, чтобы выручить Ванду в случае, если другая охрана не сможет отвести от девушки беду.

Чемодан со взрывчаткой был благополучно доставлен в дом Жукотинских. Здесь он попал в умелые руки Николая Гнидюка и Жоржа, которым предстояло окончательно снарядить мину.

В разгар работы в комнату неожиданно вошли мачеха Жоржа и жена Марыся — сестра Ванды. Разразилась семейная сцена.

— В доме нечем рубашки постирать, — бушевала Марыся, — а у него целый чемодан мыла! Хоть бы один кусочек в дом дал! — И в адрес бедняги Жоржа посыпались горькие упреки.

Оказывается, женщины приняли желтоватые, лоснящиеся бруски тола, разложенные на полу, за… мыло, весьма дефицитный в условиях оккупации продукт. С большим трудом Николай и Жорж успокоили разошедшихся женщин, заверив их, что «мыло» чужое, что скоро у них будет свое и т. п.

Мария Жукотинская и Марыся вышли. Николай, держась за живот, беззвучно хохотал, Жорж сидел мрачный. Ему было явно не до смеха.

Успокоившись, Коля похлопал друга по колену:

— Ладно, не волнуйся. Не съедят тебя твои домочадцы. А мыла я вам привезу. Давай кончать дело.

Снаряженная мина была в конце концов вручена Генеку Ясневскому, а тот в 7 часов утра следующего дня передал ее на глазах у Ванды Михалю Ходаковскому. Несмотря на ранний час, Михаль был уже изрядно навеселе, хотя держался на ногах довольно твердо, и заверял Генека, что ничего не перепутает.

— Как бы не струхнул твой пьянчужка, — шепнула Ванда своему «жениху» Генеку, — давай проедем с ним пару остановок.

Так и сделали. На каждой станции Ванда и Генек подходили к вагону Михаля (третьему от паровоза) и проверяли, все ли в порядке. Михаль успокаивающе махал им рукой. Движения его были неуверенные: за два перегона он явно успел несколько раз приложиться к бутылке с самогоном, без которой он никогда не отправлялся в рейс.

С первым же встречным поездом Ванда и Генек направились в обратный путь.

Михаль Ходаковский, несмотря на все опасения, выполнил свое обещание. 12 августа 1943 года в два часа дня, когда эшелон проходил сквозь гулкий пролет железнодорожного моста через Горинь, он сбросил чемодан с миной ударного действия… Оглушительный взрыв расколол воздух… Мост перестал существовать. Хвостовые вагоны с грохотом полетели в реку вместе с гитлеровскими офицерами и солдатами, танками и орудиями, спешно отправляемыми на Восточный фронт.

Когда Ванда и Генек прибыли в Здолбуново, в городе царила паника. На станции метались охрипшие от ругани жандармы и гестаповцы, спешно отряжались аварийные команды, пронзительно выли сирены. А через некоторое время стали прибывать открытые платформы и машины с ранеными при взрыве гитлеровцами.

В течение двух недель фашисты, стянув к Горини с обеих сторон аварийные поезда, растаскивали обломки моста и вагонов, вытаскивали из воды трупы убитых. Поначалу гестапо решило, что диверсию учинили солдаты из охраны, разбежавшиеся от страха по окрестным лесам. Их стали разыскивать и расстреливать на месте. Но потом фашисты напали все же на правильный путь. Михаль Ходаковский, сильно обожженный при взрыве, попал в госпиталь. Какой-то сердобольный солдат — сосед по палате — предложил ему стаканчик-другой шнапса. Охмелев совершенно, Михаль расхвастался, что мост взорвал он, а мину ему дал «Генек с Костельной улицы». Пьяная болтовня не осталась незамеченной: на квартиру Ясневского ринулись гестаповцы. Но там они никого не застали: расставшись на станции с Вандой, дрожащий от страха Генек ринулся подальше, куда глаза глядят. Проклиная свою любовь, «лондонское правительство» и собственную дурость, «жених» забрел на городское кладбище, где забился в какой-то старый склеп. Здесь, полуживой от страха, он отсиживался до тех пор, пока его не разыскали наши разведчики.

Узнав от ничего не подозревавших соседей, что пан Генек встречался с девушкой Вандой Пилипчук, гестаповцы немедля устремились к ней.

Ванду спасла чистая случайность: просто она выглянула из окна на улицу как раз в ту секунду, когда из-за поворота показались черные мундиры гестаповцев. Не раздумывая, девушка выпрыгнула в другое окно, выходящее в соседский сад, и окольными путями добралась до Жукотинских. Тут она встретилась с Николаем Гнидюком.

Как выяснилось позднее, немцы не стали даже обыскивать дом Пилипчуков — так они были уверены, что «девчонка» не имеет никакого отношения к взрыву. (Между тем в печке они могли бы найти две противотанковые гранаты, что наверняка поколебало бы их уверенность.) Гестаповцы взяли лишь фотографию Ванды, чтобы разыскать по ней девушку, которая, по их расчетам, могла бы раскрыть местонахождение своего «жениха». На рассвете Авраамий Иванов встретился с Вандой около багажного отделения станции, усадил ее в пустой товарный вагон, проводил до станции Клевань, а оттуда на «маяк».

На «маяке» Ванда пробыла трое суток, а затем вместе с доставленным туда Генеком под охраной роты Маликова добралась в отряд. В пути не обошлось без приключений: около села Руды Красной произошла очередная стычка с бандой украинских националистов.

Рота потерь не понесла.

Авраамий Иванов, вернувшись в Здолбуново, передал Гнидюку записку от Ванды с просьбой предупредить об опасности близких. Той же ночью обе семьи — Пилипчуков и Жукотинских — оставили город и ушли в отряд. Утром в их дома и квартиры нагрянули гестаповцы, но никого не застали.

Так было выполнено ответственное задание Москвы.