Гарвардский баг

Глава 14

Игорь Ястребов

Я вертел в руках бокал с чем-то, в пол-уха слушал болтовню Стаса и Алисы, а сам пытался рассмотреть Славку в этой толпе.

Только никак не получалось, несмотря на то, что трекер и Энджи твердили, что Лава в зале. Благодаря все тому же трекеру и ботам-сопровождающим, я даже знал где: за своей стойкой, со своими, ждет официальной части, как и все. Как и я.

Кто говорит, что разрабы тощие, прыщавые задроты, никогда не видел реального разраба. Впрочем, достаточно будет и тощих карликов, чтобы за их спинами маленькая Воронова полностью потерялась. Как сейчас.

С другой стороны, может оно и к лучшему. Все равно утащить Лаву отсюда можно будет только часа через четыре, когда все основательно напьются.

Детский сад, Ястреб, как ты в это вляпался? Зачем согласился?

Надо быстрее заканчивать с уродом-аноном, докручивать Энджи и полностью забирать Славку себе. Без этого вот всего.

Алиса, кстати, снова была почти болезненно-утомительной. Даже с учетом того, что вцепилась она на этот раз не в меня, а в Стаса.

— Что, Иванушка, не весел? Что ты голову повесил? — пробасил возникший рядом Тарасов. — Потерял кого? — добавил тише.

— Уймись, — дернул плечом, поворачиваясь к безопаснику. — Я никого не терял. А вот ты, кажется, заблудился.

— Ни хрена подобного, — оскалился Андрей. — Мои вон, — указал кивком головы, — я к ним подойду, когда Борисыч на сцене появится. А пока у нас есть немного времени, хочу пригласить тебя на прогулку к бару, — за полушутливым тоном ему почти удалось скрыть серьезность. Знал бы его хуже, послал бы. А так просто кивнул, бросил взгляд на трекер и поравнялся с уже скользнувшем к стене Тарасовым. Здесь было свободнее и можно было поговорить.

— Ты не смотрел в почту, да? — спросил безопасник, когда убедился, что рядом никого нет.

— Нет. Ты что-то нашел? — я скользил взглядом по нашим, все еще выискивая Воронову, но внимание сконцентрировал на разговоре.

— И да, и нет, — пожал он плечами. — Есть кое-что по атаке и по попытке влезть к Славке. Вся конкретика у тебя в ящике, но без выводов.

— А про выводы ты мне сейчас расскажешь, — кивнул Инге из исследователей и снова оглядел толпу. Стойка тестеров должна быть видна отсюда. Но разглядеть удалось только яркие пряди Эльки и широкие спины Олега и Женьки.

— Само собой, — отрывисто кивнул безопасник. — Полагаю, у нас инсайдер, не крыса. Чуешь разницу? — спросил, едва повернув ко мне голову. Внимательный взгляд, тихий голос, но его напряжение все равно было ощутимо. Тарасову явно что-то не нравилось, а его интуиции, плотно замешанной на паранойе, я привык доверять.

— Да. Продолжай.

— Продолжаю, — Андрей немного сбавил шаг, чтобы дать нам больше времени. — Ломали и нас, и Славку явно по заказу, Славку — кто-то совсем убогий, она тут права. Нас, скорее, просто на вшивость проверяли.

— Думаешь, взломы не связаны? — спросил. Как-то верилось в это с трудом: две атаки почти в параллели во время перегруза системы — слишком круто для простого совпадения. Другой вопрос, кто мог знать о перегрузе, если я сам не знал о нем до конца дня.

— Нет. Как раз наоборот, — подтвердил мои мысли Тарасов, — думаю, что связь есть. Только пока не понимаю, кто переменная, Иннотек или Славка. Но пойму.

— Что с инсайдером?

— Я проверил наших, Славкиных, вообще весь поток в промежутке с пятницы по понедельник, и кроме того, что мы генерим какую-то туеву тучу барахла, не нашел ничего.

— Совсем?

— Совсем, Ястреб, — кивнул серьезно Андрей. — Ни выгрузок, никаких скачиваний, подозрительных вылазок в сеть, молчу про дарк, даже порнухи у охраны. Короче, это инсайдер. И он, скорее всего, сам не понимает, что инсайдер. Надо окружение проверять, — скривился Тарасов.

А я про себя выругался. Мне идея нравилась еще меньше, чем, очевидно, безопаснику. Мы копаться будем до второго пришествия.

— Не верю, что кто-то что-то рассказал на кухне заботливой мамочке, и она, вдохновленная, полезла нас ломать, — сжал переносицу. — Иди к исполнителям. Будет быстрее.

— Ястреб, я тебе сейчас по морде съезжу, серьезно, — прорычал Тарасов, но прорычал тихо, потому что мы подошли к бару и народу здесь было достаточно. Приходилось кивать, отвечая на приветствия, обмениваться дежурными фразами с рядом стоящими и прервать обсуждение.

Возобновить удалось только, когда мы отошли от стойки уже с виски. Тарасов сделал глоток, я просто держал в руке. Пить не планировал.

— Не докопался? — спросил я.

— Нет пока. И не уверен, что на это уйдет меньше времени, чем на проверку окружения. Платили криптом.

Ожидаемо, на самом деле, и да, уйти на поиск может до хрена и больше. Стало понятно, почему он хотел поговорить со мной именно сейчас — давал время на обдумывание. Только не нужно оно мне.

— Задай мне направление, — не обманул ожиданий Тарасов. — Я не понимаю, куда двигаться, — развел безопасник руками.

— В понедельник пришлю тебе кое-что, но рыть будешь сам, — я снова посмотрел на трекер и ускорил шаг, до выступления Борисыча оставалось семь минут. — Своих не подключай, копать придется в свободное от работы время.

Тарасов намек понял правильно и обошелся без вопросов. Сделал еще глоток и посмотрел уже совершенно по-другому, обведя взглядом зал.

— Ты ее не пасешь, потому что она не хочет или потому что идиот?

Я подавил усмешку, поставил ненужный бокал на бота-официанта и еще ускорился. Тарасов уже пробовал влезть с похожими вопросами, пока мы шли от бани к домикам, но был послан.

— Тарасов, уймись. У тебя профдеформация?

— Хочу понять, насколько ты трезво мыслишь. Мне нравится Славка, не подумай, но моя паранойя не дает расслабиться.

— Ты же и ее ящик перерыл, Андрей, — цыкнул. — Нашел что-то?

— Нет. Но это Воронова, — протянул безопасник, признавая факты.

И тут я, пожалуй, был с ним согласен: при желании Лава может обвести его вокруг пальца. На это понадобится время, но она сможет, и даже железо не особо шустрое понадобится. Кстати, о железе.

— По смарту ее старому что-то есть? — пришлось снова сбавлять шаг.

— Немного. Слава все сделала правильно. Единственное, что можно было оттуда вытащить, обрывки базовых кодов и ее надстроек.

— Насколько мелкие? — сощурился я. Что-то мне не нравилось, но что пока понять не мог. Тарасов, кажется, тоже уловил настороженность в моем голосе, поэтому тут же изменил тон.

— Максимально, — пожал плечами. — С ними ничего не сделать.

— Сбросишь мне? — спросил, все еще не понимая, что не так.

— Да, — и безопасник опять оскалился. — Так у вас все серьезно?

— Ты не слезешь, да? — ответ, в общем-то, не требовался, поэтому и дожидаться его не счел нужным. — Серьезно. Она пока об этом не знает.

Тарасов говорить ничего не стал, только хлопнул по плечу и отправился к своим, а я вернулся к нам за стойку.

Инсайдер…

Славкина настойчивая просьба «не орать» пока все не уляжется теперь становилась более обоснованной. Если между взломами есть связь, если они — дело рук анона, лучше не давать ему лишних козырей и не напрягать. Пусть расслабится, а я пока его кишки на кулак намотаю.

Надо только понять, что стоит, а что все-таки не стоит скидывать Андрею.

От мыслей отвлек поднявшийся на сцену Борисыч. Стихли музыка и голоса.

Я почти не вникал, потому что на смарт, на Славкин старый номер, пришло новое сообщение от анона, такое же стремное, как и предыдущие.

«Превет! Все еще развлекаешься, Стася? А я все еще скучаю, ничего, завтра вечером ты будешь уже дома. Не задерживайся, твой подарок ждет. Ты ведь была послушной, да?»

Я сделал скрины, отправил Келеру и Черту, Серому еще и фэйковый номер, с которого в этот раз пришло сообщение. Просто, чтобы было.

В ответ получил только короткое: «принято». Значит, пока Лысый ничего не нашел, по крайней мере ничего такого, о чем стоило бы мне сообщать. Это раздражало на удивление сильнее, чем должно было бы.

Я убрал смарт в карман, отправил Энджи в спящий режим, постарался сосредоточиться на словах ген дира: показатели, продажи, планы, перспективы и, конечно, благодарности. За его спиной в этот раз не было ни графиков, ни цифр, просто лого, просто слоган: «Иннотек. Создавая будущее».

— Нам двадцать девять, — улыбался генеральный, — и мы только в начале пути. Уверен, следующие двадцать девять будут для нас успешными. Мечтайте! — Борисыч отсалютовал бокалом забитому залу. Крики, хлопки, свист. Я чокнулся со своими соком. Но улыбку выдавить не смог. Анон, сука, бесил.

— А сейчас давайте к плюшкам, да?

«Да!» — взорвался народ, Борисыч расхохотался, что-то нажал на трекере, и на сцену выехал бот-официант, О сорок девять. Конечно, наш.

— Князь Игорь, — разнеслось на весь зал, за спиной Борисыча мигнул экран, замерцал символ Энджи, просто стилизованная «Э». Народ заржал. — Мой создатель, мы ждем вас на сцене.

Пришлось отставлять бокал и подниматься.

— Я рад, что ты с нами, — пожал Борисыч мне руку, когда я встал рядом. — Ты и твои мозги — одно из самых удачных моих вложений, Ястреб.

Наши поддержали генерального криками и согласными кивками, было даже несколько вялых хлопков и выкриков из серии «Ястреб, давай». Поддатые разрабы — зрелище забавное, но опасное. Говорили, что на прошлом корпоративе эта толпа великовозрастных детишек ломанула «случайно» правительственные серваки. При попытке войти в систему с любого компа на экране появлялся Скрудж, ныряющий в бабки, а из динамиков неслось «Шла Саша по шоссе». И пусть повесили они систему всего на пару часов… В общем, в коленно-локтевой стояли все долго и больно, так же долго и больно разгребали последствия, хотя и доказать ничего не смогли. Полагаю, Борисыч любое железо забанил на этом празднике жизни именно по этой причине, а не из-за заботы о нас прекрасных.

— Бонус на твоей карте, — продолжил генеральный, — а это — вторая его часть, Энджи, — бот выкатился вперед, в зале на миг погас, потом снова включился приглушенный свет, динамики грохнули каким-то стремом. Чем именно, в первые секунды не понял никто, а потом… потом от гогота не удержался даже я. Имени певицы я вспомнить не мог, но песня… Она орала из каждого чайника, когда я учился в младших классах, и даже тогда мне не нравилась, казалась каким-то дном.

Наши подхватили моментально и вместе с гнусавым голосом певички несколько раз сквозь ржач и икоту проорали «О Боже, какой мужчина» и далее по тексту.

Через секунд тридцать, когда хохот все же полностью заглушил завывания из динамиков, Энджи наконец-то его выключила. Борисыч, продолжая посмеиваться, снова заговорил:

— Я всегда считал, что лучший бонус — это новые впечатления и опыт, — гендир протянул мне конверт. — Думаю, ты оценишь.

Я чуть повел головой в немом вопросе, взял протянутый подарок и снова пожал руку Борисычу, со сцены спускался под всю ту же дурацкую песню. Правда, и я, и наши хохотали уже не так активно. В первый раз эффект все-таки был сильнее.

Следующей на сцену поднялась Инга — лид исследователей. Для нее ИИ выбрала примерно такое же старье — «Без науки не прожить в двадцать первом веке», снова все ржали. Потом был Знаменский с историей о «работе в офисе и не таком, как все». После «княгиня Станислава» и «вай, мама, кто это». Лава…

Наши, конечно, опять ржали.

А я не мог. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Не в золоте Славка была, и дебильная музыка до меня почти не доходила, и ржать не хотелось. А хотелось ее. С этими открытыми плечами, с рассыпанными волосами, с широкой улыбкой и лисьими глазами, искрящимися смехом.

Воронова…

Гендир рассыпался в комплиментах, Славка краснела, зал гудел, воронята, само собой, кричали громче всех. Поздравляли ее, приветствовали, галдели, действительно, как стая ворон.

А я думал о том, что этот вечер пережить будет охренеть как сложно. Отставил от себя подальше чертово шампанское, стиснул челюсти. Мне контроль нужен, а не туман в башке.

— Ты не пьешь, Игорь? — спросила Алиса, подаваясь ближе. Воронова в этот момент спускалась в зал. Покачивая бедрами, обтянутыми синим шелком, наверняка стуча каблуками. Плавно, томно. Спина эта узкая с открытыми лопатками…

— Нет, — покачал головой, отдирая себя от Лавы, — мы завтра возвращаемся, я предпочту обойтись без последствий утром.

— Даже со мной? — улыбнулась, заигрывая, Лесовая. — В смысле, не пьешь? — тут же поспешила добавить, сглаживая двусмысленность, смотрела призывно, но без особой пошлости.

Тем более с тобой.

— Прости, — развел я руками в стороны.

К чести Алисы, навязываться и дальше она не стала. Переключила свое внимание снова на Стаса, а я опять его от души пожалел и понадеялся, что у парня хватит мозгов не вляпаться.

Награждение продолжалось еще минут двадцать, еще около часа-полутора все набивали желудки, а потом начались хождения по залу, на сцене появилась какая-то группа, свет стал еще глуше. Еще через полчаса, когда на танцполе нарисовались первые парочки, я выдохнул свободнее. Действительно разговорился с Ингой и Знаменским.

Трекер показывал четверть третьего, когда Славка оказалась возле сцены рядом со мной. К тому моменту все разбрелись кто куда. Я танцевал с Ингой, обсуждая предстоящий запуск Энджи и все, что с этим связано, Воронова — с Борисычем.

Так близко.

— Надо проверять, — кивнула лид на мой вопрос. — Если Слава пропустила, проблем возникнуть не должно. Но я все равно хочу проверить. Бюджет есть. Когда ты хочешь видеть результаты?

— Через недели полторы, сможешь? — спросил, возвращаясь к разговору. — К этому времени мы должны докрутить основу. Слава посмотрит, и можно будет проверять.

Колесникова, задумавшись на несколько секунд, постучала пальцами по моему плечу.

— Смогу, — кивнула в итоге. — Если что подвинем остальное. Сейчас в работе немного, модеров я найду, группы соберем быстро.

— Отлично, — улыбнулся. Справа мелькнули Эльвира и Сашка, мелодия через миг смолкла, и мы с Ингой расцепили руки, продолжая разговор. — Я напишу в понедельник, над…

— Опять работу обсуждаете? — донеслось ворчливое сбоку, не давая договорить. — Позволишь? — и Борисыч протянул Инге руку, приобнимая ее по-отечески за плечи, повернулся к Вороновой, — не давай ему втянуть себя в это, Слава, — отдал указания, прищуриваясь, и увел Колесникову, оставляя нас почти наедине.

Какая работа? Он Воронову вообще видел?

Я, как пес, к ней привязанный, как загипнотизированный. Только одна мысль в башке воем сирен, одна необходимость на грани выживания: наконец-то смогу прикоснуться. К коже молочной, бархатной. К ней, как к туманной дымке.

— Иди ко мне, — выдохнул, притягивая Воронову к себе настолько близко, насколько это вообще было возможно. Гребаный, гребаный шелк. Скользит под руками, тонкий, искушает…

— Ты без галстука, — пробормотала она непонятное и, кажется, разочарованное, вкладывая свои пальцы в мою ладонь. Подрагивающие пальцы.

Я только руки крепче сжал, наконец-то начал двигаться. Залипал в лисьих глазах и вел ее в танце. Лаская осторожно, едва касаясь, талию, спину, заходящуюся венку на внутренней стороне запястья. Просто не мог не ласкать. И зрачок у Вороновой становился все шире и шире, и дыхание все чаще и чаще.

Вот так. Так, как надо.

Забрать ее. Прижать теснее, губы эти облизать.

Невыносимый почти вечер, дикий совершенно.

— Смотрел свой подарок? — спросила Славка шершаво, ладонь в моей руке горячая, бьется на шее пульс, маня, толкая. И жар ее кожи сквозь невесомую ткань, и запах какой-то другой. Не такой, как обычно. Слаже.

— Нет, — еще ближе к себе. Склонился, плюя на возможных свидетелей, втянул воздух у тонкой шеи. Воронова вздрогнула, а я тут же выпрямился.

Так вкусно. Двести двадцать в позвоночник.

Хотелось сожрать ее, проглотить, но…

Я медленно двигался, сместил руку чуть ниже, снова ее погладил, мы больше не разговаривали. Славка… мягкая, маленькая, расслабленная и возбужденная. Потрясающая. Завела, раздразнила, ничего не делая для этого совершенно.

Три минуты ада, мучений и кайфа. Три жалкие минуты, пока девушка на сцене что-то тягуче мурлыкала в микрофон. Я дышал через раз и Воронову все ближе и ближе к себе притягивал. Это неосознанное, что-то подсознательное. Контролю не поддающееся совершенно. И она такая же…

Отпустил Лаву чуть ли не с рычанием, когда мелодия закончилась, лапы одернул, челюсти до желваков стиснув. Провел к стойке, передал в руки Знаменскому и свалил к своим от греха подальше, продолжая следить краем глаза. Не мог не следить.

Не выдержу ведь, утащу в кладовку какую-нибудь и трахну.

Но я гнал от себя эти мысли, собственные темные желания и продолжал поддерживать социально одобряемое поведение. Тошниловка.

Воронова ушла с Эльвирой и Дашкой через пятнадцать минут, а я с трудом выдержал еще полчаса. Улыбался, что-то с кем-то обсуждал, вертел в руках бокал с водой.

А через полчаса сбежал по ступенькам главного здания вниз, вытащил из кармана мобильник, стянул с себя пиджак. Энджи услужливо сообщила, что Воронова у себя в домике. И предвкушающее рычание все-таки прорвалось наружу.

Дверь Славка не закрыла, горели приглушенно только споты у входа.

Я зашел, щелкнул замком, а в следующую секунду уже прижимал Лаву к этой самой двери, подхватывая под задницу, все еще обтянутую шелком.

— Наконец-то, — прорычал и смял ее губы.

Ка-а-айф.

Слава тут же обхватила меня ногами, прижалась, впиваясь ногтями в плечи, запуская пальцы в волосы на затылке, сжимая их в кулаке.

А я толкался языком в ее рот, скользил по кромке зубов. Пил ее дыхание, запах. Повернулся, чтобы пробраться руками под платье, чтобы наконец-то избавиться от него. От это гребаной сексуальной тряпки, которая сводила меня с ума весь вечер, превращая в последнего озабота, в пубертатного мальчишку с непрекращающимся стояком в штанах.

Скользнул рукой по горячему бедру. Выше, еще выше, продолжая целовать, кусать, втягивать ее язык в собственный рот.

С-с-сука…

Пальцы наткнулись на кружево, плотно охватывающее ногу. На долбаную резинку чулка. И меня шарахнуло, я втянул носом воздух, выпустил порочные губы, стиснул челюсти. Каблуки шпилек упирались мне куда-то в задницу, глаза лисьи совсем мутные.

И Лава укусила меня нетерпеливо и сильно, отстраняясь немного, зашептала, влажно и жарко, дергая рубашку:

— Ты долго, Ястреб, — драно, хрипло, с упреком. И потерлась о меня. Плавно, медленно, развилкой бедер по животу, грудью по моей груди, приподнимаясь и снова туго обхватывая ногами охренительными. Склонилась к шее, провела языком вдоль, укусила куда-то в плечо, добивая остатки контроля, разгоняя за сотые доли секунды.

Я хотел медленно, я хотел насладиться ей, смаковать и пить, выпутывать мучительно долго из этого платья, разворачивать, как подарок, облизывая каждый клочок кожи, который откроется, рассматривать ее, наслаждаясь мурашками, капельками испарины, родинками. Но… не в этот раз. Не сейчас. Может, с ней вообще никогда. Я зажмурился, уперся затылком в дверь.

Надо всего пару жалких секунд. На передышку, на осознание. Я хотел ее так, что скручивало позвоночник, что горели мышцы.

Славка скользила руками по шее, по плечам и груди, зарывалась носом мне в волосы.

Невозможно.

Поймал ее губы, скомкал в руке скользкую, прохладную ткань, дернул вверх, отшвырнул куда-то не глядя и снова набросился, почти не соображая.

Опять развернул, впечатал Лаву в дверь. Жадно руками по телу. По коже бархатной, впиваясь пальцами, кусал ее, царапал щетиной, скользя от подбородка к уху. Втянул мочку в рот. Славка Вздрогнула. Всхлипнула.

Дернула сильнее чертову рубашку. И еще раз. Смогла расстегнуть несколько верхних пуговиц. Снова дернула.

Какая нетерпеливая, какая жадная. В каждом движении и вдохе, в каждом жарком выдохе.

И я провел языком вдоль шеи, от безумно сексуального ушка до самого плеча. Такого вкусного, острого, втягивая запах, облизывая кожу, вбирая ее в рот.

И Славка выгнулась, впиваясь ногтями в мои плечи.

М-м-м, как охренительно она выгнулась. Какой влажной была.

Тонкое кружево бюста ничего не скрывало, кружево маленького клочка на бедрах тем более. Эти чулки… Гребаные-гребаные чулки.

Я опустил Лаву на пол, развернул, стащил с себя рубашку, упираясь пахом в охренительную задницу. Сжал грудь в руках, погладил острые вершинки, снова сжал и расстегнул застежку, отправляя кружевное безобразие куда-то к платью и рубашке.

— Ястреб…

— Весь вечер меня с ума сводила, — прохрипел, снова к ней прижимаясь. — Дразнила меня, да, Слава? Юрка возле тебя крутился постоянно, — руки блуждали вдоль ее тела. Я оглаживал ноги, бедра, талию, напряженный живот, ощущая под пальцами сильные мышцы, звенящие, натянутые. — Просто, сука, бот-сопровождающий.

— Он не… — всхлипнула, прогибаясь, когда я откинул тяжелую копну, прикусил основание шеи, маленький позвонок.

— Он тебя взглядом жрал, — прорычал, отрываясь на миг и снова кусая ниже. — И ты это видела. Ноги ему переломаю в следующий раз, а тебя запру нахрен.

— Ты с Алисой… — еще один отрывистый всхлип, проглоченная фраза. Я скользнул вдоль ног, запустил пальцы под резинку чулок с внутренней стороны, целуя, облизывая поясницу.

— Ревнуешь, Воронова? — выпрямился, сжал грудь, прошелся языком вдоль позвоночника, опять прикусывая кожу, наблюдая как расцветают на ней красные метки.

Мои метки. Моя Лава.

Это тоже бессознательное, на уровне инстинктов.

— А ты? — прогнулась она еще сильнее, руки скребли по гладкой поверхности двери в бесполезных попытках найти точку опоры. Очень соблазнительная.

Кровь гудела в башке, звенели нервы.

— Да, — хрипло то ли с угрозой, то ли с обещанием ей на ухо, и скользнул пальцами по влажному белью. Такая мокрая. Кайф. — От тебя пахнет медом, Воронова. Очень вкусно.

Славка заерзала, задвигала бедрами. Частое-частое, рваное дыхание, тягучий, как патока, стон откуда-то из самой груди. Дрожь по всему телу.

— Гор, — захныкала Славка.

И я накрыл вторую грудь рукой, играя с сосками, снова кусая аккуратное ухо, опять шею, потираясь о нее членом, ощущая собственной кожей ее горячую, жаркую после моих поцелуев.

— Гор, пожалуйста! — она задвигала бедрами, вторя моим движениям, попробовала вывернуться. Но я только крепче прижал ее, надавил ладонью на спину, опускаясь вниз, стягивая зубами последний мешающий клочок ткани.

— Хочу тебя попробовать, — улыбнулся, касаясь, оглаживая бедра руками.

Славка только всхлипнула. Тонко так. Пробирает.

А я дорвался до нового лакомства. Ее вкус растекся на языке, шарахнул прямо в мозг. До рыка, до нехватки воздуха и боли в легких.

Воронова вскрикнула снова.

Охренительно мокрая, охренительно возбужденная, охренительно горячая. Я пил ее, собирал языком влагу, прикусывал зубами сосредоточение желания. А она дрожала, стонала и всхлипывала все чаще и чаще. Наверняка закусывала губы, расставляя ножки соблазнительные все еще в чулках шире. Так правильно.

Моя Лава.

Требовательная. Готовая полностью.

И когда влаги стало еще больше, когда она застонала громко, когда заметалась и задрожала сильнее, я все-таки с сожалением оторвался, оставляя вместо губ и языка собственные пальцы, продолжая другой рукой поглаживать бедра. Чтобы успокоить немного, чтобы продлить общее удовольствие.

Славка развернулась моментально, рванула ремень брюк, толкнула меня к дивану. Губы истерзанные, искусанные в кровь, капельки пота по всему телу, острые темные вершинки груди. Эти изгибы гитарные.

Я стащил с себя оставшуюся одежду, притянул ее к себе и наконец-то оказался внутри, хватая губами сосок. Одним движением, до упора в нее, резко. До пошлого влажного шлепка. Заводящего еще сильнее, стирающего реальность напрочь.

Выйти и снова вдолбиться до основания. Яростно и дико, с рычанием, рвущимся из самой глотки. Низким и протяжным.

— Гор! — Лава выгнулась, тут же нависла, приподнимаясь, упираясь руками в спинку дивана по обеим сторонам от моей головы.

Жаркая и тесная, идеальная.

Запрокинула голову, закрывая глаза.

А я продолжал вколачиваться в нее, втискивать в себя, сжимая руки на талии до синяков, наблюдая за реакцией, ловя малейшие изменения, проглатывая ее наслаждение.

Снова, снова и снова.

— Давай, Лава, — прохрипел, кладя руку на затылок, сжимая шею, притягивая, чтобы впиться в рот. Хотел Славкины стоны в себе. Дыхание.

Надавил пальцем на клитор. И проглотил крик ее оргазма. Ощущая, как она вся натянулась, как сжалась вокруг, как сильнее стиснула коленями мои бедра. И задрожала, забилась, падая на меня, всхлипывая отчаянно. Такая тесная, что почти невозможно двигаться. Такая жаркая, что крыша едет.

Мне хватило пары драных, резких движений, чтобы провалиться следом. Оргазм выкрутил мышцы, пролился кислотой, ртутью по венам. Вскрыл.

Я успел только прижать к себе Славку крепче, сжать челюсти до хруста. И разлетелся на жалящие осколки.

Мать твою…

У меня ушла целая вечность на то, чтобы прийти в себя, чтобы начать соображать, чтобы просто глаза открыть, подпуская реальность немного ближе.

Сердце Лавы колотилось все еще судорожно, дыхание было все еще рваным. Вокруг нас запах секса и пота. И я нашел ее губы, приподнимая голову за подбородок. Поцеловал. Так, как хотел с самого начала: долго, очень долго. Поднял Воронову на руки.

— Гор? — промурлыкала она ленно-удивленно.

— У нас еще несколько часов в запасе, Лава. Ты же не думаешь, что я собираюсь спать? — ответил, утаскивая Славку в спальню. Она только приоткрыла соблазнительные губы. И я снова прикусил нижнюю.

Будить Воронову было охренительно приятно.

Стаскивать с нее одеяло, следя за тем, как открывается обнаженное тело. Выписывать узоры на коже, целовать, прикасаться к плечам, шее, животу. И смотреть, как нехотя возвращает мне ее сон, как появляются мурашки там, где я прикасаюсь, как она приоткрывает истерзанные мной губы, как меняется дыхание. Как дрожат ресницы.

Ее улыбка ленивая, движения томные и тягучие, как она сама. Слава повела плечами, подбородком, медленно перевернулась, все еще не открывая глаз.

— Пора вставать? — промурлыкала, пряча лицо на моей груди, закидывая на меня тонкую руку. И ногтями провела невесомо. Колюче, остро, круто.

— Да, если не хочешь опоздать на завтрак со своими, — голос был хриплым и почти раздражающе довольным даже для меня самого. Сытым.

— А если хочу? — она прижалась теснее, натянула повыше одеяло. Промурлыкала что-то еще, то ли снова потерлась, то ли почесала о меня подбородок.

— Ты кошка или лиса, Воронова? — улыбнулся, зарываясь носом в макушку. — То мурлычишь сладко, то ворчишь.

— Я ленивец, — раздалось приглушенное, а ее дыхание щекотало кожу. — Загнанный жизнью в обстоятельства несовместимые с комфортным существованием. И не хочу никуда идти. Давай не пойдем, а? Сами справятся. Они дурные, но уже не маленькие, — и подняла на меня взгляд. Всем телом прижалась. Тесно, близко. Шкрябнула ногтями по шее.

Невозможная Славка, просто рассматривать ее вот так, прижимая к себе, тоже охренительно приятно.

Поплыл ты, Ястреб. Вляпался так, как никогда раньше.

— Ты все правильно сказала, они дурные, — ответил, убирая спутанную прядь с острой скулы. — Сюда ведь припрутся, потом ко мне, потом к Энджи полезут, — я перекатился на спину, утягивая Славку на себя. Поглаживал спину, руки, тонкую талию.

Мне, как и ей, чертовски не хотелось двигаться, куда-то идти, вообще из кровати выбираться не хотелось. Урвать, украсть это время.

Хотелось вместе позавтракать, вместе принять душ и снова вместе завалиться в кровать, или на диван, или на кухонный стол, или на подоконник, в душ снова можно… У меня, конечно, завалиться. Не здесь и не у нее.

Ночью было сразу несколько сообщений от анона. Все в том же духе — он ждет не дождется встречи, как и его долбаный подарок, чем бы он ни был. Хрен знает, где ждет, потому что Черт ничего не нашел. Ни в квартире, ни возле. А значит, подарок пока у урода, и отправит он его, как только Воронова будет в доступе.

Само собой, меня это не устраивало.

Но и показывать мудаку, что Лава теперь не одна — заставить насторожиться.

— Ты жестокий, — вздохнула Славка. — Варианты?

— Есть один, но он тебе не понравится и похож на говнокод. Савельев, Андрей, Хорос, Борисыч и Ира точно поймут, — поцеловал ее коротко.

— Знают, да? — наморщила Воронова нос.

— Борисыч и Тарасов точно, остальные сильно подозревают, — я сжал рукой шею тонкую, куснул ее за нижнюю губу и вторгся языком в рот. Впитывая, втягивая в себя вкус, запах, сладость. Славка отвечала жадно, горячо, запустив пальцы мне в волосы, скользнула рукой по груди, ребрам, сплетая свой язык с моим, не уступая ни на миг.

Очень отзывчивая. Мой личный баг.

Заводила опять, туманила мозги.

Еще немного и поцелуй имел бы вполне логичное продолжение, но… Энджи разлилась трелью и бодрым: «Доброе утро, князь Игорь, княгиня Станислава», заставив сначала зарычать, а после неохотно оторваться от Вороновой.

Славка ругнулась, зло выдохнула, вызывая у меня короткую улыбку.

— Так что там за говнокод? — вернулась она к прерванной теме, устраивая подбородок на переплетенных пальцах на моей груди, когда я попросил Энджи заткнуться. Лисий взгляд одновременно серьезный и хитрый. Очень классный.

Я провел вдоль спины, задницу сжал, облизывая ее нижнюю губу, втягивая ее в рот, вернул лапы на талию, поглаживая кожу бархатную.

Вкусная Славка, не могу удержаться.

— Можем сослаться на небольшой трэш в Энджи и свалить раньше остальных. Не придется завтракать вместе со всеми, ждать и держать руки при себе в каре.

— М-м-м, — она задумалась, нахмурилась. — Сашка попрется со мной, с тобой однозначно — Стас, — пожала плечами, — так себе вариант.

— Я говорил, что говнокод, — улыбнулся. — Мне сложно думать, когда ты рядом.

— Полгода почти нормально думал, а тут вдруг сломался? — фыркнула, снова ерзая. Неугомонная.

— Дерьмо случается, — улыбнулся, проглатывая другие слова, рвущиеся с языка, в последний момент. Только повыше ее подтянул, ощущая, как бьется Славкино сердце где-то рядом с моим. Хорошо бьется, расслабленно. И меня расслабляет.

Рано еще ей знать. Деру даст, закроется опять, оскалится и шерсть дыбом.

— Ты у нас разраб, Ястреб, — ее губы тоже расползлись в улыбке. — Я ткнула в баг, исправляй, — пожала плечами. И тут же снова стала серьезной. — Но вообще ты прав, нам пора вставать, и от завтрака мы не отделаемся. Сколько у нас времени?

— Где-то полчаса, — скривился я.

— Бесит, — буркнула недовольно Воронова.

Выпуталась из моих лап, потерлась о заросшую рожу и скрылась в ванной. Я нехотя поднялся на ноги, улыбаясь, как одаренный в обратную сторону, размял плечи.

Почти идеальное утро.

Проверил смарт, убедившись, что новых сообщений от ублюдка не было, оделся, по ходу собирая Славкину одежду, выудил то самое кружевное искушение из-под одной из диванных подушек и уже собирался уходить, но взгляд зацепился за Славкину Зину, торчащую справа.

Я потянул за тонкий уголок гаджета, сощурился, вчитываясь в строчки.

На темном экране мигало короткое системное сообщение от Энджи: «Поиск по Краснову Эдуарду Валентиновичу завершен». Имя и фамилия казались знакомыми.

Фото на смарт, и я вернул Зину на место, оставил Вороновой короткое сообщение и отправился к себе.

— Энджи, — позвал помощницу, выходя из собственного душа, — выведи мне поисковые запросы Станиславы Вороновой за последние три дня.

— Извините, князь, мне нужен ключ…

Я назвал ключ, перебивая ИИ, и затолкал вчерашний костюм в чемодан вместе с остальными шмотками, помощница покорно проглотила код и примолкла, обрабатывая запрос. Вернулась с результатами, когда я собирался затолкать все в тот же чемодан зубную щетку.

Что за…

Я пялился в экран собственной Зины и злился. Сильно злился, на себя убогого в том числе, а история поиска Вороновой наводила на мысли: среди прочего, среди обычных ссылок, были запросы к госам. Закрытый доступ, конфиденциальная информация и, конечно, маска.

Домена и того, что было открыто, хватило, чтобы сложить два и два, вспомнился пес-мужик и его короткий разговор со Славкой.

Воронова копалась в деле Сухорукова. И, если судить по временным отметкам, копалась долго, тщательно.

Что ты там искала, Славка? Как ты с этим связана? И кто такой этот чертов Краснов Эдуард, остальные из списка?

Я задал Энджи новое направление, чтобы занять ее механические мозги, все-таки засунул к остальным шмоткам зубную щетку и выскочил из домика.

Мои наверняка уже собрались. Ждут.

Вот только не был я настроен на гребаный завтрак. Вообще нихрена.

Надо говорить с Вороновой, мне не хватает данных… Или… или залезть к госам самостоятельно, если Лава снова упрется.

Она упрется. Точно знаю.

Сегодня утром ей снова что-то снилось. Что-то плохое. Воронова ворочалась, бормотала невнятное, тяжело дышала. И очень-очень нескоро успокоилась.

Не хочется идти в обход, Лава будет в ярости, но если не оставит выбора…

— Гор! — махнул Стас рукой из-за стола.

Я натянул на хмурую рожу кривую улыбку, махнул в ответ, подходя к своим.

Полтора часа, плюс несколько часов до Москвы, закинуть шмотки, набрать Черту и отправиться к Славке. Нам очень надо поговорить.

Только не вышло ни хрена поговорить. Накаркал, сука…

Когда я уже садился в кар, Энджи вдруг шарахнула по ушам ультразвуком и начала сыпать ошибками. Сначала выдала ошибку навигации, потом ошибку архивов, следующей была языковая, следом за ней — ошибка в системе распознавания лиц. И так далее и тому подобное по кругу и с вымораживающим звуком. Орала из смарта, а на экране мигали сообщения системы, вполне так себе однозначно, заставляя скрипеть зубами и ждать.

Ну а нахрена дергаться? Тоже тест.

У Энджи прописаны протоколы безопасности. Очень серьезные протоколы безопасности, и сейчас, по идее, она должна обратиться именно к ним.

Нужное сообщение появилось через двадцать секунд, когда кар уже урчал мотором. Нужный протокол вступил в действие, помощница собиралась отключаться от серваков, потому что возможна несанкционированная попытка входа в систему.

Ждать, пока ИИ все включит сама, я не стал, время повесить ее и запустить нужные тесты еще будет, а сейчас такой сбой — действительно угроза. Мало ли что может лажануть: сама Энджи, ее движок, остальные протоколы, охлаждение.

И я полез сам, вырубил все…

Вообще все. К херам.

… и сорвался с места, выезжая на трассу, все еще матерясь. Матерился, пока вызванивал своих, безопасников и Славку, матерился, пока парковал тачку, матерился, пока поднимался в лифте, пока шел по коридорам.

Офис сейчас казался совершенно из сюра, как заставка к какой-то рпгешке про постапокалипсис: застывшие на своих местах боты, притихшая серверная, системы, работающие в половину мощности, тишина.

Первым в кабинет влетел Тарасов, уже с ноутом. Взмыленный, вздрюченный, но собранный. За ним протиснулись Стас и Влад примерно с такими же выражениями на сосредоточенных рожах.

На троих мы накидали план действий, швырнули его в общую рассылку и разошлись.

Я рылся в мозгах Энджи, не отрывая башки от монитора, часа полтора, искал, проверял, читая, но не отвечая на сообщения Тарасова о том, что попыток пролезть к нам не было, что они тоже копаются и проверяют.

Среагировал нормально только раз в самом начале, когда Андрей сообщил, что Славка и несколько ее воронят в здании.

Вот только проблему найти так и не мог. И в навигаторе, и в архивах, даже в гребаных словарях на первый взгляд все было нормально, и на второй, и на третий. То ли я чего-то упорно не замечал, то ли баг случился где-то еще, а ворох ошибок — следствие какой-то системной херни.

Вопрос — откуда она взялась и почему ее никто не заметил? Почему сбойнуло именно сейчас?

За прошедшую неделю крупных обновлений мы не делали, а та мелочь… Мать твою, да Энджи так не лагала даже в своей самой убогой первой версии.

Я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, закладывая руки за голову.

Надо остыть и подумать. Вспомнить, что мы докручивали на неделе, что я получал от Вороновой и ее бандерлогов, с чем ковырялись мои.

Или…

Я бросил взгляд на монитор: память, голос, передача данных. А все вместе, это… это, мать их…

— Массивы, — влетела Воронова в кабинет, буквально воруя мои мысли. Взъерошенная, в джинсах и толстовке, сосредоточенная и злая. — Херня в массивах.

— Я буду ржать и убивать, если это гребаный отрицательный индекс.

Пальцы Лавы быстро забегали по клавиатуре.

— Можешь начинать, — дернула плечом, проходя к столу. В следующий миг я, с трудом сдерживая рычание, смотрел в ее ноут. Хотелось крови и действительно убивать.

Да, сука, отрицательный индекс.

Какая-то тупая, просто максимально тупая ошибка. Так могли накосячить новенькие, но не наши. А эта хрень торчала в самой Энджи, не в тех кусках, которые мы отдали свежему мясу на растерзание, а внутри, поэтому и лагало все, и ошибки сыпались одна за другой, как листья осенью. Просто дичайшая чушь и ересь.

Я бы так и продолжал пялиться в Славкин экран, стараясь справиться с собой, если бы она вдруг не подалась резко назад, захлопывая крышку, почти падая на диван. Тонкие пальцы запустила в волосы, уставилась куда-то в пол, роняя комп рядом. Я завис на сотые доли секунды, глядя на Воронову, на сжавшуюся, напряженную фигуру на диване. Ловил тишину.

— Слав? — не понимал, что случилось.

Она ничего не говорила, только руки подрагивали и дыхание стало едва слышным. В теплых зелено-карих глазах плескалось что-то злое и колючее.

— Слав, что? — я поднялся на ноги, опустился перед ней, отнимая ее руки от склоненной головы, пробуя заглянуть в глаза.

— Я косякнула, — прошептала Воронова едва слышно, зажмуриваясь. — Это мой косяк, Ястреб, — злость, удивление, вина. Коктейль из топа-три самых дерьмовых ингредиентов.

— Мы не знаем, скорее всего…

— Не скорее, Гор, — вскинула она голову резко, шипя сквозь стиснутые зубы. — Я все проверяю, я все допускаю или не допускаю. Если какая-то лажа попала в Энджи, значит попала, потому что я ее проморгала! — она вырвала руки, вскочила на ноги, подхватывая ноут. Скрипнули протяжно по полу белые кроссовки, цитрусовый запах на миг стал гуще.

Испуганная и злая одновременно. Бледная. Только лихорадочный румянец на щеках, и такие же бледные пальцы, сжимающие ноут. Смотрела на меня пристально, не моргая, будто чего-то ждала, несколько невыносимо долгих секунд. А я не мог понять, чего именно.

— Слав, — вздохнул, поднимаясь на ноги, сделал к ней шаг, но перехватить не успел. Через миг Воронова оказалась у двери, открыла ее сама, не дожидаясь пока заторможенная система сделает это за нее, шагнула в полутемный коридор.

— Иди домой, — проговорила глухо, дергая головой. — Отпускай всех. Я все поправлю, — таким голосом, что у меня кишки скрутило.

И ушла. Действительно ушла, так же быстро, как и появилась. Торопливые шаги прозвучали в коридоре мягким, но отрывистым стаккато, закрылась дверь кабинета почти бесшумно.

Я сжал переносицу, зажмуриваясь и решая, что делать. Переваривая и раскладывая на составные то, что только что произошло.

В первую очередь действительно надо всех отпустить. Не хер им тут делать. Думаю, воронят Лава отпустит сама. Оставшихся я возьму на себя и донесу несколько простых, но важных мыслей.

Я потянулся к смарту. Набрал сначала безопасников, потом позвонил своим, отменил общий сбор, подчистил все, чтобы завтра, точнее сегодня не было лишних вопросов. Пока говорил, душил в себе свербящее и жалящее. Мерзкое желание пойти за Славкой.

Она… взбесится, разочаруется, оттолкнет, спишет на то, что между нами случилось. Ее реально иногда хочется встряхнуть или покусать… Но с этим еще успею.

Потому что вопрос все равно остается открытым: кто так лажанул? Кого пора перевести из статуса нормального кодера в статус говнокодера?

Я вернулся к столу, вытащил все и полез искать, вбивая по ходу в смарт заказ.

Через двадцать минут Воронова вывела Энджи из кататонии, еще через пятнадцать ожили боты, включая камеры, через десять в коридорах зажегся нормальный свет. Когда спускался в холл, ИИ проснулась и в лифте, когда поднялся на нужный этаж еще через пятнадцать минут, работа системы, по крайней мере основные ее куски, были активны.

Я сделал нам кофе, рассеянно наблюдая за шуршащими в опен-спейсе уборщиками, перехватил собственный ноут и пошел к Лаве, проверяя есть ли кто-то еще в здании.

Славки в кабинете не оказалось. Вернувшаяся к жизни Энджи на вопрос ответила, что Лава в туалете и в здании, действительно, остались только мы с ней и охрана.

Подождем.

Я опустился на пол, упираясь спиной в диван, поставил туда же кофе, вытащил из пакета наш ужин, откинулся, прикрывая глаза. А ведь утро было офигенным…

Через несколько минут дверь с шуршанием отъехала в сторону, мигнул датчик у входа, но легких знакомых шагов я не услышал.

— Давай ко мне, Слав, — открыл глаза, поднимая голову. Капли воды блестели на все еще бледном лице, взгляд внимательный, в глазах, немного покрасневших от напряжения, привычная настороженность. — Давай, я принес ужин, — протянул к ней руку.

Воронова с шумом выдохнула и все же сделала шаг, по лицу все еще почти ничего невозможно понять. Я позволил улыбке стать шире. Поймал ее за руку и уронил к себе на колени.

Забарахталась. Несколько секунд барахталась, а потом откинулась на меня, прижимаясь.

— Там осталось… — пробормотала.

— Не важно, что там осталось, — пересадил ее удобнее, обнимая уже обеими руками. — Завтра Егор будет исправлять, это его лажа.

— А…

— А мы сейчас поужинаем, попьем кофе и тоже поедем домой, — прошептал, скользнув губами по щеке, собирая капли воды. Наклонился вперед вместе с ней, подтягивая к нам тарелки.

— Егор…

— Егор, — кивнул. — Завтра отправится к новеньким. Держи, — я протянул ей вилку, поставил на колени тарелку. — И ешь, и выдыхай. Это не твой косяк.

Она хотела возразить, собиралась возразить, уже набрала воздух в легкие. Но я стиснул ее крепче, чуть встряхнул.

— Не твой, Лава! — рыкнул, подаваясь влево, чтобы перехватить взгляд, чтобы смотрела на меня. — Ты одна не можешь за всем уследить, и твои воронята тоже. У нас двести сорок восемь проектов разной степени дерьмовости в разработке, а в сутках по-прежнему всего двадцать четыре часа, восемь из которых в идеале нужно тратить на сон.

— Я…

— Ты, — улыбнулся, кивая и коротко целуя. — Егору кол в жопу я завтра сам вставлю, если захочешь присоединиться, возражать не буду, — снова быстро ее поцеловал, вернул на место на своих коленях. — Ешь.

— Тиран, — пробормотала она и все-таки вытащила из моей руки биопластик в серебристой упаковке.

А я поставил свою тарелку ей на колени и воткнул собственную вилку в рыбу, давя улыбку от пришедшей в голову мысли. Очень удобно, когда твоя женщина меньше тебя. Будь Славка чуть выше, и так есть было бы неудобно. А тут… идеально просто.

Лава ела молча. Не пробовала вывернуться или отодвинуться. Прижималась ко мне спиной и тихо дышала. Заговорила только, когда разделалась с пастой и салатом и потянулась за кофе.

— Спасибо, Гор, — Славка откинула голову на мое плечо, клюнула куда-то в подбородок, коротко дернув уголком губ. Немного поерзав, села ровнее, чтобы сделать глоток кофе.

И пусть сейчас я не видел, но был уверен, что она сверлит взглядом свой монитор, все еще докручивает в голове исправления и тесты, наверняка гадает, почему не заметила косяк.

Упрямая.

— Не за что, — ответил, потянувшись за своим стаканом и обратился к ИИ: — Энджи, сохрани данные и выключи, пожалуйста, компьютер княгини Станиславы.

— Гор… — Лава.

— Да, князь Игорь.

— Что? — спросил, отпивая из своего стакана. — На сегодня мы закончили. Сейчас допьем кофе, и я отвезу тебя домой. И завтра, уже сегодня, — поправился, бросив взгляд на трекер, — я не хочу видеть тебя в офисе раньше одиннадцати.

— Я говорила, что ты тиран? — вздохнула Воронова нарочито громко. Я только хмыкнул, делая следующий глоток и пробираясь рукой ей под толстовку.

Никогда раньше за собой не замечал такой… тактильности. А к Славке прикасаться хотелось постоянно: трогать ее, гладить, обнимать, не выпускать из рук.

— Ястреб, — зашипела возмущенно, но совершенно неискренне.

— Тут нет никого сейчас. Никто не войдет, — улыбнулся, поглаживая нежную кожу. — Не ворчи.

— Если ты продолжишь в том же духе, я отключусь прямо здесь, — ответила, расслабляясь за секунды, откидываясь на меня полностью.

— Отключайся, — пожал плечами, не думая прекращать. Меня все более чем устраивало.

Славка покачала головой и сделала следующий глоток кофе, блаженно щурясь. А потом вдруг коснулась щеки, провела вверх, уперлась затылком в грудь, выгнувшись, всматриваясь в лицо, и стащила с меня очки. Убрала их, не глядя, в карман, но позы не изменила. Продолжала смотреть и едва заметно хмуриться.

— Что? Почему ты так смотришь?

Она снова подняла руку, провела пальцами прохладными вдоль переносицы, погладила.

— Тебе надо очки поменять, Гор, — ответила, снова проводя пальцами. — Эти натирают, — и еще раз.

В глазах переливалось огромное, тягучее и очень теплое, без привычного ехидства или упрямства, подозрений или раздражения, что-то очень чистое.

И колючий комок провалился куда-то в желудок, царапая. Гудело в башке, а пространство вдруг сузилось и сжалось, оставляя только ее лицо. Глаза лисьи и расслабленная полуулыбка.

— Хорошо, — проскрипел чужим голосом и медленно наклонился к губам, просто провел по ним своими. Вдыхая, ощущая. Бархат и запах кофе с миндальным сиропом. Слишком сладкий для меня кофе, но на Славкиных губах совершенно такой, как надо.

Лава прижалась ко мне плотнее на миг, а потом села ровнее. Не говорила больше ничего, расслабилась и думала о чем-то своем. Я тишину не тревожил, чтобы не спугнуть, чтобы не разбить на осколки то, что сейчас происходило.

Мы просто пили кофе на полу ее кабинета, под шуршание ботов, в пустом здании Иннотек, в ночь с воскресенья на понедельник, когда все нормальные люди давно спали в своих домах.

И было хорошо. Реально хорошо, очень спокойно.

А через полчаса я вез Славку по полупустым улицам, за моей машиной ехал кар Вороновой, ведомый Энджи, почти никого не было на дороге — небывалая роскошь для Москвы. Из динамиков лилось что-то тихое и переливчатое, Лава дремала, сжимая мою правую руку в своей. И даже не особенно отбрыкивалась, когда я посадил ее в свою тачку.

Остановился возле соседнего дома, поцеловал долго и вкусно и, с трудом сдерживаясь, все-таки отпустил, дождался, пока в окнах зажжется свет, а потом все-таки нехотя отправился к себе.

Надо бы еще с Чертом нормально поговорить, выяснить, что происходило, пока нас не было.

Но уже завтра.

В кровать я рухнул и отключился моментально, только в душе вспомнив, что очки так и остались у Вороновой. С утра, видимо, придется все-таки заехать в оптику.

Вот только никуда я не поехал с утра. В семь меня разбудил звонок, и я ломанулся в сорок седьмую, загород, потому что звонил лечащий врач деда, потому что ему стало плохо, потому что понедельник — это просто дерьмовый день. Раздал на ходу указания своим, предупредил Андрея и Славку, что появлюсь не раньше четырех, и помчался на север, в знакомую до зубного скрежета клинику.

— Игорь, ты объясни ей, что в моем возрасте я сам могу решать, что делать, а что нет, — огрызнулся дед, одаривая не менее раздраженным взглядом заведующую отделением. Мой ответ в данной ситуации явно не требовался ни одному из участников баталии. Дискуссия продолжалась в выбранном направлении вот уже минут десять.

— Игорь, — перевела на меня взгляд женщина, — скажи Федору Александровичу, что еще чуть-чуть и он дорешает до инфаркта, и те дрова, что он успеет наколоть, пойдут ему на гроб.

— Игорь, — повернул ко мне голову вышеупомянутый Федор Александрович, — передай, пожалуйста, Нине Константиновне, что я предпочитаю кремацию.

— Тогда на растопку печи, — шарахнула врач ручкой особенно громко.

— Я сам буду решать… — вступил снова дед, выпрямляя спину и расправляя плечи, снова глядя на строгого врача с вызовом и упрямством медведея-шатуна. Я поднялся на ноги, закатывая глаза. Сценарий спектакля был известен вплоть до запятых и многоточий. Рекомендации у деда в карте, список лекарств у меня в смарте, с дедом все в порядке, поэтому необходимости в моем присутствии нет. Они еще минут десять посоревнуются в остроумии, после медсестра снимет капельницу, непримиримые стороны местечкового конфликта пожмут друг другу руки, и я отвезу старика домой, клятвенно пообещав, что неугомонный, как мальчишка, пациент будет принимать прописанные ему таблетки.

— Вы общайтесь, — улыбнулся обоим, — а я деда в машине подожду, заодно загляну в аптеку.

— Я не буду…

Вникать и ждать не стал, закрыл дверь и действительно пошел в аптеку.

Что он не будет, понятно было и без продолжения. Он не будет заталкивать в себя «химию», не будет следовать предписаниям и будет продолжать колоть дрова. Действительно до гроба.

История повторялась с точностью до мельчайшего жеста и до этого вымораживающего постукивания ручкой каждые два-три месяца, и что-то сделать с этим у меня не выходило.

Правда на этот раз Федор Александрович вполне спокойно сел в машину и даже забрал пакет с таблетками без привычного ворчания, когда кар остановился возле дома.

— Я приеду к тебе на этих выходных, — пообещал, щелкая замками. — Возможно, не один.

— С кем? — каркнул он привычно, выбираясь из нутра тачки.

— С девушкой, дед, — улыбнулся, наблюдая за тем, как он сощурился, стоя у распахнутой двери машины. — Постарайся не дорешаться снова до больницы, а то знакомство не состоится.

Упрямый старик только неопределенно цыкнул и развернулся на каблуках, хлопнув дверцей. Я хохотнул, провожая его фигуру взглядом, завел мотор и снова вдавил педаль в пол, прикидывая, успею ли заскочить куда-нибудь за обедом на вынос или лучше наведаться все-таки в Иннотековский корт. Жрать хотелось страшно, и так же страшно хотелось попасть в свой кабинет раньше четырех. Дел дохрена, а полдня уже были спущены в унитаз.

Я сворачивал на трассу, когда Энджи сообщила о новом входящем, часы показывали половину второго, перехваченный на заправке хот-дог давно растворился, а Москва в своей лучшей манере стояла намертво.

— Прочитай, — бросил коротко, не отвлекаясь от дороги.

— Превет! Тебе понравился подарок, Стася? Попробуй, они совсем, как из детства, ты любила их, надеюсь, ничего не изменилось.

Сука!

Я сжал руки на руле, продиктовал голосовое Черту и Сашке, прибавил скорость, забивая на предупреждения Энджи о возможных штрафах.

Первым позвонил Савельев вообще нихрена не с радостными новостями: Славки в офисе не было и сегодня не будет. Она сама сказала, точнее написала.

Я сбросил звонок и поставил автодозвон Вороновой. Судя по ее трекеру, Лава была дома, но к трубке не подходила. Не ответила ни на один звонок.

Выдеру нахрен!

У нас уже был с ней разговор о том, что она отвечает на мои звонки. Видимо, придется разговаривать по-другому.

— Да? — донеслось наконец-то, когда я сворачивал с МКАДа. Голос был… бесцветным. Вообще никаким. Звучал слишком ровно, слишком спокойно, тихо.

— Ты дома? — бросил отрывистое.

— Да. Я не приеду сегодня, написала же, — все такое же ровное и пустое.

— Не видел, — дернул головой, проскакивая светофор, потом еще один. — Я приеду.

— Не надо, Игорь, все…

— Надо! — рявкнул, отрубая связь.

В этот раз на консьержку даже рявкать не пришлось. Дородная тетка только проводила меня полным недовольства и подозрения взглядом к лифту и что-то вбила в допотопный комп.

Воронова дверь открыла после второго звонка. Открыла и тут же ушла куда-то вглубь квартиры.

Я захлопнул железную створку, скинул обувь и куртку, пошел за ней. На кухню.

— Где? — прорычал, перехватывая ее за плечи и разворачивая к себе лицом.

Она махнула рукой на подоконник, попробовала отвернуться к столешнице, даже руку к чайнику протянула. Бледная и снова испуганная.

— Рассказывай, Слав, — удержал ее на месте, взгляд скользнул по белой коробке на подоконнике. Как из кондитерской. Рядом лента подарочная, такая же белая, и никаких надписей, QR-кодов, обозначений, просто белая квадратная коробка. Уверен, что и отпечатков никаких.

Воронова втянула носом воздух, стиснула в пальцах ворот футболки у самого горла в нервном, напряженном жесте, облокотилась о темную поверхность.

— Я кофе допивала, собиралась выходить, когда… Когда дрон оставил ее на кондее. Тоже Боксовский, только экспресс в этот раз… — отрывистые фразы, ровный и спокойный голос, и взгляд невидящий в стену за моим плечом, и пальцы, побелевшие, все еще стискивают ворот футболки.

Ее хотелось встряхнуть.

Славка… Умная ведь, что ж лажаешь, как соплячка семнадцатилетняя, почему не думаешь? Что за странная власть над тобой у этого мудака, что она заставляет тебя совершать глупости?

— И ты ее взяла. Открыла, — я не спрашивал, скорее сам с собой разговаривал. Это как с желтой уточкой — проговоришь и баг найдешь, привычка. Но Славка, видимо, что-то прочитала по моей перекошенной роже, сжалась сильнее.

— Да. Я только потом… когда открыла, в себя пришла, — сжала ворот так, что его края впились в тонкую шею. — Ну или попробовала, — усмехнулась отрывисто и колюче, а взгляд все такой же пустой, голос чужой.

— Лава…

— Я знаю, — кивнула едва заметно. — Там могло быть что угодно. Вообще что угодно, просто… Я просто не думала в тот момент. Я разозлилась, — пальцы еще больше напряглись, горловина еще сильнее впилась в шею.

Черт!

Я шагнул к ней ближе, разжал аккуратно сведенные пальцы. Силой разжал, подхватил Лаву, усаживая на столешницу.

— Выдыхай, — поймал ее за подбородок, заставляя смотреть на меня. — Дыши. Что в коробке?

— Булки, — скривилась Славка. — Обычные булки с брусничным джемом, нам такие в школе давали. Я их любила, — добавила совсем тихо. — Их все любили.

Я хотел спросить, пробовала ли она их, но не успел. На запястье завибрировал трекер, оповещая о новом сообщении.

«Превет! Вкусные, да, Стася? Там еще что-то для тебя. Внутри одной из них, но, чтобы найти, придется попробовать. Давай же, не разочаровывай меня. Ты всегда была любопытной. Иногда себе во вред. Да? Да, Стася?»

Я рыкнул, взбесился настолько, что упустил момент, когда Славка выхватила у меня из рук телефон. Миг и она соскочила со столешницы, оказываясь возле подоконника.

Перехватить ее успел, когда Лава уже разломала одну из булок. Брусничное варенье измазало руки, выглядело как кровь на бледной коже. Глянцевая, пятнами и сгустками, сюрными кляксами.

— Лава…

— Мне надо увидеть. Я должна понять, Гор, понимаешь?

Нет, я не понимал. Не понимал, что она хочет найти в гребаных булках, что хочет понять. Зачем сама же над собой издевается.

Подхватил ее вместе с коробкой, усадил за стол и следующие пятнадцать минут помогал разламывать чертову выпечку, молча бесясь.

Бесило, что анон имеет над ней такую власть. Управляет ей. А она поддается, несмотря на все свои попытки, поддается и ведется. И с ума сходит.

Второй гребаный подарок нашел я. И сначала даже не понял, что это, в отличие от Славки.

Она выхватила маленький ободок у меня из руки, ринулась к раковине, сжимая в кулаке.

А когда звук воды стих, отшатнулась от нее, роняя кольцо на дно.

Детское кольцо. Старое. Раньше такие продавались вместе со жвачками. Перекрученная толстая проволока и пластиковый камешек. Зеленый. Убогое кольцо.

— Дым… — Воронова тряхнула головой, сглотнула, начала растирать запястья уже знакомым нервным жестом. Перепуганная. — Я не понимаю…

Снова драно тряхнула головой, так что длинные пряди хлестнули по лицу. Почти не слышно дыхания.

Она смотрела на кольцо не отрываясь, как на того убогого кролика, и дрожала. Секунда, две, три. Совершенно стеклянный взгляд, потемневшие глаза, как будто она проваливалась в кроличью нору с каждым следующим вдохом. Все глубже и глубже.

Я схватил детскую игрушку, швырнул назад в коробку, захлопывая крышку, принялся шариться по шкафам в поисках алкоголя.

Через двадцать минут Лава сидела под боком на диване в гостиной, пустой стакан из-под виски вертела в руках, собиралась с мыслями.

— Что ты знаешь? — тихо и неуверенно спросила она, все еще дрожа. — Я знаю, что ты что-то знаешь. Энджи сказала, ты проверял историю поиска, — нервное, торопливое. Воронова проглатывала слова и не поднимала на меня взгляд.

— Читал дело Сухорукова, — начал осторожно. — В общем-то, кроме этого, не знаю ничего, — погладил напряженные плечи, перехватил опять растирающие запястья пальцы. — Полагаю, ты в защите, да? Сама из Тюкалинска, жила там когда-то, — Воронова слушала меня молча и почти без движений, и я сильно сомневался, что она меня слышит. — Не было никогда никакой соседки, которая сдала Светозара. Ты его сдала, Слава. Ты что-то увидела и рассказала родителям, была свидетелем. Вряд ли на суде, конечно, но показания против него дала. Так? Нестерова видела…

— Нет, — покачала она головой убито, перебивая. — Нет, — согнулась, съежилась, закрывая лицо руками, подтягивая колени к груди. Вискарный бокал с глухим стуком свалился на ковер, в комнате застыл даже воздух. Воронова вибрировала от непонятного напряжения, кажется, было даже слышно, как звенят ее мышцы. Шумное дыхание. Сухое и отрывистое.

Я не трогал ее, хотя очень хотелось. Просто ждал, когда Лава снова найдет в себе силы заговорить.

— Я… знала Димку, — наконец заговорила. — И умер он из-за меня.

— Слава…

— Не перебивай! — выкрикнула почти. — Не перебивай, — уже намного тише, — я просто не смогу рассказать тогда, понимаешь? Не смогу…

— Я слушаю тебя, — кивнул.

Воронова тяжело вздохнула, гулко сглотнула и заговорила.

— Мы жили с Дымом на одной лестничной площадке, играли в одном дворе, ходили в один детский сад и в одну школу. Для маленьких, крошечных городов это нормально, — продолжила Лава, опять громко сглотнув. — Он был старше на четыре года, но наши родители дружили. И как-то так вышло… Мы тоже стали дружить. То есть я таскалась за Дымом хвостом, а он обо мне заботился и терпел. Хороший мальчишка… — судорожный, жадный глоток воздуха. — И мама его… В газетах херню писали. Сволочи! Они не были неблагополучными, просто денег не хватало. Екатерина Николаевна санитаркой работала всю жизнь. Зарплата — копейки, на нее одной-то не прожить, не то что с ребенком. Постоянно подработки брала, пропадала на сменах, на дому пенсионерам уколы ставила, давление мерила, присматривала, крутилась, как могла. И Дым очень взрослым рос, самостоятельным и серьезным. Любил футбол.

Эмоции на Славкином лице менялись с какой-то невероятной скоростью: она злилась, стыдилась, боялась и снова злилась. Опять начала дрожать. Я попробовал коснуться сжатой в кулак руки, но Воронова отдернула ее с яростью и отрывисто покачала головой, хмурясь и сжимая челюсти.

— Кольцо… Я как-то увидела у девочки в школе такое и мне понравилось, захотелось. Дыму рассказала, а он купил. Купил и отдал. Тридцать рублей такие жвачки стоили. Он на эти жалкие тридцать рублей мог купить булку и чай в столовке, но вместо этого купил мне жвачку с этим убожеством. Я носила не снимая, хвасталась, что мне Дым подарил. Мы с ним из школы и в школу вместе ходили. Я его ждала в столовке после уроков, потому что мои раньше заканчивались. Я в третьем классе, а Дым в пятом. Совсем большой. Он мне тогда таким большим казался… — Славка сжалась еще сильнее, еще туже, натянулась до звона. — Самым лучшим. Защищал, возился со мной, мы вместе рубились у меня в соньку, обедали, уроки делали, Дым частенько оставался у нас, когда Екатерина Николаевна была на смене. Она сына очень любила. Не знаю, как… пережила… — жалкий, вынимающий душу всхлип. — Не понимаю… Меня ненавидит.

— За что тебя ненавидеть, Слав? — спросил, все-таки перетягивая ее к себе осторожно, прижимая, пряча в руках. — Тебе семь лет было.

Херово, что я не мог ее так же спрятать от воспоминаний. Очень херово. Полная беспомощность.

— Я… Дым умер из-за меня, — прошептала так тихо, что я едва расслышал. — Сухоруков… это все из-за меня, понимаешь? Я виновата.

Славку затрясло. Колотило до такой степени, что стучали зубы, а она этого не замечала. Затуманенный взгляд и снова ставший вымораживающе ровным голос. Никаких эмоций, словно Лава зачитывала курс котировок. Только пальцы, сжатые в кулаки до побелевших костяшек, только ногти, впивающиеся в ладони до крови.

— Сухоруков следил за Дымом несколько недель. Караулил у школы, изучал и ждал подходящего момента. За неделю до того, как… Как сделать то, что он сделал, даже подходил к Димке: узнавал про школу, про учителей и директора. Говорил, что хочет отдать своего сына к нам… Дым недолго с ним разговаривал, держался насторожено, а потом я вышла. Видела Светозара, даже рассмотреть смогла, но не запомнила совершенно. Вообще. Он как будто стерся из моей памяти.

— Сухоруков из школы Диму забрал? — спросил, всматриваясь в мертвенно-бледное лицо, обнимая Славку крепче.

— Нет, — почти выплюнула Воронова. — Там… Там нельзя было, слишком много людей, — покачала головой. — Единственное удобное место — торец ПТУшной общаги. Мы всегда через нее ходили, потому что так быстрее. Там, на торце, подъездные окна, заколоченные кое-где, чтобы не дуло зимой, а с другой стороны «народная тропинка» через бывший заросший всякой дичью детский садик. Он на моей памяти всегда был заброшен. Сначала здание хотели отдать малоимущим семьям, но потом… — Славка вздохнула. — Мама говорила, что нужен был большой ремонт, перестройка под квартиры, обновление коммуникаций… В общем, слишком много возни и денег, проект похерили.

— Родители знали, как вы ходите? — нахмурился я.

— Да, — пожала Лава плечами, как будто в этом не было ничего особенного. — Там не было прям уж зарослей, просто какие-то кусты, трава. Так все ходили. Тогда это казалось даже безопаснее, чем через две дороги и перекресток. Тюкалинск… очень маленький, очень тихий город, — добавила поспешно, будто хотела либо оправдаться, либо оправдать чужую беспечность. — У нас никогда ничего не случалось. Дети всегда играли спокойно во дворах без присмотра родителей, ходили в школу сами с первого класса, носились по округе. Не было… страха…, — прошептала она едва слышно, обхватывая согнутые колени руками, кладя на них подбородок. Стала совсем крошечной. А кукольные стопы обожгли холодом бедро даже через ткань брюк.

— До Светозара, — процедил, сквозь сжатые зубы, растирая Славкины замерзшие ноги.

— Да. До него… Мы… Мы шли из школы, и я убежала вперед. Обиделась на Дыма, потому что он отказался идти ко мне, домой торопился. У него футбол во дворе и парни, а у меня девчячья игрушка на плойке и математика, которую я ненавидела… Я убежала, почти вылетела на Светозара… Ничего не успела понять. Испугалась только. Очень сильно. А Сухоруков меня схватил, сдавил, зажал рот рукой, так крепко, что я нижнюю губу порезала о собственные зубы, и пошел навстречу Дыму. Он просто нес меня. Понимаешь? Я пробовала лягаться, но… Только пугалась все больше и больше. Плакала.

Я только страх помню очень хорошо и запах. От Сухорукова пахло мятой и перцем. И немытым телом. Голос его помню, хрипло-скрипучий, но… какой-то мягкий.

Дым его сразу узнал. Застыл, кулаки сжал, как будто действительно думал, что может что-то сделать злобному мужику.

Сухоруков держал нас в той шахте почти полгода. За решеткой. Как зверят. Приносил еду и воду. Старые шерстяные одеяла, воняющие пылью и плесенью, лампу на батарейках. Ко мне никогда не прикасался, не разговаривал, но через меня манипулировал Дымом. — Славка сглотнула громко и гулко, уткнулась лицом куда-то мне в шею, отчего голос стал едва различим, дышала так часто, как будто ей не хватало воздуха. Надсадно и натужно и не прекращала говорить. Говорила очень быстро, словно боялась остановиться.

— Он увел Димку с собой в первый раз через две недели после того, как запер нас. Зачем, я тогда не знала, но боялась все равно. Боялась, плакала и зажимала руками рот. Сухоруков не выносил слез, мог ударить. Не меня, Дыма. За любую мою провинность, Светозар наказывал Димку…

Было так страшно, когда он забрал Дыма… Я осталась одна, и мне казалось, что прошло несколько часов, дней, лет… Я вцепилась в решетку руками и смотрела на вход неотрывно. Ждала Димку, ждала так отчаянно, так безнадежно. Звала его. И смотрела, боялась моргнуть, дышать боялась. Очень страшно было пропустить почему-то его возвращение. Плакала, наверное. Не помню уже.

И Дым вернулся… Только другим… — голос скатился до едва слышного, рваного шепота. Потом опять зазвучал ровно. — Он обнял меня, сказал, что все будет хорошо. Только…, — Славка замерла на миг, покачала головой. — После этого хорошо уже никогда не было. А Светозар улыбался, скалился почти… И от Димки пахло мятой и перцем. Отвратительно пахло, но я не могла перестать к нему прижиматься все равно.

Я ненавижу этот запах. Этот гребаный запах. А еще сырость, вкус ржавого железа на языке и сырой холод. В той шахте было очень холодно. Всегда.

— Слав… — я хотел попросить ее остановиться, хотел, чтобы она прекратила. Потому что ей больно, потому что страшно, потому что воспоминания, вонзаются и тянут крюками. Но… Лава снова дернулась отчаянно и сильно, мотая головой. Опять уткнулась лбом в собственные колени, словно спряталась от всего, отворачиваясь от меня, и продолжила говорить.

— Вареник… Тот кролик на моем капоте — это Вареник. В клетке было много игрушек: солдатики, машинки, роботы и Вареник… Не мы с Дымом придумали ему имя. Светозар сказал, что кролика так зовут, что он потерял хозяина. Понимаешь, Гор? Я держала в руках игрушку другого мертвого ребенка. Я…

Лава опять не смогла договорить, только замотала головой, задышала хрипло и громко, дрожала снова. И я гладил ее по закаменевшей спине, растирал ледяные плечи, ждал, потому что понимал, что это не конец истории. Продолжить она смогла только через несколько мучительных минут борьбы с собой, с собственными чудовищами из детства.

— Сначала Светозар приходил почти каждый день, приносил еду, говорил с Димкой. Трогал его, гладил руки через решетку, смотрел, скалился. От него всегда воняло этой дикой смесью запахов. Сухоруков сильно хромал. А потом стал приходить реже, мог не появляться несколько дней подряд. Мы экономили воду, прятали еду, спали в обнимку, потому что было ужасно холодно. Димка не доедал, делился со мной. Не знаю, зачем Светозар держал меня тоже так долго… Я ему была не нужна. Не знаю, почему не убил. Может, боялся потерять над Димкой контроль, может вообще вспоминал про меня только, когда видел.

От Славкиного спокойного тона меня шарахнуло, протащило животом и спиной по ржавым гвоздям. Захотелось убивать. Долго и со вкусом ломать чужие кости и смотреть, как кровь струится по рукам. Но я не мог убить призрака… Не мог даже сраное спасибо сказать мальчишке, который делал все, что мог, чтобы Лаве было не так страшно и холодно.

— Светозар мог не трогать Дыма неделями, — продолжала все еще ровно Слава, — потом вдруг забирал несколько дней подряд, потом опять не трогал и опять забирал. До бесконечности. Мы не знали, когда он вернется, куда уходит, не понимали даже, где мы. Но каждый раз, когда Дым возвращался, говорил, что все будет хорошо. Каждый раз, каждый гребаный раз! — выкрикнула Воронова, скривившись. Сделала несколько рваных вдохов и снова заговорила ровнее. — А потом Димка заболел. Кашель, насморк, лихорадка. Сухоруков начал суетиться, принес лекарства, еще несколько пледов и даже горячий чай в термосе. Дым болел долго, температура держалась несколько дней. Очень высокая. Я не знала, что делать, не понимала, что могу сделать, что надо делать. Очень-очень сильно боялась. Почти не спала, потому что следила за тем, как спит Димка, постоянно трогала его лоб, поила, помогала есть и ходить в… в туалет.

А однажды ночью, когда жар наконец-то спал, Дым рассказал, что Сухоруков хромает, потому что у него какая-то болезнь с костями или суставами, что он постоянно пьет какие-то таблетки. Сказал, что в следующий раз, когда Светозар придет за ним, он его задержит, а я должна бежать. Бежать и прятаться, добежать до людей, позвать на помощь. Мне было так страшно. Я не хотела, отказывалась, сопротивлялась, как могла… А Дым уговаривал несколько дней. И уговорил, — Лава снова шептала, как будто каялась, как будто признавалась в чем-то ужасном, не смотрела на меня. — Когда Сухоруков в очередной раз открыл решетку, чтобы увести Димку, Дым боднул Светозара головой, повалил его, а я рванула к выходу. Сухоруков просто не ожидал, поэтому, скорее всего, и не устоял на ногах. Я помню Димкин крик. Его голос, его лицо. Я помню… Он кричал, чтобы я бежала, кричал, чтобы пряталась. Кричал… — Славка всхлипнула и рванулась ко мне, прижалась снова, обхватывая за шею, почти душила и отчаянно дрожала. — Он так зло кричал…

— Ты все сделала правильно, Слав, — прошептал ей в макушку, ощущая под пальцами напряженные мышцы, острые косточки, трогательные лопатки. — Моя Лава…

— Я оставила его, — затряслась она еще сильнее. Не плакала. Ее просто трясло. — Бросила там и убежала. Ничего не сделала, никак не помогла. Сухоруков забрал его, увел, утащил. И Дым умер! Умер, потому что я ничего не сделала! — почти прокричала Лава, отстраняясь, смотрела мне в глаза. Дикий, бешеный взгляд, зрачок на всю радужку. Захлебнулась воздухом и застыла, цепляясь за меня, продолжая дрожать и шумно дышать, продолжая смотреть. — Это я виновата, — прошептала на грани слышимости. — Я…

— Ты все сделала правильно. Привела полицию, рассказала про Светозара, — Слава меня не слышала, никак не отреагировала на слова, даже не пошевелилась.

Надо переключить ее на что-то… Что-то не такое болезненное и выедающее, не такое страшное.

— Как ты выбралась, кто тебя нашел?

— Та самая женщина, — выдохнула Воронова, тяжело вздохнув, упираясь своим лбом в мой. — Я вышла к поселку в сумерках, ткнулась в первый попавшийся дом. Все еще не знаю, гнался ли за мной Сухоруков, пробовал ли догнать. Хорошо, что она открыла. Тут же позвонила в полицию. А я кричала им прямо в трубку, что Димка остался с ним. С дедом. Мы не знали имени Сухорукова, фамилии, называли его дедом. Наградой деда за хорошее поведение были мелки. Он давал нам по одному мелку, если Дым вел себя хорошо, если разговаривал с ним, если… позволял… — Славка остановилась, с шумом втянула в себя воздух. — Мама плакала, когда увидела меня, так громко, что я зажимала уши руками, плакала, вертела, ощупывала. Постарела очень сильно. Екатерина Николаевна тоже плакала, но по-другому. Все спрашивала, спрашивала и спрашивала про Дыма. Мне было очень страшно ей рассказывать, я так боялась ее. Иногда казалось, что боялась сильнее Светозара. Я вообще постоянно боялась. Всего, очень долго: резких звуков, света, машин, запаха мяты, холода, незнакомых мужчин. Боялась даже отца.

Через месяц после моего возвращения, он прошел мимо двери в мою комнату… Просто прошел на кухню или в туалет, а дверь была стеклянная. Мне хватило его тени и шагов в коридоре, чтобы закатить истерику до утра, с успокоительными и прочими вытекающими, — Славка покачала головой потерянно. — Я сидела на сильных успокоительных, ходила к психологам, пыталась все забыть почти до двадцати. Было очень больно. А теперь… Теперь какая-то тварь пытается вернуть меня в тот ад! И я перегрызу ему глотку, как только достану! — прорычала Воронова, острые ноготки впились мне в плечи скорее всего до крови, глаза лисье горели яростью.

Я коснулся пальцами скулы, погладил, опустил на шею.

— Знаю, Слав, готов помочь. Только есть еще несколько деталей. Могу? — я спрашивал, потому что совсем не был уверен в том, как Лава отреагирует, кажется, что для одного вечера воспоминаний более чем достаточно.

Славка смотрела на меня в полной тишине несколько долгих секунд, а в ее взгляде эмоции меняли одна другую с какой-то нечеловеческой скоростью. Ярость сменилась настороженностью, настороженность — болью, боль — страхом. Решимость, опять страх и снова боль.

— Валяй, — кивнула она едва заметно. Отпустила плечи, сосредоточилась на пуговицах моей рубашки, начала теребить. Мелкая моторика, ей надо было что-то делать, якорить себя, чтобы опять не свалиться в кроличью нору кошмаров. Плевать, пусть хоть оторвет нахрен, если так ей будет легче.

Я выдохнул, собрался с мыслями.

— Что значит пятнадцать на твоей двери? — спросил в итоге, наклоняясь, чтобы поднять бокал с пола и снова налить в него виски.

— Мы так время считали, — пожала Лава плечами, принимая у меня напиток и делая глоток, второй рукой все еще вертела пуговицу. — Не неделями, а по пятнадцать дней. Хотелось… хотелось тогда чего-то такого, чего Сухоруков не поймет, что не сможет отнять или контролировать. «Превет» тоже оттуда, как и Стася. Только Дым называл меня Стасей. Мы, конечно, неправильно считали дни. Сложно было ориентироваться, свет ото входа почти не проникал, особенно, когда пришла зима.

Снова пауза и большой жадный глоток, как будто внутри стекла всего лишь вода.

— Когда Екатерине Николаевне сказали, что Димка умер… Она пришла к нам… Она так смотрела… — Славка затрясла головой. — Я совсем перестала спать, не отходила от мамы, не отпускала ее на работу, закатывала истерики. Потом был суд, программа защиты, новые дата рождения и фамилия, новый город и снова психологи. Все время было страшно. Дико, ужасно, невыносимо страшно, — Воронова залпом допила остатки виски, отстранилась. Посмотрела твердо и ровно. — Психологическая травма, — скривилась злобно, голос снова был спокойным, и дышала Лава почти как обычно, только продолжала крутить пуговицу, пальцы на бокале отбивали дробь. — Это не травма, Гор, это ампутация. Потому что травму можно вылечить. А ампутированное чувство — нет. Можно поставить биопротез, купить коляску, костыли, делать вид, что все хорошо. Но ни хрена не хорошо. Сухоруков забрал у меня чувство безопасности. Забрал навсегда. В первый раз, когда увел Дыма. Я никогда с тех пор не чувствовала себя в безопасности. Я никому не доверяю.

И ее последние слова прозвучали с вызовом и агрессией, зелено-карие глаза сверкнули холодом.

Нет. Не пройдет в этот раз, я на такое не ведусь больше, не пугает и не отталкивает.

Беда в том, что я понял, что со Славкой будет сложно, почти сразу, как только вляпался. С того синего платья, переговорки и насмешливо кривящихся губ. У меня почти полгода было, чтобы понять, принять и пропустить через себя. Так что теперь я — полностью потерянный разраб, и меня все более чем устраивает.

— Ты рассказала мне, — покачал головой в итоге, забирая пустой бокал.

— Потому что ты видел много, — пожала Воронова плечами. — Ты поможешь найти того, кто делает все это, — неопределенно обвела она пространство рукой.

С языка рвалось возражение, раздражение поднялось откуда-то из самого нутра, и пришлось себя тут же тормозить и одергивать. Не то время, не то место и бессмысленный по своей сути спор. Пусть пока считает, как ей удобнее, вопросы доверия-недоверия вполне подождут.

Поэтому я только кивнул и снова прижал Воронову к себе, принялся гладить по плечам и спине, стараясь расслабить. Она все еще немного дрожала. Голос был хриплым.

— Кто такой Краснов Эдуард Валентинович? Ты искала…

— Я помню, — перебила Славка, устраиваясь удобнее в моих руках. — Это мужик, с которым Сухоруков общался в тюрьме. Хотела проверить, что с ним стало и где он сейчас. Я просто не понимаю, кто может знать все то, что знает анон.

И здесь я был с ней полностью согласен. Есть, конечно, варианты… Но варианты есть всегда, и неплохо бы сузить круг поиска.

— Я знаю, как это прозвучит, — скривился, — но ты уверена, что Дима и Сухоруков мертвы?

— Дима — да, Сухоруков… Я не видела его могилу, о смерти узнала из некролога, когда полезла рыться, когда все это началось…

— Сейчас будет «но», — хмыкнул я.

— Да, будет. Слишком сложно для Светозара, слишком запутанно. Он был умным, но не настолько. Да и… сколько Сухорукову сейчас? Под семьдесят? Слишком сложная схема, — покачала Славка головой.

— Мама Димы? — спросил, перебирая в голове еще варианты.

— Нет. Абсолютно точно, — кивнула Лава уверенно. — Все по тем же причинам. Она… Она потерялась после смерти Дыма совершенно. Превратилась в собственную тень. У Екатерины Николаевны нет связей, чтобы найти меня, денег, знаний. А главное, желания. Думаю, когда мы уехали, ей стало проще — с глаз пропало живое напоминание о том, что ее сын мертв.

— Какие-то родственники? Друзья Нестеровых?

— Насколько я знаю, нет. Но Сухоруков в тюрьме общался с психиатром, может, кто-то есть с его стороны. Я просто не знаю, кто это может быть. И не понимаю, зачем кому-то доставать меня. Это странно.

— Здесь что-то личное, Слава. Ты же понимаешь? — спросил, особенно не надеясь на ответ. Скорее, просто рассуждал вслух. Потому что слишком много деталей, слишком много из прошлого, о котором знали только двое, один из которых мертв. Надо проверить, на самом деле, точно ли Дмитрий Нестеров мертв.

— Понимаю, — кивнула Лава, вздыхая. — Но с этим пониманием все только сложнее.

— На тебе было кольцо, которое подарил Дима, когда Сухоруков вас похитил? — задал следующий вопрос.

Воронова задумалась на несколько мгновений, нахмурилась. Оставила мою пуговицу в покое и перевела взгляд на собственную правую руку, провела по указательному пальцу.

— Было, скорее всего, — проговорила неуверенно. — Я его не снимала почти, но точной уверенности у меня нет. Я… есть детали, которые я помню очень хорошо: темный камень, решетку, замок на ней, запах и звуки. А есть… есть многое, что стерлось из памяти. Я почти не помню, во что был одет Сухоруков, не помню, что мы ели, не помню, какое было время года, когда я сбежала. Знаю, что осень, но не помню этого, понимаешь? Но мы можем посмотреть мои показания. Достать их, думаю, будет проще, чем все остальное. И… — Слава замялась, пальцы опять вернулись к моей пуговице, — надо поговорить с мамой Дыма, только… я не знаю…

— Не думай пока об этом, — покачал я головой, пересадил Воронову на диван, поднялся. — Где у тебя чемодан? Только не тот, с которым ты ездила на корпоратив, нормальный?

— Что? — Славка смешно хлопнула глазами.

— Чемодан, говорю, где? Я тебя тут одну не оставлю, — покачал головой. — Поживешь у меня.

— А…

— Слава, — я склонился к Вороновой, упираясь руками в спинку дивана с обеих сторон от ее головы, поцеловал коротко, — давай пропустим этап споров. Где твой чемодан?

Славка снова удивленно моргнула.