— Иди, иди, не упирайся! Я тебя проучу, мерзавца! — и Ганс из 1-го взвода втолкнул Ганса из 2-го взвода в комнату.
— Наконец-то, герр обер-лейтенант, в нашей роте вор пойман, — доложил Ганс из 1-го взвода. — Он стащил у меня перочинный ножик.
— Дайте сюда ножик, — приказал обер-лейтенант.
Ганс из 2-го взвода повиновался.
Обер-лейтенант фон Капес взял ножик и начал читать нравоучение:
— Нехорошо, Ганс. Очень нехорошо. У кого вы воруете? Я понимаю, у русского спереть что-нибудь, а то у своего. Ведь он этот ножик купил! Не так ли, Ганс?
— Так точно, герр обер-лейтенант.
— …и уплатил, видимо, дорого. Сколько вы уплатили, Ганс?
— Не помню, герр обер-лейтенант.
— Тогда, может быть, помнит тот, у кого вы купили?
— О, да, он, вероятно, помнит… Я его купил у Ганса из третьего взвода.
— Позовите Ганса из третьего взвода.
Пришёл Ганс.
— Ну, вот видите, — продолжал фон Капсс, — Ганс поступил честно. Он уплатил товарищу деньги. Сколько он вам уплатил, Ганс, за этот ножик?
Ганс заморгал глазами:
— Уплатил?! Я ему сейчас дам оплеуху. Второй лень, герр обер-лейтенант, ищу свой ножик. Был в правом кармане брюк — и вдруг нет его. Украли…
— М-да, а где вы взяли этот ножик?
— Я помогал ротному писарю Гансу нести чемодан, он мне подарил.
— Вот видите, Ганс, он помог принести чемодан.
В это время зашёл писарь.
— Писарь, — продолжал обер-лейтенант, — поступил как товарищ и дал ему ножик.
— Ножик, какой ножик? — удивился писарь. — Ах, это же мой ножик! И монограмма с русской надписью. Десять дней ищу его. Из чемодана украли.
— Писарь Ганс! Как попал к вам этот ножик? — вопросил фон Капес.
— Мне его подарил Ганс из обоза.
Позвали Ганса из обоза:
— Кому вы подарили этот ножик?
— В жизни своей никому ничего никогда не дарил и не имею такой глупой привычки, — ответил Ганс.
— Он тогда был пьян, герр обер-лейтенант, и поэтому не помнит, — сказал писарь,
— Я был пьян? Зло берёт, герр обер-лейтенант, — ответит писарь Ганс. — Сами видите, он врет. Ведь после того, как кто-то украл спиртной паёк нашей роты, мы забыли запах водки. Украл, негодяи! Я понимаю теперь, куда девался мой лисий воротник, который я приобрёл в России…
— А этот ножик ты где приобрёл? Не подарили ли тебе? — ехидно спросил обер-лейтенант,
— Так точно… Ганс…
— Хватит, «Ганс, Ганс!» Вон отсюда! Нож остаётся у меня! — заревел обер-лейтенант Ганс фон Капес и сунул ножик в карман.
Гитлер связался по прямому проводу со штабом центральной армейской группы:
— Почему сдали Львов?
— «Тигры» не удержали!!!
— А почему сданы Белосток, Перемышль, Брест?! А?!
— На это у нас дюжина причин, наш фюрер!
— Это какая же дюжина?
— Во-первых, нас разбили, а остальные одиннадцать причин нам выяснить не удалось!
Врач (новоприбывшему раненому): — Скажи, Фриц: что слышно на фронте о нашей победе?
Фриц: — От грохота русской артиллерии и разрывов снарядов, господин доктор, ничего не слышно!
Перед лужицей прозрачной
На дожде
Размышляет немец мрачный
О воде.
О ручьях, прудах и вскоре
О делах на Чёрном море.
Битый вор битья боится,
А ворьё повсюду бьют…
И от страшных: дум у фрица
Дыбом волосы встают.
Видит фриц осколки, банки,
Черепки…
Вспоминает свои танки
И полки…
Кто в ловушке, кто в «котле»,
Кто лежит в сырой земле.
Сколько было, сколько сгнило!
Страшно думать пруссаку…
И уныло фриц-громила
Трёт вспотевшую башку.
Смотрит немец то и дело
На поля,
Видит немец, что созрела
Конопля.
Свить уже верёвку можно!
Немец охает тревожно.
Холодеет фриц проклятый,
Кинув взгляд на коноплю.
И рукою волосатой
Шею щупает свою.
Всюду «клещи», «кольца», «клинья»
Да «мешки».
Неспроста полны унынья
Пруссаки.
В «эластичной» обороне,
В бронированном вагоне
У бандитов-немцев ныне
Думы только о конце:
О свинце да об осине —
Знаменитом деревце!
Обер-лейтенант: — Герр полковник, что это значит? Я просил надёжное пополнение, а получил… роту хромых и слепых.
Полковник: — Так это же и есть самые надёжные: они назад не побегут.
Солдат (догоняя машину): — Господин полковник! Большевистский офицер уничтожил наши пулемёты из нашей же пушки.
Полковник (обращаясь к адъютанту): — Срочно сообщите о победе нашего оружия.
К командиру эсэсовского полка врывается обер-лейтенант:
— Ох, господин полковник! Ну русским же от нас и досталось сегодня!..
— Здорово досталось?
— Здорово! Десять наших танков, три самоходных орудия, сто пятьдесят пулемётов и семьсот пленных… Живей бегите, а то как бы и вы им не достались, господин полковник!..
Уговаривать полковника не пришлось.
— Клейст, Гудериан, Репхенау, Лист! Ведь это всё сливки германского командования.
— Да. Битые сливки!
Офицер: — Сколько осталось от моей роты?
Солдат: — Вы, господин офицер.
Офицер: — А вы?
Солдат: — Я от другой роты остался.
Солдат обращается к офицеру:
— Скажите, господин обер-лейтенант: долго ли мы ещё будем удерживать этот пункт?
— По приказанию фюрера — до последнего солдата!
— А… Тогда, значит, ждать недолго!
— Разрешите доложить, господин обер-лейтенант: разведка проведена успешно. Моему танку удалось обнаружить противотанковое ружьё русских.
— Очень хорошо! Но почему вы пришли пешком?
— Потому что это противотанковое ружьё обнаружило мой танк.
— О чём ты теперь думаешь, Гейнц?
— О том же, о чём и ты, Вилли.
— Ох, какие у тебя мрачные мысли!
Фюрер: — Скажи, мудрец: как объяснить то, что русские разбили немцев на Чудском озере?
Мудрец: — Случай, господин фюрер.
Фюрер: — Ну, а то, что русские били немцев в 1918 году?
Мудрец: — Несчастный случай, мой фюрер.
Фюрер: — Но почему и сейчас русские бьют нас?
Мудрец: — Привычка, господин фюрер.
Солдат: — Господин офицер, разрешите узнать: когда кончится война?
Офицер: — А вот я тебе сейчас покажу! (Даст ему пощёчину.)
Солдат: — Осмелюсь доложить, господин офицер, вы меня не поняли. Я спросил не о том, как кончится война, а о том, когда она кончится.
— Посмотри, Ганс, как эта старая польская крестьянка усердно молится богу. За кого ты молишься?
— За немецких солдат.
— Похвально! А какую же ты молитву читаешь?
— За упокой.
— Ну, каковы наши успехи, герр генерал?
— Великолепны! По моим данным, мы победно отступаем, а русские беспорядочно бегут за нами.
Поддержать арийский дух
Нерадивых фрицев
Раз пытался фон дер Тух
Разной небылицей.
Перед вшивой немчурой
Надрывал он глотку:
«В нашей роте есть герой —
Бравый Эрих Шмотке.
Никогда не отступал,
Никогда не плакал,
Неустанно «хайчь» орал
Он перед атакой.
Если русский напирал,
Если голодуха,—
Никогда он не терял
Боевого духа.
Рыцарь Шмочке! Где ты есть?
Выходи из строя!
Приколю железный крест
Я на грудь героя!»
Хайль! Застыла немчура,
Внимая с удивлением:
«Сдался Шмотке в плен вчера
Вместе с отделением».
(Из монолога немецкого полковника)
— Стар я стал. Зрение слабеет. Шёл я в атаку с целым полком. Возвращаюсь — и не вижу ни одного солдата.
— Ты что болтаешься тут, Фриц?
— Отстал от части, господин обер-лейтенант.
— А где твоя часть?
— На кладбище.
Расстреливали Ганса, который оставил свою позицию и побежал. Обер-лейтенант Капут спросил его:
— Что ты, Ганс, желаешь перед смертью? Говори!
— Хочу, чтобы меня похоронили рядом с моим фюрером.
— Болван! Ведь он живой ещё!
— Ничего, я обожду.
— У нас, Ганс, на всю роту три пары рукавиц получено.
— Ну, и как: хватило?
— Вполне. Одна пара даже лишней оказалась.
«Куда мне лететь? — раздумывал немецкий лётчик, стоя около своего самолёта. — На восток или на запад?»
В это время на немецкий аэродром налетели советские самолёты и сбросили бомбы. Голова немецкого летчика вместе с фюзеляжем полетела на восток, а ноги и крылья самолёта — на запад.
— Пауль Цуккер! Вы распускаете ложные слухи о том, что наш полк несёт большие потери…
— Это мне говорили ребята из второго батальона, господин обер-лейтенант.
— Вы второй раз врёте! Как вы могли это услышать от солдат второго батальона, если вчера он полностью уничтожен русскими?
Потеряв связь со своими частями, немецкий генерал выехал срочно в один из полков. По дороге он видит удирающих во главе со своим офицером солдат.
— Обер-лейтенант, что это такое?! — грозно кричит генерал. — Вас бьют, а вы ничего не предпринимаете?!
— Как не предпринимаем? Мы же бежим!
— Фюрер не простит генералу Паулюсу его сдачу в плен.
— Ты считаешь, что для генерал-фельдмаршала очень важно, какого мнения о нем ефрейюр?!
— Господин фельдфебель, я опросил всю роту, но никто из солдат не видел русских разведчиков.
— Значит, их тут нет?
— К сожалению, есть!
— Что же: они невидимы?
— Видимы. Но тот, который их видел, рассказать не может.
— У него язык отнялся?
— Нет, но он сам «языком» стал.
— Скажите, генерал фон Шиккер: почему так мрачен фюрер последнее время?
— Именно потому, что это — его последнее время.
— Перед атакой раздайте солдатам водку, фельдфебель.
— Разрешите, господин обер-лейтенант, выдавать водку не перед атакой, а после боя.
— Почему?
— Много экономии будет. В прошлый раз я получил девяносто порций, а после боя пришлось раздать только девять.
Немецкий генерал. — Каковы дела на нашем участке?
Немецкий офицер: — Стараемся не покладая рук, господин генерал: сегодня ещё двести пятьдесят могил для наших убитых вырыли…
— Вчера Ганс и Фриц на этой сосне оборудовали наблюдательный пункт.
— С какой целью?
— Чтобы советских снайперов обнаружить.
— Ну, и обнаружили их?
— Обнаружили: Фриц похоронен под этой сосной, а Ганс — около тропинки.
— Нет, я о снайперах… Их-то обнаружили?
— Не знаю. Ни Фриц, ни Ганс не могли сказать об этом ни слова.
— Знаешь, Ганс, моя жена очень похожа на «европейский вал».
— ?
— Три гола она пишет, что верна мне и совершенно неприступна для других мужчин, а сегодня я узнал, что она только что родила.
— Чистый ариец не должен дрожать.
— И я не дрожу. Эго земля дрожит, а я с нею вместе — за компанию.
— Обязательно передайте мой привет капитану Карлу Кирку.
— Осмелюсь доложить, господин полковник, Кирк — уже не капитан.
— А кто он теперь? Уж не генерал ли?
— Нет. Покойник.
— Никак не могу постигнуть тонкостей русского языка. Одним словом у них обозначается несколько предметов. Когда красноармейцы захватили в плен ефрейтора Мюллера. — это называется захват. Когда нас окружили под Петровкой, — это был обхват, а потом, когда одна колхозница стукнула меня по голове палкой, — это был ухват.