Гангутский бой

11. «НЕ ЧИСЛОМ, А УМЕНЬЕМ…»

игнал боевой тревоги раздался в русском лагере неожиданно, в час обеда. Разбирая ружья, составленные в козлы, похватав котелки с недоеденной гречневой кашей и солониной, бросились солдаты по своим местам.

Пётр в тот час у Голицына обедал, вместе с Апраксиным и другими старшими офицерами. Выстрел сигнальный с мыса услышав, тоже всё бросил — и к галере своей дежурной, почти бегом.

Править приказал к дозорному отряду капитана-командора Змаевича. Без промедления.

Подойдя к дозору вплотную, высадился на первом же попавшемся островке, захватив с собой подзорную трубу. Два посыльных спрыгнули за ним следом.

Пётр поднялся на взгорок, чертыхнулся, поскользнувшись на камне. Местность всю заново осмотрел.

Первое, что бросилось в глаза, — корабли Лиллье.

Слабый ветер попутный чуть надул паруса, все одиннадцать кораблей шли медленно, кучно, но сама медлительность их демонстрировала, казалось, крепкую непомерную силу и спокойную уверенность в результатах похода.

Так спокойно они могли идти и до Ревеля — для внезапного удара по русскому парусному флоту. Но легко могли сейчас и на Тверминне повернуть, где на рейде галеры и скампавей Апраксина стояли скученно, тесно, борт к борту.

Пётр подумал, поморщился… Здесь, однако, здесь, у Гангута, стократ опаснее они нынче были, боевые шведские корабли. По количеству пушек русский галерный флот с мощностью линейных кораблей и фрегатов Ватранга никак соревноваться не мог. Шведы просто в щенки разнесли бы апраксинские галеры! Это уж как пить дать — несколькими залпами в упор, бортовыми! Всё — конец тогда малому флоту российскому и вечная память!..

Так неужели допустим?..

Пётр посыльного направил не медля к Фёдору Матвеевичу Апраксину. Коротко лишь одно приказал: сняться с якорей, по фронту рассредоточиться, быть готовым в шхерах укрыться. В шхерах-то, ежели что случись, ежели и впрямь подойдёт Лиллье, большим кораблям за галерами малыми никак не угнаться. Да и не сможет большой корабль даже на четверть мили в шхеры пойти — посадка не та… Разве что «Элефант"… Тот мог бы. Поскольку сей фрегат не особо велик, да и вёсла на борту свои собственные имеют.

Но однако же, вон он где, «Элефант». — на противоположном уже берегу…

Только тут впервые Петру бросилось вдруг в глаза то, насколько же разбросал Ватранг свои корабли. И с Лиллье в одну сторону отправил, и с Эреншельдом — в другую. Прямо-таки на три части и разделил эскадру свою.

Что у нас теперь тут осталось, у мыса?..

Да, стена кораблей, преграждавшая лёгкому русскому флоту дорогу у Гангутского мыса, уменьшилась теперь довольно значительно. Да что говорить: вдвое почти сократилась за истекшие сутки эта непробиваемая степа! И уже одно это наводило на мысль: не попробовать ли прорваться…

Риск, конечно, велик.

Пушки шведов, с Ватрангом оставшиеся, по-прежнему грозная сила.

Но однако, однако…

Из доклада Апраксина, получившего в своё время множество разных полезных сведений от местных опытных рыбаков, Пётр знал об одной особенности этого угрюмого уединённого края.

Об особенности, которая могла стать решающей сейчас, при попытке прорыва.

Дело в том заключалось, что летом в этих краях — с вечера накануне и почти до полудня другого дня — очень часто штиль бывает на море пи ветерка. Умолкают деревья — ни один не шелохнется листок, и кустарник прибрежный цепенеет, замирая до неподвижности. Тишина ложится в такие часы на округу сию, погружая в одурманивающую сопливость не только затаившуюся природу, но и паруса кораблей. Затухают паруса. как по чьей-то команде, бесполезными становясь на довольно долгое время.

Там и остаются в полной неподвижности корабли, где их штиль застаёт…

Вот и нынче подтверждение всему этому полное на глазах у русских наблюдателей состоялось. Даже не дойдя ещё до шхерного фарватера в Тверминне, вся эскадра Лиллье была вынуждена остановиться. Ибо вечер пришёл, а с ним в море наступило затишье.

Бесполезными оказались на время и паруса, и многочисленные пушки Лиллье. И сам флагманский корабль адмирала застыл впереди других кораблей, укрощённый безветрием. В неподвижности своей он похож стал на огромного хищника, скованного цепями, всё ещё грозного, но уже утратившего свободу.

Неподвижны были и корабли Ватранга, вытянутые в линию на рейде у мыса Гангут.

Не воспользоваться теперь всеми этими обстоятельствами показалось бы Петру непростительным. И хотя риск велик, рисковать надо. Это на личном опыте знают все великие полководцы — всех времен, всех народов. Опытом таким не пренебрегают — не принято. Ибо всякое промедление мстит жестоко нерасторопным и нерешительным. Им сама история приговор выносит неотвратимо, в свой час.

И Пётр решил рисковать…

Он вернулся поспешно на полуостров, и свой походный шатёр, развернул карту на огромном, брошенном прямо на землю ковре и приказал позвать офицеров.