Гать

Не знал старый Дормидонт Васильевич, что не доживет он до войны всего каких-то двух недель. Никогда он за эти годы не видел своего сына, хотя помнил о нем день и ночь. Вскоре после приезда на поселение умерла жена, а он проскрипел еще несколько лет… Петруха, переменивший несколько имен, осел в Подмосковье. Поступил на рабфак, а перед войной окончил пехотную школу. Войну встретил с затаенной радостью… Вспоминал отца, и решение пришло быстро и несложно: в первом же бою перебежал он на сторону фашистов и стал снова Петром Зажмилиным, но ненадолго.

Сначала был концлагерь со сравнительно мягким порядком — на военнопленных не обращали внимания, но и не кормили… Зажмилин старался выслужить себе иное обращение. В бараке, где он жил, стали исчезать военнопленные: ночью поговорят, а наутро расстрел.

Потом его пригласили в комнату коменданта лагеря. Вместо привычного худого, с нездоровым румянцем на лице коменданта там ждал его молодой гестаповец в чине штурмбаннфюрера. Он кивнул и показал рукой на кресло, стоящее около стены.

— Господин Зажмилин, вы нам подходите, — неожиданно произнес гестаповец на чистом русском языке, — вам присваивается чин унтершарфюрера, и с этого часа вы становитесь нашим человеком.

«Я всю жизнь был вашим человеком, — мелькнуло в голове Зажмилина, и он изогнулся в поклоне. — Пришло наше с папаней времечко…»

Но спокойной жизни у него не получилось. Дважды пришлось ходить ему в тыл Красной Армии, и дважды он чудом вернулся живым. Первый раз помогло умение стрелять навскидку, второй — бомбежка станции, на которой его задержал патруль. После возвращения он получил бронзовую медаль и перевод в разведывательно-диверсионную школу, в которой стал специальным агентом службы безопасности.

— Гражданин Зажмилин, — голос Рослякова звучал монотонно, — расскажите, как и при каких обстоятельствах была проведена операция «Лесник», направленная на уничтожение партизанского отряда?

— То, что Лось ушел, встревожило Готта и Глобке сильно, но паника началась позже, когда привели полупьяного Непомнящего и тот сознался, что привлек Лося к изготовлению документов для двух групп диверсантов… Их заброску отменить было уже невозможно, а кроме того, и Готт и Глобке боялись за свою шкуру гораздо больше, чем за жизнь трех десятков агентов… — Зажмилин сидел на стуле прямо, глядя в микрофон магнитофона. — Непомнящего в ту же ночь убрали. Имитировали сердечную недостаточность. Начальство в штабе фронта знало, что он пьет как лошадь, и этому особо не удивилось.

Потом Готт стал готовить операцию… Мне предстояло проникнуть в партизанский отряд. Глобке выяснил в ближайших лагерях военнопленных, все ли эшелоны пришли в порядке. Один из начальников эшелонов долго мялся, но под давлением Глобке сознался, что из эшелона был побег через пол вагона. Причем он утверждал, что оба беглеца погибли под колесами поезда. Тогда Готт, прикинув время побега, стал готовить к роли меня. Мне вкатили сильную дозу морфия, и я заснул, а когда проснулся… У меня было такое ощущение, что под поезд попал я сам. Я не мог ходить, а только ползал… Избит я был виртуозно… Кроме этого, мне нанесли два ранения, имитируя пулевые… Ночью меня вывели на пустырь перед лагерем, и я вышел на пулеметы… Поднялась стрельба… Я кое-как выполз на косогор и буквально скатился в руки Смолягиной… Глобке подозревал, что кто-то из деревенских женщин имеет связь с партизанами, скорее всего Смолягина, жена учителя как-никак…

— Подозревали немцы о связи с партизанами Дорохова?

— Да… После убийства одного из лучших курсантов и агентов в доме Дорохова Глобке решил, что Дорохов не так прост, как кажется… Он даже установил за ним наблюдение. Но какое наблюдение можно установить за человеком, выросшим в лесу? — Лозовой презрительно усмехнулся. — Глобке направил меня к Смолягиной потому, что психологический портрет, который он составил на Смолягину, оказался гораздо проще, чем портрет Дорохова… Посудите сами — Дорохов вырос в лесу, значит, у него природный дар охотника распознавать малейшую фальшь вокруг себя. Дорохов недоверчив, его трудно растрогать слезливой историей. Дорохов — замкнутый по природе человек; значит, его сложно вытянуть на разговор, не пьет, трудно вывести из душевного равновесия. Другое дело Смолягина — женщина молодая, более подчиняется чувствам, чем рассудку… Остальное я должен был определить и додумать, находясь в тайнике у Смолягиной… Несколько дней я действительно приходил в себя… После чего Смолягина стала меня проверять — проверять, конечно, очень неумело и наивно… Мало-помалу контакт со Смолягиной креп. Я много рассказывал о своей «семье», о своей матери. Прочую чепуху… Много говорил о своем долге солдата. Смолягина явно колебалась, но не хотела выводить меня на партизанский отряд. Но и время не ждало. Тогда я имитировал уход от Смолягиной, и сердце ее дрогнуло. Она повела меня к Алферовой, не подозревая, что за нами по следу идут… От Алферовой я попал в отряд. Оказалось — Лось находился именно у них. Надо сказать, что Смолягин отнесся ко мне с недоверием, а Лось опознал меня и заорал: «Лесник! Фашистская гадина! Почему боек спилил?..» Меня посадили в землянку и запретили выходить, поставили часового… Я должен был захватить документы партизанского отряда… К тому времени я понял, что отряд — своеобразная пересылочная база и выполнял чисто разведывательные операции. Связной из отряда уйти не мог — Глобке обложил болото намертво, рация у них не работала — село питание… Во время обстрела немцами островка часовой был убит. Взяв его «шмайсер», я подкрался к землянке командира и комиссара… Они были там… Я выпустил в них всю обойму и выскочил из землянки. Первое, что я увидел, был Лось с карабином в руках. Я бросился бежать и почти добежал до берега, но вдруг почувствовал удар в голову, и больше я ничего не помню. Очнулся у Готта в кабинете. Меня спросили про отряд, и я вынужден был сказать, чтобы не сознаться в своей собственной трусости, что отряд полностью уничтожен. Может быть, поэтому Лосю и удалось уйти…

— Как вам удалось легализироваться после войны?

— Перед окончанием войны я воспользовался документами на имя Лозового… Я знал, что он умер в одном из концлагерей, а его деревня почти полностью уничтожена. Я остался в небольшом концлагере, а через неделю нас освободила Красная Армия… После войны я осел на Украине — подальше от тех мест, где меня могли опознать свидетели…

— Посмотрите внимательно на эту фотографию. Вы знаете, кто на ней изображен?

— Да, это Глобке.

— Вы знаете его настоящую фамилию?

Лозовой напрягся, и в его глазах мелькнул страх.

— Вы знаете его настоящую фамилию?

— Косяков.

— Где он скрывается в настоящее время?

Лозовой молчал, тяжело дыша и вытирая пот скомканным платком.

— Нет, не знаю.

— Послушайте, Зажмилин, в это с трудом верится. Если Глобке, он же Косяков, знал, что вам известна его настоящая фамилия и вы остались живы, значит, ему вы были нужны. А это значит, что вы располагаете сведениями, где он находится в настоящее время…

— Мне это поможет?

— Вопросы здесь задаю я, — отрубил Росляков и бросил взгляд на Андрея, сидевшего сбоку.

— Он… во Львовской области… работает на мельнице. Фамилия Пасичный Станислав…

Андрей не спеша вышел из кабинета, и через час телеграмма о Пасичном лежала на столе начальника Управления комитета госбезопасности по Львовской области.

На следующий день у здания управления Андрей заметил Петрова, который высматривал кого-то среди проходивших сотрудников.

— Андрей Петрович, с Росляковым плохо… Только что звонила его жена. Бери мою машину — и к нему…

Высокий седой врач складывал чемоданчик.

— На этот раз, Владимир Иванович, ты легким испугом отделался, — сердито басил он, хмуря брови и косясь на лежавшего в кровати Рослякова. — Но с меня хватит… раз ты меня уговорил, второй — конец. Сейчас в госпиталь, потом на месяц в санаторий… — Он заметил, что Владимир Иванович сделал отрицательный жест рукой, и поднял ладонь. — Хватит, Володя. Все, ты меня знаешь… Я ведь и к генералу могу пойти, и в партком, до каких пор над собой издеваться можно? Ты здоровый нам нужен. Собирайся, полковник, машина за тобой придет через полчаса. Я уже звонил…

Когда за доктором закрылась дверь, Владимир Иванович увидел прижавшегося к стене Андрея.

— Что это, — спросил он слабым голосом, — доступ к телу уже открылся? Ты почему, боец, не на работе?

— Владимир Иванович, — Андрею стало невероятно жалко его, и он, подойдя к полковнику, взял его руку, — вы уж поправляйтесь… Ребята волнуются, вот и прислали меня. Может, что нужно…

— Эх, боец, боец…

Кудряшов понимал, что хотел сказать полковник, да и сам Владимир Иванович знал, что Андрей его понимает: нового сердца не вложишь. А может, это и не надо? Росляков смотрел снизу на Андрея и думал о том, что в каждое его «бойце» со временем начинает жить маленькая частичка его, Рослякова, и этим можно гордиться. В каждом ученике продолжается учитель.

На совещание к начальнику управления Андрей попал только к концу. Он осторожно присел рядом с Петровым и на его вопросительный взгляд тихо прошептал:

— Страшного ничего. Врач сказал, что это сильное переутомление…

А генерал продолжал говорить:

— …Только что закончено дело о гибели партизанского отряда Тимофея Смолягина. Нет теперь таинственной гибели — есть патриоты, до конца выполнившие свой долг чекистов и коммунистов. Выявлены подлые каратели и гестаповские агенты. Органами государственной безопасности арестованы и будут преданы суду опасные государственные преступники Зажмилин и Косяков, их ждет справедливое возмездие. Хочется от всего сердца поздравить чекистов отдела полковника Рослякова. Мне кажется знаменательным то, что этим делом занимались и молодые контрразведчики, и такие асы нашей работы, прошедшие большой путь в контрразведке «Смерш» во время войны, как полковник Росляков и подполковник Петров. Честь и хвала им и партийной организации отдела, что они так по-отечески умно и ненавязчиво помогали молодым контрразведчикам найти себя, найти тот единственный правильный путь, который привел к раскрытию этого дела. Никто не забыт и ничто не забыто — это не фраза! Это суть нашей работы. Ведь, помимо карающей функции, органы госбезопасности выполняют функцию защитника советских граждан, функцию исключительно благородную! Так и в этом деле… После его окончания мы с уверенностью можем сказать всем — да, Смолягин, Хромов, Дерюгин, Незванцев, Рыжиков, Попов, Алферовы, Дорохов и другие партизаны — это герои Великой Отечественной войны. Они были бойцами специального разведывательного отряда в фашистском логове и принесли неоценимую помощь Родине. Могу вам сказать, товарищи, что сейчас решается вопрос о награждении всех участников партизанского отряда Смолягина правительственными наградами…

Стол Мария Степановна решила поставить в саду под яблонями, и для этого пришлось выкосить траву между ними. Большой смолягинский стол, потемневший от времени и в доме казавшийся неуклюжим, в саду словно преобразился. Причудливая резьба заиграла, а по крышке пошли, побежали блики, словно само солнце тоже пришло в гости и выискивало место, где бы присесть.

Агриппина Ивановна и Смолягина с ног сбились, таская из дома угощенья и расставляя на столе.

— А вот и Дороховы, — сказала Мария Степановна.

По проулку шли Василий Егорович с женой. Варвара Михеевна семенила рядом с мужем, который шагал тяжело, но размашисто, сжимая руки сыновей.

— Здравствуй, Василий, и ты, Варвара, — Прохоров протянул обе руки. — Здорово, мужики.

Ребята покраснели и неловко подали ладони в широкую, сильную руку Прохорова.

— Здорово, — Дорохов с силой, ласково сжал плечи друга. — Здравствуй, Юрий Иванович…

— А я тут, пока вы шли, Юрия Ивановича уговорил у нас в Гераньках остаться, — засмеялся Прохоров, — вишь, нахохлился, небось все прикидывает, принимать предложение или нет… Заметано, как говорится.

Юрий Иванович только покачал головой.

— Виктор, Василий, где вы там? — раздался голос Смолягиной. — Юрий Иванович, берите мужиков — и к столу.

Прохоров поднял бокал и встал.

— Други мои, односельчане, — все молча смотрели на него, а он, словно забывшись, замолчал и глядел куда-то поверх голов, как будто хотел рассмотреть за разлапистыми ветвями яблонь извилистую лесную дорогу, которая упирается в гать Радоницких болот. — Други мои, — снова повторил Прохоров, — давайте поднимем бокалы за тех, кого с нами нет. За Тимофея Смолягина, за тех наших односельчан, о которых мы будем помнить вечно. Чьи имена останутся символом мужества и беспредельной любви к Родине нашей… Вечная им слава!

Блеснули в глазах слезы у Марии Степановны, закусила губу и отвернулась Груня, низко-низко наклонила голову Варвара Михеевна.

Качались ветви яблонь, по которым прошелся порыв ветра. Из-за кустов смородины и сирени слышались детские голоса, крики и смех.

— А я вот что скажу, значитца… — Василий Егорович тяжело приподнялся. — Правильно сказал секретарь обкома партии там, в Гераньках, когда памятник открывал… Великое спасибо чекистам за их труд, за их заботу. Кто-кто, а я им век благодарен буду… И дети мои тоже. Андрей-то, поди, ни одного воскресенья дома не был, пока этим делом занимался, а ведь у самого отец больной на руках. Да и полковник тоже. — Дорохов глухо закашлялся. — Здоровья ему крепкого… Нелегко мне жилось с Варюшкой. Поди тридцать годков в глаза односельчан смотреть не мог: вроде и вины нет, значитца, а по сердцу как кошки скребут… Мне-то самому ничего не надо — я свое отжил. И не пошел бы я никогда правды добиваться, если бы не сыновья — моя совесть чиста. Я верил и верю в Родину нашу, в строй наша — советский… Я по этой вере, как по гати, всю свою жизнь прошел и детям то же самое заказываю… Так что счастья им, защитникам нашим… Большого, настоящего счастья!

У каждого поколения свой рассказ о времени и о себе, свои герои и свои темы. Не случайно, видно, уже в первом своем произведении, романе «Встретимся в октябре», напечатанном в журнале «Молодая гвардия», Александр Афанасьев обратился к теме комсомола и весьма убедительно показал, как происходит становление личности и характера комсомольского работника. Не случайно потому, что сам Александр Афанасьев прошел отличную жизненную школу, работая после окончания физического факультета Днепропетровского университета секретарем комитета комсомола крупного научно-исследовательского института, членом бюро горкома, инструктором Московского обкома комсомола… Комсомол дал молодому писателю крепкую нравственную закалку и способность понимать те сложные жизненные ситуации, в которых оказывается иногда человек.

В предлагаемой вниманию читателя повести «Гать» Александр Афанасьев остался верен своей теме, своему герою. Повесть эта о первой самостоятельной работе молодого чекиста старшего лейтенанта Андрея Кудряшова, пришедшего в аппарат госбезопасности из комсомола.

«Гать» — эта первая книжная публикация Александра Афанасьева — убедительно говорит о рождении нового писателя. Рождения, происшедшего не вдруг, а в продолжительном, нелегком поиске и открытии своего героя и своей темы в литературе.

В добрый путь!

Владлен АНЧИШКИН