Газета День Литературы # 142 (2008 6)

Иван ЖУК ОСТРОВ ПСЕВДОСПАСЕНИЯ

Антихристианство – это ласковое зло, личиной добра которого в первый момент соблазнится едва ли не весь христианский мир, потому что эта личина покажется почти всем намного светлей и выше традиционного христианства.

Лев Тихомиров

"Остров", первый постперестроечный игровой фильм, снятый на православную тему, был с большим энтузиазмом встречен буквально всеми: как верующими, так и не очень; как известными богословами-миссионерами, так и прожжёнными завсегдатаями мест не столь отдалённых. Уж слишком истосковалась душа русского человека по бесконечным российским далям, по покосившимся бревенчатым церквушкам, у которых извечно трудятся смиренные сгорбленные монахи, чьи сердца открыты навстречу Богу, а мысли полны любви и состраданья к ближнему... Впервые за много лет облегчённо вздохнули кинозрители, зачарованные неспешным движением кинокамеры, слыша не трескучую болтовню "о главном", а простые тихие осмысленные человеческие речи. И только потом уже, несколько отойдя от первого чисто эмоционального впечатления, многие, пытающиеся жить по-православному, по тем или иным причинам фильм Павла Лунгина не приняли.

Не приняли вовсе не потому, что фильм слишком прост и иллюстративен. В тонкостях кинодраматургии мало кто разбирается. Но то, что в нем что-то не так, не то, почувствовали многие. С первого взгляда вроде бы все понятно: единожды смалодушничав, человек кается в своём смертном грехе всю жизнь, и за это внешне вполне смиренное многолетнее покаяние Господь наделяет его дарами веденья чужих душ, врачевания болезней, предчувствия скорой своей кончины. Казалось бы, всё по Святым Отцам: фильм-житие о современном юродивом, должно быть, уже святом. Ан нет! Душа кинозрителя всё-таки чем-то неясным мутится, вопреки очевидному – протестует.

И вот уже поневоле один замечает явную бытовую фальшь: вагонка в качестве облицовочного материала при строительстве северных храмов до восьмидесятых лет прошлого века практически не использовалась. А другой, не взирая на прекрасную игру актрис, на хорошо подобранные типажи и удачно найденные для них одежды, внезапно осознает: все три женских образа Павла Лунгина на поверку-то насквозь лживы.

Даже в восьмидесятые годы (не говоря уже о показанных в фильме шестидесятых) открыто исповедовать Христа люди умные, интеллектуальные, в массе своей побаивались. Простые же люди, особенно деревенские, если уж верили, так верили, а не играли в веру. Конечно, молодая девушка и тогда могла соблазниться и, как теперь говорят, "залететь", но, в отличие от современных московских барышень, зачастую лишь в силу моды заигрывающих с Небом, она НИКОГДА не поехала бы к старцу за благословением на аборт. Потому что она, безусловно, знала, что ни один старец в мире на аборт её не благословит. А уж что говорить о матери, едущей через всю Россию в последней надежде на чудо возможного исцеления горячо любимого ею сына? Медицина бессильна, и уж мать это точно знает: сколько больниц исхожено, сколько денег потрачено на всевозможных профессоров и знахарей. (К помощи старца в такой беде прибегают обычно в последнюю очередь.) И вот на глазах у матери совершается чудо Божие! И что же она после стольких мытарств и пролитых ею слёз тут же что-то вдруг залепечет о вящей любви к работе?!

О бесноватой барышне я уж и вовсе не говорю. Тут столько выдумки и фантазии, столько чисто кинематографических гэгов и красот при полном непонимании предмета разговора, что я ограничусь только коротеньким замечанием: многие бесноватые, особенно из тех, которые кукарекают на "отчитках", заканчивают институты, занимают руководящие должности, растят детей, читают духовные книги, исповедуются и причащаются. И единственное, что их отличает от обычных нормальных смертных, – это почти никем не замечаемая патологическая склонность к духовному разрушительству: семьи, дружбы, но прежде всего и больней всего – так это самих себя.

И наконец, о главном герое фильма.

Как-то уж больно странно: убил – и сразу старец. А всё то тридцатилетие, которое он мучительно рос в юродивого, естественно, – темна водица в облацех. Что авторы фильма могут о ней сказать?.. Потому и лукаво перебрасывают нас вместе с героем через абстракцию тридцатилетнего духовного становления прямёхонько к чудотворству. Единственным связующим звеном между мальчишкой-предателем и юродивым старцем становится чисто механическое перетаскивание смалодушничавшего подростка монахами в монастырь.

Когда я смотрел этот эпизод, мне почему-то сразу же вспомнились "Сирены Титана" американского писателя Курта Воннегута. Там один из героев романа пришельцами из космоса всасывается ногами вперед в летающую тарелку, и вот этот бедолага, не будучи в силах сопротивляться, бьётся спиной о ступеньки трапа, но при этом ещё и думает: а как же свобода выбора? Практически то же и у Лунгина. Спрашивается, а если бы монахи не оттащили подростка-предателя в монастырь, то стал бы он монахом или нет? В фильме об этом ни слова не говорится. Зато, показывая сам акт оттягивания, автор сценария и режиссер картины уже этим самым как бы рекомендуют нам вообще не задумываться о судьбоносном моменте прихода человека к Богу. Намекают, должно быть, на Божий промысел, незримо совершающийся над каждым из нас, грешных. И, тем не менее, вопрос повисает в воздухе: а как же СВОБОДА ВЫБОРА?

Чтобы мысль кинозрителя не успела вильнуть в неугодную авторам фильма сторону, они тут же рубят нас сценою покаяния. Не знаю, как на чей вкус, читатель, а по мне, – это метание по камням, вырывание остатков волос на лысеющей голове, всхлипы и завывания, местами переходящие в Иисусову молитву, ничего общего с православной аскетикой не имеет. Даже – чисто внешне. Это типичный образчик западной римско-католической "духовности", по типу лизания молодым Микки Рурком в роли Фомы Аквинского из одноименного фильма Лилиан Кавани гнойных ран прокажённого. Апофеоз любви к ближнему в понимании известной итальянской кинематографистки вызвал даже у моего тринадцатилетнего сына нормальную реакцию отторжения. Сын сказал: "Папа, по-моему, это об извращенцах. Давай-ка мы этот фильм смотреть не будем".

То же и с фильмом "Остров". Благодаря прекрасной игре Мамонова, столь экспрессивное покаяние принимается нами как вполне допустимое и даже канонически верное. И тем не менее, где же здесь сдержанность, скупость чувств, трезвление, наконец, так настойчиво рекомендуемых даже для мирян в любой мало-мальски духовной книжке?

Больше того, наблюдая за сценой подобного покаяния, я вдруг поневоле вспомнил один крошечный эпизод из жизни афонского старца Иллариона Грузина.

Шёл как-то старец по горной тропинке и встретился ему распростёртый ниц плачущий монах.

– Ты чего? – прикоснулся к его плечу духоносный старец.

– Каюсь, – поднял зарёванные глаза монах. – Вот уже тридцать лет вымаливаю у Бога прощения, но Он не хочет меня простить. Помолись обо мне, авва.

– Хорошо, – ответил Илларион и, отходя от плачущего монаха, начал было за него молиться, да вдруг его осенило: ДОСТАТОЧНО ТРЕХЧАСОВОГО ИСКРЕННЕГО ПОКАЯНИЯ, чтобы Господь простил даже самый великий грех.

Когда же он, осененный этой простою мыслью, обернулся назад, то на месте плачущего монаха стоял уже чёрный, как головешка, бес, который в лицо подвижнику бессовестно рассмеялся и сказал:

– А, догадался-таки, старик.

В "Лествице", правда, точно так же, как у Святых Отцов говорится о покаянном плаче, который у подвижников, пребывающих в непрерывном подвиге, продолжается всю жизнь. Да только Святые Отцы (не важно, первых или последних времён христианской эры) дружно, в один голос проясняют: вначале покаянной слезой омываются самые грубые грехи, потом все более мелкие и для простого смертного даже не различимые, как то: само намерение ко греху, короткая остановка на греховных помыслах, не своевременное ограждение себя от бесовских наскоков крестным знамением и молитвой. А тут – тридцать лет, и всё – в самом начале подвига, томимый одним и тем же, думою об убийстве, о постыдном мальчишеском малодушии, но при этом – уже и старец, больше того, – юродивый!

Юродство, или добровольный отказ от разума, "мудрости века сего", берёт начало ещё от Христа. "Ибо слово о кресте, – говорит Благовестник Христос, – для погибающих есть безумие, а для нас спасаемых сила Божья. Ибо написано: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну. Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? (Исаия 33; 18) Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божьей; то благоугодно было Богу безумием проповеди спасти верующих". (1 Кор. 1, 18-21) "Но Бог избрал безумное мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и униженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значущее". (27, 28) Следовательно, всякого ревностного подвижника благочестия в каком-то смысле можно назвать юродивым. Отказ от мира, от соблазнов видимых и осязаемых ради вещей невидимых и духовных – уже сумасшествие (буйство) в глазах людей плотских и душевных. И тем не менее юродство как совершенно особый путь следования ко Христу предполагает ещё более радикальный отказ от мира, вплоть до отречения от собственного разума. Правда, не в смысле – сойти с ума, но в смысле – не умничать перед ближними, переходя на новый, с виду безумный, способ контакта с миром. Юродство как институт зародилось ещё в пустыне Египта в конце IV – начале V века от Р.Х. во времена всеобщего духовного охлаждения и нравственного упадка. С тех пор всякий раз, когда положительные уроки нравственности мало кого увлекают, когда нужно действовать методом от противного, уча добродетели через отвращение от порока, тогда из среды подвижников Господь воздвигает наиболее искусных в доброделании и физически крепких с тем, чтобы они, выйдя из тишины монашеской кельи, служили ближнему одним из самых тяжёлых для человека способов. Этот подвиг не столько личный, сколько общественный; он предполагает глубокое понимание жизни и глубочайшее нравственное самообладание.

С виду старец Петра Мамонова вроде бы соответствует вышеописанному стандарту: спит на куче угля в котельной, служит людям, как бы не от себя, а выдавая себя за послушника некого старца – отца Анатолия, для всех, кроме него, затворника. Да и говорит он довольно странно, молится зачем-то не на иконы, а к алтарю бочком, то кукарекает, то бросает под ноги настоятелю чёрные головешки и лепечет нечто не разбери-поймёшь, что только потом, по факту, читается как пророчество. Одним словом, юродивый Христа ради. Да вот только Христа ли ради?

"…Необходимо помнить, что те немногие из ревнителей благочестия, которые обрекали себя на подвиг юродства, принимали его не самовольно, а по особенному призванию Божию": либо по благословению духовно опытного старца, либо "по особенному указанию Божию, иногда же и по чрезвычайному откровению" свыше. ("Христа ради юродивые восточной и русской церкви". Москва, Издание книгопродавца Алексея Дмитриевича Ступина. 1902, стр. 80)

Судя по диалогам, никто старца из фильма "Остров" на подвиг юродства не благословлял – ни настоятель монастыря, ни духовник. Значит, у отца Анатолия должно было быть откровение свыше, никак не меньше. Но опять-таки, исходя из жалоб самого старца, почему да как избрал его Господь, он не ведает. Выходит, явное самочиние. Почему же тогда отец настоятель не поставит его на место? Или, как пишут в духовных книгах, не возьмёт его, неготового к духовному подвигу, за ногу и не сбросит с небес на землю? Дабы он не сломал себе шею, когда его с лестницы самомнения сбросят бесы. Напротив, он только то и делает, что прислушивается к мнению самочинника. И даже после того, как старец Петра Мамонова и ухом не ведёт, слыша приказ отца настоятеля переселиться в другую келью, тот не только никак не наказывает строптивца, но прямо напротив, переселяется к нему в котельную на послушание? Неужто виной всему только явные чудеса, которые происходят вблизи ослушника? Они убеждают в его правоте как отца настоятеля, так и самого "старца". Но когда это, в каком православном монастыре мира единственным критерием истинности являлось чудотворение? Не Евангелие, не послушание, которое, как известно, выше поста и молитвы, но исключительно чудотворение?

Разве чудеса бывают только от Бога? Это что – новое слово в аскетике? Евангелие от режиссера Павла Лунгина и сценариста Дмитрия Соболева? Или кое-что пострашнее?!

И вот мы добрались до самого интересного: кто он, тот "бог", которому служит отец Анатолий?!

Судя по фильму "бог" этот открывает герою Петра Мамонова практически всё возможное: и грехи окружающих его ближних, и будущее возгорание наместнического дома. Даже собственную кончину старца "он" сообщает ему с точностью до секунды. Единственное, что странный "бог" тщательно скрывает от своего "подвижника", так это то, простил ли он или нет отцу Анатолию его юношеское малодушие?

Что, Бог – это светская кокетка, заигрывающая с человеком и мучащая его, чтобы потешить своё тщеславие и получить от этого лёгкое наслаждение?!

Нет, конечно.

Тогда что? Почему "бог" героя Петра Мамонова даёт ему, можно сказать, все "царства мира": дар прозорливости, дар врачевания болезней, дар влияния на людей, даже на кинозрителей, но при этом молчит о главном?

Боюсь, что тут объяснение может быть только одно: "бог" отца Анатолия держит своего подвижника на коротком поводке молчания о главном исключительно потому, что он просто не доверяет грешному человеку: а вдруг тот узнает, что уже прощён, да и сбежит со своего поста? "Он" использует вверившегося ему подвижника исключительно как орудие своего влияния на окружающих.

Лживость же и лукавство, недоверие к человеку и патологическая склонность к истязательству всех и вся, даже своих любимчиков, замечена, как мы знаем, только у одного "великого архитектора вселенной" или, что то же самое, у князя мира сего, у "мирового разума", у Денницы, короче, – у сатаны. Это он под всевозможными личинами добра и свободы всячески закабаляет человека, дарует ему все царства мира – и дар всеведенья, и дар мнимого чудотворения – но только в обмен на душу.

И вот теперь, после того, как мы выяснили, каким "богом" водим псевдостарец о. Анатолий, становится ясно, откуда он знает беса, сидящего в дочери адмирала, и почему он так весело заигрывает с ним. Рыбак рыбака… А уж прельщённый псевдоюродивый, а попросту – бесноватый, естественно, радуется при приближении "своего". И с такой лёгкостью и игривостью, я бы даже сказал, бьющей на внешний эффект театральностью, уводит прелестницу… вовсе не в Божий храм, где обычно проводятся отчитки, но в ледяную пустыню, по-видимому, туда, что больше похоже на их общую прародину. Ясное дело, такой "духовидец", безусловно, изгонит беса. Потому что легионер, сидящий в герое Петра Мамонова, значительно сильнее и изощрённее мелкого крикливого бесёнка, гнездящегося в душе дочери адмирала. Такими показательными сеансами бесоизгнания всего ещё несколько лет назад Россия буквально кишмя кишела. Все эти ванги, джуны, лонги и кашпировские не только "интимно", по телевизору, но и на стадионах, в присутствии тысяч и тысяч зрителей, изгоняли из бесноватых подселившихся к ним в души "инопланетян". Правда, никто пока не производил социологического исследования, а что же случалось потом, со временем, со всеми этими тысячами облагодетельствованных ведуньями, магами, белыми ведьмами и экстрасенсами. Об их дальнейшей судьбе, я думаю, лучше меня рассказал бы вам тот же отец Герман (Чесноков) из Сергиевого Посада или пяток других истинных подвижников благочестия, благословлённых священноначалием на целожизненный подвиг изгнания бесов из православных. Потому что из неправославного, из того, кто не ходит в храм, не постится и не причащается, беса изгнать, как известно из Евангелия, невозможно. Язычники добровольно отказываются от ига Христова, которое благо есть, и живут в свободе бесконечного ежеминутного бесовского водительства. А в фильме – вспомните – выяснял ли псевдостарец, крещена ли сия девица и надет ли на неё православный нательный крестик, постится ли, причащается ль, верит ли в Бога, в конце концов? Нет, он сладко закудахтал и повлёк за собой несчастную явно помимо её же воли в ледяную пустыню, на явно не каноническую отчитку. Бес с бесёнком переглянулись, игриво перекудахтались и весело ринулись через остров к месту их шулерской разводки. Театр, господа, и какой театр! Поражены не только отец и сама болященькая, так легко и непринуждённо избавившаяся от беса, – в трансе буквально все: телезрители, кинокритики, богословы-миссионеры и даже… Патриархия. Единственное, наверное, кого магия кино не очень-то убедила, так это тех редких подвижников благочестия, которые ежедневно несут свой нелёгкий крест попытки исцеления бесноватых. Только они, вот, в кино не ходят. Зато уж знают наверняка, как мучительно тяжело выходит бесёнок из человека, сколько совместных трудов, потов и молитв должны приложить бесноватый и отчитывающий его священник, чтобы добиться в конце концов положительного результата. Многие годы, а бывает, и десятилетия ходит несчастный в храм, кукарекает там, стыдливо пряча глаза от братьев, в страхе и в трепете сторонящихся его; молится и постится, прикладывается к иконам, исповедуется и чуть ли не ежедневно причащается Святых Христовых Тайн, прежде чем наступает тот момент, когда муки его кончаются. Но даже после того, как бес выходит из человека, не один батюшка в мире не может дать стопроцентной гарантии, что лукавый через какое-то время вновь не войдёт в несчастного. И уже не один, как раньше, а, приведя с собой семеро злейших бесов. Потому как без метанои, без дальнейшей ежесекундной подвижнической жизни, ни один христианин в мире не застрахован от подобного ещё более страшного бесовского подселения.

Православие – очень трезвая и предельно ответственная религия. Со слишком страшной духовной реальностью приходится иметь дело каждому грешному человеку, чтобы ориентироваться в ней не по азимуту Евангелия и Святоотеческого предания, а опираясь лишь на свои личные мечтания и переживания. Когда же о сокровенном берутся рассказывать вчерашние атеисты, получавшие первые премии на международных кинофестивалях за откровенный показ полового акта на подоконнике, то за православие можно выдать буквально всё: и заигрывание с бесами и христианское чудотворство – сразу в одном флаконе. И жизнь по указке "с внутреннего голоса" и прямое неподчинение отцу настоятелю, живущему, в свою очередь, тоже не по Евангелию и по монастырскому уставу, а по юродивым закавыкам своего своевольного прозорливца. И даже кропотливую подготовку к смерти в ящике для угля (лжесмирение главного героя фильма не позволяет ему умирать в гробу), зато оно прекраснейшим образом согласуется с умиранием без церковного покаяния и даже без Причастия Святых Христовых Тайн.

Одним словом, для рядового зрителя фильм "Остров" – это почти видовое кино о жизни русского северного монастыря. Для адептов же новой веры, внешне очень похожей на Православие, в фильме выявлены столпы и скрепы её бесовской "духовности": бесконечное самочиние, стремление учительствовать при полном непонимании предмета разговора, страстное желание получать духовные дары, не приложив к этому ни малейшего усилия; верить, как фишка ляжет, а не как того требует Евангелие и Святоотеческое Предание, жить не по заповедям Господним, но, слушая некий внутренний голос, который в конце концов приведёт всех, ему послушных, в "царство свободы духа", естественно, вне Христа.

Конечно, ничего нового в этом "ученье" нет. По таким принципам жила и госпожа Блаватская, и Алистер Кроули, родоначальник открытого сатанизма, и многие, многие другие служители Люцифера. Новизна фильма "Остров" заключается только в том, что эта нехитрая философия облечена в православные одежды и так лукаво подана, – я не думаю, что сознательно самим режиссёром, нет; он явился лишь медиумом, через которого проговорил некто намного мудрейший его, – что даже многие богословы купились.

Вспоминаются слова недавно умершего старца Иоанна (Крестьянкина):

"Вот теперь много молодежи ринулось в Церковь. Кто уже осквернившись в скверне греха, кто отчаявшись разобраться в превратностях жизни и изуверившись в ее приманках, а кто и задумавшись о смысле бытия. И люди делают страшный рывок: из объятий сатанинских начинают тянуться к Богу. Бог открывает им свои отеческие объятья. И все было бы хорошо, если бы они по-детски припали ко всему, что даёт Господь в Церкви свои чадам. И начали бы учиться в Церкви заново мыслить, заново чувствовать и заново жить. Но нет! Великий ухажёр – дьявол – у самого порога Церкви похищает у большинства из них смиренное сознание того, кто они и зачем сюда пришли. И человек не входит, а вваливается в Церковь со всем тем, что есть и было в нём до этой прожитой жизни. И с этих своих позиций сразу начинает судить и рядить, что в Церкви так, а что изменить пора уже. И он уже знает, что такое благодать и как она выглядит. Ещё не начав быть православным христианином, становится судьёю и учителем. И снова Господь изгоняется им из сердца. И где? Прямо в Церкви. А человек-то уже и не почувствует, ведь он в Церкви, ведь он пролистал уже все книги и ему уже пора, по его мнению, и священный сан принимать, а ей – уже пора одеваться в монашеские одежды. Но, дорогие наши, они примут и священный сан, и монашество примут, но все это уже без Бога, водимые той же силой, что вела их до прихода в Церковь и что так легко обманула их теперь. А дальше жди и других – исключительно только на почве искажённой веры – явлений. Без труда, без борьбы и без крестных страданий воспринятое христианство – без жизни, но только по имени, а значит и без Бога, – явит различные обольщения в видениях и откровениях. Оно будет внутренними голосами руководить своей жертвой…

…надо нам с вами всем помнить, что в душе светлой и чистой и одна какая-нибудь мысль, брошенная от дьявола, тотчас произведёт смущение, тяжесть и сердечную боль. А в душе же, омрачённой грехом и ещё телесной и осквернённой, даже и само присутствие его будет неприметно. Этой неприметности помогает сам дух злобы, ибо она ему выгодна. И он, тирански властвуя над грешником, старается держать его в обольщении, будто бы человек действует сам собой. Или внушает, что ангел светлый – образ, который принял лукавый, – уже почтил его жизнь. Обольщённый, как мотылек, летит на огонек бесовского видения или откровения, которое стремительно опалит его душу. Он желал чуда, искал откровения, и оно явилось…

Духовная слепота едва ли не большинства современных людей, именующих себя христианами, поразит их всё умножающимися бесовскими соблазнами. Уже теперь мы слышим и читаем в периодической печати о всяких явлениях то на небе, то на земле. А эти новые, открывшиеся в последнее время способности целительства духовным прозрением, ясновидением и прозорливостью, у многих и очень многих людей всякого возраста и образования. И поразительно, что все они, не обременённые никаким знанием в области медицины, воспринимают открытия как дар с небес. Дар-то дар, но от кого и зачем? Что принесёт он врачу и больному? Врачу принесёт бесовскую гордыню, а доверившемуся ему пациенту нарушение всех духовных и душевных сил – одержимость… Христианин истинный, а не по имени только и моде, непременно вспомнит по поводу всех явлений, как поступили святые апостолы с девицей, имеющей духа прорицательного и доставлявшей этим доход своим господам. Вспомнят и отбегут от духа лестча, а остальные сами погрузятся в губительный обман и повлекут за собою многих. И все это, други наша, есть знамение времён". (Проповедь архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Очаковская церковно-приходская газета, выпуск № 24, октябрь 2006 г.)