Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою

ПОЗОРВЛЕ-ПАРАДИЗ

Вечером 26 мая нам разъяснили обстановку. Перед нами оборонялись Королевский Норфолкский и Королевский Шотландский полки британского экспедиционного корпуса. Наша 2-я и 3-я роты уже готовились форсировать канал. Наше отделение связи было придано 1-й роте, то есть моему прежнему командиру роты. Связь с батальонным командным пунктом была установлена посредством легкого телефонного кабеля.

Было еще светло, когда 2-я и 3-я роты под проливным дождем и снова усилившимся артиллерийским огнем справа от нас перешли канал по восстановленным нашими саперами мостам и сразу же захватили территорию.

Пока саперы улучшали переправу, мы под покровом темноты перешли в только что отбитый населенный пункт и заняли там наскоро подготовленные позиции.

Ранним утром 27 мая наше отделение связи получило приказ немедленно прибыть на командный пункт 3-й роты, так как там выбыло из строя все отделение связи. Командный пункт командира роты гауптштурмфюрера Кнохляйна расположился на старых позициях времен Первой мировой войны на участке леса. Мы сразу же восстановили связь с КП батальона, соединив разорванный во многих местах артиллерийским огнем англичан кабель.

Устало поднимавшееся из утреннего тумана солнце дало возможность продолжить наступление. Дорожный указатель показывал на Ле-Корне Мало. Минометы и тяжелые пулеметы заняли огневую позицию на опушке леса и вели огонь по выявленным целям противника в деревне в сотне метров от нас, в то время как стрелки продвигались по обе стороны дороги. Я наткнулся на молодого англичанина, от вида приближающейся смерти на лице которого кровь стыла в жилах. Он стоял, прислонившись спиной к земляному валу, с неописуемо безысходным выражением в глазах, в то время как яркая кровь толчками вырывалась из раны на его шее. Его руки тщетно пытались зажать артерию, чтобы сохранить жизнь в его теле. Даже при посторонней помощи спасти бы его не удалось.

Дальше! Внезапно пулеметные очереди ударили по отделению, продвигавшемуся по скрытой тропе, и превратили его в груду разбросанных человеческих тел. Один из них поднялся и, шатаясь, заткнув пальцем дыру в своем животе, пошел мимо меня в тыл.

Снайперы стреляли с крыш домов деревни, которую мы атаковали, прижимая нас к земле, и причиняли нам большие потери. Когда мы пытались оказать помощь раненым, то замечали, что у некоторых выходные отверстия от ран величиной с кулак, и спасти их невозможно. Они истекали кровью на наших глазах. Мы предположили, что англичане используют запрещенные международными конвенциями пули «дум-дум».

Огонь снайперов продолжал прижимать нас к земле. Каждый пытался обеспечить себе укрытие или прятал голову в траве. Тяжелые пулеметы замолчали. Их первые номера лежали с ужасными ранами у своего оружия. Лишь расчеты двух минометов в воронках времен Первой мировой войны остались невредимы и усилили свой огонь по всему, что могло служить укрытием для снайперов. Это обеспечило нам прикрытие настолько, что мы смогли убрать своих раненых. Когда минометы израсходовали боеприпасы, над полем боя снова возобладали англичане.

Раненые рассказали, что во время атаки их отделение ворвалось на вражескую позицию. После короткого ближнего боя англичане сдались и попросили оказать помощь двум раненым, лежавшим под одеялами. Когда отделение продолжило атаку, то эти якобы раненые вслед пощадившим их солдатам начали бросать ручные гранаты.

Раны, причиняемые специальными боеприпасами, и рассказ раненых подействовали на нас отрезвляюще и заставили взглянуть на противника в новом свете. После того как в том же лесу произошел случай такого же вероломства, это заставило нас предположить, что этот коварный способ ведения борьбы противник взял себе на вооружение.

Только через несколько часов, после того как по оборонявшимся в Ле-Корне Мало был открыт огонь сразу с нескольких сторон, нашей роте удалось продолжить наступление и ворваться в деревню. Оставшиеся в живых британцы отступили в направлении Ле-Парадиз. Моментально огонь противника прекратился. На переднюю линию были доставлены боеприпасы. Раненые ждали эвакуации, поредевшие отделения собирались вместе. Некоторые подкреплялись из сухарных сумок, нисколько не беспокоясь о том, какие это может иметь последствия при ранении в живот.

Дорога, вдоль которой на лужайке мы выложили своих убитых и по которой мы снова пошли в бой, вела нас к более крупному населенному пункту. Мы наступали в общем направлении на северо-восток.

Вскоре по нам ударили пулеметные очереди невидимого противника. Наполненные водой канавы, живые изгороди, стога соломы, отдельные дворы, высокая трава и густая молодая пшеница позволяли вражеским стрелкам великолепно использовать местность. Повсюду можно было встретить скрывающихся снайперов и пулеметные гнезда. Поддерживающие минометы не могли полностью оказать своего действия. Поле перед Ле-Парадизом было широким и ровным. Англичане оборонялись необычно храбро и ожесточенно. Потери убитыми и ранеными множились. Снова совершенно невидимый враг, вызывавший удивление своими способностями, прижал нас к земле. Мы должны были его достать во что бы то ни стало. Ползая по-пластунски и на четвереньках, мы приближались к нему. А он искусно и незаметно отходил. Однако до цели атаки мы должны были пройти тысячи метров, а после луга, дававшего нам укрытие, началось широкое и ровное вспаханное поле. Преодолевать его без поддержки было бы чистым самоубийством. Я вспомнил учения на полигоне. Как здорово нас тогда поддерживала артиллерия! «Показуха», — думал я теперь. Где все это время были наши орудия, сделанные на заводах «Шкода», я вообще не представлял.

Командный пункт нашего командира батальона штурмбаннфюрера Фортенбахера, ветерана Первой мировой войны, был вынесен на самую передовую. Я должен был смотать провод до старого командного пункта и провести линию связи к новому. Ругаясь, на четвереньках, я проделал весь этот путь, сматывая при этом 500-метровый кабель на малую катушку. Как же я ненавидел этот «род войск»! Как я только выбрался из зоны досягаемости огня томми, сразу приступил к поискам нового командного пункта. Там я должен был подсоединить новую линию и вернуться назад в 3-ю роту Кнёхляйна. Там к этому времени противник отошел к Ле-Парадизу. Мы наседали. Артиллерия и тяжелые пулеметы снова могли вести огонь по установленным целям. Несмотря на это, сопротивление противника продолжало оставаться настолько действенным, что мы на подходах к этой деревне несли большие потери.

Снова нас прижали к земле. Каждая попытка ворваться одним рывком в Ле-Парадиз заканчивалась тяжелыми потерями. С командного пункта 1-го батальона поле перед 3-й ротой, как я смог сам убедиться, было хорошо видно. Можно было предположить, что дальше так продолжаться не может. Где танки и артиллерия нашей дивизии? Когда зазвенел телефон, я передал сообщение командиру роты: за нами заняла огневые позиции гаубица, которая должна будет сломить сопротивление защитников деревни. Вскоре первый снаряд пролетел над нашими головами и ударил в ближайшую ферму. Потом снаряд за снарядом стал бить по предполагаемым позициям. Ну, вот и достаточно для того, чтобы можно было увидеть белые флаги. Развалины, огонь, густой дым показывают места попаданий снарядов. Осталось преодолеть последние сто метров!

И тут снова наступающих начали сметать пулеметные очереди из массивного многоэтажного здания. Им вторил частый винтовочный огонь, и под ним товарищи стали валиться снова на землю-матушку. Мы пытались использовать каждый бугорок, каждое малейшее углубление в пашне. Окапываться никто не решался, чтобы не привлекать к себе внимания снайперов. А наша гаубица молчала. Проклятие, они же должны видеть, в какое положение мы попали. Или расчет орудия тоже перебили? Но вот снаряды опять начали бить в главное здание в деревне, из которого обороняющиеся вели ожесточенный огонь.

Со своего места я видел, как во время артиллерийского обстрела с другой стороны в деревню въехали мотоциклисты и завязали перестрелку.

Гауптштурмфюрер Кнёхляйн дал сигнал к атаке. Под прикрытием эффективного артиллерийского огня мы теперь без особых потерь приблизились к деревне, в которой мотоциклисты уже вели активные действия.

Через некоторое время показались белые флаги. С недоверием и с принятием всех мер предосторожности мы наблюдали за выходом и сдачей в плен британцев. Большинство из них были ранены. Ожесточенный бой за Ле-Бассе-Канал и Ле-Парадиз закончился. Я встретил одного товарища, которого знал еще с рекрутских времен. Вот что он мне рассказал: британские солдаты, засевшие в одном из хлевов, сдались, вывесив белый флаг. Огонь был прекращен. Когда немцы вышли из-за укрытий и приблизились, с другой стороны хлева они были скошены из пулемета. После этого по заскакивавшим назад в хлев британцам открыл огонь немецкий пулемет, десять британцев были убиты.

Части англичан удалось прорваться в северном направлении. Выжившие защитники Ле-Парадиза выходили из своих укрытий в хлевах, на чердаках и подвалах.

Когда мы подумали, что деревня уже очищена от противника, внезапно с ее окраины раздались выстрелы. За хорошо замаскированным пулеметом англичан, на который мы сначала не обратили внимания, как на покинутый расчетом, снова заняли место стрелки и открыли огонь. Три моих товарища из пулеметной роты стали последними жертвами того боя.

Когда собирались подразделения, наших убитых хоронили в наскоро отрытых могилах. Они упокоились там, где погибли. Так, трое легли в одну могилу недалеко от английского пулемета, скосившего их, шесть — вместе посреди всходов пшеницы у одиноко стоявшей пушки на берегу канала, остальные — у домов деревни. Чтобы сделать кресты, доски отрывали от забора. На них наскоро от руки писали имена тех, кто покоится в этой земле. Ни тебе песни «О хорошем товарище», ни ружейного салюта, ни слова о геройской смерти. Нам оставалось только думать: «Сегодня — вы, а завтра — мы».

(Бой за Ле-Бассе-Канал стоил нашей молодой дивизии 157 убитых и более 500 раненых).

Подошли машины, доставили боеприпасы и продовольствие, раненых отправили на главный перевязочный пункт, поредевшие подразделения были пополнены людьми и вооружением. Я как раз снимал кабель со вспаханного поля, оставшегося позади, когда увидел у фермы небольшую группу английских военнопленных. Здоровые стояли, раненые сидели и лежали на земле. Некоторые отчаянными жестами протягивали мне свои семейные фотографии. Они что, думают, что мы их отпустим? Когда я посмотрел повнимательнее, то заметил два тяжелых пулемета, установленных перед ними. Пока я удивлялся, что пару великолепных пулеметов поставили для охраны пленных, вместо того чтобы эту компанию просто запереть в подвал и приставить к ним одного часового, меня вдруг осенила ужасная мысль. Я обратился к ближайшему пулеметному расчету и спросил, что здесь происходит. На это получил спокойный ответ:

— Их расстреляют.

Я не поверил своим ушам и подумал, что за этими словами кроется плохая шутка. Поэтому переспросил:

— Кто приказал?

— Гауптштурмфюрер Кнёхляйн.

Теперь я понял, что все это очень серьезно. Я поспешно отправился искать свое отделение, чтобы не быть свидетелем расстрела пленных, ожидавших смерти с семейными фотографиями в руках. Только применение ужасных, совершенно нам незнакомых боеприпасов, которые применяли томми, и их поведение перед нашими парнями, которые хотели их простить, а теперь предстоящее убийство всех пленных во исполнение наспех вынесенного приговора! Все ли они были виноваты? Я не знаю ни одного пленного, которого бы помиловали. Были ли это пули «дум-дум», или другие, неизвестные нам боеприпасы, не включенные в конвенцию? Могло ли неожиданное открытие огня английским пулеметом в момент общей сдачи в плен быть вызванным отсутствием управления и нервозностью? Десять убитых британцев и немногим больше у нас в результате недостаточной договоренности? Пытался ли я построить «золотые мосты»?

Через день, когда мы с боями пробивались на запад, майор Ридерер из штаба 89-й армии обнаружил лежащих кучей расстрелянных невооруженных английских солдат. Его рапорт был немедленно направлен в штаб 16-го армейского корпуса. Не знаю, как часто со стороны противника жесточайшее преступление представлялось под само собой разумеющейся оценкой «случай в ходе боевых действий».

28 мая 1940 года. Медленно отступавшие британцы засели в Эстере и ожесточенно оборонялись. Под градом английских пулеметных очередей расчеты выкатили вперед свои легкие противотанковые пушки и почти без прикрытия начали борьбу со стрелками на церковной колокольне и крышах домов. Дома загорелись, автомобили взрывались от попаданий из наших орудий. Фонарные столбы с проводами падали на проезжую часть и блокировали ее.

Густой дым затянул город, когда поступил приказ, не обращая внимания на сопротивление, под прикрытием одной противотанковой пушки, на машинах въехать в центр города. Гауптштурмфюрер Кнёхляйн махнул своему водителю вездехода, чтобы тот подъехал, вспрыгнул на левую заднюю подножку, указав мне на подножку рядом с водителем. Как у радиотелефониста, в тот момент у меня не было дела, но меня можно было использовать в качестве посыльного. Мы влетели в горящий городок, подскакивая на поваленных мачтах освещения, трупах солдат и лошадей. Пули били в стены и мостовую и со свистом отскакивали от них. Я, судорожно вцепившийся в скачущий автомобиль, представлял собой просто беззащитную мишень. В последний момент наш водитель заметил на улице приготовившуюся к огню английскую противотанковую пушку и резко свернул с улицы во двор. Едва мы свернули, как началась дуэль между английской и немецкой пушками. Находиться между ними было малоприятно. Но вскоре вражеское орудие замолчало.

Тут же все опять вскочили в машины и помчались дальше сквозь едкий дым по плоским воронкам, оставшимся от разрывов минометных мин. Наше внимание было приковано к крышам и окнам. Хотя стрелков мы не видели, вокруг нас постоянно били пули. Во время короткой остановки Кнёхляйн, стоя на подножке, начал стрелять из пистолета в кучку испуганных женщин, пытавшихся укрыться в подворотне от рикошетирующих пуль.

— Это же женщины! — вырвалось у меня резко и против всех предписанных дисциплинарных правил. Несмотря на шум боя, мой начальник услышал предостережение. Взгляд, который он бросил на меня, был преисполнен злобы, стыда и раздражения оттого, что такой молодой подчиненный осмеливается делать предупреждения. Тогда я еще не подозревал, что из-за моего выкрика годы спустя он уделит мне особое внимание. Томми стали отходить, сопротивление слабело, хотя противник еще оставался в городе. В своей прежней манере мы об этом уже не заботились, помчавшись дальше от городка к городку в северном направлении.

Мы остановились на холмистой местности и сразу же протянули линии связи между ротами. В течение ночи была пара часов для отдыха, но не для сна. Артиллерия противника вела беспокоящий огонь из района Дюнкерка.

На следующее утро мы, перегруппировавшись, двинулись дальше. Вниз по извилистой дороге мы спустились в долину. Далеко внизу находился город Балье. Артиллерия приветствовала нас. С гулом прилетали тяжелые «чемоданы». Они проносились у нас над головами и били туда, где только что были мы. Места для них там было много. Мы были очень рады, когда нам удавалось невредимыми миновать узкие выемки, по которым проходила дорога. В них мы чувствовали себя как в мышеловке. Одного артиллерийского или авиационного налета было бы достаточно, чтобы всех нас уничтожить. Авангард вел бой с медленно и упорядоченно отходившим прикрытием англичан. Мы проехали уже очищенный от англичан Балье только ночью. Город сильно пострадал от боев, и казалось, что население совсем его покинуло. Если двери и окна остались невредимыми, то они были плотно закрыты. За их ночной чернотой не было видно ни малейшего лучика света. Из звуков можно было слышать только рокот наших моторов. Со множеством остановок автомобильная колонна продвигалась между разрушенными домами и воронками от авиабомб. Когда наступило утро, мы еще не покинули узких улиц Балье. Издалека снова доносился шум боя. Там наш разведывательный батальон дрался с отходившим в полном порядке прикрытием англичан.

На площадях и более широких улицах города занимали позиции зенитные пушки. По возможности наши машины укрывались в воротах дворов. На полевых кухнях раздавали горячий кофе и сухие пайки. Повсюду люди в сером, прихлебывающие дымящийся суррогат. Обычная суета, пока нет команды двигаться дальше.

Только на привалах мы заметили, как много товарищей нас покинуло, некоторые навсегда. Не было проверенных типов с их повадками и манерами разговаривать, с их участием в армейских буднях. Не было жизнерадостного Альберти, нашего «южного германца», который со своим неукротимым темпераментом везде вносил оживление. Еще в Лауфене у него были трудности с девушками, после того как он шлялся по чужим квартирам. Под Аррасом на трофейном английском мотоцикле он развозил донесения через территории, занятые французами. Днем позже его выбил из мотоциклетного седла пулеметчик английской броневой разведывательной машины. За свою бесшабашную храбрость он заплатил жизнью. В 4-й роте тоже был посыльный мотоциклист, о смелости которого тоже ходили рассказы. В тот раз ему удалось удрать на простреленных шинах.

Шум боя впереди смолкал. Выплывшее из утреннего тумана солнце грело наши косточки. Мы снова построились в походный порядок и поехали дальше. Теперь были уже не бои, это была поездка во французскую весну. Никакого противника вокруг на многие километры — только солнце, теплый воздух, который освежал наши лица, набегая навстречу. Молодые люди, молодые песни — смерть теперь снова была далеко.

Под ярким солнцем лежал город Сен-Омер. Дальше, к побережью! Больше никаких остановок или задержек! В 40 километрах к северу остатки британского экспедиционного корпуса оставляли Францию. Его солдаты храбро и стойко дрались за эту страну, гораздо решительнее, чем все остальные наши противники в той кампании.

На берег мы вышли между Булонью и Кале. В Одресселе, маленьком городке на самом побережье, наша рота расположилась на несколько дней. Нашей дивизии была поручена охрана побережья от устья Оти южнее Булони и Аа севернее Кале.

Однажды я решил прокатиться на лодке, хранившейся в «моем» доме. Ушел далеко от берега, а потом по неопытности при повороте обратно перевернулся на высокой волне. Держаться за ходившую на волне и уносимую течением лодку было бесполезно, и мне пришлось добираться до берега вплавь. До берега я добрался из последних сил, но все-таки выплыл! И получил жестокий разнос от командира батареи противотанковых пушек, ставшего свидетелем моих приключений. На батарее посчитали меня либо сумасшедшим, либо дезертиром.

В те дни случилось еще что-то интересное. Одному товарищу, которого томми в одном из боев взяли в плен, с приключениями удалось бежать с английского берега и попасть прямо в свой полк, охранявший побережье. Он рассказывал, что британцы его постоянно опекали. Во время эвакуации из Дюнкерка французские солдаты из-за недостатка мест в лодках хотели сразу выбросить его за борт. И только после того, как англичане дали ему свою шинель и шлем, его удалось посадить на пароход. Этого товарища сразу же вызвали для доклада в Берлин.

Во время спокойных дней обороны побережья мы ухаживали и ремонтировали боевую технику и вооружение. «Опель-Блиц» на хороших дорогах Франции зарекомендовал себя в качестве отличной машины для перевозки личного состава. Неплохим оказалось и наше чешское стрелковое оружие.

Потери в личном составе потребовали провести реорганизацию. Среди погибших были также и водители боевых машин. Так мне представилась возможность уйти из ненавидимой мной радиотелефонной связи. Я попытался, и мне удалось! От радости я готов был обнять целый мир. Я получил «Опель-Блиц» со стрелковым отделением «за спиной». Это была компания молодых героев, возглавляемых молодым командиром. Впервые за долгое время я снова ощутил, что значит «быть при деле». Прежде чем мы повернули на юг, у меня было некоторое время, чтобы разобраться с моей машиной. Я целые дни проводил под ней, на ней и в ней.

Однажды снова огромная колонна грузовиков растянулась по дорогам, ведущим на юго-восток. Батальон за батальоном в походном порядке проходили населенный пункт за населенным пунктом. Разведывательный батальон дивизии шел впереди на значительном удалении от главных сил. После почти десятидневного отдыха от Сены мы устремились ночными и дневными маршами все дальше на юг. Ехали круглыми сутками. У солдат в грузовиках снова от пыли посерели лица и воспалились глаза. Пыль проникала всюду. Жара, пыль, нервное напряжение ночных маршей были для всех серьезным испытанием. От водителей действительно требовалось невозможное: ехать без света в ночной тьме, часто по бездорожью до самого рассвета, а потом днем по жаре против солнца с постоянно устающими глазами, до тех пор, пока не начнется ночной марш. Санитары раздавали таблетки первитина, чтобы выжать из нас последние силы. После приема пресловутой желтой таблетки сначала обычно появлялось такое чувство бодрости, как будто проснулся после долгого глубокого сна. Время между приемами этих таблеток постоянно сокращалось. Раздражительность водителей и солдат достигла такого пункта, что они могли взорваться в любой момент.

Разгромленные французские дивизии отходили, бросив боевую технику и вооружение. На обочинах дорог и на городских площадях, на пашне и лугах происходил развал некогда одной из самых мощных континентальных армий. Огромные коричневые колонны военнопленных двигались нам навстречу.

Мы давно уже переправились через Марну и Сену и прорывались к Парижу с востока. С короткими привалами для отдыха водителей, во время которых остальные солдаты заправляли машины топливом и доливали воду в радиатор, пополняли запасы питьевой воды и продовольствия, мы снова ехали на юг. Наши авангарды уже захватили плацдармы на Луаре, переправились через нее во многих местах и устремились на Лион. Противнику больше не удавалось закрепиться так, как до этого мастерски делали англичане.

Между Луарой и Соной наша дивизия поехала дальше на юг. Ехать! Вперед! Днем и ночью. Главную тяжесть, несомненно, несли мы, водители, в раскаленных кабинах, под слепящим солнцем, в густой пыли проселочных дорог и ночной темноте.

После каждой таблетки первитина на нас накатывала «ездовая горячка»: ехать, ехать дальше, только не останавливаться! Мы даже не обращали внимания на атаки французской авиации, сбрасывавшей осветительные ракеты, превращавшие ночь в день, падающие бомбы и пулеметные очереди.

Каждый день наблюдалась все та же картина: французская боевая техника, брошенная на дорогах и площадях, сгоревшие танки с обугленными трупами, пушки с погибшими расчетами, свидетелями недавних напрасных для них боев. После одной из ночей наконец-то это случилось: действие возбуждающих средств прекратилось. Водители старших возрастов начали засыпать за рулем. На рассвете поступил приказ рассредоточить и замаскировать машины и спать. Поднявшееся солнце съело ночную прохладу, и под одеялом стало настолько неуютно, что о дальнейшем сне нельзя было и думать. Нервы оставались в напряжении и не могли расслабиться.

Тем временем кто-то нашел неподалеку ручей. Сразу же бросились к нему смывать грязь, налипшую со времени пребывания у пролива. Надели свежее белье, спрятанное в непредписанных местах автомобиля. Никто не сможет описать то приятное чувство, которое дает такое купание после многосуточной непрестанной езды по жаре, грязи и пыли. Только теперь могла идти речь об освежающем отдыхе, только теперь после обычного галетного завтрака мы могли спокойно поспать в тени деревьев. В момент, когда мы засыпали, кто-то принес нам известие о перемирии. Пока водители спали, остальные заправляли машины, проверяли уровень воды и масла, давление в шинах, мыли стекла, заботились о провизии.

Вечером, отдохнув, мы снова отправились в ночной марш. Это была последняя ночная поездка без света и применения наркотиков в ту кампанию.

На следующее утро мы находились северо-западнее Лиона. Там была первая большая остановка со времени начала этих бешеных гонок. Наши машины были расположены без особой маскировки в одной из деревень.

Слухи о начавшихся переговорах о перемирии подтвердились. По радио пришли сообщения: Франция запросила мира!

В Тараре нашему разведывательному батальону еще пришлось вести бой. Там наши последние убитые были преданы французской земле.

На первый план вышли чистка оружия, ремонт техники и вооружения, приведение в порядок себя и обмундирования. После мытья с мылом мы снова стали похожи на людей, если не считать обожженных солнцем и разъеденных пылью лиц.

На следующий день началось: «Немедленно построиться батальону, кто в чем есть!» Построились полукругом перед командиром полка штандартенфюрером (полковником) Берлингером. Он объявил об окончании Западной кампании. Это было записано в дневники

20 июля 1940 г. Крупнейшая континентальная держава Европы через шесть недель борьбы сложила оружие.

Снова подумалось о боях прошедших недель: Катильон, Камбре, Аррас, Бетунь и кровавое форсирование Ле-Бассе-Канала, бои за плацдармы на Сене и Луаре… Непосредственно перед нами — крупнейший город Франции!

После тихой мысли о наших павших товарищах, мы выступили, большинство — преисполненные триумфа, некоторые — с пессимизмом. Но все были едины в одном — война скоро кончится, так как наши прежние победы на Востоке, Севере и Западе подействуют на Англию, и она прекратит состояние войны без капитуляции.