Ганнибал

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отчаянная оборона Карфагена, его последняя попытка сохранить себя на карте тогдашнего средиземноморского мира, которую именуют III Пунической войной, окончательно подвела итоги всей политической и военной деятельности, всей жизни Ганнибала. Карфаген был разрушен, потому что Ганнибал упрямо стремился привести Рим на край гибели, потому что в сенате опасались новых Канн, появления нового Ганнибала у ворот «вечного города». Всякие попытки доказать, будто Ганнибал не стремился к войне против Рима,[196] будто его действия носили чисто оборонительный характер,[197] находятся в вопиющем противоречии со всеми имеющимися в нашем распоряжении материалами. Разорение и обезлюдение Южной Италии, несомненно, также в значительной степени были следствием войны, которую Ганнибал вел на Апеннинском полуострове.[198]

Само собой разумеется, осуществляя именно такую политику, Ганнибал выполнял социальный заказ вполне определенных социальных группировок Карфагена — тех торгово-ремесленных кругов, которые были кровно заинтересованы в установлении карфагенского господства в Средиземноморском бассейне. Однако личность Ганнибала, несомненно, наложила свой отпечаток на ход событий; в ряде случаев его действия определили их направление.

Само собой разумеется и другое: не только Карфаген но и его противник, Рим, вели несправедливую, агрессивную, захватническую войну. В годы первой мировой войны, размышляя о природе и характере этой кровавой бойни, В. И. Ленин не раз обращался мыслями к эпохе Пунических войн. В одном из писем к Инессе Арманд он заметил: «Борьба за колонии, за рынки и т. п. (Рим и Карфаген)… По общему правилу, война такого рода с обеих сторон есть грабеж».[199] В своей работе «К пересмотру партийной программы» В. И. Ленин писал: «Империалистские войны тоже бывали и на почве рабства (война Рима с Карфагеном была с обеих сторон империалистской войной)»—и пояснял далее: «Всякую войну, в которой обе воюющие стороны угнетают чужие страны или народности, воюя из-за раздела добычи, из-за того, кому больше угнетать и грабить, нельзя не назвать империалистской».[200] Эти очень точные констатации окончательно и безусловно решают вопрос и о природе римско-карфагенского конфликта, и об его виновниках. Они делают излишним само обсуждение проблемы, кто выступал в роли агрессора во II Пунической войне. Обе стороны явно вели дело к вооруженной борьбе, и в этой ситуации не так уж и важно, кто нанес первый удар, хотя само по себе это и не лишено интереса.

Вопрос об общих причинах поражения Ганнибала (и вообще Карфагена), об истоках римской победы также представляется, в общем, решенным. Рим победил, как бы парадоксально это ни звучало, вследствие своей отсталости. Крестьянское гражданское ополчение обнаружило более высокие боевые качества, нежели профессиональная армия наемников. Римские солдаты боролись за свою родину, за интересы своего государства, то есть в конечном счете за свои собственные интересы, как они их понимали. Пунийские наемники только отрабатывали свое жалованье и лично к исходу войны были безучастны. Победила римская государственная и военная организация, позволившая Риму более эффективно, чем это сделал Карфаген, мобилизовать свои ресурсы.

Эти соображения, однако, не исчерпывают всей проблемы. Они не объясняют, например, почему Рим в период от Тицина до Канн терпел страшные поражения одно за другим и оказался на краю гибели. Они не объясняют и другого: почему именно после Канн наступил явный перелом в пользу Рима. Недостаток предложенных объяснений, очевидно, в том, что они не учитывают действия, образа мыслей, способности, характера тех людей, которые, будучи у власти, влияли на исторический процесс. Конечно, их личные качества определяются в немалой степени воспитанием и, следовательно, средой, эпохой и т. д. Но ведь одна и та же эпоха воспитывает разных людей, и далеко не безразлично, кто именно стоит у власти или командует армией. Победное шествие Ганнибала до Канн свидетельствует о том, что Ганнибал обнаружил более высокие полководческие качества, чем его противники. Победа Рима, бесспорно, свидетельствует о том, что военачальники, которых после Канн выдвинуло римское правительство, оказались на голову выше Ганнибала, парализовали его действия и привели Карфаген к катастрофе.

Можно полагать вероятным, что, вторгнувшись в Италию, Ганнибал рассчитывал, разгромив римскую армию и подняв против Рима всех италиков, уничтожить его или по крайней мере принудить к капитуляции. Осуществляя этот план, Ганнибал одержал несколько блестящих побед, в которых проявил себя выдающимся тактиком. Его основной прием — фланговый удар, удар с тыла, заманивание и окружение противника. Правда, битва при Заме показала, что к концу войны тактический талант Ганнибала увял, характерно, что он не смог отказаться от использования боевых слонов, хотя уже было ясно. что римляне научились обращать это оружие против него самого. Однако стратегический замысел Ганнибала провалился. Уничтожив одну за другой огромные римские армии, подняв значительную часть Италии на борьбу против Рима, он не добился капитуляции и не решился на штурм или осаду города. К такому повороту событий Ганнибал явно не был готов и полностью утратил инициативу. Между тем его противниками были талантливые стратеги, в том числе Фабий Максим, Марцелл, Сципион. Все они вели планомерное наступление, навязывали Ганнибалу свою концепцию войны и победили.

Этот просчет Ганнибала, конечно, вполне закономерен. Пунийский полководец не принял во внимание римский народ, его упорную решимость сражаться до последнего и победить, не принял именно потому, что по воспитанию, образу мыслей, по всему был типичным предводителем ландскнехтов и вполне хорошо он понимал только своего наемного солдата. Он, видимо, просто не мог представить, как можно продолжать войну после гибели армии, и именно этим объясняется его поведение после Канн и после Замы.

Репутация Ганнибала как великого полководца основывается, разумеется, на результатах его блестящих побед, среди которых исключительное впечатление как на его современников, так и на далеких потомков произвели и производят сражения при Тразименском озере и при Каннах. Это и не удивительно: прежде всего здесь Ганнибал выступил в роли новатора, смело ломающего устаревшие каноны военного искусства, создающего новые методы ведения боя и достижения победы. Они заслонили собой все его последующие просчеты и неудачи. Не случайно Наполеон давал высокую оценку полководческому искусству Ганнибала,[201] советовал вести, подобно Ганнибалу, наступательную войну, «читать и перечитывать» историю его походов, формировать себя по его образцу.[202] Для известного немецкого военного теоретика А. фон Шлиффена Канны были высшим достижением военного искусства. Совершенными Каннами он считал операцию под Седаном во время франко-прусской войны.[203] С его точки зрения, для достижения столь «великой цели» необходимо, чтобы, с одной стороны, армией командовал полководец типа Ганнибала, а с другой — типа Варрона. Советский военный историк Е. А. Разин[204] подверг резкой и обоснованной критике концепцию А. фон Шлиффена, который, канонизируя битву при Каннах, отрицал возможности развития военного искусства и ставил действия одной стороны в зависимость от противостоящего ей противника. Возражая против отождествления Канн, Седана и Сталинградской битвы, Е. А. Разин подчеркивал, что Канны — тактическое окружение, Седан — оперативное, Сталинград — стратегическое, что во всех этих случаях различны средства окружения, формы и методы действий. И то, и другое, и третье обусловлено усложнением военной техники, средств борьбы, военной организации, всего военного искусства в целом.

Как бы то ни было, первым из таких замечательных образцов воинского искусства, какими считают Седан и Сталинградскую битву, явилось сражение при Каннах, и это обстоятельство, разумеется, нельзя не иметь в виду, говоря о Ганнибале как о полководце.

Если говорить о целях карфагенского военачальника и методах их осуществления, то нельзя не признать, что Ганнибал стоит, несомненно, в одном ряду с Аттилами, Чингисханами и другими завоевателями, огнем и мечом утверждавшими свое господство на костях побежденных народов. Тем не менее он привлекал к себе симпатии людей; в античной литературе можно найти немало апологетических страниц, посвященных восхвалению добродетелей Ганнибала, всего того, что в конце концов составило своего рода легенду об этом полководце. Более того. Дельфийский оракул, предрекая победу римлян, не удержался от выражения своего сочувствия именно к Ганнибалу: «И худшие люди… победят лучшего» [Плут., Пиф., II]. Впрочем, его позиция объясняется, может быть, тем, что оракул был дан Филиппу V и речь в нем шла о возможных перспективах римско-македонской войны. Сочувствуя Ганнибалу, оракул стремится удержать Филиппа от вмешательства.

Если отвлечься от понятного стремления римской историографии превознесением Ганнибала увеличить славу римского оружия, исключительную популярность полководца, в частности в греческой среде, можно объяснить последовательной и бескомпромиссной его борьбой против Рима. В условиях когда утверждалось римское господство, эта борьба, принимая облик освободительного движения, вызывала общее сочувствие. Как-то забывалось при этом, что сам Ганнибал стремился утвердить карфагенское господство…

Воображение современников Ганнибал поражал тем, что, подобно Александру Македонскому, казался им средоточием воинских доблестей. В эпоху становления индивидуализма он с наибольшей полнотой проявил себя как личность, в высшей степени независимая от гражданского коллектива: он один, так по крайней мере казалось, противостоял всей римской военно-политической машине и не раз добивался успеха. Ганнибал проявил себя и как литератор, и как мыслитель. Правда, преклонение перед греческими философами не помешало ему безжалостно охарактеризовать в Эфесе умственное убожество перипатетика Формиона, который решился в присутствии знаменитого полководца рассуждать об обязанностях военачальника и военном искусстве [Циц., Орат., 2, 13].

…Споры вокруг пунийского полководца давно утратили свою злободневность. Кости самого Ганнибала, его друзей и врагов истлели в земле; государства, когда-то спорившие о господстве над миром, погибли; уже нет ни пунийцев, ни римлян. Время позволяет теперь взглянуть на Ганнибала с более чем 2 000-летнего расстояния. Оно, беспощадно стирая все румяна и белила, обнаруживает истинные мотивы деятельности «великих» завоевателей, принесших столько кровавых жертв всегда жадному своему властолюбию. Мелкие помыслы, прикрытые громкими фразами, суетность стремлений к величию, высокомерное пренебрежение к человеческому страданию, да и к самой человеческой жизни, наглая уверенность в своем праве совершать любые злодеяния, лишь бы достичь успеха… Ненасытные властолюбцы, насильники и убийцы — такими в конце концов остаются они в памяти человечества.