Гамзатов против Адалло

ГАМЗАТОВ ПРОТИВ АДАЛЛО

(Кумир наизнанку

или Фарс для толпы.

Неизвестные страницы известного поэта Расула Гамзатова)

Али Муэлумов,

Набис Дагчен

[составители]

КУМИР НАИЗНАНКУ

или

ФАРС ДЛЯ ТОЛПЫ

Махачкала 2015

Книга «Кумир наизнанку

или фарс для толпы» отпечатана

на правах рукописи. Ее тираж

всего десять экземпляров.

АВТОРЫ ВКЛЮЧЕННЫХ

В ЭТУ КНИГУ МАТЕРИАЛОВ:

А. Муэлумов, Н. Дагчен, А. Алиев, А. Р. Саидов, М. Абдулхабиров, С. Липкин, К. Касумзаде, Р. Цахаев, А. Абу-Бакар, А. Алем, X. Рафаэль С. Самедов, М. Веллер, Ф. Джамалов, М. Шахбанов, А. Марков, С. Минаков, Салахбеков, М. Фатуллаев, В. Федоров, К. Абуков, Г. Гаджиев, В. Огрызко, В. Дементьев, А. Ганиев, М. Магомедова, Г. Нурмагомедов, С. Анохина, Е. Богачков, Ш. Агиев 31, З. Газиев, И. Абдулаев, К. Султанов, Ч. Юсупова, 3. Гаджиева, А. Абдурахманов, Д. Барлас, X. Джамалудинова, М. Аваре, А. Дибиргаджиева, О. Джамал, Амар из Гулли, Б. Узунаев

Вместо предисловия

Еще с древнейших времен люди знали, что истинной жизни нет без искусства. Не только потому, что доставляет высокое эстетическое наслаждение, а потому, что, проникаясь в самую толщу широких масс, оно передает во всей полноте и во всей силе самое главное, самое существенное в эпохе, становится, таким образом, могучим, эффективным средством единения людей в борьбе за великие идеалы человеческого общества.

Поэтому, как верно подметил замечательный французский писатель, музыковед, общественный деятель Ромен Роллан, «Первый закон искусства: если тебе нечего сказать — молчи. Если тебе есть что сказать — скажи и не лги».

К сожалению, наш век — не золотой век, не век справедливости. Мы живем в стране, где все время происходит переоценка ценностей и бесконечно переписывают историю; в стране, где ложь возведена в ранг государственной политики, а правда еле-еле плетется по земле как нищая, спрятав от насильников свое прекрасное лицо под черным покрывалом. Поэтому мы, как одурманенные, не узнаем самих себя. Утрачены все и всякие общественно-политические ориентиры, элементарные критерии порядочности, интеллигентности, цивилизованности. Пышным цветом цветет лицемерие, ханженство, раболепие, казнокрадство, клановость и т. д. и т. п.

В этих жутких, ненормальных условиях как чувствует себя Муза поэзии, в частности в Республике Дагестан?

На этот и другие не менее важные вопросы дает, на наш взгляд, исчерпывающие ответы книга «Кумир наизнанку или фарс для толпы».

Она — необычная книга. При всей внешней пестроте, хаотичности, калейдоскопичности включенных в нее материалов, все они дополняют друг друга, создают цельную картину и связаны с жизнью и творчеством двух полярно противоположных поэтов страны гор — Расула Гамзатова, щедро обласканного властью и вознесенного, как позолоченный воздушный шар, аж до стратосферы, и Адалло, о котором, как о высокой горе, окутанной плотным туманом, рассказывают всякие небылицы и страшилища.

Дорогие читатели! Прочтите эту книгу до последней точки. Не пожалеете, что потратили свое драгоценное время. Вы увидите Истину в первозданной наготе, без всяких прикрас. Всего доброго вам!

Составители

ЧАСТЬ I

«Хула в адрес покойного не является сплетней и равносильно свидетельству о нем, которое всегда должно быть правдивым. Если человек был грешником, то говорить разрешается за его спиной и даже после его смерти».

Хадис

Из воспоминаний Адалло Алиева

Писатели

Когда я впервые оказался в Махачкале, мне не было еще и семнадцати. Старший брат Хирамагомед взял меня тогда с собой. При мне был «даптар» — книга ученических тетрадей, исписанных стишками. Конечно же, было и большое желание сразу же издать в столице солидную книжицу.

Спозаранку я отправился в Союз писателей. Тогда он ютился на улице Буйнакского в небольшом здании, где теперь находиться магазин «Галантерея». Двери еще были закрыты и пришлось прогуляться, пока начнется рабочий день. Когда, наконец, двери открылись, я робкими шагами зашел в просторное помещение. Здесь за большим столом, накрытом зеленым сукном, сидел плотного телосложения человек. Это был тогдашний Председатель Союза писателей Дагестана Гаджи Залов. Были здесь и другие лица: одни сидели в креслах, другие прохаживались взад-вперед по постланному на полу ковру.

Самый старший из них по возрасту пригласил меня подойти поближе, показал место сесть и сразу же велел читать стихи. Спрятав свою робость, я вполголоса начал их читать. То здесь, то там послышались смешки, что мне очень не понравилось. Видя мое смущение, Залов открыл передо мною пачку «Казбека» и спросил, курю ли я. Я ответил, что попробую и, взял одну папиросу, но с первой же затяжки так закашлялся, что вокруг поднялся хохот. «Читай, читай, дальше! — сказали хором большие писатели, и я продолжил чтение. Как сейчас помню, войдя в роль, я с азартом стал читать стихотворение, посвященное возлюбленной. В нем я щедро одаривал ее всем тем, чем владел, даже золотой кроватью. «Какая-такая королева твоя красавица, что не спит кроме как на золотой кровати», — смеясь, выпалил человек с чисто выбритой головой. После его слов поднялся целый гвалт, который прервался внезапно, когда в кабинет вошел молодой человек.

«Вот к нам явился новый поэт!», — сказал, обращаясь к нему, Залов. А у меня же было желание выбежать на улицу, но еле сдержался.

Молодой человек взял мои рукописи и стал внимательно рассматривать их. «Здесь есть местами прелестные строчки!» — сказал он и прочел несколько из них: «Ледяные корочки содрогались под лучами солнца… » — Вот видите, как образно описывает он приближение весны!» — с воодушевлением сказал он, оторвавшись, наконец, от чтения. Все разом приутихли, и наступила тишина. Затем на обложке тетради он прочеркнул: М. Горького 15 «б», и попросил завтра же придти к нему домой по этому адресу.

Я пожал молодому человеку руку и, не обратив внимания на остальных, вышел из кабинета. У порога стояла молодая секретарша, и у нее я спросил о молодом человеке. «Расул Гамзатов!» — сказала она с ударением на втором слове, очень удивившись моему неведению.

Расул.

Назавтра в полдень я отправился к Расулу. Под мышкой держал тот же неразлучный «даптар». Он встретил меня у порога и повел наверх в свой рабочий кабинет. «Теперь читай мне свои самые сокровенные стихи!» — сказал Расул и приготовился выслушать меня. Я открыл рукописи и стал потихоньку читать. Еще не закончилось первое стихотворение, как он прервал меня и сказал, что здесь стихами не пахнет. Я прочел еще одно четверостишие и получил такую же оценку. Когда я прочел 5-6 стихотворений, он остановил меня и сказал: «Не так пишутся стихи! Вот послушай теперь меня!» Он стал читать свои стихи с таким пафосом, забыв, что рядом сидит гость. Потом много раз я слышал, как читал стихи Расул, но то первое — было незабываемое, не повторяющееся зрелище.

Много стихов прочел он мне в тот день, и все они понравились мне тогда. Этого не мог не заметить и сам Расул. «Вот так надо писать!» — сказал он, увидев мое очарование. «А я больше писать не буду!» — сказал я, разочаровавшись во всем. «Если сможешь не писать, то не пиши!» — сказал он невозмутимо. Это было его в тот день последнее назидание мне…

Когда, попрощавшись, я собирался уходить, он сказал, что какой-то родственник приглашает нас на трапезу из бараньих голов и на выходе подарил мне свою краснокожую книгу «Год моего рождения» с автографом.

«Горы»

После окончания первого курса Литинститута, я возвратился в горы. Обозревая с детства любимые высоты и очарованный их красотою, я написал тогда свою первую поэму «Горы». С нею я поспешил в Махачкалу, на улицу М. Горького 15 «б», к Расулу. Тот же кабинет, тот же Расул, тот же я.

Хотя поэму знал наизусть, я стал читать по рукописи. Временами, прервав чтение, я спрашивал Расула, не наскучило ли ему мое чтение. «Читай, читай до конца!» — говорил он невозмутимо. Я, наконец, закончил чтение и посмотрел на Расула. Во мне горело желание узнать его мнение. Но он не спешил дать оценку. Помолчав немного, он сказал: «Неплохо ты написал ее!». Не стал ни хвалить ее, ни ругать.

Я вышел от Расула довольный и отправился в редакцию газеты «Баг1араб байрахъ» (ныне «Х1акъикъат»).

Оставив поэму у редактора М. Шамхалова, я возвратился в горы. И там я, слушая по радио обзор газеты, узнал, что опубликована поэма с моей фотографией. Радости моей не было границ, ведь то было мое первое большое сочинение. Не выдержав, пока газету привезут по почте, я поспешил в Махачкалу. Многие знакомые хвалили и поздравляли меня. Кроме того, я узнал о состоявшемся большом заседании Союза писателей. Оказывается, там Расул рассказал одну байку обо мне: поздно ночью вроде бы он очнулся от сильного стука в ворота. У порога стоял молодой человек, заявивший категорически, что хочет читать ему свою поэму. Поняв его настырность, Расул пропустил его наверх и с вниманием выслушал его чтение. «Я искренне радовался, — сказал Расул, — в Дагестане появился новый талантливый поэт. Это был Адалло Алиев!».

P.S. Ha самом же деле, поздно ночью в ворота Расула я не постучал. Я был у него днем, в назначенное им самим же время. А его рассказ — очередная его выдумка, на которые он был большой мастер. Но последняя сыграла злую шутку. Спустя некоторое время, поздно ночью на самом деле постучали в ворота так сильно, что задрожали стены дома.

Видя, что они не открываются, ночной гость перелез через забор. Им оказался юноша из Гунибского района по имени Ашик, что означает «влюбленный». «И я хочу тебе читать свои стихи!» — сказал он с придыханием. Обозленный же Расул выпроводил незваного гостя восвояси.

Долги

Оставив в книжном издательстве свою небольшую книжицу, я уехал в Москву для продолжения учебы. Тогдашний директор издательства Камиль Султанов обещал выслать гонорар в Москву. Прошел сентябрь, потом октябрь, но деньги не поступали, хотя книга вышла из печати. Я позвонил ему по телефону, написал письмо, но ни привета, ни ответа. Наступили холода, а у меня не было теплой одежды.

Стипендия же была мизерная, ни на что ее не хватало. Пришлось влезть в долги: у одного занял десятку, у другого двадцатку — долг разросся в 500-600 рублей.

В то время это были большие деньги. Приходилось от кредиторов скрываться. Азербайджанец Мамед-заде был моим другом и я, бывало, ходил в его пальто.

О, какое счастье, в конце концов принесли извещение о поступлении на почту перевода. Смотрю, размер гонорара был в два раза больше, чем я сам ожидал. Сразу же наняв такси, я помчался на почту. Таксисту велев подождать, я мигом забежал на почту и предъявил сотруднице заполненное извещение и свой паспорт. Она посмотрела на меня с головы до ног, затем на фотографию и категорически заявила, что этот человек не я. Она, наверное, подумала, что такие большие деньги такому бродяге как я, не могут поступать. Она позвала свою начальницу, которая, видать, была добрая женщина. Я рассказал ей суть дела, и она приказала выдать мне деньги. Кассирша одну за другой сложила на окошко двадцатипятирублевые купюры, а я, даже не потрудившись считать, совал их в карманы брюк. Шофера такси я заметил позади себя. Наверное, он подумал, что, не рассчитавшись, я убегу. Я сделал вид, что не заметил его. «Двигай теперь свою тачку — приказал я ему, — прямо в ГУМ». Я просил шофера подождать и зашел в магазин. Первым делом, купил очень дорогой, большущий немецкий чемодан и засунул туда пальто друга — азербайджанца. Примерил модное тогда шотландское пальто, дорогой костюм, рубашку, остроносые туфли, несколько штук разноцветных галстуков, головной убор «боярка» и золотые часы. Как последний франт вышел из магазина и подошел к такси. «Занято!», — сказал шофер, когда я открыл дверцу. «Я его занял!», — говорю я ему и пытаюсь зайти. «Гражданин, я же вам на русском языке сказал, что такси занято!» — прокричал он, возмущенный. Посмотрел еще раз, он узнал меня. Мы вместе посмеялись.

На том же такси я прокатился по Москве, пока не расплатился со всеми кредиторами.

P.S. Оказалось, что Расул попросил тогда у директора издательства К. Султанова, как талантливому поэту, увеличить мне гонорар. И последний выписал мне в два раза больше положенного. Я их обоих от души поблагодарил. После этих перипетий я никогда ни у кого не занял ни копейки. Я тогда хорошо усвоил, как унижают долги достоинство человека.

Подлость

1972 год. При Союзе писателей Дагестана открылось Бюро пропаганды художественной литературы. Преодолев большие препятствия, я устроился сюда на работу. С человеком по имени Павел Забора мы занялись пропагандой художественной литературы. За 3-4 месяца работы мы сумели обогатить кассу Союза на 25 тысяч рублей. Приняли на работу специальную бухгалтершу. Но случилось непредвиденное. Я ехал на машине на побывку в горы. По пути нас остановил сотрудник ГАИ. В результате стычки с ним чуть не угодил в тюрьму. Но все кончилось освобождением меня с работы. Бюро пропаганды досталось другому человеку. Следом за мною и Забору тоже уволили с работы. В течении 3-х месяцев накопленные нами деньги до копейки растранжирил новый председатель Бюро X. Наврузов. На него и бухгалтершу завели уголовное дело и присудили Наврузову — 4 года, а бухгалтерше — 8 лет колонии с конфискацией имущества.

После этих передряг на пустующее место опять пригласили меня. За короткое время я смог поднять на ноги заброшенное хозяйство. Но, несмотря на это, почему- то меня назначили замом, а председателем сделали вечно шатающегося писателя Петра Малаева. Он же пальцем о палец не ударил, чтобы оживить работу бюро, и меня тоже почти что отстранил от работы. Но на самом деле всю вину за развал работы взвалили на меня. Даже обвинили в том, что будто бы я специально создаю препятствия в организации в республике больших литературных мероприятий. Мой вопрос рассмотрели на правлении Союза, на партбюро и на общем собрании. Одним словом, я оказался третьим лишним…

В один из дней меня вызвал к себе Расул. В кабинете за своим рабочим столом сидел сам Расул, а перед ним, как нашкодившие школьники, стояли Петр Малаев и Изет Алиев. Они не соизволили даже ответить на мое приветствие. Не подняв головы, Расул сурово спросил: Зачем ты распускаешь слухи о том, что ты Петра Малаева скоро выгонишь с работы?». Я спокойно ответил, что Бюро пропаганды не моя вотчина и поэтому снять его с работы не в моей компетенции. Потом Расул прямо спросил Петра, сказал ли Адалло подобные слова. Последний призадумался и не ответил. «Сказал или не сказал?» — спросил он еще раз сурово. Петр опустил голову, как провинившийся, и тихо прошептал — «не сказал!». Во время нашего разговора Изет, было, вышел из кабинета, но, оказывается, возле приоткрытой двери слушал нас. Он внезапно заскочил внутрь и завопил: «Сказал, Расул Гамзатович! Я сам слышал». Он повернулся в мою сторону и продолжил: «Ты это сказал, поднимаясь по лестнице за Омаргаджи Шахтамановым!». Я немного посмеялся и спросил его, где он научился так быстро аварскому языку. Конечно же, Изету стало очень неловко.

Поняв, от кого все идет, Расул встал и вежливо сказал: «Ребята, подайте друг другу руки, считайте, что ничего плохого не случилось и идите, выпейте бутылочку вместе!».

Я подал им руку, но она повисла в воздухе. Тогда Расул грозным тоном сказал: «Вам руку подает выдающийся национальный поэт аварского народа… » Расул еще не закончил произносить эти слова, как они спешили обнимать меня. Ох, какое это было унижение и потеря человеческого достоинства.

А на самом деле произошло следующее. Расул, Изет Алиев, Петр Малаев и Омаргаджи Шахтаманов выпивали в ресторане гостиницы «Каспий». Там вспомнили и обо мне. Чтобы нашкодить мне, все трое завели Расула. Науськав на меня Петра и Изета, после выхода из гостиницы, Шахтаманов поднялся вверх по улице Дахадаева и ушел. Да, пусть Бог смилуется над ним.

«Сволочь»

Р. Гамзатов временами собирал аварских писателей и читал им свои стихи. На этот раз он читал их целых два часа. Все, как всегда с большим вниманием слушали его. После чтения, как правило, он спрашивал, понравились ли им его произведения? Конечно же, все хором одобряли их. «Пусть выскажет каждый поочередно свое мнение!» — сказал он на этот раз. ПоэтА. Хачал ов начал и подряд все высказались. Я же сохранял тревожное молчание. Если скажу, как все, что Расул написал хорошие стихи, получится повторение. Это одно. Потом я хорошо понимал, что он близко к сердцу принимает и неодобрение их. Поэтому я решил промолчать. Расул посмотрел в мою сторону и сказал, что хочет узнать и мнение Адалло. Куда теперь денешься? Пришлось высказаться. Я сказал, что суть стихов до меня доходит, когда я сам, своими глазами их читаю. Может поэтому полностью смысла я не понял, но мне показалось, что последнее стихотворение после такой-то строки закончилось. Расул приподнялся на кресле, потом с сердитым видом сказал: «Вот, сволочь же ты!» и взял в руку ручку. Все присутствующие с одобрительной усмешкой посмотрели на Расула. Но когда же он добавил: «Как тонко разбирается в поэзии!» и вычеркнул вторую половину стихотворения, они, как хищники, обратили взоры на меня. «И моя интуиция подсказывала мне, что прямо на этом месте нужно было поставить точку!». — сказал Расул, одобряя мой совет. Причину ругательских слов писатели поняли прямо, но они на самом деле были высказаны в значении: «Какой же ты, молодец!».

Похожий сюжет повторился еще раз. Об этом следующий рассказ.

Конкурс

Не могу не рассказать читателю о двухсотлетием юбилее имама Шамиля и в связи с его празднованием о судьбе одного моего стихотворения.

Юбилей этого великого человека праздновали в малом зале русского драмтеатра, куда не вмещается и 500 человек.

Выступил один ученый из Баку были и набившие оскомины дежурные выступления. На этом юбилей и закончился. Если сказать на русском языке — мероприятие провели «для галочки». Это было сделано специально, чтобы унизить имя и достоинство имама, сделать его незначимой фигурой, ослабить в сердцах людей его роль.

А результат? После этого чеченцы пригласили в Ведено представителей всех национальностей Кавказа, присутствовали там большое количество дагестанцев и все население Чечни — целое море народа! Здесь дали надлежащую оценку имени Имама Шамиля и двухсотлетний юбилей превратился во всенародный праздник мужества и стойкости всего Кавказа, кроме Дагестана.

После этого и в Дагестане вновь начались приготовления к празднованию этого юбилея. Для этого из Москвы поступили большие деньги — речь шла о нескольких миллиардах рублей. Этими приготовлениями, руководство Дагестана хотело отнять имама у чеченцев. Во всех районах с помпой отметили юбилей. Выволокли наружу несуществующее на самом деле завещание Шамиля, жить в мире с большим русским народом. Посредством имени имама разграбили миллиарды, отпущенные для празднования.

Еще задолго до празднования был объявлен конкурс песни, посвященной имаму. Его инициаторами были Министерство культуры республики, Комитет по телевидению и радиовещанию, фонд им. Имама Шамиля. За первое место было обещано большое вознаграждение.

В эти дни ко мне домой пришел композитор М. Гусейнов и изъявил желание написать музыку на мое стихотворение.

Я тогда высказал Магомеду сомнение о том, что если я буду участвовать в конкурсе, то некоторым руководителям это не понравится и не дадут нам выиграть. Он ответил, что конкурс будет закрытым, и никто не узнает, кто автор произведения.

Прошло время. Наступил сентябрь. Собралось оценочное жюри из 12 человек. Установили премии: за первое место — одну, за второе — два и за третье — три и несколько остальных считать хорошими. Для первого места песню должен был исполнить хор из ста человек в сопровождении оркестра из шестидесяти музыкантов. Победителем конкурса — автору слов и композитору — министр культуры должен был вручить конверт с деньгами и заодно, медаль Имама Шамиля.

Лицо

Кто же победитель конкурса? Первое место присудили поэту Адалло и композитору М. Гусейнову. Хор спел нашу песню, и музыку к ней сыграл оркестр. Но конферансье имя Адалло не произнес, сказал лишь, что песня М. Гусейнова. Итог конкурса успела напечатать лишь одна единственная газета «Новое дело».

На проведенном вечере песни присутствовали все руководители республики, ученые, писатели. Все отлично знали, кто победитель конкурса, но все молчали и премии никому не вручили. Одни хотели подать иск в суд и взыскать деньги с организаторов. Потом все поняли, что виновником всего явился поэт Адалло. Некоторые, наверно, за это возненавидели меня.

С тех пор много воды утекло. Не знаю, может быть кому-то втихаря и вручили премию, но мне как автору слов победившей песни, ничего не досталось. Тогда я хорошо себе усвоил, как руководство «любит» поэта Адалло! Но не любой писатель и поэт способен такую ненависть к своей персоне у шаха возбудить.

P.S. После один из членов жюри рассказал, что на конкурс поступила и песня на слова одного поэта-хакима. По причине, что все произведения были зашифрованы, жюри узнало об этом после подведения итогов. Если и такой знаменитости не досталось и третьего места, надо же было от народа истину скрыть! Обо всем этом рассказано и в VI-томе моих сочинений.

Низость

Широко афишируя заранее и проведя предварительную агитацию в средствах массовой информации и по радио и телевидению в Махачкалинской Госсфилармонии шел большой концерт аварской песни. Я пришел с опозданием и сидел в самом заднем ряду. Вела концерт конферансье, моя соседка по дому Фаина Графченко. Она вышла в сверкающем наряде и сразу же торжественным голосом объявила: «Слова члена Президиума Верховного Совета СССР, Героя Социалистического труда СССР, лауреата Ленинской премии, лауреата Государственной премии СССР, Председателя Правления Союза Советских Писателей Дагестана, Народного поэта Дагестанской АССР, любимого, нашего дорогого Расула Гамзатовича Гамзатова. (Продолжительные аплодисменты). На сцену вышла Муи Гасанова и спела песню. Снова в той же манере выходит Графченко, и снова слово в слово повторяет она титулы Расула. Выходит Манарша и поет песню. (Аплодисменты).

Снова и снова выходит Графченко, поют песни. Так повторилось 4-5 раз.

Опять выходит Графченко. На этот раз она произносит: «Слова Народного поэта Дагестана, Лауреата Государственной премии СССР, кавалера орденов Ленина и Трудового Красного знамени Гамзата Цадасы». Поют песню (аплодисменты). Три раза повторяется тоже самое.

После непродолжительной паузы из-за кулис показалась Графченко. На этот раз на ее лице не было заметной улыбки и того задора. Сделав несколько шагов вперед и не дойдя до половины сцены, она скороговоркой выпалила: «Слова Алиева» и исчезла. Вышла Манарша и по просьбе зрителей спела подряд две мои песни.

И после этого в той же манере Графченко несколько раз объявляла имена Расула и Гамзата. Посреди их как бы промелькали и мои песни. В конце на сцену вышел сам Расул, и хор пел его песню «Дагестан».

На следующий день я со знакомыми стоял у подъезда здания Союза писателей. Из своей машины вышел Расул и, подойдя, встал передо мной. Подняв на моей груди лацкан пиджака, он произнес знакомое слово «сволочь!» и, позвав меня в сторону, сказал: «Вчера на концерте были спеты более десяти твоих песен, а тебя не было… ». Вот оказывается, почему я заслужил те слова. А стоящие рядом не слыхали, что он мне говорил. Оказывается, в этом состоял и смысл того ругательства.

Выговор

Мне наскучила однообразная и нудная работа в бюро пропаганды Союза писателей, а к другой меня близко не подпускали. Однажды по пути на работу встретились с заместителем председателя Гостелерадиокомпании Дагестана Г. Ариповым и разговорились. Он поведал мне, что его переводят на работу редактором республиканской газеты «Х1акъикъат» и предложил занять его место. Он обещал сегодня же об этом поговорить с председателем Гостелерадиокомпании М. Гамидовым. В тот же день Арипов позвонил, что Гамидов согласился и что очень рад твоей кандидатуре. «Когда меня переведут в редакторы, то сразу перейдешь на мою должность».

В один из дней, как обычно рано утром, шел я на работу. Поднимаясь по лестнице, на доске объявлений вижу приказ заместителя Расула Камала Абукова, где мне объявлен строгий выговор с последним предупреждением. Сразу же я поднялся в кабинет Абукова. Помню, от злости я даже не поздоровался с ним, но спокойно сказал, что у нас есть поговорка: не у того, кто сказал прыгай, а у того кто прыгнул ломается нога, . Теперь ты посчитай, что одна твоя нога уже сломана. «Если не хочешь, чтобы сию минуту здесь не поломалась вторая твоя нога, иди и сними свой приказ и своими же руками порви на куски!» — сказал я ему и отправился в свой кабинет. Через 10 минут на доске объявлений приказ уже не висел. Но мне это не помогло. Ведь выговор, полученный на старой работе, становился препятствием для принятия на новую работу. Я понял, что руководитель СП Р. Гамзатов был уже в курсе о моих планах перехода на новую работу и заставил своего зама объявить мне злополучный выговор.

Крюк

То было время, когда коммунисты были полноправными хозяевами жизни. Они даже ведали делами мельника в далеком горном селении. Вот, к примеру, без подписи первого секретаря райкома КПСС не принимали уборщицу на работу и не увольняли. Вот в такое время (1970год) Расул вызвал меня к себе. «Писателя Мусы Магомедова хотим перевести на должность председателя аварской секции Союза, а тебя назначить на его должность — редактором журнала «Дружба». Вопрос согласован с Обкомом партии, на следующем правлении тебя и утвердим», — сказал мне Расул. Я сказал, что готов работать и днем, и ночью, обещал без его ведома никаких вопросов не решать и на страницах журнала публиковать только достойные произведения. Я был очень рад новой работе, где можно делать полезное для национальной литературы и общества дело и сдвинуть с места творческий процесс… Давайте за это поднимем по сто!» — сказал Расул и стал в кармане шарить в поисках портмоне. Я много раз видел, как он с большим трудом находил его в карманах. Я бегом побежал в соседний магазин и поставил на его стол бутылку коньяка и шоколадку.

Через неделю должно было состояться правление. О нашем разговоре с Расулом я не поведал даже своей жене. За это я благодарен себе и сегодня.

Идет заседание правления. Закончив обсуждение вопросов по повестке дня, Расул перешел на оргвопросы. А заветный мой вопрос он оставил напоследок. Когда пару раз он исподтишка посмотрел в мою сторону, меня охватило сомнение. Вот это-то сомнение и подсказало мне во чтобы то ни стало выдержать все и не выходить из себя. Поэтому на листке бумаги я вычерчивал фигуры разных зверей и сосредоточил внимание на этом занятии. И вдруг слышу: «На голосование ставится вопрос об избрании Мусы Магомедова председателем аварской секции Союза и на должность редактора журнала «Дружба» Машидат Гаирбекову»… Все подняли руки, в том числе поднялась и моя рука.

P.S. У Расула в той беседе со мной, был тайный умысел. Он предполагал, что после того разговора я проболтаюсь о своей новой работе, а затем, свершив такой крюк, сделать из меня посмешище перед пишущей братией. Крюк брошен, но никто на это не реагировал. Удивившись, Расул глянул на меня. Я улыбнулся, и он видел это прекрасно. Смысл этой ухмылки вы поймете из следующего рассказа.

Намек

Рядом с домом Союза писателей был маленький магазинчик, в котором продавались часы. Здесь я купил себе часы за 42 рубля и, держа их в руке, поднимался по лестнице к себе в кабинет, когда встретился со спускавшимся Расулом… «Что ты так пристально рассматриваешь?» — спросил он меня. «Вот купил дешевенькие часы», — ответил я. Он забрал у меня часы и даже не рассмотрев их сунул себе в карман. Я стоял в оцепенении. «Хотя бы этот подарок от тебя должен иметь я», — сказал Расул и спустился по лестнице. Это случилось за день до злополучного правления.

«Чахма»

Москва выделила деньги на издание в Дагестане детских журналов на 5 национальных языках — аварском, даргинском, кумыкском, лезгинском и лакском. Для каждого журнала предусмотрели должность редактора и литработника. Главным редактором всех журналов был назначен писатель М. -Р. Расулов и ответственным секретарем Буба Гаджикулиев.

Я просил Расула назначить меня редактором аварского выпуска. Он четкого ответа не дал, но надежда промелькнула. На эту должность претендовали многие и ходили к Расулу выклянчивать ее. Я был удручен сомнениями. Расул вызвал меня к себе. «Я хотел бы иметь старинный пистолет! Где бы его достать?» — спросил Расул с глазу на глаз. Я сказал, что попробую найти. На следующий день я принес его на работу и отдал Расулу.

В этот же день главный редактор детских журналов позвонил мне, чтобы я немедленно приступил к работе.

Инфаркт

То был предпраздничный день — 22 февраля. Я на своей машине «Нива» отправился на дачу. Поблизости никого не оказалось. Дул ветерок. Побыв здесь немного, я почувствовал недомогание и решил вернуться домой. Закрывая калитку, мои ноги подкосились, и началось головокружение. Нужно было как можно быстрее выехать на людное место. Пересилив себя, я закрыл калитку и сел в машину. Когда вел ее, в моих глазах вспыхнули искры. Казалось, как будто на мгновение я потерял сознание и тут же пришел в себя. Я добавил скорость, чтобы как можно скорее добраться до дома. Я и сейчас благодарю Аллаха за то, что дал мне тогда силу усидеться за рулем до конца. Помню, жена открыла дверь, с ее помощью дотянулся до дивана и рухнул на него.

К удивлению нашему, в тот раз скорая подоспела вовремя. «Инфаркт», — сказала женщина врач, определив мое состояние сразу. «Нет, не может быть. У меня железное сердце», — успел я даже пошутить. Так, я оказался в Центральной больнице и пролежал там больше месяца в неподвижном состоянии.

Когда я почувствовал прилив силы к ногам и смог передвигаться по палате, меня навестила одна давняя знакомая, на которой когда-то вынашивал намерение даже жениться. Она поведала мне следующее:

— Меня как-то пригласили к себе четверо мужчин— писателей и попросили напечатать на машинке 6-7 рукописных страниц текста. У них за столом шел разговор именно о тебе. «Если он получит журнал с настоящим текстом, то его сердце не выдержит!» — сказал один, поднимая бокал, — Поэтому надо побольнее кольнуть его!». Я напечатала несколько экземпляров и один из них тайком принесла тебе. Они хотят опубликовать его в журнале «Советский Дагестан». «Открытое письмо членам аварской секции Союза писателей Дагестана и ее руководителю Адалло Алиеву». — так оно называлось. В конце стояли инициалы Шахтаманова и его личная подпись. Гостья раскрыла и имена участников той шайки: писатель Ахмедхан Абу-Бакар, поэты Магомед Абасов, Магомед Ахмедов и подписавшийся Шахтаманов. Сговор происходил на квартире М. Абасова.

После выхода из больницы я показал письмо племяннику Шахтаманова по имени Магомед-Гаджи, который клялся, что Омар-Гажди на такое грязное дело не способен, что он вроде бы как брата любит Адалло. Когда же я показал ему личную подпись дяди, он беспомощно опустил голову.

Так же с письмом я ознакомил и родственника Шахтаманова Тинамагомеда. Послушав мой рассказ, он обещал передать все находившемуся в Москве Омаргаджи, посоветовать ему извиниться передо мною и впредь таким грязным делом не заниматься.

Вскоре «открытое письмо» появилось в журнале «Советский Дагестан», после чего я вызвал к себе двух знакомых юристов, выложил перед ними документальные материалы, опровергающие выдвинутые против меня выдуманные обвинения и попросил подготовить исковое заявление в суд за клевету и ответное письмо для журнала «Советский Дагестан». Через три дня все было готово, и я собрал заседание секции с приглашением литературных критиков, журналистов газет, радио и телевидения, чтобы в расширенном составе обсудить то злополучное письмо.

P.S. Зачинателем всей этой катавасии был даргинский писатель Ахмедхан Абу-Бакар. Именно он подключил к этому грязному делу и Шахтаманова. А последний, чтобы увеличить число оппозиционеров, подключил Ахмедова и Абасова. Эта аварская тройка тогда не поняла, для какой цели Ахмедхан вовлекает их в это грязное дело. У него было намерение не улучшить работу аварской секции и образумить меня, как ее руководителя. Он стремился скинуть с поста Председателя Союза писателей Дагестана Расула Гамзатова. Для этого нужно было найти погрешности в самой большой и основной секции и обвинить Расула за эти упущения. Ахмедхана в то время освободили от должности заместителя председателя Союза за похищение денег из фонда бюро пропаганды. В то же время Расул отдалил от себя и Омаргаджи Шахтаманова. Вот что и его толкнуло на сочинение кляузы. В тот момент Расул не шел против меня, он хорошо осмыслил суть происходящего.

Расплата

Представьте себе, человек лежит с инфарктом в больнице, а его соратники по перу готовят коллективную кляузу, чтобы как можно острее уколоть его и так больное сердце! На самом деле, даже и сатана не додумается до такой подлости. И после этой мерзости они не оставили меня в покое, вовлекли они в свои грязные делишки и одну старую, тронутую поэтессу. Ложь и клевета — вот их тайное оружие.

Наказание №1. На улице Буйнакского я разговаривал с знакомым, Махачом из Унцукуля. Вдруг вижу прямо к нам идет Ахмедхан Абу-Бакар. Я подумал, что он идет к Махачу и что, поздоровавшись, уйдет. Нет, он с ехидной улыбкой подошел ко мне и протянул мне свою руку. О, Боже! Этой подлой рукой он написал кляузу на меня и, как будто ничего не произошло, подает мне руку! «Убери свою грязную лапу!», — сказал я ему спокойно. Он с той же улыбкой смотрит мне в глаза и руку не собирается убрать. Я не выдержал его подлый взгляд и решительно плюнул ему в глаза. «Убирайся от меня, подлая тварь!», — крикнул я.

Эту перебранку видели собравшиеся вокруг прохожие. В то время с помощью Первого секретаря Обкома КПСС Умаханова Ахмедхан среди народа получил широкую известность. Он вынырнул из окружения и спешно удалился в сторону вокзала. «Нет, не я плюнул ему в лицо, а сам Аллах наказал его этим плевком!» — сказал я, удивленному произошедшим, Махачу. «Нет, нет, я ничего не видел, и ничего не слышал», — ответил он, наверное, испугавшись, что дело дойдет до суда.

Наказание №2. Я должен был отправиться на автостанцию, чтобы передать один сверток земляку, едущему в село. Я сел в свою машину «Жигули» и стал ее заводить. В этот момент дверцу открыл Шахтаманов и подсел ко мне. «Я тоже собираюсь с тобою ехать!», — сказал он вполне серьезно. Мы приехали на автостанцию, я передал, что нужно было, и возвращался. Проезжая русское кладбище, Омаргаджи сказал: «Ты смотришь на меня холодными глазами, но я не виноват, а виноват ты сам». Я остановил машину на обочине в безлюдном месте и слушал его байки. «Мы здесь одни, никто нас не слушает. Все, что горит у тебя внутри, выскажи, ничего не утаив!, — сказал я ему. — А потом последует и мое слово». Веских причин обидеться на меня у него не нашлось. Но говорил о том, о сем — о бытовых и прочих несуразицах. «То, что ты мне перечислил, такие вывихи у меня не мало случались. Если за такие мелочи ты в обиде, то прошу извинить!», — сказал я, — Если других причин нет, то позволь и мне высказать несколько слов!».

— Мы с тобой познакомились в далеком 1957 году. Мы более тридцати лет дружим с тобой. Ты лучше других смыслишь в поэзии, грамотный, получивший известность человек. Вот эта долголетняя дружба так сблизила нас, что в глубине моего сердца ты был моим чистокровным братом. Теперь это чувство улетучилось, и я остался один, без друга и брата. Для меня эта большая потеря… «Я ему напомнил про «Открытое письмо», напечатанное в журнале «Советский Дагестан», — Пока ты не опубликуешь там же опровержение и не принесешь мне извинения, то в моем сердце для тебя места не останется».

Одним словом, наш разговор там не закончился. Я тронул машину и остановился напротив Союза писателей. Здесь мы расстались. Омаргаджи направился в сторону вокзала, и мысленно провожая его, в моем сердце что-то йокнуло, стало очень грустно, и с этим настроением я поднялся к себе на работу.

На следующий день, резко рванув дверь, ко мне в кабинет ворвался Омаргаджи. Усевшись в кресло, он сказал, что пришел возобновить вчерашний разговор. « Вчерашний день, — сказал я — вместе с нашим разговором укатился в небытие, и он больше к нам не вернется». «Нет, хочу высказать тебе еще что-то», -сказал он, настойчиво. «Не хочу слышать и половины твоих слов!», — ответил я категорически. Тогда он встал и стал материться. Я понял, что он хочет меня спровоцировать на драку. Я тут не выдержал, зло выскочило вперед разума. Я не помню, как в моих руках оказалась шахматная доска, но я с размаху ударил его прямо в лицо. Из его правого уха потекла кровь, он выскочил из кабинета. Я подумал, что он пошел в ванную обтереться. Разочаровавшись в происшедшем, я пошел вслед за ним. А он, оказалось, с окровавленным лицом зашел в кабинет редакции альманаха «Дружба», где работали редакторы национальных изданий. Если бы я сам не расслышал, то не поверил бы. «Вот любуйтесь работой руководителя аварской секции!» — показывал он свое лицо. Оказалось, эта была полнейшая провокация. Кровь есть, свидетели налицо — вот и готово уголовное дело! Если же до этого не дойдет, куда деться от других бывалых инцидентов: срыв погона с плеча милиционера, приглашение КРУ в издательство «Лачен», оскорбление заместителя Р. Гамзатова

К. Абукова, затем скандал с другим замом Расула Н. Юсуповым. В совокупности — выходит, что я законченный забияка! А кому же охота докапываться основательно до причин?

Мне стало известно, что в тот же день о произошедшем Расулу позвонили в Москву. Мне казалось, что сегодня— завтра он освободит меня с работы. Но прошла неделя и с претензиями ко мне никто не подходил. На следующей неделе из Москвы прилетел Р. Гамзатов. И он молчал, ничего не спросил. Что бы это означало — думал я в недоумении…

В один день вижу: мимо моего кабинета проходит Расул. Догнав, я спросил, нельзя ли на пару минут зайти ко мне в кабинет. Он не возразил и мы вместе зашли. Я сразу закрыл дверь за собой. «Есть коньяк, кофе с шоколадом, что вы предпочитаете?» — спросил я Расула. «Вах, ты же давно бросил пить!», — удивившись, спросил он. На это были и причины. Более десяти лет прошло с тех пор, как я бросил пить и курить. «Ведь вы же сами написали — «Когда, где и с кем», вот такого же принципа придерживаюсь и я», — пошутил я. После первых выпитых рюмок Расул вопросительно посмотрел на меня, узнать причину приглашения. «У меня к Вам три болезненных вопроса!», — сказал я Расулу прямо. Он согласился выслушать. Я согнул первый палец левой руки. Первый вопрос: «Я пришел на эту работу по собственному желанию. И являюсь членом коллектива, где Вы являетесь «хозяином». Справляюсь ли я со своими обязанностями?». «Не стану хвалить, но ты нормальный работник», — ответил Расул. Я согнул второй палец и спросил: «Вы являетесь широко известным талантливым поэтом и мудрым человеком. Были ли с моей стороны поступки неуважения к вашей персоне?». «Нет, не было!» — сказал Расул спокойно. Я согнул напоследок и третий палец: «Вы намного старше меня по возрасту. Было ли с моей стороны непослушание или отказ в чем-либо как младшего?». «Нет, не было!» — ответил Расул опять. «В таком случае и перед законом, и перед совестью и горским намусом, я оказался чист. Поэтому я обрадовался вашим ответам… Вот, кроме этих трех ипостасей, ничему другому я не научен, и пресмыкаться, как некоторые вокруг Вас делают, я не могу Поэтому не требуйте этого от меня».

Расул посмотрел на меня изучающим взглядом и сказал: «То, что я делаю тебе, и то, что ты делаешь мне — это взаимное доверие друг другу». Вот так он и сказал, и я здесь повторяю.

Потом я поведал ему о случившемся скандале с Шахтамановым в этом кабинете. «Я в курсе дела и не надо повторять. Ты правильно поступил. Если ты поступил бы по-другому, ты был бы не Адалло», — сказал Расул, наполняя рюмку коньяком, и выпил за мое здоровье.

Наказание №3. За кинотеатром «Россия» жил юморист— поэт Нариман Алиев. Он был любителем шахмат. Я играл с ним допоздна и вышел от него с целью отправиться домой. Когда шел к автобусной остановке, встретился с идущим навстречу поэтом М. Ахмедовым. Я схватил его за плечо, оттащил от тротуара в сторону. Я пристально посмотрел ему в лицо, дал ему пощечину и, оставив его ошарашенным, зашагал дальше. И я не вымолвил слова, и он не ответил. Очень понятливым молодым человеком оказался он.

Наказание №4. Все редактора национальных журналов «Дружба» приютились в одном кабинете Союза писателей. Я шел к ним и, открывая дверь, у порога встретился с М. Абасовым. С неловким оцепенением он выпучил глаза и стал смотреть мне прямо в глаза. В этот момент я потерял рассудок, двумя пальцами правой руки ткнул ему в глаза. Его ноги подкосились, и он согнулся до земли. Я как будто бы очнулся и понял, что вышло непоправимое. Я подумал, не выпали ли у него глаза. Слава Аллаху, он поднялся, протер глаза и вышел из кабинета.

Все эти четыре наказания, не я совершил. Это божья кара им за совершенную подлость.

Затем прошли год или два — не помню, в результате схожих мучительных болезней умерли Ахмедхан, затем и Омар-Гаджи. В своем родном селении Моксоб в Хасавюртовском районе похоронили Омар-Гаджи. Во главе с редактором республиканской газеты «Красное знамя», писателем М. Шамхаловым , наша группа из 9-10 человек отправилась на его похороны. За Хасавюртом Аллах нас спас от большой аварии. У автобуса, на котором мы ехали, на одном повороте не выдержали тормоза. Машина скользила к обрыву, но ударилась о трубу, забитую на обочине, и чудом остановилась. Если бы она опрокинулась, то никто бы из нас не уцелел. На другой машине нам пришлось возвращаться домой. Многие получили увечья.

Здесь уместно рассказать и о другой подлости, которые совершила та же группа. Они ходили к тяжело больному Омар-Гаджи в больницу и заставили его сочинить еще одно «открытое письмо». И здесь он оклеветал руководителя аварской секции в хулиганстве. Перечисляя мои похождения, он особо подчеркнул случай, когда я в пьяном состоянии сломал входную дверь дома председателя Махачкалинского горисполкома. Значит — советской власти. На самом деле это было правдой. Но парадокс в том, что председатель горисполкома Кажлаев Нажмудин Гаджиевич был моим тестем. Я дверь сломал, дабы поставить новую. Об этом те друзья забыли написать в письме.

Обман

Я тогда работал в обществе «Знание», где председательствовал уроженец Согратля Шамиль Абдуллаев. Это был человек умный, эрудированный и совестливый. Я был в хорошем отношении с ним, и коллектив сложился дружный. Не только в районы республики, но и в другие регионы СССР ездил я в командировки. Читать лекции и просвещать массы мы привлекали ученых, а иногда с ними отправлялся и сам я. Мы получали приличную зарплату, а вдобавок и гонорар за прочитанные лекции. Скажу прямо, не везде лекции читались, но в колхозах, совхозах, на предприятиях заполнялись путевки, и заверялись руководителями. Это и был один из методов советской пропаганды. Я жил припеваючи, имел двухкомнатную квартиру.

В один день директор республиканского книжного издательства Камиль Султанов позвонил мне и просил срочно приходить к нему. Он поведал мне, что редактор аварского отдела Кудаев уходит на пенсию и на его место, мол, он выдвигает меня. Он сказал, что все уже решено, осталось только лишь подписать приказ.

Я был рад работать на этой должности по призванию. Через три дня я подготовил нужные бумаги и отдал в руки Камилю Султанову. Он сказал, чтобы в следующий понедельник я приступил к работе. Для этого мне надо было взять приказ об увольнении из общества «Знание» и характеристику профкома. Шамиль Абдуллаев не одобрил мой уход и коллектив общества тоже был в недоумении. Я рассказал им все как есть и мы по-дружески распрощались.

За 2 дня до понедельника я встретился с К. Султановым, но его поведение мне подсказало что-то неладное. В понедельник к 9 часам я пришел в его кабинет, но его на работе не было, сказали, что его не будет, потому что у него сегодня творческий день. Зашел в кабинет редакторов, где за своим столом спокойно работал и Т. Кудаев. Здесь я побыл часа два и понял что Кудаев и не помышляет о своем уходе. На следующий день секретарша сообщила, что К. Султанов болен и до следующего понедельника не будет на работе. Я почти две недели бездельничал дома, думал, что Камиль позвонит. Нет, не позвонил. Я не выдержал и пошел к нему. Камиль встретил меня по-дружески. «Этот Кудаев никак не хочет уходить на пенсию, и я не знаю, что с ним делать», — сказал он ласково. — «Подожди еще пару недель, может он, наконец, уйдет». А что мне осталось делать. Ждал месяц, ждал два, так прошли три месяца. Я опять направился в издательство. Зашел в кабинет редакторов. Вижу, место Кудаева занял М. Абасов, он тогда учился заочно на четвертом курсе Литинститута.

— Вот наш новый редактор. А старый ушел работать в Мединститут, — сказал заведующий редакторским отделом М.-З. Аминов, указав пальцем на Абасова. В тот момент не знаю, покраснел ли я в лице, но внутри вспыхнул огонь зла. Не показав им виду, я прямо направился в кабинет Камиля Султанова. Не поздоровавшись и не подав даже руки, я сел прямо перед ним на стул. Долгим взглядом посмотрел ему прямо в лицо, а рука потянулась к графину с водой. У меня в горле высохло, хотел пить, и другого намерения не было. Камиль был вдвое старше, и драться с ним я не собирался. Но Камиль подумал неладное и встал. «Адалло, дорогой мой Адалло!», — сказал он вежливо и хотел утихомирить меня, — Пойми, я не мог пойти против Гамзатова. Это он заставил меня изменить свое решение насчет тебя».

В обществе «Знание» на мое место подобрали другого человека. Потеряв работу там и не получив новую, я остался директором свежего воздуха в течении 3-х лет. Все это было результатом того злополучного доклада Первого секретаря обкома КПСС М. — С. И. Умаханова, где в числе пессимистов просклоняли и меня. К. Султанов искренне хотел взять меня на работу. Но чтоб удовлетворить желание Умаханова не дали это сделать ему другие. Но была и другая причина. Если бы меня поставили редактором, то я бы поставил железную преграду перед выпуском за деньги пустой макулатуры. Это знали многие.

Квартира

«Дали ему, Адалло квартиру за счет Литфонда Москвы, дачу… »

Р. Гамзатов «Новое дело» №43, 1999г.

И еще раз приходится напомнить. Мой тесть Н. Х. Кажлаев был мэром г. Махачкалы. Люди о нем отзывались как о честном, порядочном человеке. И, действительно, я сам был свидетелем того, как люди пробивались к нему домой, и он вежливо выпроваживал их, приглашая на прием в мэрию. Я и сам лично встав в очередь, добился его приема по квартирному вопросу. Я ему прямо сказал, что пришел просить квартиру для его же дочери и внуку. Он удивленно посмотрел на меня и, сказав, что об этом можно было поговорить и дома, выпроводил меня из кабинета. «Как тебе не стыдно?» — поругала меня и теща Асват Юшаевна. «Почему не стыдно. Очень даже стыдно столько времени висеть на вашей шее!», ответил я, обидевшись, — Теперь у нас своя семья с ребенком, а собственного жилья нет».

— Для писателей квартиры по квотам мы выделили в прошлом году, — сказал мне тогда Нажмудин. — Помимо этого, по просьбе Р. Гамзатова, 2 квартиры выделено и в этом году. Я сам поговорю с Расулом. Если от Союза мы получим соответствующее письмо, то дополнительно выделю еще одну, и договорюсь, чтобы ее дали тебе. В противном случае, эти квартиры не выделю, потому что идут жалобы в обком партии, что для писателей необоснованно выделяются квартиры.

Через месяц Кажлаев выделил Союзу писателей Дагестана две двухкомнатные и одну трехкомнатную квартиры. Трехкомнатная квартира была предназначена для меня. Но Расул, получив ордера на эти квартиры, трехкомнатную выделил писателю, кумыку Яхьяеву, имеющему и до этого такую же квартиру. Почему? Да, потому, что аварец Адалло не выступит против Расула, а кумыку Яхьяеву нельзя доверять. Мне Расул выделил двухкомнатную и на 5 этаже. Третья же квартира совсем пропала. Ее судьбу знает только Расул.

Тут хочу Р. Гамзатову задать прямой вопрос: кто кому выделил квартиру? Ты — мне, или я — тебе? В этой квартире я жил 8 лет с второй женой и двумя детьми. А когда же построили для писателей специальный дом, я переселился в квартиру, где я проживаю в настоящее время, а ту двухкомнатную по моей просьбе выделили жене погибшего на фронте писателя Раджаба Динмагомаева. Эта несчастная вдова не знала, с чьей помощью она стала хозяйкой той квартиры. Р. Динмагомаев был другом моего старшего брата Хизри, много раз побывал в нашем селе Урада. А в 1941 году, когда умер Хизри, он из Махачкалы приехал в Урада на соболезнование. В нашем доме до сих пор хранится семейная фотография, снятая Р. Динмагомаевым. Каждый раз, когда вижу ее, я невольно вспоминаю и старшего брата Хизри и Р. Динмагомаева.

Дача

Мой сын Магомед родился 12 апреля 1974 года. За 4 месяца до его рождения я завязал свою «дружбу» с табаком и алкоголем. Очень трудно бывает человеку расстаться с вредными привычками. Нужно было в корне изменить и обновить свою жизнь. Я решил, что в этом мне поможет труд, и отправился на поиски продаваемого дачного участка. Случайно познакомился с председателем дачного общества «КОР». Я раньше никогда с ним не встречался, но оказалось, что он меня хорошо знал. Он был полковник КГБ. «Зачем тебе растрачивать деньги на покупку дачи. Я дам тебе бесплатно большой участок», — сказал он и показал мне заброшенное болото с камышом! Все участки заражены химикатами. Если бульдозером выровнять участок и засушить камыш, то сам увидишь, как зацветет здесь сад или огород», — сказал он серьезно, видя, что я принял его совет как насмешку. Полковника звали Балабеком Бабаевым, но все нарекали его Борисом.

Вот так я стал хозяином того участка. Посадил около ста деревьев, виноградник, провел и поливную и питьевую воду, построил домик.

Вот эту дачу, как выданную Союзом писателей, просклонял везде Р. Гамзатов. Хотел бы я спросить его: «Расул, как можно так нагло врать в глаза людям? Не стесняешься ли ты хотя бы прожитых годов? Ведь ты врешь не только своими устами, но пишешь вранье и в газетах! Видишь ли, дачу мне выделили!. .

В двухкомнатной квартире, о которой говорилось выше, был и телефон. В то время для установки его приходилось много хлопотать. Когда переселился на новую квартиру на ул. Синявина, я затребовал и свой номер телефона. В новом доме лишь я один имел телефон. Поэтому многие из соседей этого дома пользовалась им. Это, в свою очередь, сопровождалось большими хлопотами. Соседи не только приходили звонить, но приходилось из других подъездов звать людей на вызов издалека, даже и среди ночи. Квартира превратилась в телефонный узел. Я предупредил жену, чтобы она не подавала виду, что недовольна их ночными визитами.

Так прошло несколько лет. В один прекрасный день телефон замолчал. Я вышел из дому, чтобы позвонить на телефонную станцию. Во дворе встретил людей, которые ставили телефонную будку. Я спросил их, не они ли, случайно отключили мой телефон? Узнав мой номер, они ответили, что приехали специально отключать его по приказу начальства. Отправился на телефонную станцию, зашел к начальнику Мадиеву (из сел. Чоха). Он извинился, но сказал, что изменить ничего невозможно, так как приказ пришел из рук самого Захарова (Начальника управления связи). Пришлось обратиться прямо к Захарову. Он сказал, что в моей квартире телефон установлен незаконно, с нарушениями. Он категорично отказался выслушать мои доводы. Обошелся бы и без телефона, но унижение больно ударило в сердце. «Жильцы вашего же дома жалуются, почему установили телефон Адалло, и почему не устанавливают им, — сказал Захаров, — И Р. Гамзатов тоже звонил, что у его зама (Аминова) нет телефона, а почему-то Адалло установили… ».

Когда вышел из кабинета Захарова, ко мне подошел один человек из Хунзаха. «Когда Р. Гамзатов звонил Захарову, я был в его кабинете, — сказал он по секрету. — Расул просил его отнять твой телефон и поставить в квартиру Аминова. Именно так сделать он приказал и Мадиеву».

На следующий день, подавленный этим, я пошел к другу управляющему дорожного управления с которым был хорошо знаком, ему и рассказал все, что с телефоном. Ибрагим на минуту замолчал, потом поднял трубку аппарата, и велел мне же с кем-то поговорить. «Алло, Ибрагим…, -прозвучал голос Захарова на том конце провода… «Здравствуйте, товарищ Захаров, это Адалло вас беспокоит, » — успел сказать я, как Захаров начал: «Адалло, дорогой, я с утра везде ищу тебя, куда только не звонил, сейчас же приходи ко мне, твой вопрос будет сегодня же решен».

Я трубку передал Ибрагиму. Он даже не соизволив поговорить с Захаровым положил ее на аппарат. Когда увидел, что я удивленно смотрю на него, он улыбнулся и пожав мне руку, занялся своими делами.

Когда я зашел в приемную Захарова, секретарша сразу встала и, сказав ожидавшим в очереди, что меня пригласил сам Захаров, открыла дверь. «Пожалуйста, вас ждет Захаров!», — выпалила она с большим уважением ко мне. Захаров поднялся со стула и с улыбкой вышел навстречу, предложил сесть в кресло. Сразу же секретарша принесла нам чаю.

— Мы протягиваем кабель до сельхозинститута, через дней 15 он будет проложен, нельзя ли немного подождать, — сказал он просительным голосом.

Я ответил: «Мой двоюродный брат с тяжелей операцией головы находится в Центральной больнице, его родственники, которые работают в Москве и в других городах, беспокоятся о его здоровье, и в такое критическое время ты оставил меня без телефона. «Хорошо, — сказал Захаров — поставим срочно телефон, но номер будет другой». Я понял, что мой бывший номер уже продан. Да, да именно продан. «Товарищ, Захаров, всем друзьям, что живут в Москве, в Алма-Ате, да и в других местах дать новый номер я не могу, — сказал я, видя его замешательство. — Вы просто оскорбили меня отключением телефона. Я сегодня домой вернусь вечером в четыре часа. Если к тому времени телефон не будет работать, я больше к вам не приду… ».

Я отправился на работу. Еще не стукнуло и четырех часов. Не выдержав, позвонил домой. На конце провода узнал голос Хадижат. Захарову не позвонил, а звонил Ибрагиму и поблагодарил его.

P.S. Ибрагим был ближайшим родственником тогдашнего Первого секретаря обкома КПСС М.-С.И. Умаханова и его советником.

Машина

В те годы началась продажа «Жигулей» населению. Из Москвы для Дагестана выделялась определенная квота. Под непосредственным контролем Обкома КПСС автомобили распределялись и по районам, предприятиям, учреждениям и организациям. В первую очередь машины предназначались для передовиков производства, но руководители распродавали их по собственному усмотрению. И союз писателей каждый год получал по 2-3 машины, но деньги на покупку были не у всех писателей.

В это время вышла моя книга стихов в Москве и представилась возможность купить машину. Ни у кого это не вызвало претензий. Но купленная за свои деньги моя машина потом стала притчей во языцех. Мне, вроде бы, выделили машину, квартиру, издали книгу, отправили учиться в Москву… И вот теперь, после 70-летнего возраста, говорят о том же. И кто вы думаете? Расул Гамзатов.

Ему, наверняка, не выделяли машин, квартир, не издавались книги. Как обидело его государство! Просто жалко его…

Спустя даже 30 лет после покупки мною той злополучной машины «Жигули», он напомнил мне об этом в своих интервью в газетах. О, какая у него цепкая память!

Наверное, чтобы загладить некогда допущенную по отношению ко мне подлость, Петр Малаев запланировал на телевидении творческий вечер моей поэзии. Он перешел на работу в телевидение недавно. Тогда главным редактором телевидения был мой хороший товарищ — Феликс Астратянц.

Сам написав сценарий, Малаев очень умело и профессионально подготовил вечер. Туда были приглашены лучшие певцы и профессиональные чтецы стихов, так же и знатоки и критики моего творчества, специальные художники разрисовали мои портреты и т. д. одним словом вечер прошел на высоком художественном уровне. Многие потом поздравляли меня.

Но… некоторые товарищи, которые были включены в сценарий, не пришли на вечер. Ведь он шел в прямой эфир, и поэтому неявка включенных людей могло испортить его. Вот именно это и предусмотрели они, чтобы высмеять меня перед зрителями. О том, что такая ситуация может случиться, я предусмотрел и подготовил для подстраховки других выступающих и заранее предупредил их.

Слава Богу, все прошло хорошо. Вечер длился более двух часов. Все было записано на пленку.

Прошло некоторое время. Встретил тех «друзей», но я не подал виду, что обижен на них. У одного оказалось заболела мать, у другого в Хасавюрте умер родственник, у третьего где-то случилась авария. Они все говорили неправду. Лишь один человек — певец из с. Голотля Магомед Омаров признался и сказал правду: «Если вы пойдете на вечер Адалло, то потом близко к Союзу писателей не появитесь», — сказал нам Р. Гамзатов, специально пригласив в свой кабинет.

Если бы на этом его интрига закончилась бы, то ничего. Но прямо по его заданию запись передачи была стерта, чтобы повторно, как было запланировано, еще два раза не передавалась в эфир.

Награды

Первая

Секцию русской литературы в Союзе писателей возглавлял Владимир Портнов. Однажды он отозвал меня в сторону и сказал по секрету, что будто-бы он включил меня в список писателей и поэтов для награждения Почетными грамотами ЦК ВЛКСМ. Наверное, он думал, что я буду в восторге от услышанной новости. Оказывается, подобное поручение ему дали в обкоме комсомола. «Кому же, как не тебе, я вручу ее!», — сказал он, сделав серьезный вид. Потом я узнал — ими награждались более 30 писателей. Портного я поблагодарил за его дружеский шарж, но сказал, что грамоту эту я отказываюсь получить и, велел при мне вычеркнуть меня из списков. Потом только успокоился. Я знал, кто-нибудь, когда-нибудь будет меня в глаза упрекать этим.

Через неделю после этого в Союзе состоялось расширенное заседание правления, куда были приглашены журналисты газет, журналов, радио и телевидения, почему-то и артисты, композиторы, секретари райкомов, заведующие отделов обкома КПСС, министр культуры и др. Зал был битком набит.

Подобные заседания правления проводились с целью показать по телевидению, рассказать в прессе, какую большую идеологическую работу проводит и какие важные вопросы решает Союз писателей Дагестана. На этот раз тоже собрались, чтобы показать важное поручение ЦК ВЛКСМ — награждение грамотами писателей.

Р. Гамзатов открыл заседание. Все обратили взоры на него, и воцарилась тишина. Телекамеры направлены на ведущего. Вдруг Расул посмотрел в мою сторону. «Падалав, как это тебе удалось добиться награждения грамотой ЦК комсомола?» — спросил он, смеясь и качая головой. Как по команде командира, все повернули головы в мою сторону. Я понимал, что не согласовав с Р. Гамзатовым, Портнов не мог включить меня в список награжденных. Но последний не мог понять причину того, чего добивался этим председатель правления.

Когда я поднялся и посмотрел прямо в лицо Расула, то он опустил голову. «Расул Гамзатович, я не добивался этой грамоты, — сказал я, поднимая голос. — Все здесь присутствующие заслуживают его, но я лично нет, ибо не имею никаких заслуг перед комсомолом. К тому же я когда— то был исключен из этой организации. Посмотрите, в списке награжденных мое имя не указано, — добавил я и сел на свое место. Расул, видимо, не ожидал такого поворота, но взял себя в руки. «Вах, и меня тоже нет в списках награжденных, — сказал он полушутя. — Ничего, Падалав, только нас с тобой лишили грамоты, будем вместе переживать. А всех награжденных поздравляю! Он перечислил имена награжденных — всего более 30 человек. Каждый названный встал и получил аплодисменты. Вот и на этом закончилось расширенное заседание правления.

Вторая

Как правило, каждый год Союз вы двигал для награждения произведения писателей. То был по-моему 1991 год. Я тогда руководил аварской секцией писателей. Формально для награждения премии произведения выдвигались только по решению секции — другого пути не было. А на самом деле премии давал и распределял сам Р. Гамзатов.

Мы поставили вопрос о награждении на заседании секции. Все единогласно решили выдвинуть на соискание премии С. Стальского Адалло Алиева. Я понял, что это мнение не одних членов секции. И что мне надо быть на чеку — готовиться очередной фокус-обман.

Я предложил членам секции конкретного решения пока не принимать и ждать заседания правления, где будет решаться вопрос о наградах. Решили за час до открытия этого заседания собраться и принять решение. Все согласились.

В следующую пятницу в 3 часа должно было собраться правление союза. Я сам лично позванивал домой каждому члену секции и собрал всех. Кроме Фазу Алиевой и Мусы Магомедова, все остальные вовремя явились. Когда до открытия правления оставалось менее получаса (моя цель была не дать Расулу время встретиться с членами секции, иначе задуманное мною скрыть от него было бы невозможно) я сказал членам секции о том, что я встретился с Расулом и я будто бы предложил, лучше в этом году пропустить меня и выдвинуть на премию писателя М. Шамхалова. Все поверили моим словам — и решили, что достоин получения награды М. Шамхалов. Быстренько составили протокол и пошли на заседание правления.

Расул открыл правление и я, незаметно подойдя к нему, положил на стол решение секции. Началось обсуждение наград. Расул взял в руки протокол аварской секции и прочел его. Когда дошел до фамилии Шамхалов, он остановился и посмотрел на меня. Он — меня и я — его, очень четко поняли друг друга. Тогда в союзе писателей числилось более 110 членов. Шамхалов стал последним лауреатом. Все были или народными, или заслуженными лауреатами. Но не было и нет истинно народной литературы.

P.S. Почему я избегал этой награды? Во-первых, я был руководителем секции и неприлично было выдвигать себя на награду и были члены секции, готовые анонимно жаловаться в обком КПСС. Во-вторых, не дали бы мне ее даже понюхать. Придумали бы разные причины, дабы лишить меня премии. Мое же выдвижение было чистейшей воды провокация.

Третья

У моего племянника был преданный друг — Гаджияв из Игали. Они часто приходили ко мне домой и на дачу. Гаджияв очень почтительно относился ко мне и готов был выполнить любое мое поручение. Со временем Гаджияв стал богатым человеком. Каким образом он накопил богатства, я не знал. В тот день, когда народ ворвался в Белый дом, в кабинете председателя Госсовета М. -М. Магомедова рядом с ним сидел и Гаджияв. И этот факт подтверждает, что он имел большой вес в высших кругах.

После этих событий Гаджияв пришел ко мне домой и в разговоре выразил желание от своего имени учредить премию по литературе размером в 5 тыс. долларов. «Этой премией я хочу вознаградить именно тебя», — сказал он в конце. «Хорошая идея пришла тебе в голову, — сказал я ему. — Но награду просто так в руки не отдают. Нужно провести конкурс, а для этого надо организовать жюри и опубликовать обо всем этом в печати. Ты расходуешь большие деньги. Если выполнишь все условия конкурса, то и люди одобрят и ты сам будешь в почете. Если ты считаешь достойным премии меня, то об этом надо известить и жюри, так же выступить по радио и телевидению».

Я выразил свое согласие. Погодя немного, я услышал, что и Союз писателей включился в организацию этого конкурса. Говорили, что вроде бы идет большой скандал среди претендентов на эту награду. Я не вмешался в эти разговоры и никто со мною о конкурсе не говорил. В конце концов, во всех газетах появилась информация о том, что в результате конкурса премия распределяется между Адалло, Газимагомедом Галбацовым и кем-то еще. Сразу же я написал маленькое письмо во все газеты и редакциям радио и телевидения. «Я поэт старшего поколения и считаю, что часть премии, которую я заслужил, пожертвую для молодых писателей Дагестана. Благодарен тем, кто имел честь вспомнить меня!» — так было написано в том письме. К счастью, все газеты напечатали его и передавали по телевидению и радио.

P.S. Вся эта затея была попыткой унизить меня, шестидесятилетнего писателя до уровня молодых, которые вчера, позавчера взяли ручку в руки. А человек, способный на такие хитроумные штучки в Союзе был один. Альх1амдулиллагь, его намерения и на этот раз остались холостыми. Вместе с тем, Гаджияв из Игали рассказал моему племяннику следующее: «Адалло написал в газеты очень умное письмо, отказавшись от своей части премии. Я никому ни копейки не заплатил и не собираюсь платить».

«Народный… »

Возглавляя народное движение «Джамаат», я все еще работал в Союзе писателей. И там меня не оставляли в покое. Внезапно собрав заседание правления, Р. Гамзатов вынес на обсуждение мой вопрос «В проводимые в республике масштабные политические мероприятия палки в колеса ставит заведующий бюро пропаганды», — сказал он сразу же, открыв заседание. Этими словами он дал понять присутствующим, в каком конспекте они должны выступить. Предоставили мне слово. Я рассказал о проделанной работе, о встречах, состоявшихся в разных местах, и как народ встретил писателей… Сделав вид, что не доволен моей работой, Р. Гамзатов пригласил к прениям. Первым выступил поэт Гаджи Залов. Он возвел до небес работу бюро, ее хвалил и писатель Минкаил Алиев, от них не отставали и остальные писатели-пенсионеры — все хвалили меня…

Видя, что разговор пошел совсем по другому руслу, заместитель председателя М. З. Аминов попытался перевести его на другой лад. Выступивший после него сатирик Байрам Салимов положил крест на выступление предыдущего оратора.

Когда никто против меня не высказал критического слова, Расул разозлился и начал нападки на Салимова. Он вытащил из кармана какое-то письмо. «Это письмо мне прислали из КГБ, — сказал он. — Здесь написано о пакостных разговорах Салимова и его друзей в привокзальном ресторане обо мне». Ранее не способный даже пикнуть против Расула, на этот раз он начал грубо отвечать ему. «Таких сотни писем я могу сочинить на тебя и доставить в КГБ», — сказал Салимов в резком тоне.

Оценив мою работу на «удовлетворительно », правление закончило свою работу. И на этот раз Аллах помог мне. С тех пор Расул очень уважал Салимова и дал ему звание народного поэта Дагестана.

Навет

В один из понедельников, отправляясь на работу, утром на улице М. Гаджиева встретил ученого У. Раджабова. Он странным взглядом смотрел на меня. «Вах, вах!», — произнес он, здороваясь со мною. — Вчера вечером слыхал, что тебя посадили в тюрьму. Что выпустили?» — спросил он меня. «Что за разговор? Какая тюрьма? За что?» — недоуменно переспросил я.

Потом узнал истинную причину этого навета. Из второй городской больницы, что находится на ул. 26 Бакинских комиссаров, позвонили заведующему отделом культуры обкома КПСС Магомедову о том, что лечащийся в этой больнице некий поэт изнасиловал несовершеннолетнюю девочку. Магомедов, чтобы избавиться от плохой вести, сразу же позвонил тогдашнему второму секретарю махачкалинского горкома КПСС Абдулле Магомедову и приказал взять этот инцидент под свой контроль.

Абдулла в свою очередь схватил трубку и позвонил еще кому-то… Таким образом слух распространился быстрее молнии и начальство, готовое наказать необузданного Адалло, наконец, узнало, что преступление совершил не Адалло, а некий лакец Адам Адамов. Тогда специально скрыли от людей свою нелепую оплошность. Начальству нужно было во что бы то ни стало опозорить меня. Они этого добились: они распространили слух, будто бы меня освободили от наказания, так как я являюсь талантливым поэтом. Кто же по вашему, эту новость спровоцировал? Подумайте, тут сложного ничего нет.

Путь-дорога

Директор гоцатлинской художественной фабрики Анварбек пригласил меня погостить у него в Гоцатле. Я согласился, если он на своей машине меня доставит в родной Урада. Анварбек обещал даже вместе поехать и туда. Он потащил меня за руку в свою машину и мы поехали. Этот наш разговор состоялся на ул. Буйнакского. По пути остановились у гостиницы «Кавказ», где Анварбек предложил остограмиться. Но я ему сказал, что он за рулем и у меня нет желания выпить. Мы отказались от затеи. Поехали дальше. У старой автостанции нас остановил гаишник. Анварбек со своими документами пошел к нему. Я видел и слышал как милиционер унижал моего друга. Я решил подойти к ним, чтобы добрым словом выручить его. Но гаишник, как маленького ребенка, посадил Анварбека в машину, а сам сел за руль рядом со мною. Он затребовал ключи у Анварбека. В это время к машине подошел старик в горской шапке. Я подумал, что он был вахтером соседнего завода. Он умолял гаишника отпустить нас и снял с головы даже шапку. Гаишник с силой оттолкнул старика и он упал на землю. Видя наглость милиционера, я не выдержал и вышел из себя. Я замахнулся давать ему пощечину, он уклонился и рука моя зацепила за погон на плече. Я от злости вырвал его и бросил ему в лицо и вытолкнул его из машины. После этого гаишник успокоился. Он сказал, что немного поспешил и попросил извинения. «Я случайно позвонил в отделение, — сказал он, — Придется пойти вам туда, сделаем регистрацию и вы отправитесь своей дорогой. Если же я пойду без вас, то получу замечание».

Анварбек согласился пойти в отделение. Остановив машину у отделения милиции на улице Пушкина, милиционер вдруг навалился на меня и попытался скрутить мои руки. Тогда я понял, что этот негодяй нас обманул. Я вырвал руку и с силой ударил кулаком по его лицу. Милиционер упал на землю. На помощь ему пришли 4-5 человек. Я подумал, что один удар или десять ударов -наказание будет одинаковое, и каждый из них получил свою порцию. Но они осилили меня и, связав руки за спину, положили на землю, как бревно. Вот тогда милиционер из селения Кахиб нашего района (я его узнал) ударил меня ногой в бок. «Так надо проучить этих писателей, — сказал он и с гордостью посмотрел на своих товарищей. И сегодня перед моими глазами мельтешит лицо того милиционера-кахибца. С тех пор больше я его не видел. Очень хотел бы с ним встретиться.

Сразу же начали допрос, привели нескольких подготовленных свидетелей. Я им сказал, если хоть одно слово напишут против меня, пусть пеняют потом на себя. Они не знали, кто я такой, кроме как пойманный милицией бандит. Поэтому они побоялись и отказались дать объяснение против меня. «Ничего не видел, ничего не слышал» — такое объяснение оставил у следователя Анварбек и тоже исчез восвояси.

Эту ночь я провел в милиции. На следующий день, взяв подписку, меня отпустили. Многим пришлось потрудиться ради этого, спасибо им!

Если бы вокруг этого вопроса не подняли ажиотажа, обошлось бы и без суда. Тогдашний министр внутренних дел Свистунов, собрав всех начальников отделений милиции, сказал: «Нас, милиционеров, не только оскорбляют, но и снимают с нас и одежду, как недавно сделал один писатель». После этого ужесточили следствие. Следователь же оказался двоюродным братом моего друга лезгинского поэта Алирзы Саидова. Хотя и немного, он тоже помог.

В один день сделали очную ставку. Я просил у следователя дать разрешение разговаривать с тем гаишником на аварском языке. Он был родом из Хунзаха. Хотя и с трудом, он согласился.

Дорогой товарищ, — говорю я ему, — если бы на месте тебя был бы я, а на месте меня был бы ты, то, как бы ты поступил?

— Да, я немного поспешил, ты был прав. Как поступил тогда ты, я поступил бы также, — ответил он, не запинаясь.

«Тогда ты должен сказать всю правду, как было», — сказал я ему «Я офицер милиции и как могу теперь изменить свое объяснение», — и посмотрел прямо в мои глаза. «В первую очередь ты горец, потом пусть будешь офицером милиции, мужчина должен сказать правду», — настоял я на своем. Когда же он отказался изменить свое первоначальное объяснение, я задал и второй вопрос. «За это преступление я получу максимум 5 лет, может и один год, — Когда я освобожусь, если останусь жив, ты кого хотел бы видеть во мне — друга или врага? «Такого человека как ты, я бы хотел видеть в друзьях», — сказал он чистосердечно. «Если так, ты напишешь о происходившем, как было на самом деле, и передашь следователю, — сказал я ему. Он и написал все заново, изменив свое первоначальное объяснение.

Судебное заседание состоялось прямо в кабинете судьи. Не пригласили ни одного свидетеля. Потерпевший рассказал все, как было на самом деле. Мне назначили наказание 2 года условно. Судья признался, что было давление на него сверху. Меня уволили также и с работы. Один большой чиновник признался мне, что все это и было для этой цели — сделанная провокация.

Анварбека больше я не видел. Мне рассказали о том, что после этого происшествия, он по-пьянке остался ночью на морозе и от простуды умер.

Заказ

Опять я попал в непредвиденную ситуацию. Нет работы, произведения мои не публикуют, — как будто меня нет на свете. Решил встретиться с Р. Гамзатовым. «Ты — талантливый поэт, но у тебя нет идейных произведений, — сказал он мне. — У нас очень известным человеком был революционер Муслим Атаев. Если ты напишешь поэму о нем, то обком КПСС изменит свое отношение к тебе».

Я понял намерение Расула: как и все писатели и поэты хвали партию, коммунизм, критикуй прошлое, традиции отцов, религию. Иначе тебе нет другого пути. Меня же обвиняли в пьянстве и хулиганстве. О, Аллах, ты все видишь, не был я пьяницей, не был и хулиганом. Был ли беспечным? Да, был. Легковерным? Да, был. Много уроков преподнесла мне жизнь, но веру в людей я не потерял. Это было моим оружием, это было и недостатком.

Я долго думал. Если перешагнуть себя, передо мною откроется широкая дорога: должность, квартира, машина, звании и почести и т. д. Люди станут уважать меня, для родственников стану примерным и умным человеком… Расул прав, я решительно перешагну через себя, попробую.

Начал изучать жизненный путь Муслима Атаева. Его сын Дибир (ученый-археолог) был моим хорошим приятелем. И на самом деле, Муслим оказался мужественным и чистосердечным человеком. Он получил хорошее образование. Особенно меня поразила его стойкость при допросах в ЧК, не потерял достоинства. Но каким бы героем Атаев не был, когда я приступал к написанию поэмы, что-то непонятное отталкивало меня от письма. Когда же насильно заставлял себя думать и писать, испортил много бумаги, порвав в клочки написанное. Одним словом, даже и четыре строки не вышло из-под моего пера.

Когда с поэмой об Атаеве у меня ничего не вышло, пришлось взяться за даргинского революционера и поэта Рабадана Нурова. «Если аварский поэт напишет поэму о даргинце, то это станет интернациональным поступком», — сказал мне Расул.

И я хотел как-нибудь выйти из создавшегося трудного положения. С этой целью без желания я приступил к написанию поэмы. Вышло натянутое высосанное из пальца произведение.

Теперь думаю, как же хорошо вышло, что я не смог написать об этих людях. Аллах меня спас. Как бы сегодня пришлось покраснеть за это. Я не скажу, что это были плохие люди. Они тоже были обмануты большевистской пропагандой. Я искренне хотел выполнить поручение Р. Гамзатова. Теперь мое мнение раздвоилось — искренне ли хотел Расул помочь мне, или…

Хелеко (Петух)

Р. Гамзатов ехал в Москву. Чтобы провожать поэта, перед его домом на улице М. Горького собралось много людей — чиновники, родственники, друзья. Среди толпы бегала и озорничала одна из трех дочерей Расула. Вдруг в соседнем дворе кукарекал петух. «Вот он городской х1елеко (петух), что не знает своего часа», — сказал один из собравшихся. «Дяденька, что такое Х1ЕЛЕКО?» — спросила девочка у одного родственника Расула. Как раз в этот момент из ворот вышел Расул, и тот молодой человек показал пальцем на него и сказал: «Вон твой папа, иди и спроси его, что такое х1елеко?». А те, кто слышал этот разговор, от души посмеялись. Неужели они вспомнили слова Расула: «Если завтра суждено умереть родному языку, пусть сегодня от разрыва сердца умру я»?

«Ректор»

Нас пятерых пятикурсников вот-вот заканчивающих Литературный институт в Москве, демонстративно исключили из него. Большой скандал и ажиотаж подняли вокруг нас «бунтарей». Пришли прямо в институт чрезвычайные комиссии из ЦК КПСС, ЦК ВЛКСМ, Союзов писателей СССР и РСФСР, созвали общее собрание института. К счастью, отбросив политическую окраску «происшествия», «наше дело» переквалифицировали в хулиганство, иначе бы нам грозило лишение свободы.

Чтобы описать все происшедшее, потребуется немало бумаги и чернил и времени. Поэтому хочу пропустив это, рассказать лишь о своих «хождениях по мукам» после исключения из института.

Исключение из института меня нисколько не покоробило.

— Что же поделаешь? — сказал я себе. — Поеду в Махачкалу, поступлю на работу и займусь своим творчеством. Истинному поэту не обязательно иметь в кармане диплом. Если есть талант, образование, то зачем он нужен: Вот с такими наивными мыслями я приехал тогда в Махачкалу. На второй же день отправился в Союз писателей. Расул принял меня приветливо. Правда, я удивился его неприхотливости. О том, что случилось в Литинституте, конечно же, он был осведомлен, но делает вид, что глух и нем. Поэтому я решил сам рассказать ему обо всем. Рассказал и о том, что приехал в институт Мустай Карим. Он предложил мне немедленно покинуть Москву (Мустай, наверное, был уверен, что нам дадут срок). И как бы я не отказался он сунул в мой карман две бумажки по 25 рублей (в те годы это были приличные деньги). После моего объяснения, Расул позвал к себе Омаргаджи Шахтаманова, тогдашнего секретаря Союза и велел ему с бутылкой коньяка приходить на пляж, куда мы отправились. Мы сидели там допоздна. В свою очередь Расул поднял даже тост за меня. После выпитого коньяка, мы отправились по домам. «Мне незачем о чем-либо беспокоиться! — подумал я тогда. Буквально через два дня я вновь отправился к Расулу. Так же как и тогда, он принял меня радушно. И каждый раз, когда встречался с ним, я напоминал ему о работе. Так и сяк отнекиваясь, прошло 2 месяца. Вот и, наконец, все разрешилось:

В кармане твоем есть партбилет? — спросил меня вдруг Лусар. (… »Лусар» читай в обратном порядке).

В моем кармане нет партбилета, — ответил я, обострив на нем свой взгляд.

Тогда отправляйся трудиться в морской порт! — сказал он, указав мне пальцем в дверь.

Я пойду туда, куда повелит мне Аллах! — сказал я, ощетинившись, и закрыл за собой дверь.

В то время беспартийному человеку трудно бывало получить приличную работу.

И это, в свою очередь, служил и поводом для отказа. А нужному человеку дверь была открыта. Его принимали без препятствий и потом зачисляли в партийное стадо.

Очень больно все это отозвалось в моем сердце. Я понял, что здесь, в Махачкале, я не получу работу, да и обо мне распространились непристойные сплетни. Поэтому я решил навсегда распрощаться с городом и возвратиться в родное селение. Пусть останется и Москва, где он есть, да и Махачкала тоже. Там, в горах, мой дом, небольшой сад, меня ждут там и другие дела! Неплохо было бы и Аллаха вспоминать! С такими оптимистическими мыслями я приехал в селение.

Но то, что вышло на самом деле тогда там, я хочу пропустить. Об этом и не хочется вспоминать. Но самым горьким и неприятным для моего щепетильного сердца оказалось неприятие родными истинной причины моего возвращения. Рассказанное мною они принимали за ложь, а сплетни обо мне — чистой правдой.

И вот результат… Не попрощавшись ни с кем из родных, я поздно ночью вышел из дому. Пешком и без спутника. В кармане у меня было всего 3 рубля. Тогда машины ходили очень редко. Прошагав по руслу реки от Гидатлинского моста километров 5-6, меня догнала грузовая машина, которая отправлялась прямо в Махачкалу. Мне повезло, она оказалась пустой и я сел прямо в кабину вместе с водителем. На следующий день я цел и невредим приехал в столицу. На этот раз я решил пойти на прием прямо к Первому секретарю обкома КПСС Умаханову. Он сам меня не принял, а направил секретарю обкома по идеологии Шахаббасу Исмаилову. Последний принял сочувственно, велел непременно следовать наказам партии, заняться полезным обществу трудом… «На Чиркее строиться ГЭС, — сказал, в конце своих нотаций. -С лопатой и киркой войди в круг строителей, пиши о героях труда, создавай образы».

Секретарю обкома было известно даже, что я молюсь. Оказалось, на меня писали анонимки вплоть до ЦК, оттуда их отправляли в обком КПСС. Одним словом, Шахаббас Азизович дал мне понять, что я человек не из их круга. «Если хочешь стать нашим, то поведай народу об ударной работе строителей Чиркейской ГЭС! — вот итог той встречи.

В Москву мне дорога заказана, в родное село не возвращусь, да и в Махачкале ничего не светит. Как быть, что мне делать? Надо поступить так, как велел Шахаббас Азизович: следовать наказам партии! О своих намерениях я рассказал своим друзьям.

Таймаз Асланов и даргинец Нариман решились даже сопроводить меня до Чиркея. Переночевав в гостинице, я утром отправился в отдел кадров стройки. Здесь сидел низенького роста толстяк с кучерявой шевелюрой и молодая девица.

— Вы по какому вопросу? — спросил мужчина, даже не подняв голову из-за стола.

— Я приехал работать на строительство ГЭС, — ответил я.

— А кто вы по специальности? — спросил опять начальник отдела кадров.

— Я землекоп, — ответил я нисколько не смутившись.

Затем он потребовал паспорт и трудовую книжку. Так как трудовой книжки у меня не было, я положил перед ним паспорт.

— Галя, пожалуйста, оформляй ему направление в СМУ— 3, — велел он своей помощнице и даже не раскрыв передал ей мой паспорт. Записав с него нужные данные в карточку, Галя с направлением передала паспорт опять своему начальнику. Здесь получился конфуз. Толстяк сразу же подписал направление, затем прочел его и тут замешкался. Он снова затребовал паспорт, посмотрел сперва на фотографию, затем на меня. Потом внезапно встал, захлопнул в ладоши и от души захохотал.

— Адалло Алиев! С приездом! — вымолвил он и крепко пожал мне руку. Он оказался аварцем из Тляроты. Конечно же, он подумал, что я скрыв, что я поэт, приехал на стройку изучить быт строителей и написать об их делах.

— Галя, СМУ-3 отменяется, — сказал он секретарше. — отныне он является старшим инженером по подготовке кадров для строящегося Чиркейского ГЭС. Он будет жить в доме, где живу и я.

Неплохую комнату и приличную зарплату дали мне там сразу же. Но моя цель заключалась в другом. Мне нужна была справка о том, что я трудился на стройке и имел примерную дисциплину. Если я предоставлю подобную справку, я был уверен, что меня допустят к защите диплома. Именно через месяцев два или три я получил подобную справку и с ней я поехал в Москву. Сразу же отправился к своему творческому руководителю Льву Ошанину на дачу. В ту же неделю Лев Иванович доложил обо мне в Совете института. Накануне он меня напутствовал сказать, что я каюсь в своих поступках, а он берет ответственность на себя.

Совет института принял решение допустить меня к защите диплома. Спасибо Льву Ивановичу, если бы не он, то меня близко бы не допустили к защите.

В качестве резюме к сказанному, небольшая шутка. Нынешний политехнический университет в Махачкале зародился на базе курсов по подготовке кадров для строящейся Чиркейской ГЭС.

Если кто скажет, что первым ректором тогдашнего института был Адалло, то он не обманывает. Я ручаюсь быть ему свидетелем.

«Покаяние»

Некогда Р. Гамзатов написал неприличное, унижающее честь и достоинство имама Шамиля произведение…

То было время, когда начались первые нападки большевистской партии на имама. Вскоре ВКП(б) переименовали в КПСС и отношение к имаму переменились в лучшую сторону. Тут же Гамзатов написал большую поэму «О, как велик имам, о как я низок!» — вот основной смысл его произведения. «Если бы имам был жив, он выбросил бы меня в Аварское Койсу» — пишет Расул в поэме.

На этом Расул не остановился. В своей книге «Мой Дагестан» с первых строк и до конца он на коленях плачет перед имамом — просит у него прощения.

Спасибо ему — умный и достойной хвалы поступок. Но потом вновь вокруг имени имама началась крысиная возня. Высветив всевозможными наградами свою грудь, как памятник, на государево ложе поднялся «наш дорогой Леонид Ильич». Постепенно началась реабилитация Сталина. Начались вновь нападки на имама. Наблюдавшие прозорливо за происходящим, двуличники, как воронье на падаль, набросились на историю и переворошили ее. Они выставляли имама как чужака и необузданного горца…

На этом месте я вспомнил одну встречу по пути на работу. Навстречу идет поэт Гаджи Газимирзаев. Он был очень обаятельным, умеющий завлекать своим разговором человек. Видя, что он был не в настроении и имел сумрачный вид, я спросил в чем дело, что случилось?

Сделав вид, что вытирает слезы, он начал обиженным тоном: «Как быть настроению, когда закон подлости вовсю прыть одолевает меня, — сказал Гаджи. — Иду по улице Буйнакской и вижу большая очередь у двухэтажного здания. И все они — мужчины с опущенными штанами. Я спросил, кто вы такие и что за очередь такая? Они ответили, что стоят в очереди, чтобы поклониться хакиму этого учреждения. Спросил последнего, и я стою за ними. Каждый, кто заходил к нему, выходил очень довольный и покрасневшим лицом. Когда же очередь дошла до меня, хаким крикнул что прием закончен и дверь захлопнулась. Ты сам подумай, как обидно все это!», — сказал Гаджи.

Затем, сделав два вздоха нюхательного табака, он меня потащил в парк им. Ленинского комсомола, и продолжил разговор:

— Ты, наверняка слыхал пение Манарши: «Было бы на свете два Расула, один — для Патимат, другой — для нас» — вот ее слова. Как бы сегодня ни было стыдно, слова эти принадлежат мне. Написанию их и была своя причина. Центральный кутан нашего колхоза находится в двадцати минутах езды из Махачкалы. Там много лет подряд я работал заведующим овцетоварной фермой. Там у меня был двухэтажный дом, сотни голов овец и крупный рогатый скот, огород, одним словом, немаленькое хозяйство. Имевший шестеро детей и в летах мужик, я занялся сочинением стихов, хотел стать знаменитым поэтом. Получил двухкомнатную квартиру с помощью овечьих туш, привезенных как подарки хакиму. С их же помощью опубликовали и малюсенькую брошюру моих стихов.

То было время, когда государством рулил «наш Леонид Ильич» и двурушники пытались вновь замарать имя имама. О боже, как они, как хамелеоны, быстро сбрасывают кожу!

Есть одно незамеченное многими место в книге «мой Дагестан» Р. Гамзатова. Просив прощения у имама и дагестанского народа, в своем произведении он оскорбил честь и достоинство всемирно известного художника Мусаясул Халил-бега. Автор считает его предателем Родины. Даже родную мать художника, как в книге, так и в одноименном спектакле Русского театра, заставляет отказаться от родного сына.

Теперь послушайте — прошли годы, всемирно известного художника открыли для Дагестана. И кто же первым начал посвящать ему свои произведения? Не удивляйтесь — конечно же, Расул Гамзатов! От «наветов на имама Дагестана — Шамиля и художника Халил-бега Мусаясул, ему пришлось каяться пред дагестанцами. Хотя и давно умерли, но большие личности нельзя трогать — это, в конце концов, наверняка, понял Расул. Но вот теперь его мишенью стал я, не так заметный, вынужденный покинуть по политическим мотивам родной Дагестан беззащитный эмигрант и раб Аллаха! И меня он корит теми же словами — «тщеславный», «продажный», «провокатор», «мелкая душа», «предатель». Эти слова взяты из его интервью газетам «Новое дело», № 43, 1999 г; «Хроники недели», ноябрь 1999г., «Вольная Кубань» 1999г.

Письмо Р. Гамзатову

(отрывки)

«Людей с двумя лицами я видел много, но с тремя — только одного. Это — вы!» Я слышал, что эти столь жесткие слова были брошены именно тебе в лицо одним некогда бывшим самого высокого ранга чиновником Дагестана. Итак, со времени моего знакомства с тобой прошли более сорока лет. За эти годы я видел тебя со всех сторон и мне трудно сомневаться в правдивости тех слов. Через четыре или пять лет тебе исполнится уже 80. Нетрудно представить, с каким размахом власти отметят и этот твой юбилей. Но я же молю Аллагьа, чтобы Он сохранил тебя живым и здоровым до ста лет, ну хотя бы до тех пор, пока не наступит время, когда ты будешь вынужден попросить прощения и у меня. Буду я жив или нет, значения не имеет. Своими словами, сказанными тобою в адрес имама Шамиля, художника Халил-бега и поэта Адалло, ты раскрываешь свойственные тебе же самому черты характера. Примеры для этого — сотни. И творчество твое открыто беспринципное, угодническое. Ты певец «империи зла», все твои усилия направлены только на ее укрепление. Я воочию вижу, что ты готов ради собственного благополучия принести в жертву этой «империи зла и лжи» даже собственный народ, его историю, культуру и, самое страшное, его будущее.

Вот как ты отвечаешь на вопрос —«В Дагестане с русскими не борются?». — «Нет, — говоришь ты. — Как можно бороться с самим собой». Т. е., мы тоже русские. Для тебя мы уже не авары и не дагестанцы. Не желаешь и независимости. «Это же глупость!» — кричишь ты. Здесь, как говорят, комментарии излишни. Твои друзья евреи, армяне, русские… Их, видите ли, обижают. Неужели ты не знаешь, что большинство соотечественников сегодня живет за чертой бедности, а наиболее уязвимые группы безработных — это женщины (63%) и молодежь до 30 лет (67%)?. . Ты, видимо, искренне веришь в то, что твой очередной юбилей снова осчастливит дагестанцев, будут петь песню «Журавли». Кстати, о «Журавлях» вот что было написано совсем недавно в еженедельнике «Совершенно секретно» (номер 10, 2002г.): «Августовским утром 1969 г. на панихиде в Доме кино не было ни речей, ни траурных маршей. Бернес отпевал себя сам. Звучали четыре его песни: «Три года ты мне снилась», «Романс Рощина», «Я люблю тебя, жизнь» и «Журавли». Двух последних в том виде, в каком мы их знаем, не было бы вовсе — настолько велико было вмешательство Бернеса в текст.

Среди песен Бернеса есть одна, которую, наверное, не имеет права петь никто. И не потому даже, что это последняя записанная им — смертельно больным человеком — песня. Просто ее слова практически созданы Бернесом на основе текста Гамзатова».

На основе текста Гамзатова?.. Достоверно многим уже известно, что такой текст на аварском языке не существовал. По свидетельству Шахтаманова, перевод этой песни с русского на аварский язык осуществил он. И это было сделано по твоей же просьбе. Он же заказал и музыку, кажется, композитору Шамхалову из Чоха, привлек также для ее исполнения певицу М. Гасанову. Но песня не стала популярной у нас. Ее исполняют обычно только тогда, когда власти проводят связанные с войной какие-либо официальные мероприятия.

Так в чем же дело? Откуда у Бернеса оказался текст не существующей песни? На этот вопрос мог бы ответить переводчик Н. Гребнев, который наверняка читал стихотворение английского поэта 18 века Бернеса о моряках, не вернувшихся с морей и, как ему кажется, превратившихся в белых чаек. Не перепутал ли Гребнев тут что-то случайно? Но чайки и журавли очень уж разные птицы…

После «Моего Дагестана» ты много писал на тему Кавказской войны. Главные герои — Хаджи-Мурад, Ахбердил Мухаммад, Шамил… Серьезные сомнения вызывает особенно «Кавказская повесть», где описан разлад между Шамилем и Хаджи-Мурадом. Ни художественные достоинства, ни мысли, ни новшества (эти качества, обязательные для художественного произведения, в «Кавказской повести» начисто отсутствуют. Я имею в виду аварский текст, т. е. оригинал) привлекли мое внимание. А хитроумное принижение роли этих двух гигантов Кавказа, чьи достоинство, храбрость, ум и честь не оспоримы. Словом, ничтожному доносчику-ябеднику, по-твоему, удается их поссорить между собой. В итоге Хаджи-Мурад уходит к русским, а Шамил тем самым наносит борьбе невосполнимый ущерб. Расчет автора — в конце концов, привести читателя к выводу, что тот и другой глупее ничтожного доносчика— ябедника, и если они были бы разумными людьми, то разве стали бы воевать против огромной России…

Словом, ты являешься верным слугою этой, повторяю, «империи зла». Ты жил именно в то время, когда наш народ был как бы окончательно поставлен к стенке. Ты собственными глазами видел закрытие мечетей, сжигание святого Корана и всех религиозных книг, исторических, просветительских, литературных, научных трудов и всего того, что было написано на арабском языке и аджамским шрифтом. В школах по приказу сверху приостановили преподавание на родном языке. Кто по-русски читать и писать не умел, считался невеждой, едко насмехались над ним. Словом, только с 1917 года по нежному зову молоденькой русской девчонки героины твоего стихотворения по имени «Вера Васильевна» или другой (такой же доброй няньки) мы должны были спуститься с деревьев и тут же превращаться из обезьян в людей. И мысль эту внушали не русские коммунистические эмиссары из Москвы, а наши же интеллигенты — лизоблюды во главе с такими певцами «новой» жизни, как ты. Послушай! Вот один из бесчисленных образцов поэзии той фальшивой эпохи:

Ах, горец, горец, предок мой,

Какой ты промах дал.

Коня и саблю взял с собой,

А книгу ты не взял.

Не положил ты в свой мешок,

Наивный предок наш,

Пергамента большой листок,

Перо и карандаш.

Душа твоя чиста была,

Но голова пуста…

Ну и ну, не могу дальше читать, противно. Действительно, у того, кто писал эти вирши, видимо, предки были наивными существами, к тому же с пустыми головами.

Чтобы опровергнуть подобные высказывания этих бизнесменов от литературы приведу небольшую цитату: «Есть все основания считать, что в XI-XV вв. в горах Дагестана было налажено производство бумаги и чернил. До нас дошло большое количество книг, написанных именно на бумаге местного производства (бумага делалась изо льна), а также различные рецепты изготовления бумаги и чернил» («История Дагестана», 1967г., стр. 231).

Я не сомневаюсь в том, что автор приведенных выше стихов не слышал о нашей тысячелетней давности истории производства бумаги и написанных на ней книгах? Не то что слышал, он хорошо знал обо всем этом, но лукавил ради собственной шкуры. Стараниями подобных «патриотов» наша нация была доведена почти до полного исчезновения. Естественно, здесь у любого человека возникнет вопрос — кто же этот потомок тех безмозглых предков? Отвечаю — автором их являешься опять-таки ты, сын того самого предка, который когда-то писал пасквиль на аджам и пел дифирамбы кириллице.

В связи с теми же стихами не возможно не процитировать здесь также мысли некоторых ученых. Высокий уровень грамотности горцев отмечали почти все деятели культуры, побывавшие в Дагестане. М. Н. Покровский, например, писал, что«эта груда скал была едва ли не самым грамотным местом на Кавказе», а П. К. Услар говорил, что «дагестанские горцы в этом отношении опередили даже многие европейские нации». А ты, Р. Г, считаешь, что у нашего «наивного» предка голова была «пуста».

… Как видим, вот таким образом ты по-своему «воспеваешь» не только имама Шамиля, но и имама Нажмудина из Гоцо. —«Как поэт и как гражданин, я люблю всех (!) трудящихся мира, — пишешь ты. — Но у меня нет никакого основания любить контрреволюционера Гоцинского. Даже горжусь тем, что всегда клеймил этого заклятого врага моего народа». А народного героя Хочбара, на примере храбрости которого воспитывались целые поколения многих веков, ты делал попытки превратить в какого-то дикого индейца или в мальчика на побегушках у ханов. По такому же поводу, видимо, Гегель и писал: «Для лакея нет героя. И не потому, что герой не есть герой, а потому, что лакей есть лакей».

Чтобы ты знал о мозговых возможностях Имама, приведу из книги профессора Тель-Авивского университета Моше Гаммера следующую цитату: «… способность Шамиля видеть и слышать людей на расстоянии, что теперь называется телепатией, и особенно предчувствовать приход визитеров и причину, по которой они к нему должны явится, была явлением уникальным».

Адалло

10 декабрь 1999год, г. Анкара

P.S. На днях я получил письмо от журналиста Н. Дагчена. Посылаю небольшой отрывок из него, чтобы ты знал о том, какую славу у аваров заработал ты себе за всю свою жизнь:

«Я уже сообщил тебе о том, что Р. Гамзатов написал поэму, восхваляющую Г Махачева. А на днях, выступая по телевидению, он заливался соловьем и пел красочные дифирамбы уже в адрес главы администрации г. Хасавюрта Умаханова. Поистине, степень нравственного падения нашей «интеллигенции» не знает границ. Вчера в Расуловских героях ходил Махачев, сегодня Умаханов, а завтра настанет черед другого, лишь бы платили. Складывается впечатление, что в республике уже перевелись настоящие мужчины. Раболепие, чинопочитание уже перешагнуло все мыслимые и немыслимые рамки… »

Также советую тебе еще раз читать, а не сжигать, как это было, книгу С. Липкина «Декаду», где документально показаны дела не только лично твои, но и твоего окружения.

Из книги «Диалоги с Адалло»

— Есть ли у тебя любимые стихи или поэмы из написанных тобой?

— Нелюбимых произведений мне ни разу не удалось создать. Они мне не поддаются.

— Замечательно! Есть ли у тебя стихи, за которые тебе по происшествии лет не очень удобно?

В отличие от многих старших и не совсем старших коллег, даже и некоторых младших — испытать такое скверное чувство к счастью, мне было не суждено.

— И это здорово. А приходилось ли тебе писать стихи, посвященные партии, вождям, юбилеям или юбилярам?

— Я родился и рос в семье древнейшего Гидатлинского рода, где поклонялись только Всевышнему, а не всяким земным идолам. Еще с самого раннего детства я воспитан, мягко выражаясь, в духе юмора по отношению к вождям — божествам и всякого рода там юбилярам, посвящать свои творения им с моей стороны было бы сверхлицемерием. Такое я не позволял себе никогда и ни при каких обстоятельствах. Но некоторые моменты здесь подлежат уточнению. Начну с первого из них. Во время учебы в школе наш учитель родного языка и литературы незабвенный Расул Рамазанов однажды предложил нам, ученикам восьмого класса, сочинение на тему весны. На мой вопрос о том, можно ли в стихах, он ответил, что это было бы еще лучше. Через 10-15 минут завершив сочинение, я с позволения учителя покинул класс. И так целых два часа я имел возможность бродить где угодно и как угодно. Словом, свобода на два часа!

Разумеется, ради этой свободы я и в дальнейшем писал школьные сочинения только в стихах. А учитель наш, оказывается, отправлял их в газету «Большевик гор» («Маг1арул большевик») и в научный институт школ, откуда(я пацан) получал лестные отзывы солидных ученых, в частности, Зайнулабида Курбанова и Шихабудина Микаилова. Неожиданностью было для меня и появление первого своего стихотворения в республиканской аварской газете. Содержание этого стихотворения помню — солнце, птицы, цветы. Радуются горы и долины приходу весны. Вот и все. Редактором газеты был милейший человек и крупнейший поэт Заид Гаджиев. То ли им самим или кем— то из литературных работников газеты стихотворение усовершенствовали, добавив к нему две или три строки примерно такого содержания: благодарный за весну народ аплодирует Сталину. Это был то ли 1948, то ли 1949 год. С тех пор прошло почти шестьдесят лет! И совсем недавно прозаик Г. Галбацов и поэт Н. Джаватханов в своем журнале «Сабаб» опубликовали вырванные из того детского стихотворения именно те чужие и еще тогда чуждые для меня строки. Считая, видимо, что археологические раскопки своей литературной экспедиции принесли ценнейшие находки, они с самодовольной ухмылкой обращаются к читателям, мол, полюбуйтесь — вот что писал вчерашний коммунист и сегодняшний антикоммунист Адалло. Резонный аргумент, не так ли?

Второй момент. Еще в 1979 году после одобрения рукописи Московское издательство «Современник» заключило со мной договор об издании моей книги под названием «Алмазное стремя». Издательство взяло на себя обязательство выпустить ее в течение одного года после подписания договора. Но ни в том, ни в следующем году книга не вышла. Только на третий год редактор книги мне объяснил, что цензура не дает добро на ее выпуск, пока автор вместе с переводчиками не исправят кое-какие места. Он добавил, что книга прекрасная и ее надо во чтобы то ни стало спасать. А для этого, оказывается, нужно всего-навсего «присобачить» (так и сказал редактор!) к стихам имя Ленина и, для придания книге национального колорита, имя какого-нибудь местного революционера. Раз цензура вмешалась, подумал я, книга пропала. «Что хотите, то и делайте с книгой», -сказал я редактору и, махнув рукой, в сердцах вышел из его кабинета.

Книга на третий год все же вышла и, благодаря руке редактора, в ней появились Ленин и Дахадаев. Видимо, за идейность, тираж ее увеличили от десяти до двадцати тысяч экземпляров и мне прислали двойной гонорар.

Еще один момент из той эпохи. Это было время Умаханова (первый секр. обкома, чл. ЦК). Выступая на совещании интеллигенции Дагестана, он, оказывается, подверг резкой критике мое творчество. После этого я, и до этого не имевший ни квартиры, ни работы, вдобавок лишился возможности печататься. Словом, полная экономическая и моральная блокада начала меня безжалостно душить. Единственный человек, который мог бы мне в этой ситуации помочь, был Расул Гамзатов. Он сходу посоветовал мне написать поэму о Муслиме Атаеве, революционере, жертве репрессии. «Только ты сможешь создать достойную вещь о нем», — сказал он. — И обком пойдет тебе навстречу». Имея большой опыт общения с ним, вначале я подозревал подвох в его предложении. Потом, когда ничего такого не обнаружил, решил-таки приступить к изучению жизни и деятельности революционера. Почему бы и нет? Ведь его сын был моим кунаком. Напишу поэму об отце и посвящу ее памяти его же сына и своего друга Дибира. Тогда «и обком пойдет навстречу»…

Поэма вроде уже созрела в голове, а перенести ее на бумагу никак не удавалось. Как только сажусь за стол, происходит где-то что-то, и я вынужден бросить ручку. То болезнь, то неожиданные гости, то, то, то… И все это случается в тот момент, когда я решительно сажусь за письменный стол. Пришлось по «суеверным» соображениям на некоторое время прекратить работу над книгой. Проходит месяц, полгода, год — тишь да гладь. Стоило снова начинать писать, опять появлялись уже другие, но также не поддающиеся разгадке преграды: то правая рука онемеет, то ее пальцы скручивает судорога… Расулу же я говорил, что работа над поэмой продолжается, а он тут же сует мне еще одного революционера, какого-то там даргинца. «Если талантливый аварский поэт напишет поэму о революционере из другой национальности, то это прозвучит как символ дружбы народов нашего Дагестана», — сказал он мне вдохновенно. И я рванулся из его кабинета как бы немедленно приступить к выполнению ценнейшего указания.

Эти советы он давал вроде для того, чтобы обком КПСС пошел мне навстречу. Но я-то не слепой и не глупый человек, ясно видел и прекрасно знал, что в те времена не только вечно стоящий на тоненьких и дрожащих ногах перед Кремлем обком, но и само всемогущее политбюро ЦК КПСС слушалось Расула…

Говорят, нет худа без добра. Благодаря Всевышнему мне не пришлось краснеть за свои произведения. Для подтверждения своих слов прочту написанное мною еще в 1992 году, точнее 27 апреля, Открытое письмо Союзу писателей. Вот оно:

«Я выхожу из Союза писателей СССР. Это не случайное решение, а плод размышлений многих лет. Более сорока лет я занимаюсь литературной деятельностью. Печатался со школьной скамьи. В 1965 году окончил Литературный институт в г. Москве. С этого времени являюсь членом Союза писателей. Именно в этот период (60-е годы) произошли существенные внутренние перемены в Советской империи. Но за всё это время я не встретил в Дагестане ни одного писателя, который не был бы согласен с существующим тоталитарным режимом, не восхвалял бы коммунистический деспотизм. Иначе и не могло быть. Ведь Союз писателей — организация, созданная коммунистами в 30-е годы, в период сплошной коллективизации и массового государственного террора против собственного народа, является, по сути, изуверской формой закрепощения творческой мысли, творческой личности. Эта организация стала органичной структурой репрессивной системы. Согласно установкам вождя, писатели превратились в настоящих «колесиков и винтиков» партийного механизма. Союз писателей был и остаётся приютом для серой массы бездарей и могилой для многих и многих талантов.

Я, принуждённый репрессивной системой быть в общей «литературной массе», долгие годы не имел возможности говорить в полный голос. Лишь путём использования различных, художественных средств я пытался выразить свой протест против царящего мракобесия. Специальные редакторы и критики от КГБ, вынюхивающие крамолу в каждой строке, в каждой букве не только коверкали мои произведения, но и отравляли литературную деятельность. Однако то, что уцелело — слава Аллаху! — всё же я надеюсь, займёт в литературе своё законное место и будет достойно внимания новых поколений истинных литераторов.

Подтверждением моей позиции является тот факт, что в Союзе писателей Дагестана, где сплошь лауреаты и орденоносцы, я являюсь едва ли не единственным писателем, который не имеет никаких премий, наград, званий. Но зато я достаточно много имею выговоров и различного рода преследований. Считаю, что это объективно и справедливо. Ибо я, в отличие от других писателей, не имел никаких заслуг перед КПСС. Чем я поистине и горжусь!

Долгое время я надеялся и ждал, что в связи с огромными переменами, которые произошли в стране, начнутся какие-нибудь изменения и в Союзе писателей. К глубокому огорчению, никаких сдвигов в литературной среде не произошло. Наоборот, атмосфера стала ещё более угнетающей. Представьте себе, всё так же проводятся собрания, как это было 20 и 30 лет назад. Ставятся те же вопросы, о которых вечно говорят и которые вечно не решаются. Всё так же выпускаются за государственный счёт одни и те же никому не нужные книги одних и тех же людей. Чувствуя, что «кормушка социализма» для них скудеет, они стали обвинять в экономической, политической и нравственной деградации общества не кого-либо, а реформаторов. А ведь никто иной, как писатели должны были заметить и заявить во всеуслышание, что именно бывшие партийные функционеры устремились в новые политические структуры и дискредитируют прогрессивные начинания. На последнем заседании Союза писателей было принято «Обращение к народам Дагестана» («Дагестанская правда», 1992 г.), в котором всячески оправдывалась бездеятельность и некомпетентность номенклатурного парламента и вся ответственность за происходящие в республике безобразия возлагается на народ. Это кощунство, свидетельствующее об аморальности и антинародной сущности тех, кто в течение семидесяти лет паразитировали за счёт народа и воспевали КПСС, а теперь продолжают выражать своё верноподданство столпам режима. И всё это предательство перед собственным народом совершается ради куска хлеба и мнимого престижа. О какой литературе, какой духовности может идти речь при такой нищете и рабстве духа? Недавно я прочитал о том, что на Кавказе появились певцы-рабы, рабы рабов, каждой жилочкой рабы. Эти торговцы пафосом и изготовители напыщенных слов… Певцам-рабам не нужна воля, огонь страха не только сжигает их изнутри, но и светит им на скользком пути к удаче. А Пророк (с. т. а. в.)учит, не бояться: «Если тебе посоветуют: «Не вступай в зной», — ты скажи: «Огонь геенны более зноен». Рабы, наверно, не верят ни в пророка, ни в геенну. А Лермонтов верил: «Быть может, небеса Востока меня с ученьем их пророка невольно сблизили».

Выход из Союза писателей — одна из форм протеста. Я сознательно совершаю этот шаг, чтобы привлечь внимание широкой общественности к продолжающемуся в Дагестане в завуалированной форме номенклатурно-уголовному произволу и беззаконию. И считаю, что едва ли не самая большая ответственность за происходящее лежит на Союзе писателей.

Итак, я выхожу из Союза писателей. Подчёркиваю, мои действия никоим образом не связаны ни с личными обидами, ни с бытовыми вопросами. Каждый из писателей остаётся для меня тем, кем он был и до этого.

Адалло 27 апреля 1992г. Махачкала

— Какова же была реакция чиновников и общественности на это твое заявление?

— В Союзе писателей Дагестана под председательством Р. Гамзатова шло заседание правления. На него были приглашены все члены Союза писателей. В качестве гостей присутствовали некоторые чиновники республики, композиторы, артисты, журналисты телевидения, радио, газет, журналов. Словом, более подходящего места и времени для своего заявления о выходе из членов Союза писателей СССР я не смог бы найти. Поэтому, улучив в разгаре заседания удобный момент, я встал и попросил предоставить слово для выступления. Будучи не совсем уверенным в получении его (такое бывало не однажды) я тут же громче, чем обычно, заявил о своем решении. Видимо, от неожиданности, все остолбенели. Образовалась пронзительная пауза. И я, пока они еще не успели переварить услышанное, подняв на прощание руку, удалился из зала заседания.

Я прекрасно понимал, на что иду и представлял все возможные лично для себя последствия такого шага. Ведь из двенадцатитысячной армады членов СП ни разу ни один добровольно не вышел из него. Даже высланные когда-то из СССР и после «перестройки» вернувшиеся, так называемые, диссиденты слезно просили восстановить свое членство в нем. Единственный В. Астафьев, с кем я часто общался во время учебы в Литинституте и после, заявил, что он больше никогда не вступит в какие-либо союзы или партии. Он сдержал свое слово до конца и умер, завещав всему русскому народу покаяться. Вот его слова: «Нам нужно покаяние. Всем нам, всему русскому народу». (Еженедельник «Аргументы и факты», № 49. 2001 год).

И я со своей стороны считал выход из этой организации прежде всего личным, но публичным покаянием за то, что находился более двадцати лет в ее членстве. Был я уверен также в том, что моему примеру последуют и другие, которые часто захаживали ко мне и исподтишка выражали даже возмущение происходящим там. Вот уже более пятнадцати лет я являюсь свободным писателем, а они все еще тянут ту же лямку. Ни внешняя форма, ни внутреннее содержание этой организации нисколько не изменились, а продолжают существовать благодаря поддержке властей. Кстати, настоятельно рекомендую тебе найти книгу Семена Липкина «Декада»… Она была опубликована в двух номерах журнала «Дружба народов» (№№ 5 и 6 за 1989 год) и издана отдельной книгой 50 тыс. тиражом. В ней речь идет именно о Союзе писателей и властях Дагестана. У нас ни книгу эту, ни номера журнала «ДН», где она была опубликована, не найдешь. Поступившие в республику экземпляры (5 тыс.) были, говорят, уничтожены. Прочитав эту книгу, я не сомневаюсь, ты на все сто процентов оправдаешь пятнадцатилетней давности мой тот поступок. Даже власти, даже сам Союз писателей ни тогда, ни позже за это меня не осуждали. Они выбрали правильную тактику — умолчание. Ленин ведь их учил: «Уметь пойти на всякие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчание, сокрытие правды» (Ленин, ПСС, т. 4.). Правда, многочисленные независимые газеты тех лет не прошли мимо этого факта. Они в основном писали в следующем духе: «И если в последние десятилетия в Дагестане не было фактов физического уничтожения писателей, то лишь потому, что их давно уничтожили духовно — превратив в рабов-ремесленников, выполняющих разрушительную работу над психологией общества. В конце концов они и сами превращались в убогие ничтожества с рабской психологией». Или — «Конфликт в Союзе писателей показывает, что мафиозные кланы в Дагестане складываются отнюдь не по национальному признаку. И Р. Гамзатов, и благородный поэт Адалло — оба аварцы, но они, по сути, являются антиподами» — вот фразы из одного письма. Оно -одно из множества поступивших в редакции газет и радио: «Уважаемый Адалло! Я и мои друзья высоко ценим Ваш мужественный поступок. Вышлите мне, пожалуйста, Вашу фотографию с автографом. Она будет бесценной семейной реликвией в моем доме. С огромным восхищением Магомед-Расул Шапиев, студент ДГУ».