Фулгрим

21 Мщение Цена уединения Щедрость Любовь до смерти

После чудовищного предательства брата Железная Кузница стала постоянным убежищем Ферруса Мануса. Не в силах сдержать ярость, вызванную мятежным предложением, примарх разгромил большую часть любимых творений, и даже базальтовые стены зала покрылись трещинами от его ударов. Габриэль Сантар осторожно перешагивал через валявшиеся на полу обломки доспехов и оружия, многие из которых были деформированы, словно побывали в раскаленном горне. Первый капитан нес электронный планшет со свежими новостями с Терры. Сантар надеялся, что известия выведут примарха из состояния яростной депрессии, окутавшей его, словно плащом, с тех пор как изменник пытался увлечь Легион Железных Рук на путь предательства.

После неожиданной атаки Детей Императора над восстановлением кораблей неустанно трудились абсолютно все члены экипажа — ремесленники, кузнецы, технодесантники и простые рабочие, так что Пятьдесят вторая экспедиция в невероятно короткий срок была готова пуститься в обратный путь на Терру, чтобы передать предостережение о вероломстве Воителя.

Но это оказалось не просто, поскольку корабельные навигаторы и астропаты были не в силах проложить путь, — бури невероятной силы разразились в имматериуме и препятствовали любым контактам с Террой. Погрузиться в разъяренный варп, когда в нем кипели и бушевали шторма, было бы равносильно самоубийству, но Габриэлю Сантару пришлось приложить невероятные усилия, чтобы удержать Ферруса Мануса и уговорить его дождаться прекращения шторма.

В попытках проникнуть сознанием сквозь бурлящие потоки и вихри варп-штормов погибли сотни астропатов, но, хотя их героические старания были увековечены на Железной Колонне, усилия пропали впустую и Железные Руки оставались без связи.

Несколько недель корабли Пятьдесят второй экспедиции в надежде отыскать проход между вихрями варпа перемещались на обычных плазменных двигателях, но казалось, что имматериум сознательно препятствует их планам. Навигаторы не могли прорваться через варп и выжить.

Феррус Манус в ярости разгромил свою Железную Кузницу. Как это несправедливо — выжить после предательского удара, но не иметь возможности известить Императора из-за капризов космоса и варпа.

Когда астропат Кистор принес известие, что один из выживших хористов его капеллы наконец-то получает послания, новость была встречена с великой радостью. Но после дешифровки радость улетучилась.

По всему Империуму вспыхивали войны. В сотнях миров подлые предатели восставали против своих законных повелителей. Многие имперские командиры присягнули Хорусу и отвергли власть Императора. Мятежные войска атаковали соседние системы, еще хранящие верность Империуму, и пламя междоусобицы грозило охватить всю Галактику. Хорус широко раскинул свои сети предательства, и спасти мечту Императора о единой Вселенной могли только титанические усилия, сравнимые с теми, что были затрачены на ее завоевание.

Даже механикумы оказались втянутыми в мятеж, и соперничающие группировки начали борьбу за контроль над обширными кузницами Марса. Заводы по изготовлению доспехов Астартес подверглись наиболее сильной атаке, и верные слуги Императора умоляли о подкреплении, поскольку их враги применили оружие древнейших технологий, хоть оно и находилось под запретом уже долгие столетия.

Что еще хуже, с ужасающей быстротой множились донесения о нападении ксеносов на принадлежащие человечеству миры. Южные сектора Галактики подверглись нападению зеленокожих, буйные орды Калардуна опустошали недавно приведенные к Согласию миры Региона Бурь, а кровожадные падальщики с Карнаса V попытались захватить миры Девяти Векторов. Чем больше человечество втягивалось в междоусобные войны, тем активнее пользовались возможностью поживиться добычей бесчисленные племена ксеносов.

Примарх Железных Рук склонился над наковальней в центре Кузницы; мерцающие голубые огоньки пробегали по его серебряным рукам, сжимавшим длинную блестящую полоску металла. Раны примарха быстро затянулись, но та сторона лица, куда пришелся предательский удар украденного братом молота, до сих пор оставалась припухшей. Во всей флотилии было запрещено произносить имя изменника, и Габриэль Сантар никогда еще не видел своего примарха таким разъяренным.

Сантар знал, что и сам только чудом остался в живых после удара Первого капитана Детей Императора, разорвавшего его легкие и брюшину. Только своевременные действия апотекария Легиона да несокрушимое желание отомстить Юлию Каэсорону позволили ему продержаться достаточно долго, чтобы поврежденные органы успели заменить бионическими имплантатами.

Следом за Габриэлем Сантаром в кремово-черном одеянии и с медным посохом в напряженно сжатой руке мрачно шагал астропат Кистор. В неверном свете Кузницы костлявое лицо псайкера казалось бесстрастным, но даже такой далекий от псионических тонкостей человек, как Сантар, без труда угадывал его беспокойство.

Феррус Манус при их приближении поднял голову. Его лицо казалось застывшей маской ледяной ярости. Запрет на вход в Железную Кузницу давно был забыт, перед опасностью грозящего Империуму кризиса жалкие ограничения и правила казались бессмысленными.

— Ну? — проворчал Феррус. — Почему вы меня отвлекаете?

Сантар позволил себе немного улыбнуться.

— Я принес известия от Рогала Дорна, — сказал он.

— От Дорна? — переспросил Феррус. Огонь на его руках заметно уменьшился, и лицо озарилось неожиданно жестоким интересом. — А я думал, что капелла астропатов до сих пор не может связаться с Террой.

— Еще несколько часов назад так оно и было, — подтвердил Кистор, вставая рядом с Сантаром. — Варп-шторм, уже несколько недель сводивший на нет все наши попытки наладить связь, прекратился, и мои хористы стали получать самые срочные послания от лорда Дорна.

— Это великая новость, Кистор! — воскликнул Феррус. — Прими мои поздравления и передай своим помощникам! А теперь говори, Габриэль, говори! Что передает Дорн?

— Мой господин, позвольте мне, — вмешался Кистор, прежде чем Сантар ответил. — Внезапное спокойствие в варпе меня тревожит.

— Тревожит тебя, Кистор? — удивился Феррус. — Почему? Уверен, это к лучшему.

— Это только кажется, мой господин. Я думаю, на варп действуют какие-то внешние силы, они облегчают нам задачу, помогают проложить путь и разослать известия по всей Галактике.

— И почему ты считаешь, что это плохо, Кистор? — спросил Сантар. — А может, это сам Император пришел нам на помощь?

— Существует и такая возможность, — признал Кистор, — но лишь как одна из многих. Я нарушил бы свой долг, если бы не предупредил, что какой-то другой агент, возможно один из наших врагов, успокаивает Океан Душ.

— Твои предостережения приняты, астропат, — бросил Феррус. — А теперь быстро говорите, что передал Дорн, пока я не выбил из вас новости!

Сантар быстро поднял руку с электронным планшетом:

— Избранник Императора извещает о планах по уничтожению Хоруса.

Феррус нетерпеливо выхватил планшет из рук Сантара, а капитан продолжил доклад:

— По всей вероятности, предательство Хоруса заразило те Легионы, которые сражались вместе с ним на Истваане-три. Как уже говорил Кистор, адепты Корпуса Астропатов наконец-то сумели установить контакты со многими вашими братьями-примархами, и те уже мобилизуют свои силы, чтобы выступить против Хоруса.

— Ну наконец-то, — фыркнул Феррус, быстро пробегая взглядом по монитору планшета. Мрачная усмешка медленно появилась на его лице. — Саламандры, Легион Альфа, Железные Воины, Несущие Слово, Гвардия Ворона и Повелители Ночи… Вместе с Железными Руками будет семь полных Легионов. У Хоруса нет ни одного шанса.

— Ни единого, — согласился Сантар. — Дорн основательно подготовился.

— Верно, — кивнул Феррус. — Истваан-пять…

— Мой господин?

— Похоже, Хорус устроил себе штаб-квартиру на Истваане-пять, и именно туда мы ударим, чтобы избавиться от него раз и навсегда. — Феррус вернул планшет Сантару. — Передай на «Феррум» капитану Балхаану, что я переношу штандарт на его корабль. Прикажи подготовить судно к немедленному переходу в систему Истваан. Переведи туда столько морлоков, сколько смогут принять его казармы. Остальная часть Легиона пусть присоединится к нам, как только сможет.

Феррус вновь отвернулся к пылающему металлу на наковальне, а Сантар, нахмурившись, опустил взгляд на монитор планшета, чтобы удостовериться, что все приказы, поступившие непосредственно от Избранника Императора, поняты правильно. Он довольно долго сомневался, пока Феррус не обратил внимание на его молчание.

— Мой господин, — наконец произнес Сантар, — нам приказано явиться к месту встречи в полном составе.

Феррус покачал головой:

— Нет, Габриэль. Я не могу отказаться от мщения… ему. Явившись слишком поздно, я позволю другим уничтожить изменников. «Феррум» гораздо меньше пострадал от нападения Детей Императора, и это самый быстроходный крейсер во всей флотилии. Я должен встретиться… с ним… лицом к лицу и уничтожить, чтобы восстановить свою честь и доказать преданность, Габриэль.

— Честь?! Преданность?! — возмутился Сантар. — Никто не может сомневаться в вашей преданности, мой господин. Изменник пришел к вам с фальшивыми посулами, и вы швырнули их ему в лицо. Если хотите, вы для всех нас являетесь примером верного и преданного сына Императора. Как можно даже думать о таких вещах!

— Другие подумают, — сказал Феррус. Он поднял с наковальни длинную плоскую полосу, и в глубине серебряных рук вспыхнул сердитый огонь. — Фулгрим не стал бы рисковать и переманивать меня на сторону Воителя, если бы не верил, что я на это пойду. Наверное, он разглядел во мне какую-то слабость, и это позволило ему надеяться на успех. Вот что мне предстоит смыть огнем и кровью. Даже если никто не осмелится обвинить меня вслух, попомни мои слова, они скоро придут к таким же выводам.

— Они не осмелятся!

— Осмелятся, друг мой, — кивнул Феррус. — Они станут гадать, что заставило Фулгрима решиться на столь опасный шаг. Очень скоро они станут думать, что у него была причина надеяться, что я последую за ним и присоединюсь к мятежу. Нет, мы как можно скорее помчимся к системе Истваан, чтобы смыть пятно бесчестья кровью изменников!

Удержаться и не подходить к статуе требовало немалых усилий, и Остиан предусмотрительно отложил резец на стоящий рядом металлический стул. Та часть мозга, которая делала художника великим мастером, всегда знала, когда работа закончена, когда следует отложить в сторону перо, резец или кисть и отойти назад. Теперь его работа принадлежала векам, и Остиан, глядя в закрытое шлемом лицо Повелителя Человечества, понимал, что скульптура завершена. Величественная фигура из светлого мрамора была безупречной, каждый изгиб доспехов Императора был выверен с точностью. Огромные наплечники в виде орлов обрамляли высокий шлем старинного образца, увенчанный длинным плюмажем из конского хвоста, настолько правдоподобно выполненным, что Остиану временами казалось, будто хвост шевелится от дуновения холодного воздуха, гонявшего по студии пыль и клочки бумаги.

Большой орел на груди был готов вот-вот взлететь, с нагрудника, а стрелы молний на наголенниках и налокотниках искрились опасной энергией, и длинный струящийся плащ из белого мрамора ниспадал по спине молочным каскадом. Глядя на скульптуру Императора, Остиан был уверен, что сам владыка Империума мог бы удостоить свое изображение краткой довольной улыбкой.

Золотой венок оттенял бледность мрамора, и при виде совершенства скульптуры в груди Остиана возникало удивительное ощущение и захватывало дух.

За долгую карьеру Остиана называли по-разному: и педантом, и одержимым, но сам он считал, что звания настоящего художника достоин лишь тот, кто одержим истинностью каждой детали.

С тех пор как он получил глыбу мрамора, прошло почти два года, и все это время он либо работал над статуей, либо размышлял о своей работе. По всем меркам, он довольно быстро справился с задачей, но сейчас стоящая перед ним скульптура казалась ему чудом. Создание такого шедевра обычно отнимало гораздо больше времени, но изменившийся климат Двадцать восьмой экспедиции сильно тревожил Остиана, и он уже долгие месяцы не покидал своей студии.

Он понимал, что должен заново знакомиться с достижениями Великого Крестового Похода.

Какие новые культуры были открыты? Какие великие деяния совершены?

Мысль о том, чтобы выйти из мастерской, наполняла его волнением и трепетом. Открыв статую всеобщему обозрению, он снова может окунуться в восхищение своих почитателей, к чему относился довольно спокойно, но иногда, как сейчас, страстно по нему тосковал.

После завершения очередной работы Остиан не испытывал ложной скромности по поводу своего таланта или даже гениальности. Это в долгие недели и месяцы тяжелого труда он мог видеть одни лишь недостатки, проклинать свои неумелые руки и размышлять, как улучшить свое следующее творение.

Если художник почувствует, что больше не способен двигаться вперед, какой смысл называться художником? Каждое новое творение должно становиться ступенькой к следующей вершине мастерства, чтобы человек, оглянувшись на достижения своей жизни, мог почувствовать удовлетворение от пройденного пути.

Остиан сбросил балахон и, прежде чем положить его на стул, аккуратно стряхнул пыль и свернул. Ему не подобало так откровенно восхищаться своим произведением, но, когда статую откроют для обозрения, она больше не будет принадлежать только ему. Она станет достоянием каждого, кто захочет посмотреть, и миллионы критических глаз будут судить о ее достоинствах и недостатках. В такие моменты он понимал разрушительное зерно сомнения, живущее в сердце Серены д'Анжело и сердцах любых художников, будь они скульпторами, живописцами или композиторами. В каждом творении оставалась частица души его создателя, и потому таким сильным был страх оказаться отвергнутым или осмеянным.

Остиан вздрогнул от внезапного порыва холодного воздуха и услышал за спиной мелодичный голос:

— Ты очень верно его изобразил.

Остиан подпрыгнул от неожиданности и, обернувшись, увидел стоящего перед ним грозного и прекрасного примарха Детей Императора. Как ни странно, рядом не было ни одного гвардейца Феникса, и Остиан почувствовал, что вспотел, несмотря на прохладу мастерской.

— Мой господин, — произнес он, опускаясь на одно колено, — прошу меня простить, я не слышал, как вы вошли.

Фулгрим кивнул и величаво прошел мимо. На его мощном теле развевалась длинная пурпурная тога с ослепительно блестевшей серебряной вышивкой. Из складок одеяния выглядывала золотая рукоять меча, благородный лоб венчал лавровый венок с шипами. Лицо примарха из-за толстого слоя белил и ярких мазков ароматизированной краски вокруг глаз и губ казалось почти кукольным.

Чего хотел добиться примарх, украшая свое лицо подобным образом, Остиан не мог понять, но достигнутый результат казался ему вульгарным и смешным. Даже Царственные манеры Фулгрима напоминали игру театральных актеров Древней Земли. Примарх жестом разрешил Остиану встать и замер перед статуей. Лицо под толстым слоем белил было непроницаемо.

— Вот таким я его и запомнил, — произнес Фулгрим. В его голосе Остиану послышались нотки печали. — Конечно, это было очень давно. На Улланоре он выглядел почти так же, но совсем не таким, каким я его помнил. Он был тогда холодным, даже надменным.

Остиан поднялся на ноги, но старался не смотреть на примарха, опасаясь выдать свое смятение по поводу его внешности. Недавняя гордость за свое творение испарилась в то самое мгновение, когда на нем остановился взгляд Фулгрима, и Остиан, затаив дыхание, ждал критической оценки примарха.

Примарх обернулся, и от улыбки гротескная маска на его лице покрылась трещинами. Остиан чуть-чуть расслабился, хотя в равнодушных, похожих на темные драгоценные камни неподвижных глазах угадывалось что-то пугающее.

Улыбка быстро сошла с лица примарха.

— Твоя работа над статуей Императора в такое время, как сейчас, — заговорил он, — свидетельствует либо о непроходимой глупости, либо о предосудительном пренебрежении, Остиан.

Слова Фулгрима лишили Остиана остатков самообладания, и он тщетно пытался сформулировать хоть какой-нибудь ответ.

Фулгрим сделал несколько шагов ему навстречу, и в хрупком теле Остиана распространился всепоглощающий ужас перед недовольством примарха, приковавший его к полу. Повелитель Детей Императора обошел вокруг скульптора, его массивная фигура нависала над ним и окончательно лишала способности думать.

— Мой господин… — прошептал Остиан.

— Ты заговорил? — возмутился Фулгрим, повернувшись к нему лицом и спиной к статуе. — Такой червь недостоин со мной разговаривать. Ты, сказавший, что мои скульптуры слишком совершенны, создаешь статую, совершенную во всех отношениях. Во всех деталях, кроме одной…

Остиан поднял взгляд к темным озерам глаз примарха, и, даже в состоянии ужаса, он заметил и них мучительную боль, душевный конфликт и войну с самим собой. В глубине глаз примарха он увидел стремление причинить ему зло и одновременно желание просить прощения.

— Мой господин, — сквозь быстро текущие по щекам слезы взмолился Остиан, — я не понимаю…

— Нет, — бросил Фулгрим и снова двинулся вперед, вынуждая Остиана отступать к статуе. — Ты не понимаешь? Как и Император, ты был слишком занят собственными эгоистичными желаниями, чтобы обратить внимание на то, что происходит вокруг. Летописцы исчезли, друзья предали. И как ты поступаешь, когда все вокруг рушится? Ты покидаешь всех, кто был тебе близок, и устремляешься к высшим целям.

Ужас Остиана достиг предела, когда он почувствовал спиной мраморную поверхность статуи, а Фулгрим наклонился, так что раскрашенное лицо оказалось на одном уровне с его головой. И все-таки, даже в тисках ужаса, он ощущал жалость к изменившемуся примарху, слышал непереносимую боль в каждом его слове.

— Если бы ты потрудился замечать происходящие вокруг великие события, ты давно разбил бы вдребезги свою статую и умолял бы меня стать моделью для последней работы. В Галактике строится новый порядок, и Император больше не является ее повелителем.

— Что? — вырвалось у Остиана.

Фулгрим рассмеялся, но в голосе его слышались отчаяние и обреченность.

— Новым владыкой Империума станет Хорус! — крикнул Фулгрим и широким жестом выхватил из складок одежды меч.

Золотая рукоять ярко блеснула в светлой студии, и при виде бездушного клинка Остиан почувствовал на ногах влажное тепло.

Фулгрим резко выпрямился во весь рост. Остиан облегченно всхлипнул и тотчас встретился взглядом с горящими глазами примарха.

— Да, Остиан, — многозначительно произнес Фулгрим. — Всю последнюю неделю «Гордость Императора» находилась на орбите Истваана-пять, унылого и грязного мира, не представляющего никакого интереса. Но этому миру предстоит войти в историю колыбелью славных легенд.

Фулгрим стал обходить статую, а Остиан, пытаясь отдышаться, прислонился к прохладному мрамору.

— Именно на этой пыльной и непримечательной планете Воитель уничтожит мощь самых верных Императору Легионов, а потом начнет поход на Терру, — продолжал Фулгрим. — Видишь ли, Остиан, Хорус будет настоящим Повелителем Человечества. Именно он вел нас к победам. Именно он покорил десять тысяч миров, и он поведет нас к десяти тысячам новых завоеваний. Вместе с ним мы сбросим иго фальшивого Императора!

От грандиозных предсказаний Фулгрима у Остиана в голове смешались все мысли. Каждое слово примарха дышало изменой, и Остиан внезапно с ужасом осознал, что ему предстоит дорого заплатить за свое уединение. Он отгородился от внешних событий лишь потому, что они его не интересовали, а теперь отчаянно хотел иметь достаточно времени, чтобы…

— Твоя работа несовершенна, Остиан, — послышался голос Фулгрима из-за статуи.

Остиан еще пытался подобрать подходящий ответ, но тут раздался скрежет металла по камню, и кончик оружия примарха, изготовленного чужаками, пробив мрамор, вонзился ему в спину между лопаток.

Мерцающее серое лезвие вышло из груди. Остиан хотел закричать от боли, но рот заполнился кровью. Примарх без усилий продвигал клинок все дальше, пока золотой эфес не звякнул о мрамор.

Кровь густым потоком хлынула изо рта, глаза потускнели. Жизнь вытекала из тела Остиана, словно вырванная когтями ненасытного хищника.

Он из последних сил поднял голову и снова увидел стоящего перед ним примарха.

Фулгрим посмотрел на него со смесью жалости и удовлетворения и показал на запятнанную кровью статую, к которой был пришпилен скульптор.

— Вот теперь она совершенна, — промолвил он.

Галерея Героев на «Андронии» сильно изменилась с тех пор, как Люций был здесь в последний раз. Раньше прекрасные статуи стояли по обе стороны от прохода и, глядя сверху вниз, словно оценивали проходящих мимо воинов, теперь те же самые скульптуры были грубо обработаны молотками и резцами и напоминали странных круглоголовых монстров в украшенных драгоценными камнями доспехах, с витыми костяными рогами. На стенах появились яркие картины, и все вместе создавало впечатление пестрого карнавального парада.

Эйдолон шел впереди, и Люций, шагая следом, почти физически ощущал неприязнь своего командира. Убийство капеллана Чармосиана до сих пор расстраивало Эйдолона, и он назвал Люция дважды предателем, но это было очень давно, еще когда глупцы на Истваане III сопротивлялись неизбежности.

Люций на блюдечке преподнес лорду-командиру возможность одержать великую победу, но Эйдолон по своей глупости упустил шанс завоевать славу. После того как Люций убил своих воинов, восточное крыло дворца осталось без охраны, и Эйдолону надо было всего лишь зайти с фланга, смять смехотворную оборону защитников и утопить их в реках крови и огня. Но лорд-командир проявил ужасную недальновидность и оставил свои фланги без защиты, чем и воспользовался Саул Тарвиц, мгновенно организовав контратаку.

Воспоминания о последней стычке с Тарвицем в том самом зале, где он убил Соломона Деметра, до сих пор вызывали у Люция приступы злобы. Как раньше Локен, Тарвиц не пожелал сражаться честно, и Люций ушел живым только благодаря счастливому случаю.

Хотя все это теперь не имело значения. После того как он вернулся в Легион, Воитель отозвал свои силы с поверхности Истваана III и начал такую массированную бомбардировку, что там не осталось ни одного уцелевшего здания. Дворец Регента превратился в груды щебня, и даже могучие стены храмового комплекса сровнялись с землей. На Истваане III не осталось ничего живого, и Люций, предвкушая открывающееся перед ним будущее, трепетал от восхищения.

Он даже остановился, упиваясь сиянием предстоящей славы и новыми ощущениями, ожидавшими тех, кто перешел на сторону примарха. Статуя, возле которой он остановился, оказалась изображением лорда-командира Телиоза, героя мандриванской кампании, которого, как вспомнил Люций, весьма почитал Саул Тарвиц.

Он хихикнул, представив себе, что сказал бы Тарвиц при виде резных рогов и обнаженных грудей, добавленных к статуе руками изобретательных, но вряд ли очень искусных скульпторов.

— Апотекарий Фабий нас ждет, — с явным нетерпением окликнул его Эйдолон.

Люций с усмешкой развернулся и неторопливо догнал лорда-командира.

— Я знаю, но он может подождать еще немного. Я восхищался происшедшими с кораблем переменами.

— Если бы это зависело от меня, я оставил бы тебя умирать внизу, — хмуро заметил Эйдолон.

— Что ж, значит, я должен быть благодарен судьбе, что это зависело не от тебя, — насмешливо ответил Люций. — Хотя после бегства от Саула я удивлен, что ты еще остаешься лордом-командиром.

— Тарвиц!.. — зарычал Эйдолон. — Он стал для меня занозой с того самого дня, как был произведен в капитаны.

— Он больше не будет тебе докучать, лорд-командир, — сказал Люций, вспоминая вид Истваана III с орбиты: светящиеся тучи в атмосфере и грибовидные желтые облака атомных и термических взрывов.

— Ты видел, как он умер? — спросил Эйдолон.

Люций покачал головой:

— Нет, но я видел, что осталось от дворца. После такого никто не мог бы выжить. Тарвиц мертв, как мертв Локен и этот нахальный мерзавец Торгаддон.

При упоминании о гибели Торгаддона Эйдолон наконец-то позволил себе улыбнуться и неохотно кивнул:

— Вот это действительно хорошие новости. А как остальные? Соломон Деметр, Древний Риланор?

Люций со смехом вспомнил смерть Соломона Деметра:

— Деметр погиб, в этом я совершенно уверен.

— Как ты можешь знать наверняка?

— Потому что я сам его убил, — сказал Люций. — Он очень удачно наткнулся на меня в тот момент, когда я убивал воинов, назначенных для обороны развалин восточного крыла дворца. А когда я крикнул, что на меня напали, он мгновенно ко мне присоединился.

Эйдолон все понял и ухмыльнулся:

— Значит, Деметр убивал своих людей?

— Точно, — кивнул Люций. — И с большим усердием.

Эйдолон разразился смехом, и Люций убедился, что гибель Соломона Деметра несколько улучшила отношение к нему лорда-командира.

— А как Древний Риланор? — спросил Эйдолон, продолжая путь по Галерее Героев к входу в главный апотекарион.

— О нем я не могу сказать ничего определенного, — сказал Люций. — После бомбардировки он ушел куда-то вниз, под дворец Регента, и больше я его не видел.

— Старейшина Риланор не из тех, кто бежит с поля боя, — заметил Эйдолон, огибая угол и шагая по коридору с пергаментами на стенах, ведущему к корабельному апотекариону.

— Верно. — Согласился Люций. — Хотя Тарвиц говорил, что он охраняет какой-то объект.

— Какой еще объект?

— Он не сказал. Ходили слухи, что он обнаружил подземный ангар, но, если бы он там был, почему им не воспользовался Праал, когда пришли наши Легионы?

— Справедливо, — кивнул Эйдолон. — Этот трус скорее согласился бы бежать, чем сражаться. Ну, какой бы ни была находка Риланора, теперь это уже несущественно, поскольку все погребено под тоннами радиоактивного шлака.

Люций кивнул и взмахом руки указал вниз, на лестницу.

— Апотекарий Фабий… Что именно он собирается со мной сделать?

— Неужели я слышу в твоем голосе страх, Люций? — спросил Эйдолон.

— Нет, — покачал головой Люций. — Я просто хочу знать, чего ожидать.

— Совершенства, — пообещал Эйдолон.

В коридорах «Гордости Императора» больше никогда не бывало тихо, наскоро установленные репродукторы постоянно транслировали какофонию из «Ла Фениче». После пробного прослушивания увертюры к «Маравилье» Фулгрим распорядился, чтобы все его корабли были наполнены музыкой, и теперь в каждом помещении день и ночь раздавались странные переливы симфонии Бекьи Кински.

Серена д'Анжело шла по ослепительно-яркому коридору флагманского корабля Фулгрима, шатаясь из стороны в сторону, словно пьяная. Ее одежда вся была в пятнах крови и нечистот, остатки длинных волос слиплись в пряди, большая же часть была вырвана во время приступов бреда.

После завершения портретов Люция и Фулгрима вдохновение покинуло ее, словно огонь, возносивший на недосягаемые высоты и швырявший в пропасть отчаяния, выжег все дотла. Она долгие дни не покидала своей студии, а все то время, что экспедиция провела в системе Истваан, прошло в сплошном оцепенении и леденящем душу самоанализе.

Сны и кошмары разворачивались в ее голове, словно плохо смонтированные отрывки; ужас и деградация, о которых она даже и не подозревала, страшные сцены мучили ее своей яркостью и достоверностью. Картины убийств, насилия, надругательств и настолько отвратительные действия, что ни один человек не мог участвовать в них, не рискуя своим разумом, лихорадочными галлюцинациями проносились перед мысленным взглядом независимо от ее воли.

От случая к случаю она вспоминала о необходимости есть и не узнавала одичавшую женщину с покрытым шрамами телом, встречавшую ее в зеркале каждое утро после пробуждения в разгромленной мастерской. Несколько недель в ее душе росло подозрение, что видения, преследующие ее по ночам, не были просто фантазиями… Это были воспоминания.

С горькими слезами она вспомнила тот день, когда эти подозрения подтвердились самым ужасным образом, едва она открыла дурно пахнувшую бочку, стоявшую в углу студии.

Вонь гниющей плоти и едкий запах химикатов ударили в лицо, а когда она увидела тягучие, почти полностью разложившиеся останки шести трупов, выпавшая из рук крышка покатилась по полу. Бочка была заполнена разбитыми черепами, распиленными костями и густой жижей разложившейся плоти; от увиденного Серену несколько минут безостановочно рвало.

Она с трудом отползла от бочки и горько зарыдала. Омерзение, вызванное совершенными ею поступками, грозило разрушить ее и без того надломленный разум.

Мысли метались на грани безумия, пока из пучины сознания не всплыло имя, за которое она уцепилась, словно за якорь: Остиан… Остиан… Остиан…

Держась за это имя, как утопающая за соломинку, она поднялась на ноги, кое-как умылась и побрела к студии Остиана, все еще в слезах и в крови. Он пытался ей помочь, но она отвергла предложенную поддержку, зато теперь, проклиная себя за запоздавшее прозрение, поняла, что его намерениями двигала любовь.

Остиан мог ее спасти. Добираясь до его мастерской, она молилась, чтобы Остиан не отвернулся от нее сейчас. Ролета на дверях была приоткрыта, и Серена застучала ладонью по рифленому металлу.

— Остиан! — закричала она. — Это я, Серена… Пожалуйста, разреши мне войти!

Остиан не отвечал, и Серена до крови разбила руки о металл, всхлипывала, выкрикивала его имя и умоляла о прощении. Не дождавшись ответа, она в отчаянии нагнулась и проползла под ролетой.

Знакомый страшный запах заставил ее замереть, пока измученные глаза не рассмотрели зловещую картину.

— О нет! — в ужасе прошептала Серена при виде тела Остиана, наколотого на блестящий меч, торчащий из великолепной статуи.

Подбежав ближе, она упала перед ним на колени.

— Прости меня! — закричала Серена. — Я не ведала, что творю! Пожалуйста, Остиан, прости меня!

Последние остатки разума Серены не выдержали и сдались перед новым жестоким испытанием. Вскочив на ноги, она положила руки на плечи Остиана.

— Ты любил меня, — прошептала она. — А я этого не замечала.

Серена закрыла глаза и обняла тело Остиана, чувствуя в груди острый кончик меча.

— Но я тоже любила тебя, — произнесла она и со всех сил прижалась к нему.

22 Мир смерти Ловушка расставлена «Маравилья»

По представлениям местных создателей мифов, Истваан V был местом ссылки. В легендах говорилось, будто в давно забытые времена сам Отец Истваан вызвал к жизни этот мир своим пением, доступным слуху и толкованию только Дев Битвы. Согласно мифам, Отец Истваан был плодовитым божеством — он распространил свое семя среди звезд, и безымянные матери принесли ему множество детей, которые и составили первые поколения населения этого мира.

Такое аллегорическое представление относилось к дню и ночи, земле, морям и другим бесчисленным составляющим мира, в котором жили истваанцы. Огромные фрески величественных залов храма Искушения рассказывали эти легенды во всех деталях: здесь были картины любви, предательства, кровавых битв, но все это безвозвратно пропало, и мифы были обречены на забвение после бомбардировки Воителя.

Такой конец вполне согласовывался с легендами истваанцев. В них говорилось, что некоторые из детей Отца Истваана отвергли свет и повели свои армии против своего великодушного повелителя. Разразилась ужасная война. Утраченные дети, как их стали называть впоследствии, в решающем сражении были разгромлены, а их армии истреблены. Вместо того чтобы казнить неблагодарных детей, Отец Истваан сослал их на Истваан V — унылую планету черных пустынь и пепельных барханов.

В этом кошмарном мире тьмы Утраченным детям было велено размышлять об их изгнании из рая, и горечь поражения исказила их красивые черты до того, что ни один человек не мог взглянуть на них без отвращения. Чудовищ оставили жить в исполинских крепостях из черного камня, где они лелеяли мечты о мести своим врагам.

Таковы были легенды, поведанные Девами Битвы, предупреждавшими свой народ не сбиваться с верного пути, чтобы Утраченные Дети не вернулись и не осуществили долгожданную месть.

Были ли эти мифы аллегорическими иносказаниями или повествовали о подлинных исторических фактах, не имело значения, поскольку Утраченные Дети действительно вернулись в облике Легионов Воителя.

На пепельном небе Истваана V клубились грозовые тучи, собираясь над южным сектором укреплений, где должна была состояться первая битва за Империум. На Юлия Каэсорона, несмотря на все легенды, это место не производило особого впечатления. В воздухе еще ощущались запахи выбросов давно исчезнувшей промышленности, а земля под ногами напоминала пыльный черный порох — сыпучий и гранулированный, как песок, но тяжелый и хрустящий, словно стекло.

Впервые ступив на просторы черной пустыни, Юлий почувствовал ветер, хлеставший по темным дюнам, будивший тоскливое эхо в башнях и бастионах полуразрушенных укреплений на вершине пологого холма над северной оконечностью обширной пустоши. Эта местность, известная под названием Ургалльская впадина, была самой большой пустыней на планете. Ничем не примечательное плато с голыми скалами и чахлым кустарником плавно поднималось к невысоким горам, на которых и была построена крепость. Кто возвел это сооружение, было неизвестно, хотя механикумы утверждали, что оно принадлежит цивилизации, предшествовавшей человечеству, миллионы лет назад.

Стены крепости были сложены из громадных блоков стекловидного камня, настолько хорошо подогнанных, что между ними не было видно никакого связующего раствора, Создатели крепости давным-давно были мертвы, но их архитектурное наследие осталось навеки, хотя за миллионы лет обрушились некоторые участки стены. Крепость могла служить идеальным фундаментом для организации обороны. Стена тянулась приблизительно на двадцать километров, и в некоторых местах ее высота достигала тридцати метров, но все основание, так же как и проходы под башнями с бойницами, было засыпано сыпучим песком.

Фулгрим разместил свою команду внутри крепости и приступил к работе, твердо намереваясь создать бастион, достойный Воителя.

В сопровождении Юлия и Мария примарх Детей Императора лично обходил крепость, наблюдая за ведущимися работами. Многочисленные отряды механикумов при помощи землеройных машин уже разгребали песок у основания стен и использовали его для сооружения обширной сети укреплений, окопов, бункеров и редутов, тянувшихся по всему горному склону перед крепостью. Под защитой стен расположился парк противовоздушных орудий, а в углах спрятались орбитальные торпедные установки, поставленные на мобильные платформы. Если Легионы Императора захотят их уничтожить, им придется для этого высадиться на поверхность планеты.

Примарх Детей Императора был, как обычно, в боевых доспехах, сверкавших пурпуром безупречно отполированного керамита, но Юлий, благодаря недавно усиленному зрению, не мог не заметить некоторые изменения, присутствующие почти в каждой пластине брони. Ремесленники Легиона добавили к его броне несколько новых слоев, и силуэт слегка изменился: имперский орел исчез с нагрудника и был заменен полосами лакированного керамита, украшенными искусной чеканкой.

Каждую пластину окаймляли полоски серебра и золота, а на свободных плоскостях появились сцены, свидетельствующие о новой принадлежности Легиона. И хотя все это создавало впечатление сугубо церемониального комплекта, подобное предположение было далеко от истины.

— Прекрасный вид, не правда ли, друзья? — спросил Фулгрим, наблюдая, как гигантский экскаватор поднимает тонны песка и обломков и ссыпает их в кузов гигантского транспортника.

— Великолепный, — без всякого энтузиазма ответил Юлий. — Я уверен, Воитель будет доволен.

— Наверняка, — кивнул Фулгрим, не замечая иронии в словах Первого капитана.

— И когда Хорус собирается почтить нас своим присутствием? — спросил Юлий.

Фулгрим, услышав наконец его насмешливый тон, обернулся. Он улыбнулся и провел рукой по распущенным белым волосам, и при виде прекрасного примарха настроение Юлия немного улучшилось. Из уважения к Воителю Фулгрим отказался от пудры и грима на лице и теперь снова стал прежним, великолепным воином, совершенным во всех отношениях.

— Воитель скоро присоединится к нам, Юлий, — сказал Фулгрим. — Но так же скоро прибудут сюда и Легионы Императора! Я знаю, эта работа кажется тебе скучной, но она необходима, если мы собираемся одержать великую победу, на которую рассчитывает Хорус.

Юлий пожал плечами; его обостренные чувства требовали сильной стимуляции.

— Это унизительно. Воитель не мог придумать большего наказания для нас, чем лишить возможности сражаться на Истваане III и заслать на эту унылую скалу, чтобы мы превратились в грязных землекопов.

— Что ж, у каждого своя роль, — вмешался, как всегда льстивый, Марий.

Однако Юлий ясно видел, что и Марию не слишком нравится это задание и он недоволен, что упустил шанс добиться славы, изгоняя из Легиона недостойных. Битва на Истваане увенчалась успехом, и Эйдолон уже прислал известия о безупречных действиях Легиона, так же как и о гибели Соломона Деметра.

В отличие от гибели Ликаона в сражении с Диаспорексом, сейчас Юлий не понял, что же он почувствовал в связи со смертью своего бывшего боевого брата. Его ощущения настолько изменились, что лишь самые шокирующие события могли вызвать в душе всплеск интереса. Он не чувствовал печали, а лишь легкое сожаление, что такой славный воин, как Соломон, проявив несовершенство, заслужил свою участь.

— Ты прав, Марий, — согласился Фулгрим. — Наша работа имеет огромное значение, Юлий, вот почему Воитель выбрал именно нас. Только Дети Императора, со свойственным им совершенством, способны выполнить эту часть плана Воителя так, как предписано.

— Это задание для механикумов и, возможно, для унылых Железных Воинов из Легиона Пертурабо. Для Детей Императора такое задание оскорбительно, — не унимался Юлий. — Мы наказаны за свою неудачу.

Фулгрим, хоть и был разочарован отстранением от боевых действий на Истваане III, последовавшим за неудачной попыткой привлечь на сторону Воителя Ферруса Мануса, с головой окунулся в работу по подготовке к триумфальному прибытию Хоруса.

Легионы Императора собирали силы, и вскоре на этом пустынном плато разразится война, которая определит дальнейшую судьбу Империума.

— Может, и наказаны, — проворчал Фулгрим. — Но воля Воителя должна быть исполнена.

После бойни на Истваане III Легионы Хоруса перебазировались к Истваану V. Флотилия состояла из множества боевых кораблей и транспортов, несущих лучшие силы четырех Легионов, полностью состоящих из людей, верных только Воителю.

Большие транспортные суда лорда-командующего армией Файля несли на себе миллионы вооруженных людей, танки и артиллерийские орудия. Объемистые перевозчики механикумов доставили к Истваану V Легио Мортис — темных жрецов, управлявших «Диес Ире» и его младшими братьями, готовых снова обрушить боевую мощь колоссальных машин на любого противника.

Финальная победа на Истваане III досталась ценой многих жизней, но в ходе сражений Легионы прошли испытание и выполнили приказ. Борьба оказалась долгой и кровопролитной, однако армия Воителя доказала свою готовность сражаться с бывшими братьями, если приспешники Императора решат напасть на недавних союзников.

В таком случае они найдут здесь свою гибель, пообещал Хорус.

В атмосфере «Ла Фениче» остро чувствовалось возбуждение. Тысячи людей, заполнившие ряды и ложи, поражались экстравагантности представленных образцов скульптуры и живописи. С поверхности Истваана V на борт «Гордости Императора» вернулись почти три сотни Астартес, а между ними, занимая любое свободное место, теснились около шестисот летописцев и члены корабельного экипажа. Театр гудел от взволнованных голосов.

На сегодняшний вечер была назначена долгожданная премьера «Маравильи» Бекьи Кински.

Зал искрился разноцветьем красок, повсюду блистала позолота, пилястры делили стены на огромные панели, украшенные разнообразными картинами и фресками, явно перегруженными мелкими деталями. В своем новом убранстве театр «Ла Фениче» не имел соперников даже среди огромных изысканных залов в ульях Терры, и на его украшение не пожалели ни сил, ни средств.

Передние ряды партера расходились от сцены широкими концентрическими полукружиями, а мозаичный пол в проходах был невидим — люди были готовы стоя выслушать грандиозный спектакль. В полукруглых нишах стен партера стояли бюсты прославленных деятелей культуры Терры, а также другие, более экзотичные, статуи вольнодумцев-гедонистов. Среди этих статуй попадались и неузнаваемые бесполые фигуры с мощной мускулатурой, бычьими головами и усыпанными драгоценными камнями рогами.

Позади партера шесть мощных колонн из белого мрамора поддерживали бельэтаж, бортик которого украшала изысканная фреска.

С нижнего края балкона свисали бронзовые клетки с певчими птицами, и их разноголосое щебетание вплеталось в звуки настраиваемых музыкальных инструментов и разговоров. Из висящих повсюду курильниц струились клубы сладковатого дыма, а воздух был перенасыщен влагой. Нетерпеливое ожидание стало еще ощутимее, когда в полукруглой оркестровой яме музыканты начали настраивать свои инструменты. Каждый из инструментов представлял собой монструозное сооружение из труб, мехов и потрескивающих электрогенераторов, подключенных к высоким стойкам мощных усилителей, изготовленных специально для этого представления и сконструированных для воссоздания магической музыки лаэрского храма.

Цветные прожекторы и с изощренным умыслом расставленные линзы наполняли «Ла Фениче» яркими радугами, и лучи миллионов разных оттенков достигали каждого уголка зала. Над созданием занавеса неустанно трудилась целая армия швей, и рамповые софиты освещали ярко-красный бархат и вышитые на нем сцены из различных легенд с обнаженными танцорами, животными и боями.

Над сценой, на огромном фронтоне, было освещено единственное пятно, где висел портрет примарха Детей Императора, последняя работа Серены д'Анжело. При виде полотна люди теряли дар речи и способность логически мыслить.

Еще одну из работ Серены можно было увидеть на сводчатом потолке зала — колоссальная многоцветная фреска изображала змей и мифических существ, резвящихся с нагими людьми и всевозможными животными.

Массивные фигуры Астартес, даже без боевых доспехов, занимали почти все пространство огромного театра. Те, кто оказывался за спинами этих воинов, вынуждены были переминаться с ноги на ногу, чтобы хоть как-то увидеть сцену.

Капитаны Легиона расположились со всеми удобствами в ложах, расположенных в два яруса над просцениумом, — оттуда было все отлично видно.

Центральная ложа уже была известна как Гнездо Фениксийца. Внутри она была отделана золотом и серебром и задрапирована желтым атласом с кружевом. Над фронтоном ложи мерцал полог из золотистого шелка.

Движение в Гнезде Фениксийца привлекло внимание собравшейся публики, и вскоре все взгляды обратились на стоящего в ложе величественного воина. Фулгрим поднял руку и погрузился в океан обожания, выражаемый воинами Легиона в громогласных аплодисментах, от которых содрогнулись стропила.

Примарх пришел в сопровождении своих старших офицеров, и, как только он сел, свет в зале стал меркнуть. Яркое пятно осталось только на сцене, а когда огромный бархатный занавес раздвинулся, появилась Бекья Кински.

Юлий с едва сдерживаемым волнением смотрел, как композитор с голубыми волосами пересекает сцену и спускается в оркестровую яму, чтобы занять место за дирижерским пультом. На Бекье Кински было скандально прозрачное пурпурно-золотое платье из невесомой ткани, украшенное сверкающими, словно звезды, драгоценными камнями. Вырез платья опускался ниже талии, открывая соблазнительные полукружия груди и гладкую кожу живота.

— Великолепно! — крикнул Фулгрим и присоединил свои неистовые аплодисменты к приветственным овациям зала, а Юлий с изумлением заметил на глазах примарха слезы.

Юлий кивнул. У него не было никакого понятия о женской привлекательности и тем более сексуального опыта, обычного для смертных мужчин, чтобы он мог сравнивать, но от просвечивающей фигуры и ее откровенной женственности у него захватило дух. Раньше такой всплеск эмоций Юлий ощущал лишь при взгляде на примарха, от некоторых музыкальных произведений или перед боем, но ощущать нечто подобное при виде смертной женщины ему было внове.

Зал окутала абсолютная тишина, в ожидании чуда почти десять тысяч человек одновременно перестали дышать, и напряжение достигло своего апогея. Бекья подняла мнеможезл дирижера, постучала им по пюпитру с партитурой, и наконец раздались первые такты увертюры к «Маравилье».

Начальные ноты ревом вырвались из новых инструментов и разнеслись по всему залу «Ла Фениче», предвещая удивительную инструментовку, романтическую красоту и развитие темы. По мере того как музыка то возвышалась, то спадала, Юлий отдался во власть новых звуков и ощутил неизведанные до сих пор эмоции. Чувства, рожденные в неведомых глубинах его души, уносили его к пределам восторга, а сокрушительные ударные и неистовые, пронзительные голоса духовых инструментов переполняли зал.

Ему хотелось смеяться, потом плакать, потом в нем поднялась волна гнева, но она быстро отхлынула, и душу охватила непреодолимая меланхолия. Через мгновение музыка смыла и меланхолию, и бурный восторг заявил о себе с немыслимой силой и откровением, как будто все испытанные до сих пор ощущения были лишь прелюдией к разворачивающемуся грандиозному замыслу.

Бекья Кински священнодействовала за своим дирижерским пультом, жезл рассекал и прокалывал воздух, волосы метались языками голубого пламени. Юлий с трудом оторвал взгляд от этого великолепного зрелища и повернулся к публике, чтобы увидеть общую реакцию на эту потрясающую и захватывающую музыку.

Он увидел лица, застывшие в невероятном восторге перед мощью и величием диссонирующих звуков, проникающих в каждую клетку, пробуждающих новые чувства в душе. Но, как оказалось, не все зрители в зале наслаждались чудом, которое им посчастливилось наблюдать, и Юлий заметил, что во время очередного нарастания звука кое-кто зажимает уши, как от сильной боли. Он увидел в зале хрупкую фигуру Эвандера Тобиаса и с гневом проследил, как неблагодарный негодяй вместе со своими дружками-писаками пробирается сквозь толпу к выходу.

Внезапно завязалась драка: зрители напали на мятежного архивариуса и его приятелей, быстро опрокинули отщепенцев на пол и начали топтать. Затем нападавшие вновь обратили свое внимание на сцену, и Юлий ощутил небывалый прилив гордости, когда чей-то тяжелый сапог напоследок раздавил череп Тобиаса. Никто не обратил внимания на проявление внезапно вспыхнувшей агрессии, словно это было самым обычным делом, но Юлий видел, что жажда крови распространяется по залу, подобно вирусу или ударной волне после детонации.

Музыка ураганом кружилась по залу, нарастала, звала за собой, пока не достигла апогея в неистовом крещендо, и тогда занавес поднялся, вызвав новый вихрь эмоций.

Громкость музыки продолжала возрастать, увертюра вела непередаваемо прекрасную мелодию, а открывшаяся на сцене картина была словно удар в солнечное сплетение и вызвала у Юлия какие-то животные ощущения. Он вскочил на ноги.

Интерьер лаэрского храма был воспроизведен до мельчайших деталей, скульпторы и художники, посещавшие величественное и загадочное сооружение, сумели в точности передать его меняющиеся краски и пропорции.

В театре вспыхнули яркие огни, и Юлий на мгновение потерял ориентацию, а оркестр продолжал играть, переходя к более мрачному отрывку с угрожающими обертонами, вызывая болезненное ощущение надвигающейся трагедии. Волны звуков, сплетаясь в мелодию, реяли над залом и погружали слушателей в океаны ощущений, знакомые Юлию по его первому посещению храма вместе с Фулгримом.

Могущественная мелодия захлестнула публику, и эффект проявился мгновенно: по залу прокатился трепет наслаждения. Ослепительные огни метались в воздухе, а когда музыка достигла новых высот, на сцене появилось еще одно яркое пятно. Появилась хрупкая фигура Коралин Асеник, примадонны «Маравильи».

Юлию еще не приходилось слышать пения Коралин, и виртуозность ее мощного исполнения застигла его врасплох. Ее голос звучал в безупречной дисгармонии с музыкой Бекьи Кински и поднимался до такой высоты, какая казалась не под силу ни одному человеку. И все же Коралин брала эти высокие ноты, а энергетика ее сопрано выходила за пределы пяти чувств и, как казалось Юлию, стимулировала абсолютно все чувства.

Симфония увлекла Юлия в какой-то наркотический транс, и он, безудержно смеясь, перегнулся через барьер ложи и от непереносимого обострения чувств прижал руки к голове. На сцене к Коралин Асеник присоединился хор, но Юлий едва ли обратил внимание на его появление. Объединенные голоса хористов помогли сопрано взметнуться до невероятной октавы, и звук достиг спинного мозга, оживил сенсорные центры, о существовании которых Астартес и не подозревал.

Юлий с трудом заставил себя отвернуться от сцены, настолько он был испуган и очарован тем, что видел и слышал. Какое существо в состоянии слушать музыку столь непреодолимой мощи и сохранить при этом рассудок? Человеческое ухо недостойно воспринимать этот родовой крик прекрасного и ужасного бога, заявлявшего о своем существовании.

Эйдолон и Марий, так же как и он сам, были захвачены спектаклем и в исступленном восторге буквально приросли к стульям. Рты обоих воинов были открыты, словно они собирались присоединить свои голоса к пению Коралин Асеник, но в глазах метался панический страх. Рты растягивались в безмолвных криках все шире, как у змей, собирающихся проглотить добычу; глотки явно испускали ужасные, но неслышные крики. Юлий перевел взгляд на Фулгрима.

Примарх обеими руками сжимал барьер Гнезда Фениксийца и сильно наклонился вперед, словно преодолевал сопротивление мощной бури. Распущенные волосы упали на лицо, а темные глаза сквозь пряди горели фиолетовым пламенем.

— Что происходит? — крикнул Юлий, и его голос, взлетев, стал частью музыки.

Фулгрим обратил на него взгляд темных глаз, и в их глубине под действием неведомой силы закружились галактики и звезды.

— Это прекрасно, — ответил Фулгрим. Его голос едва ли был громче шепота, но Юлию показался оглушительным, и он упал на колени у края ложи. — Хорус рассказывал об истинной мощи, но я даже не представлял…

Юлий в изумлении осмотрелся и понял, что он может видеть, как сопрано врывается в зал и скользит между слушателями, словно живое существо. Крики и визг публики прорывались через пелену музыки, оплетавшей его мозг, и он видел, какие ужасы творятся в зале: люди бросались друг на друга, пуская в ход кулаки и зубы. Некоторые из зрителей кидались в объятия соседей, отдавшись похоти, и вскоре весь зал был похож на раненого зверя, содрогавшегося в агонии смерти и страсти.

Порывам чувств поддались не только простые смертные. Астартес тоже были захвачены неудержимой силой «Маравильи». От чрезмерного перенапряжения чувств воины давали выход эмоциям единственно доступным им способом. От сцены вглубь зала распространялась волна насилия, кровь уже лилась рекой, а над «Ла Фениче» продолжала греметь музыка.

Юлий услышал резкий треск, словно рвался на клочки полотняный парус. Обернувшись, он увидел, что холст огромного портрета Фулгрима скручивается и натягивается, как будто нарисованное существо стремится вырваться за пределы рамы. В глазах портрета полыхали огни, и долгий пронзительный вопль, пролетевший по невероятно длинному туннелю, вонзился в мозг Юлия, наполняя его чудовищной жаждой жестоких наслаждений.

Яркие огни заполнили зал; они всплывали из оркестра, тягучее пламя поднималось от странных инструментов, обретало физическую форму и превращалось в жидких змей, переливавшихся мириадами цветов. Следом за ними распространялись безумие и дикая горячность, а те, кого касались эти змеи, бросались в водоворот самых низких наслаждений, диктуемых возбужденной психикой.

Оркестранты играли так, словно руки им не принадлежали, их лица превратились в искаженные ужасом маски, а пальцы продолжали неистовую пляску над клапанами. Музыка держала их мертвой хваткой и не позволяла своим создателям проявить хоть малейшую слабость.

В голосе Коралин Асеник Юлий услышал отзвуки агонии. Он осмелился поднять взгляд к сцене, где примадонна исполняла разнузданный дикий танец, а хористы сопровождали его пронзительными воплями. Конечности певицы метались и извивались в совершенно несвойственной человеку манере, и Юлий отчетливо различил треск костей, вплетавшийся в бесчисленное множество мелодий, заполнявших театр. Он видел, что женщина уже мертва, в глазах нет никаких признаков жизни, все кости превратились в песок, но голос все так же рвался из ее груди.

Все живое в «Ла Фениче» уже было заражено вихрем огней и звуков, и безумие достигло апогея. Юлий видел, как Астартес убивали смертных ударами кулаков, как пили их кровь и пожирали плоть, а потом сдирали кожу с переломанных костей и набрасывали себе на плечи, словно шаль.

На скользком от крови полу продолжались буйные оргии смертных, ставших сосудами для темной энергии, вливавшейся в мир, и любое непотребство принималось с радостью.

В центре этого безумия Бекья Кински с приклеенной к лицу бессмысленной улыбкой управляла хаосом. По ее горящим глазам, в восторженном обожании обращенным к Фулгриму, Юлий понял, что это было величайшее из ее произведений.

А потом без всякого предупреждения крещендо прорезал пронзительный визг, и на глазах у Юлия исковерканное тело Коралин Асеник взлетело в воздух, широко раскинув руки. Неведомая сила подхватила разбитую плоть и кости певицы и превратила ее в какое-то новое и устрашающее существо. Изувеченные конечности выпрямились и вновь стали гибкими и изящными, а кожа приобрела бледно-лиловый оттенок. Вместо бывшего на Коралин мерцающего платья из голубого шелка появились полоски блестящей черной кожи, очертившие округлости мягкого тела, сформированного из ее трупа.

Жуткий чавкающий звук вылетел из горла примадонны, и та сила, что удерживала ее над сценой, исчезла. Существо, в которое превратилась Коралин Асеник, с мягкой грацией приземлилось в центре сцены.

Юлий еще никогда не видел такого прекрасного и одновременно отталкивающего создания, вид полуобнаженной женщины будил и отвращение, и непреодолимую тягу, от которой сводило внутренности. Волосы тонкими иглами встали вокруг овального лица с зелеными глазами-блюдцами, клыкастым ртом с чувственными губами. Гибкое тело имело совершенные формы, но только одну грудь, а кожа почти скрывалась под татуировками и пирсингом. Обе руки превратились в длинные лапы с клешнями, как у краба, блестели красным хитином и влажной плотью. Несмотря на угрожающе острые клешни, существо казалось настолько соблазнительным, что Юлий ощутил возбуждение, какого не испытывал с тех пор, как стал Астартес.

Возникшее создание двигалось с плавной кошачьей грацией, каждый жест был полон сексуальности и сулил запретные наслаждения, неведомые простым смертным. Юлию до боли захотелось их испытать. Дьяволица обратила на хористов всезнающие глаза и, запрокинув голову, исполнила соблазнительную песнь, от которой захватывало дух, так что Юлий едва удержался, чтобы не выпрыгнуть из ложи и не броситься к певице.

Песнь искушения не успела затихнуть, как ее подхватил обезумевший оркестр и стал играть все громче и громче. Юлий увидел, что хористы начали извиваться, как перед этим извивалась Коралин Асеник, раздался хруст костей, и пятеро из них трансформировались в такие же соблазнительно-отталкивающие создания. Остальные певцы замертво попадали на сцену опустошенными оболочками, их лишенные жизни тела послужили топливом для превращения их товарищей. Новые монстры с пронзительным визгом, размахивая клешнями, спрыгнули со сцены.

Движения всех шестерых дышали грацией и силой, и каждый ловкий взмах их смертельно острых когтей вскрывал артерии и отсекал конечности.

Первой погибла Бекья Кински: чудовищный коготь вонзился ей в спину и вышел из груди, сопровождаемый фонтаном крови. Даже умирая, Бекья не переставала улыбаться, наслаждаясь своим триумфом. Остальные оркестранты были разорваны в клочья прошедшими сквозь их ряды чудовищами с такой скоростью и ловкостью, какой Юлий мог только подивиться.

Скоро все оркестранты погибли от прикосновений лап прекрасных монстров, изгнавших жизнь из дрожащей плоти, и музыка «Маравильи» стихла. Отсутствие музыки внезапной болью отозвалось в костях, и Юлий закричал, ощутив бездонную пустоту. В зале «Ла Фениче», несмотря на умолкнувшие инструменты, стоял оглушительный шум. Убийства и совокупления продолжались с прежним размахом, но по мере затихания музыки крики восторга стали превращаться в жалобные вопли, зато безумие возобновилось с новой силой.

Юлий услышал горестный крик Мария и, обернувшись, увидел, что его боевой брат выпрыгнул из Гнезда Фениксийца. Фулгрим следил за ним, трепеща от нахлынувших эмоций и наслаждения, а Юлий неуверенно поднялся на ноги. Он увидел, как Марий приземлился в кровавый хаос оркестровой ямы и подобрал один из странных инструментов Бекьи Кински.

Марий поднял длинное, напоминавшее трубу устройство и повесил его на сгиб руки, словно болтер. Пробежав пальцами по всей длине рукоятки, он добился чудовищной вибрации, похожей на рев цепного меча. Пока Юлий следил за тщетными попытками Мария воскресить музыку, еще несколько Детей Императора бросились в яму, и каждый хватал одно из оркестровых приспособлений и пытался оживить магию симфонии.

У Юлия перехватило дыхание, и он крепче сжал ладонями перила, боясь, что ноги вот-вот откажутся его держать.

— Я… Что?.. — только и смог он произнести, когда Фулгрим поднялся и встал рядом.

— Великолепно, не правда ли? — спросил Фулгрим. Его кожа светилась обновленной энергией, а глаза сияли. — Госпожа Кински была подобна огненной комете. Никто не мог пройти мимо, чтобы не оглянуться на нее, и вот теперь ее не стало. Вряд ли мы еще увидим нечто подобное, и никто из нас не сможет ее забыть.

Юлий попытался ответить, но за его спиной взорвался воем зал, и он обернулся. Сцена окуталась дымом и пылью разбитого мрамора. Марий стоял посреди оркестровой ямы, электрические разряды плясали на его теле, а он перебирал руками рычаги вопящего инструмента. Ошеломляющий взрыв акустической энергии своей мощью сорвал со стены один из балконов. Обломки мрамора и куски штукатурки полетели в воздух, но звук инструмента вызвал восторженные вопли у стоящих рядом с Юлием Астартес.

Через несколько мгновений все они освоили свои инструменты, и завывающие, пронзительные звуки нового крещендо начали разрушать театр. Привлеченные их игрой дьяволицы собрались вокруг Мария, и их неестественные вопли добавились к безумной музыке.

Марий повернул свой инструмент на толпу и выдал рокочущую басовую ноту, закончившуюся оглушительным взрывом. Грохочущие такты и восторженное завывание обрушились на смертных, и жертвы музыки беспомощно задергались, когда их кости и черепа начали раскалываться в щепки.

— Мои Дети Императора! — воскликнул Фулгрим. — Какую чудесную музыку они играют.

По всему залу «Ла Фениче» слышались влажные всхлипы разрывающейся плоти и треск костей, а со сцены неслась музыка Апокалипсиса в исполнении Мария и его друзей Астартес.

23 Битва на Истваане V

В присутствии трех величественных фигур капитан Балхаан неподвижно замер на мостике «Феррума» за своим пультом и даже старался сдерживать дыхание. Железный Отец Дидерик застыл у тактического экрана и с таким же благоговением взирал на троих примархов, обсуждавших план уничтожения вражеских сил на Истваане V.

В исторических трудах много говорилось о харизме древних легендарных героев: могучем Гекторе, отважном Александре и гордом Торквиле. Легенды утверждали, что непоколебимое могущество героев лишало людей дара речи, а потом свидетели описывали их при помощи красочных гипербол, создававших раздутую репутацию. Большую часть таких историй Балхаан считал пафосными выдумками, но только до того момента, пока не увидел одновременно троих истинных примархов. Такое грандиозное собрание не поддавалось никакому описанию. У него не хватило бы слов передать благоговейный восторг, наполнивший душу при виде трех великолепных воинов, пришедших в рубку его корабля.

Феррус Манус, одетый в мерцающие дымчатые доспехи, был на голову выше своих братьев и в ожидании известий об остальных кораблях своего Легиона метался по рубке, словно снежный лев с Медузы, запертый в клетку. На ходу он ударял кулаком одной серебряной руки по ладони другой, и в каждом его движении Балхаан ощущал жажду сразиться с мятежниками.

Следующим, если считать по росту, был высокий и худощавый, но мускулистый примарх Гвардии Ворона. Его доспехи тоже были черного цвета, но казалось, они не отражают, а поглощают любой луч света, посмевший коснуться брони. Только наплечники окаймляла отделка из слоновой кости, а по обе стороны от бледного орлиного лица колыхался плюмаж из темных перьев. Глаза Коракса опасно блестели черными угольками, и поверх латных рукавиц были пристегнуты длинные, серебристо блестящие когти. Примарх Гвардии Ворона до сих пор не произнес ни слова, но Балхаан слышал о нем как о молчаливом воине, державшем свое мнение при себе до наиболее подходящего момента.

Третьим из примархов был Вулкан, командир Легиона Саламандр. Его с Фулгримом связывали узы дружбы, поскольку оба они увлекались не только военным делом, но и ремеслами. Кожа на лице Вулкана потемнела, словно обуглилась, а в его темных глазах плескалась мудрость, ставившая в тупик величайших ученых Империума. Его доспехи имели оттенок морской волны, но каждую пластину украшали языки пламени, составленные из бесчисленных кусочков кварца. Один наплечник его доспехов был украшен черепом огромного дракона, по слухам сотни лет назад убитого Вулканом на пари с Императором, а с другого ниспадала накидка из твердой, как железо, чешуи, снятой с туши другого могучего дракона на Ноктюрне.

На плече Вулкана висело удивительной работы ружье с заряжающимся сверху магазином и перфорированным кожухом в виде оскаленной морды дракона. Балхаан слышал об этом оружии, сотни лет назад созданном Феррусом Манусом для своего брата. Балхаан даже видел, как примарх во второй раз преподнес ружье Вулкану, и его переполнила гордость, когда смуглолицый воин с благодарностью принял легендарное оружие и поклялся воспользоваться им в грядущей битве.

Для Балхаана честь находиться рядом со столь могущественными воинами была ни с чем не сравнимой. Он твердо решил запомнить каждую деталь этой встречи, а потом записать в меру своих способностей, чтобы будущие капитаны «Феррума» знали о выпавшей их кораблю чести.

Балхаан выжал из своего экипажа все соки, чтобы как можно скорее добраться до системы Истваан, но, появившись на месте, они обнаружили флотилии Гвардии Ворона и Саламандр. Скрытая разведка обнаружила позиции противника, и примархи уже наметили зоны приземления и основные направления ударов, однако без остальных Легионов, спешивших подавить мятеж Хоруса, дальнейшие действия были невозможны.

Быть так близко от логова врага и не иметь возможности выполнить волю Императора — всех заставило испытать горькое разочарование, но даже разъяренный Феррус Манус сознавал, что им не под силу одолеть армии Воителя без поддержки.

На «Ферруме» находилось десять тысяч морлоков, самых опасных и опытных воинов Легиона, и Балхаан знал, что против ярости терминаторов не устоит ни один враг. Железным Рукам вместе с ветеранами предстояло начать атаку, и, по мнению Балхаана, было справедливо предоставить эту честь лучшим воинам Легиона. Морлоки во главе с Габриэлем Сантаром рвались сразиться с Детьми Императора, чтобы отомстить за предательское убийство своих товарищей в Анвиларии «Железной длани».

Остальные силы Пятьдесят второй экспедиции должны были следовать за «Феррумом», но никто не знал, когда они появятся в системе Истваан, а каждая секунда задержки давала мятежникам возможность укрепить свои позиции.

Легионы Коракса и Вулкана уже заняли позиции для начала атаки на Истваан V, но астропат Кистор до сих пор не получил никаких известий от братьев Ферруса Мануса — примархов Несущих Слово, Повелителей Ночи, Железных Воинов и Легиона Альфа.

— Все части заняли исходные позиции? — спросил Феррус Манус, не сводя взгляда с обзорного экрана.

— Да, мой господин, — кивнув, ответил Балхаан.

— От остальных Легионов еще нет известий?

— Нет, мой господин, — произнес Балхаан, проверяя связь с капеллой выживших астропатов Легиона.

Этот обмен репликами без изменений повторялся каждые несколько минут, и нетерпение Ферруса Мануса только возрастало. Воины рвались в бой с теми, кто запятнал честь своих братьев предательством, и ожидание было для них подобно пытке.

Люк капитанской рубки открылся, пропуская двоих морлоков в терминаторских доспехах, сопровождавших тощего человека с изможденным лицом — астропата Кистора. Едва он ступил в рубку, как Феррус уже оказался с ним рядом и железной хваткой вцепился в костлявые плечи.

— Какие известия от Легионов? — потребовал он, почти вплотную приблизив свои сверкающие серебряные глаза к лицу Кистора.

— Мой господин, я лично получил весть от ваших братьев-примархов, — произнес Кистор, извиваясь в руках своего повелителя.

— И?.. Они на подходе? Мы можем начинать атаку?

— Феррус, — негромко, но веско произнес Коракс, — ты сейчас сломаешь его пополам, и он уже ничего не скажет. Отпусти его.

Феррус судорожно выдохнул и отступил от астропата. Вперед вышел Вулкан:

— Расскажи, что ты услышал.

— Легион Несущих Слово, Легион Альфа, Железные Воины и Повелители Ночи в нескольких часах пути от нас, господин Вулкан, — спокойно сказал Кистор. — Они выйдут из варпа неподалеку от пятой планеты.

— Есть! — закричал Феррус, вскинул сжатый кулак и повернулся к своим братьям-примархам. — Братья, нам выпала честь пролить первую кровь в этой битве. Начинаем масштабное планетарное наступление.

Энтузиазм Ферруса заразил всех, и Балхаан, сознавая, что они вот-вот обрушат на мятежников гнев Императора, ощутил, что кровь быстрее побежала по жилам. Его примарх перестал метаться по рубке и начал отдавать команды.

— Морлоки составят наш авангард, — сказал Феррус. — Коракс, твой Легион будет прикрывать правый фланг Ургалльской долины, а потом сдвинется к центру. Вулкан, тебе остается левый фланг.

Примархи кивками одобрили его слова, и Балхаан заметил, что даже обычно сдержанный Коракс не скрывает радости в предвкушении боя.

— Остальные Легионы выбросят планетарные десанты сразу после выхода из варпа. Они обеспечат безопасность с тыла и присоединятся к нашему наступлению, — продолжал Феррус, сверкая глазами. Он пожал руки братьям и повернулся к экипажу «Феррума». — Мятежники не ждали нашего прибытия, и на нашей стороне фактор внезапности. Пусть проклянет нас Император, если мы не воспользуемся этим шансом!

Армия Воителя в полной мере воспользовалась вынужденным ожиданием Ферруса Мануса и его союзников. За восемь дней, проведенных на Истваане V, Пожиратели Миров, Гвардия Смерти, Сыны Хоруса и Дети Императора расположили свои отряды вдоль всех защитных сооружений Ургалльской долины и были готовы встретить нападающих. За первой линией, в крепости, располагались отделения поддержки, а армейская артиллерия была готова обрушить огненный шторм на головы атакующих.

Перед самой стеной стоял титан «Диес Ире», готовый сокрушить любых врагов Воителя, и принцепс Турнет лично поклялся искупить вину за предательство членов его команды, случившееся во время сражения на Истваане III.

Почти тридцать тысяч Астартес закрепились на северном крае Ургалльской долины, с оружием наготове, с твердой решимостью сделать то, что было необходимо.

Небо оставалось закрыто пеленой сплошных свинцовых туч, и тишину нарушали только тихое завывание ветра да изредка — скрежет металла. Над черной пустыней царило торжественное напряжение исторического момента, словно вся планета сознавала, что это последние мгновения тишины перед кровавым побоищем.

Первым аккордом послужило неяркое оранжевое свечение туч, постепенно залившее всю Ургалльскую долину огненным сиянием. Затем долетел звук: низкий рев, постепенно превращающийся в пронзительный свист.

Завыли сирены, и тучи рассекло отдельными огненными штрихами, упавшими на землю потоками пламени. Громогласные разрывы сотрясли скалистый край Ургалльской долины, и вся линия обороны Воителя подверглась массированной бомбардировке.

Несколько долгих минут армия Императора с орбиты обстреливала Ургалл, на Истваан V обрушился огненный шквал невообразимой мощности, словно предвещавший конец света. Наконец смертоносные снаряды иссякли, затихло эхо ужасного грохота, и рассеялся едкий дым взрывов. Но Дети Императора не зря, с присущим им совершенством, работали над сооружением оборонительных комплексов — силы Воителя оказались надежно защищены.

Хорус из своего наблюдательного пункта в крепости чужаков с улыбкой смотрел, как небо снова потемнело и к поверхности планеты полетели тысячи и тысячи десантных капсул.

Он обернулся к внушительному Ангрону и великолепному Фулгриму:

— Попомните мои слова, братья, приспешники Императора найдут здесь свою погибель!

Вход в плотные слои атмосферы превращал десантную капсулу в раскаленную печь. Только керамитовая броня позволяла Астартес спускаться на поверхность планеты подобным образом, и Сантар знал, что молниеносная высадка должна застигнуть врасплох врагов, едва оправившихся от мощного обстрела с орбиты.

Напротив Сантара сидел Феррус Манус, к его поясу был пристегнут незнакомый меч, а в серебряных глазах отражалось пламя, охватившее десантную капсулу при входе в атмосферу. Здесь же поместилось еще трое морлоков. Этим выдающимся воинам Легиона предстояло стать наконечником копья, нацеленного в сердце противника.

Небеса над Ургалльской долиной потемнели — стаи десантных кораблей опускались на поверхность. Объединенные силы трех Легионов мчались в небе, пылая жаждой мести. Дрожь металла ощущалась Сантаром как дрожь нетерпения, страстного желания уничтожить мятежников.

— Десять секунд до удара! — предупредил по воксу пилот-автомат.

Сантар напряг мышцы и плотнее прижался к переборке десантной капсулы, сервоузлы терминаторской брони загудели, готовясь погасить колоссальную силу столкновения с поверхностью. По бронированному корпусу капсулы загрохотали удары, свидетельствующие об артиллерийском обстреле. Казалось невероятным, что после орбитальной бомбардировки противники не только выжили, но и способны сопротивляться.

Сильный толчок оповестил о включении реверсивных двигателей торможения, потом чудовищный удар заставил до предела натянуться ремни, но Сантар был ветераном подобных десантов и хорошо знал, что делать после яростной встряски. Едва капсула коснулась поверхности, разрывные болты освободили крышку люка, и обгоревшая панель откинулась наружу. Крепления ремней расстегнулись автоматически, и Сантар устремился наружу, в мир Истваан V.

Первое, что он увидел, — столбы пламени от тысяч десантных капсул, закрывшие серое небо огненными разводами и дымом. Летящие со стороны крепости снаряды артиллерии взрывали землю и расшвыривали воинов ударной волной. Весь горный склон ярко светился вспышками непрерывной канонады, но тысячи Астартес уже вступили в бой, и огни заметались в обоих направлениях.

— Вперед! — крикнул Феррус Манус, устремляясь к скальному хребту.

Сантар и морлоки шагнули вслед за ним в сумасшедшую муть сражения, отметив, что Железные Руки приземлились в самом центре оборонительных укреплений врага. Темная пустыня окончательно почернела после бомбардировки, а искореженные остатки разгромленных бункеров, редутов и окопов сильно замедляли продвижение.

Около сорока тысяч верных Императору Астартес вступили в битву под высокими стенами древней крепости, мощь и стремительность их атаки застигла мятежников врасплох. Грохот сражения — стрельба, взрывы снарядов и пронзительные крики ненависти — оглушал даже через мощные фильтры доспехов.

Пламя сражения осветило небо, над долиной метались трассирующие следы снарядов и лазерные лучи. Внезапно земля под ногами задрожала от тяжеловесных шагов — это «Диес Ире» двинулся вперед сквозь завесу артиллерийского и стрелкового огня. Его мощные орудия изрыгнули пламя и оставили зияющие прорехи в рядах верных Императору воинов. В пустыне сверкнули миниатюрные солнца плазменных зарядов титана, их разрывы образовывали кратеры в сотни метров, сметали десятки Астартес и превращали песок в блестящее черное стекло.

Феррус Манус, словно истинный бог войны, разил мятежников ударами сверкающих кулаков и разносил в клочья выстрелами из великолепного пистолета. Меч по-прежнему висел у него на боку, и Сантар гадал, зачем и почему примарх взял это оружие.

Впереди из полуразрушенных окопов выскочили около сотни мятежников из Гвардии Смерти и Сынов Хоруса, и Сантар выпустил из латных рукавиц искрящиеся энергией лезвия. В необузданной сумятице сражения он даже обрадовался возможности принять участие в рукопашной схватке. Мятежники не отступали и отстреливались до последнего, пока Железные Руки не обрушились на них всей мощью. Сантар обезглавил своего первого противника и бросился на следующего с такой скоростью, что ему мог бы позавидовать воин в доспехах «Марк IV». Болтерные снаряды и ревущие лезвия цепных мечей грохотали по броне, но терминаторские доспехи без ущерба держали все удары.

Феррус Манус разил мятежников целыми дюжинами, и перед лицом могущественного воплощения бога войны их дух стал слабеть.

Все укрепления заполнились тысячами сражающихся воинов, и над схваткой стоял неутихающий грохот. Приказы, вопли отчаяния и победные крики заполнили вокс-каналы, но Сантар был слишком увлечен охватившей его жаждой крови, чтобы обращать на них внимание.

Даже среди хаоса битвы он все же заметил, что сражение в Ургалльской долине идет успешно. В первые же мгновения наступления были истреблены сотни, а может, и тысячи мятежников. Отделения Саламандр поддерживали атаку своими огнеметами, выжигая защитников из окопов и блиндажей стремительными струями горящего прометия. Дымный сумрак над полем битвы осветился резкими яркими лучами, и Сантар узнал почерк оружия, подаренного его примархом Вулкану.

Могучий Вулкан уверенно шагал вперед сквозь ад болтерного огня, уничтожая противников взмахами меча или выстрелами из ружья, выкованного для него братом-примархом. Прямо у ног Вулкана взметнулся столб взрыва, окутав его убийственным пламенем. Шкура дракона взлетела в воздух над оплавленными доспехами, но Вулкан вышел из огня как ни в чем не бывало и продолжил разить противников, не отвешивая попусту ни одного удара.

Феррус Манус все дальше углублялся в ряды мятежников. Никакой опыт не мог подготовить их к сражению с примархом. Морлоки следовали за своим командиром и повелителем и каждым взмахом меча, каждым выстрелом прорубали в рядах предателей кровавую тропу.

К грохоту боя прибавился огонь противовоздушных батарей из древней крепости, встретивших тяжелые транспортные корабли верных Императору сил. Горящие суда при попытке приземлиться разрывались на части под ударами трассирующих снарядов и обращались в гигантские костры при попадании реактивных торпед. Но сотни транспортов опускались на поверхность Истваана V и доставляли тяжелое оборудование, артиллерию, танки и средства передвижения. Появлявшиеся из огромных люков боевые машины «Лэнд Рейдер» и «Хищник» поднимали густые клубы пыли, закрывавшие зону приземления. Целые отделения бронированных машин, перемалывая своими гусеницами скальный грунт, устремлялись к хребту, чтобы принять участие в наступлении.

«Смерчи» и армейские артиллерийские орудия выстроились в боевые порядки и открыли прицельный огонь по огневым позициям противника. Их голос добавился к оглушительной какофонии сражения. На столбах пламени опустились и более тяжелые перевозчики, выкатив из своих трюмов сверхтяжелые танки армии, чьи массивные орудия посылали огромные снаряды в блестящие стены крепости.

Тотальное наступление на позиции мятежников быстро превратилось в самое масштабное сражение всего Великого Крестового Похода. По всем свидетельствам, на пыльной равнине Истваана V сошлись в бою более шестидесяти тысяч Астартес, и стороннему наблюдателю было бы ясно, что эта битва должна была войти в анналы имперской истории как самое грандиозное из всех известных сражений.

Под натиском верноподданных сил линия обороны мятежников стала прогибаться, образуя широкую дугу, в самом центре которой бился Феррус Манус. «Хищники» Гвардии Ворона примарха Коракса с оглушительными воплями прорубались через правый фланг вражеской обороны, его бесстрашные штурмовики с воздуха обрушивались на врага, используя все возможности джамперов, и каждый свистящий взмах их когтей уничтожал противника. С левого фланга мятежников жгли Саламандры Вулкана, и каждый их шаг был отмечен фонтанами смертоносного пламени.

Но при общем успехе усилия атакующих не оставались без ответа. Могучий примарх Пожирателей Миров противостоял сотням верноподданных Астартес, пытавшихся выйти из зоны обстрела его отделений поддержки. Ангрон испускал рев, достойный первобытного бога войны, а его парные мечи обращали в кровавое месиво каждого, кто осмеливался подойти на расстояние удара. От рук Красного Ангела верные Императору воины гибли так же быстро, как гибли мятежники под натиском Коракса, Ферруса Мануса и Вулкана.

В противовес сокрушительной ярости Ангрона, примарх Гвардии Смерти Мортарион убивал с мрачной эффективностью, и каждый взмах его страшной боевой косы уносил жизни десятков верных Астартес. Его Гвардейцы Смерти сражались с угрюмым стоицизмом. Рядом с мятежными примархами не мог остаться в живых ни один верноподданный воин, и атакующий вал разбивался о них, словно прибой о прибрежные скалы.

Сыны Хоруса тоже сражались в рядах мятежников, являя ненависть, идущую от самого сердца. Вел лучших воинов Воителя Первый капитан Абаддон, и мало кто мог противостоять его неукротимой ярости. Он убивал с неослабевающей жестокостью, а рядом, привычным взглядом оценивая битву, меланхолично и небрежно сражался Хорус Аксиманд.

В центре линии мятежников с необычным для них бешенством бились Дети Императора — эти воины убивали своих бывших братьев, испуская дикие ликующие крики. Легион Фулгрима отражал одну атаку за другой, демонстрируя сверхъестественную жестокость и сбивающую с толку извращенность, но самого примарха Детей Императора не было видно. Дети Императора сражались без шлемов, странно кривляясь в разгаре опасных схваток, их глотки испускали ужасные вопли, а поверх причудливо раскрашенных доспехов «Марк IV» они набросили снятые человечьи кожи. Дети Императора взяли в бой неизвестное доселе оружие, поражающее раскатистыми залпами дисгармоничных звуков, от которых в рядах Железных Рук образовывались кровавые пробоины. Пристегнутые к доспехам трубы и громкоговорители усиливали пронзительные вибрации убийственной музыки, и от сокрушительных звуковых волн лопались даже доспехи и корпуса бронированных машин.

После того как в тылу верных Императору воинов приземлилось огромное множество тяжелой техники, разрывы снарядов все больше расстраивали ряды мятежников, и даже Ангрон и Мортарион вынуждены были отступить, чтобы выйти из-под артиллерийского обстрела. Феррус Манус по-прежнему рвался вперед, его Железные Руки, стремясь отомстить мятежникам, не ослабляли своих усилий и все глубже продвигались в самое сердце вражеской обороны.

Каждую минуту погибали сотни воинов, и нельзя было смотреть на это побоище без содрогания. Реки крови текли по Ургалльской долине, пробивая в темном песке глубокие борозды. Никогда еще на столь ограниченном пространстве, на рубеже длиной не более двадцати километров, не сосредоточивалось столько военных сил, что хватило бы на завоевание целой планетарной системы.

Эскадроны бронетехники пытались пробиться на передовую, но в плотном строю воинов не оставалось ни единой щели, и их командиры тщетно старались внести свою лепту в уничтожение мятежников. Наводчики «Лэнд Рейдеров» объединяли лазерные лучи в сверхмощные пучки и направляли их на стены крепости и колоссальную фигуру «Диес Ире».

Защитные поля титана отвечали мерцанием, и чудовищная машина, определив источник опасности, перенесла огонь с пехоты на боевую технику. Огнедышащие шары плазмы прошили ряды танков, и десятки машин взорвались от соприкосновения боезаряда с белым пламенем.

Битва продолжалась с неслыханным размахом, и ни одной стороне не удавалось закрепить преимущество. Мятежники хорошо подготовились и были надежно защищены, а верные Императору войска, благодаря численному преимуществу, уже пробили дорогу в центр обороны.

Астартес, когда-то торжественно поклявшиеся в верности друг другу, теперь убивали бывших братьев, не испытывая ничего, кроме лютой ненависти, и кровопролитие поражало своей жестокостью. Ни один Легион не мог добиться решающего успеха, любые тактические положения при таком раскладе становились бессмысленными, и обе армии терзали друг друга в кровавой сваре, грозящей уничтожить всех участников до последнего.

Юлий шел по полю сражения танцующей походкой, вид и звуки битвы вызывали в его теле спазмы физического наслаждения, бой доставлял жестокую радость. Его доспехи во многих местах были помяты и пробиты, но полученные раны доставляли ему только новую порцию восторга. Готовясь к битве, он перекрасил броню, покрыв доспехи самыми яркими красками, которых требовало недавно обновленное зрение.

Свое оружие он тоже изменил, и полные ужаса и отвращения возгласы врагов, сопровождавшие каждый его удар, еще больше обостряли чувства.

— Взгляните на меня и осознайте серость вашей жизни! — кричал он, разгоряченный резней.

Он давно сбросил свой шлем, чтобы полнее воспринимать хаос побоища, рев пламени, визг цепных мечей, перемалывающих плоть, взрывы и яркие траектории летящих снарядов.

В этой самой прекрасной из битв он жалел лишь о том, что рядом нет Фулгрима, но у Воителя в отношении примарха Детей Императора имелись свои планы. По восторженному лицу Юлия мелькнула тень озабоченности, и он с разворота нанес превосходный удар, обезглавивший воина Железных Рук в темных доспехах. Хорус и его планы! Есть ли в них место для наслаждения плодами победы? Силы и страсти, пробужденные «Маравильей», должны использоваться. Отрицать их — значит отрицать собственную натуру.

Юлий подхватил шлем с головой только что убитого им воина, вытряхнул останки и на мгновение замер, наслаждаясь запахом крови и плоти, обожженной лезвием энергетического меча.

— Когда-то мы были братьями, — с насмешливой торжественностью произнес он. — А теперь ты мертв!

Наклонившись, он поцеловал холодеющие губы мертвого воина, а потом со смехом подбросил голову вверх, где ее разнесли в клочья болтерные снаряды неутихающей перестрелки. Сзади донеслись раскаты буйного хохота и низкий рокот взрыва, и Юлий бросился на землю, пропуская над головой убийственную звуковую волну. Музыка загремела с сокрушительной силой, раздирая плоть, но Юлий только рассмеялся от удовольствия.

Он вскочил на ноги как раз вовремя, чтобы заметить группу тяжело ступавших терминаторов в блестящих доспехах, и хищно усмехнулся, увидев во главе отряда Габриэля Сантара со значком Первого капитана, светившим, словно маяк в ночи.

Акустический удар вырвал порядочный кусок почвы, и, словно извергающийся вулкан, в воздух взметнулся фонтан черного песка. Юлий, оглянувшись, увидел задрапированную в человечью кожу фигуру Мария и взревел от радости, видя друга живым и сражающимся.

Марий Вайросеан усилил свои доспехи зазубренными шипами, на которые для красоты повесил кожу погибших в «Ла Фениче». Воздействие «Маравильи» отразилось на нем не меньше, чем на Юлии. Его чудовищно увеличившиеся челюсти теперь были постоянно открыты и голосовые связки испускали протяжные вопли. Там, где раньше были уши, образовались похожие на жаберные щели, а ороговевшие веки не позволяли закрыть глаза.

Марий больше не расставался с музыкальным инструментом из оркестра Бекьи Кински, только добавил к нему дополнительные клапаны и рукоятки и теперь использовал в качестве акустического оружия. Он и его друзья извергли последовательность диссонирующих рулад, и десяток наступавших морлоков тотчас забились в конвульсиях, а Юлий, одобрительно крикнув, бросился навстречу Габриэлю Сантару, нацелив свой меч ему в шею.

Шок от увиденного чуть не стоил Габриэлю Сантару жизни. То, во что превратились вставшие перед ним Дети Императора, он не мог представить себе даже в ночных кошмарах. Те воины, с которыми ему уже довелось сразиться, были, безусловно, бесчестными мятежниками, но они хоть внешне остались похожими на Астартес. Эти же казались пугающими карикатурами на благородный идеал: ненормальные издерганные монстры, выставляющие свое уродство напоказ.

Гротескный монстр в силовых доспехах, покрытых окровавленными лоскутами кожи, с воплями потрясал в воздухе каким-то странным оружием и посылал убийственную звуковую волну, от которой воины превращались в разрозненные части доспехов, заполненные разжиженной плотью.

Сантар успел поднять энергетический кулак, чтобы отразить удар меча, нацеленный в его голову, и в этот момент узнал в искаженных чертах лицо Юлия Каэсорона. Воин превратился в безумного дервиша, он хохотал, прыгал и крутился вокруг Сантара, словно в пьяной пляске, и неистово размахивал оружием. Каэсорон нападал с энергетическим мечом, способным пробить любые доспехи, и Сантару пришлось поворачиваться со всей ловкостью, на которую он был способен, чтобы не пропустить ни одного удара. Но, как бы он ни старался, состязаться со змеиным проворством противника было ему не под силу.

Он поймал летящее лезвие пальцами энергетической перчатки, что вызвало оглушительный взрыв. Повернув запястье, Габриэль услышал, как лязгнул металл, и у Юлия над эфесом остался обломок всего в локоть длиной.

Руку обожгло жаром оплавленной перчатки, и Сантар застонал от боли. Он увидел, что Юлий лежит на спине, его нагрудник после взрыва вздулся пузырями, а лицо исчезло совсем, остались лишь обожженные мышцы и белеющие обломки костей.

Несмотря на боль в изувеченной руке, Сантар под шлемом усмехнулся и шагнул вперед, чтобы нанести последний удар ненавистному противнику. Он уже поднял ногу, зная, что терминаторский сапог способен легко сокрушить броню Астартес.

И в этот момент он понял, что Юлий кричит не от боли, а в пароксизме наслаждения.

Отвращение заставило его помедлить долю секунды, но Юлию только это и было надо. Подняв обломок узкого меча, еще искрящийся энергией, он вонзил его Сантару в пах.

Непереносимая боль огнем распространилась по всему телу. Юлий Каэсорон еще надавил на рукоять, и на темный песок упали капли расплавленной брони вперемешку с кровью Сантара. Лезвие пробило тазовую кость и уперлось в нагрудник, а Юлий вскочил на ноги и провернул обломок в ране.

Все тело Сантара содрогнулось в агонии, и никакие средства, впрыскиваемые системой доспехов, не могли даже уменьшить боль в распоротом теле. Габриэль попытался двинуться, но не смог, а Юлий, стоя рядом, смотрел ему прямо в лицо. Отсветы взрывов хорошо его освещали: кожу, полностью сорванную с лицевых мышц, влажно поблескивающие обломки костей.

Даже в грохоте битвы слова Юлия, произнесенные безгубым ртом, с ужасающей ясностью отпечатались в мыслях умирающего Сантара.

— Благодарю, — пробулькал он. — Это было восхитительно.

Поле боя на Истваане V стало местом резни невиданного размаха. Мятежники, отравленные ненавистью, вовлекли своих бывших братьев в конфликт, равного которому еще не было. Богоподобные примархи сражались на поверхности планеты, и следом за ними шагала смерть. Кровь героев и предателей смешалась и текла рекой, а в довершение ко всему темные адепты механикум сеяли хаос среди лоялистов при помощи древних технологий, украденных у Аурейской Технократии.

Каждая секунда в Ургалльской долине уносила сотни жизней, тень неизбежной смерти мрачной пеленой нависла над каждым участником битвы. Ряды мятежников еще сдерживали натиск, но под яростным напором лоялистов линия обороны все больше прогибалась. Но что-то удерживало ее от прорыва.

А потом появились они.

С небес огненными кометами посыпались бесчисленные десантные корабли, штурмкатера и транспортные суда. Прорвав завесу облачности, они приземлялись в зоне высадки лоялистов, на северном крае Ургалльской долины. Сотни «Громовых ястребов» и штурмкатеров, сверкая блестящими корпусами, с ревом устремились к поверхности. На Истваан спускались еще четыре Легиона, известные по всей Галактике своей отвагой и славными победами: Легион Альфа, Несущие Слово, Повелители Ночи и Железные Воины.

24 Братья с окровавленными руками

Феррус Манус крушил все вокруг своими серебряными кулаками, что одинаково легко пробивали и доспехи, и черепа. Ружье давно было разряжено, и запасные обоймы опустели, но примарху не требовалось оружия, чтобы представлять смертельную опасность для любого противника. Ни одно лезвие не могло его ранить, ни один снаряд не оставлял следов на доспехах, но каждое его экономно-плавное движение, каждый шаг заканчивались смертью очередного мятежника, а вслед за Феррусом шел боевой клин морлоков, настойчиво углубляясь в оборону противника.

Меч висел на бедре, тяжелый, как сама справедливость, но Феррус Манус не обнажал его. Это не оружие боя, а орудие казни. И предназначено только для предателя-брата.

В поисках Фулгрима Феррус неудержимо рвался вперед, оставляя за собой кровавую просеку в рядах мятежников. Пока судьба сражения не определена, он не вправе забывать о своем долге командующего, но Феррус страстно надеялся отыскать предателя, чтобы поставить точку в долгой истории их дружбы и короткой — вражды.

Со всех сторон его окружал огонь и дым. Бесконечные залпы орудий наполняли воздух пулями, снарядами и лазерными импульсами. Вопли оглушали, и запах крови терзал ноздри, сражению было не видно конца, и эта гибельная трясина засасывала тысячи и тысячи Астартес. Неугасающая ярость не могла заслонить от Ферруса ужасной трагедии, разыгрывающейся на Истваане V. Ничто уже не будет прежним после этой битвы, даже когда они одержат победу.

Это предательство навсегда запятнает честь Астартес независимо от исхода сражения.

С этого дня люди будут их бояться, и они будут правы.

Он услышал сзади торжествующие крики, но их смысл не сразу пробился в его разум через пелену гнева. Сокрушив могучим кулаком череп еще одного воина из Сынов Хоруса, Феррус обернулся, чтобы увидеть неисчислимую армаду, спускавшуюся с орбиты на поверхность.

— Братья мои! — ликующе крикнул Феррус Манус, узнавая знакомые эмблемы лояльных Легионов.

«Громовые ястребы» Легиона Альфа еще с ревом кружили над полем боя, а угольно-черные корабли Повелителей Ночи уже приземлялись, чтобы занять фланговые позиции вокруг армии Хоруса. Штурмкатера Несущих Слово опускались на огненных хвостах реверсивного хода, и золотые крылышки на лобовых плоскостях сверкали, отражая пламя битвы. Тяжелые транспорты Железных Воинов садились на дно Ургалльской долины и выпускали тысячи Астартес, которые тотчас принимались укреплять зону приземления бронированными баррикадами и заграждениями из колючей проволоки.

Десятки тысяч новых Астартес наводнили Ургалльскую долину, и силы лоялистов удвоились в один момент. Мощные отряды братских Легионов заполнили темную пустыню, их воины были готовы влить свежие силы в ход битвы, и Феррус в праведном ликовании вскинул вверх руку.

Вокс-приемник сразу же настойчиво запищал, но даже навскидку было понятно, что при виде такой боевой мощи ряды мятежников дрогнули. Опытный глаз Ферруса тотчас заметил, что изменники лишились присутствия духа и целые когорты в смятении оставляли позиции и отступали. Даже «Диес Ире» отступал, могучий титан струсил перед натиском превосходящих сил!

Феррус различил вдалеке фигуру Мортариона и понял, что тот уводит своих воинов под стены полуразрушенной крепости; и даже Ангрон утратил решимость, его окровавленные Пожиратели Миров, похожие на дикарей первобытного племени охотников за головами, подались назад. Но Дети Императора…

Клубы дыма перед ним разошлись, и Феррус нашел того, кого искал с момента, как его нога ступила на поверхность проклятой планеты.

Впереди, блистая золотом и пурпуром, показался Фулгрим.

Его брат-предатель собрал вокруг своих самых отъявленных головорезов и взмахами сверкающего серебряного клинка указывал им на черные стены. Над плечом у него виднелась эбонитовая рукоять, украшенная серебром и золотом. Феррус мрачно усмехнулся: его брат тоже понял, что сама судьба распорядилась устроить их поединок на разбитом плато Истваана V.

Отступники в безумно ярких доспехах окружили примарха Детей Императора, а по правую руку от него занял место настоящий монстр с кровавой обожженной заплатой вместо лица. Только сейчас, в самом конце, Фулгрим решил себя показать.

Едва увидев Фулгрима, Феррус тотчас понял, что брат тоже знает о его присутствии. Он ощутил удушающую волну ненависти и предательства.

Мятежники все быстрее отступали перед лоялистами, оставляя за собой тысячи трупов друзей и врагов. Феррус не мог не поразиться масштабам резни, и, хотя его сердце ликовало в предвкушении схватки и победы, он содрогнулся, осознав невероятно высокую цену, заплаченную лоялистами за победу.

Он видел, как тает перед ним вражеский строй, как измотаны яростной битвой верноподданные воины, пытающиеся догнать бегущих мятежников. Прежде чем открыть канал связи с Кораксом и Вулканом, он собрал вокруг себя морлоков.

— Враг побит! — прокричал он. — Видите, как бегут от нас мятежники! Надо нажать сильнее, чтобы никто не ушел от нашей мести!

В ответ послышался громкий треск помех, в котором едва можно было расслышать голос Коракса, почти потерявшийся на фоне непрерывных взрывов и грохота спускающихся кораблей.

— Остановись, Феррус! Победа уже почти наша, но дай возможность нашим союзникам разделить ее с нами. Мой Легион почти обескровлен, так же как и Легион Вулкана. Я не думаю, что твои воины зашли так далеко и не заплатили за это большими потерями.

— Мы обескровлены, но непоколебимы, — отрезал Феррус.

В этот момент он увидел, как фантастически разодетый Фулгрим взобрался на зазубренный обломок черной скалы и раскинул руки, откровенно бросая вызов. Даже за несколько сотен метров можно было рассмотреть издевательскую усмешку, исказившую его лицо.

— Так же, как и мы все, — подключился Вулкан. — Нам необходима передышка, чтобы восстановить дыхание и перевязать раны и чтобы снова броситься в эту ужасную бойню. Надо закрепить успех и позволить нашим братьям продолжить бой, пока наши воины проводят перегруппировку.

— Нет! — вскричал Феррус. — Мятежники побиты, и для их полного уничтожения требуется один последний рывок!

— Феррус, — предостерег его Коракс, — не делай глупостей! Мы уже почти победили!

Феррус выключил вокс-связь и повернулся лицом к оставшимся в живых морлокам его личной охраны. У него осталось всего полсотни терминаторов, но их рукавицы с выпущенными когтями потрескивали голубыми искрами энергии, а молчаливое нетерпение свидетельствовало, что они выполнят любой его приказ — отступят или снова кинутся в адскую битву.

— Пусть наши братья зализывают свои раны! — воскликнул Феррус. — Железные Руки никому не уступят права разобраться с Детьми Императора!

Фулгрим с улыбкой наблюдал, как Феррус Манус возобновляет атаку и поднимается по склону Ургалльской долины. Его фигура представляла собой живое олицетворение мщения, серебряные руки и глаза ярко сверкали, отражая вспышки пламени. На краткий миг Фулгрим решил, что Феррус остановится, как сделали Саламандры и Гвардия Ворона, но после его откровенного вызова с вершины скалы его брата уже ничто не могло остановить.

Вокруг Фулгрима, направив золотые алебарды на врага, последние гвардейцы Феникса поджидали немногочисленную группу Железных Рук. Марий со своим акустическим оружием подвывал в предвкушении схватки, а Юлий, почти неузнаваемый без кожи на лице, облизывал обожженным языком безгубую трещину рта.

Феррус Манус и его морлоки в опаленных и покрытых кровью врагов доспехах неутомимо пробирались через завалы разбитых блиндажей и окопов. Насмешливая улыбка Фулгрима померкла. Он осознал силу ненависти своего брата и снова задался вопросом, как они дошли до такого состояния. Но пути назад уже не было.

Только смерть может положить конец их вражде.

Отступление армий Воителя казалось беспорядочным и поспешным в соответствии с приказами Хоруса. Воины целыми группами убегали с передовых линий, и казалось, их дух безвозвратно сломлен, но их бегство прекращалось в укрытиях за разрушенными блиндажами или в оплавленные воронках от снарядов.

Громоздкие фигуры терминаторов Железных Рук неустанно пробивались через бывшую линию обороны, когти на латных рукавицах испускали голубые молнии, красные щели визоров горели ненавистью, Гвардия Феникса напряженно ожидала их приближения, изменики прекрасно знали преимущества терминаторской брони.

Марий издал восторженный вопль, и его оружие усилило звуки до смертельно опасных частот, ударивших по земле звуковой волной и взорвавшихся в первых рядах морлоков.

От оглушительного визга, словно предвещавшего конец света, доспехи гигантских воинов разлетелись на куски, а их мускулы превратились в масло. Дети Императора встретили удар радостными криками, их измененные слуховые каналы и новые мозговые центры преобразовывали дисгармоничные звуки в волшебную музыку.

— Когда они подойдут, — приказал Фулгрим, — оставьте Ферруса Мануса мне!

Гвардия Феникса ответила громогласным боевым кличем и бросилась навстречу морлокам. Энергетические разряды сорвались с алебард и когтей воинов, и в сиянии ослепительных разрядов началась схватка не ни жизнь, а на смерть. Серьезная потасовка разразилась возле примарха Детей Императора, но он остался недвижим, ожидая гиганта в темных доспехах, беспрепятственно шагавшего в свете молний мимо сражавшихся братьев.

Фулгрим кивнул, приветствуя Ферруса, уже протянувшего руку к мечу, и усмехнулся, узнав Разящий Огонь.

— Ты воссоздал мой меч, — заметил Фулгрим, и его голос свободно рассек неистовый звон битвы.

Хотя гвардейцы Феникса бились с морлоками, но ни один из воинов с той или другой стороны не осмеливался приблизиться к примархам, словно сознавая, что вмешательство в судьбоносный поединок было бы непростительной ошибкой.

— Только для того, чтобы увидеть тебя павшим от оружия, изготовленного моими собственными руками, — хмуро бросил Феррус.

Фулгрим в ответ убрал в ножны серебряный меч и протянул руку, чтобы отстегнуть висящий за спиной огромный боевой молот.

— Что ж, тогда я последую твоему примеру.

Тяжелое оружие, детище его мастерства и технологических мощностей горы Народной, было ему как раз по руке, и Фулгрим спрыгнул с утеса, чтобы встать лицом к лицу со своим бывшим братом.

— Оружие, созданное нами много лет назад, отлично подходит для этой схватки, — сказал Фулгрим.

— Я долго ждал этого дня, Фулгрим, — ответил Феррус. — С того самого момента, когда ты пришел ко мне, тая в душе предательство. Долгие месяцы я мечтал об этой встрече. Надеюсь, ты понимаешь, что только один из нас уйдет отсюда живым.

— Понимаю, — согласился Фулгрим.

— Ты предал Императора и меня, — продолжил Феррус, и Фулгрим с удивлением услышал в голосе брата искреннее волнение.

— Я пришел к тебе во имя нашей дружбы, а не вопреки ей, — ответил Фулгрим. — Вселенная меняется, старые порядки рушатся, и близится новый рассвет. Я предложил тебе шанс стать частью новой реальности, но ты отверг эту возможность.

— Ты хотел и меня превратить в предателя! — огрызнулся Феррус. — Хорус безумен. Посмотри на эту резню! Разве это может быть правильно? За такой бунт тебя вздернут на Виселице Изменников, а я — верный слуга Императора, орудие его воли и мщения.

— Император — конченый правитель, — парировал Фулгрим. — Даже сейчас, когда его царство объято пламенем, он отсиживается в подземельях Терры. Разве такой правитель достоин управлять Галактикой?

— Не рассчитывай, что переманишь меня на свою сторону, Фулгрим. Тебе это не удалось в прошлый раз, и второго шанса у тебя не будет.

Фулгрим покачал головой:

— Я не предлагаю тебе второго шанса, Феррус. Для тебя и твоих воинов уже слишком поздно.

Феррус расхохотался, хотя и не без горечи:

— Фулгрим, ты сошел с ума? Все кончено. Ты и Воитель потерпели поражение. Ваши армии окружены, и скоро силы прибывших Легионов окончательно разметут остатки вашего заговора.

Фулгрим уже не мог сдерживаться и тряхнул белой гривой, заранее наслаждаясь эффектом своих следующих слов:

— Как ты наивен, брат мой. Неужели ты допустил, что Хорус настолько глуп и даст запереть себя на этой планете? Взгляни на север, и ты поймешь, что это вы обречены.

Гвардия Ворона и Саламандры в полном порядке отступили к зоне приземления, где высаживалось подкрепление, готовое вступить в бой. Десантные корабли Железных Воинов и воздвигнутые ими бронированные бастионы, соединенные с горными склонами, образовали на северном конце Ургалльской долины мрачные, непроходимые укрепления.

В этом месте собрались силы, превосходившие армию, начавшую наступление на Истваане V, — свежие, прекрасно вооруженные и готовые к сражениям.

Коракс и Вулкан отвели своих воинов назад, чтобы собрать раненых и погибших, перегруппироваться и дать возможность союзникам обрести свою долю славы в уничтожении Хоруса. Сражение уже было выиграно, но цена победы оказалась непомерно высокой, предательство Воителя стоило жизни тысячам Астартес из трех Легионов. Разбитые войска Хоруса отступили, но за этим кровопролитным сражением не последует ни празднеств, ни торжественных пиров. Его никогда не будут вспоминать в ряду славных побед, лишь печальные свитки со списками погибших будут прикреплены к знаменам, которые больше никогда не увидят света.

Вместе с Астартес отступали закопченные танки, растратившие боезапас и пробитые во многих местах вражескими снарядами.

На каналах вокс-связи раздавались пока безответные просьбы о медицинской помощи и боеприпасах, но плотная линия Астартес на вершинах северного хребта оставалась недвижимой, пока измученные воины Гвардии Ворона и Легиона Саламандр не подошли к своим союзникам на сотню метров.

Из черной крепости, где Хорус устроил себе логово, в небо взмыла одинокая ракета и залила поле сражения дьявольским красноватым светом, словно возвещая о конце мира.

И предательский огонь вырвался из тысяч орудий.

Фулгрим с усмешкой смотрел на оцепеневшего Ферруса, когда войска его «союзников» открыли огонь по Гвардии Ворона и Саламандрам. Сотни Астартес погибли в первую же секунду, потом еще и еще, пока болтерная стрельба и ракетные залпы выкашивали в рядах обманутых лоялистов кровавые просеки. Взметнувшиеся в гуще отступающих взрывы испепеляли воинов и разрывали в клочья танки. Войска четырех прибывших Легионов безжалостно уничтожали лоялистов.

Онемев от ужаса, Феррус Манус видел, как огненная буря поглотила Коракса, а на том месте, где Вулкан, поняв, что происходит, едва не задохнулся от ярости, взметнулось гигантское грибовидное облако.

Как только начался обстрел остававшихся в долине лоялистов, отступавшие воины Воителя развернулись и принялись истреблять противников, задержавшихся поблизости. На роту ветеранов Железных Рук обрушились сотни Пожирателей Миров, Сынов Хоруса и Гвардейцев Смерти, и, хотя воины X Легиона продолжали самоотверженно сражаться, превосходящие силы врагов рано или поздно изрубят их на куски.

Феррус Манус повернулся к брату, и Фулгрим увидел на его лице отчаяние. Серебряные глаза казались безжизненными и потухшими. В одно мгновение лишиться почти завоеванной победы было нелегко, и возникшие при этом чувства, вероятно, были исключительными по силе. Фулгрим почти пожалел, что не может поменяться с братом местами, чтобы насладиться этим взрывом эмоций.

— Феррус, тебя ждет только неизбежное поражение и гибель, — сказал Фулгрим. — Хорус приговорил тебя к смерти, но ради нашей с тобой дружбы я согласен умолять его о пощаде. Но только в том случае, если ты бросишь оружие. Ты должен сдаться, Феррус. Иного выхода нет.

Феррус бросил последний взгляд на зрелище вероломной резни в долине, затем обернулся к Фулгриму. В сердце Ферруса вскипело бешенство, достойное первобытной ярости его родного мира.

— Может, и нет, предатель, меня страшит только бесчестье, — отрезал Феррус. — Преданные Императору воины не сдадутся тебе ни сейчас, ни в будущем. Тебе придется убить нас всех, до последнего солдата!

— Быть по сему.

Взмахнув огромным молотом, он бросился на Ферруса Мануса. Оружие примархов, выкованное в братстве, но сошедшееся в смертельном бою, выбросило колоссальный фонтан энергии, осветивший поле боя на сотни метров вокруг.

Примархи обменивались ударами с такой силой, что ее хватило бы сокрушить целую армию или раздробить горы. Они сражались, словно могущественные божества, решившие закончить свой спор в царстве смертных. Феррус Манус проводил молниеносные выпады Разящим Огнем, но каждый удар блокировался эбонитовой рукоятью молота, который раньше сопровождал его в бесчисленных кампаниях.

Фулгрим описывал Сокрушителем широкие дуги, и тяжелый клюв мог бы легко пробить даже броню титана. Оба воина сражались с той ненавистью, на которую способны только разделенные братья.

Сражаться с таким могущественным противником было огромной честью, и Фулгрим наслаждался каждым звоном меча и молота, каждой царапиной, рассекавшей его тело, каждым стоном боли, слетавшим с губ брата при столкновении с Сокрушителем. Они кружили среди звона мечей, криков отчаяния и оглушительного торжествующего рева дерущихся Астартес. Впрочем, морлоки Ферруса, за исключением последних отчаянных героев, были уже убиты.

Феррус срезал наплечник с доспехов Фулгрима и попытался с разворота нанести смертельный удар по корпусу. Фулгрим разгадал его намерение отвел пылающий кончик клинка рукоятью молота и тотчас ответил могучим ударом, метя в голову Ферруса.

Примарх Железных Рук качнулся от удара, упал на одно колено и, не обращая внимания на хлынувшую из ужасной раны кровь, провел еще один выпад. Огненное лезвие вонзилось в живот Фулгрима, раскололо доспехи и вспороло плоть. От неописуемой боли Фулгрим опрокинулся назад и выронил молот, пытаясь обеими руками остановить хлеставшую струю крови.

Оба примарха, стоя на коленях, смотрели друг на друга сквозь пелену боли и крови, и Фулгрима снова охватила печаль. Боль от раны и вид брата с разбитым черепом прорвали окошко в его разум. Это ощущение можно было сравнить лишь с порывом свежего горного ветра, прогнавшего удушливый туман, окутавший его так давно, что он уже привык к нему.

— Мой брат, — прошептал Фулгрим. — Мой друг.

— Ты уже давно лишился права называть меня другом, — бросил Феррус и, поднявшись на ноги, шагнул вперед с поднятым мечом, намереваясь нанести смертельный удар.

Фулгрим вскрикнул и бессознательно потянулся за мечом, а пылающий клинок уже описал дугу и устремился к его шее. Серебристая сталь лаэрского меча сверкнула в воздухе и преградила путь Разящему Огню. Но примарх Железных Рук продолжал давить, и раскаленный металл оказался в нескольких сантиметрах от лица Фулгрима.

— Нет! — вскричал Фулгрим. — Это неправильно!

Аметистовый наконечник рукояти лаэрского меча вспыхнул злобным огнем и сиреневым сиянием осветил лицо Ферруса Мануса. С острия лезвия соскользнули молнии, закружились струи сладковатого дыма, заглушившие звуки и затуманившие зрение. Фулгрим ощутил в себе присутствие чудовищной силы; ее потоки, ее необъяснимое содействие превосходили все вообразимые пределы.

Дьявольская сила укрепила руки Фулгрима, и он оттолкнул меч брата, почувствовав, как тот удивился неожиданному сопротивлению. С яростным воплем раненого зверя он вскочил на ноги и бросился на Ферруса Мануса, замахнувшись серебряным мечом. Клинок глубоко проник в нагрудник брата, и примарх Железных Рук снова с криком упал на колени. Светящееся лезвие, источая смертоносную энергию, проникло сквозь броню в его грудь, горячая кровь хлынула из раны, и Разящий Огонь выпал из руки задохнувшегося от боли Ферруса.

Прикончи его! Убей!

Вопль раздался в его голове, но Фулгриму показалось, что он разнесся по всему космосу, по всем временам и лишь эхо отдалось в его черепе. Он качнулся от настойчивости этой силы и едва не упал, как будто ноги и руки отказывались ему повиноваться.

Позабыв про былое изящество и ловкость, он неуверенно поднял серебряный меч над головой Ферруса Мануса для решающего удара. Неведомые энергетические потоки засверкали по всей длине клинка, перекинулись на его руки, распространились по всему телу.

Пурпурный огонь охватил Фулгрима целиком. Потрескивающие зигзаги молний касались его тела с нежностью возлюбленной, отыскивали открытые раны и покрывали их язычками пламени, словно стараясь проникнуть в самую плоть.

Фулгрим стоял над Феррусом Манусом, его грудь судорожно вздымалась, и все тело сотрясалось от настойчивости силы, пытавшейся им овладеть.

Он должен умереть! Иначе он убьет тебя!

Фулгрим опустил взгляд на своего поверженного противника и в зеркалах глаз Ферруса увидел свое отражение.

В мгновение, растянувшееся на целую вечность, он понял, кем стал и в какое предательство позволил себя вовлечь. В это мгновение вечности он понял, что совершил непоправимую ошибку, взяв меч из храма лаэров, и попытался выбросить проклятое оружие, заманившее его на этот путь.

Рука все так же крепко сжимала меч, и, даже осознав свое падение, Фулгрим понимал, что зашел слишком далеко, чтобы останавливаться. Кроме этого, пришла уверенность, что его старания направлены к ложной цели.

Словно в замедленной съемке, Фулгрим увидел, как Феррус Манус тянется к упавшему мечу, как смыкаются его пальцы вокруг перевитой проволокой рукояти, как оружие реагирует на прикосновение своего создателя вспышками энергии.

Убей, пока он не убил тебя! БЫСТРЕЕ!

Меч словно жил своей отдельной жизнью, но в таких предосторожностях не было необходимости: Фулгрим взмахнул оружием по собственной воле.

Серебряное лезвие устремилось к шее Ферруса Мануса, а Фулгрим ощутил первобытный восторг той сущности, которая, как он теперь знал, все время жила в его душе. В отчаянии он попытался отвести удар, но мускулы снова ему не подчинились.

Созданная в варпе сталь встретила железную плоть примарха, рассекла мышцы и кости Ферруса, испустив пронзительный вопль, откликнувшийся эхом в далеких царствах, неведомых ни одному смертному.

Из тела сына Императора вместе с кровью вырвался мощный луч энергии, и Фулгрим, ослепленный сиянием, отшатнулся и выронил серебряный меч. Он услышал завывания, словно налетел целый сонм призраков, звуки хлестали его, чьи-то ледяные руки касались его, и в голове одновременно зазвучали тысячи голосов.

Призрачные вихри подняли Фулгрима и завертели, они скручивали и дергали его, словно старую куклу, грозя разорвать на части. Фулгрим не возражал против такого возмездия, но в следующее мгновение почувствовал, что его кто-то защищает — та самая сущность, что направляла его руку с мечом, что сопутствовала ему со времен битвы за Лаэран, хотя он об этом даже не догадывался.

Вихри выпустили Фулгрима, бросив его на землю, и унеслись, пронзительно завывая от разочарования. Он тяжело упал, перевернулся на бок и стал судорожно вдыхать холодный воздух, слушая вернувшиеся звуки сражения. Вокруг опять раздавались крики отчаяния, взрывы и ритмичный рявк болтеров, неутомимо посылавших снаряд за снарядом. Эти звуки означали смерть.

Это был голос резни.

Боль потери и боль от ран завладели его телом, и Фулгрим с трудом поднялся на ноги. Повсюду была кровь, лежали окровавленные тела убитых, и несколько воинов в бронированных доспехах в изумлении смотрели на лежащее на черной земле обезглавленное тело.

Фулгрим, судорожно вздохнув, простер руки к небу, оплакивая брата, жестоко убитого его рукой.

— Что я наделал?! — воскликнул он. — Великий Трон, спаси меня! Что я наделал?!

То, что необходимо было сделать.

Голос раздался у самого его уха свистящим шепотом, и на шее почувствовалось горячее дыхание. Фулгрим обернулся, но никого не обнаружил — ни таинственного советчика, ни загадочной сущности.

— Он мертв, — прошептал Фулгрим, еще не до конца веря в чудовищность утраты и совершенного преступления. — Я его убил.

Да, убил. Своими собственными руками ты уничтожил брата. Он единственный, кто всегда был о тебе хорошего мнения и честно сражался плечом к плечу с тобой много лет.

— Он… был моим братом.

Был. И все, что он делал, делалось тебе во благо.

Невидимое существо, что витало где-то рядом и говорило с ним, призрачными пальцами коснулось его глаз, и Фулгрим понял, что уносится в царство воспоминаний. Он снова увидел битву с Диаспорексом и «Железную длань», пришедшую на помощь его «Огненной птице». Он вновь ощутил злость, которую лелеял месяцами. И только сейчас он понял самоотверженность поступка Ферруса Мануса, в конечном итоге приведшего его к гибели. Там, где раньше он видел только стремление самоутвердиться, теперь обнаружился героизм, проявленный братом.

Все критические замечания брата, эти досадные стрелы, ранящие его самолюбие, были, как он теперь понял, направлены на его высокомерие и призывали к скромности. То, что он считал хвастовством и поспешными действиями, на самом деле было проявлением храбрости, которую он недооценивала.

Отказ Ферруса вступить в ряды предателей тоже свидетельствовал об истинной дружбе, брат тогда пытался его спасти, но Фулгрим понял это только сейчас.

— Нет, нет, нет, — рыдал Фулгрим, наконец в полной мере ощутив тяжесть своего поступка, поразившую его, подобно молнии.

Он огляделся по сторонам и сквозь слезы увидел ужасные изменения, происшедшие с его любимым Легионом, осознал извращения, маскирующие стремление к наслаждениям.

— Все, что я сделал, обратилось в пепел, — прошептал он, поднимая золотой меч по имени Разящий Огонь, еще теплый от рук Ферруса, брата, который хотел исправить причиненное Фулгримом зло.

Фулгрим перевернул меч и приставил острие к груди. Лезвие потемнело по краям и обожгло его кожу.

Положить конец всему было бы сейчас легче всего; одно движение клинка, направленного в жизненно важные центры, смоет боль и чувство вины. Фулгрим крепче сжал меч, и из рассеченных ладоней закапала кровь.

Нет, благородное самоубийство не для таких, как ты, Фулгрим.

— Тогда что?! — взревел Фулгрим, отбрасывая выкованный братом меч.

Забвение. Сладкая пустота в вечном мире. Я могу дать тебе то, к чему ты так стремишься… Освобождение от боли и чувства вины.

Фулгрим вскочил на ноги и выпрямился под быстро несущимися тучами Истваана V. Его когда-то красивое лицо было залито слезами, а остатки великолепных доспехов запятнаны кровью брата. Он поднял руки и посмотрел на окровавленные ладони.

— Забвение, — хрипло произнес он. — Да, я жажду блаженного небытия.

Тогда откройся мне, и я положу конец всему.

Фулгрим в последний раз осмотрелся вокруг. Уродливые воины, связавшие свою судьбу с Воителем: Марий, Юлий и тысячи других, — все они теперь прокляты, хотя сами этого не знают.

Co всех сторон доносились звуки будущего — войны и смерти. Мысль о том, что он принял участие в уничтожении мечты Императора, вызывала в его душе неописуемый стыд и горечь.

Покончить со всем этим будет высочайшим блаженством.

— Забвение… — прошептал он, закрывая глаза. — Сделай это. Покончи со мной.

Все барьеры в его мозгу рухнули, и Фулгрим ощутил ликование существа, более древнего, чем само время. Оно мгновенно заполнило бездну и его душе. Едва это существо предъявило свои права на его тело, как Фулгрим понял, что совершил величайшую ошибку в своей жизни.

Он закричал и попытался избавиться от захватчика, но было уже слишком поздно.

Его сознание погрузилось во мрак, а неиспользуемые до сих пор участки мозга остались немыми свидетелями хаоса, создаваемого новым хозяином тела.

Всего мгновение назад он был примархом Фулгримом, сыном Императора, а теперь превратился в порождение Хаоса.

25 Бойня Демон Последний Феникс

Другие войска перед такими превосходящими силами противника могли бы сдаться и покорно принять свою судьбу, но Саламандры и Гвардия Ворона были Астартес. И они сражались как никогда. Зная, что их участь предрешена, они заставляли мятежников заплатить кровью за каждого убитого товарища.

Первые ряды лоялистов, зажатых между двумя армиями, подверглись тотальному уничтожению. Железные Воины вели беспрестанный огонь, и вновь вступившие в бой мятежники зажали Саламандр и Гвардию Ворона в убийственные тиски, рвали на отдельные группы и поливали огнем.

Вслед за своими примархами на черный песок Ургалльской долины вышли воины Легиона Альфа и Несущие Слово. Их цепные мечи и болтеры еще сверкали, не запятнанные кровью, но и эти воины уже освободились от остатков верности Императору и обратили оружие против братьев.

Каждый залп из могучих орудий «Диес Ире» убивал десятки лоялистов, и титан, словно чудовищный демон из древних легенд, беспрепятственно шагал по полю неистовой бойни. Раскаленные шары белого огня взрывались в рядах лоялистов, пламя разносилось по пустыне, испепеляя людей и превращая песок в стекло. Танки мятежников, ревя двигателями, спускались с Ургалльского хребта, забрасывали островки сопротивления крупнокалиберными снарядами и давили раненых своими гусеницами. Железные Руки были рассеяны по долине, им ничего не было известно о судьбе их примарха, а место, где его видели в последний раз, наводнили кошмарные Дети Императора.

Ангрон рубил лоялистов в кровавую кашу, каждый взмах его мечей нес смерть. Красный Ангел сражался с исступленной яростью варвара, его разум был закрыт для любых мыслей, кроме мыслей о движении мечей. Рядом с ним его воины рубили и кололи врагов, словно мясники, и их доспехи были густо покрыты кровью павших.

Если раньше сражение производило немыслимый шум, то теперь он стал поистине нестерпимым, даже вопли отчаяния и ярости были в нем неразличимы. Все отдельные звуки заглушали постоянный рев орудий и беспрерывные взрывы, слившиеся в непрекращающийся гул. То, что начиналось как сражение, превратилось в истребление, каждую группу лоялистов со всех сторон обстреливали шквальным огнем, а затем немногих оставшихся в живых добивали цепными мечами.

Мортарион уничтожал лоялистов широкими взмахами своей боевой косы, его пробитый пулями плащ развевался под порывами горячего ветра, а следующие за ним Гвардейцы Смерти сокрушали противника очередями болтерного огня и неутомимо продвигались вперед, не нарушая строй, не сбиваясь с шага.

Во главе Детей Императора встали лорд-командир Эйдолон и мастер меча Люций. Они вели свои отряды в самую гущу боя, убивая врагов мастерскими ударами мечей и непереносимыми звуковыми частотами. Мастер меча шел по полю битвы, словно танцуя, и его терранский клинок повсюду оставлял кровавые следы, а сам Люций смеялся и подпевал слышной ему одному мелодии.

Марий Вайросеан и его жуткий оркестр перепахивали окровавленный песок смертельными акустическими волнами, разрывая и доспехи, и плоть пронзительным воем и визгом. В противоположность им, Юлий Каэсорон почти не принимал участия в битве, он слишком увлекся расчленением и осквернением трупов, оставленных его братьями. С его доспехов гроздьями свисали кровавые трофеи, и каждое надругательство над телом врага приносило ему все большее наслаждение.

Апотекарий Фабий, словно стервятник, кружил по полю битвы, останавливаясь над телами павших Астартес, чтобы забрать геносемя. Его охраняла группа воинов, а отвратительные пигмеи помогали собирать страшную жатву и передавали кровоточащие органы целой процессии носильщиков.

Фулгрима нигде не было видно, могущественный примарх исчез, уничтожив последних морлоков Легиона Железных Рук, но и в его отсутствие воины продолжали сражаться с безумным ликованием.

После того как в победе уже не оставалось никаких сомнений, Воитель тоже вышел на поле битвы в сопровождении Фалька Кибре, отряда Юстаэринских терминаторов и оставшихся в живых морнивальцев. Свет пожаров отбрасывал на великолепные черные доспехи Воителя и его янтарный нагрудник кровавые отблески.

Поле битвы на Истваане V покраснело от крови. Уже никто не противостоял мятежу Хоруса, отдельные израненные смельчаки сражались уже только за свою честь.

Кое-где яростное сопротивление лоялистов имело успех, и отдельные группы героев, неся на себе раненых, пробивали путь к нескольким уцелевшим десантным кораблям.

Отряд Гвардейцев Ворона сумел прорваться сквозь ряды Детей Императора, поскольку те, слишком поглощенные чувственной стороной происходящего и сосредоточенные на своих ощущениях от ран и смерти, не смогли ответить им должным образом. Капитан в черных доспехах возглавил прорыв и прорубил дорогу к уцелевшему «Громовому ястребу», а его воины вынесли на себе жестоко израненное тело своего примарха.

Нигде не было видно Вулкана, а его Астартес были окружены плотным кольцом Повелителей Ночи и воинов Легиона Альфа. Шквал болтерного огня изрешетил храбрых уроженцев Ноктюрна, и почти все они погибли на месте. Лишь кое-кому из Саламандр удалось уцелеть в этой бойне. Последовав примеру Гвардии Ворона, они пробились к своим кораблям и получили надежду на спасение.

Несколько оставшихся в живых воинов Железных Рук объединились с Саламандрами, и отважным храбрецам удалось избежать уничтожения в ужасной резне, но в общем масштабе битвы это были лишь редкие исключения.

Через несколько часов сражение затихло, и на черном песке Истваана V остались лежать мертвые тела воинов трех Легионов.

Вечно серое небо Истваана V озарилось оранжевыми отблесками тысяч погребальных костров. Огонь окрашивал взрытый и оплавленный песок в теплые тона, а над ним к самому небу поднимались черные столбы дыма. Люций следил за падающими, словно снег, хлопьями пепла и ловил их, высунув язык, чтобы ощутить дымный, маслянистый вкус мертвых.

Рядом с ним потухшими остекленевшими глазами за кремацией погибших наблюдал лорд-командир Эйдолон, и его туго натянутая на череп кожа поблескивала в свете костров.

— Нам надо скорее двигаться дальше, — произнес Эйдолон. — Не стоит тратить время на бессмысленные ритуалы.

В душе Люций с ним соглашался, но в присутствии верных Хорусу тысяч Астартес, заполнивших Ургалльскую долину, он предпочитал держать свое мнение при себе. Все участники битвы собрались вокруг громадного помоста, воздвигнутого темными механикумами в рекордно короткие сроки. Едва солнце стало склоняться к горизонту, черные панели помоста вспыхнули алым пламенем.

Сооружение представляло собой несколько цилиндров последовательно уменьшающегося диаметра, поставленных друг над другом. В основании находилась платформа приблизительно в тысячу метров диаметром, которая была занята Сынами Хоруса. После недавней великой победы уже никто не сомневался в превосходстве элитной гвардии Хоруса над прочими Легионами. Каждый из Сынов Хоруса теперь носил блестящий отличительный знак, и огни костров ярко играли на их броне.

Над нижней, блистающей платформой была воздвигнута вторая, где расположились старшие офицеры Легиона. Люций различал массивный силуэт Абаддона, а рядом с ним — Хоруса Аксиманда. Остальных он не знал, но все его внимание было сосредоточено на следующей ступени.

Над старшими офицерами Сынов Хоруса стояли примархи.

Даже на таком расстоянии захватывало дух при виде грандиозного собрания выдающихся личностей. На предпоследнем выступе парадного помоста собрались семь полубогов, еще в покрытых кровью врагов доспехах и накидках, развевающихся под порывами пронизывающего ветра.

После кромешных дней на Истваане III Люций знал Ангрона и Мортариона и за время этой кампании мог еще раз убедиться в их могуществе. Его собственный примарх долгие десятилетия был для Люция примером для подражания, но сейчас Фулгрим стоял в стороне от своих братьев, словно пренебрегал их дружбой.

А остальные… Остальных Люций до сих пор не знал, но их присутствие вызывало молчаливое благоговейное восхищение у всех собравшихся. И Высокий Лоргар, примарх Несущих Слово, лишь недавно прибывший на Истваан V, стоял, гордо выпрямившись, и ярко-алый плащ окутывал его гранитно-серые доспехи, словно погребальный саван. Блистательный Альфарий в пурпурно-зеленых доспехах держался напряженно, словно пытался превзойти всех присутствующих своим великолепием. Угрюмый Пертурабо тоже оставался в стороне от своих братьев, и огонь отбрасывал багряные блики на его блестящие доспехи и огромный боевой молот. Украшенные молниями доспехи Ночного Охотника казались чернее, чем самая беззвездная ночь, а его шлем в виде черепа был единственным светлым пятном среди теней, окутавших примарха Повелителей Ночи.

И наконец, на самом верхнем цилиндре, примерно сотней метров выше примархов, стоял Воитель, в приветственном салюте поднявший вверх руки в когтистых перчатках. С его плеч ниспадала шкура какого-то громадного зверя, и свет костров ярко блестел на янтарном Оке, украсившем нагрудник.

Невидимый источник света заливал Воителя снизу красноватым сиянием, придавая сходство с величественной статуей легендарного героя, смотрящего с высокого постамента на бескрайнее море своих последователей.

Как только солнце окончательно скрылось за горизонтом, над Ургалльской долиной взревел двигатель десантного судна, и бронированный корабль, пролетая над могучим воином, качнул крыльями в салюте. Тотчас воины разразились приветственными криками, словно по команде вырывавшимися из десятков тысяч глоток.

Люций и сам был захвачен общим энтузиазмом и присоединил свой голос к общему хору. Громогласные крики вызвали в его измененных нервных центрах мощную волну наслаждения. Высокие пронзительные вопли Детей Императора странно выделялись в общем гуле обожания и преклонения, а их экстатический визг и вовсе казался неестественным для голосовых связок смертных.

Десантный корабль едва успел пролететь над головами, как тысячи воинов начали бить кулаками по нагрудникам, салютуя Воителю. По какому-то незаметному сигналу на северном склоне Ургалльской долины вспыхнул огонь, и ослепительный лазерный луч вывел на облаках контур пылающего глаза.

Появление на земле Истваана V Ока Хоруса было встречено новой бурей восторженных криков, и воины едва не охрипли, выражая свой восторг. В честь Воителя прогремели залпы из сверхтяжелых танковых орудий, и даже колоссальный титан «Диес Ире» склонил свою бронированную голову в знак уважения.

Пепел сгоревших тел, словно конфетти, продолжал падать на огромную армию. Люций ощутил в душе неизмеримый восторг успеха и самому себе поклялся не знать отдыха на службе силам, воплощенным в Воителе. Даже смерть не властна над его мощью. Затем мощные громкоговорители словно взорвались звуком, донося до каждого Астартес гулкий голос Хоруса, и Люций в волнении крепче сжал рукоять меча.

— Мои храбрые воины! — начал Хорус. — Мы многого достигли, но еще больше предстоит сделать. Благодаря отваге, мудрости и силе мы разбили тех, кто стоял на пути к моей великой мечте, но сегодняшняя победа будет обесценена, если мы не двинемся дальше. — Хорус потряс над головой когтистым кулаком и продолжал: — Дорога на Терру открыта. Пришло время объявить войну Императору в его самом неприступном логове! Приготовления для решающего вторжения на Терру и атаки Императорского дворца не займут много времени. Не допускайте ошибок, и мы победим, братья мои! Это будет нелегко, поскольку Император и его приспешники из всех сил будут препятствовать, способствуя его возвышению к божественности. Нет сомнений, что будет пролито немало крови, как их, так и нашей, но наградой нам станет вся Галактика.

Хорус помедлил, давая возможность слушателям осознать важность его слов, а потом закричал во весь голос, так что его вопрос разнесся по полям Истваана V:

— Братья, вы со мной?!

Люций закричал вместе со всеми, и оглушительные крики «Аве, Хорус! Аве, Хорус!» взметнулись к освещенным кострами небесам, а потом долго отзывались эхом в темных развалинах.

В стенах полуразрушенной крепости Истваана V блики погребальных костров еще играли на гладких базальтовых стенах. Армия Воителя покидала пятую планету, и пыль, выбитая из стен и потолка ветром от корабельных двигателей, густо висела в воздухе. Хорус, довольный тем, что все идет по плану, проводил взглядом очередную эскадрилью штурмкатеров, поднявшую тучи песка и осветившую площадку голубыми огнями дюз.

Его братья-примархи выводили свои армии на завоевание имперского космоса, и Хорус был уверен, что каждый из них понимает необходимость беспрекословного подчинения его приказам. Благодаря посту Воителя он командовал всеми вооруженными силами Империума от самых больших ударных флотилий до последнего рядового армии, и зрелище собравшейся по его воле грандиозной военной мощи внушало непоколебимую уверенность.

Со времен Улланора еще не было столь многочисленного собрания героев, и Хорус помрачнел, снова вспоминая удивительный мир зеленокожих и последнюю встречу с отцом. Время не стояло на месте, и ему открылись многие тайны, но сожаление о том, что события происходят слишком быстро, чтобы он мог их контролировать, будило беспокойство в самых отдаленных уголках его мозга.

Он отвернулся от окна и налил бокал вина из стоящего на столике медного кувшина. Осушив кубок одним глотком, Хорус налил себе еще вина, и тут от входной двери донесся частый стук.

Хорус поднял голову и, увидев на пороге Фулгрима с позолоченным ларцом в руках, помрачнел еще больше.

Когда-то они были близкими друзьями, но, с тех пор как Хорус переманил его на свою сторону, в Фулгриме произошли перемены. Его брат всегда стремился к совершенству, но сейчас он просто наслаждался процессом, вместо того чтобы идти точно к намеченной цели.

Брат пришел в доспехах, но броня сияла такой чистотой и нетронутостью, словно Фулгрим никогда и не приближался к полю боя. С плеч струился длинный плащ из сверкающей золотой чешуи, а в сочленениях пластин сверкала серебряная кольчужная рубашка. То, что раньше смотрелось как полностью закрытый боевой комплект, сегодня выглядело костюмом театрального актера.

— Воитель, — произнес Фулгрим.

Хорус отметил, что голос его брата чуть-чуть изменился, в нем прозвучало нечто столь малозаметное, что могло быть отмечено только его безукоризненным слухом. Он поднес к губам бокал, отпил глоток и жестом пригласил Фулгрима войти в свои личные покои.

— Ты просил у меня личную аудиенцию, Фулгрим, — сказал Хорус. — О чем ты хочешь мне поведать втайне от остальных наших братьев?

Фулгрим, прежде чем открыть шкатулку, с улыбкой поклонился:

— Мой уважаемый господин и повелитель, я принес тебе трофей.

Фулгрим запустил руку в шкатулку и достал оттуда обещанный трофей с поля битвы. Едва не вздрогнув от ужаса, Хорус узнал отрубленную голову Ферруса Мануса.

Плоть помертвела и стала серой, глаза бывшего брата были вырваны, и на лице остались лишь окровавленные глазницы, челюсть отвисла, а из разбитого черепа торчал осколок кости.

Феррус стал врагом, но вид его оскверненных останков был отвратителен Хорусу. Однако он постарался скрыть свои чувства.

Ловким движением запястья Фулгрим бросил покрытый запекшейся кровью подарок к ногам Воителя. Голова Ферруса Мануса прокатилась по полу и остановилась, уставившись на Хоруса обвиняющим взглядом опустевших глазниц.

Хорус, отведя взгляд от мертвой головы, обратил внимание на Фулгрима. И вновь, как и в тот раз, когда брат пришел к нему с известием о своей неудачной попытке привлечь к мятежу примарха Железных Рук, его беззаботность вызвала в душе взрыв ярости.

Но, как ему это ни претило, Хорус понимал, что должен ответить благодарностью.

— Отличная работа, Фулгрим. Ты победил одного из наших злейших врагов, как и обещал. Но я не понимаю, почему для своего подарка ты предпочел личную встречу. Неужели ты не хочешь, чтобы братья поздравили тебя с таким успехом?

Фулгрим рассмеялся, но тембр его голоса вызвал волну ледяного холода, пробежавшую по спине Хоруса. Он вспомнил, где и когда слышал отголоски этой древней злобы… В голосе Зар'Келла — существа, призванного Эребом в капище «Духа мщения».

— Фулгрим! — воскликнул Хорус. — Объяснись.

Примарх Детей Императора покачал головой и погрозил Хорусу пальцем:

— При всем уважении к могущественному Хорусу, должен заметить, что ты обращаешься уже не к Фулгриму.

Хорус заглянул в темные глаза брата и увидел в них то, что скрывалось за надменностью и высокомерием. Душу брата заполнила тьма, та самая древняя тьма, что с пронзительным воплем вырвала себя из мрака, порожденного умирающей расой.

Это существо было старым, как небеса, и свежим, словно рассвет. Оно было бессмертным и обладало бесконечным запасом злобы.

— Ты не Фулгрим, — выдохнул Хорус, внезапно насторожившись.

— Нет, — согласилось существо с лицом его брата.

— Тогда кто ты? — потребовал ответа Хорус. — Шпион? Убийца? Если ты пришел меня убить, предупреждаю, что я не такой слабак, как Фулгрим. Я сумею тебя сломать прежде, чем ты посмеешь поднять на меня руку!

Фулгрим пожал плечами и бросил на пол шкатулку. Она с грохотом упала рядом с головой Ферруса Мануса. Хорус предупреждающе выпустил из рукавиц энергетические когти.

— Возможно, ты сможешь меня победить, — сказал Фулгрим, пересек комнату и налил себе вина. — Но у меня нет охоты испытывать наши силы в бесполезной и неплодотворной схватке. Напротив, я пришел сюда, чтобы предложить тебе свои услуги.

Хорус бросил взгляд на пояс Фулгрима и немного расслабился, увидев, что существо, маскирующееся под его брата, пришло к нему без оружия. Какую бы цель оно ни преследовало, драка в его намерения не входила.

— Ты еще не ответил на мой вопрос, — сказал Хорус. — Кто ты или что ты?

Фулгрим усмехнулся и медленным движением языка облизнул губы.

— Кто я? Я считал, что для того, кто уже имел дело с созданиями нашего племени, это очевидно.

И снова Хорус ощутил холод, совсем как тогда, когда Повелитель Теней присутствовал в каменной пещере ложи, в недрах его флагманского корабля.

— Значит, ты порождение варпа?

— Точно. Я тот, кого на твоем невыразительном наречии называют демоном. Слово слишком бедное по значению, но этого будет достаточно. Я смиренный слуга Принца Тьмы, эмиссар, пришедший помочь тебе в твоей маленькой войне.

Хорус чувствовал, как возрастает его гнев с каждым покровительственно-пренебрежительным словом, срывающимся с губ существа. На кону стоит судьба Галактики, а нахал, посмевший узурпировать тело его родственника, имеет дерзость называть этот конфликт «маленьким»!

Существо, недавно бывшее Фулгримом, отвернулось от Хоруса и прошлось по комнате из конца в конец, осматриваясь, словно никогда не видело подобного помещения.

— Я присвоил себе эту смертную оболочку и должен признаться, она мне понравилась. После перехода в плоть я испытываю совершенно уникальные ощущения, хотя, надо сказать, оболочка требует некоторой доработки. Но этим я займусь позже.

У Хоруса при мысли о подобном осквернении тела по коже побежали мурашки.

— А что с Фулгримом? Где он?

— Не беспокойся, — рассмеялся демон варпа. — У нас с Фулгримом были долгие… и непростые отношения, и я, конечно, не желаю ему зла. В течение некоторого времени я проникал в его сознание, негромко давал советы в часы ночной бессонницы, вводил его в заблуждение, успокаивал и направлял.

Хорус увидел, что демон провел руками по выложенным из песчаника стенам и прикрыл глаза, смакуя ощущение шероховатой поверхности камня.

— Направлял его? — переспросил Хорус.

— О да! — воскликнул выходец из варпа. — Я заставил его поверить, что не стоит сомневаться в твоих намерениях. Он, конечно, сопротивлялся, но я умею быть убедительным.

— Ты заставил Фулгрима присоединиться ко мне?

— Конечно! Неужели ты считаешь себя настолько хорошим оратором? — насмешливо спросил демон. — Тебе стоило бы меня поблагодарить за то, что я затуманил его проницательность и присоединил его силы к твоим. Если бы не я, он давно рванул бы к Императору, вопя о готовящемся предательстве.

— Ты считаешь, что я тебе что-то должен, и дело только в этом? — спросил Хорус.

— Ни в коем случае. В конце концов, Фулгрим был слишком слаб, чтобы осуществить свои собственные устремления, — пояснил демон. — Он испытывал желание нанести своему брату смертельный удар, но без моей помощи слабость не позволила бы ему это сделать. Я просто дал ему сил осуществить то, что он задумал.

— Но где он сейчас?

— Я уже говорил тебе, Хорус, — заметил демон. — После содеянного им Фулгрим сильно страдал и не смог вынести душевных мук. Он умолял меня помочь ему покончить с жизнью, но я не стал его уничтожать, это было бы слишком прозаично. Вместо этого и обеспечил ему вечный покой, хотя, как мне кажется, не совсем такой, каким он его себе представлял.

— Так Фулгрим мертв? — спросил Хорус. — Отвечай, будь ты проклят!

— О нет. — Демон усмехнулся и постучал себя по виску длинным пальцем с заостренным когтем. — Он здесь, внутри меня, и в полной мере сознает все происходящее. Однако, я думаю, ему не слишком нравится быть запертым в таком далеком и темном уголке его души.

— Ты уже завладел его плотью, — сердито бросил Хорус и с угрожающим видом шагнул к демону. — Если он тебе больше не нужен, дай ему умереть.

Но демон с довольной ухмылкой покачал головой:

— Нет, Хорус, я этого не сделаю. Его стенания доставляют мне немалое удовольствие. Я не хочу, чтобы он рассеялся, поскольку наши споры меня слишком забавляют, и не думаю, что это занятие когда-нибудь мне наскучит.

Хорус ощутил лишь отвращение к судьбе, постигшей его брата, но пока решил не показывать свои чувства. В конце концов, разве демон уже не заявил ему о своей поддержке? Это существо определенно обладает огромной силой, а если оповестить Детей Императора о том, что их примарх все равно что мертв, вряд ли стоит потом рассчитывать на их верность.

— Ладно, можешь пока попользоваться Фулгримом, — сказал Хорус. — Только держи свою личность в секрете от остальных, или, клянусь, я найду способ тебя уничтожить.

— Как пожелаешь, могущественный Воитель, — согласился демон и отвесил преувеличенно почтительный поклон. — Все равно у меня нет никакого желания объявлять о своей личности всем остальным. Пусть это останется нашим с тобой секретом.

Хорус кивнул, но в душе поклялся себе освободить брата, как только представится возможность, поскольку никто не заслуживал такой ужасной судьбы.

Но какая сила может заставить демона отступить?

На орбите Истваана V было полно кораблей, словно в загруженном доке какого-нибудь планетарного порта. Корабли восьми Легионов завершали построение перед отбытием в зону варп-прыжка. Над темной пятой планетой собралось более трех тысяч кораблей, под завязку набитых присягнувшими Воителю войсками.

С поверхности планеты с удивительной скоростью поднимались последние танки и чудовищные боевые машины; самая большая за всю историю Великого Крестового Похода армада готовилась разжечь огонь войны в самом сердце Империума.

После того как с Регула пришло сообщение о переходе власти над планетой в руки последователей Хоруса, для флотилий Ангрона, Фулгрима, Мортариона, Лоргара и личного Легиона Хоруса местом встречи был выбран Марс. Миры-кузницы Гамма и Оккуллум освободились от контроля имперских сил, и теперь заводы Марса могут снабжать армии Воителя.

Энергичные воины Легиона Альфа были избраны Хорусом для очень важной миссии, от выполнения которой мог зависеть исход всего предприятия. Было известно, что Космические Волки Лемана Русса, закончив сражение с Тысячей Сынов Магнуса, должны были оставаться в системе Просперо. Неподалеку от них, в системе Хондакс, базировались Белые Шрамы Джагатая Хана, и, получив известие о восстании Хоруса, они наверняка попытаются связаться с Космическими Волками. Хорус не мог допустить возникновения столь значительной угрозы, а потому воинам Альфария предстояло разыскать и уничтожить эти Легионы, до того как они объединят свои силы.

Флотилия Ночного Охотника уже отправилась к планете Цагуалса на Восточном Рубеже, скрытой в тени огромного астероидного пояса. Оттуда вселяющие ужас войска Повелителей Ночи должны начать кампанию геноцида против имперских владений — Геролдара и Трамаса. Если они не смогут овладеть данными системами, фланги Воителя при нападении на Терру останутся слишком уязвимыми. Особую важность представляла система Трамас, поскольку там располагалось несколько миров-кузниц, еще хранивших верность Императору.

Корабли Железных Воинов готовились к походу в систему Фалл, где, как стало известно, после неудачной попытки пробиться к Истваану V перегруппировывалась большая флотилия Имперских Кулаков. Хотя воины Рогала Дорна не принимали участия в побоище, Воитель не мог допустить, чтобы столь значительная армия оставалась без дела. Соперничество между мрачным Пертурабо и гордым Дорном было известно всем, так что Железным Воинам будет только в радость завязать бой с братьями.

Теперь, когда фланги были прикрыты, а все силы, которые способны защищать сердце Империума, вовлечены в военные действия, ворота на Терру оказались широко распахнуты.

Одна за другой флотилии мятежной армии Воителя отправлялись в долгий путь к планете, откуда все они начинали Великий Крестовый Поход, и каждый корабль, прежде чем окончательно исчезнуть в темноте, прорезал небо серебристым штрихом.

Вскоре на орбите Истваана V остались только Сыны Хоруса.

Через прозрачный колпак, окружавший его трон на стратегической палубе «Духа мщения», Воитель с непроницаемым видом наблюдал за вращением темной пятой планеты по эллиптической орбите.

Заслышав за спиной шаги, он обернулся и увидел ковылявшего к нему Малогарста с электронным планшетом в руке.

— Что ты мне принес, Мал? — спросил Хорус.

— Донесение, мой господин, — ответил советник.

— От кого?

Малогарст улыбнулся:

— От Магнуса Рыжего.

«Ла Фениче» превратился в руины. Демон, завладевший телом Фулгрима, пробирался сквозь завалы, оставшиеся после исполнения величайшего и последнего произведения Бекьи Кински, и улыбался, вспоминая сопровождавшие концерт проявления жестокости и похоти. Зал был освещен несколькими сохранившимися, но сильно потускневшими огнями рампы. В воздухе стоял запах крови и похоти, пол стал липким от загустевших жидкостей и белел обломками костей.

Власть Принца Тьмы наполнила этот огромный театр и вошла в каждое живое существо, разрушив все сдерживающие барьеры между желанием и деянием.

Да, это было грандиозное представление, и слуги его повелителя отлично попировали на проявленных здесь эмоциях, прежде чем избавиться от заимствованной плоти и вернуться в варп.

Вокруг в изобилии были представлены свидетельства проявленной силы его господина: оскверненные останки, яркий шедевр из крови и выделений, намалеванный на стене, скульптура из плоти, сооруженная из кусков расчлененных тел.

На первый взгляд демон все еще сохранял формы украденного тела, но уже проявились некоторые признаки нового облика, который будет ему более приятен. Вокруг него появилась вибрирующая аура силы, а кожа стала поблескивать, передавая внутреннее сияние.

Демон промурлыкал первые такты увертюры «Маравильи» и вытащил из ножен меч. Золотая рукоять сверкнула в гаснущих огнях рампы. Он забрал Анафем из студии Остиана Делафура, хотя и сильно удивился, обнаружив на его лезвии еще одно тело. В сморщенном трупе с трудом можно было узнать Серену д'Анжело, но демон, прежде чем отправиться в «Ла Фениче», почтил ее смерть, совершенно изуродовав останки.

Он поднес меч к лицу и с усмешкой взглянул на измученную душу Фулгрима, отраженную в мерцающей глубине лезвия. Он услышал ее безмерную скорбь, и каждый вопль отчаяния звучал для него самой приятной музыкой.

Такие моменты доставляли ему немалое удовольствие, и демон ненадолго остановился, чтобы насладиться плодами своего влияния на Фулгрима. Третий Легион — легион глупцов — не имел ни малейшего представления о том, что их возлюбленный предводитель безуспешно пытается освободиться от сковавших его уз.

Только мастер меча Люций, кажется, заметил что-то неладное, но и он ничего не сказал. Демон ощутил в воине растущее влияние варпа и подарил ему серебряный меч, в который лаэры умудрились заключить частицу его сущности. Хотя теперь оружие не содержало его духа, в лезвии остались силы, которые помогут мастеру меча в грядущие годы резни.

Мысль о предстоящих бойнях вызвала у демона улыбку, он заранее предвкушал свои будущие действия в украденном теле. Ощущения, которые в варпе можно было только представлять, в царстве смертных станут для него реальностью, и на пути к Терре его ожидают целые океаны крови, похоти, ярости, страха, восторга и отчаяния. В распоряжении Воителя имеются миллиарды душ, и, командуя Легионом, он сможет достичь небывалых высот ощущений.

Демон прошел к сцене и поднял взгляд на большое полотно, висевшее над руинами просцениума. Даже в умирающем свете рампы картина производила ошеломляющее впечатление.

Блестящая золотая рама держала холст в объятиях, и демон не мог сдержать улыбки перед удивительным совершенством. Если раньше смертные, осмелившиеся бросить взгляд на портрет, видели только отвратительную, агрессивную мазню, то теперь он поразил бы любого своей красотой.

Фулгрим в великолепных пурпурно-золотых доспехах был запечатлен на фоне ворот Гелиополиса, и над ним трепетали пылающие крылья огромного феникса. Огонь легендарной птицы сиял на его броне, и каждая пластина, казалось, пылает его раскаленным жаром, и волосы ниспадают на плечи золотым водопадом.

Примарх Детей Императора был изображен с любовью и тщанием, предельным вниманием к каждой детали, малейшему нюансу. Кисть мастера смогла передать и величие, и неземную красоту, и жизненную силу Фулгрима. Демон знал, что более верного и искреннего изображения воина нет и никогда не будет, и единственный взгляд, брошенный на этот шедевр живописи, убеждал в том, что в Галактике еще есть чудеса.

Фулгрим с портрета смотрел на руины театра и на чудовище, завладевшее его телом. Демон усмехнулся, увидев в его глазах ужас, который невозможно было приписать мастерству художника. Всепоглощающая агония горела в этом взгляде, а когда демон убрал меч в ножны и поклонился, портрет, казалось, следил за каждым его движением.

Огни рампы задрожали и погасли, демон отвернулся от портрета и направился к выходу, оставляя последнего феникса в вечной тьме.