Ганимед

Пролог

Михаил открыл глаза, лёжа на полу разбитого космического корабля «Иоганн Кеплер». Приземление, точнее прилунение, на поверхности Ганимеда мягким не получилось. Системы корабля и без того пострадавшие от ряда критических нештатных ситуаций, обернувшихся бедствием, были абсолютно неисправны и их починка не представлялась возможной. «Кеплер» ещё кое-как держит герметизацию, но это не отменяет того, что смерть пришла сюда и смотрит на него пустыми глазницами в ожидании, когда кислорода не останется.

Физик поднял своё тело, сел на пятую точку, осмотрел себя на наличие травм, потом огляделся вокруг: некогда просторный рабочий отсек корабля теперь был разделён пополам разбитыми элементами конструкции корабля. Перед ним лежало то, что осталось от Льюиса Брюстера. Это существо продолжало рефлекторно дёргать щупальцами, сгруженное кучей в луже сине-зелёной жидкости, что заменяла ему кровь. Теперь оно было мёртво. Где-то за торчащим титановым листом притих Олаф Ларсон. Возможно, ещё живой. Чего нельзя было сказать о Матильде — инженер-радист была буквально разрезана пополам титановой деталью обшивки в момент крушения корабля.

— Все пошло наперекосяк в этой миссии! — Михаил хотел сплюнуть, но решил, что нет в этом абсолютно никакого смысла. — Готовились. Ждали результатов от первой миссии. Планировали. — Все же не удержался и плюнул и потом с отвращением наблюдал как плевок медленнее, чем на Земле спускается к полу корабля. Учёный подошёл к лежавшему скафандру и включил наплечные лазерные прожекторы, освещая конусами жестких световых лучей рабочий отсек в поисках включения аварийного освещения. — Фантазеры. Да сразу же было понятно, что не жди добра! Даже им, членам второй команды, которых берегли как зеницу ока и не посвящали во все дела земные, было понятно, что Земле пришел конец. Просто глобальный, сразу везде! — С досады крякнул, но продолжал упрямо преодолевать маршрут, отмеченный автоматическим ботом. — «Все надежды теперь на вас» — говорили они. — «На вас и на Кеплер». Надо бы проверить, а вдруг, — Михаил повернул переключатель аварийного электроснабжения, а потом заговорил громко и чётко, настолько, насколько ещё хватало сил, и наблюдая, как включаются чудом уцелевшие светильники, — Эльбрус, ты функционируешь?

Повисла тишина. Учёный не питал особых надежд, что бортовой компьютер ещё работает. Когда он уже почти отчаялся, ему ответил бесстрастный мужской голоса:

— Здравствуйте, Михаил Александрович. Докладываю, что системы жизнеобеспечения корабля сильно повреждены. Согласно моим данным на двух членов экипажа кислорода хватит на два часа полного функционирования и выполнения задач. Через четыре часа азот в Вашей крови закипит от кислородного голодания. После чего наступит смерть.

— Как я понимаю, Олаф жив, — сказал Михаил. Шок ещё не прошёл да и ситуация была отчаянной.

— Да, Михаил Александрович, — подтвердил бесстрастный голос компьютера.

Физик начал пробираться к Ларсону. Пилот «Кеплера» лежал без сознания с другой стороны образовавшейся крушением кучи хлама. Голова продолжала гудеть после удара, вообще повезло, что никаких симптомов даже элементарного сотрясения не было. Михаил сам не заметил, как продолжил свой монолог:

— А теперь здравствуй Юпитер! Новый Альфа и Омега умирающей Солнечной системы. Мы пришли к тебе искать защиты. Хотя вряд ли её достойны. Ты же наверняка знаешь, что мы сделали со своей планетой. И вряд ли новое отношение сможем предложить тебе. Скорее всего, и ты так же закончишь, как наша… Земля. Но… — он закатил глаза, словно искал благословения, — прошу тебя, потерпи! Может быть, человечество поймет. Поймет, что время делить прошло, настало время складывать.

Он подождал ответа, заглядывая в абиссаль млечного пути, что была видна из иллюминатора, но не услышал слов, кроме своего стука сердца. Возможно, что вселенная, перегруженная молитвами и просьбами, не услышала его, такую случайную, единственную и мимолетную молитву отчаяния. Может, фон просящих, умирающих, теряющих своих близких в неизвестности, в мутациях, заполонил сферу звездной системы и для его мольбы не осталось уголка? Места не осталось? И он тут, один, на краю жизни, в полной темноте, окруженный смертельный холодом, в хрупкой скорлупе гибнущего космического корабля, пытается вытребовать жизни для всего человечества. Как же это самоуверенно.

Михаил подошёл к бессознательному пилоту и начал бить его по щекам, приводя в чувства:

— Олаф! Просыпайся, фроинд. Я знаю, что ты ещё не отдал богу душу. Давай, просыпайся! — Швед с перепачканным кровью лицом медленно открыл глаза. Было видно, что это ему давалось с большим трудом. Потом обтерев рукавом кровь с лица, Олаф посмотрел на Михаила, облокотившись на протянутую руку, поднялся.

— Сколько я ещё могу тебе повторять, Михаил? — пилот говорил тихо, но вполне внятно, — «Фроинд» — это по-немецки, а по-шведски «друг» — это — «вэн».

Учёный облегченно вздохнул, радуясь своему спасению. И, конечно тому факту, что он остался не один.

«А что тут, на Ганимеде? — Продолжил он внутренний монолог, но уже не вслух, осматривая поздние и мертвые пейзажи. — Что тут, на этом планетоиде? Шанс, надежда? Новая жизнь? Что тут есть?» — мысли больше не бегали в голове учёного, как тараканы. Казалось, что он уже смирился со своей участью.

— Эльбрус, — сказал он.

— Да, Михаил Александрович.

— Сколько у нас ещё энергии? На что её может хватить?..