Фуенте Овехуна

Магистр осведомлен? Он знает,

Что я приехал?

Знает, да.

Юнцы заносчивы всегда.

Что с ним беседовать желает

Фернандо Гомес де Гусман?

От мальчика чего и ждать!

Он может имени не знать,

Но должен уважать мой сан,

Высокий титул командора.

Его льстецы ему поют,

Что быть учтивым — лишний труд.

Любви добьется он нескоро.

Учтивость отомкнет везде

Расположенье и доверье,

А глупое высокомерье —

Ключ к неприязни и вражде.

Когда бы мог невежа знать,

Как на него все люди злобны

И прямо были бы способны

Его на части растерзать, —

Скорей, чем оскорбить другого,

Он предпочел бы умереть.

И эту спесь изволь терпеть!

И возразить не смей ни слова!

Ведь если грубость между равных

Бессмысленна и неумна,

То не насилье ли она,

Когда касается неравных?

Но вас он не хотел кольнуть,

А просто мало у юнца

Уменья привлекать сердца.

С тех пор, как он украсил грудь

Крестом багряным Калатравы

И носит шпагу у бедра,

Ему, казалось бы, пора

Усвоить вежливые нравы.

Быть может, кто-то ссорит вас.

Вы в этом быстро убедитесь.

Раз вы в сомненьи, удалитесь.

Нет, лучше выяснить сейчас.

Фернандо Гомес де Гусман,

Прошу, чтоб вы меня простили.

Меня сейчас лишь известили,

Что вы приехали.

Мне дан

Законный повод почитать

Себя задетым. Не такого

Презрительного и сухого

Приема вправе ожидать

От вас, магистра Калатравы,

Высокородный командор,

Ему служивший с давних пор.

О нет, Фернандо, вы неправы.

Ведь я не ждал вас. В добрый час!

Позвольте вас обнять сердечно!

Я это заслужил, конечно.

Я жизнью жертвовал для вас,

Когда такие шли раздоры

И ваши юные года

Нам вверил папа.

Знаю, да.

Клянусь святым крестом, который

Грудь осеняет вам и мне,

Что вы за это мною чтимы

Не меньше, чем отец родимый.

Теперь я примирен вполне.

Что слышно про войну?

Сейчас

Я все раскрою перед вами,

И вы свой долг поймете сами.

Готов безмолвно слушать вас.

Вы, наш магистр, Родриго Тельес

Хирон, своим высоким саном

Обязанный заслугам громким

Отца, увенчанного славой,

Который, восемь лет назад,

Вам отдал власть над Калатравой,

Что подтвердили вслед за тем,

Скрепив ненарушимой клятвой,

И короли, и командоры,

А Пий Второй, святейший папа,

Благословил своею буллой,

Как и его преемник Павел,

С тем, чтобы дон Хуан Пачеко,

Достойнейший магистр Сантъяго,

Коадъютором вашим был, —

Теперь, со смертью дон Хуана

Приняв единолично власть,

Хоть вы и молоды годами,

Помыслите о том, что честь

Велит вам в наступившей распре

Примкнуть к сородичам своим,

Признавшим, что, когда скончался

Король кастильский дон Энрике,

Король Альфонсо Португальский

Законно чрез свою жену

Наследовал его державу,

Хоть на нее и притязает

Чрез Исабелу дон Фернандо,

Принц арагонский, чьи права

Родные ваши почитают

Не столь бесспорными. Они

Причин не видят сомневаться

В наследственных правах Хуаны,

Которую под верной стражей

Хранит двоюродный ваш брат.

И я совет хотел бы дать вам:

Немедля объявить в Альмагро

Сбор кавалеров Калатравы

И с боем взять Сьюдад-Реаль,

Лежащий на рубежной грани

Андалуси́и и Кастильи.

Большого войска и не надо,

Чтобы его завоевать:

Ведь только сами горожане

Твердыню эту охраняют,

Да кое-кто из тех идальго,

Что ратуют за Исабелу

И королем зовут Фернандо.

Родриго юный, вам пора

Всем недовольным дать острастку,

Всем, кто шептал, что этот крест

Для ваших плеч чрезмерно тяжек.

Взгляните: графы Уруэнья,

Блистательные предки ваши,

К вам простирают из могил

Свои воинственные лавры;

А там — маркизы де Вильена

Среди других вождей отважных,

Столь многочисленных, что их

Едва вмещают крылья славы.

Так обнажите белый меч,

Чтобы он стал на поле брани

Таким же алым, как ваш крест!

Я вас именовать не вправе

Магистром алого креста,

Который грудь вам осеняет,

Пока ваш меч остался бел.

И крест, и меч должны быть красны,

И на груди, и у бедра.

Венчайте же, Хирон отважный,

Бессмертный храм своих отцов

Неувядаемою славой!

Я вам ручаюсь словом чести,

Что в этой внутренней войне

И я на правой стороне,

С моими родичами вместе.

И, чтобы не дерзал отныне

Сьюдад-Реаль служить врагу,

Я грозной молнией сожгу

Его могучие твердыни.

Не скажет ни чужой, ни свой,

На мой незрелый возраст глядя,

Что в день, когда угас мой дядя,

Угас и пыл мой боевой.

Я обнажу мой белый меч,

Чтоб он сравнялся цветом славы

С крестом священным Калатравы,

Омытый красной кровью сеч.

А где сейчас стоите вы?

И есть у вас солдаты?

Мало,

Но лучше этих не бывало.

Возьмите их. Они, как львы,

За вас готовы в бой пойти.

А во Фуенте-Овехуне

Искать бойцов я стал бы втуне.

Там людям впору скот пасти

Да землю рыть, а не сражаться.

Вы там теперь живете?

Там,

По нашим смутным временам,

Я предпочел обосноваться.

Вы счастливы в своих солдатах:

Все явятся на сбор к войне.

Сегодня ж буду на коне,

С копьем у стремени и в латах.

Ах, если б он и в самом деле

Убрался прочь из этих мест!

Я думала — его отъезд

Ты примешь несколько тяжеле.

Дай, боже, чтобы никогда

Его я больше не встречала!

Лауренсья, я таких знавала:

Посмотришь — ужас, как горда!

А сердце тотчас же готово

Растаять маслом — и конец.

Ну нет, мое — из тех сердец,

Что тверже дуба векового.

Как можно говорить вперед:

«Я эту воду пить не буду»?

Я это повторю повсюду,

Хотя бы спорил весь народ.

Чтоб я влюбилась в командора?

Неужто это твой совет?

Меня он взял бы в жены?

Нет.

А я не потерплю позора.

Как много девушек вокруг

Польстилось на его слова,

И вот их участь какова!

А ты уйдешь из хищных рук?

Ты веришь в чудо? Что ж, прекрасно!

Нет, ты напрасно судишь так.

Ведь скоро месяц, как мой враг

Меня преследует напрасно.

Ортуньо, хитрая лиса,

И сводник Флорес — тоже зелье! —

Мне приносили ожерелье,

Корсаж и гребень в волоса;

Такого мне наговорили

Про господина своего,

Что я теперь боюсь его.

Но, сколько он ни трать усилий,

Я никогда не соблазнюсь.

Где это было?

У ручья,

Паскуала милая моя,

Шесть дней тому назад.

Боюсь,

Обманут ловкие ребята.

Меня обманут?

Нет, попа.

Брось! Курочка не так глупа,

Да для него и жестковата.

Клянусь создателем, что мне

Куда милей, моя Паскуала,

Проснувшись рано, ломтик сала

Себе поджарить на огне,

Чтобы вкусней был кренделек,

Который я из печки выну,

И отхлебнуть, в ущерб кувшину,

Тайком от матери глоток;

Куда милей в полдневный час

Смотреть, как мясо и капуста,

С приятным звуком пенясь густо,

Заводят свой веселый пляс;

Иль, если голод слишком рьян

И от работы ломит спину,

Сосватать жирную свинину

И полновесный баклажан;

А вечером, когда прохлада,

Готовя к ужину еду,

Гроздь пощипать в моем саду, —

Господь храни его от града!

Куда милее на ночь съесть

Салат на постном масле с перцем

И лечь в постель с покойным сердцем,

Молитву господу прочесть,

Чтоб он не ввел во искушенье,

Чем слушать этих подлецов

И трескотню фальшивых слов

Про их любовь и их томленье.

Они лишь об одном пекутся:

Измучить нас и обмануть,

Чтоб с удовольствием уснуть

И с отвращением проснуться.

Увы, обычай их таков.

Когда они разлюбят нас,

Они становятся тотчас

Неблагодарней воробьев.

Когда промерзнут все пути

И на полях исчезнет пища,

К нам воробьи летят в жилища

И говорят: «Впусти, впусти!»

И крошки хлеба поедают

И на столе, и под столом.

Но чуть повеяло теплом

И нивы снова зацветают,

Любовь и дружба — позади,

И мы спасиба не услышим;

Плутишки прыгают по крышам

И говорят: «Уйди, уйди!»

Вот точно так же и мужчины;

Пока у них до нас нужда,

Мы — их душа, мы — их звезда,

Их жизнь, их свет, их луч единый

Зато как только пыл угас,

«Впусти» становится «уйди»,

И тут таких словечек жди,

Что трудно и понять подчас.

Не верь ни одному, Паскуала.

Все до единого плуты.

Такого спорщика, как ты,

Баррильдо, в мире не бывало.

Да вот кто разрешит наш спор!

К ним обратиться можно смело.

Но перед рассмотреньем дела

Мы заключаем уговор,

Что, если выиграю я,

Заклад, условленный сейчас,

Придется с каждого из вас.

Вполне согласен. А твоя

Какая ставка?

Я поставлю

Мою скрипицу. Ей цена

Не меньше, чем амбар зерна,

И то, когда я цену сбавлю.

Отлично, обратимся к ним.

Приветствую прелестных дам.

К лицу ли этот титул нам?

Так принято. Мы говорим

Не баккалавр, а лисенсьят;

Мы скажем про слепца — кривой,

Про одноглазого — косой,

А про хромого — грузноват.

Скупец зовется бережливым,

Сутяга — деловым умом,

Огромный ртище — свежим ртом,

А крохотный глазок — пытливым.

Про плута скажут — молодец,

Про дурня — человек занятный,

Про нестерпимого — приятный,

А про нахала — удалец.

Про труса говорят — застенчив,

Про дерзкого — неустрашим,

Про болтуна — неистощим,

Про сумасшедшего — изменчив.

Ворчливость — важностью слывет,

Плешь именуется — маститость,

Несвязность мыслей — даровитость,

Широкая ступня — оплот.

Зовут беспечностью — разгул,

Кто всюду лезет — всюду нужен,

Безносый — чуточку простужен,

Горбатый — чуточку сутул.

Едва ли стоит продолжать;

Число примеров безгранично.

Поэтому вполне прилично

И мне вас дамами назвать

Да, в городе, где все учтивы,

Фрондосо, вся живая тварь

Усвоила такой словарь.

Но есть и менее красивый,

Которым неучтивый рот

Предпочитает изъясняться.

Нельзя ли в нем поупражняться?

Там все как раз наоборот.

Кто рассудителен — брюзга,

Кто откровенен — тот бесстыден,

Кто нрава тихого — ехиден,

А кто журит — тот злей врага.

Кто подает совет — нескромен,

Кто не скупится — дурачок,

Кто правосуден — тот жесток,

Кто незлобив — рассудком темен.

Кто постоянен — тот дуреха,

Кто обходителен — тот льстец,

Кто сострадателен — хитрец,

А кто благочестив — пройдоха.

Правдив — так значит всем назло,

Сговорчив — значит трусоват,

Несчастлив — значит виноват,

Достиг успеха — повезло.

Ты дура, если ты честна,

А если сверх того пригожа,

Так, значит, несомненно рожа…

Но хватит. Мысль моя ясна.

Ты — дьявол. Даже слушать жутко.

Она у нас шутник, пострел!

Священник соли не жалел,

Когда крестил тебя, малютка.

Вы, если я не ошибаюсь,

О чем-то спорили сейчас?

Пожалуйста, послушай нас

И рассуди.

Я постараюсь.

Пожертвуй мне свое вниманье.

Охотно. Говори, я жду.

Я верю твоему суду.

Так в чем же ваше пререканье?

Я тут с Баррильдо нападаю

На Менго.

Что же он сказал?

Он очевидность отрицал.

Я только правду утверждаю,

И вам, и всем наперекор.

Что ж он сказал?

Что нет любви.

Уж это крайность!

Объяви,

Что это чепуха и вздор.

Не существуй любви, тогда бы

Не мог и мир существовать.

Вот если б я умел читать!

Без книжек — я философ слабый.

Однако ежели стихии

В раздоре испокон живут

И в то же время создают

Все соки наших тел, такие,

Как томность, флегма, желчь и кровь,

То кто же здесь любовь найдет?

Нет, Менго, этот свет и тот

Полны гармонии. Любовь

И есть гармония. В ней — суть

И самый корень бытия.

Естественной любви и я

Не отрицаю. Нет, ничуть.

Любовь такая существует,

И ей вся жизнь подчинена,

И все, что видим мы, она

Между собою согласует.

Я первый отрицать не стану,

Что есть у каждого в крови

Естественный запас любви,

И в ней находит он охрану.

Моя рука всегда отбросит

Удар от моего лица,

Нога, с проворством беглеца,

Все тело от беды уносит.

Когда зрачку грозит увечье,

Смыкает веки, хмурит бровь

Моя природная любовь.

Так в чем у вас противоречье?

Я говорю: любовь бывает,

Но только к самому себе.

Ты, Менго, врешь, скажу тебе.

Смотри, как любит и желает

Мужчина женщину, и зверь

Свою подругу.

Страсть такую

Я себялюбьем именую,

И ты такой любви не верь.

Скажи, что есть любовь?

Стремленье

К прекрасному.

А почему

Любовь устремлена к нему?

Чтобы изведать наслажденье.

Иначе говоря, ей надо

Себе доставить радость?

Да

Не получается ль тогда

Себялюбивая отрада?

Ты, Менго, прав.

В конечном счете

Вот и выходит, что, любя,

Я тешу самого себя.

Другой любви вы не найдете.

Священник наш с большим искусством

Нам проповедовал с амвона

Про многомудрого Платона,

Учившего любовным чувствам.

Он только душу обожал,

А в ней лишь то, что благородно.

Вопрос таков, что он бесплодно

Нераз, должно быть, утруждал

Мозги ученейших людей,

Сидящих в университете.

Ты, Менго, ни за что на свете

Не убедишь своих друзей.

Но раз ты прожил, не любя,

Благодари судьбу свою.

А ты? Ты любишь?

Честь мою.

Бог ревностью замучь тебя!

Так кто же выиграл, скажите?

Спросить, по правде говоря,

Вам следует пономаря,

Или священника спросите.

Лауренсья никого не любит,

Мой опыт скуден до сих пор.

Так где ж нам вынесть приговор?

Смотрите, гордость вас погубит!

Приветствую честной народ!

Да это — служка командора!

Мошенник высшего разбора.

Откуда, куманек?

А вот,

Пришел таким, как был в бою.

И дон Фернандо возвратился?

Поход победой завершился,

Хоть нам пришлось, не утаю,

Людьми и кровью поплатиться.

Мы всё хотим подробно знать.

Могу все точно рассказать,

Притом устами очевидца.

Чтобы отправиться в поход

На этот город дерзновенный,

Зовущийся Сьюдад-Реаль,

Блистательный магистр поспешно

Собрал среди своих вассалов

Две тысячи отважных пеших

И триста конных удальцов,

Призвав и светских, и священство;

Затем что все итти повинны,

Кто носит алый крест на персях,

Хотя б он был в духовном званьи, —

В войне с неверными, конечно.

На этом юноше бесстрашном

Кафтан зеленого был цвета

С богатым золотым шитьем,

И только наручи виднелись

Сквозь откидные рукава,

Застегнутые на шесть петель;

Конь, серый в яблоках, под ним,

Огромный и могучий телом,

Отведал струй Гвадалквивира

И сочных трав его прибрежий;

Пахви на нем, лосиной кожи,

И бантом схваченные ленты,

Переплетающие чолку,

Таким же были украшеньем,

Как эти пятна снеговые,

Плывущие по белой шерсти.

Бок о бок с ним Фернандо Гомес,

Наш господин, на неизменном

Своем буланом: навис черный,

И белый храп, белее снега.

Накрыв турецкую кольчугу,

Сверкают латы и оплечья,

А плащ с оранжевой каймой

Заткали золото и жемчуг.

Венчая боевой шишак,

Курчавые белеют перья,

Как померанцевый цветок,

Из этой желтизны расцветший.

На перевязи красно-белой

Он не копье рукой колеблет,

А целый ясень сотрясает,

Вплоть до Гранады всем зловещий.

Сьюдад-Реаль поднялся к бою.

Он заявил, что будет верен

Короне королей кастильских

И отстоит ее владенья.

Магистр сломил их оборону,

Ворвался в город, всех мятежных

И тех, которые когда-то

Осмелились его бесчестить,

Распорядился обезглавить,

А остальных, из низкой черни,

Велел, заткнув им глотки кляпом,

Бичами отхлестать примерно.

Теперь его там все боятся,

И любят все, и каждый верит,

Что кто от юности искусен

В войне, расправе и победе,

Тот станет в зрелые лета

Грозою Африки надменной

И множество лазурных лун

Крестом багряным ниспровергнет.

Он с командором и с другими

Повел себя настолько щедро,

Что словно отдал на грабеж

Не город, а свое именье.

Но вот и музыка гремит.

Встречайте же его с весельем!

Радушье — лучший из венцов

Для возвратившихся с победой.

Слава дон Фернандо,

Слава командору!

Он смиряет земли,

Супостатов косит.

Да живут Гусманы!

Да живут Хироны!

В мирной жизни ласков,

В правосудьи кроток,

Он сражает мавров,

Словно лес дубовый,

Он в Сьюдад-Реале

Пролил много крови

И домой приносит

Пленные знамена.

Да живет во славе

Дон Фернандо Гомес!

Благодарю селенье. Мне ценна

Любовь, которую вы мне явили.

Лишь в малой мере явлена она.

Ее вы в полной мере заслужили.

Фуенте-Овехуна и совет,

Которые сегодня вы почтили,

Вас просят не отвергнуть их привет

И скромный дар. Достатки наши худы,

Сокровищ на повозках этих нет,

Скорее — добрых пожеланий груды,

Да ветви для красы. Однакож вот

Две-три корзины глиняной посуды.

Вот гуси, целый полк; и каждый взвод

Высовывает шеи из палаток,

Чтобы воспеть ваш доблестный поход.

А вот свиных соленых туш десяток,

С их потрохами; дух от этих шкур

Приятней, чем от амбровых перчаток.

А вот две сотни каплунов и кур;

Все овдовели петухи в округе,

И каждый ходит скучен и понур.

Здесь нет коней, нет дорогой кольчуги,

Нет златотканных сбруй, но верьте мне —

Дороже злата преданные слуги.

А все же с ним сравнится по цене

Вот эта дюжина мехов; с врагами

В любой мороз вы справитесь вполне,

Согрев дружину этими мехами;

Они в бою полезней всяких лат,

У вас бойцы полезут в драку сами.

Сыры и прочий кой-какой приклад

Идут в придачу, с нашею любовью,

И да послужат, утешая взгляд,

И вам, и вашим к доброму здоровью

Благодарю вас, господа.

Желаю здравствовать. Идите.

Теперь, сеньор, передохните.

Добро пожаловать сюда.

Когда бы община могла,

Сеньор, она бы не ветвями,

А дорогими жемчугами

Вам двери дома убрала

И разукрасила порог.

Охотно верю вам. Ступайте,

Идите с миром.

Эй, давайте,

Певцы, споем еще разок!

Слава дон Фернандо,

Слава командору!

Он смиряет земли,

Супостатов косит.

Вы обе подождите здесь.

Что вашей милости угодно?

Опять горда и сумасбродна?

Со мной? Ого, какая спесь!

Он говорит с тобой?

О боже!

Да нет, конечно!

Речь моя —

К тебе, красивая змея,

И к этой поселянке тоже.

Ведь вы мои?

Да, ваша честь,

Мы ваши, только не во всем.

Не мешкайте, входите в дом.

Не бойтесь, там ведь люди есть.

Когда бы там алькальды были

(Один из них — родитель мой),

Я бы вошла; а так, одной…

Эй, Флорес!

Я…

Они забыли,

Кто я такой?

Вы это что ж?

Входите, живо!

Не хватайся.

Да ну же, дуры!

Убирайся!

Войдем, а ты и дверь запрешь.

Сеньор вам хочет показать

Свою добычу.

Ты смотри:

Когда они войдут, запри.

Пусти нас, Флорес! Ты опять!

И вы ему поднесены

В числе подарков.

Вот так так!

Пошел с дороги прочь, дурак!

Вздор! Мы их слушать не должны.

Или сеньору мяса мало?

Гусей, и куриц, и свиней?

Но ваше для него вкусней.

Чтобы кишки ему прорвало!

Вот, доложу вам, будет гром!

Нам не забыть, пока мы дышим,

Того, что мы сейчас услышим,

Когда без них вернемся в дом.

Кто служит, путь избрал не сладкий.

Он должен, чтобы процвести,

Иль терпеливо крест нести,

Иль удирать во все лопатки.

Сеньор, опасность велика,

И мы не можем знать покоя,

Когда Альфонсо хочет боя

И снарядил свои войска.

Беду, нависшую так грозно,

Необходимо отвратить,

И, если с этим не спешить,

Она придет, и будет поздно.

И Арагона, и Наварры

Нам обеспечена подмога.

Еще в Кастилье дела много,

Но я готов принять удары

Любой войны, и я врагу

Дам сокрушительный отпор.

Решимость действовать, сеньор,

Я лишь приветствовать могу.

Там из Сьюдад-Реаля ждут

Два рехидора. Можно ль им

Предстать пред королем своим?

Да, я приму их. Пусть войдут.

Прославленный король Фернандо,

Которого послало небо

Из Арагона к нам в Кастилью

На благо наше и спасенье!

От имени Сьюдад-Реаля

Мы к вам являемся смиренно,

У вашей доблести высокой

Прося защиты королевской.

Мы почитали нашим счастьем

Служить вам преданно и верно,

Но беспощадный рок судил,

Чтоб мы лишились этой чести.

Отважный дон Родриго Тельес

Хирон, который всем известен

Своей воинственной душой,

Хоть он еще летами нежен,

Магистр великий Калатравы,

Желая сразу и владенья,

И славу ордена умножить,

Сковал осадой наши стены.

Мы отбивались очень храбро,

Сопротивляясь нападенью

С таким упорством, что ручьями

Струилась кровь убитых в сече.

Он одолел, в конце концов.

Но он бы не достиг успеха,

Не будь ему Фернандо Гомес

Помощник делом и советом.

Он в городе остался править,

И вашим людям, с болью в сердце

Придется стать его людьми,

Когда им не помочь немедля.

А где сейчас Фернандо Гомес?

Я думаю, всего вернее —

В своей Фуенте-Овехуне,

Где он живет обыкновенно.

Там, с небывалым произволом,

Какого мы нигде не встретим,

Он держит подданных своих

В нужде и тяжком угнетеньи.

Есть между вами предводитель?

Сеньор, найти такого негде.

У нас дворяне все, как есть,

Убиты, ранены и пленны.

Не будем тратить лишних слов

И примем быстрое решенье;

Любое наше промедленье

Усилит дерзостных врагов.

С Альфонсо, если он ворвется

В Эстремадуру и найдет

Перед собой открытый вход,

Нам будет нелегко бороться.

Вам, дон Манрике, надлежит

Отправиться с двумя полками

И совладать с бунтовщиками,

Забывшими и страх, и стыд.

Пусть с вами будет граф де Кабра

Отважный Ко́рдова, солдат,

В боях прославленный стократ,

Чье сердце беспримерно храбро.

В подобных случаях пристойно

Давать немедленный отпор.

Решенье мудрое, сеньор,

И ваших уст оно достойно.

Я быстро обуздаю всех,

Коль буду жив, ручаюсь смело.

Раз вы взялись за это дело,

То предрешается успех.

Я даже бросила у речки

Недополосканной одежу,

Чтобы сказать тебе, Фрондосо,

Для пресеченья кривотолков,

Что так вести себя нельзя:

Повсюду шепчутся в народе,

Что мы друг другу приглянулись,

И все на нас с тобою смотрят.

А так как ты из молодцов,

Которые во всем проворны,

Одет красиво и богато,

И вообще виднее прочих,

То нет девицы на селе,

Ни молодца в лесу и в поле,

Которые бы не твердили,

Что все у нас уже готово.

Все ожидают каждый день,

Что пономарь Хуан Чаморро

Отложит в сторону фагот

И огласит нас в церкви божьей.

Нет, лучше ты о том заботься,

Чтоб закрома́ свои под осень

Наполнить золотой пшеницей,

Кувшины — виноградным соком;

А мне вся эта болтовня

Успела надоесть, Фрондосо:

Я сплю спокойно, не томлюсь

И участью моей довольна.

Лауренсья милая, ты мною

Пренебрегаешь так жестоко,

Что видеть мне тебя и слышать —

Нужней, чем жизнь, и смерти горше

Ты знаешь, как я страстно жажду

Твоим быть мужем, и так плохо

Мне платишь за мою любовь.

Я не умею по-другому.

Неужто же тебе не жалко

Смотреть, как я терзаюсь больно,

Как я, в мечтаньях о тебе,

Не ем, не пью, не сплю все ночи?

Как можно, с ангельским лицом,

Такую проявлять суровость?

Свидетель небо, я беснуюсь!

Так исцелись, мой друг Фрондосо.

Я буду исцелен тогда,

Когда, как голуби, с тобою

Мы заворкуем, сблизив клювы,

Когда над нами в церкви божьей…

Ты лучше дяде моему,

Хуану Рыжему откройся.

Хоть я тебя и не люблю,

Но всякое случиться может.

Ах, боже мой! Сеньор идет!

Должно быть, вышел на охоту.

Укройся от него в кусты.

О, как мне душу ревность гложет!

Чудесная удача — гнаться

За боязливым олененком

И повстречать такую лань.

Я отдыхала здесь немного,

Устав белье стирать в ручье.

И, с разрешения сеньора

Я ухожу туда опять.

Твоя дикарская суровость

Настолько, милая Лауренсья,

Вредит пленительным красотам,

Тебе ниспосланным с небес,

Что превращает их в уродство.

Хотя меня ты избегаешь,

Глуха к тоске моей любовной,

Сегодня в помощь мне пустыня,

Друг одинокий и безмолвный.

Нельзя, чтоб ты одна кичилась

И отворачивалась гордо

От господина своего,

Как будто он вполне ничтожен.

Ведь уступила Себастьяна,

Которая за Педро Толстым,

Хотя она в законном браке,

Или жена Мартина Посо,

Причем со времени их свадьбы

Прошло всего дня два, не больше.

Они уж были на пути,

Чтобы исполнить вашу волю,

И вы не первый их попутчик.

От них такую благосклонность

Видали многие у нас.

Идите с богом на охоту.

Когда б не этот алый крест,

Я приняла бы вас за чорта,

Что вы так гонитесь за мной.

Ах, до чего же ты несносна!

Кладу на землю самострел

. . . . . . . . . . . . . .[1]

И буду действовать руками,

Без долгих разговоров.

Что вы!

Не смейте! Вы с ума сошли?

Не отбивайся.

Если только

Я завладею самострелом,

Со мною шутки будут плохи!

Довольно, брось!

Святое небо,

Приди на помощь мне!

Не бойся,

Ведь мы с тобою здесь одни.

Вельможный командор, извольте

Оставить девушку иль знайте,

Что вашу грудь мой гнев и злоба

Открытой изберут мишенью,

И крест меня не остановит.

Собака, смерд!

Здесь нет собак.

Лауренсья, убегай!

Фрондосо,

Будь осторожнее!

Беги!

Ведь надо ж быть таким безмозглым,

Чтобы разгуливать без шпаги!

Я отстегнул ее нарочно,

Боясь, что распугаю дичь.

Сеньор, заметьте: стоит только

Мне тронуть спуск, и вы мертвы!

Она ушла. Предатель, сволочь,

Брось самострел сейчас же! Слышишь?

Брось самострел, мерзавец!

Вот как?

Чтоб вы меня лишили жизни?

Любовь глуха, прошу запомнить,

Она ничьих речей не слышит,

Красуясь на своем престоле.

И спину должен повернуть

Такой неустрашимый воин

Пред мужиком? Стреляй, подлец,

Стреляй без промаха! Я мог бы

Нарушить рыцарский закон.

Нет, нет. Мне забывать не должно.

Кто я такой, но так как

Я защищаю поневоле,

То самострел я уношу.

Вот странный случай, и тяжелый!

Но за обиду и помеху

Я буду мстить, и мстить жестоко!

Зачем я не схватился с ним!

Свидетель бог, я опозорен!