Гагаузские народные сказки

РУЧНАЯ МЕЛЬНИЦА

В стародавние времена, когда колос был в соломе, дед был в колыбели, а отца моего еще на свете не было, пошла моя мать в монастырь. Прямо шла, ровно шла, шесть месяцев и одну осень шла, кофе пила, табак курила, тюльпаны и гиацинты косила. Дошла до кочки, села отдохнуть. Где-то нашла виноградную ягоду, бросила себе в рот и забеременела. Прошло время, я родился. Мама рассказала мне эту сказку. Я ее забыл, но потом вспомнил.

То ли было, то ли не было, жили на свете птичий падишах и мышиный падишах. Долго они жили по-соседски, в ладу и спокойствии. Вражды между ними не было. Но вот однажды обуяла их зависть. Стали они во всем друг другу завидовать. Завистливость постепенно перешла и на все их роды. Стали они ненавидеть друг друга, в вскоре началась между ними война. Долго ли, коротко ли продолжалась эта война, мы не узнавали. До нас только дошло, что была она суровой и страшной — реки текли, полные крови. До той поры подобной войны никто на свете и не видывал. Бессчетное количество воинов пало с обеих сторон.

По окончании войны, чтобы не начались эпидемии, власти велели похоронить тела погибших.

В ту пору жили в тех краях старик со старухой. Было у них два вола. Прибыл и дед на своей телеге трупы собирать. Много ли, мало ли работал наш дед, наткнулся на крупного орла. Посмотрел, а он еще жив. Слышит дед, птица на человеческом языке упрашивает:

— Не губи меня, отец, я падишах птиц. Помоги мне поправиться, и я тебя не оставлю. Счастливее тебя на свете никого не будет.

Жалко стало старику птичьего падишаха. Он с трудом погрузил птицу на телегу и отвез домой. Старуха радостно встретила его: есть пища на некоторое время. Но после того как поняла, что птице самой нужен корм, стала ругаться. А узнав, что ее надо кормить говядиной и дед хочет заколоть одного из волов, она пошла на него грудью.

— Не торопись! Коса у тебя длинна, да ум короток. — Старик был мудрым и спокойным человеком. Постепенно он втолковал жене, что они не будут обмануты. Убедил старуху, зарезали одного вола и стали выкармливать птичьего падишаха.

Много ли, мало ли времени прошло — мясо кончилось. Здоровье орла стало улучшаться. Только одним крылом своим он еще не мог управлять. Нужно было еще время и еще мясо. Заколол старик и второго вола. Мясо еще не успело кончиться, а птица уже поправилась. Попрощалась, расправила крылья и улетела.

И тут не стало у деда покоя. Бабка его поедом ест:

— Ты такой да ты сякой. Ты дурак, ты глупец. Была у тебя пара тягла, и ту погубил. Неудачник ты из неудачников. У меня волос длинен, да ум короток?! А у тебя и волос короткий, и ум такой же.

Старик молчал. Сколько длились эти горькие для него дни, мы не знаем. Старик уж и жизни был не рад. И вот однажды утром раздался какой-то гул. Перед домом сел большой, красивый орел.

— Эй, отец, пришло нам время рассчитаться. Хочу отплатить за твою доброту. Садись мне на спину.

Старик оживился. Взял свою одежонку, сел на орла, и они полетели.

Летели, летели — встретили табун лошадей.

— Это мои, — говорит орел.

Летят дальше. Виднеется стадо крупного рогатого скота.

— Это мое, — молвит орел.

Позже приметили несколько отар овец.

— Это тоже мои, — говорит орел.

И вот вдали показались большие, красивые строения.

— Это мой дворец, — сказал орел и сел.

Встретила их вся семья. Принимают деда как большого человека. Почестям конца-края нет: моют, чистят, стол накрывают. Еда и питье — каких наш старик отродясь не видывал.

После всего дали деду отдохнуть. Утром орел вложил ему в руки связку ключей и сказал:

— Ты, отец, от смерти меня спас. Сколько здесь ключей, столько комнат отопрешь. Выбирай, что тебе нравится и сколько хочется. Все будет твое.

Открыл старик первую дверь — остолбенел. Глаза разбегаются: очень дорогие и красивые вещи. Все серебряные. Как зачарованный ходил дед по комнате. Одно щупал, другое в руки брал, жаль было ему выходить оттуда. Тут он вспомнил, что комнат много, и открыл вторую дверь. Здесь еще более дорогие, более изысканные вещи. Ворохи золота, комната сверкает и искрится. В третьей комнате блестящие, как солнце, камешки, все — драгоценные. Старик растерялся, не знает, на что смотреть, на чем глаз остановить.

Пройдя так из комнаты в комнату, он видел столько богатства, что конца-края нет. Что ему выбрать, что просить? Одурел дед от счастья. Идет открывать двенадцатую комнату и думает: «Здесь должны быть самые дорогие, самые лучезарные вещи падишаха». Когда он открыл комнату, растерялся: четыре стены, комната пустая, только в одном из углов прилажена ручная мельница — два круглых плоских шершавых камня, один сверху, другой снизу, и ручка на верхнем камне. Старик застыл на месте. Что это может быть? Среди такого богатства — и вдруг два куска камня. По-всякому думал старик. И не зря. В конце концов осмелел и взялся за ручку. Повернул верхний камень вправо — выпал каравай белого теплого хлеба. Повернул влево — выпала золотая монета.

— Ну и ну! — сказал старик. — Вот это для меня! Мне не к лицу те блестящие, красивые вещи.

Решил дед попросить эту мельницу. Возвращается он назад через все комнаты. Ничто его теперь не интересует, ничего не замечает.

— Мой повелитель! Много богатства, много прекрасного видел. Все это мне, простому человеку, как-то ни к чему. Если можно, подари мне из двенадцатой комнаты те два камня. Они по мне.

— Что ты, отец! Из всего богатства ты выбираешь такую незавидную вещь?!

А старик все на своем стоит. Орел не стал ему возражать, отдал выбранную вещь. Посадил его опять к себе на спину и отвез в родные края, домой.

Старуха злая — мечет молнии:

— Я здесь с голоду умираю, а он мне мельницу принес! Что я буду на ней молоть?

Старик молча, спокойно устанавливает жернова друг на друга в красном углу и поворачивает ручку вправо. Выпадает белая булка хлеба. Удивилась старуха, но не сдается:

— Ну и что! Долго ли протянешь на одном хлебе?!

Старик поворачивает ручку влево. Выпадает золотая монета. Вот тут уж старуха усидеть на месте не смогла, вскочила:

— Дай и я поверну, — говорит. — И вправду у меня волос долог, да ум короток.

Помирилась она с дедом, и стали они жить счастливо. Если не поумирали, то и теперь, может быть, живут.