Вадим Ковда DEUTSCLAND



***


В изобилье колбасы и сладости,


Чистота берегов у реки.


Уплетаю немецкие радости


на халяву за обе щеки.


А в российском дымящемся космосе,


где своё отсидел, отходил,


НА-ДО-Е-ЛО! Спасибо же, Господи! –


всё же спас, накормил, напоил.


Я не знаю, как в Хайфе иль Бостоне,


всё понять – уж давно нету сил.


Но прости эти ложки и простыни,


что вчера на толкучкее схватил.


Житель Орска, Торжка иль Елабуги –


городишки в моче и дерьме,


был бы счастлив жевать этот гамбургер,


что противен неправому мне...


Рождество! Так послал бы мне водочки.


Слишком правильно всё и везде.


И прости эти жалкие шмоточки,


чем разжился я в Красном кресте...


Я готов прошагать это капище,


и удел не покажется мал...


Но назначь-ка мне место на кладбище!


Friedhof* чистенький ты замотал...



*Friedhof – кладбище (нем.)



***


Цвет повыцвел. И съёжился свет.


Божий дар пересох, распылился...


Я устал, промотался, пропился...


До какой нищеты докатился –


ничего, кроме прошлого, нет.



Среди дней, утомительно-тошных,


погружаюсь в судьбы окоём.


Всё копаюсь бессмысленно в прошлом,


всё купаюсь бессмысленно в нём.



Истончились года, обветшали,


покосились, сломались года.


Ничего нет, помимо печали, –


лишь усталость, да боль, да тщета.


Ветерок над Ганновером сонным,


мусорок возле баков шуршит.


Чуждо всё – даже хлеб! даже солнце!


Ни единой родимой души.



Мутной дымкой подёрнулись дали.


Утомило мелькание лет.


Ничего нет, помимо печали.


Даже прошлого, в общем-то, нет.



Под прищуром холодного взгляда


я сникаю, бессилен и нем.


По кругам эмигрантского ада


ухожу, чтобы сгинуть совсем.



***


Ты обесчещен дочиста,


калека из калек,


Отечество и Отчество


потеряны навек.


Отныне – одиночество,


прогорклая судьба.


Без Родины и Отчества


ты не ценней раба...


Так что ж, Моё Высочество,


дела твои плохи:


ни Родины, ни Отчества –


лишь память да стихи...


НОСТАЛЬГИЯ


Какая боль сгустилась по России!


Какая грязь! Какой великий мор!


Ворьё, враньё, глубинное бессилье


и сумасбродный пьяный разговор.



Я здесь любил, здесь стал "плохим" поэтом.


Здесь брат убит... Я это ж получу...


Но чувствую родным похабство это.


Сюда упорно лезу и хочу


Ну а пока в Германии удобной


лечусь, и жру, и жру, набив живот.


И рвусь к земле холодной и голодной


я – полукровка, жидопатриот.



Течёт слеза. И толку нет от крика.


Вся жизнь моя – разлад и благодать –


закат и смерть империи великой,


где доводилось мыслить и страдать.



В ГАННОВЕРСКОМ МУЗЕЕ


Лукас Кранах, Сандро Ботичелли,


Питер Брейгель – вы всё ж не истлели!


Через время – кривое стекло –


поражали, светили и грели,


затыкали души моей щели,


а иначе бы всё утекло.



Смерть, любовь и безумство воспеты...


Изменить эту сторону света –


безнадёжно, как Бога просить...


Можно лишь замахнуться на это –


не понять, но хотя б отразить.



Всё же вы оказались мудрее:


через войны, и мор, и века


задержались в немецком музее,


чтобы действовать наверняка.



И придётся, добравшись до сути,


и понять, и принять, не коря,


что не зря на земле жили люди.


Мы-то зря, да вот эти не зря!



На мадонн, на слепцов-оборванцев,


на детей и собак кутерьму,


на пьянчуг, заблевавших корчму...


всё смотрю – не могу оторваться.


Не могу объяснить почему.



***


Нет, Deutschland мне рассудком не понять,


аршином общим тоже не измерить.


Она мне не любовница, не мать...


Ей благодарен, но не в силах верить.



Всё помню, всё навязло на зубах:


тотальный орднунг и чуть скрытый страх...


Как Гитлер тут возвысился кровавый?


Как Геббельс похозяйничал плюгавый?


Как совместились Бисмарк здесь и Бах?


Как совместились Рильке, Ницше, Гауф?..


Всё, что читал, что слышал – всё враньё.


Германия и лечит, и калечит.


И образ расплывается её


И плавится в огне противоречий,



И не лежит душа к немецкой речи.



***


Средь дымных наваждений суеты,


средь жалких склок и душераздираний


нахлынут умервшлённые мечты


и горько-сладкий яд воспоминаний.


И прядают, качаются кусты,


оставшиеся птицы напевают.



И на ветру рябины полыхают.


Спокойно всё... Но всё перекрывает


незримое дыхание беды.



И хорошо, что скованы уста,


и холод поразил останки лета.


И хорошо, что слишком я устал.


И хорошо, что нету пистолета.



Зачем я здесь? И что это за боль?


И что со мной и с миром происходит?


Мы никогда не свидимся с тобой –


и эта боль вошла и не уходит...



Но как целебны дали за рекой...


Как осень лжёт, ласкается и лечит!..


Когда всё понял, наступил покой.


КОГДА УШЛА НАДЕЖДА, СТАЛО ЛЕГЧЕ.



***


Брови рисованная дужка,


взор, полный страсти и огня...


Моя безумная подружка


летает в ступе вкруг меня.


Остановилась, что-то просит,


смеётся, плачет и зовёт,


и лжёт, и любит, и поносит,


злословит, кается и лжёт.


А я в раскованности детской,


но лысоватый и седой,


кричу ей что-то по-немецки,


я – старый мальчик молодой.

Загрузка...