Пишет мать родному сыну
Из колхозного села:
«Расскажи-ка, милый Ваня,
Как идут твои дела.
Расскажи мне, как воюешь,
Сколько немцев перебил
И какую там Катюшу
Ты на фронте полюбил.
Я тебе, сынок, желаю
Вместе с Катей бить врагов,
От души благословляю
Вашу дружбу и любовь.
Будет время, стихнет буря,
Прогремит последний бой —
Ты с победою вернёшься,
С милой девушкой домой…»
«Слушай, мать, родного сына!
Не тая, скажу тебе:
Сроду я такого друга
Не встречал ещё нигде.
Признаюсь, что «Катерина»
Мне мила и дорога,
От любви и дружбы нашей
Нет покоя для врага.
Мы сроднились с нею крепко,
Повенчались под огнём…
И клянусь тебе, родная,
Будет время, стихнет буря,
Прогремит последний бой —
Я вернусь, но вот «Катюшу»
Не смогу забрать с собой».
Никто не встречал нас лучше, чем бабка Василиса из деревни Петушки.
Как увидела она, что немцы пятки смазывают, поймала свою последнюю, от немцев убережённую курицу и зарезала её: давай, дескать, встречу родных своих бойцов. Положила она курицу в горшок варить. И ждёт наших
Только ошиблась бабка малость Думала, что немцы совсем удрали, до последнего. А их шесть гадов осталось, чтобы деревню жечь.
Решили сволочи ещё раз обшарить дома.
Вот один вшивый фриц вбегает к бабке Василисе. Носом повёл — и сразу курятину почуял.
Стал немец по избе шарить, на печь поглядывать. А наша бабка Василиса улучила минуту, когда немец отвернулся, да из горшка курицу и вытащила, а вместо неё сунула туда старый лапоть.
Пошарил немец по углам — ничего не нашёл. А курятина ему всё в нос бьёт. Он тогда и говорит:
— А ну выходи, матка… Сейчас твоя изба фу!..
Бабка Василиса крикнула: «Батюшки!» — и выбежала из избы. Выбежала, а сама кулаком грозит:
— Я тебе, проклятый, сейчас покажу, как наши избы жечь!
Только что фриц из печки горшок достал, а бабка под окном как завопит во всю мочь:
— Казаки едут!
Фриц испугался, хотел было утекать, да сказалась натура немецкая, жадная. Грязную лапу ткнул он в горшок, схватил лапоть и, второпях не разглядев, сунул за пазуху.
Бросился к двери. А дверь заперта.
А мы тут как тут, на лыжах поспели. Не дали гадам деревню сжечь. Пять поджигателей уничтожили. А шестого, как был в бабкиной избе запертый, так мы его там живьём в плен и взяли. Сначала непонятно нам было: почему у фрица лапоть за пазухой, да ещё пареный.
Тут нам бабка Василиса полное пояснение дала и нас угостила настоящей варёной курицей.
Геббельс клялся. «У Оки
Не пройдут большевики,
Красной Армии невмочь
Наши дзоты превозмочь».
Но гвардейские полки
Так тряхнули у Оки..
Что отбросили фашистов
Пустобрёху вопреки.
Геббельс вновь кричал: «Ура!
Мы отходим до Днепра».
Он в речах обосновал
На Днепре «восточный вал».
Но гвардейцы на Днепре
Дали жару немчуре,
Искромсав блудливых фрицев
На котлеты и пюре.
Геббельс клялся: «У Десны
Мы могучи, мы сильны.
Мы готовы ко всему,
Нас не выбить никому».
Но свинцовую пургу
Закатили мы врагу.
Немец драпал, скинув брюки,
На десновском берегу.
Геббельс Дитмара позвал,
Геббельс Дитмару сказал:
«Думай, Дитмар, где б опять
Оборону нам занять».
Мы ж опять, взведя курки,
Скажем гадам: «Пруссаки,
Занимайте оборону
Где-нибудь на дне реки!»
Боец Н-ской части Григорий Кореванов получил посылку. На ней было написано: «Действующая армия. Вручить лучшему бойцу».
В ящике красноармеец увидел записку: «Дорогой боец! Хотя я тебя и не знаю, но я с любовью посылаю тебе этот гостинец. Ешь на здоровье!»
Прочитав записку, подпись и обратный адрес, боец деловито послюнявил, карандаш, вынул открытку и написал:
«Дорогая Наталья! Хотя ты меня и не знаешь, зато я тебя хорошо знаю, и гостинец я твой съел с удовольствием. Как поживает наш сынок? Твой муж Григорий».
— Вы говорите по-немецки?
— Нет, я говорю только правду.
Работорговец и убийца,
Палач, грабитель и злодей.
Ещё фашистский кровопийца
Сгоняет в лагери людей…
Ещё топор, судеб властитель,
Взнесен над чьей-то головой,
Но каждый европейский житель
Как искра в склад пороховой!
Не превратить его в холопа.
Бурлит, кипит, горит Европа, —
В священном пламени войны
Дни псов немецких сочтены!
Немецкая рота попала в окружение: ни туда, ни сюда!.. А связи со своими частями никакой. Была одна рация — и ту снарядом разбило. Беснуется обер-лейтенант Отто Шульц: туго русские «мешок» завязали…
Вдруг обер-лейтенант увидел овчарку. «Да это ж 2 овчарка командира нашего полка!» — подумал Шульц. Овчарка без хозяина мечется во все стороны. Думал, думал Шульц и придумал выход из положения: он приказал поймать овчарку. Поймали, привели её к обер-лейтенанту. Написал Шульц записку: «Командиру четвёртого мотоциклетного полка. Выручайте? Зажат со всех сторон? Боеприпасы на исходе! Слабое место у русских — пункт Б. Оберлейтенант Отто Шульц».
Написал, поставил число, прикрепил записку к ошейнику овчарки, приказал выпроводить её. Спустя немного времени у самого блиндажа разорвался снаряд. Из него белые листочки посыпались. Принесло оберу один листок. Прочёл его Шульц и позеленел весь. На листке было написано: «Спасибо за сообщение. Сейчас приду. А насчёт пункта Б. соврал ты, сын собачий! Смотри, впредь чужих собак не трогай? Она хоть и немецкая овчарка, но вам служить не хочет. Старший лейтенант Гущин».
Через час обер-лейтенант Отто Шульц стоял, побелевший, перед старшим лейтенантом Леонидом Гущиным, у ног которого, высунув длинный малиновый языки часто дыша, сидела овчарка.
Мотора шум,
Зенитки звон!..
Как много дум
Наводит он.
Бомбил не раз
Немецкий асс,
Бомбил сейчас
В последний раз…
Летящий асс
Увидел нас
И сразу — р-раз! —
По нас фугас.
А в этот час
Один из нас
Снарядом — р-раз! —
И — с неба асс…
Весенний шум.
Вечерний звон,
Как много дум
Наводит он..
__ Что ни говорите, а на войне всякая специальность нужна, любого профиля человек себе место найдёт, свою профессию с пользой применит.
Вот, к примеру, сказать, есть у нас в роте сержант Шуничев. Прелюбопытпейший случай был с ним.
Как-то вызывает нас, то есть меня и Щуничева, капитан и говорит: так, мол, и так, надо взять «языка».
Снарядились мы и двинулись.
Ночь выдалась тихая, без ветра, мороз слабый.
В белорусское село, где расположился немецкий штаб, пришли мы вовремя.
Двух часовых сняли без шума. И стали думать: как бы хоть одного фрица из хаты вызвать?
Щуничев придвинулся ко мне и шепчет:' «Становись за крыльцом, я вызову».
«Ну, — думаю, — что-нибудь уж наш Сергей сообразил».
Спрятался я за крылечком, жду.
Проходит минут десяток. И вдруг, как назло, на крыше хаты что-то завозилось и раздался кошачий вой. Дело, надо вам сказать, происходило в марте. Ну и вот, сошлись два весенних кота и давай фордыбачить. Возятся, орут, шипят друг на друга. Один, видно, побольше, у него и голос такой суровый, с хрипотой, а другой — помоложе, потому и голос, не скажу приятнее, но понежнее.
«Эх, — думаю, — пропало всё наше предприятие! Погубят чортовы коты нашу затею. Пугнуть бы их, да нельзя: поднимется шум, фрицы сбегутся».
Только подумал, а коты ещё громче заорали.
Слышу, дверь отворяется. Вышел один из фрицев на крылечко, голову задрал и на котов орёт. Те было перестали, а потом топ-топ-топ по крыше, перебежали за угол и ну вопить пуще прежнего.
— У, доннер веттер! Ферфлюхте каце! — заругался фриц на крыльце, а ему из дома что-то закричали.
Гляжу: спускается фриц со ступенек и идет за угол. Двинулся я за фрицем, и через пять минут, упакованный и с запечатанным ртом, он быстро перемещался к нашим позициям.
Откуда-то и Щуничев появился.
Доставили мы нашу добычу и узнали, что фриц этот из штабных. Когда пришли в землянку, я Щуничеву и говорю:
— Повезло нам с котами, Серёжа. Кабы не разорались они, не так легко было бы фрица из дома вытащить.
Смеётся Сергей.
— Чего ты? — спрашиваю.
— Да это я орал.
— Как так ты?! Там их двое, котов, было.
— А я на разные голоса.
— Где же ты такому выучился?
— А я, — говорит, — до войны в цирке имитатором работал. Животным разным подражал.
Да, скажу я вам, на войне любая специальность пригодится.
Фон Сук и все его сыны:
Курт,
Ганс,
Карлушка,
Фриц
И Вилли,—
Объевшись как-то белены,
В Россию двинуться решили.
Бандиту Курту возле Мги
Прикладом вправили мозги.
Ганс был излечен на Двине
В «водолечебнице» — на дне.
Карлушка — под Опочкою
Свинцовою примочкою.
Под Нарвою нарвался Фриц
На наш «четырёхгранный шприц».
Вовнутрь железа дали Вилли,
И он под Тарту лёг в могиле.
А сам фон Сук, пруссак проклятый,
Прошёл леченье надому:
Припарку сделали гранатой
В Восточной Пруссии ему!
На воровские, подлые дела лиса всегда была смела. А встреться курица ей, утка иль гусыня — и вовсе чувствует себя, как героиня. На деле же она злодеи, бандит и вор.
Залезла раз лиса на птичий двор. Конечно, ночью: это же вернее! И уж наметила курёнка пожирнее. По тут, услышав шум, с ружьём колхозник прибежал Наум и хоть до смерти стерву не угробил, но угостил её зарядом крепким дроби.
Лисица, взвизгнув, бросилась в кусты — и лататы! Бежит… В крови спина, и нос, и хвост, и холка… Вдруг видит на дороге волка.
— Ишь, как ты драпаешь! — волк уязвил куму.
— Совсем не драпаю, — лиса в ответ ему, — а просто-напросто проветриться желаю и лёгкую прогулку совершаю!..
Мораль у басенки ясна!
Вот так же и фашистская шпана с разбитым носом в страхе утекает. Но, хоть и ног не чует под собой, «мы не бежим, — развязно заявляет, — а только… фронт выравниваем свой!»
Но мы с одним лишь можем согласиться: нахально врут и Геббельс и лисица.
Чего на фронте ни бывает!
Всё тихо будто бы. Но вот
Солдат порою попадает
В такой занятный переплёт,
Что и не снилось, не гадалось,
Не представлялось, не мечталось…
Ну, разве знал Иван Гвоздев,
Что будет есть уху сегодня?
Он был готов к чему угодно,
Но к рыбной ловле — не готов.
Он был в разведке. Всё — как надо.
Лежал в снегу, промок, продрог.
Под посвист пули, вой снаряда,
Шёл целиною, без дорог,
Где камышами, где кустами,
Где болотистыми местами.
Где прямиком, а где в обход,
Где по мосткам, где просто вброд.
Шагает с верным автоматом,
Идёт — ремень через плечо.
Вдруг слышит, ухнула граната,
За ней — ещё, потом — ещё.
«Что за чертовина такая?
И непохоже, чтобы бой…
Давай пойду да разузнаю», —
Так рассуждал он сам с собой.
Идёт кустами славный малый.
Здесь до своих рукой подать.
Тиха погодка. Снег подталый,
Весною пахнет. Благодать!
И веткам шум зелёный снится,
И где-то тенькает синица,
И вьёт, война ли не война,
Гнездо весеннее она…
Дошёл Гвоздёв до самой речки,
Ещё на речке крепок лёд.
Он выбрал в зарослях местечко,
Оттуда выглянул. И вот
Пред ним четыре дюжих фрица,
Корзина мокрая, а в ней
На солнце чешуёй искрится
Десяток добрых карасей.
Гвоздёв, прикинувши, смекнувши,
Гранату русскую берёт:
— Так, значит, фрицы, рыбу глушим.
Уху почуяв наперёд?
Должно, охота с голодухи
Почуять рыбку в тощем брюхе?
Врешь! Не для фрица на Руси
По речкам ходят караси.
Хлебни-ка сам водицы русской,
Валяй-ка — рыбке на закуску!
И как метнёт и как пальнёт!
И в самый раз, никак не мимо,
Четыре ворога — под лёд.
А вот корзина невредима.
И в полк явился наш герой,
Измокший весь, отнюдь не франтом.
Зато с закуской мировой,
Зато с богатым провиантом!
Уха на славу удалась!
Второе — жареный карась,
Шипел, как блин на сковородке,
С хрустящей корочкой такой.
И свежий хлеб и стопка водки.
Для обстановки боевой
Вполне был подходящий вечер.
Ну, тут и песня и рассказ
Про бой, про сабельные сечи.
Про неожиданные встречи.
Теперь у каждого из нас,
Кто испытал стальную вьюгу
И кто изведал, что почём,
Порассказать подчас друг другу
Уж как-никак, а есть о чем.
Все бойцы как будто по-одинаковому убивают немецких оккупантов. С одинаковой яростью. А выслушаешь их — и убедишься, что существует разница: каждый бьёт врага по-своему, согласно старой своей, довоенной профессии. Например.
Бывший кузнец, гнувший до войны подковы, теперь грохнет в траншейном бою прикладом по голове фрица и проговорит: «Есть! Ещё одного загнул!»
Бывший парикмахер обязательно жене своей напишет: «Дорогая моя! Вчера мы опять в разводке здорово намылили шею фашистам и так их обрили, что обошлось даже без горячего компресса».
Бывший фотограф, незаметно подползая к вражескому часовому, непременно шепнёт товарищам: «Спокойно, снимаю'»
Бывший портной, сбивая очередью из ручного пулемёта «мессершмитт», конечно, воскликнет: «Плотная строчка! Разъехался по всем швам!»
Бывший рыбак, прострелив голову немецкому солдату, усмехнётся: «Клюнул, гад!»
Бывший работник московского метро, выследив и сняв меткой пулей немецкую «кукушку», скажет ио старой привычке: «Готов!»
Бывший учитель, командир орудия, скомандует: «Шрапнелью ещё разок! Повторение — мать учения».
Бывший доктор, а ныне военврач, встретив возвращающихся с добычей разведчиков, не удержится, чтоб не поздравить их: «Операция прошла удачно. «Язык» у вас сегодня превосходный».
Бывший бухгалтер, бросив гранату в немецкую землянку, с удовлетворением отметит: «Разнёс по всем статьям! Баланс подведён полностью!»
И так далее… В общем бьют, как говорится, с полным знанием своего дела!