Фулгрим

11 Прорицатель Аномалия Пардас «Книга Разума»

В бескрайней пустоте космоса на темном бархате тьмы драгоценным камнем сияла яркая точка. Это был корабль, хотя и не такой, который мог бы быть обнаружен каким-нибудь неугомонным летописцем, посвятившим свою жизнь поискам в Главном имперском либрариуме упоминаний об исчезнувшей цивилизации эльдаров.

Это могучее судно, мир-корабль, обладало изяществом, недоступным человеческим кораблям. Колоссальный корпус состоял из вещества, похожего на старую кость, а его обводы говорили о том, что он скорее выращен, чем построен. Сверкающие, как драгоценные камни, купола отражали слабый звездный свет, а через их полупрозрачные поверхности наружу пробивалось внутреннее сияние.

Изящные минареты возносились золотисто-белыми кристаллическими друзами, их конусообразные верхушки мерцали, а вдоль бортов корабля, как крылья, простирались широкие внешние доки с элегантными судами, похожими на морские галеоны. К главному корпусу огромного мира-корабля примыкали обширные конгломераты прекрасных зданий, и цепочки мерцающих огоньков создавали над городами великолепные узоры.

Над корпусом огромного корабля реял черно-золотой парус, колеблемый звездным ветром при неспешном маневрировании на одиноком курсе. Мир-корабль плыл в космической ночи, и его величавое движение среди звезд было подобно последнему монологу престарелого трагика перед падением занавеса.

В безбрежных просторах мир-корабль шел, как кочевая звезда, освещающая внутренним светом путь сквозь пустоту космической тьмы.

Лишь некоторые из тех, кто проводил долгую, полную меланхолии жизнь на борту красивого космического города, знали, что он является домом для немногих уцелевших беглецов с планеты, покинутой целую вечность тому назад, в период ужасной катастрофы. В пределах мира-корабля обитали эльдары, почти полностью исчезнувшая раса, — последние остатки народа, когда-то управлявшего Галактикой, чьи мечты были способны ниспровергать миры и гасить звезды.

Самый большой купол над поверхностью мира-корабля светился изнутри бледным мерцающим сиянием, отражавшимся в бесчисленных хрустальных деревьях, когда-то росших под давно умершими звездами. Сверкающий лес пересекали гладкие тропы, но куда они вели, не знали даже те, кто их прокладывал. Под сводом купола витали отзвуки тихой песни, неслышимой, но удивительно желанной в своем отсутствии. Призраки минувших веков и веков грядущих наполняли купол, поскольку это было место смерти и в какой-то мере место бессмертия.

В центре рощи кто-то сидел, скрестив ноги, — темный силуэт на фоне сияющих хрустальных деревьев.

Эльдрад Ультран, провидец мира-корабля Ультве, грустно улыбнулся; песня давно умерших прорицателей наполнила его душу в равной мере радостью и печалью. На его продолговатом худощавом лице выделялись узкие овальные глаза; темные волосы, поднятые над изящными заостренными ушами, длинным хвостом спускались на затылок и шею.

Под длинной накидкой кремового цвета на нем была туника из черной мягкой ткани, собранная на талии золотым поясом с драгоценными камнями и сложными письменами.

Правая рука Эльдрада покоилась на стволе хрустального дерева, в толще которого плавали огоньки и порой проступали молчаливые лица. Вторая рука держала длинный посох прорицателя, из материала, похожего на кость, инкрустированный самоцветами и заключающий в себе опасную силу.

Видения приходили снова, на этот раз отчетливее, чем прежде, и все тревожнее. С Эпохи Падения — темного и кровавого времени, когда эльдары заплатили ужасную цену за свою самоуверенность и невероятную терпимость. — Эльдрад был для своего народа проводником в море испытаний и отчаяния, но надвигающаяся на них сейчас катастрофа не имела прецедентов.

Эпоха Хаоса опускалась на Галактику, такая же гибельная, как Эпоха Падения, и столь же неотвратимая.

И все же он не мог отчетливо прозреть будущее.

Да, за время странствий по Пути провидца он не одно столетие наблюдал, как его народ избегает тысячи опасностей, но в последние дни он чувствовал, что его дар изменяет ему после тщетных попыток проникнуть сквозь завесу варпа. Эльдрад уже боялся, что вовсе утратил свой талант, но песня древних прорицателей призвала его под этот купол, успокоила душу и указала истинный путь, точно так же как указала тропу через лес к этому месту.

Эльдрад позволил своим мыслям покинуть тело, ощутил, как оковы плоти распались, и стал подниматься все выше и быстрее. Он миновал пульсирующую духовную кость корабля и вышел в холодную тьму космоса, хотя его сознание не ощущало ни тепла, ни холода. Звезды, вспыхивая, проносились мимо, а разум летел уже в великой бездне варпа, видел призраки древних рас, забытых даже в легендах, видел семена будущих империй и величайшую энергию последней расы, стремившейся выковать свою судьбу в межзвездном пространстве.

Они называли себя человечеством, хотя Эльдрад знал их под именем мон-ки, грубых и недолго живущих существ, которые распространились по космосу, словно вирус. Едва зародившись на заштатной планетке, они покорили систему своей звезды, а потом ринулись в Галактику. Колонии теряли связь с метрополией и друг с другом, гибли, превращались в цветущие цивилизации. А теперь колыбель человечества вознамерилась собрать осколки воедино и уничтожить все, что встанет на пути. Невиданная агрессивность и высокомерие людей поражали Эльдрада, и в их сердцах он уже видел семена гибели человечества.

Как могли столь примитивные существа проникнуть в звездные дали и не лишиться разума от осознания собственной незначительности в грандиозной симфонии космоса, оставалось для него загадкой. Однако они обладали такой необузданной самоуверенностью, что мысль о собственной смертности и незначительности не возникала в сознании, пока не становилось слишком поздно.

Эльдрад уже предвидел их гибель, орошенные кровью поля сражений в мире, предназначенном для конца дней и окончательной победы темного избавителя. Если бы они знали о неизбежной судьбе, сошли бы они с этого пути? Конечно нет. Такая раса, как мон-ки, не способна смириться с неизбежностью и всегда будет пытаться изменить то, что изменить невозможно.

Он видел восставших воинов, и предательство королей, и огромное Око, открывшееся, чтобы выпустить могучих легендарных героев, пойманных в ловушку, но вернувшихся к своим собратьям в финальном сражении. Будущее человечества знало войну и смерть, кровь и ужас, но люди опять стремились вперед, убежденные в своем превосходстве и бессмертии.

И все же… Возможно, их судьба не была такой уж неизбежной.

Несмотря на кровопролитие и отчаяние, еще оставалась надежда. Слабый огонек ненаписанного будущего мерцал во тьме, окруженный бесформенными чудищами с огромными желтыми клыками и когтями. Эльдрад видел, что они жаждут загасить огонь самим своим присутствием, но, глядя на угасающее пламя, он видел и то, что могло произойти.

Он видел великого воина с царственной внешностью, могучего гиганта в доспехах цвета морской волны и большим янтарным глазом в центре нагрудника. Это непобедимое существо пробивало себе путь сквозь толпу мертвецов на зараженной планете, его меч с каждым ударом уничтожал десятки ходячих трупов, и в каждом движении ощущалась мощь Повелителя Распада. Ужасный рок его народа окутывал воина, словно саван, но он об этом еще не знал.

Дух Эльдрада подлетел ближе к огню, пытаясь разгадать личность воина. Порожденные варпом чудовища тотчас заревели, оскалили зубы и замахали когтями, хотя они не могли видеть его духовного воплощения. Варп вокруг него заволновался, и Эльдрад понял, что чудовищные боги бездны не потерпят его присутствия, они поднимут течения варпа и отбросят его сознание обратно к телу.

Эльдрад напряг зрение и заглянул вглубь варпа, насколько мог. Перед ним закружились видения: гигантский тронный зал, огромная богоподобная фигура в сверкающих серебром и золотом доспехах, стерильная палата, скрытая в глубине горы, и предательство, настолько чудовищное, что своей грандиозностью обжигало душу.

В уши ударили мучительные вопли, и провидец изо всех сил старался понять их, но силы варпа отталкивали дух от ревностно хранимой тайны. Вопли разделились на слова, лишь немногие имели смысл, доступный его пониманию, но их сущность жгла разум яростным огнем.

Крестовый Поход… Герой… Избавитель… Разрушитель…

И громче всех остальных, ярче прочих… Воитель.

В непроницаемой тьме возник свет. Дрожащее огненное копье, словно хвост кометы, пробило черноту на краю системы, стало увеличиваться, набирая яркость и интенсивность. Внезапно копье света превратилось в шар, как будто произошел мощный взрыв, и там, где не было ничего, кроме пустого пространства, появился огромный военный корабль в пурпурно-золотой броне, несущей шрамы недавних сражений.

Следом за «Гордостью Императора», словно захваченные океанским судном водоросли, тянулись угасающие потоки энергии, а корпус после резкого прыжка из варпа в реальное пространство стонал и скрипел. Вслед за большим кораблем появилось несколько судов меньших размеров, и выход каждого из них сопровождался яркой вспышкой странно переливающегося света.

В течение следующих шести часов остальная часть Двадцать восьмой экспедиции закончила переход в реальное пространство, и все корабли выстроились вокруг «Гордости Императора». Лишь одно судно, «Гордое сердце», не несло на своей броне отметин битвы у звезды Кароллис. Это был флагманский крейсер лорда-командира Эйдолона. Он недавно вернулся после операции умиротворения на Поясе Сатира Ланкса и неожиданной войны в составе Шестьдесят третьей экспедиции Воителя на планете под названием Убийца.

После славной победы над Диаспорексом Двадцать восьмая экспедиция рассталась с Легионом Железных Рук с великой печалью, ведь старые дружеские связи за время совместных действий окрепли и в горне сражений были выкованы новые, еще более прочные дружеские узы.

Военнопленные Диаспорекса, люди, были переправлены в ближайший приведенный к Согласию мир, где обращены в рабство. Ксеносов истребили, их корабли были расстреляны в упор бортовыми залпами с «Гордости Императора» и «Железной длани». Группа механикумов осталась на месте сражения, чтобы заняться изучением всего, что еще осталось от древних технологий человечества, и Фулгрим разрешил им присоединиться к Двадцать восьмой экспедиции после окончания исследований.

Задание Пятьдесят второй экспедиции было с честью выполнено, и Фулгрим повел свою флотилию в сектор, названный имперскими картографами Аномалия Пардас, куда и планировал направиться после разгрома лаэров.

Об этой области Галактики было совсем мало известно. Летописи сохранили немногочисленные упоминания об этих местах; среди исследователей космоса ходили мрачные легенды, поскольку ни одного корабля, залетавшего в этот район, больше никогда не видели. Навигаторы остерегались этих областей из-за опасных течений и непредсказуемых колебаний имматериума, которые не давали возможности проложить путь в Аномалии Пардас, а астропаты говорили о непроницаемой завесе, через которую не мог проникнуть их варп-взгляд.

Вся имевшаяся информация была получена от единственного уцелевшего зонда, запущенного еще в самом начале Великого Крестового Похода. В слабом сигнале, полученном с этого разведчика, содержались сведения о наличии в районе Пардас множества миров, готовых к Согласию.

Ни одна из экспедиций не рискнула странствовать по этой таинственной области космоса, но Фулгрим давным-давно заявил, что не оставит ни одного мира, не подвластного силам Императора.

Белое пятно на карте Галактики предоставляло Детям Императора снова доказать свое превосходство и совершенство.

Тренировочные залы Первой роты звенели от лязга оружия и возгласов сражавшихся Астартес. Шестинедельное путешествие к Аномалии Пардас позволило Юлию погоревать о смерти Ликаона и славной гибели других воинов, а также подготовить множество Скаутов, призванных из резерва, чтобы пополнить ряды Астартес. Несмотря на то что они еще не прошли боевое крещение, Юлий тренировал их как Детей Императора, передавая свой опыт и недавно обретенное умение наслаждаться яростью битвы. Воины Первой роты, во всем подражавшие своему командиру, с энтузиазмом восприняли его новое учение, чем доставили Юлию немалое удовольствие.

Свободное время позволило ему также вернуться к чтению, и те часы, когда он не занимался с воинами своей роты, Юлий проводил в залах архива. Он быстро проглотил труды Корнелия Блейка и, хотя нашел для себя много полезного, был уверен, что еще больше ему предстоит узнать.

В данный момент Юлий, обнаженный по пояс, стоял в одной из тренировочных камер перед троицей механических противников и, пока их разнообразно вооруженные конечности оставались неподвижными, наслаждался предвкушением битвы.

Без предупреждения все три машины пробудились к жизни. Шаровые суставы и вращающиеся карданы на потолочных стойках позволяли им совершенно свободно двигаться по камере. Первым метнулось в сторону Юлия лезвие меча, и он качнулся в сторону, а затем пригнулся под шипастым шаром, летящим в голову, и увернулся от дротика, нацеленного в живот.

Ближайший автомат провел серию жестоких ударов булавой, но Юлий, рассмеявшись, блокировал их поднятой рукой. Боль вызвала на его лице усмешку, он проскочил между двумя противниками и резким движением опрокинул на спину атакующего. Третий автомат провел короткий боковой удар левой конечностью ему в голову, и Юлий, дернувшись, развернулся на месте.

Он ощутил во рту привкус крови и со смехом плюнул ею в машину, приблизившуюся для смертельного удара. Лезвие автоматического меча, сверкнув в воздухе, нанесло скользящий удар по бедру. Юлий с радостью принял боль и, подойдя ближе, нанес автомату несколько сокрушительных ударов кулаками.

Металл треснул, и машина соскочила с крепления потолочной стойки. Юлий еще смаковал вкус разрушения, когда мощный боковой удар едва не раскроил ему голову. Он упал на одно колено, ощущая, как, реагируя на повреждения, химический препарат в его крови снабжает тело новыми силами.

Меч сверкнул перед глазами, и Юлий, вскочив на ноги, ударил по лезвию ладонью, выбив оружие у противника. Обезоружив автомат, он подскочил вплотную и заключил машину в сокрушительные медвежьи объятия, одновременно разворачивая его «лицом» к оставшимся врагам. Импровизированный щит получил в «живот» сразу три металлических дротика.

Все три стрелы повредили броню автомата, и он, рассыпав искры, вышел из строя. Юлий оттолкнул его в сторону и устремился к оставшемуся автомату, радуясь жизни, как никогда раньше. Во всем теле звенело наслаждение схваткой, и даже боль разливалась по венам тонизирующей добавкой.

Последняя машина осторожно кружила вокруг Юлия, словно каким-то механическим чутьем понимая, что осталась в одиночестве. Юлий сделал ложный выпад. Автомат качнулся в сторону, и тогда воин в развороте нанес мощный удар ногой по корпусу, пробив броню и оставив машину лежать без движения.

Тряхнув головой, Юлий танцующим шагом, на цыпочках отступил вглубь камеры, ожидая, что автомат быстро восстановится, но машина осталась безучастной, и Юлий понял, что окончательно ее разгромил.

Внезапно ощутив разочарование, Юлий поднял полусферу тренировочной камеры и вышел в зал. Он даже не вспотел, а радостное волнение в ожидании боя с тремя автоматами осталось лишь в воспоминаниях.

Он закрыл камеру и направился в личную оружейную келью. Сервиторы вскоре отремонтируют разгромленные автоматы. Десятки воинов Астартес продолжали отрабатывать в зале боевые приемы или просто выполняли физические упражнения, чтобы поддерживать совершенство своих тел. Строгая дозировка химических усилителей и генетические усовершенствования помогали телам Астартес сохраняться на вершине физической формы, но новые препараты, добавленные в системы доспехов «Марк IV», требовали физических упражнений, чтобы начать действовать на метаболизм реципиента.

Юлий открыл дверь своей оружейной комнаты, и в ноздри ударил запах машинного масла и полировочной пасты. Возле одной из голых металлических стен стояла простая кровать. Напротив, рядом с небольшой раковиной, висели его доспехи, а меч и болтер лежали на сундучке в ногах кровати.

Кровь из полученных на тренировке ссадин уже успела свернуться, и Юлий, сняв с перекладины над раковиной полотенце, стер засохшие струпья с тела, а потом вытянулся на кровати, размышляя, что делать дальше.

На металлическом стеллаже рядом с кроватью стояли книги Игнация Каркази: «Отражения и оды», «Медитации на тему об элегическом герое» и «Фанфары объединения». До последнего времени он с радостью их перечитывал, но теперь стихи казались Юлию пустыми и бессодержательными. Кроме произведений Каркази, там стояли и три тома Корнелия Блейка, позаимствованные у Эвандера Тобиаса. Он потянулся к трудам падшего священника.

В руку ему лег том под названием «Книга Разума», он был самым непонятным из всех произведений Блейка, прочитанных Юлием. Вдобавок ко всему книгу предваряла биография, написанная анонимным автором, и ее текст замечательным образом иллюстрировал все произведение.

Юлий уже знал, что Корнелий Блейк за свою жизнь успел перепробовать множество занятий: он был художником, поэтом, мыслителем и солдатом — и лишь потом решил принять священнический сан. С самого детства он был прорицателем, и ему являлись картины идеального мира, где воплощались любые мечты и желания. Этот мир он и пытался воспроизвести в своих картинах, прозе и гравюрах со стихотворным текстом.

Младший брат Блейка погиб в одном из множества вооруженных конфликтов, сотрясавших конклав Нордафрик, и автор биографии утверждал, что именно это событие подтолкнуло Блейка к духовной стезе. Позже Блейк приписывал изобретение революционной техники иллюминированной печати своему давно покойному брату, который якобы приходил к нему во сне.

Даже в бытность священником, что, как полагал Юлий, подразумевало добровольный отказ от многих радостей, Блейк был подвержен мистическим видениям запретных страстей. Более того, было сказано, что один из высших священнослужителей другого ордена, впервые встретившись с Блейком, упал в обморок, увидев такое.

Блейк удалился в монастырь одного из безымянных городков Урша, уверенный, что человечеству будет польза от его трудов. Там он старательно совершенствовал способы выражения своих убеждений.

Юлий прочитал много поэтических произведений Блейка и, даже не будучи ученым, убедился, что в них нет отчетливого сюжета и не соблюдаются рифма и размер. Что больше всего привлекало Юлия, так это вера Блейка в тщетность подавления любых желаний, какими бы фантастическими они ни были. Одно из его главных откровений гласило, что чувственный опыт необходим в развитии творческих способностей и для духовного прогресса. Не следовало ни избегать переживаний, ни сдерживать свои страсти, ни отворачиваться от ужасов. И ни один порок не должен остаться неисследованным. Без подобного опыта невозможен путь к совершенству.

Влечение и отвращение, любовь и ненависть — все это необходимо для существования человечества. Из этих противоположных потоков энергии происходит то, что священники называют добром и злом. Слова эти, как быстро понял Блейк, теряют всякий смысл при сопоставлении с обещанием прогресса, которого можно достичь, потакая всем человеческим желаниям.

Прочитав эти строки, Юлий рассмеялся, ведь он знал, что впоследствии Блейк был изгнан из религиозного ордена именно за воплощение в жизнь своих убеждений, происходившее на задних дворах и в борделях соседнего городка. Для него не существовало ни порока, ни добродетели.

Блейк верил в наивысшее значение своих видений идеального мира по сравнению с физической реальностью, он утверждал, что люди должны избирать себе идеалы только в этом, духовном, мире, а не в царстве грубой материи. Его труды вновь и вновь обвиняли благоразумие и власти в том, что они ограничивают и сдерживают духовный рост человечества, хотя Юлий подозревал в этих высказываниях отражение отношения Блейка к правителю государства Урш, воинственному королю по имени Шанг Кхал, который стремился подчинить себе народы Земли с помощью грубой силы.

Открытое высказывание подобных идей в то время было сочтено безумием, но Юлий не мог считать Блейка сумасшедшим; в конце концов его проповеди привлекли множество последователей, считавших его великим мистиком, призванным установить новую эпоху чувств и свободы.

Юлий вспомнил прочитанные афоризмы Зенга, философа, служившего при дворе Аютарков в Индонезийском блоке. Он выступал в поддержку мистиков и их склонности преувеличивать существующие истины. По определению Зенга, мистик не мог преувеличить несовершенную истину. В дальнейшем он защищал этих людей, говоря: «Называть человека безумцем из-за того, что он рассказывает о духах и видениях, — значит полностью лишать его достоинства только из-за того, что он не вписывается ни в одну рациональную теорию космоса».

Работы Зенга всегда нравились Юлию, как нравилось и его утверждение, что мистики не приносят в мир сомнения и проблемы, поскольку сомнения и проблемы существуют всегда. Мистик, по его словам, не был человеком, творящим тайны, он был тем, кто своими работами разрушает тайны.

Блейк тоже стремился разрушить тайны, которые удерживали человека, не позволяли достичь полного потенциала и разрушали надежду на будущее. Все это ставило его в оппозицию безысходной философии людей вроде Шанга Кхала и деспота Калганна — тиранов, предсказывающих неизбежное скатывание к Хаосу, в ужасное царство, когда-то бывшее колыбелью творения и неизбежно заключавшее в себе его могилу.

Блейк понимал красоту как окошко в удивительное воображаемое будущее, он проповедовал теории алхимического символизма и, подобно герметистам, верил, что человечество есть божественный микрокосм. Он много читал и вскоре близко познакомился с мистическими традициями, учением пифагорейцев, неоплатониками, верованиями герметистов, каббалой, трудами ученых и алхимиков, таких как Эриген, Парацельс и Бем. Ни одно из этих имен ничего не говорило Юлию, но он был уверен, что Эвандер Тобиас поможет отыскать их труды, если возникнет желание с ними познакомиться.

После освоения столь увесистого научного багажа Блейк оформил свои мировоззрения в величайшей из своих поэм, «Книге Разума».

Эпическое произведение начиналось с повествования о падении Блаженного Человека в водоворот опыта, который Блейк называл «темным ущельем эгоизма». На всем протяжении повествования человечество билось над проблемой преобразования своих земных страстей в непорочность того, что Блейк называл божественностью. Чтобы помочь развитию процесса, Блейк персонифицировал сущность преобразования и обновления в неистового раздражителя, существо, названное автором орком, и Юлий засмеялся удивительному совпадению. Неужели Блейк мог предвидеть нашествие зловредных зеленокожих, наводнивших Галактику?

Согласно поэме, падение человека отделило его от божественности, и на протяжении многих веков он был вынужден бороться за воссоединение с Богом. Человеческая душа в поэме Блейка утратила целостность и была обречена восстанавливать каждый отдельный элемент по пути к божественности, что находило подтверждение в прочитанных Юлием мифах о Гипетских гробницах. Эти легенды говорили о расчленении древнего бога Озириса в самом начале времен и о долге человечества собрать воедино все отдельные части, чтобы снова достигнуть духовной целостности.

В работах Блейка Юлий обнаружил передовые идеи свободомыслящих философов, совершенно нехарактерные для подчиненной условностям эпохи. Блейк не мог противостоять реакционным силам, не слушавшим доводы логики, и был вынужден прибегнуть к уловкам образного мышления и облечь идеи в покровы мистики.

Он стал нежеланной персоной и раздражал власть имущих, побуждая людей следовать своим страстям, чтобы не сдерживать духовный рост, и изменить жизнь.

«Знание — это просто чувственное восприятие, — с улыбкой прочел Юлий строки из книги. — Терпимость — это источник всего, что есть в Человеке, а интеллект только сдерживает нашу природу. Достижение величайшего наслаждения и испытание болью есть конечная цель всей жизни».

12 В гордыне нет места безупречности Рай Бесконечно

Снова все места за круглым столом Гелиополиса были заняты. Огромный амфитеатр освещался только стоящей в центре стола лампадой и факелами на золотых постаментах статуй. Лишь второй раз в жизни Саул Тарвиц прошел через Врата Феникса, но он сознавал, как сильно изменился с тех пор, как был впервые принят за столом Братства.

У Врат стоял лорд Фулгрим в пурпурной тоге, украшенной стилизованными изображениями феникса, вышитыми золотой нитью. Его длинные волосы были прижаты венком из золотых листьев, а на поясе висел новый меч с серебряной рукоятью. Примарх персонально приветствовал своих капитанов и поздравил с благополучным возвращением в Братство, чем произвел неизгладимое впечатление на каждого Астартес. Личное внимание, оказанное таким великолепным воином, до сих пор вызывало в груди Тарвица приятное волнение.

Капитан Второй роты Соломон Деметр сидел напротив, и, когда Тарвиц, Люций и лорд-командир Эйдолон прошли сквозь Врата Феникса, он приветственно кивнул Саулу. Рядом с капитаном Деметром молча сидел печальный Марий Вайросеан, а Юлий Каэсорон, по другую сторону от Деметра, громко рассказывал о сражениях с ксеносами Диаспорекса, сопровождая речь энергичными жестами, чтобы продемонстрировать какой-нибудь особо удачный удар.

Капитан Каэсорон рассказывал, как он вместе с примархом отбил у защитников капитанскую рубку корабля-гибрида, и тут Тарвиц уловил в глазах Соломона Деметра раздраженный блеск. Тарвиц уже слышал, что первыми ворвались в рубку именно воины капитана Деметра.

Рядом с креслом примарха сидел лорд-командир Веспасиан, и его глаза при виде благополучно вернувшихся воинов искрились добродушным весельем. Тарвиц улыбнулся в ответ, он и в самом деле очень устал и был рад снова оказаться среди своих братьев, поскольку миссия на Убийце оказалась изматывающей. Мегарахниды оказали жестокое сопротивление, и Лунные Волки тоже в какой-то мере его утомляли.

Тарвиц посмотрел на Эйдолона и тотчас вспомнил напряженную перепалку между лордом-командиром и капитаном Торгаддоном, прибывшим на поверхность Убийцы во главе штурмгруппы Лунных Волков. Хоть Тарвиц и был связан с Эйдолоном клятвой верности, он не мог отрицать удовлетворения от сцены, когда несокрушимый Тарик Торгаддон поставил лорда-командира на место. Позднее Эйдолон сумел восстановить хорошие отношения с Лунными Волками и Воителем, но до сих пор старался не упоминать о своих ошибках на Убийце и прочитанной Торгаддоном нотации.

Люцию тоже не удалось провести время рядом с Лунными Волками без неприятностей. Поединок с Гарвелем Локеном в тренировочной камере преподнес ему столь необходимый урок смирения, в результате которого у мастера меча оказался сломан нос. Несмотря на все старания апотекариев, кость срослась неправильно, и безукоризненный профиль Люция, по его мнению, был безвозвратно испорчен.

Наконец Врата Феникса закрылись, Фулгрим занял свое место за столом и протянул руки к курильнице.

— Братья, — заговорил он, — именем огня приветствую вас снова в Братстве Феникса.

Все собравшиеся воины повторили жест примарха.

— Мы вернулись к огню, — ответили они хором.

— Как я рад снова видеть вас, сыны мои, — заговорил Фулгрим, одаривая каждого из воинов сияющей улыбкой, которая освещала душу Астартес. — Прошло много времени с тех пор, как наш орден собирался, чтобы поведать друг другу о храбрости и благородстве наших братьев, но мы снова все здесь, целые и невредимые, и направляемся навстречу новому заданию в малоизученной области космоса. Наши астропаты немного могут рассказать об этих местах, но их трудности нас волновать не должны, мы с радостью воспользуемся шансом продвинуться дальше по пути совершенства.

Тарвиц заметил возбуждение в глазах примарха и ощутил, как оно тотчас передалось ему и зажгло огонь в крови. Даже в самые яркие моменты примарх никогда так сильно не излучал энергию, весь его облик говорил, что Фулгрим наслаждается каждым словом.

— Наши возлюбленные братья вернулись после выполнения миротворческой миссии. Я знаю, как им хотелось бы получить часть славы, обретенной нами в сотрудничестве с Железными Руками, но эти воины и сами стяжали лавры — им выпала честь сражаться против злобных ксеносов бок о бок с Астартес Воителя.

Тарвиц припомнил ход военных действий на Убийце. Как мало было достоинства и величия в поспешной высадке десанта на поверхность, как и молниеносных яростных атак мегарахнидов. Война была жестокой, утомительной и кровавой, и слишком много воинов нашли свою смерть под грозовыми небесами этого мира. Из-за ошибок Эйдолона в ней не было ничего заслуживающего славы, пока не появились Лунные Волки и не приложили свои силы.

А потом прибыл Сангвиний, и Тарвиц не мог без восторга вспоминать, каким великолепным было зрелище сражавшихся рядом Воителя и примарха Кровавых Ангелов. Они оба представлялись ему могущественными богами войны. Вот это было достойно славы, и одержанные ими победы восстановили честь Детей Императора.

— Может, лорд-командир Эйдолон порадует нас рассказом о битве? — предложил Веспасиан.

Лорд-командир встал и коротко поклонился.

— Я расскажу, если вы пожелаете слушать, — сказал он.

Ответом ему стал хор одобрительных возгласов, и Эйдолон улыбнулся:

— Как сказал лорд Фулгрим, на Убийце мы завоевали великую славу, и я покорнейше благодарю вас, мой господин, за разрешение отправиться на спасение наших братьев — Кровавых Ангелов.

Тарвиц при этих словах удивленно заморгал. Он хорошо помнил, что в то время никто не осмеливайся произнести слово «спасение», поскольку оно означало бы поражение Кровавых Ангелов. На орбите планеты допускалось упоминание лишь о «подкреплении».

После нашего прибытия на Сто сорок — двадцать стало ясно, что командующий Сто сороковой экспедицией Матаниал Август не имеет достаточной проницательности, чтобы вести борьбу. Узнав о скором прибытии Воителя, я повел наших воинов на поверхность Убийцы, чтобы обезопасить зону приземления и приступить к спасению Кровавых Ангелов, которых Август так недальновидно отправил с умиротворяющей миссией.

Если предыдущие слова Эйдолона сильно удивили Тарвица, то теперь, услышав столь искаженные факты, он был просто шокирован. Да, Матаниал Август отправлял свои отряды в опасную зону, пока у него не закончились воины, но на решение Эйдолона высадиться на поверхность Убийцы до прибытия Лунных Волков повлияло отнюдь не благородство, а нежелание разделить славу с элитой Воителя.

Эйдолон продолжал рассказ, описывая первые схватки и последующий разгром мегарахнидов, прилагая все усилия, чтобы возвеличить роль Детей Императора в финальном сражении и преуменьшить вклад Лунных Волков и Кровавых Ангелов.

Как только он закончил, раздались громкие аплодисменты и удары по столу — так собравшиеся воины приветствовали славную победу и подвиги воинов во главе с Эйдолоном. Тарвиц оглянулся на Люция, пытаясь определить его реакцию на откровенное хвастовство Эйдолона, но лицо его друга оставалось непроницаемым.

— Отличный рассказ, — высказался Веспасиан. — Возможно, позднее мы услышим и о героизме твоих воинов?

— Возможно, — нехотя ответил Эйдолон, но Тарвиц уже понял, что этих рассказов общество никогда не дождется.

Лорд-командир не допустит ни одного слова, противоречащего его версии событий на Убийце.

— Легион может гордиться тобой, Эйдолон, — произнес Фулгрим. — И все твои воины заслуживают похвалы за вклад в победу. Имена погибших будут выгравированы на стенах церемониального зала перед Вратами Феникса.

— Вы оказываете нам большую честь, лорд Фулгрим, — поблагодарил его Эйдолон и занял свое место.

Фулгрим кивком принял его благодарность:

— Пусть отвага лорда-командира Эйдолона перед лицом опасности будет примером для всех нас, и я хочу, чтобы его рассказ стал известен всем воинам. Но мы собрались здесь еще и для того, чтобы спланировать будущие сражения, поскольку Легион не может почивать на лаврах и жить прошлыми победами. Мы всегда должны стремиться вперед, навстречу новым испытаниям и новым врагам, только так мы сможем доказать свое превосходство.

— Мы оказались в районе космоса, о котором почти ничего не известно, но мы рассеем тьму светом Императора. Здесь есть миры, созревшие для принятия Имперских Истин, и наш долг — привести их к Согласию. Мы направляемся к одному из таких миров, и в честь грядущего покорения я нарекаю его Двадцать восемь — четыре. Позже мы поговорим о том, чего я жду от каждого из вас, а сейчас давайте отпразднуем победу отличным вином!

При этих словах Врата Феникса отворились и в Гелиополис хлынула толпа слуг в простых бледно-кремовых хитонах, несущих амфоры с вином и полные подносы изысканно приготовленного мяса, свежих фруктов, сладостей и великолепной выпечки.

Тарвиц с изумлением наблюдал, как вереницы слуг расставляют вино и кушанья на столы вдоль стен Гелиополиса. Праздновать победу еще до того, как сражение выиграно, было в традициях Детей Императора — так они поддерживали уверенность в своих методах ведения войны, но столь роскошный пир казался Тарвицу проявлением непомерной самоуверенности.

Вместе с другими капитанами он подошел к столам и налил кубок вина, стараясь не встречаться взглядом с Эйдолоном, чтобы не выдать своего неодобрения его оценкой войны на Убийце. Рядом с ним шагал Люций со слабой усмешкой на красивом лице.

— Здорово он все повернул в рассказе об Убийце, а, Саул?

Тарвиц кивнул и оглянулся, чтобы убедиться, что их больше никто не слышит:

— Конечно, это… довольно своеобразный взгляд на события.

— А, в любом случае кого это волнует? — воскликнул Люций. — Если слава завоевана, пусть она лучше достанется нам, чем проклятым Лунным Волкам.

— Ты до сих пор злишься на Локена за свое поражение в тренировочной камере?

Лицо Люция потемнело.

— Локен не победил меня, — бросил он.

— А мне помнится, я видел, как ты лежал на спине после схватки, — заметил Тарвиц.

— Он сплутовал и нанес удар не по правилам, — возразил Люций. — Предполагалось, что между нами будет благородный поединок на мечах. Когда мы в следующий раз скрестим клинки, я непременно одержу верх.

— Если только до тех пор он не придумает новый трюк.

— Ничего не получится, — фыркнул Люций. Надменность приятеля в очередной раз поразила Тарвица, и он понял, что узы их дружбы значительно ослабли. — В конце концов, Локен просто незаконнорожденный грубиян, как и все прочие Лунные Волки.

— И Воитель тоже?

— Ну, конечно нет, — поспешно ответил Люций. — Но вот остальные ничуть не лучше варваров Русса, неотесанные, без намека на манеры и совершенство, присущего нашему Легиону. На Убийце, кроме всего прочего, было доказано наше превосходство над Лунными Волками.

— Наше превосходство? — раздался рядом чей-то голос.

Обернувшись, Тарвиц увидел, что рядом с ними остановился капитан Соломон Деметр.

— Капитан Деметр, — приветствовал он офицера, наклоняя голову. — Для меня большая честь снова с тобой встретиться. Прими мои поздравления по поводу захвата капитанской рубки командного корабля Диаспорекса.

Соломон улыбнулся и придвинулся ближе:

— Благодарю, но на твоем месте я удержался бы от таких выражений. Не думаю, чтобы лорд Фулгрим был доволен восхвалениями Второй роте. Но это так, между прочим. Я подошел сюда не для того, чтобы выслушивать похвалы в свой адрес.

— А для чего же? — спросил Люций.

Соломон не обратил внимания на его вызывающий тон:

— Капитан Тарвиц, во время повествования Эйдолона о войне на Убийце я за тобой наблюдал, и мне показалось, что лорд-командир рассказал не обо всем, что там происходило. Мне бы хотелось услышать твою версию событий, если ты понимаешь, о чем я говорю.

— Лорд Эйдолон описал кампанию так, как он ее воспринимает, — нейтральным тоном произнес Тарвиц.

— Ну же, Саул! Ты не против, если я тебя буду так называть? — спросил Соломон. — Со мной ты можешь быть откровенным.

— Почту за честь, — искренне ответил Тарвиц.

— Нам с тобой обоим известно, что Эйдолон выдающийся хвастун, — продолжал Соломон, и Тарвиц поразился откровенности капитана.

— Лорд-командир Эйдолон для вас старший по званию офицер, — вмешался Люций. — И было бы неплохо об этом помнить.

— Я разбираюсь в субординации! — огрызнулся Соломон. — И кстати, я старше тебя по званию. Прошу об этом не забывать.

Люций поспешно кивнул, а Соломон продолжил начатый разговор:

— Так что же в действительности произошло на Убийце?

— Только то, о чем рассказывал лорд-командир Эйдолон, — быстро ответил Люций.

— Это правда, капитан Тарвиц? — спросил Соломон.

— Ты посмел назвать меня лжецом? — возмутился Люций, и его рука метнулась к рукоятке меча, сработанного на Урале в кузницах клана Террават, еще во времена Объединительных войн.

Соломон заметил этот жест и, расправив плечи, повернулся к Люцию лицом, словно ожидая нападения. Если капитан Деметр был выше Люция, шире его в плечах и, несомненно, сильнее, то мастер меча был более поджар и скор. Тарвиц попытался прикинуть, кто одержал бы победу в такой схватке, но был благодарен судьбе, что она никогда не сможет состояться.

— Я помню, как ты пришел сюда в первый раз, Люций, — сказал Соломон. — Тогда я увидел в тебе задатки отличного офицера и превосходного воина.

Люций расцвел от удовольствия, но Соломон еще не закончил:

— Теперь я вижу, что ошибался. Ты всего лишь подхалим и льстец, не уловивший различия между совершенством и превосходством.

Тарвиц увидел, как лицо его приятеля сделалось багровым, а Соломон продолжал:

— Наш Легион сражается за чистоту помыслов, равняясь на Императора, возлюбленного всеми, но мы не должны стремиться стать таким, как он, поскольку Император — единственный и неповторимый над всеми нами. Не спорю, наши доктрины порой делают нас в глазах остальных надменными и запальчивыми, но в гордыне нет места безупречности. Никогда не забывай этого, Люций. Урок закончен.

Люций напряженно кивнул, и Тарвиц видел, что ему требуется все самообладание, чтобы не дать гневу вырваться наружу. Краска исчезла с лица Люция, уступив место бледности.

— Благодарю за урок, капитан. Могу лишь надеяться, что когда-нибудь я преподнесу тебе такой же.

Соломон лишь улыбнулся, а Люций коротко поклонился и развернулся, направляясь к Эйдолону.

Тарвиц с трудом удержался от усмешки.

— Ты же понимаешь, что он никогда этого не забудет, — предупредил он Соломона.

— Вот и отлично, — ответил Соломон. — Возможно, он что-нибудь усвоит.

— Я бы не стал на это рассчитывать, — усомнился Тарвиц. — Он не из тех, кто быстро учится.

— В отличие от тебя, не так ли?

— Я стараюсь служить в полную силу своих способностей.

Соломон рассмеялся:

— Надо отдать тебе должное, ты очень тактичен, Саул. Знаешь, при первой встрече я принял тебя за обычного линейного офицера, но теперь начинаю думать, что ты способен на великие дела.

— Благодарю, капитан Деметр.

— Соломон. А поскольку наше собрание закончено, я думаю, мы с тобой можем поговорить.

Красивее планеты, чем Двадцать восемь — четыре, Соломону еще никогда не приходилось видеть. С орбиты поверхность выглядела совершенно мирной; цветущая суша перемежалась кристально-голубыми океанами, а в атмосфере белели спирали легких облаков. Поступившие данные разведки свидетельствовали о том, что воздух планеты пригоден для дыхания и не тронут загрязнениями промышленных выбросов, как в большинстве миров Империума, давно превратившихся в кошмарный промышленный ад. Кроме того, на планете не было обнаружено никаких признаков разумной жизни.

Для официального признания мира приведенным к Согласию придется подождать более детальных сведений, но пока, если не принимать во внимание один объект, похожий на древние развалины, мир выглядел совершенно необитаемым.

Короче говоря, он был совершенным.

Четыре штурмкатера приземлились на высоких скалах над устьем широкой долины. Над ними вздымались величественные горные вершины, покрытые снежными шапками. Как только осел поднятый кораблями песок, Фулгрим вывел своих воинов на поверхность нового мира, который следовало вернуть в объятия Империума.

Пока Юлий и Марий следили за высадкой своих людей, Соломон вышел из штурмкатера и с надеждой осмотрел горизонт. Лорд Фулгрим вышел вместе с Юлием, а позади Мария спустился с трапа Саул Тарвиц. Астартес рассыпались по периметру зоны высадки, обеспечивая безопасность, но Соломон уже понял, что такие предосторожности не требовались. Здесь не было никого, кроме них, и не чувствовалось никакой угрозы. Этот мир как будто уже принадлежал им.

Сенсоры доспехов вскоре подтвердили, что атмосфера пригодна для дыхания, и Соломон тотчас снял шлем. Прикрыв глаза, он сделал глубокий вдох, наслаждаясь вкусом воздуха, не прошедшего сквозь бесчисленные фильтры и очистители.

— Ты должен оставаться в шлеме, — заметил Марий. — Мы еще не уверены, что воздух пригоден для дыхания.

— Судя по показаниям датчиков, все в порядке.

— Но лорд Фулгрим еще не снял своего шлема.

— И что?

— Ты должен ждать, пока он не подаст пример.

— Марий, мне не нужен лорд Фулгрим, чтобы определить пригодность воздуха, — сказал Соломон. — И с каких пор ты стал таким занудой?

Марий ничего не ответил, а лишь отвернулся к воинам, выскакивавшим из штурмкатера с еще ворчавшими двигателями. Соломон покачал головой и устроил шлем на сгибе локтя. Пройдя к краю скальной площадки, он остановился и окинул взглядом простирающуюся внизу долину.

От подножия гор ландшафт разворачивался бескрайним зеленым покрывалом. Густые леса закрывали все, вплоть до срединных склонов хребтов, а по дну долины к далекому побережью лениво текла ослепительно-голубая река. На противоположном склоне долины из зарослей папоротников поднимались остатки сооружения, замеченного автоматом-разведчиком. С того места, где стоял Соломон, развалины были похожи на остатки гигантского свода, но более никаких признаков здания не было заметно.

Со своей обзорной площадки Соломон мог видеть на сотни километров; на горизонте сверкали далекие озера, в низинах он заметил бродивших животных. Удивительный цветущий мир Двадцать восемь — четыре вдали закрывался дрожащей дымкой, а в чистом небе над головой летали птицы.

Давно не приходилось видеть столь чистого, нетронутого мира.

Подобно большинству Детей Императора, Соломон провел детство на Хемосе — в мире, в котором из-за постоянного пылевого облака, изолировавшего планету от далекого солнца, не существовало ни дня, ни ночи. Все, что он видел, — нескончаемые сумерки и вечно беззвездное небо. И сейчас, при виде прекрасного безоблачного небосклона, его сердце — первое, человеческое — затрепетало.

Жаль, что с приходом Империума все изменится, но эти перемены неизбежно произойдут, как только появится официальная запись о покорении планеты Двадцать восьмой экспедицией во имя Императора. Уже через несколько дней отряды механикумов начнут процесс колонизации и составят проект использования природных ресурсов. Соломон был лишь простым солдатом, но, глядя на красоту лежащего перед ним мира, он отчаянно хотел, чтобы человечество нашло способ избежать разрушения ландшафта.

Неужели механикумы, вооруженные последними достижениями науки и логики, не могли найти способ добывать ископаемые без обязательных для такой отрасли последствий: загрязнения, перенаселенности и насилия над природой?

Подобные рассуждения были не в компетенции Соломона и не имели для него особого значения. Если эта планета так пустынна, как кажется с первого взгляда, воины вскоре покинут ее, оставив гарнизон Аркайтских гвардейцев командующего Файля, чтобы охранять мир, которому предстоит преобразование во славу Империума.

— Соломон, — окликнул его Юлий, стоявший рядом со штурмкатером.

Деметр отвернулся от великолепного вида и зашагал обратно к месту высадки десанта:

— Что случилось?

— Готовь своих людей, — сказал Юлий. — Мы идем осматривать эти руины.

Интерьер «Ла Фениче» значительно изменился за последние два месяца, отметил Остиан, пригубив второй бокал дешевого вина. Там, где раньше все дышало приглушенным шиком богемы, теперь возник чудовищно раздувшийся театр, словно вышедший из эпохи декаданса. Стены были покрыты позолотой, и каждый скульптор на борту считал своим долгом выставить на вновь возведенных пьедесталах десятки своих работ… Или почти каждый.

Художники работали без устали, создавая на стенах и потолке величественные фрески, а целая армия вышивальщиц трудилась над украшением великолепно расписанного занавеса. Большой участок стены над сценой был оставлен для великого творения Серены д'Анжело, над которым она, по слухам, работала день и ночь. Но Остиан уже несколько недель не видел свою подругу и не мог подтвердить или опровергнуть эти слухи.

Последняя встреча состоялась около месяца назад, и Серена тогда выглядела просто ужасно. В ней ничего не осталось от той утонченной женщины, в которую скульптор почти влюбился. Они обменялись лишь несколькими словами приветствия, и Серена тотчас поспешно и смущенно попрощалась.

— Я должен пойти и проведать ее, — сказал он самому себе, словно произнесенные вслух слова гарантировали выполнение обещания.

На сцене группа танцоров и певцов скакала под какой-то какофонический грохот, и Остиану лишь оставалось надеяться, что они не считают этот шум музыкой. В центре сцены стояла Коралин Асеник — красивая женщина, летописец и композитор, — которая лишила его возможности посетить поверхность Лаэрана. Именно она была движущей силой этой драматической интриги, а Бекья Кински с напыщенным видом расхаживала по сцене и орала на танцоров и хористов. Голубые волосы Бекьи метались вокруг лица, словно морские водоросли, а ее одеяние разлеталось от яростных жестов, подкрепляющих слова, адресованные нерадивым исполнителям.

На взгляд Остиана, перемены в «Ла Фениче» придали помещению нелепый вид — чрезмерные старания превратили эстетически законченный облик во вместилище беспорядочного смешения чувств. Хорошо хоть уголок с баром остался нетронутым; у обезумевших дизайнеров не хватило смелости разрушить насиженное гнездо нескольких сотен угрюмых летописцев, иначе могло возникнуть нешуточное восстание.

Большая часть этих летописцев собралась вокруг громадной фигуры Астартес по имени Люций. Бледнолицый воин развлекал своих слушателей историями о планете под названием Убийца, рассказывал небылицы о Воителе и Сангвинии и о своих великолепных подвигах. Остиану казалось, что столь могучему воину, как Астартес, не подобает так явственно добиваться похвал у завсегдатаев «Ла Фениче», но свое мнение он предпочитал держать при себе.

Прежде «Ла Фениче» было местом, где можно было расслабиться, но нынешняя какофония и кошачьи завывания, несущиеся со сцены, удостаивались лишь проклятий и жалоб летописцев на злую судьбу, сделавшую их свидетелями подобной трансформации.

— А ты заметил, что все это вытворяют те, кто спускался на Лаэран? — раздался голос над его ухом.

Говорившим оказался плохой поэт по имени Леопольд Кадмус. Остиан несколько раз разговаривал с ним при встречах, но до сих пор избегал любых его произведений.

— Да, заметил, — кивнул Остиан.

В это время орущая толпа пыталась втащить сервитора-грузчика на постамент вместе со скульптурным изображением похотливого обнаженного херувима.

— Отвратительное распутство, вот что это такое, — сказал Леопольд.

— Точно, — кивнул Остиан, хотя мысленно попытался себе представить, как выглядел бы Леопольд в подобной сцене.

— Я думал, такие, как ты, должны бы в этом участвовать, — заметил Леопольд, и в его голосе Остиан уловил нотки зависти.

Он покачал головой:

— Я тоже так думал, но посмотрел, во что они превратили это место, и решил, что это не для меня.

— Что ты имеешь в виду? — невнятно пробормотал Леопольд, и Остиан заметил, что поэт сильно пьян.

— Посмотри сам, и поймешь, — ответил он, указывая на росписи, украшавшие ближайшую стену. — Краски как будто выбраны слепцом, а что касается сюжета… Я не против некоторого присутствия эротики в искусстве, но здесь сплошная порнография.

— Я вижу, — усмехнулся поэт. — Здорово, правда?

Остиан проигнорировал его оценку и продолжал:

— Ты слышишь эту музыку? Когда я впервые услышал Бекью Кински, то пришел в восторг от ее исполнения, а сейчас ее «музыку» как будто издает кошка, которую за хвост вывесили за окно, и она царапает по стеклу когтями, пытаясь забраться в дом. Что касается скульптур, то я даже не знаю, что и сказать. Они грубы, вульгарны, и ни одну из них я не назвал бы законченной.

— Что ж, тебе лучше знать, — протянул Леопольд.

— Верно, — ответил Остиан, вздрагивая от воспоминания; совсем недавно он уже слышал эту фразу.

Это был обычный день, и Остиан пытался воплотить свои видения в мраморе, наполняя студию стуком молотка и скрежетом резца. Статуя медленно пробуждалась к жизни, и доспехи воина проступали из мрамора по мере того, как Остиан отсекал все лишнее, не подходившее под его представления о конечном результате. Серебряные руки скульптора скользили по камню, и датчики в кончиках пальцев находили в его толще скрытые изъяны и точки напряжения.

Каждый удар молотка был тщательно выверен и согласовался с инстинктивным чутьем, любовью и уважением к создаваемому образу и мрамору, с которым работал скульптор. После торопливого начала, когда его действиями руководил гнев, возникшие впоследствии спокойствие и уважение смягчили его атаку на мрамор, и Остиан уже ощущал удовлетворение при виде зарождающейся красоты.

Он отступил от мраморной глыбы и внезапно почувствовал чье-то присутствие в загроможденной студии. Обернувшись, он увидел гиганта — воина в пурпурно-золотистых доспехах и с длинной золотой алебардой в руке. Украшения на броне воина были намного изящнее, чем у всех Астартес, которых Остиану доводилось видеть. На голове воина сверкал крылатый шлем, а визор был выполнен в виде головы хищной птицы.

Остиан растерянно снял с лица респиратор. Вслед за первым воином в студию вошли еще пятеро таких же Астартес. Затем появился грузовой сервитор с большим подносом, на котором под белой тканью угадывались три предмета неопределенной формы. Остиан мгновенно узнал великолепную форму гвардейцев Феникса, элитных гвардейцев примарха.

Затем в студию вошел Фулгрим, и при виде величественного воина Остиан окончательно оцепенел. На повелителе Детей Императора была простая тога винно-красного цвета, расшитая пурпурными и серебряными нитями. Бледное лицо примарха было припудрено, глаза обведены черной тушью, а серебристо-белые волосы зачесаны назад и сплетены в сложно уложенные косички.

Остиан упал на колени и склонил голову. Ему еще никогда не приходилось находиться в такой близости от примарха. Да, он видел командира Детей Императора и раньше, но это появление в студии и взгляд темных глаз, обращенных прямо на него, на мгновение лишили Остиана дара речи и способности управлять своими мыслями.

— Мой господин… — начал Остиан.

— Прошу тебя, встань, мастер Делафур, — сказал Фулгрим и подошел ближе, так что Остиан ощутил резкий запах ароматических масел. — Такой гений, как ты, никогда не должен становиться передо мной на колени.

Остиан медленно поднялся и попытался заглянуть в лицо примарха, но обнаружил, что не в силах сделать это.

— Ты можешь смотреть на меня, — произнес Фулгрим.

Остиан неожиданно ощутил, что примарх как будто контролирует его движения. Теперь голова повернулась без всякого усилия. Голос Фулгрима звучал восхитительной музыкой, он произносил каждый слог с такой безукоризненной отчетливостью и интонацией, что любое другое произношение казалось бы грубым косноязычием.

— Я вижу, что твоя работа продвигается, — сказал Фулгрим, обходя мраморную глыбу и осматривая первые следы резца. — Я с нетерпением буду ждать ее завершения. Скажи, это будет портрет какого-то определенного воина?

Остиан кивнул. Он пытался, но не мог подобрать слов — они словно разлетались в присутствии этого величественного существа.

— И кого же? — спросил Фулгрим.

— Это будет портрет Императора, возлюбленного всеми, — произнес Остиан.

— Император — это достойный объект, — заметил Фулгрим.

— Я подумал, что столь превосходный мрамор достоин изобразить Императора.

Фулгрим кивнул, закрыл глаза и продолжал обходить статую, касаясь мрамора руками, совсем как Остиан несколько минут назад.

— У тебя редкий дар, мастер Делафур… Оживить такой камень. Могу ли я сделать нечто подобное?

— Мне говорили, что вы обладаете редким талантом скульптора, мой господин.

Фулгрим улыбнулся и слегка покачал головой:

— Да, я могу высекать красивые вещицы, но сделать их живыми… Это разочаровывает меня, и я пришел обратиться к тебе за помощью.

— За помощью? — удивился Остиан. — Я не понимаю.

Примарх жестом подозвал сервитора-носильщика, и один из гвардейцев Феникса снял с подноса ткань, открыв три скульптуры, высеченные из бледного мрамора.

Фулгрим взял Остиана за плечо и подвел его к сервитору. Все три статуи изображали воинов, и по знакам отличия, вырезанным на их нагрудниках, было ясно, что это капитаны рот.

— Я вознамерился создать скульптурные портреты каждого из моих капитанов, — объяснил Фулгрим. — Но после того как закончил работу над третьей скульптурой, я почувствовал что-то неладное, как будто упустил какую-то важную деталь.

Остиан осмотрел скульптуры, отметил чистые линии и удивительную деталировку, вплоть до прекрасно переданного выражения лиц всех трех капитанов. Все черты были безукоризненны, и на мраморе не осталось ни единого следа резца скульптора, словно каждая скульптура была разом отлита в идеальную форму.

И все же, несмотря на совершенство произведений, Остиан не ощущал волнения, ожидаемого при взгляде на подлинное творение мастера. Да, скульптуры были совершенны, но тем не менее в них чувствовался какой-то изъян. Несмотря на техническое совершенство линий, в них не было ничего от самого создателя, никакой человечности, которая могла бы привлечь зрителя и зажечь искру в душе художника.

— Они превосходны, — наконец сказал он.

— Не лги мне, летописец, — предостерег его Фулгрим, и от резких ноток в его голосе Остиан поежился.

Ледяной взгляд примарха пронзил его насквозь, и Остиан ощутил, как холод пополз по позвоночнику.

— Что вы хотите от меня услышать, господин? — спросил он. — Скульптуры превосходны.

— Я хочу знать правду, — ответил Фулгрим. — Правда, как скальпель хирурга, причиняет боль, но излечивает.

Остиан пытался подобрать слова, которые не обидели бы примарха, поскольку не мог решиться на столь неслыханное проявление неуважения. Да разве кто-нибудь мог даже мысленно оскорбить такое великолепное существо?

Нерешительность Остиана не укрылась от глаз примарха, и он ободряющим жестом похлопал его по плечу:

— Хороший друг, указывающий на наши ошибки и несовершенства, достоин уважения, как если бы он открыл тайну спрятанных сокровищ. Я разрешаю тебе говорить откровенно.

Слова примарха прозвучали совсем не громко, но они, словно магическим ключом, открыли выход мыслям Остиана, которые он не решался облечь в слова.

— Мне кажется, что они… слишком совершенны, — произнес он. — Как будто в их создании участвовал только разум, а не сердце.

— Разве может быть вещь слишком совершенной? — спросил Фулгрим. — Любой предмет, отличающийся красотой и благородством форм, без сомнения, является продуктом расчетов и логики.

— В искусстве это не совсем так, талант должен затрагивать сердце, — ответил Остиан. — Можно работать с самой совершенной во всей Галактике техникой, но, если при этом не испытывать страсть, занятие станет пустой тратой времени.

— Есть такое понятие, как совершенство, — бросил примарх. — И цель нашей жизни состоит в его достижении и развитии. Все, что преграждает нам путь, мы отбрасываем в сторону.

Остиан покачал головой. Он вдруг слишком увлекся своими мыслями, чтобы заметить нарастающий гнев примарха.

— Нет, мой господин. Если художник во всем стремится к совершенству, у него ничего не получится. Человеческая сущность по своей природе не стремится к совершенству.

— А как же твоя собственная работа? — спросил Фулгрим. — Разве в ней ты не стремишься к совершенству?

— Люди, настаивающие на совершенстве, многое теряют. Они не в состоянии его достичь, но продолжают искать, — ответил Остиан. — Если бы я работал только ради достижения совершенства, моя скульптура никогда не была бы закончена.

— Что ж, тебе лучше знать, — проворчал Фулгрим.

Внезапно Остиан с ужасом осознал, что вызвал неудовольствие примарха. Глаза Фулгрима сверкали черными жемчужинами, вены на висках пульсировали от сдерживаемой ярости, и Остиан испугался, заметив на лице примарха выражение глубочайшей тоски.

Он слишком поздно понял желание примарха заставить красоту мрамора или картины подчиниться строгим требованиям безукоризненного совершенства, желание убрать со своего пути все лишнее. Слишком поздно Остиан осознал, что, спрашивая совета, Фулгрим не ждал истин, он желал лишь восхищения своими произведениями и медовой лести, чтобы подкрепить свое гигантское самолюбие.

— Мой господин… — прошептал Остиан.

— Все это чепуха, — прервал его Фулгрим. — Я вижу, что не зря пришел с тобой поговорить. Я больше никогда в жизни не прикоснусь резцом к мрамору, поскольку это было бы пустой тратой времени.

— Нет, господин мой, я не это…

Фулгрим поднял руку, заставив скульптора замолчать:

— Благодарю за потраченное время, мастер Делафур. Продолжай работу над своей несовершенной статуей.

Примарх Детей Императора в сопровождении гвардейцев Феникса покинул студию, оставив Остиана дрожать от страха при мысли о том, что он, сам того не желая, заглянул в душу Фулгрима.

Остиан услышал, что к нему кто-то обращается, и поспешно стряхнул оцепенение, вызванное воспоминаниями о визите примарха. Подняв голову, он увидел перед собой бледнокожего Астартес.

— Я Люций, — сказал воин.

Остиан кивнул:

— Я знаю, кто ты.

Люций самодовольно улыбнулся:

— Мне сказали, что ты дружен с Сереной д'Анжело. Это правда?

— Полагаю, это так, — ответил Остиан.

— Тогда не мог бы ты проводить меня в ее студию? — спросил Люций.

— Зачем?

— Разумеется, я хочу, чтобы она нарисовала мой портрет, — усмехнулся Люций.

13 Новая модель Нетронутый мир «Мама Джуана»

Апотекарий Фабий, облаченный в хирургическую робу, склонился над пациентом, лежащим на операционном столе, и кивнул медицинским сервиторам. Они приподняли автохирурга до уровня коммуникационного устройства, висевшего у Фабия на поясе, и защелкнули зажимы. Теперь нервная система апотекария непосредственно управляла автохирургом.

В сущности, устройство предоставляло ему несколько различных, независимых друг от друга конечностей, выполняющих команды его мозга. Эти помощники делали свою работу намного точнее и быстрее, чем любой ординатор или медсестра. Кроме того, сегодняшнюю операцию Фабий пожелал провести вне досягаемости чьих-либо глаз; его манипуляции и намерения не всем пришлись бы по вкусу.

— Тебе удобно, мой господин? — спросил Фабий.

— Ты еще заботишься о моем удобстве! — сердито бросил Эйдолон, явно чувствуя себя неловко и уязвимо на операционном столе.

Лорд-командир, готовясь доверить себя скальпелю Фабия, снял не только доспехи, но и одежду и теперь лежал на холодном металле полностью обнаженным.

Вокруг него шипели и урчали различные механизмы, а шею покрывал слой антисептического геля. Холодный голубой свет флюоресцентных ламп придавал коже мертвенно-бледный оттенок, а на полках по всему апотекариону стояли стеклянные колбы с отвратительными на вид кусками плоти, о назначении которых Эйдолон не имел ни малейшего представления.

— Очень хорошо, — кивнул Фабий. — Как я понимаю, ты уже поговорил со своими подчиненными капитанами насчет дополнительных операций по аугметации?

— Поговорил, — подтвердил Эйдолон. — Я думаю, в течение нескольких недель они доложат тебе о своем согласии.

— Отлично, — прошипел Фабий. — У меня найдется что им предложить!

— Сейчас не время об этом думать, — заметил Эйдолон.

Мощное седативное средство уже начало действовать, и его голос звучал совсем тихо и слегка неразборчиво. Фабий проверил на мониторе показатели метаболизма лорда-командира и добавил в систему еще несколько капель смеси, в состав которой входило средство и его собственного изобретения.

Взгляд Эйдолона беспокойно следил за яркими линиями на экране, а на лбу заметно заблестела испарина.

— Я вижу твое нежелание расслабиться, мой господин, — произнес Фабий.

Холодный свет блеснул на многочисленных лезвиях скальпелей, висевших наготове над телом Эйдолона. Лицо лорда-командира перекосилось от гнева.

— А как ты думаешь, апотекарий? Ты собираешься располосовать мое горло и вставить имплантат, о назначении которого ты мне так и не сказал.

— Это модифицированная трахея, она будет соединена с твоими голосовыми связками и позволит испускать нервно-паралитический крик, похожий на крик некоторых лаэрских воинов.

— Ты собираешься имплантировать мне орган ксеносов?! — в ужасе воскликнул Эйдолон.

— Не совсем так, — хищно усмехнувшись, ответил Фабий. — Хотя там есть частицы генома ксеносов, но я выращивал орган на геносемени Астартес, и при определенных условиях он мутировал. В сущности, я собираюсь вживить тебе совершенно новый орган, который ты можешь включать и выключать по своему усмотрению.

— Нет! — крикнул Эйдолон. — Я не хочу! Не надо мне никакой операции, если ты собираешься имплантировать взятую у ксеносов гадость!

Фабий покачал головой:

— Боюсь, отступать уже поздно, мой господин. Фулгрим одобрил мою работу, а ты потребовал, чтобы я занялся тобой после твоего возвращения. Ты ведь сам этого хотел. Ну да, стать моим первым триумфом, стать сильнее, быстрее и опаснее, чем прежде!

— Но не такой ценой, апотекарий! — протестовал Эйдолон. — Прекрати свои манипуляции!

— Я не могу этого сделать, Эйдолон, — равнодушно произнес Фабий. — Сейчас препараты лишат тебя возможности двигаться, а имплантат может погибнуть, если не будет пересажен в функционирующее тело. Зачем сопротивляться? Когда я закончу, ты почувствуешь себя гораздо лучше.

— Я тебя убью! — пригрозил Эйдолон.

Фабий с улыбкой наблюдал, как лорд-командир пытается освободиться. Но все его попытки ни к чему не привели — снотворное продолжало поступать в организм, а стальные зажимы прочно удерживали тело на металлическом столе.

— Нет, Эйдолон, — заговорил Фабий, — ты меня не убьешь, поскольку я только выполняю данное тебе обещание. Ты станешь еще опаснее, чем прежде. А еще тебе не стоит забывать, насколько опасна жизнь воина и сколько еще раз тебе придется лежать под моим скальпелем, пока этот Крестовый Поход не закончится. Ты еще не передумал меня убивать? Позволь лекарству овладеть твоим организмом, а когда ты проснешься, ты станешь для нашего любимого Легиона образцом нового скачка к совершенству!

Фабий улыбнулся, и скальпели опустились.

Еще до того, как они добрались до противоположного склона долины, Соломон понял, что интересовавший их объект вовсе не был руиной, на его поверхности не было никаких следов разрушений, и ничто не указывало на присутствие поблизости других сооружений. Но он не смог подобрать другого подходящего названия для необычной постройки и решил, что пока будет называть ее руиной.

Изогнутое сооружение, похожее на плечо лука, поднималось на высоту около двенадцати метров, а основанием ему служила овальная платформа из гладкого, похожего на фарфор, вещества, как и вся остальная часть руин. Изящно изогнутое сооружение явно было построено чужаками, хотя в нем и не было такой вызывающей чужеродности, как в архитектуре лаэров.

В конце концов Соломон решил, что непонятный объект даже красив.

Перед приближением к цели Астартес снова разошлись веером вокруг своих лидеров. Соломона охватило странное предчувствие, поскольку постройка не создавала впечатления давным-давно покинутого здания. Чего стоило только состояние ее поверхности: на камне не было ни единого пятнышка, ни мха, ни плесени и гладкие грани блестели, словно недавно отполированные.

— Что это? — спросил Марий.

— Не знаю, — признался Соломон. — Может, указатель?

— Указатель чего?

— Границы, например, — предположил Саул Тарвиц. — Только между кем?

Соломон обернулся посмотреть, как к этому относится Фулгрим, и испытал потрясение, увидев на щеках примарха дорожки слез. Рядом с ним стоял Юлий, и его лицо тоже блестело от слез. Соломон оглянулся на своих приятелей-капитанов, но они были ошеломлены таким зрелищем не меньше, чем он.

— Мой господин! — воскликнул Соломон. — Что… что-нибудь случилось?

Фулгрим покачал головой:

— Нет, сын мой. Не тревожься, я ведь плачу не от боли или горя, это красота вызвала на моих глазах слезы.

— Красота?

— Да, красота, — подтвердил Фулгрим и, обернувшись, распростер руки, словно обнимая окружающий их пейзаж. — Этот мир невозможно сравнить ни с чем встреченным за все время странствия, не так ли? Где еще вы видели подобные чудеса, блистающие таким совершенством? К этому миру нечего добавить, и, если бы это было возможно, я бы поверил, что это место открылось нам не случайно.

Соломон проследил за взглядом примарха, увидел те же самые красоты природы, окружающие их, но не смог понять чувства, что овладели его командиром. Стоявший рядом Юлий согласно кивал на каждое слово Фулгрима: из четырех присутствующих капитанов он один ощущал то же самое, что и примарх.

Возможно, Марий в отношении шлема был прав, поскольку в атмосфере, вероятно, имелся какой-то странный элемент и действовал на примарха. Но любое вещество, способное поразить примарха, без сомнения, сказалось бы и на всех остальных Астартес.

— Мой господин, может, нам стоит вернуться на «Гордость Императора»? — предложил Соломон.

— Еще рано, — ответил примарх. — Я хочу остаться здесь еще немного, поскольку мы вряд ли вернемся на эту планету. Мы введем этот мир в наш реестр и двинемся дальше, оставив это место нетронутым. Испортить такую красоту было бы преступлением.

— Мой господин, — удивился Соломон, — как это — двинемся дальше?

— Так, сын мой, — улыбнулся Фулгрим. — Мы покинем эту планету, чтобы никогда не возвращаться.

— Но вы уже обозначили ее как Двадцать восемь — четыре, — заметил Соломон. — Теперь этот мир принадлежит Императору и должен подчиняться его законам, которые даны нам для того, чтобы выполнять их неукоснительно. Оставить планету без вооруженного гарнизона для поддержки Согласия и защиты от врагов противоречило бы задачам нашей миссии.

Фулгрим повернулся лицом к Соломону:

— Мне известны задачи нашей миссии, капитан Деметр. И тебе нет необходимости напоминать мне о них.

— Нет, конечно, мой господин, но факт остается фактом. Оставить планету незанятой противоречило бы требованиям Императора.

— А ты говорил с Императором на эту тему? — сердито спросил Фулгрим, и Соломон почувствовал, что под напором гнева примарха все его возражения испарились. — Ты хочешь сказать, что знаешь его волю лучше, чем я, один из его сыновей? Это я стоял рядом с Императором и Хорусом на поверхности Алтения, когда его обитатели расплавили полярные льды и затопили свой мир бескрайним океаном, уничтожили природную красоту, создаваемую миллиардами лет, лишь бы она не досталась нам. Тогда Император сказал, что нельзя повторять подобных ошибок, поскольку завоеванная Галактика, превращенная в пустыню, будет нам бесполезна.

— Лорд Фулгрим прав, — произнес Юлий. — Мы должны оставить это место в неприкосновенности.

Поддержка Юлия только укрепила решимость Соломона, поскольку в голосе своего товарища он услышал лишь неприкрытую лесть.

— Я согласен с капитаном Деметром, — вмешался в разговор Саул Тарвиц, и никогда еще Соломон так не радовался ни одному голосу. — Красота планеты не должна влиять на условия приведения мира к Согласию.

— Согласны вы или нет, это несущественно, — проворчал Марий. — Лорд Фулгрим сказал свое слово, и наш долг повиноваться его воле. Таков закон иерархии.

Юлий кивнул, а Соломон все еще не мог поверить, что он и Тарвиц так легко решились на поступок, который можно расценить как неповиновение Императору.

На протяжении двух последующих недель корабли Двадцать восьмой экспедиции обнаружили еще пять миров, похожих на Двадцать восемь — четыре, но каждый раз флотилия уходила, не объявляя их собственностью Императора. Соломон Деметр каждый раз приходил в замешательство перед столь явным нежеланием примарха исполнять волю Императора относительно этих пустых планет, но ни один человек, кроме Саула Тарвица, казалось, не находил ничего необычного в том, что такие райские места оставались в неприкосновенности.

Кроме того, чем больше времени проводила флотилия в районе Аномалии Пардас, тем больше крепло убеждение Соломона, что эти миры не покинуты, напротив, они ожидали своих обитателей. У него не было никаких фактов в подкрепление этой догадки, кроме ощущений. Увиденные им миры поражали своим совершенством, словно они намеренно были созданы для сохранения природных богатств.

Все меньше и меньше времени посвящал он беседам с Юлием, поскольку капитан Первой роты все свободные часы проводил либо с примархом, либо в архивных залах. Марий, вероятно, вернул утраченное на Лаэране расположение примарха — теперь Фулгрима на поверхность открытых миров сопровождали в основном воины Первой и Третьей рот.

Новым приятелем Соломона стал Саул Тарвиц, и они довольно много времени проводили вдвоем в тренировочных залах. Этот Астартес непоколебимо считал себя обычным линейным офицером, но Соломон видел в нем зачатки величия, даже если сам Саул об этом не догадывался. Во время тренировочных боев он старался выявить его потенциал и разжечь огонь амбиций. Саул Тарвиц при возможности мог бы стать великим лидером, но его командиром был Эйдолон, и только лорд-командир имел право судить о возможностях своих воинов. Соломон посылал бесчисленные рапорты в интересах Тарвица, но все они остались без ответа.

После того как четвертая планета была оставлена без гарнизона и имперского губернатора, Соломон попросил о встрече лорда-командира Веспасиана. Они направились в Галерею Мечей, торжественный церемониальный зал, где мраморные изваяния павших героев свысока смотрели на своих преемников.

Галерея Мечей занимала центральную часть «Андрония», боевого крейсера, который Фулгрим считал своим вторым флагманом, и здесь, в присутствии мертвых героев, воины находили уединение и вдохновение.

Веспасиан стоял перед высеченным в камне изображением лорда-командира Иллиоса, воина, сражавшегося бок о бок с Фулгримом против диких племен Хемоса. Именно он немало помог превращению их родного мира из жестокого обиталища смерти и нищеты в центр культуры и просвещения.

Воины обменялись рукопожатием, и Соломон заговорил первым:

— Приятно видеть дружеское лицо.

Веспасиан приветливо кивнул:

— А ты наделал немало шума, мой друг.

— Я просто оставался честным, — заметил Соломон.

— В наши дни это не лучший способ поведения, — сказал Веспасиан.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, о чем я, — ответил Веспасиан. — Так что давай не будем играть словами, а поговорим откровенно, хорошо?

— Это меня устраивает, — согласился Соломон. — Мне всегда было жаль времени на словесное фехтование.

— Тогда я буду говорить открыто и надеюсь, что тебе можно доверять. Я опасаюсь, что с нашим Легионом происходит что-то ужасное. Мы стали слишком заносчивыми и высокомерными.

Соломон кивнул:

— Я согласен с тобой. Легион уверился в своем превосходстве. Я слышу это слово так часто, что чувствую, как стирается его смысл. От Саула Тарвица я узнал кое-что из того, что происходило на Убийце, и если хоть половина из его рассказов правдива, значит, среди других Легионов уже возникла неприязнь к Детям Императора из-за нашего непомерного самомнения.

— Ты не догадываешься, с чего это все началось?

— Я не совсем уверен, — пожал плечами Соломон. — Но мне кажется, перемены начались после операции на Лаэране.

— Верно, — согласился Веспасиан. Он повернулся и прошел к лестнице, ведущей к корабельному апотекариону. — Я тоже считаю, что причина кроется где-то там, хотя и не представляю, что могло вызвать столь трагическую трансформацию.

— Я слышал множество разговоров о храме, захваченном лордом Фулгримом, — сказал Соломон. — Возможно, там было нечто поразившее вошедших внутрь воинов, какая-то зараза или излучение, изменившие их мысли. А вдруг у лаэров в храме обитали какие-то неведомые силы, вызывавшие распадок их разума, и они перекинулись на наш Легион?

— По-моему, это звучит несколько надуманно, Соломон.

— Может, так, а может, и нет. Ты видел, как переделали «Ла Фениче» по приказу лорда Фулгрима?

— Нет.

— Знаешь, мне не довелось увидеть лаэрский храм изнутри, но, судя по тому, что я о нем слышал, «Ла Фениче» быстро превращается в его копию.

— Зачем лорду Фулгриму понадобилась копия храма ксеносов на борту «Гордости Императора»? — удивился Веспасиан.

— Почему бы тебе не узнать у него самого? — спросил Соломон. — Ты лорд-командир и имеешь право говорить с примархом.

— Я обязательно поговорю, Соломон, хотя до сих пор не представляю, какое отношение ко всему происходящему имеет лаэрский храм.

— Может, все дело в том, что это именно храм?

Веспасиан все еще был настроен скептически:

— Неужели ты предполагаешь, что наших воинов поразили их божества? Я не потерплю разговоров о всякой нечисти в этой обители павших героев.

— Нет, — поспешно ответил Соломон. — Я не говорю о божествах, но мы оба знаем, что существуют злобные существа, способные просочиться из варпа. А вдруг храм и есть такое место, где им легче всего проникнуть в наш мир? Что, если силы, обитавшие в лаэрском храме, вместе с воинами перебрались на корабль?

Два воина несколько долгих секунд молча смотрели друг на друга.

— Если ты прав, — наконец заговорил Веспасиан, — что мы можем с этим сделать?

— Я не знаю, — признался Соломон. — Тебе необходимо поговорить с лордом Фулгримом.

— Я попытаюсь, — пообещал Веспасиан. — А что будешь делать ты?

Соломон невесело усмехнулся:

— Сохранять твердость духа и во всех ситуациях оставаться честным.

— Не слишком определенный план.

— Другого у меня нет, — сказал Соломон.

Серена д'Анжело с восхищением смотрела, с какой невероятной скоростью и безграничной фантазией продвигается реконструкция «Ла Фениче». Еще недавно унылый и обветшалый театр заиграл новыми красками, а музыка лилась как будто из глубины ее собственного сердца. Над декорациями работали художники всех направлений, и от результатов их стараний у Серены захватывало дух.

Глядя на проявления ошеломляющего таланта, Серена осознала, как много ей еще надо работать над своими произведениями и как ничтожны ее собственные способности. Огромные портреты лорда Фулгрима и Люция, стоящие в студии, показались ей смехотворно ничтожными в своей незавершенности и мучили Серену своим несовершенством. Ей позировали столь великолепные воины, а она была не в состоянии смешать краски до нужного оттенка! Это повергало художницу в новые глубины самоуничижения и отчаяния. Кожу рук и ног сплошь покрывали рубцы от заточенного мастихина — Серена постоянно обогащала краски своей кровью. Но этого оказалось недостаточно.

Каждая капля крови сохраняла яркость лишь на короткое время, и Серена опасалась, что ей не удастся закончить картину или ее произведение будет осмеяно, как недостойное занять предназначенное место.

Она закрыла глаза, мысленно пытаясь вызвать свет и краски храма на парящем атолле, но воспоминания ускользали, расплывались и не давали возможности сосредоточиться. Ее кровь улучшила краски картины, и тогда Серена обратилась к другим, еще более экстравагантным средствам из собственного тела, чтобы достичь большего эффекта.

Ее слезы делали светлые тона светящимися и переливающимися, кровь добавляла огня к красным оттенкам, тогда как испражнения придавали черному такую глубину, о существовании которой Серена раньше и не догадывалась. Каждый новый цвет будил в ней новые ощущения и страсть, доселе ей незнакомые. Ей ни разу не пришло в голову, что подобные эксперименты еще несколько месяцев назад вызвали бы сильнейшее отвращение. Серена поддалась всепоглощающей страсти, желая достичь новых высот, новых уровней ощущений, и на пути к ним забывала об испытанных чувствах, словно о мимолетных сновидениях.

Рыдая от разочарования, она сломала еще один мольберт, и хруст дерева, треск разорванного полотна и боль от острых обломков доставили мгновенное удовлетворение, но радость испарилась уже через пару секунд.

Она больше ничего не могла отдать, ее тело было истощено до предела и не способно больше на новые чувства. Но едва она пришла к такому выводу, как появилось решение.

Серена прошла вглубь «Ла Фениче», к барной стойке, где, несмотря на поздний час, нашли себе убежище многие летописцы, а кое-кто явно расположился за столиками на всю ночь. Она узнала некоторые лица, но ни к кому не подошла, а продолжила искать достойный своего внимания объект.

Она рассеянно провела рукой по волосам. Длинные пряди утратили прежний блеск и красоту, но по крайней мере перед выходом она причесала их и стянула в хвост, чтобы выглядеть достаточно презентабельно. Взгляд Серены блуждал по лицам посетителей бара, и она улыбнулась, увидев Леопольда Кадмуса, в одиночестве сидящего за столиком одной из кабинок с бутылкой какого-то темного пойла.

Пройдя через весь бар, она подошла к его кабинке и скользнула за столик. Леопольд настороженно поднял голову, но, увидев усевшуюся рядом с ним женщину, просиял. Серена выбрала для посещения бара самое открытое платье да еще добавила яркую подвеску на длинной цепочке, чтобы приковать внимание к груди, и Леопольд не обманул ее ожиданий. Его покрасневшие глаза мгновенно обратились к глубокому вырезу.

— Привет, Леопольд, — заговорила Серена. — Меня зовут Серена д'Анжело.

— Я знаю, — отозвался Леопольд. — Ты подружка Делафура.

— Правильно, — весело кивнула она. — Но не будем сейчас о нем вспоминать. Давай поговорим о тебе.

— Обо мне? — удивился он. — Почему?

— Потому что я прочитала кое-что из твоих стихов.

— А… — мгновенно поскучнев, протянул Леопольд. — Что ж, если ты пришла, чтобы меня покритиковать, не стоило тратить время. У меня нет сил для очередного спора.

— Я не критик, — сказала она, дотрагиваясь до его руки. — Мне понравилось.

— Правда?

— Правда.

Глаза у Леопольда загорелись, и мрачное выражение полупьяного лица сменилось трогательным отчаянием. Подозрительность все еще боролась в его душе со слабой надеждой.

— Я бы очень хотела услышать твое собственное исполнение, — сказала Серена.

Он отпил из бутылки порядочный глоток.

— У меня при себе нет ни одной из моих книг, но…

— Ничего страшного, — прервала его Серена. — У меня есть одна в студии.

— Похоже, тебе нравится работать в таком беспорядке, — сказал Леопольд и сморщил нос от запахов в ее студии. — Как ты здесь что-то находишь?

Он осторожно пробирался по краю рабочего пространства, перешагивая через разбитые склянки с краской, обломки деревянных рам и обрывки холста. Критическим взглядом Леопольд окинул несколько картин, еще висевших на стенах, и Серена поняла, что они не произвели на него никакого впечатления.

— Я полагаю, все артистические натуры склонны к беспорядку, — сказала она. — А ты как работаешь?

— Я? Совсем не так, — ответил Леопольд. — Я работаю в крохотной каюте, с блокнотом и пером, которое отдыхает добрую половину времени. Студии имеются только у самых значительных летописцев.

Горечь в его голосе вызвала в ее теле нервную дрожь.

Кровь громко стучала в висках, и Серене приходилось прикладывать усилия, чтобы контролировать дыхание. Она наполнила два стакана темно-красной жидкостью из бутылки, купленной у маркитанта на нижней палубе специально для этого случая.

— Наверное, мне повезло, — сказала она, пробираясь через завалы мусора. — Хотя, наверное, мне стоило бы хоть чуть-чуть навести здесь порядок. Я не думала, что сегодня вечером вернусь в студию не одна, но, как только увидела тебя в «Ла Фениче», поняла, что хочу с тобой поговорить.

Он с улыбкой принял ее лесть и предложенный стакан и с любопытством посмотрел на густую жидкость.

— Я… я тоже не ожидал, что кто-то проявит интерес к моей работе, — сказал он. — Я попал в Двадцать восьмую экспедицию почти случайно, когда разбился один из челноков, перевозящий избранных поэтов из мериканского улья.

— Хватит глупостей, — оборвала его Серена и подняла свой стакан. — У меня есть тост.

— И за что же мы выпьем?

— За счастливое крушение, — усмехнулась Серена. — Если бы не оно, мы могли никогда не встретиться.

Леопольд кивнул и осторожно пригубил напиток, но, найдя его превосходным, снова заулыбался.

— Что это? — спросил он.

— Это называется «Мама Джуана», — объяснила Серена. — Это смесь рома, красного вина и меда, приправленная золотым корнем.

— Звучит экзотично, — заметил Леопольд.

— Говорят, это очень сильный афродизиак, — промурлыкала Серена, одним долгим глотком осушила стакан и швырнула его в стену.

Леопольд вздрогнул от звона разбитого стекла. Остатки вина оставили на стене длинные красные потеки. Ободренный откровенным проявлением ее желания, он выпил вино и бросил стакан на пол, после чего нервно рассмеялся, словно не в силах поверить своей удаче.

Серена шагнула ближе, взяла его обеими руками за шею и прильнула к губам. Он на мгновение напрягся в ее руках, озадаченный неожиданной страстью, но в процессе поцелуя быстро расслабился. Леопольд даже положил руки ей на бедра, и Серена тотчас прижалась к нему всем телом.

Так, сцепившись, они стояли, пока Серена могла это вынести, а потом она увлекла его на пол и стала срывать одежду, попутно опрокидывая оставшиеся флаконы с красками и мольберты. Ощущение рук Леопольда на теле было ей отвратительно, но даже это вызывало желание кричать от радости.

В какой-то момент Леопольд прервал поцелуй, из прокушенной Сереной губы закапала кровь, а на глупом лице появилось выражение легкой тревоги. Но Серена уже крепко прижалась к его телу, перевернула на спину, взобралась сверху, и они совокуплялись, словно дикие звери, прямо посреди разгромленной студии.

Наконец его глаза расширились и бедра стали содрогаться от спазмов. Серена, протянув руку, нащупала заточенный мастихин.

— Что?.. — только и успел произнести Леопольд, когда она полоснула лезвием по его шее.

Кровь брызнула из раны, и поэт забился в агонии.

От конвульсий Леопольда густая красная жидкость разбрызгивалась, покрывая Серену с ног до головы, но она, охваченная новыми ощущениями в своем теле, только засмеялась. Леопольд продолжал отчаянно извиваться под ней, его руки беспомощно цеплялись за нее, а под ним уже собралась большая лужа крови. Серена продолжала снова и снова вонзать нож в его шею. Спустя несколько мгновений он затих, а наслаждение Серены переросло в бурный взрыв.

Она оставалась на его теле, пока оно не начало остывать. Тогда Серена скатилась на пол; ее плоть отяжелела, а сердце в груди выбивало безумную дробь.

В растерзанном горле поэта булькнула загустевшая кровь, и Серена улыбнулась, почуяв запах предсмертных испражнений его кишечника и мочевого пузыря. Еще некоторое время она лежала неподвижно, наслаждаясь ощущениями убийства, бурным током крови и теплотой в ее теле.

Какие еще шедевры она сможет создать на полотне, имея такой материал?

На тридцатый день после прибытия Двадцать восьмой экспедиции в район Аномалии Пардас разрешились многие вопросы, возникшие при обнаружении чудесных, но незаселенных миров. «Гордое сердце», идущее в авангарде флотилии, первым поймало сигналы неизвестного корабля.

Новость мгновенно разлетелась по всей флотилии, и спустя несколько секунд все корабли были готовы к бою: орудийные порты открыты и торпеды заряжены в пусковые механизмы. Чужой корабль не проявлял никаких признаков враждебности, и «Гордость Императора», несмотря на возражения капитана Лемюэля Айзеля, устремилась вперед, чтобы присоединиться к «Гордому сердцу».

Тогда и на флагмане Детей Императора засекли присутствие вражеского судна, хотя офицерам-тактикам приходилось прилагать все усилия, чтобы изображение не исчезло с монитора.

Многократно повторенные запросы вызвали только волны помех, зато астропаты флотилии доложили о внезапном помутнении их варп-зрения, подобном тому, которое в этом районе сводило к нулю все усилия навигаторов.

В конце концов передовые корабли флотилии подошли на дистанцию прямой видимости к одинокому кораблю, но и тогда его изображение на экранах оставалось совсем слабым и слегка размытым.

Подлинные размеры чужака было невозможно определить, но корабельные логисты заявляли о длине от девяти до четырнадцати километров. Над корпусом волной изгибалась широкая треугольная пластина, словно натянутый парус. Как только чужой корабль достиг центра обзорного иллюминатора, в вокс-системах раздался кристально чистый голос, говорящий на чистом имперском готике.

— Мое имя Эльдрад Ультран, — произнес голос. — Приветствую вас от имени мира-корабля Ультве.

14 На Тарсис Природа гения Предостережение

Соломон внимательно следил за высадившимися членами эльдарской делегации, за каждым их невероятно плавным и быстрым движением. У всех воинов за спиной висели два изогнутых меча и на поясе — легкие пистолеты. Светлые шлемы придавали им грозный вид, ярко-алые плюмажи стекали на плечи, а гладкие пластинчатые доспехи были изготовлены из того же, похожего на кость, вещества, что и руины на планете Двадцать восемь — четыре.

— Не слишком внушительный вид, — прошептал Марий. — Сильный ветер может запросто переломить их пополам.

— Не стоит их недооценивать, — предупредил Соломон. — Это опасные воины, и их оружие смертоносно.

Слова приятеля вряд ли убедили Мария, но он кивнул, признавая авторитет капитана, поскольку тот уже встречался с воинами эльдаров.

Соломон вспомнил сражения в продуваемых всеми ветрами девственных лесах Ца-Чао, где Лунные Волки вместе с Детьми Императора воевали против пиратских шаек эльдаров. Первые отдельные стычки быстро переросли в кровавую войну в дебрях леса, когда оружие стало бесполезным и основными средствами были грубая сила и неудержимая ярость. Он помнил ужасный свист лезвий, летящих с вершин деревьев, и пронзительные крики, от которых холодела кровь. В памяти всплыла еще одна картина, когда один из Лунных Волков при помощи куска заржавевшей от дождя проволоки задушил безымянного предводителя ксеносов.

Кроме того, Соломон вспомнил и огромных чудовищ, ростом превосходивших дредноуты, наводнивших леса, словно легендарные великаны. Они крушили Астартес ударами кулаков, а бронированные передвижные средства уничтожали выстрелами из установленных на плечах пушек.

Нет, Соломон отлично знал, что эльдаров нельзя недооценивать.

Встреча с миром-кораблем стала для Двадцать восьмой экспедиции полнейшей неожиданностью, и враждебная настороженность ощущалась до тех пор, пока не стало ясно, что у эльдаров нет агрессивных намерений. Сам Фулгрим лично разговаривал с их Эльдрадом Ультраном — существом, заявившим, что он «ведет мир-корабль», но не признавшим себя предводителем эльдаров.

Сразу начался сложный обмен предложениями и контрпредложениями, поскольку ни одна сторона не желала принимать чужаков на борту своего судна. Соломон, Юлий, Марий, Веспасиан и Эйдолон собрались в личных покоях Фулгрима, и тотчас послышались настойчивые призывы к войне, среди которых голос Соломона был наиболее громким. Почему они до сих пор не атаковали эльдаров, как предписывала доктрина завоевания Вселенной?

Покои Фулгрима были известны изобилием картин и статуй, но на этот раз Соломон пришел в замешательство, увидев у противоположной стены свое скульптурное изображение, стоящее между статуями Юлия и Мария.

— Это же ксеносы! — настаивал он. — Какая еще нужна причина, чтобы начать против них военные действия?

— Соломон, ты же слышал, что сказал лорд Фулгрим, — ответил ему Юлий. — Мы можем многому научиться у эльдаров.

— Юлий, я не верю своим ушам. Мы с тобой вместе сражались на Ца-Чао, и ты прекрасно видел, на что они способны.

— Хватит! — крикнул Фулгрим. — Я принял решение. Я не верю, что эльдары пришли с враждебными намерениями, поскольку у них здесь только один корабль, а у нас — целая флотилия. Они предлагают свою дружбу, и я намерен считать это предложение искренним, пока не будет доказано обратное.

— Все вероломные враги начинают с того, что предлагают свою дружбу, — не унимался Соломон. — Это притворство, они считают нас за дураков.

— Сын мой, — обратился к нему Фулгрим, беря за локоть, — каким бы мудрым ни был человек, в его юности всегда найдутся неприятные поступки или слова, которые он с радостью стер бы из памяти, будь у него такая возможность. Я не желаю испытывать чувство вины за то добро, которое мог бы совершить, но не совершил.

Таким образом, спор был завершен, и все, кроме Эйдолона и Юлия, были отпущены к своим подразделениям. Дальнейшие переговоры с эльдарами продолжались все так же безрезультатно, пока Эльдрад Ультран не предложил встретиться на планете под названием Тарсис.

Такое решение обе стороны сочли приемлемым, и корабли Двадцать восьмой экспедиции вслед за миром-кораблем совершили неторопливый переход через район Пардас еще к одному прекрасному зеленому миру, который был так же необитаем, как и предыдущие. Координаты высадки на поверхность были согласованы с «Гордостью Императора», и после недолгих препирательств по поводу численности обеих делегаций стороны пришли к соглашению.

Штурмкатер достиг поверхности Тарсиса, когда солнце уже склонялось к горизонту. Астартес приземлились на вершине пологого холма, у края обширного леса, возле развалин, которые можно было принять за остатки жилого здания. Едва рассеялись поднятые кораблем облака пыли, Соломон тотчас увидел встречающих эльдаров, хотя экспедиционные наблюдатели не заметили никаких признаков челнока или капсулы, запускаемой с мира-корабля.

Глядя на эльдарскую делегацию, Соломон испытывал самые мрачные предчувствия. Фулгрим первым вышел из штурмкатера, рядом с ним остановились лорды-командиры Веспасиан и Эйдолон, а Юлий, Марий, Саул Тарвиц и Соломон остались сзади, прикрывая тыл.

Эльдары собрались вокруг изогнутого сооружения, подобного тому, что Соломон видел на Двадцать восемь — четыре. Группа из четырех воинов, в доспехах цвета кости, с высокими плюмажами на шлемах, расположилась вокруг «полуарки», и у каждого над плечами торчали рукоятки неизменных изогнутых мечей. Позади них виднелись высокие фигуры в темных доспехах и с огнестрельным оружием, и две машины, сильно смахивающие на танки, охраняли периметр. Под корпусами зависших над землей машин воздух дрожал и волновался, крутились маленькие смерчи из пыли.

В центре группы чужаков, за низким столиком из темного дерева, сидел, скрестив ноги, худощавый эльдар в высоком бронзовом шлеме. В руке он держал длинный посох, а рядом стоял гигант, похожий на те военные машины, что произвели неизгладимое впечатление на Соломона в сражениях на Ца-Чао. Этот воин держал длинный меч, длиной не меньше чем в рост Астартес, а его гибкие конечности таили в себе затаенную мощь. Золотой шлем воина полностью скрывал черты его лица, но Соломон был уверен, что воин смотрит прямо на него, и смотрит с презрением.

— Ну и сборище! — прошептал Юлий, и в его голосе Соломон услышал еле сдерживаемое нетерпение.

Соломон ничего не ответил. Он слишком напряженно следил за малейшими признаками угрозы.

Ты думаешь, это тот самый?

— Я не знаю, — ответил Эльдрад на вопрос Кираэна Златошлемного, прозвучавший в его голове. — И это меня тревожит.

Судьбы еще не ясны?

Эльдрад отрицательно покачал головой. Он понимал, насколько беспокойно чувствует себя могучий дух на встрече с мон-ки, устроенной по настоянию Эльдрада. Давно ушедший воин советовал атаковать корабли людей сразу после пересечения границы пространства эльдаров, уничтожить еще до того, как они догадаются о присутствии противника, но Эльдрад чувствовал, что эта встреча станет особой.

— Я знаю, что это существо будет играть важную роль в разворачивающейся кровавой драме, но не могу сказать, будет ли он на стороне добра или зла. Его мысли и будущее скрыты от меня.

Скрыты? Как это может быть?

— Не знаю точно, но мне кажется, что темные силы, к которым прибег Император при создании примархов, делают их похожими на призраков варпа. Я не могу прочесть ни его мысли, ни будущее.

Он мон-ки; у него нет иного будущего, кроме войны и смерти.

Эльдрад ощущал ненависть мертвого воина ко всем людям, поскольку именно клинок человека прервал его жизнь и превратил в призрака, заключенного в панцирь могучей военной машины. Он попытался не позволить облаку гнева затуманить суждения могучего духа о людях, но это было нелегко, учитывая кровавую историю этой расы.

Да, мон-ки были примитивной расой и жили только ради завоеваний, но эти люди повели себя необычно, и Эльдрад отчаянно надеялся, что у этого Фулгрима хватит мудрости, чтобы донести предостережение до Правителя Человечества.

Ты знаешь, что я не лгу, — настаивал Кираэн. — Ты ведь сам это видел: великую войну, в которой мон-ки вцепятся в глотки друг другу?

— Да, я это видел, великий, — кивнул Эльдрад.

Тогда зачем стремиться ее предотвратить? Какое нам дело, что мон-ки погубят себя в огне и крови? Пусть воюют, ведь жизнь одного эльдара дороже тысячи их жизней!

— Я согласен, — сказал Эльдрад. — Но мне открылась мрачная тьма далекого будущего, когда наше нежелание вмешиваться обернется нашей гибелью.

Надеюсь, что ты прав, прорицатель, и это не просто твоя самонадеянность.

Эльдрад поднял голову, посмотрел на собравшихся на склоне воинов и ощутил трепет в душе. Он тоже на это надеялся.

Фулгрим без долгих разговоров повел своих воинов вниз по склону. Примарх великолепно смотрелся в сверкающих боевых доспехах и ярко-золотом плаще, отражавшем заходящее солнце. Серебристые волосы были тщательно заплетены в косички, а поверх них блистал золотом лавровый венок. Пудра сделала его кожу бледнее, чем обычно, на щеках розовели мазки розовой краски, а глаза были подведены изящными черными штрихами.

Фулгрим отправился на встречу при оружии, на его поясе висел серебряный меч, но, на взгляд Соломона, его господин был одет скорее для дворцового церемониала, нежели для переговоров с вероятным противником.

Но Деметр оставил свое мнение при себе. Дети Императора благополучно спустились с холма, эльдар в темном одеянии легко поднялся с земли и поклонился Фулгриму. Он снял свой бронзовый шлем, и Соломон напрягся, заметив на лице ксеноса мимолетную усмешку.

— Добро пожаловать на Тарсис, — произнес эльдар после официального поклона.

— Твое имя Эльдрад Ультран? — спросил Фулгрим, ответив на поклон.

— Да, — подтвердил Эльдрад и повернулся к военной машине. — А это великий дух Кираэн Златошлемный, один из самых уважаемых в мире-корабле предков.

Соломона снова пробрала дрожь; короткий кивок могучей военной машины с равным успехом можно было расценить и как приветствие, и как угрозу.

Фулгрим поднял голову, взглянул на возвышающегося призрака и в знак уважения к воину ответил таким же кивком. Эльдрад заговорил снова:

— А по твоему росту и внешности я могу догадаться, что передо мной Фулгрим.

— Лорд Фулгрим, примарх Детей Императора, — встрял Эйдолон.

Соломон снова заметил тень улыбки, и сжал зубы, ожидая реакции на почти откровенное оскорбление.

— Я прошу прощения, — спокойно произнес Эльдрад. — Я не хотел никого обидеть или проявить неуважение. Я просто намеревался вести диалог согласно добродетелям, а не рангам.

— Извинения приняты, — заверил его Фулгрим. — Твое замечание совершенно правильно, не рождение и не ранг, а добродетели отличают людей. Мой лорд-командир просто заботится о том, чтобы определить мое положение. Хоть в наших обстоятельствах это и не важно, но мне все же не ясно, какое положение занимаешь ты среди своих соотечественников.

— Меня можно назвать прорицателем, — ответил Эльдрад. — Я веду свой народ через испытания, которые готовит нам будущее, и предлагаю наилучший путь, чтобы их преодолеть.

— Прорицатель… — протянул Фулгрим. — Так ты колдун?

Рука Соломона непроизвольно метнулась к рукояти меча, но он подавил порыв. Примарх категорически запретил им обнажать оружие, пока он сам не подаст пример. Но Эльдрад, казалось, не заметил провокации Фулгрима и лишь слегка покачал головой.

— Это древний термин, — пояснил он. — Возможно, слово не совсем точно переводится на ваш язык.

— Я понимаю, — кивнул Фулгрим. — И прошу прощения за необдуманные слова.

Соломон слишком хорошо знал своего примарха и понимал, что тот намеренно выбрал слово, чтобы проверить реакцию Эльдрада. Против человека такая уловка могла сработать, но на лице прорицателя не отразилось никаких эмоций.

— Значит, в качестве прорицателя ты управляешь миром-кораблем?

— Мир-корабль Ультве не имеет правителя в вашем понимании этого слова. Скорее, это можно назвать советом.

— Я полагаю, что ты и Кираэн Златошлемный представляете этот совет? — настаивал Фулгрим. — Я хотел бы узнать, с кем имею дело.

— Обращайся ко мне, и ты обратишься к Ультве, — пообещал Эльдрад.

Остиан еще раз постучал в шаткую дверь студии Серены и мысленно дал ей пять минут, чтобы ответить, а потом он собирался вернуться к себе. Работа над статуей Императора продвигалась удивительно быстро, как будто руками скульптора двигала сама муза. Но сделать предстояло еще очень много, и визит к Серене отнимал у него драгоценное время.

Он вздохнул, понимая, что Серена не намерена откликаться. Но затем послышался какой-то шорох, из-за двери потянуло слабым, но хорошо различимым запахом давно немытого тела.

— Серена, это ты? — спросил он.

— Кто там? — отозвался охрипший и огрубевший голос.

— Это я, Остиан. Открой.

Единственным ответом ему была тишина, и Остиан уже решил, что обладатель незнакомого голоса, кем бы он ни был, решил проигнорировать его просьбу. Он уже поднял руку, чтобы постучать еще раз, но засов заскрипел и начал отодвигаться, и Остиан, не представляя, кто окажется перед ним, отступил на шаг назад.

Наконец дверь открылась настолько, что он смог увидеть обитателя студии.

Перед ним стояла женщина, которую можно было принять за нищенку нижних уровней улья, роющуюся в отбросах в поисках пропитания. Длинные волосы слиплись в пряди и в беспорядке свисали на плечи, черты лица заострились, кожа поблекла, а ее одежда превратилась в грязные лохмотья.

— Кто?.. — заговорил Остиан, но осекся, поняв, что это жалкое подобие человеческого существа и есть Серена д'Анжело. — Великий Трон! — воскликнул Остиан, бросился вперед и обнял ее за плечи. — Серена, что с тобой случилось?

Он опустил взгляд на ее руки и увидел множество порезов и шрамов, покрывавших предплечья. Засохшая кровь еще оставалась на свежих ранах, но некоторые, как он понял, уже воспалились.

Серена подняла на него свои потухшие глаза, и Остиан почти втащил ее в студию, испытав настоящий шок от происшедшей здесь перемены. Что случилось с аккуратисткой-художницей, всегда тщательно раскладывающей свои вещи по местам? Пол был завален разбитыми склянками с красками, а разломанные мольберты с разорванными холстами громоздились огромными кучами мусора. В центре студии еще стояли два целых мольберта, но он не смог увидеть, что на них изображено, поскольку полотна были повернуты в другую сторону.

Стены студии испещряли красно-бурые потеки, и в одном углу он увидел большую бочку. Даже от двери он почувствовал исходящий от нее резкий гнилостный запах.

— Серена, во имя всего святого, скажи, что здесь произошло?

Она отчужденно посмотрела на него, словно видела впервые:

— Ничего.

— Нет, тут явно что-то случилось, — сказал он, ощущая, как в ответ на ее безучастность в его груди разгорается гнев. — Ты посмотри вокруг: повсюду разбросаны краски и сломанные кисти… А этот запах? Великий Трон, что это? Воняет так, словно здесь кто-то умер!

Серена слабо пожала плечами:

— Я была слишком занята, чтобы наводить порядок.

— Какая чепуха! — воскликнул он. — Я всегда отличался небрежностью, но моя студия выглядит гораздо лучше. Нет, правда, что случилось?

Он шагнул к огромной бочке, осторожно пробираясь через завалы обломков и тщательно обходя большое пятно красновато-коричневой краски в центре комнаты. Не успел он добраться до цели, как ощутил рядом с собой чье-то присутствие и, обернувшись, увидел, что Серена его догнала и протянула одну руку к его плечу, а вторую завела под складки одежды, словно что-то пряча.

— Не надо, — сказала она. — Пожалуйста, я не хочу…

— Не хочешь чего? — спросил Остиан.

— Просто не хочу, — пробормотала Серена, и он заметил в ее глазах подступившие слезы.

— Что ты хранишь в этой бочке? — поинтересовался он.

— Там гравировальная кислота, — ответила Серена. — Я… я пробую кое-что новенькое.

— Новенькое? — повторил Остиан. — Да, переключиться с масляных красок на кислоту — это действительно что-то новое. Это… Я не знаю, как назвать поточнее, но, по-моему, это чистое безумие.

— Остиан, прошу тебя, — всхлипнула Серена, — уйди, пожалуйста.

— Уйти? Нет, я не уйду, пока не выясню, что здесь творится.

— Остиан, ты должен уйти, — умоляла Серена. — Я не знаю, что могу сделать…

— Серена, о чем ты говоришь? — спросил Остиан, схватив ее за плечи. — Я не понимаю, что с тобой произошло, но хочу, чтобы ты знала, что я здесь, рядом с тобой. Я идиот, и надо было сказать тебе это раньше, но я не знал, как начать. Я знал, что ты калечишь себя из-за того, что не веришь в свой талант, но ты ошибаешься. Ты очень талантлива. Ты обладаешь редким даром и должна это понять. А сейчас ты… нездорова.

Ее тело обмякло в его руках и начало содрогаться от рыданий, тогда и у Остиана защипало от слез глаза. Он всем сердцем рвался ей помочь, но был не способен разобраться в ее несчастьях. Серена д'Анжело была самой талантливой из всех известных ему художников, и он не мог понять, как она может мучиться от сознания своего бессилия.

Он привлек Серену к своей груди и поцеловал в макушку:

— Серена, все в порядке.

Внезапно она яростно вырвалась из его рук:

— Нет! Нет, все плохо! Ничего не остается! Что бы я ни делала, все пропадает. Я думаю, это из-за того, что он был неудачником, ни на что не способным. Его таланта не хватает, чтобы закрепить эффект.

Остиан содрогнулся от ее неистовых криков, но не мог понять, о чем и о ком она говорила.

— Серена, успокойся, прошу тебя. Я хочу тебе помочь.

— Мне не нужна твоя помощь! — закричала она. — Ничья помощь не нужна! Я хочу, чтобы меня оставили в покое!

Совершенно обескураженный, он попятился, инстинктивно сознавая, что от Серены исходит угроза и он, оставаясь в ее студии, подвергается опасности.

— Серена, я не знаю, что тебя тревожит, но еще не поздно прекратить заниматься саморазрушением. Прошу, позволь тебе помочь.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Остиан. Тебе все всегда давалось легко, не так ли? Ты гений, и вдохновение приходит к тебе само собой. Я видела, как ты, даже не думая, создавал великие творения. А как быть с остальными? Мы ведь не гении, так что же нам делать?

— Так вот как ты себе это представляешь? — Такая оценка его усилий разозлила Остиана. Она считала, что его работы появляются благодаря какой-то непостижимой и неиссякаемой внешней силе. — Ты думаешь, мне легко? Серена, должен тебе сказать, что вдохновение появляется в результате ежедневной работы. Люди считают, что мой талант, как солнце, просыпается каждое утро, освеженный и отдохнувший, готовый к работе. Но они не понимают, что, как и все остальное, он то растет, то истощается. Тем, у кого нет таланта, всегда легко смотреть со стороны и говорить, что нам все дается просто, но это далеко не так. Я каждый день работаю изо всех сил, а когда бездари начинают походя рассуждать о том, как продвигать искусство… в моей душе разгорается адское пламя. Понимание чужих творений, Серена, — это прекрасное качество, оно дает нам насладиться всем лучшим, что есть в авторе.

Серена отступила от него назад, и Остиан понял, что позволил гневу возобладать над разумом. Почувствовав отвращение к самому себе, он бросился прочь от нее, выскочил из студии и почти побежал по коридору.

— Остиан, пожалуйста! — закричала ему вслед Серена. — Вернись! Прости меня! Прости! Мне нужна твоя помощь!

Но он уже не слышал.

Пока стороны обменивались притворными любезностями, Соломон не сводил глаз с могучего воина, стоявшего за спиной прорицателя. Казалось, такие тонкие ноги не в состоянии поддерживать массивный корпус, увенчанный продолговатым золотым шлемом. От одного только взгляда на забрало у Соломона по спине бежали мурашки. Он знал, что подобные существа могут двигаться с невообразимой скоростью и проворством, и все же не улавливал в военной машине никаких признаков жизни, как, например, у дредноутов.

Он знал Старейшину Риланора, знал, что внутри саркофага дредноута не осталось ничего, кроме искалеченных останков, плавающих в амниотической суспензии, но там были бьющееся сердце и работающий мозг. А в этом чудовищном создании он чувствовал только смерть, словно внутри безжизненной оболочки обитало бесплотное привидение.

— Очень хорошо, Эльдрад Ультран из мира-корабля Ультве, — кивнул Фулгрим. — Ты можешь обращаться ко мне как к представителю Императора Человечества.

Эльдрад кивнул и жестом указал на стол:

— Садись, пожалуйста, и давай поговорим за едой, как путники, оказавшиеся на одной и той же дороге.

— Это было бы неплохо, — согласился Фулгрим.

Он грациозно опустился на землю, махнул рукой своим капитанам и, пока они рассаживались, каждого представил своему собеседнику. Соломон поправил меч и сел к столу, а скользящий над поверхностью танк в это время плавно развернулся и опустил на землю задний трап.

Соломон почувствовал, как напряглись его братья Астартес, и почти услышал, как гвардейцы Феникса сжали древки своих алебард. Но из транспорта выбежали не воины, а группа одетых в белое эльдаров, несущих к столу подносы с едой. Они двигались с такой ловкостью и изяществом, что их ноги, казалось, скользят поверх травы.

Подносы расставили на столе, и Соломон осмотрел принесенную пищу: лучшие куски самого нежного мяса, свежие фрукты и ароматный сыр.

— Ешьте, — пригласил Эльдрад.

Фулгрим, как и лорд-командир Веспасиан, положил себе мяса и фруктов, но Эйдолон воздержался от пищи. Юлий и Марий тоже приступили к еде, а Соломон впервые в жизни оказался солидарен Эйдолону и ничего не взял с подносов.

Он заметил, что Эльдрад не прикоснулся к мясу, а выбрал себе несколько фруктов.

— Ваш народ не употребляет мяса? — спросил Соломон.

Эльдрад перевел на него взгляд своих продолговатых глаз, и Соломон мгновенно ощутил себя мотыльком, приколотым к стене. В глазах прорицателя он увидел великую печаль, а еще в их бездонной глубине мелькнули видения предстоящих ему великих деяний.

— Я не ем мяса, капитан Деметр, — ответил Эльдрад. — Для меня это слишком тяжелая пища, но ты должен попробовать, мне говорили, что мясо отлично приготовлено.

Соломон тряхнул головой:

— Нет. Меня больше интересует другой вопрос: почему вы решили обнаружить свое присутствие? Как мне кажется, вы следили за нами с первого же момента нашего прибытия.

Фулгрим бросил на него раздраженный взгляд, но Эльдрад невозмутимо произнес:

— Если уж ты спросил, капитан Деметр, я отвечу. Да, мы следили за вами, поскольку человеческие корабли не заглядывали в эту область космоса. Мы считали, что этот район скрыт от вашей расы. Как вы смогли сюда добраться?

Фулгрим оставил еду.

— Вы за нами следили?

— Только в целях предосторожности, — ответил Эльдрад. — Ведь обнаруженные вами миры принадлежат расе эльдаров.

— Вот как?

— Да, — подтвердил Эльдрад. — Когда мы впервые заметили, что ваши корабли пересекли границу, мы собирались атаковать, но затем поняли, что вы просто продолжаете путь и не пытаетесь колонизировать не принадлежащие вам планеты. И я захотел узнать, почему вы так поступаете.

— Испортить такие красивые миры было бы неправильно, — сказал Фулгрим.

— Было бы неправильно, — согласился Эльдрад. — Эти девственные миры много тысячелетий ждут возвращения моего народа. Забрать их у нас было бы огромной ошибкой.

— Это угроза? — спросил Фулгрим.

— Обещание, — предупредил Эльдрад. — Вы проявили неожиданную для вашей расы сдержанность, лорд Фулгрим. В конце концов, вас возглавляет воин, известный под именем Воитель, и цель вашего похода — завоевать Галактику для человечества, игнорируя суверенитет и желания других обитателей Вселенной. Не прими это за проявление вражды, но, с моей точки зрения, это выглядит чудовищным высокомерием.

Соломон уже готовился к взрыву ярости со стороны Фулгрима, но примарх только усмехнулся:

— Я не большой знаток истории, но разве эльдары не утверждали, что когда-то правили Галактикой?

— Утверждали? Мы действительно ею управляли и утратили свою власть из-за высокомерия и самодовольства. Но не спрашивай больше меня об этих вещах, я не стану говорить о давно ушедших днях.

— Разумно, — кивнул Фулгрим. — Империи поднимаются и падают, цивилизации возникают и исчезают. Это большая трагедия в каждом отдельном случае, но таков порядок вещей. Каждая династия должна погибнуть, чтобы уступить место следующей. Ты не можешь отрицать, что судьба человечества — властвовать над звездами, как когда-то властвовал твой народ.

— Судьба! — со смехом повторил Эльдрад. — Что известно твоей расе о судьбе? Когда все складывается по вашей воле, вы верите, что это судьба, но разве бедствия и испытания не предначертаны судьбой? Я видел картины, которые заставили бы тебя проклинать судьбу, и мне известны тайны, что разрушили бы твой мозг, узнай ты хоть малую их часть.

Соломон чувствовал, что между двумя лидерами нарастает напряженность, и понимал: рано или поздно все закончится кровопролитием. Гвардейцы Феникса уже открыто готовились к бою, и по мимолетным движениям вооруженных мечами эльдаров он знал, что смысл разговора ясен и им.

Но Фулгрим, ничем не проявляя гнева, опять рассмеялся на высказывание Эльдрада, словно наслаждаясь словесным поединком.

— А мы стоим друг друга, не так ли? Дразнимся и ходим вокруг да около главного вопроса.

— И каков же главный вопрос? — спросил Эльдрад.

— Зачем мы вообще затеяли разговор. Ты утверждаешь, что миры этого региона принадлежат вам, но ваш народ их не заселяет. Почему? Ваша раса постепенно исчезает, и все же вы предпочитаете прозябать на борту корабля, когда вашего прихода ждут райские места. Ты хочешь не только выдворить нас за пределы своей территории, так что давай говорить откровенно, Эльдрад Ультран из мира-корабля Ультве. Почему мы сидим друг напротив друга?

— Хорошо, Фулгрим, примарх Детей Императора, но должен тебя предупредить: ты предпочел бы не знать истинной причины нашей встречи, о которой я собираюсь рассказать.

— В самом деле?

Эльдрад печально покачал головой:

— Мое известие приведет тебя в ярость.

— Тебе и это известно? — спросил Фулгрим. — А я решил, что ты не колдун.

— Чтобы предвидеть твою ярость, вызванную моим предостережением, не нужен даже дар прорицателя.

— Тогда скажи, о чем ты предостерегаешь, и я обдумаю его со всей объективностью, — пообещал Фулгрим.

— Что ж, хорошо, — согласился Эльдрад. — В этот самый момент тот, кого ты называешь Воителем, лежит на смертном ложе, и за его душу сражаются недоступные твоему пониманию силы.

— Хорус? — воскликнул Фулгрим. — Он ранен?

— Он умирает, — кивнул Эльдрад.

— Как? Где? — потребовал Фулгрим.

— В мире под названием Давин, — сообщил Эльдрад. — Доверенный советник предал его, и теперь силы Хаоса нашептывают ему в уши ложь, прикрытую истиной. При помощи искаженных картин будущности они раздувают в нем тщеславие и честолюбие.

— Он выживет? — крикнул Фулгрим, и Соломон услышал в его голосе небывалую тоску.

— Выживет, но для Галактики было бы лучше, если бы он погиб, — сказал Эльдрад.

Фулгрим ударом кулака расколол стол пополам и стремительно вскочил на ноги. Бледное лицо загорелось яростью. Гвардейцы Феникса опустили алебарды, а эльдарские воины вздрогнули от неожиданного взрыва негодования.

— Ты осмеливаешься желать смерти моему лучшему другу?! — проревел Фулгрим. — Почему?

— Потому что он предаст вас всех и повернет свои армии против Императора! — сказал Эльдрад. — Одним ударом он повергнет Галактику в войну и страдания на долгие тысячи лет.

15 Червь в сердцевине яблока Война зовет Каэла Менша Кхайн

В первый момент Фулгриму показалось, что он ослышался. Не мог же этот чужак и в самом деле утверждать, что Хорус, самый преданный сын Императора, способен изменить своему отцу и бросить свои армии в гражданскую войну? Это заявление смехотворно; Император никогда не назначил бы его на пост Воителя, если бы не был абсолютно уверен в его преданности.

Он пристально всматривался в лицо Эльдрада Ультрана, ища малейшие признаки насмешки. Или это какая-то ужасная ошибка? Нет, подобное оскорбление не может остаться безнаказанным. Фулгрим все еще искал причину странного поведения чужака, а голос в его голове уже ревел от ярости:

Этот подонок-ксенос пытается посеять между вами семена раздора!

— Это безумие! — вскричал Фулгрим, едва не задохнувшись от гнева. — По какой причине Хорус мог так поступить?

Воин-гигант за спиной Эльдрада замер в боевой стойке, остальные эльдары в доспехах, словно из кости, потянулись за мечами, но прорицатель, поднявшись с земли, движением посоха приказал им остановиться.

— Боги Хаоса искушают его душу видениями торжества и славы. Эту битву ему не выиграть.

Лжет, лжет, лжет, лжет, лжет.

— Боги Хаоса? — крикнул Фулгрим. Красный туман ярости уже наполнил его тело огненной энергией. — Во имя Терры, о чем ты толкуешь?

Бесстрастная маска на лице Эльдрада мгновенно слетела, сменившись выражением ужаса.

— Ты странствуешь в варпе и ничего не знаешь о Хаосе? Кровь Кхайна! Теперь я понимаю, почему они выбрали вашу расу!

— Ты говоришь загадками, ксенос, — бросил Фулгрим. — Я этого не потерплю!

— Ты должен меня выслушать, — взмолился Эльдрад. — То, что вы называете варпом, является пристанищем невероятно злобных существ, обладающих неудержимой и пагубной энергией. Эти божества существовали с самого начала времен и переживут грядущий пожар Вселенной. Хаос — это червь в сердцевине яблока, рак души, пожирающий ее изнутри. Это смертельный враг всех живых существ:

— Тогда Хорус отвернется от них, — заявил Фулгрим.

Он опустил руку на эфес серебряного меча, и пурпурный кристалл замерцал еще интенсивнее. Голос невысказанной воли снова зазвенел в голове:

Убей его! Он всех вас заразит своей ложью! Убей его!

— Нет, — возразил Эльдрад. — Хорус не сможет отвернуться, ведь они обещают то, чего он желает больше всего на свете. Он поверит, что делает это ради человечества, но в своем ослеплении не увидит реальности. Боги Хаоса соткали вокруг него пелену лжи, но это лишь внешняя сторона, и недалекие люди будут ссылаться на ложь, объясняя его предательство. Истина более прозаична. Тщеславие Хоруса, горевшее ровным огнем, было раздуто в ревущее адское пламя, и оно станет проклятием Галактики на целую эпоху.

— Я должен бы убить тебя за такие слова! — пригрозил Фулгрим.

— Я не стараюсь тебя разозлить, я только пытаюсь предостеречь! — вскричал Эльдрад. — Ты должен меня выслушать. Еще не поздно остановить все это, но необходимо принимать меры немедленно. Предупреди своего Императора о предательстве, и ты спасешь миллиарды жизней. Будущее Галактики в твоих руках!

— Я не желаю тебя слушать! — взревел Фулгрим, обнажая меч.

Эльдрад отшатнулся, словно его толкнула невидимая сила. Его темные глаза вспыхнули при виде клинка и лицо исказилось от гнева и отчаяния.

— Нет! — выкрикнул Эльдрад.

Неизвестно откуда налетевший ветер завыл в ушах ошеломленных свидетелей этой сцены. Меч Фулгрима, описав сверкающую дугу, метнулся к шее прорицателя.

За долю секунды до того, как клинок коснулся тела Эльдрада, в воздухе просвистел громадный меч и остановил смертоносный выпад. Перед глазами Эльдрада взорвался фейерверк искр, он попятился от Фулгрима, а воин-призрак уже снова поднимал оружие, чтобы нанести удар примарху.

— Они заражены скверной! — крикнул Эльдрад. — Убейте их!

С обнаженным мечом в руке Фулгрим ощутил значительный прилив сил, и даже на лезвии клинка возникли багряные разводы изменяющегося энергетического поля. При первом же выпаде примарха против прорицателя его гвардейцы Феникса и капитаны вскочили со своих мест, и загремели первые отрывистые выстрелы.

Эльдарские воины в костяных доспехах ринулись в бой с душераздирающими воплями, но болтерный огонь уничтожил часть из них, не дав сделать и пары шагов. Фулгрим оставил воинов своим капитанам, а гвардейцы Феникса набросились на гигантского призрака в золотом шлеме.

Ты должен его убить! Прорицатель должен умереть, иначе он все разрушит!

Фулгрим бросился за прорицателем, и гвардейцы Феникса золотыми алебардами отвели от него удар огромного меча гиганта. Примарх перекатился по земле, уклоняясь от столкнувшихся клинков, поднялся и бросился в погоню за тем, из-за кого возникло кровопролитие. Эльдрад Ультран в сопровождении воинов в темных доспехах отступал к странному, изогнутому сооружению, у основания которого уже начал разгораться неяркий призрачный свет.

— Я пытался тебя спасти! — крикнул напоследок Эльдрад. — Но ты уже превратился в нерассуждающее орудие Хаоса.

Примарх Детей Императора взмахнул мечом, но прорицатель исчез во вспышке света, и серебряное лезвие только рассекло воздух. Странные постройки оказались пунктами телепортации, и Фулгрим взревел от разочарования.

Он обернулся к разгоревшейся битве, и в этот момент из дула танка, скользящего над землей, вылетела очередь энергетических снарядов. Первые выстрелы машины были одиночными и тщательно прицельными из-за присутствия прорицателя, но теперь эльдаров ничего не удерживало от массированного обстрела. Пилот летающего танка так круто заложил вираж, разворачивая свою машину, что корма почти коснулась травы. Эльдары ожидали бегства Фулгрима, но примарх Детей Императора никогда не уклонялся от схватки, не был намерен отступать и сейчас.

Он высоко подпрыгнул, и пилот, осознав опасность, попытался быстро набрать высоту. Но было уже поздно. Меч Фулгрима пробил корпус и оставил в борту зияющую прореху.

Расколотая передняя секция танка рухнула на землю, остальная часть перевернулась, зазубренным краем задела поверхность и с ужасным треском переломанных костей завалилась набок.

Из обломков взметнулся гигантский столб света, и Фулгрим торжествующе рассмеялся. Крутанув в руке меч, он снова обернулся на лязг оружия; на его глазах ужасный воин-призрак свалил с ног одного из гвардейцев Феникса и добил его ударом массивного кулака. Доспехи развалились на части и из тела жертвы брызнула кровь. Фулгрим увидел у ног машины еще три исковерканных тела своих элитных гвардейцев и злобно зарычал.

Его капитаны в сверкании неуловимых мечей сражались с воинами в костяных доспехах, чьи пронзительные крики заглушали удары стали о кость. Фулгрим покинул место крушения танка и нацелил меч на военную машину, увенчанную золотым шлемом.

Словно ощутив его приближение, воин-призрак повернул голову и отбросил мертвое тело гвардейца Феникса. Фулгрим ощущал присутствие разума в корпусе машины, знал о его желании отомстить и понимал, что это существо жаждет его уничтожить так же сильно, как сам Фулгрим стремился разрушить этот странный симбиоз материи и духа.

С удивительной для Фулгрима скоростью воин-призрак метнулся ему навстречу, поражая своим проворством. Примарх шагнул вперед и наклонился, уворачиваясь от косого удара, тотчас выпрямился и нанес рубящий удар по тонкой руке. Лезвие оставило в корпусе вмятину толщиной с палец, после чего соскользнуло, однако Фулгрим всем своим телом ощутил сотрясение от удара. Кулак боевой машины устремился ему навстречу, угодил в грудь и сбил с ног, украшенный орлом нагрудник при этом раскололся надвое. Фулгрим застонал от боли и ощутил на губах привкус крови.

Боль казалась невыносимой, но, вместо того чтобы его сломить, она вызвала прилив энергии, и Фулгрим с диким ликующим криком рывком вскочил на ноги. Перед лицом болтались обломки забрала, и он сорвал их, коверкая металл и размазывая по лицу пудру и тушь.

Теперь Фулгрим был больше похож на жестокого дикаря, а не на примарха Детей Императора, и он опять бросился на воина-призрака. Огромный меч взметнулся ему навстречу, но Фулгрим быстро поднял свое оружие, и два лезвия столкнулись в огне и грохоте. Пурпурный камень в рукояти Фулгрима полыхнул пламенем, и оружие воина-призрака рассыпалось дождем костяных осколков.

Гигант отступил на шаг, но Фулгрим продолжал атаку, и теперь он схватил меч обеими руками, намереваясь нанести решительный удар по ногам противника. Он с яростным воплем полоснул врага по коленям, и серебряное лезвие с радостным свистом рассекло шарниры. Из раны вырвались яркие кольца энергетических волн, гигантский воин еще мгновение, качаясь, стоял, а затем рухнул на землю.

Прикончи его скорее! Уничтожь то, что находится в голове, и это будет для него страшнее смерти!

Фулгрим вскочил на извивающийся корпус машины, издал ликующий военный клич и ударил кулаком по золотому шлему. От мощного удара поверхность дала трещину, и он ощутил, как из его руки брызнула кровь. Фулгрим не обратил внимания на боль и продолжал снова и снова молотить по голове врага, чувствуя, как под его неистовым натиском расползается металл. Гигант еще судорожно рвался подняться и сбросить с себя Фулгрима, но тот ударил мечом, и клинок с легкостью отсек громадный кулак.

В конце концов золотой шлем раскололся, Фулгрим раскрыл его и обнаружил внутри гладкую керамическую пластину с выгравированными серебряными рунами и прошитую золотыми нитями. На поверхности пластины мерцали драгоценные камни, а в самом центре пульсировал красный рубин. Фулгрим физически ощущал исходящие от камня флюиды страха. Он протянул руку, чтобы вырвать камень из гнезда, и даже не услышал, а ощутил в душе панический вопль. Камень оказался горячим на ощупь, в его глубине метались огненные линии, извивались смутные фигурки и менялись картины чуждой жизни.

Из камня на него обрушился поток ярости и ненависти, но сильнее всего чувствовался непереносимый, всепоглощающий ужас забвения.

Фулгрим со смехом раздавил камень в кулаке и услышал горестный стон. Серебряный меч в руке стал горячим, и, опустив взгляд на рукоять, примарх увидел, что камень сияет аметистовой звездой, словно упиваясь душой, вылетевшей из рубина.

Непонятно как, но вслед за торжеством победы Фулгрим ощутил мимолетное прикосновение к тайне, исчезнувшее так же быстро, как и появилось.

Удивительное ощущение сверхъестественной силы исчезло, и Фулгрим обернулся к полю битвы посмотреть, как сражаются его капитаны. Астартес бились против воинов в костяных доспехах, и каждый клинок исполнял замысловатый смертоносный танец, поскольку им противостояли невероятно искусные фехтовальщики. Оставшийся танк замер в отдалении, ожидая момента, когда можно будет поддержать своих соплеменников огнем пушек, но пока его орудия были бесполезны.

Фулгрим поднял меч и ринулся в бой.

Эльдрад вскрикнул, почувствовав, как душу Кираэна вырвали из кристалла и, одинокую и беззащитную, бросили в бездну. Он ощутил также неутолимый и ужасный голод Великого Врага, поглотившего душу воина, и вытер горькие слезы раскаяния. Он бесконечно сожалел о том, что настоял на переговорах с варварами мон-ки. Никогда больше он не поверит, что люди могут испытывать что-то, кроме кровожадности, и прорицатель поклялся навсегда запомнить урок, оплаченный гибелью Кираэна Златошлемного.

Воздух вокруг него еще дрожал после перехода через портал с поверхности Тарсиса, и беззащитные ребра скелета мира-корабля, состоящие из духовной кости, источали псионические стоны протеста. Эльдрад чувствовал агрессию, овладевшую душами всех находившихся на борту эльдаров, и стремительный жаркий стук сердца аватара Кровавого Бога, доносившийся из запечатанной кельи в самом центре мира-корабля.

Как же он сразу этого не заметил? Фулгрим уже встал на тропу тьмы, его душа втянута в тайную войну, хотя он и сам пока не подозревает об идущем сражении. Мрачные, злобные силы борются за контроль над ним, и, хотя он еще сопротивляется, для Эльдрада конечный исход борьбы был ясен. Теперь прорицатель знал, что именно закрыло мысли Фулгрима от его взгляда, — силы тьмы ревностно оберегают свою жертву, чтобы никто не мог разгадать их замыслов.

Меч… Эльдрад должен был понять, как только впервые бросил на него взгляд, но происки Великого Врага отвлекли его внимание сладкими иллюзиями и сделали слепым к его присутствию. Эльдрад понимал, что сущность могущественного противника, проникшего сквозь врата эмпирей связана с этим мечом и его влияние неумолимо завладевает сознанием примарха Детей Императора.

У Эльдрада оставался лишь один путь.

— К бою! — крикнул он.

Фулгрим должен быть уничтожен до того, как покинет Тарсис.

В ответ на его призыв весь скелет мира-корабля загудел жаждой битвы.

Течет кровь… возрастает ярость… просыпается смерть… Война зовет!

Последний из вопящих эльдаров пал от меча Фулгрима, а в крови Люция, словно музыка, еще пело радостное возбуждение битвы. Его меч шипел от крови чужаков, и мускулы ожили, показывая все искусство, на которое были способны. Мегарахниды тоже обладали почти сверхъестественной скоростью — это были жестокие убийцы — и сражались, следуя слепому инстинкту, но эти воины, многие из которых, как заметил Люций, были женщинами, бились почти с таким же мастерством, как и он.

Они исключительно хорошо владели оружием. Одна из эльдаров, женщина, сражавшаяся с мечом и топором, даже сумела нанести Люцию несколько ударов. Его доспехи были в нескольких местах пробиты, и, если бы не его нечеловеческая ловкость, он мог лежать сейчас на ее месте.

Люций, нагнувшись, подобрал один из эльдарских мечей, опробовал его балансировку и вес. Оружие оказалось еще легче, чем он ожидал, и рукоять была слишком мала, но лезвие было отличным и изящной работы.

— Ты так ничему и не научился на Убийце? — спросил Саул Тарвиц. — Держись подальше от этого оружия, пока тебя не увидел Эйдолон.

— Я просто осматривал его, Саул, — обернувшись, сказал Люций. — Я не собираюсь им пользоваться.

— Тем лучше, — бросил Саул Тарвиц.

Люций видел, что его друг-капитан почти выдохся — он тяжело и прерывисто дышал, а доспехи были залиты кровью чужаков и его собственной. Несмотря на предостережение Саула, Люций все же не бросил меч убитой женщины.

— Ну, все живы? — весело спросил Фулгрим.

Нагрудник примарха, принявший удар воина-призрака, был покрыт запекшейся кровью, и вообще Фулгрим выглядел довольно непривычно для Люция. Но и в пробитых доспехах, с перемазанным тушью, кровью, пудрой лицом Фулгрим казался радостно оживленным. Его темные глаза возбужденно сверкали, а рука еще крепко сжимала меч.

Люций окинул взглядом поле боя, только сейчас вспомнив о своих товарищах. Оба лорда-командира остались живы, так же как и Юлий Каэсорон, Марий Веспасиан и этот самодовольный ублюдок Соломон Деметр. Из гвардейцев Феникса не выжил никто, их сил и мастерства оказалось недостаточно, чтобы противостоять огромной военной машине.

— Похоже что так, — сказал Веспасиан, вытирая свой меч о плюмаж убитого эльдара. — Надо выбираться отсюда, пока они не вернулись с подкреплением. Этот танк после гибели своего напарника держится в отдалении, но, как только пилот оправится от потрясения, он ринется в бой.

— Выбираться? — повторил Юлий Каэсорон. — А по-моему, надо атаковать второй танк и уничтожить его! Эти ксеносы расстроили мирные переговоры, наша честь требует кровавой расплаты!

— Юлий, ты говоришь, не подумав, — возразил Соломон. — У нас нет дальнобойного оружия, чтобы сбить этот танк, а после того, что произошло с его собратом, он вряд ли подпустит нас ближе. Надо уходить.

Люций презрительно фыркнул. Как это похоже на Соломона Деметра — убегать с поля боя! Он видел, что Эйдолону не терпится продолжить сражение, а вот Марий Веспасиан держит свое мнение при себе и ждет решения примарха, чтобы безоговорочно его поддержать. Он молча молил Фулгрима отдать приказ атаковать танк.

Взгляд Фулгрима остановился на нем, словно примарх чувствовал жажду Люция продолжить драку. Он улыбнулся, и белые зубы ярко сверкнули на испачканном лице.

— Мне кажется, решение уже принято, и не нами, — сказал Соломон, указывая на появившийся свет у основания изогнутого сооружения, где исчез прорицатель.

— Ничего хорошего оттуда не появится, — заметил Тарвиц.

— Борт первый! — закричал в вокс Веспасиан. — Заводи машину, мы направляемся к вам. Мой господин, пора уходить.

— Уходить, — медленно повторил Фулгрим, на лице которого так и застыла улыбка, сейчас больше похожая на оскал. — Куда уходить?

— С этой планеты, господин, — настаивал Веспасиан. — Эльдары возвращаются, а они этого не сделали бы, не собрав достаточно много сил.

Фулгрим поморщился, словно от боли, и прижал пальцы к виску. Первые эльдарские воины уже появились из мерцающего круга света, расходившегося под изгибом портала. Примарх поднял голову, посмотрел, как из яркого пятна выпрыгивают воины — сначала по одному и по двое, затем целыми отрядами. Как и убитые чужаки, лежащие у его ног, эти эльдары были в облегающих доспехах, только синего цвета и с желтыми плюмажами на шлемах. Они продвигались в сторону Астартес осторожно, но быстро и несли в руках короткоствольные ружья. Позади первой шеренги двигались два эльдара в темных доспехах, вооруженные длинноствольными орудиями, нацеленными на штурмкатер.

Люций покрутил головой и напряг плечи, готовясь к новым схваткам, но Фулгрим покачал головой.

— Мы уходим, — сказал он. — Все на борт. Вернемся за нашими павшими воинами, когда уничтожим их мир-корабль, и эльдарам будет некуда отступать.

Люций проглотил разочарование и отправился вслед за примархом к стоявшему на холме штурмкатеру. Моторы уже ревели вовсю, и их гул постепенно переходил в пронзительный вой. Взбираясь по склону, Люций так и не выпускал из рук подобранный меч чужаков.

Внезапно над головой сверкнули яркие вспышки, и сильная ударная волна швырнула Люция на землю. Снова над землей с шипением пронеслись огненные заряды, и последовала вторая волна взрывов, взметнув в воздух горящие обломки и клубы дыма. Люций выплюнул набившуюся в рот грязь, поднял голову и увидел на холме чудовищный костер. Объятая пламенем громада штурмкатера лежала на земле, словно подстреленная птица, крылья вывернуты, а в корпусе зияют рваные дыры.

— Бежим! — крикнул Веспасиан.

Эльдары в очередной раз откатились от вершины холма, оставив на краю выжженного пятна своих мертвых воинов. Протяжный вой снарядов, вылетавших из-за баррикады, сооруженной из остатков штурмкатера, чередовался с мелодичным звоном клинков, и ослепительные лучи энергетических залпов прорезали багровеющее небо яркими штрихами. Обломки штурмкатера еще тлели за Астартес, временами взрывались оставшиеся боеприпасы, и трещал раскаленный металл.

Марий глубоко вдохнул, сменил в болтере обойму и приготовился к следующей атаке. До сих пор, несмотря на яростные выпады эльдаров, все Астартес оставались живы, хотя каждый получил по нескольку ран от острых, словно бритвы, дисков, вылетающих из эльдарских ружей. Один из них валялся на земле рядом с ним, и Марий, подобрав снаряд, повертел его в руках. Казалось невероятным, что такой миниатюрный предмет может ранить Астартес, но его края были так остро заточены, что пробивали даже «Марк IV», особенно если попадали в слабое место вроде сочленения.

Это была кровавая битва, требующая от воинов безоглядного героизма и высочайшего мастерства. Марий видел, как Люций одолел сразу трех воинственно завывающих эльдарских женщин. Орудуя двумя клинками — собственным мечом и подобранным мечом ксеносов, он продемонстрировал немыслимую ловкость и убил их всех.

Веспасиан сражался как один из героев Галереи Мечей; его совершенство и безукоризненность могли служить примером для остальных, и он один сдерживал натиск эльдарского отряда в зеленых доспехах и круглых шлемах, вооруженного копьями, испускающими голубой огонь. Соломон и Юлий бились плечом к плечу и истребляли врагов с неистощимой яростью и силой, а Саул Тарвиц действовал с механической точностью и лишь изредка перекладывал меч из одной руки в другую.

А Эйдолон… как сражался Эйдолон?

В разгар боя Марий уловил протяжный крик, больно резанувший по нервам, и обернулся, ожидая увидеть новый отряд эльдарских воительниц. Вместо этого он увидел лорда-командира Эйдолона, а перед ним троих ошеломленных эльдаров. Двое воинов упали на колени и схватились за шлемы, а третий пошатывался, словно под ураганным ветром. Эйдолон шагнул вперед и прикончил их, и Марий остался в твердой уверенности, что вопль, как это ни странно, исходил от лорда-командира Эйдолона.

Скоро размышления о необычном поведении Эйдолона оставили его.

— Где же эта чертова «Огненная птица»? — воскликнул Юлий, пробираясь среди дымящихся обломков.

— Не знаю, — ответил Марий. — Лорд Фулгрим пытался вызвать корабль, но, как мне кажется, эльдары подавляют наши вокс-каналы.

— Проклятые ксеносы, — бросил Юлий. — Я знал, что им нельзя доверять.

Марий не ответил. Он помнил, что Юлий, как и он сам, решительно поддержал решение Фулгрима отправиться на Тарсис. Возражал один Соломон, и, похоже, он все-таки оказался прав.

— Мы все можем здесь погибнуть, — грустно произнес Марий.

— Погибнуть? — переспросил Юлий. — Не смеши меня. Даже если не удастся связаться с флотилией, там не станут долго ждать и пришлют другие корабли. Эльдары это прекрасно понимают и потому так стремятся уничтожить нас, боясь не успеть до подхода нашего подкрепления. Разве эта раса не находится на грани исчезновения? Как ты думаешь, мы с тобой вдвоем сумеем остановить их на этом крае?

Энтузиазм Юлия оказался так заразителен, что трудно было не разделить столь непоколебимую веру в победу. Марий улыбнулся приятелю.

— Обязательно сумеем, — ответил он.

— Внизу что-то происходит! — крикнул Саул Тарвиц.

Марий вскарабкался на край импровизированной баррикады, вслед за ним поднялся Юлий, и они посмотрели вниз, на странное сооружение ксеносов. Марий предполагал, что этот телепорт должен был вести в мир-корабль, остающийся на орбите, и потому они не заметили челнока, доставившего эльдаров на поверхность Тарсиса.

Оставшиеся в живых эльдары собрались вокруг пятна света, а луч стал дрожать и колыхаться, как пламя свечи на ветру. Все они подняли оружие вверх и что-то обсуждали на непонятном языке, звучавшем скорее как песня, а не как разговор.

— Как ты считаешь, что они делают? — спросил Тарвиц.

Юлий покачал головой:

— Я не знаю, но уверен, нам это не сулит ничего хорошего.

Внезапно луч вспыхнул, и края светлого пятна занялись язычками пламени, словно изнутри действовал мощный поток энергии. В столбе стал формироваться темный и массивный силуэт гуманоидных очертаний, но гораздо выше любого из эльдарских воинов. Марий уже решил, что им придется сражаться еще с одним воином-призраком.

Сначала появилось тяжелое копье, и его широкое лезвие блеснуло загадочными руническими символами, затем показалась бронзовая рука, от которой во все стороны рассыпались яркие блики. Послышался протяжный стон раскаленного металла, и вслед за рукой из портала появилось туловище.

При виде гигантского воина, вставшего у подножия холма, у Мария вырвался полный первобытного ужаса вздох. Огромное существо, возвышающееся над отрядом эльдаров, казалось, было отлито из железа, под поверхностью которого, словно реки лавы, пульсировали вены. От фигуры поднимались спиральные завитки дыма и пепла, они закручивались вокруг головы колосса, венчая его шевелящейся короной, в которой вспыхивали искры.

Лицо казалось застывшей маской ярости, а глаза сверкали раскаленным металлом. Живое воплощение кровавой гибели проревело небесам свое обещание грядущей битвы, воздев могучие руки, и по пальцам монстра потекла густая багряная кровь.

— Великий Трон! — воскликнул Люций. — Что же это такое?

Марий обернулся к Фулгриму, ожидая ответа, но примарх с очевидным удовольствием молча наблюдал за появлением чудовищного существа. Наконец Фулгрим снял свою золотую накидку, уже порванную во многих местах, и обнажил серебряный меч. В сумерках ярко блеснул драгоценный камень на рукояти.

— Мой господин? — окликнул его Веспасиан.

— Да, Веспасиан, — рассеянно отозвался Фулгрим, не глядя на своего лорда-командира.

— Вы знаете, что это за… существо?

— Это их душа и сердце, — произнес Фулгрим, и эти слова, показалось ему, всплыли из самой глубины его сознания. — Их жажда войны и смерти бьется в его груди.

Примарх еще не договорил, а Марий увидел, как бронзовый воин сделал первый шаг, и трава под его ногами почернела и занялась пламенем. Пение эльдарских воинов стало более пронзительным, и они медленно двинулись следом за пламенеющим божеством, их голоса поднимались и утихали в такт его поступи. Десятки эльдарских женщин, рассеянных после атаки, тоже отозвались, и Марий услышал их протяжные завывания со всех сторон.

— Готовьтесь, — предупредил Веспасиан, поднимаясь на фоне тлевших обломков штурмкатера.

Развалины десантного корабля неплохо им помогли, но Марий понимал, что восемь Астартес больше не смогут сдерживать натиск эльдаров, даже если один из этих восьми — примарх.

Огненный монстр ускорил шаги. Марий оглянулся на своих друзей-капитанов и на каждом лице прочел все тот же плохо скрываемый ужас перед монстром. Воплощение могущества тьмы, кровавый идол вызывал в их душах картины адских мучений и огненной ярости, грозившей уничтожить каждого, кто встанет на его пути.

Фулгрим взмахнул мечом и вышел из-за баррикады. Не обращая внимания на крики протеста, несшиеся ему вслед, примарх зашагал навстречу вселяющему ужас существу. Несмотря на то что лицо монстра казалось отлитым из металла, Марий заметил, что при виде примарха тварь изогнула рот в гримасе злобного предвкушения.

Два могущественных божества смотрели друг на друга, и мир вокруг замер, застыл в ужасе перед страшной драмой, разыгравшейся на его поверхности.

Раздался оглушительный яростный рев, и эльдарский бог начал бой.

Фулгрим увидел несущееся ему навстречу огненное копье, отскочил в сторону, и пылающий наконечник пронесся мимо. Он рассмеялся, решив, что эльдарский бог сразу остался без оружия, но тотчас услышал пронзительное предостережение, прозвучавшее в голове, и смех замер на губах.

Глупец! Ты считаешь, что так легко разрушить козни эльдаров?

Он обернулся и увидел, что копье, извиваясь, словно змея, описало в воздухе плавную дугу и летит прямо на него. Полет сопровождался грохотом, словно разом проснулась тысяча вулканов. Фулгрим поднял свой меч и отбил огненную ракету, от вихря раскаленного воздуха у него на лице вздулись волдыри, а волосы занялись огнем.

Фулгрим свободной рукой сбил пламя с головы и вызывающе потряс мечом.

— Неужели ты не хочешь сразиться в честном поединке?! — крикнул он. — Или ты предпочитаешь убивать издалека?

Чудовищное железное создание подхватило летящее по воздуху копье. Из глаз и рта монстра посыпались искры, повалил черный дым, и он, развернув оружие, нацелил его в сердце Фулгрима.

Примарх усмехнулся; жажда боя пульсировала в его крови и в каждой клеточке тела. Вот враг, на котором он может испытать свои силы. Какой противник из всех, с кем он сражался, мог серьезно ему противостоять? Лаэры? Диаспорекс? Зеленокожие?

Нет, вот единственное существо, равное ему по мощи, ужасное богоподобное существо, в железной груди которого бьется сердце исчезающей расы. Этот противник не станет размениваться на мелкие пакости и угрозы, это истинный воин, и для него существует только одна цель: убивать.

Такой односторонний подход претил Фулгриму. Что есть жизнь и смерть, как не последовательность ощущений, следующих одно за другим?

Им овладело неукротимое возбуждение, и все чувства неизмеримо обострились. Он ощущал каждое шевеление ветра, овевающего его тело, жар, исходящий от стоящего поодаль чудовища, прохладу вечера и мягкость травы под ногами.

Он наслаждался жизнью и ощущением своей силы.

— Тогда подойди, — бросил Фулгрим. — Подойди, чтобы умереть!

Противники бросились друг к другу. Меч Фулгрима ударил по клинку огромного воина — оружие, только что бывшее копьем, превратилось в гигантский меч. Два лезвия столкнулись с пронзительным визгом, ощутимым далеко за пределами пяти чувств, произвели вспышку антисвета, и те, кто ее видел, на время ослепли. Эльдарский бог оправился первым, и с ревом замахнулся мечом, целясь в голову Фулгрима.

Примарх поднырнул под удар и врезал врагу кулаком в живот, содрогнувшись от соприкосновения с раскаленным железом. Кожа на руке местами обуглилась. Фулгрим со смехом принял боль и, подняв меч, блокировал убийственный удар, нацеленный в корпус.

Бог эльдаров атаковал с первобытной слепой яростью, его движениями руководила расовая ненависть и освобожденная от оков жажда крови. Языки пламени плясали на его руках, и вскоре противников окутали темные щупальца дыма. Серебряный клинок и огненное лезвие с лязгом высекали искры, встречаясь в воздухе, но ни один из бойцов не мог пробить защиту своего противника.

Фулгрим чувствовал, как ненависть к пылающему монстру наполняет его вены; неспособность врага ни к чему, кроме драки и убийства, оскорбляла утонченную натуру примарха. А как же наслаждение искусством и культурой, красотой и изяществом? Такое создание не имеет права существовать. Руки Фулгрима наполнились новой силой, словно поток энергии перетекал из меча в его тело.

Он слышал звуки битвы, развернувшейся вокруг: болтерную стрельбу, крики боли, свист летящих дисков из оружия эльдаров и их завывание, напомнившее плач духов из древних легенд. Примарх ни на что не обращал внимания и сосредоточился только на своей битве — битве не на жизнь, а на смерть. Его меч пульсировал серебристым сиянием, при каждом взмахе по всей длине перекатывались волны света и энергии, а каждый удар сопровождался восторженным ревом. И драгоценный камень на рукояти так ярко сверкал пурпуром, что даже огненный взгляд его врага не раз к нему обращался.

В голове Фулгрима возникла невероятная идея, и, хотя все его существо отвергало такой вариант, он понимал, что это единственный шанс быстро покончить с врагом. Он шагнул почти вплотную к огненному монстру и подбросил свой меч высоко в воздух.

Горящие глаза немедленно обратились вслед за мечом и на мгновение задержались на вращающемся клинке. Монстр вытянул руку, чтобы отбить падавший меч копьем, но, прежде чем он успел метнуть оружие, Фулгрим подпрыгнул и нанес сокрушительный хук слева.

Он вложил в этот удар каждую каплю своих сил и ненависти, и из груди Фулгрима вырвался оглушительный крик. Металл прогнулся, и голову эльдарского чудовища окутал красный свет. Следующий удар Фулгрима пробил шлем, прошел в расплавленное ядро головы монстра и ударился о заднюю стенку черепа.

Голова чудовища превратилась в комок искореженного металла и пламени, и раненый монстр пошатнулся. Из-под шлема брызнули яркие красные лучи, огненные реки пылающей крови горящим фосфором растеклись по металлической коже. Фулгрим ощутил боль в разбитой руке, но подавил ее усилием воли, шагнул вперед и обхватил противника за шею обеими руками.

Жар раскаленного тела прожигал плоть, но Фулгрим уже ничего не чувствовал, он сосредоточился лишь на одной цели: уничтожить врага. С лица эльдарского бога непрестанно струились потоки красного света, в оглушительном реве слышались ярость и биение сердец его создателей. Волна вековой тоски и вожделения ударила в Фулгрима, и он ощутил саднящую боль необходимости, которая переливалась в него из умирающего монстра.

Почерневшими руками он выдавливал жизнь из противника, и металл стонал от напряжения, как покидающая тело душа. Фулгрим заставил чудовище опуститься на колени и засмеялся от нового ощущения, когда боль от полученных ран смешалась с восторгом от осознания, что он голыми руками лишает жизни другое существо и смотрит, как жизнь утекает из его глаз.

Наверху послышался оглушительный грохот, и Фулгрим, подняв взгляд от своей жертвы, увидел на фоне неба грациозную птицу с хвостом из пламени. Он оторвал одну руку от шеи умирающего божества эльдаров и взмахом кулака приветствовал «Огненную птицу», летящую над землей в сопровождении эскадрильи штурмкатеров и «Громовых ястребов».

Он снова перевел взгляд на поверженного врага; из головы чудовища вырвался луч резкого света и пронзительный шум, словно в сердце звезды произошла ядерная вспышка. Взрыв света, сопровождающий гибель монстра, разорвал железное тело на множество оплавленных осколков. Сила взрыва швырнула Фулгрима в воздух, и он почувствовал, что перед такой мощью не устояли ни его доспехи, ни кожа.

Освобожденная сущность бога обволокла его разум. Он увидел кружение звезд в космосе, гибель расы и рождение нового бога — мрачного принца боли и наслаждения.

Из рева прошедших веков, из жестокой песни кровавого рождения, из бессловесного вопля ничем не сдерживаемых чувств сформировалось имя и одновременно идея…

Слаанеш!

Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!

Дети Императора уже приближались к поверхности Тарсиса на крыльях огня, и в этот момент Фулгрим упал на землю, едва успев осознать сформировавшееся имя. Он лежал неподвижно, раненый и обгоревший, но живой. О, насколько сильна в нем жизнь! Он почувствовал на своем теле прикосновение рук, услышал голоса, умолявшие его что-нибудь сказать, но проигнорировал их просьбы. Фулгрим внезапно осознал, что безоружен, и душу охватила непереносимая тоска.

Он с трудом поднялся на ноги, зная, что вокруг собрались его воины, но не видя их, не слушая их голосов. Руки ныли от боли, и он ощущал запах сожженной плоти, однако все его внимание было приковано к серебряному штриху, блестевшему в ночи.

После того как он подбросил оружие вверх, клинок спикировал и теперь вертикально стоял среди травы. Он мерцал в темноте, и в серебряном лезвии отражался свет «Огненной птицы» и приземлявшихся десантных кораблей. Руки Фулгрима сводило судорогой от желания снова схватить рукоять меча, но какая-то часть его сознания отчаянно кричала, умоляя не делать этого.

Фулгрим, пошатываясь, шагнул к своему оружию и протянул руки ему навстречу, хоть и не помнил, чтобы сознательно собирался взять его. Почерневшие пальцы задрожали от напряжения, словно преодолевая невидимый барьер, но остатки видений рождения нового бога на мгновение остановили их.

Только со мной ты сможешь достичь совершенства!

Слова прогремели в его голове, недавние видения сменились картинами только что закончившейся схватки, снова вспыхнула огненная жажда убивать, и вспомнилось ликование, охватившее его после богоубийства, совершенного собственными руками.

В этот момент рухнули последние бастионы его сопротивления, и Фулгрим позволил пальцам сомкнуться на рукояти меча. Тело моментально захлестнул поток обновленной энергии, и даже боль от ран исчезла, словно под влиянием чудодейственного бальзама.

Фулгрим уверенно выпрямился, моментальная слабость была забыта, все тело, до последнего атома, наполнилось энергией. Он увидел, как через мерцающий портал убегают эльдары. Перед изогнутым строением остался лишь один вероломный прорицатель Эльдрад Ультран. Но вот и он, горестно покачав головой, вступил в освещенный круг, и свет внезапно исчез, так же быстро, как и появился.

— Мой господин, — обратился к Фулгриму Веспасиан, весь забрызганный кровью, — каковы будут приказания?

Вероломство эльдаров раздуло гнев Фулгрима до новых, невиданных пределов. Примарх вогнал меч в ножны и обернулся к собравшимся воинам.

Он знал только один способ достойно покарать вероломство эльдаров.

— Мы возвращаемся на «Гордость Императора», — сказал он. — Передай на каждый корабль флотилии приказ готовиться к залпу вирусными бомбами.

— Вирусными бомбами? — воскликнул Веспасиан. — Но ведь только Воитель…

— Выполняй! — оборвал его Фулгрим. — Быстро!

Отданный приказ привел Веспасиана в крайнее замешательство, но он коротко кивнул и отошел.

Фулгрим вперил взгляд в ночную тьму, окутавшую планету.

— Клянусь огнем, — прошептал он, — все миры эльдаров будут уничтожены.